Российское интеллектуальное сообщество постоянно утверждает, что у России нет проекта, то есть видения будущего, программы развития, которую она могла бы предложить странам СНГ. Дескать, поэтому Белоруссия, Украина и Казахстан не стремятся к интеграции с Россией, пытаются дистанцироваться от нашей страны.

Однако дела обстоят хуже, чем принято думать. Россия влияет на постсоветское пространство. Однако это влияние проявляется не в притяжении, а в отталкивании. Россия генерирует поле отчуждения. Элиты СНГ готовы заключить союз с кем угодно, лишь бы не с Россией. Увы, за последние полтора-два года из государства — морального лидера, возглавляемого харизматическим Путиным, на которого с надеждой взирали народы бывшего СССР, Россия превратилась в носителя антипроекта.

Что такое антипроект и почему он вызывает отторжение? Россия — единственная страна СНГ, которая отказалась от строительства национального государства. Наша страна является лишь окровавленным обрубком СССР, официальной идеологией которого остается «многонациональность». Это не так забавно, как кажется. По сути, это означает сохранение безгосударственного статуса русского народа, которому единственному из народов бывшего СССР отказано в национальном самоопределении.

Естественно, что остальные страны СНГ как самоопределившиеся национальные государства стремятся дистанцироваться от подобного государственного образования. Ибо Российская Федерация по природе является коллапсирующей империей, то есть государством, которое живет за счет эксплуатации «стержневого народа» (именно русских), планомерно двигаясь от распада к распаду по мере уменьшения сил и численности русского народа. Продолжающееся сокращение численности русских по миллиону в год — тому порукой. Можно создать сколь угодно эффективную «вертикаль власти», однако она не будет работать, коль скоро не будет людей, на которых она могла бы опереться.

Сегодня можно говорить с высокой степенью вероятности, что Сибирь и Дальний Восток выйдут из-под контроля Кремля. Порукой тому — валообразный рост китайской торговли с этими территориями. «По предварительным данным за 2005 год, торговый оборот увеличился по сравнению с 2004 годом на 56 процентов и составил 1293,4 млн. долл. США. В результате Китай продолжает лидировать среди внешнеторговых партнеров Приморского края». Аналогичная ситуация и с китайской торговлей с регионом в целом. Причем Дальний Восток и Сибирь (как и вся Россия) выступают в роли сырьевого придатка растущей китайской экономики: «В прошлом году товарооборот вырос на 37,1 %, превысив $29 млрд. Но при этом доля топливно-сырьевой группы, по данным главы МЭРТ Германа Грефа, возросла с 84,2 % в 2004 году до 88,5 %. Мы почти перестали поставлять в Китай товары машиностроительной группы, зато Китай ворвался на российский рынок со своими машинами и оборудованием, доведя их долю в экспорте в Россию почти до 20 %».

Учитывая географическую близость Китайской Народной Республики к территориям Сибири и Дальнего Востока, огромное население КНР, а также бурный рост внешней торговли, в ближайшие годы большая часть экономики региона будет переориентирована на Китай (если только в КНР не произойдет политических катаклизмов, результатом которых станет торпедирование роста экономики). А кто контролирует экономику, контролирует и политику. Этот тезис верен, поскольку непонятно, как Россия может силой помешать китайскому проникновению на Дальний Восток, и не видно альтернативы усиливающемуся экономическому влиянию КНР в регионе, которое рано или поздно перерастет в политическое. Таким образом, возникнет ситуация, при которой регион окажется как минимум автономным от Москвы, поскольку основные интересы его населения будут связаны с крупнейшей в мире экономической зоной, которая складывается сейчас вокруг Китая из. государств Юго-Восточной Азии.

Экономика России продолжает сохранять сырьевой характер. Больше того, экономическая специализация РФ в качестве экспортера сырой нефти и газа только усиливается (что ясно видно на примере российско-китайской торговли). Это закрепляет в России господство компрадорского капитала, основанного не на инновациях, а на эксплуатации сырья и населения страны. Господство же сырьевого капитала автоматически ведет к образованию специфического политического режима, свойственного странам третьего мира. Его основная черта — авторитаризм. Больше того, в последний год он все более демонстрирует дрейф в направлении тоталитаризма.

Напомню главное отличие тоталитарного режима от авторитарного. При авторитарном режиме главная добродетель гражданина — невмешательство в политику. Иначе говоря, если некто будет хвалить правительство при авторитарном режиме, ему может так же не поздоровиться, как и ярому оппозиционеру. При тоталитарном режиме правительство требует от гражданина (точнее, подданного) одобрения всех своих действий, и нелояльным считается не только противник режима, но и тот, кто пытается остаться в стороне от обязательного одобрения.

Вернемся к нашему изначальному тезису о России как носительнице антипроекта. Сочетание господства компрадорско-сырьевого капитала с убылью населения страны является убийственным. Никакое государство не может выжить при подобных обстоятельствах. Рано или поздно возникнет кризис, вызванный неспособностью подобной «государственности» контролировать собственные границы. Те же Сибирь и Дальний Восток, и так слабо заселенные, уже испытывают недостаток в людях. И это при том, что рядом, в Китае, людей более чем достаточно. Единственная «подпорка» для существования подобного экономического и политического строя — высокая цена на нефть. Однако она не может быть вечной. Ее сохранение ведет лишь к тотальной деградации российской промышленности и Вооруженных сил, делая страну чрезвычайно уязвимой для любой атаки извне.

Российская модель государственности вызывает у окрестных государств стремление как можно скорее отстраниться от Москвы, заняться собственным национальным строительством, ибо у современной России если и можно чему-то научится, так это лишь искусству деградации.

В СНГ существует несколько типов государств. Например, авторитарно-модернизационые националистические режимы, такие, как Белоруссия и Казахстан. Для них характерны концентрация власти в руках единоличного правителя, высокие темпы экономического роста, наличие предпосылок для последующего преобразования авторитарных режимов в демократические. Другой тип режима — поставторитарная демократия. Он свойственен Украине. Однако, несмотря на разницу в способе правления, все три страны объединяет одно — они являются национальными государствами, действующими в интересах своих народов.

Понятно, что в «интересах народов» быть как можно дальше от эпицентра продолжающейся русской катастрофы. Поэтому государства СНГ «хоть тушкой, хоть чучелом» расползаются в разные стороны. Кто-то стремится вступить в НАТО, как Украина. Кто-то спит и видит себя лидером региона (желательно, под американским протекторатом), как Казахстан. Кто-то согласен пока дружить с Россией, как Белоруссия, но на перспективу смотрит в сторону Европейского Союза.

Так что же нам делать? Извечный русский вопрос. Вносятся предложения — России выступить в качестве гаранта транзита власти в странах СНГ. Увы, для того, чтобы быть гарантом транзита власти, надо прежде всего уметь проводить его у себя. Россия слаженной системы транзита не создала. Да, в 2000 году Ельцин удачно сбросил власть на Путина, но системы не возникло. Это в Америке каждые четыре года переизбирают президента и политическая машина работает исправно. Над Россией же нависает зловещая тень 2008 года. А далее возникнет угроза года 2012.

Увы, пока Россия остается пространством антипроекта для стран СНГ, попытки стать гарантом чего-либо в сопредельных государствах будут невыполнимыми. Поэтому единственной возможностью для России остается измениться самой. Да, я понимаю, что замах должен быть велик — проект построения демократического государства, отказа от сырьевой ориентации экономики кажется при первом приближении чрезмерно амбициозным. Мы привыкли думать, что у нас ничто подобное невозможно. Однако делать выбор все же придется. СССР «обкусали по краям», отделив от него нынешние независимые государства. Они вскоре уйдут под контроль иных центров силы, если уже не ушли. И тогда наступит второй этап «обкусывания» России — откол от нее территорий Сибири, Дальнего Востока, Кавказа, Карелии и т. п. И нас не защитит никакое ядерное оружие, как не защитило оно и Советский Союз. Россия должна перестать генерировать антипроект, начать модернизацию. Тогда будет что предлагать и сопредельным государствам. А иначе нас просто сомнут, как совершенно правильно учил в свое время товарищ Сталин.

Говоря о современной России, многие исследователи часто сравнивают ее с другой далекой нефтяной монополией — Нигерией.

«Москва — это российский Лагос», — говорит депутат Госдумы Владимир Рыжков и добавляет, что «Россия стала нефтяным государством с авторитарным режимом». Аналогичные выводы делает в своей статье исследователь Центра Карнеги политолог Лилия Шевцова. Но все эти заявления не просто броская пропагандистская фраза. Превращение любой страны в «петростейт» (нефтяное государство) приводит к неизбежной трансформации, а точнее, мутации всего политического строя государства.

Процессы образования «нефтяного государства» сегодня идут не только в России, но и в соседнем Казахстане. Симптомы нефтяной болезни везде одни и те же.

«Страна, экономика которой основывается на нефти, неизбежно принимает обменный курс, который делает более дешевым импорт и более дорогим экспорт. Это замедляет развитие других секторов экономики. Сельское хозяйство, ремесла или туризм становятся менее конкурентоспособными на международном уровне, и их развитие тормозится». Такова логика происходящего. В нефтяных государствах появляется меньше рабочих мест, и экономическое развитие таких государств отличается неустойчивостью. Нефть сама по себе не создает много рабочих мест, но производит для государства доходы и пошлины на экспортируемые товары.

Сейчас в России на долю производства нефти и бензина приходится 20 % ВВП и 55 % экспорта. Однако нефтяная отрасль обеспечивает рабочими местами лишь 2 млн. человек из 70 млн. трудоспособного населения. По мере развития нефтяная промышленность становится все более крупной сферой экономики, не являясь при этом существенным источником новых рабочих мест. Кроме того, цена нефти на мировом рынке крайне неустойчива, и все нефтяные государства переживают циклы экономического бума, за которыми следуют застой и даже спад».

Учитывая, что современный Казахстан делает ставку на ускоренную нефтедобычу, ему в скором времени придется столкнуться с процессами, описанными выше. О них нужно знать и к ним нужно быть готовым. Но сначала давайте разберемся, как работает механизм «нефтяного государства» в чистом виде.

Прежде всего, следует провести разделение между самими нефтяными государствами. В сущности, все петростейты можно разделить на две категории — тех, кто способен обеспечить за счет доходов от нефти все население и тех, кто не способен этого сделать. К первой категории относятся в основном малонаселенные государства Персидского залива. Например, Саудовская Аравия, которая имеет 24 млн. населения (при нефтедобыче чуть меньше российской — 9, 469 млн. баррелей нефти в сутки в октябре у России против 9, 451 млн. баррелей в сутки у Саудовской Аравии) или Кувейт с его 1 млн. населения, Объединенные Арабские Эмираты, Бахрейн и т. д. За пределами региона Персидского залива к государствам первой категории относятся также небольшие страны — Норвегия и Бруней.

Государства первой категории характеризуются тем, что за счет добываемой нефти они могут обеспечить уровень жизни населения на уровне развитых стран мира. Поэтому им, как правило, нет необходимости беспокоиться о социальной стабильности. Политические режимы этих «счастливых стран» обычно представляют из себя тирании. Однако это ничуть не беспокоит подданных, поскольку они поголовно являются бенефициариями нефтяного государства. Как правило, в подобных государствах правительство подкупает подданных — выплачивает им крупные суммы денег, оплачивает дорогостоящие свадьбы, обеспечивает образование и т. д., и т. п. Население, которое при ином социальном порядке имело бы значительно меньшие доходы, охотно соглашается быть выгодополучателем от нефтедобычи и в качестве ответной любезности не лезет в политику. Обычно в государствах первой категории всю «черную работу» выполняют гастарбайтеры, которых держат натурально в «черном теле», не допуская до лакомых гражданских прав. Идеологически существование государств первого класса оформляется за счет государственных систем, утверждающих их инаковость по отношению к западному миру (этим и оправдывается отсутствие в государствах первого типа общепринятой «демократии»). Для подавляющего стран типа характерно господство ислама и абсолютистская монархия (либо монархия формально парламентская, но такая, где монарх определяет состав правительства).

Однако, как уже было сказано выше, райская жизнь откормленных павлинов в золотых клетках — удел подданных небольших по численности населения нефтяных государств. Кстати, жизнь в «петро-стейтах первой категории» порой бывает не такая уж и райская — зависимость нефтяного государства от мировых цен на нефть всегда значительна, и потому уровень жизни в нем может как резко расти, так и резко падать вследствие конъюнктуры. «В Саудовской Аравии в 1995 году ВВП равнялся показателям США — около 28 тысяч долларов на человека. Менее чем 25 лет спустя ВВП Саудовской Аравии снизился до 7, 5 тысячи долларов. В то время как в США ВВП вырос до 35 тысяч».

Кроме того, следует учесть внутренние политические факторы, приводящие к нестабильности петро-стейтов. Все «козявочные» нефтяные государства — итог большой политики, а вовсе не плод естественного развития народов или борьбы за независимость нефтяных скважин. Как правило, петростейты возникли в результате хитроумной политики колонизаторов, которые не желали расставаться с изрядными запасами нефти и газа. Именно потому «белые люди» оказали протекцию местным князькам, контролирующим нефтегазовые провинции, т. е. обеспечили им международное признание и позволили «выбиться в люди». В ином случае Кувейт, например, был бы неизбежно присоединен к Ираку, точно так же, как Бруней — к соседней Малайзии. Для Казахстана гипотетическим примером могло бы стать игрушечное государство на нефтеносном побережье Каспия, сформировавшиеся в результате борьбы Младшего Жуза за «самоопределение» и «права человека».

По объективным причинам, политическая составляющая в жизни нефтяных государств играет со временем все большую роль. Так, для обслуживания сырьевой отрасли, им приходится завозить рабочих извне, что дестабилизирует режимы изнутри — во многих из них подданные-бенефициарии оказываются в этническом меньшинстве и находятся под угрозой постоянного отъема привилегий.

Еще меньше повезло второму классу нефтяных государств, к рассмотрению которого мы сейчас перейдем. Эти «петростейты второй категории» характеризуются промежуточным уровнем добычи нефти, достаточно высоким для того, чтобы он оказывал влияние на их внешнюю и внутреннюю политику, но слишком низким для того, чтобы за счет продажи нефти возможно было досыта накормить все население страны и обеспечить ему высокий уровень жизни. В этом случае в стране неизбежно образуется «двухэтажная экономика». Одна (меньшая) часть населения — за счет доступа к обслуживанию «трубы» — живет на «хорошо» и «отлично», зачастую даже на западном уровне. Зато другая (большая) доля сограждан неуклонно впадает в каменный век. Доминирование сырьевой отрасли в экономике препятствует развитию национальной промышленности, так что получается странное сочетание «первого» и «третьего» мира в одной отдельно взятой стране. Это очевидное неравенство приводит к резкому обострению социальных противоречий. Многие нефтяные государства второго класса постоянно находятся в состоянии политической нестабильности. Здесь в пример можно привести бурную политическую жизнь Венесуэлы.

Поскольку разделение общества на «первый» и «третий» мир в одной стране неминуемо ведет к социальной революции, власть в петростейте, вне зависимости от ее политических целей, вынуждена исполнять роль посредника между двумя классами «разорванного» общества. Опираясь на сырьевые доходы, власть в таком «нефтяном» обществе воспроизводит сугубо феодальные отношения. Диктатуры следуют одна за другой. Однако постоянно следуют и почти стихийные бунты населения, возглавляемого национальной буржуазией. Государственный механизм постепенно приходит в негодность, и в конечном итоге у власти оказывается популистское правительство, согласное исполнять посреднические функции и делиться сырьевыми доходами «почти по сраведливости».

Власть в петростейте вынуждена проводить выборочную патерналистскую политику. То есть изымать из «экономики трубы» средства для того, чтобы время от времени кидать скромные подачки низшему классу. Ведь без государственной поддержки «низы» неизбежно приходят в революционное состояние, потому что разрыв между бедными и богатыми «верхами» в подобном нефтяном государстве принципиально непреодолим.

Для нефтяных государств рассматриваемого «второго класса» характерна усиленная идеологическая «накачка». Как правило, это ура-патриотизм, используемый властью в утилитарных целях — с целью химерического «национального объединения» разорванного по экономическим параметрам общества. Например, в Ираке, где доля нефти в ВВП была крайне велика, власть делала ставку на воинствующий арабский национализм. Это было проверенное средство объединения господствовавших арабов-суннитов с угнетенными арабами-шиитами: почти вся нефть добывалась на шиитских территориях, но основными бенефициариями режима Саддама Хусейна были сунниты.

Итак, рецепт власти для нефтяных государств второго класса оказался крайне прост: это риторика национального псевдоединства + избирательный патернализм. В целом же строительство петро-стейта, как сырьевой сверхдержавы, вряд ли может быть стратегической целью для ответственной национальной элиты.

Россия уникальна, поскольку чуть ли не впервые в истории гигантское государство с населением в 140 млн. человек и территорией, занимающей 1/7 часть суши, оказалось в тотальной зависимости от нефтяного экспорта. Не секрет, что в ходе перестройки и демократических реформ 80–90-х годов прошлого столетия промышленность была разрушена, и страна занялась экспортом энергоносителей.

В России сложилась ситуация, характерная для большинства развивающихся стран. А именно — незначительная часть населения, связанная с добычей полезных ископаемых, живет по стандартам «первого мира», в то время как подавляющее большинство все больше проваливается в «третий мир». Окончательной деградации мешает только доставшаяся в наследство от СССР социальная и образовательная инфраструктура, но и она изношена и скоро придет в негодность.

В нефтяной отрасли России сложилась структура, характерная для стран «первого мира», то есть имеются несколько нефтяных компаний, конкурирующих между собой. Между тем, для стран — экспортеров нефти, как правило, характерен иной подход, а именно — добычей нефти занимается единая государственная корпорация.

Отсутствие единой нефтяной компании означает, что доходы от произведенной нефти поступают в распоряжение олигархов, а не государства. Таким образом, в настоящее время Россия является полуколонией собственных олигархических структур. Вопрос времени, насколько быстро она в этих условиях превратится в полноценную колонию западных партнеров олигархов.

Не подлежит сомнению, что полученные от западных компаний средства олигархи постараются конвертировать в политическую власть. Ибо совершенно понятно, что как только западные концерны обретут право голоса в российских нефтяных компаниях, они немедленно поставят под свой контроль менеджмент. Олигархам нет нужды сопротивляться этому процессу, учитывая разницу в опыте западных и наших управленческих кадров. А значит, на долю олигархов достанется внешнее представительство, то есть уход в политику. Сценарий прост: олигарх, воспользовавшись деньгами, полученными от сделки с западными концернами, идет на выборы. И, конечно, побеждает, поскольку его финансовые возможности в несколько раз превосходят возможности соперников. А дальше — страна превращается в банановую республику. Правда, без бананов.

Иностранное присутствие на нефтяном рынке не совпадает с целями, простите, государственной безопасности. Что же делать?

Без национализации или же как минимум резкого повышения налогообложения для нефтяных компаний не обойтись. Конечно, с точки зрения классической либеральной теории, национализация есть путь к неэффективному управлению — дескать, чиновники все разворуют. Однако либеральная теория не действует в условиях России. Крупнейшие предприниматели могут воровать ничуть не хуже чиновников. Если к стране относятся как к колонии, если прибыль вывозят за рубеж, то какая разница, кто это будет делать — олигарх или чиновник? Чиновник хотя бы будет бояться «начальства». Крупный же собственник не будет бояться ничего. Речь идет о бессмысленной эффективности — собственник, получив неизвестно каким путем месторождение, переводит всю прибыль за границу. Какая польза от такой «эффективности» стране, остается только догадываться. Нарушается самая логика бизнеса. Бизнесмен — человек, который рискует, создает новое и в случае успеха получает награду. Наш же бизнес взрос на «прихватизации» созданного в советское время народного хозяйства. Он не только не создает новое, но разрушает старое, созданное до него.

Ситуация выглядит тупиковой. Однако, как из любого безвыходного положения, выход все же есть. Прежде всего, следует разделить российскую промышленность на две категории: 1) сырьевые компании (то есть нефтяные корпорации, «Газпром»), 2) остальные. Приобретение иностранцами предприятий из категории два следует безусловно разрешить, как это уже давно и практикуется. Ни у кого не вызывает раздражения присутствие иностранных корпораций на рынке продуктов питания или сотовой связи.

Речь идет о постепенном демонтаже «олигархизма», как особого политико-экономического режима, призванного обеспечить передел собственности в России конца 90-х годов прошлого столетия. О новой модели развития России на период до 2008 года. Сегодня уже понятно, что олигархи уйдут сами — продадут часть своей собственности и либо уедут за границу, либо станут политическими представителями крупных западных корпораций в России. Вопрос в том, что будет после них.

Конечно, потенциал олигархической приватизации еще далеко не исчерпан. Еще остались в государственном владении железные дороги, электростанции, «Связьинвест», ЖКХ и тому подобные крупные «куски». За них еще будет борьба. Но исход этой борьбы известен — купят у государства подешевле, продадут иностранцам подороже. А может, государству сразу, не мудрствуя лукаво, продать свою собственность не олигархам, а тем, у кого есть деньги? Впрочем, это предложение кажется утопией.

Перед государством стоит цель — обеспечить развитие капитализма и одновременно предотвратить сползание в латиноамериканский сценарий. Для этого, как минимум, поставить под госконтроль самые опасные сырьевые отрасли — нефтяную и газовую. Разрешить приватизацию во всех остальных отраслях. Провести ее — честно. Это создаст слой легальных собственников, которые не «украли», а «купили». Реорганизовать систему исполнительной власти и правоохранительные органы таким образом, чтобы они исполняли закон, а не служили «персонам». Наконец, заставить работать полуфиктивные демократические институты. Пока они больше похоже на мнимые сущности, чем на исполнителей интересов народа.

Иначе говоря, речь идет о буржуазной революции «сверху». Потому что если ее, как когда-то отмену крепостного права, не провести решением власти, то она неизбежно придет «снизу». Просто займет больше времени и будет кровопролитней.

В условиях жесткого разделения общества на «первый» и «третий мир» сохранение нынешней ситуации приведет к «классовой борьбе» в лучших традициях XIX века. Что далеко не лучший вариант для России, которая и так много претерпела (но и многого достигла) в XX веке. В очередной раз наступать на те же грабли, как минимум, недальновидно.

Отмена выборов губернаторов в России — это реакция государства на неожиданно возникшую угрозу. В каких еще странах мира существует подобная система? Ответ — в нескольких государствах СНГ. В Казахстане, где президент имеет право назначать акимов, глав областей, на Украине, где председатели областных администраций тоже назначаются президентом, и в Белоруссии. Местные элиты опасаются, что некая сила вмешается в их внутренние дела, если губернаторов будет выбирать народ. Кто может вмешаться в выборы на Украине, Казахстане или Белоруссии? Россия.

В силу культурной близости, а также экономических интересов на территориях сопредельных государств, либо российские власти, либо крупные олигархические группировки из России могли бы стать серьезными игроками на электоральном поле стран СНГ. В этом случае главы регионов могли политически переориентироваться со своих столиц на Москву. Поэтому страны СНГ ввели у себя назначение губернаторов.

Россия ввела назначение губернаторов тоже в ответ на внешнюю угрозу. Появился какой-то пока не ясный внешний центр, достаточно сильный, чтобы вмешаться во внутрироссийский политический процесс. Бесланские события продемонстрировали, что некая сила может оказать влияние на внутреннюю политическую жизнь России и перестроить Россию по-своему, а не по команде из Кремля. Российские власти сочли, что контроль над страной может быть утерян. Поэтому система ужесточилась.

Однако мало просто удерживать контроль над ситуацией. Ее необходимо менять. Сейчас назначенные губернаторы еще смогут скрепить страну, подобно тому, как обручи скрепляют бочку. Но в исторической перспективе подобная система, скорее всего, обречена на кризис и слом. Поэтому нужно создать более устойчивые структуры, заинтересованные в территориальной целостности России. Россия до сей поры не имела собственной финансово-промышленной группировки мирового масштаба. И поэтому она не была игроком с точки зрения мировой политики. Консолидация Газпрома и Роснефти — это попытка создать прообраз финансово-промышленной группировки, которая была бы конкурентоспособной в мировом масштабе. И, соответственно, под эту уже группировку построить и государственную систему России. Ведь система назначения губернаторов — это акт военного положения.

Складывающийся политический режим напоминает ГДР времен Хоннекера. Идеалом государственного устройства для Владимира Владимировича Путина всегда была Германская Демократическая Республика, где он когда-то работал. Нынешние партии почти все контролируются Кремлем. Их руководители избираются по благословению свыше. При Думе, избранной на 100 % по пропорциональной системе, это означает, что 90 % депутатов в той или иной мере назначены властями.

Но пропорциональная система вряд ли сработает в сторону усиления влияния партий еще и потому, что по нынешнему законодательству руководство партий может сделать со своими региональными отделениями почти что угодно. Вплоть до спуска «сверху» их председателей. В этих условиях, у власти может возникнуть соблазн начать диктовать кадровый состав региональных законодательных собраний. Действительно, если председатель регионального отделения назначается «сверху», а местная легислатура избирается по спискам, то имеет смысл согласовать списки с вышестоящими товарищами. В этих условиях мышь не проскользнет не только в Государственную думу, но и в местный парламент.

В результате новая система повисает в воздухе. Губернаторы назначаются, депутаты фактически назначаются, партии контролируются. Кто же донесет до власти мнения простых людей? Новая система очевидным образом лишена обратной связи.

Чем дальше продвигается формирование Общественной палаты, тем яснее, что нечто вроде парламента мы все же получили. Правда, парламента не «всенародноизбранного», а телевизионного. Судите сами — в члены Общественной палаты попадают в люди, пользующиеся известностью как завсегдатаи «голубого экрана». Никому не пришло в голову пригласить в палату чемпиона мира и победителя Каспарова — Владимира Крамника. Зато избран знаменитый соперник бывшего чемпиона — Анатолий Карпов. Чем Карпов отличается от Крамника? Известностью, засвеченностью в СМИ.

Для чего же нужен телепарламент?

В XX веке возник любопытный феномен — «Совесть нации». Это когда определенного человека (писателя, философа, ученого) объявляют конечной инстанцией в вопросах морали, чести и совести. И как-то само собой получается, что моральный авторитет становится авторитетом политическим. Это, впрочем, неудивительно. «Совесть нации» — это инстанция, контролирующая человеческое мышление и поступки, диктующая, как должно или не должно поступать и мыслить.

При грамотном использовании «совесть нации» имеет власть громадную. При этом — по природе своей абсолютно неподконтрольную. Кто может переизбрать «совесть нации»? Ведь нет даже инстанции, которая ее избирает. Если спросить, откуда взялись многочисленные «Сахаровы» и «Ганди», вам скупо ответят, что это и так известно всем честным людям и нечего задавать лишних вопросов. Если совсем-совсем докопаться до истины, вам ответят, что Сахаров — совесть нации потому, что получил Нобелевскую премию, а Нобелевскую премию получил потому, что совесть нации.

Власть «совести нации» сакральна. Этот странный институт немыслим без СМИ, «сарафанного радио», иных инструментов оповещения населения о достоинствах «нравственного монарха». Вопрос, верят ли люди СМИ. В современной России — верят. В советской — нет (отсюда роль слухов, которым верили абсолютно все, что и привело позднее к их использованию в интересах КГБ, например, вброс через этот механизм информации о том, что первый секретарь Ленинградского обкома Григорий Романов праздновал свадьбу дочери чуть ли не в Зимнем дворце).

Но «совесть нации» неудобна. Конкретный раскрученный дедушка может иметь тараканов в голове. Пример — Солженицын, канонизированный в качестве «совести нации» и посмевший «свое суждение иметь». Общественная палата — попытка создать «совесть нации», опираясь на легальные структуры, официальное телевидение. Создать «совесть нации» как институт, коллективный моральный авторитет. Институт, который будет легко модерировать хотя бы в силу его многочисленности. Никто из членов Общественной палаты не сможет претендовать на моральный авторитет персонально. Все они будут зависеть от мнения властей и подконтрольного им телевидения.

Есть еще одно обстоятельство. Роль «нравственного монарха» в последние восемь лет исполнял Владимир Путин. Он аккумулировал народные ожидания, стал центром и символом государственности в условиях, когда остальные органы власти стремительно делегитимизировались, утратили в глазах народа всякое значение.

Действительно, народ забыл о парламенте (Госдума и Совет Федерации давно уже находятся на политическом кладбище в белых тапках). Народ забыл о правительстве (сделано все, чтобы создать впечатление, что правительство есть орган власти абсолютно бессильный, к тому же заполненный людьми серыми и бездарными). На этом фоне сияет одна звезда — президентского авторитета.

С одной стороны, соблазнительно подвергнуть деструкции и его. Но, с другой, — «кто ж в лавке останется?». В лавке останется Общественная палата. Раньше Путин говорил «мочить в сортире» и все понимали — мочить. Теперь то же самое скажет палата. А хоть бы и противоположное. Главное — Общественная палата есть мумия нравственного авторитета, нечто вроде Мавзолея Ленина. Ленин как авторитет — человек и потому смертен. Мавзолей — уже сакральный институт, освещающий приватизированным авторитетом Ленина власть коммунистической верхушки. Точно так же Общественная палата — попытка создать институт, который приватизирует авторитет Путина (как и любой нравственный авторитет вообще) и использует его для легитимации правящей группировки.

А для этого Общественная палата должна правильно влезть в телевизор. Ибо в наше время «совесть нации», пусть даже коллективная, без телевизора как самого мощного медиаресурса существовать не может. А для этого приходится ориентироваться на вкусы аудитории, смотреть, что «схавает пипл».

Общественная палата представляет собой телефантом. Ведь в отличие от Госдумы она не может опираться на волю избирателей. Это отход от старой схемы избиратели-депутаты в пользу новой: телезрители-политтелеведущие. Сегодня телеведущий — больший авторитет, чем политик. Имена депутатов не всякий специалист знает, а ведущие «Большой стирки» или «Поля чудес» известны всей стране. Вспомним, как телекомпании формируют сетку телепередач. Это делается на основе «программирования» — изучения опросов «дорогих телезрителей», их вкусов, желания смотреть в прайм-тайм ту или иную программу. Точно так же программируется под вкусы аудитории и состав Общественной палаты. «Каждой твари — по паре». Желательны правозащитники, деятели культуры, «звезды», представители регионов и корпораций.

В Общественную палату избраны: примадонна Алла Пугачева, олигархи Владимир Потанин и Михаил Фридман, политологи Сергей Марков и Андраник Мигранян. Все они в той или иной степени известны «дорогим телезрителям».

Ошибка, конечно, думать, что все члены Общественной палаты — телезвезды. Иначе пришлось бы составить палату исключительно из работников телевидения. Однако все члены палаты — либо уже известны благодаря СМИ, либо благодаря «анкетным данным» легко раскручиваемы.

Затем Общественную палату станут показывать по телевизору. Впрочем, уже показывают. Члены Общественной палаты будут равны наемным телеведущим. Продюсеры, как обычно, останутся за кадром. Разница в том, видим ли мы на экране «диктора», то есть человека, просто читающего заготовленный редакторами текст, либо ведущего, которому доверено самостоятельное написание текстов. Думается, в составе Общественной палаты будут и те и другие. Например, статусные политологи, такие, как Марков и Мигранян, конечно же, ведущие — они сами знают свой текст и способны произносить его в нужном ключе. Другим его напишут.

Если Общественная палата — телепарламент, то зрители — теленарод. Именно им адресована прайм-таймовая передача под названием «Общественная палата». И от них, в конечном итоге, зависит, каков будет рейтинг программы. Однако ошибка думать, что «Общественная палата» — телепередача простая, вроде «Поля чудес» или «Смехопанорамы» незабвенного кандидата в президенты РФ Евгения Петросяна. Ее создатели хотят придать ей статус программы социальной направленности, вроде тех, что транслируются по каналу «Культура». Поэтому сама она не уйдет, разве что рейтинг будет чрезмерно низким.

Чем хотят воздействовать на телезрителей? Первая треть Общественной палаты была скучновата. Скажем правду, в ней не было ни Аллы Пугачевой на роль всенародной «тети Вали», ни Потанина с Фридманом на роль Хрюши и Степашки. Были скучные «уважаемые люди». Ну, как в старой советской передаче «Здоровье».

Обычный политик может позволить себе быть скучным. Чего веселится то? Главное, чтоб доверял избиратель, а добьется ли кандидат его доверия ремонтом мусоропровода или прыжками на батуте — никого не касается. Однако для медиапроекта скука — смертельный враг. Поэтому во второй транш Общественной палаты вошли люди яркие. Одна Алла Пугачева чего стоит. Это мегасенсация!!! Яркие впечатления дорогим телезрителям гарантированы.

Главное, чтобы зритель не переключил на другую программу. Ведь рядом, на соседнем канале, царят жуткий Петросян и всесильный «Аншлаг», мало чем отличающиеся от Общественной палаты. Строго говоря, «Аншлаг» есть прообраз Общественной палаты. И там и там люди уважаемые, яркие, близкие народу. Вот только «Аншлаг» президента не поддерживает. Но зато воспитал губернатора в своем коллективе, чего Общественная палата пока не сделала. Неудивительны поэтому петросянофобские и аншлагохульские выступления представителей власти — надо же отодвинуть из телевизора конкурентов.

Когда же конкуренты будут отодвинуты, палата сможет спокойно заняться чем-нибудь солидным. Например, морально-нравственным руководством народом.

В России отсутствует политический класс аналогичный тому, что существует в развитых странах Запада. В США и Европе есть люди, профессионально занимающиеся политикой и ничем больше. Они постоянно баллотируются в парламент, заседают в центральном или региональном правительствах либо состоят в рядах оппозиции. Квалифицированный западный политик заседает в парламенте десятилетиями, да еще и передает свое кресло по наследству — внучатам и правнучатам.

Другое дело — у нас. В России крупные предприниматели воспринимают депутатство как феодальный титул. Судите сами. Вот едет по дороге Чрезвычайно Богатый Человек. Но, чу, свисток, и его останавливает гаишник. Неприятно. Хочется, чтобы зараза милицейская не в свисток свистела, а честь отдавала. Конечно, можно «достать» автомобильный номер какой-нибудь грозной и престижной организации. Но в кабинет губернатора или министра с номером в руках, пусть и престижным, не войдешь. Хочется «чести», как говорили в старину. И бизнесмен покупает себе депутатство, как в XIX веке купил бы графский титул. Мир волшебно меняется — гаишники козыряют, министры отвечают на запросы, губернатор вынужден считаться с мнением уважаемого человека. Не говоря уже о депутатской неприкосновенности, делающей особу народного избранника поистине священной.

Но современного политического класса в России нет. «Система не работает». Поскольку парламент не имеет власти, в России нет сильных политических партий. Поскольку нет сильных политических партий, невозможна ситуация, когда политик делает карьеру строго в рамках политических институтов. Министров и депутатов в России рекрутируют откуда угодно, из числа личных друзей, сослуживцев и «соседей по комнате» в университетском общежитии, только не из числа профессиональных политиков. Больше того, профессиональных политиков во властном слое почти нет. Они, как бы мягко сказать, находятся уровнем ниже.

Если миллионер действует, подобно феодалу, то с неизбежностью должен быть класс, который бы оформлял его претензии на титул. Политическая деятельность перекладывается на плечи экспертов — политтехнологов и политконсультантов. Выборы новоявленному «пэру и сэру» ведет консалтинговая фирма. Работу в Думе обеспечивает аппарат помощников. Тут и начинается «экспертократия».

Эксперты — это «изуродованные мукой и злым колдовством» политики. Недоразвившийся политический класс России. Выше политического класса у нас находится класс феодально-бюрократический, который соединяет в своих руках власть и собственность, отводя российским политикам скромную роль советников. Нет сомнения, что в рамках французской или американской политической системы многие из нынешних членов Общественной палаты были бы конгрессменами или министрами. Мешает неформальный имущественный ценз — чтобы играть в политику в России, нужно быть очень богатым человеком.

Социально экспертное сообщество находится ниже властного слоя. Политтехнологи — обслуживающий персонал. Чтобы стать вровень с правящем слоем, приходится навязывать ему идею, правления экспертов.

«Эксперт (от лат. expertus — опытный): специалист в области науки, техники, искусства и других отраслей, приглашаемый для исследования каких-либо вопросов, решение которых требует специальных знаний», — говорит БСЭ.

«Брокгауз» дает сходное определение: «экспертиза, фр., исследование и установление таких фактов и обстоятельств, для выяснения которых необходимы специальные познания в какой-либо науке, искусстве, ремесле или промысле. Лица, обладающие соответствующими познаниями и приглашаемые в суд или в другое учреждение для подачи своих мнений, называются сведущими людьми или экспертами».

Эксперт по определению — внешний наблюдатель. Он не может править, поскольку для этого необходимо быть частью власти, частью бюрократии. Но это хорошая маска для недоделанного политического класса. Напялив ее, он как бы говорит властям — «посмотрите, мы не претендуем на ваши кресла. Мы лишь хотим бежать рядом, «взявшись за стремена», и время от времени давать вам, ваши высокопревосходительства, высококвалифицированные советы».

Экспертная маска, надетая на политический класс, легитимизирует его в глазах правящей элиты. Политический класс перестает восприниматься феодально-бюрократической властью как конкурент (хотя в действительности им, конечно, является). «Ах, этот? Опять, небось, с экспертным заключением? Ну что ж, впустить». Двери начальственной бани гостеприимно отворяются.

Однако если маска эксперта понятна власти, то она непонятна простым гражданам. В демократических странах политический класс в глазах простого народа легитимизируют выборы. «Джон Смит — сенатор и правит нами, потому что его избрал народ штата Небраска». Этот тезис понятен любому американцу или европейцу. Однако в России статус эксперта — это трудноверифицируемый статус, возникающий из сочетания связей с власть предержащими. Что народу «эксперт Пупкин»? Трудно объяснить, почему эксперт именно — Пупкин, а не Тупкин. Даже если у эксперта «ума общественная палата», по телекартинке это никак не определить. Я говорю только об экспертах, засвеченных в СМИ. О безымянных тружениках политконсалтинговых полей речь вообще не идет — немногим известны имена даже лучших из них.

Что делать? Если политический класс по-прежнему претендует на власть, приходится мимикрировать. На этот раз — с целью отвести глаза народу. Возникает «Общественная палата», где вместе с экспертами заседают гимнастки, актеры и религиозные деятели. Тут уж все понятно. «Эксперт — он как Калягин. Только немножко круче». Эксперт — он, в сущности, почетная доярка. Так народу понятно? Так понятно.

Представители политического класса — видные политтехнологи и руководители общественных организаций прячутся среди епископов и деятелей культуры. Понятно, что не только кухарка, но и Майя Плисецкая не в состоянии управлять государством. «Калягин» и «доктор Рошаль» никогда не будут иметь политического влияния. По банальной причине — им некогда. В отношениях с властью они будут выступать разве что как лоббисты своих профессиональных цехов. А значит, их решения будут определяться экспертами, которые получат свою нишу в рамках действующей власти, не мытьем, так катаньем впишутся в правящий класс. Лишь в этом смысл экспертократии. Не более.

Бюрократ и эксперт, безусловно, полюбят друг друга. Бюрократ всегда сможет сказать, что действовал по совету эксперта и потому не в ответе за результаты своей работы. Эксперт всегда сможет сказать, что он — всего лишь приглашенный специалист, не ответственный за реализацию своих советов. Благая безответственность!

Я чуть усилю пафос, я скажу с надрывом. Надеюсь, наступит время, когда российские политики не будут прятаться по Общественным палатам, им не понадобятся маски экспертов и союзы с чиновниками. Когда в России будет самый обычный, ничем не выдающийся парламент, куда с экспертных жердочек и выборных полей переместится российский политический класс.

Молодежная политика умерла.

Отгремел оркестр. На скромный могильный холмик, «по виду детский», легли венки: «От ФЭПа», «От ИНСа», «От Администрации президента».

И тишина. Только избиратели с бюллетенями стоят.

Нам неважна смерть молодежной политики. Другие (прежде всего, политолог Павел Данилин), констатировали ее раньше нас. Нам важен вопрос — почему она умерла? И что грядет вместо нее.

Молодежная политика родилась как перформанс. В условиях полного запрета на легальную оппозиционную активность для крупных партий власть сквозь пальцы смотрела на активность мелких молодежных группировок, изображавших протест. Явлинский не мог митинговать у здания Лубянки. «Солидный человек, не поймут-с». Зато это мог сделать лидер Московского Молодежного «Яблока» Илья Яшин.

Разве можно представить Бориса Грызлова, стоящего у здания Думы с кастрюлей на голове и вопящего: «Рогозин, съешь котлетку»? Нет и еще раз нет.

Молодежная политика родилась как перформанс, но продолжилась как медиа-фантом. На первом этапе политические акции крохотных групп из 5–10 человек имели смысл постольку, поскольку освещались СМИ. Неудивительно, что появились журналисты, профессионально специализирующиеся на молодежной политике. На фоне официоза, «прокисавшего в незначительных интригах», молодежная политика казалась глотком свежего воздуха. Здесь кидались помидорами, мышами, вместо головных уборов предпочитали кастрюли — в общем, весело проводили время. И вдруг «веселая карусель» молодежных политиков сгинула в один миг.

На эстраде существует понятие «разогрева». Слабая «команда» развлекает публику перед выходом на сцену популярной группы. Похоже, молодежная политика исполнила «разогревающую» роль. Аудитория активно машет руками, топает ногами, в общем, готова танцевать. Что же дальше?

Молодежная полтика — политика крохотных тусовок в 5–10 человек (исключение из этого правила — разве что нацболы). Далеко не все тусовки были видны по телевизору. Пока несколько привилегированных тусовок грелись под лучами софитов, «там, во глубине России» шел процесс консолидации.

Гипотеза — «туёсовки в 10 человек» возникли в массовом порядке. Просто подавляющего большинства из них мы не видим, поскольку активны в поле политического перформанса оказались лишь некоторые из них. Под «тусовками» мы в данном случае понимаем небольшие группы людей, объединенные доверием к друг другу, а также желанием действовать как сплоченные команды.

Если мы обратимся, например, к делу Иванниковой, то мы увидим, что функцию привлечения к нему общественного внимания взяла на себя небольшая (5–10 человек) тусовка Русского общественного движения (к которому присоединились ДПНИ, представители ЛДПР и другие). Иначе говоря, по своим тактико-техническим характеристикам «команда РОДа» мало чем отличалась от молодежных политтусовок, разве что возраст входящих в нее людей был не молодежный. Структурно же отличий никаких — небольшая группа активистов с плакатами «работает на камеры» и привлекает к себе внимание. Наш вывод — наблюдатели напрасно не объединили феномен молодежной политики и русской правозащиты. По сути, мы имеем дело с одним и тем же явлением.

Автор этих строк — человек, несомненно, политически ангажированный, склонный участвовать в политических мероприятиях гораздо чаще, чем средний обыватель. Потому на основании «включенного наблюдения» могу сказать, что в последнее время политически ангажированных «команд» становится все больше. Отчасти из-за прихода в политику прежде аполитичных тусовок, отчасти за счет формирования новых, ранее не существовавших.

Собственно, молодежная политика с ее пляшущими в лучах софитов смешными человечками оказала гальванизирующее влияние на атомизированный социум. Какая-то (небольшая) часть молодежи поняла, что открылся лифт социальной мобильности — надо объединяться в тусовки, всячески «светиться» в СМИ и «будет счастье».

В известном мне придонном секторе политических тусовок практически нет уже «одиноких волков». «Людей разобрали». Если «Вася Пупкин» не ходит в «Консервативное совещание», то он непременно ходит в «Билингву».

Молодежная политика замерла, когда в прослойке политических активных граждан не осталось людей, не разобранных по тусовкам. Естественно, подобное структурирование политического актива потребовало переформатирования молодежной политики. Она исчезла, как только возникли «точки сборки».

Под «точками сборки» мы понимаем оргструктуры, способные, опираясь на малочисленные «тусовки», проводить крупные мероприятия. Пример — небезызвестный «Правый марш», проведенный очень малочисленным «Евразийским союзом молодежи» (по сути, такая же «тусовка» из 10 человек, как и остальные) и ДПНИ. Пока оргресурс «точек сборки» очень слаб. Они не способны надолго объединять вокруг себя разрозненные команды и способны подвигнуть их на коллективные действия лишь при благоприятном стечении обстоятельств. Пока что «благоприятные обстоятельства» случаются только в право-националистическом лагере.

Однако совершенно очевидно, что ресурс «точек сборки» далеко не выработан, больше того, до конца не осознан. Основная проблема в взаимоотношениях между нарождающимися «точками сборки» и «тусовками» заключается в том, что пока неясна схема, в соответствии с которыми можно поставить тусовки под контроль. С одной стороны, они — довольно подвижные клетки социального организма. Ставить их под прямой административный контроль какой-либо политической партии или идеологического направления вряд ли возможно — участники «тусовок» — добровольцы, и они сразу же утратят интерес к «тусовкам», как только те приобретут черты бюрократических структур. Сетевые же принципы не работают. «Тусовки» не умеют консолидироваться вокруг «точек сборки» по свистку или на основании сообщений в СМИ. Получается странная ситуация — с одной стороны, висящая в «поднебесье» «точка сборки», почти не имеющая связи с «тусовками» и пытающаяся отдавать им приказы, с другой — «тусовки», не понимающие, чего от них хотят, топчущиеся на месте и не воспринимающие приказы свыше.

Таким образом, нынешнюю ситуацию следует считать промежуточной. Передел политического пространства между «тусовками» и возникновение «точек сборки» привел к концу молодежной политики, какой мы ее привыкли видеть. Но на смену ей не пришла новая модель российского околополитического социума. Возможно, как и российской армии, нашему околополитическому социуму не хватает сержантов, то есть посредников между «точками сборки» (офицерами) и «тусовками» (солдатами). В западной политической модели роль сержантов выполняют всякого рода грантодатели, которые структурируют политическое пространство с помощью точечных финансовых вливаний и создают, таким образом, среду коммуникации между «точками сборки» и «тусовками» (то есть в их реальности — мелкими организациями гражданского общества).

Однако в российском случае денег у оппозиции нет и не предвидится. Власти же предпочитают жестко контролируемые иерархические структуры, вроде «Наших». Поэтому околополитический социум останется, скорее всего, в «агрегатном состоянии» до тех пор, пока его не выведет из этого состояния какой-либо кризис или появление силы, которая создаст «сержантов» и тем самым заполнит разрыв между «точками сборки» и «тусовками».

Сайты Интернета сейчас засыпаны разоблачениями в шпионаже в пользу США различных деятелей российской оппозиции. И хотя шпионаж — вовсе не моя специальность, должен сказать, что завывания про американских шпионов не действуют и действовать не могут.

Сама система лояльности государству нынешним режимом тотально подорвана. В каких случаях человек лоялен стране? Когда оно осознается как «своя». Но что значит фраза «эта страна — моя»? Она означается ситуацию, когда человек ощущает единство — себя и государства. Это единство выражается через метафоры — «Родины», «России-матушки» или «града на холме». Принадлежность к государству, к защищаемому государством народу дает человеку сопричастность вечности. Ибо мы умрем (человек — смертен), но государство, народ будут существовать и после так же, как существовали прежде нас.

Итак, человек достигает осознания государства своим через механизм сопричастности. Само же государство может существовать, длиться в веках только в том случае, когда отстаивает ценности, лежащие вне времени. Чувство единства, слияния с государством одновременно слито с чувством причастности к всеобщим ценностям. Например, ценностям свободы.

Государство, лишенное ценностного кода, лишенное идеи, которую оно намерено отстаивать перед лицом вечности, погибает молниеносно. На наших глазах Советский Союз утратил веру в коммунизм и мгновенно распался.

Современных русских людей все меньше объединяет с государством. Еще стоят созданные при советской власти социальные системы, еще существуют вечные союзники страны — армия и флот, но ценности безвозвратно потеряны. Дело даже не в стариковских разговорах про «молодежь, которая ни во что не верит». Дело в принципиальном отказе нынешнего российского государства от производства национальной идеи. Национальная идея, строго говоря, это и есть та система ценностей, во имя которой народ должен защищать государство.

Российское же государство в вопросе о национальной идее изволит плодить противоречия. Национальная идея — это всегда идея свободы. Между тем современная РФ пытается сформулировать странную идеологию суверенной демократии, в соответствии с которой государство свободно («суверенно»), а вот граждане его — нет. Если же свободно только государство, а граждане его порабощены, то неизбежно возникнет идея освобождения и граждан, которая, конечно, с радостью будет поддержана внешними силами. И против этой идеи будет трудно что-то возразить, ибо свобода — основополагающая ценность, которая восторжествовала в последние столетия.

Если государство не гарантирует мне свободу, то государство — не «мое», а чье-то. Ибо раб будет всегда подозревать, что в рабовладельческом государстве кто-то свободен. А раз так — будет лоялен не ему и не касте «свободных», но тем, кто пообещает освободить его от цепей. Для России роль такого внешнего освободителя, несущего ценности свободы, играет Запад.

Требуя лояльности государству, провластная критика не объясняет, а из каких соображений нужно быть лояльным. Вопрос немаловажный. Если коммунизма нет, то государство, созданное для его строительства, должно быть уничтожено либо переформатировано. Для чего существует нынешняя Российская Федерация? Если не для свободы, а для ответственного экспорта на Запад энергоносителей, то есть для обслуживания западных интересов, то неясно, чем плох иностранный шпион, действующий в интересах все того же Запада? Действительно, если правительство говорит, что всеми силами намерено отстаивать интересы США и качать нефть и газ в «Европы», не жалея сил, почему то же самое не может сказать оппозиция?

Возникает уникальная ситуация, когда на обвинение «вы — иностранный шпион!» можно совершенно спокойно ответить: «Да, а чо?». И на это «чо» никакого рационального ответа попросту нет. Действительно, если правительство искренне и раболепно сотрудничает с Западом, то почему нельзя с ним сотрудничать кому-то другому? Штатные пропагандисты нынешней власти слишком много говорили о том, что правительство — единственный европеец в России. Однако на практике, правительство стремится быть единственным американцем. То есть единственным субъектом, уполномоченным на сотрудничество с Западом. Этакий эксклюзивный шпион, один на все общество.

Впрочем, если сказать точнее, сотрудничество с Западом рассматривается просто как привилегия правящей касты. Когда бывший глава администрации президента Александр Волошин посетил Вашингтон и встретился там с рядом крайне высокопоставленных чиновников (визит освещался газетой «Коммерсант»), никому и в голову не пришло обвинить председателя совета директоров РАО «ЕЭС» России в шпионаже. Тем паче — в «сотрудничестве с Западом». Понятно же, что члену правящей касты общаться с западными партнерами не просто необходимо, напротив — прямо предписано. Чего не сказать про всяких «оппозиционеров», для которых встреча с иностранными чиновниками — уже компромат.

Больше того, здесь проходит своего рода классовое разделение. Есть элита, номенклатура, для которой прописаны «космополитизм» и «Куршавель». Уважаемые люди, естественно, связывают все свои надежды на будущее со швейцарскими поместьями и американскими банками. Учат детей в западных школах. Покупают лондонские замки.

Но «быдло»…

А вот быдлу предписан патриотизм. «Большие дяди» из правительства, разумеется, будут сотрудничать с НАТО в рамках программы «Партнерство во имя мира». Но глупая молодежь прямо-таки обязана бегать по улицам с воплями протеста против политики «агрессивного блока». Получается шизофрения, раздвоение личности. Ибо и то и другое — политика власти. Это хорошо видно на примере украинских выборов. Поддерживаемый Кремлем блок Витренко яростно выступал против присутствия НАТО на украинской земле, за дружбу с Россией. Дело благое. Вот только насмешливые критики не преминули указать Витренко, что сама Россия намерена проводить совместные с НАТО маневры. Проклинать НАТО — удел обманутого быдла. Дружить с НАТО — удел правильных, продвинутых «пацанов».

Подобный подход маргинализует патриотизм. В самом деле, если за Россию, за ее независимость и суверенитет могут выступать только фрики под лозунгами типа «наш сапог свят», если правительство ухитряется предъявлять оппозиции обвинения в сотрудничестве с Западом, одновременно плотно сотрудничая с ним само, это значит, что действительный суверенитет и действительная безопасность страны под угрозой. Ибо защитники Родины не могут рекрутироваться с помощью технологий «разводилова для лохов». Рано или поздно люди устанут от «патриотического камлания», смысл которого прост, как портянка евразийца — защита коррумпированного начальства от любых честных выборов.

Сегодня по просторам России «шествуя важно, в спокойствии чинном» идет Столоначальник. На груди его сияют значки «отличник приватизации» и «шпион иностранной разведки с 1991 года», в руках шуршит почетная грамота об окончании Ризеншнауцерского института демократического республиканизма (1994). Над головой колышутся транспаранты «Мы очень хотим быть рабами» и «Долой иностранных шпионов». Их несут странные люди с нездоровым патриотическим блеском в глазах. Столоначальник благосклонно кивает, дает странным людям леденец и тут же уезжает в карете с ливрейными лакеями на запятках, ибо через час предстоит прием у американского посла.

Не то чтобы мне не нравилась эта картина. Просто власть ставит нас перед выбором — либо Запад управляет страной опосредованно, через нынешних правителей, либо напрямую. Боюсь, при таком подходе найдется много желающих оптимизировать систему и устранить ненужных посредников. Благо никаких ценностных оснований для защиты государства нет.

В последнее время в прессе активно идет дискуссия о переходе России к парламентской республике. Связана она в основном с «тайными замыслами олигархов», которых обвиняют в намерении приватизировать власть. Крупные владельцы будто бы намерены взять под свой контроль сначала Государственную думу, а затем и правительство, оставив президенту только представительские функции.

Идея правительства парламентского большинства настолько укоренилась в российской элите, что даже Владимир Путин в одном из своих посланий к Федеральному Собранию заявил, правда, с оговорками, о возможности формирования Кабинета на базе большинства в Государственной думе. Однако позднее, когда президент понял, что ему в очередной раз «подбросили» сомнительную идею, он объявил об отказе от формирования правительства парламентского большинства.

Идея парламентского правления слишком привлекательна. Можно даже вывести закон — она оказывается востребована, когда общество находится на грани революционной ситуации. Например, переход к парламентской республике активно обсуждался в конце 90-х годов, когда кризис режима Бориса Ельцина уже был очевиден, а адекватная альтернатива ему еще не сформировалась. Если же обратиться к истории, то идеи ограничения власти президента в пользу парламента витали еще в хасбулатовском Верховном Совете. С тех пор и повелось, что как в России кризис, так люди вспоминают о парламентском правлении.

Казалось бы, возникшая в последний год дискуссия вокруг формирования правительства парламентского большинства свидетельствует об обратном — ведь политическая стабильность считается одним из важнейших достижений правления Владимира Путина. Ан нет, не подвела примета, — стабильность пошатнулась, а некоторые эксперты даже заговорили о гражданской войне в случае пересмотра итогов приватизации.

Итак, в периоды кризисов наше общество алчет парламентской республики. Почему же это происходит?

90-е годы прошлого века оставили нам в наследство незавершенную буржуазную революцию. От доминирования государственной собственности страна перешла к доминированию собственности частной. Однако с политической точки зрения мы застряли между эпохами. Политический режим Бориса Ельцина слишком похож на «переходные» режимы в странах Восточной Европы. Например, правительство Ханса Модрова в ГДР. Эти переходные правительства появлялись на божий свет в результате первого этапа «бархатных революций». Когда классические коммунистические партии уже выпустили из рук монополию на власть, а оппозиция еще не успела победить на выборах и отстранить от руководства осколки бывшей правящей партии. В Польше переходным было президентство Войцеха Ярузельского, когда глава государства и руководители силовых министерств представляли компартию, однако само правительство было сформировано движением «Солидарность». Но рано или поздно прежние вожди уходили от власти, уступая место не только новым демократическим политикам, но и новым демократическим институтам.

В России этого не произошло.

С точки зрения структуры нынешняя российская власть копирует советскую систему. У нас по-прежнему существует правительство, формируемое по отраслевому принципу. Как и в Советском Союзе, высока автономия бюрократии, ее независимость от общественного мнения и демократических процедур. Ротация правящих элит зависит не от выборов, а от результатов «борьбы бульдогов под ковром». Больше того, по сравнению с советским периодом обособление бюрократии от народа усилилось. В СССР существовала коммунистическая партия, которая контролировала бюрократический аппарат и могла воздействовать на ситуацию. Существовали отработанные механизмы воздействия на бюрократическую верхушку — партсобрания, жалобы в вышестоящие инстанции были не столь малоэффективны, как нам стараются показать. Во всяком случае, коррупция в СССР была в разы ниже, чем в современной России. Сегодня функции контроля над чиновниками не осуществляет никто.

«Переходная» система власти могла перерасти в «буржуазную демократию». Но возникли помехи. Приватизация была проведена таким образом, что возникший слой крупных собственников востребовал диктатуру. Она и пришла в форме ельцинского термидора. И характерной ее чертой было лишение парламента практически всех имевшихся у него функций. По сути дела, избранная в конце 1993 года Государственная Дума была даже не законодательным, а законосовещательным учреждением.

В эпохи кризисов часть общества начинает неосознанно хотеть завершения буржуазной революции. А лучший способ для этого — ограничение президентской власти и усиление полномочий парламента. В президентском правлении слишком много чрезвычайщины. В той форме, в какой она существует сегодня, президентская власть имеет черты монархии, с характерными для этой формы правления чертами — опорой на высшую бюрократию и армию. Традиционные выборы раз в четыре года — скорее референдумы о доверии действующему властителю. Ни в 2000, ни в 2004, ни в 2008 годах у оппозиции не было ни малейшего шанса прийти к власти, а на фаворита работала вся государственная машина.

Нынешний политический режим напоминает конституционную монархию, которая существовала в России в 1905–1917 годах. Государственный строй, при котором правительство назначает монарх, но уже существует парламент. Как показывает политическая практика Германской империи времен Вильгельмов и наш собственный опыт начала прошлого века, такая система крайне нестабильна, ибо требует деятельного вмешательства со стороны главы государства. Причем держится она на личном авторитете одного-единственного человека, которому крайне трудно найти адекватную замену в случае кризиса. Любое падение популярности первого лица сразу же болезненно отражается на всей системе, которая лишена гибкости до такой степени, что отторжение «электоратом» монарха почти всегда означает и падение монархии.

Возможна ли в России парламентская республика? Чтобы решить этот вопрос, важно понять, что переход к парламентскому строю означает коренную реформу всей системы государственной власти. Он означает передачу контроля над правительством в руки представителей народа, напрямую зависящих от результатов всеобщих выборов.

Переход к парламентскому правлению означал бы завершение буржуазной революции в России. Однако внутренняя ситуация в стране такова, что завершение буржуазной революции на федеральном уровне может привести к кризисным явлениям на уровне регионов. Россия уже однажды попыталась перейти к республиканско-парламентскому устройству и крупно прогорела, когда выяснилось, что Временное правительство не имеет действенных рычагов для контроля за ситуацией в провинции и армии.

Приписываемая Ходорковскому и олигархам идеология означает веру во всевластие денег. Дескать, раз не можем контролировать президента, что ж — купим партии и Государственную Думу, а с ними и правительство. Точно так же думали «олигархи» в 1917 году, когда свергали царя. Наивные, они полагали, что «министры-капиталисты» решают все. У них же деньги… Увы. Все, как оказалось, решали кадры. И кадры решили.

Но не будем отвлекаться. Единый стержень, объединяющий страну, — это бюрократическая иерархия. При введении парламентского строя подразумевается, что этот стержень будет резко ослаблен за счет усиления роли политических партий. В какой-нибудь Великобритании именно партии — структуры, которые скрепляют страну. Ведь регионами правят муниципалитеты, а не назначенные правительством комиссары. У нас для контроля над регионами используют силовые министерства и «штатские» бюрократические ведомства, структуры которых пронизывают всю Россию.

В случае введения парламентского правления на федеральном уровне при сохранении прежней феодально-губернаторской вольницы на уровне регионов Россия может превратиться в игрушку авторитарных региональных вождей. При этом в правительстве возникнет хаос.

Казалось бы, мы традиционно считаем, что хуже нынешнего правительства нет ничего. Однако, как в старом анекдоте про пессимиста и оптимиста, хуже очень даже может быть. Чреда региональных диктатур на местах и хаос в центральном правительстве — вот что может принести парламентское правление, если ввести его сейчас.

Даже если правительство возглавит олигарх, поставить ситуацию под контроль будет непросто. Ибо по той же логике правительство князя Львова должно было бы править Россией как минимум десятилетие. Однако деньги решают далеко не все. Без единой непартийной и неолигархической силы сейчас не обойтись, иначе олигархо-губернаторские партии разорвут страну на куски. При нынешнем отсутствии солидарности и уровне коррупции вотумы недоверия правительству будут следовать ежемесячно, а по количеству кабинетов министров страна может быстро обогнать Италию (где за послевоенные годы сменилось более 50 правительств).

В последнее время в интеллектуальных кругах России обсуждаются варианты модернизации российского общества. При этом под модернизацией понимается повышение конкурентоспособности России, усиление ее позиций в мире.

Однако идея модернизации сама по себе ущербна. Классическое определение модернизации подразумевает ускоренное («догоняющее») развитие страны в условиях жесткого авторитарного правления. Пример тому — годы правления Иосифа Сталина в СССР и два модернизационных проекта в Китае («большой скачок» и «культурная революция»).

Но любые мобилизационные проекты, проведенные в жизнь авторитарными или тоталитарными режимами, неизменно заканчивались крахом. Вспомним все ту же «культурную революцию» или режим Пол Пота в Камбодже.

Авторитарная модернизация удалась в тех странах, которые прямо или косвенно находились под контролем развитых стран Запада. Это — Япония, Южная Корея, Тайвань, которые развивались под надзором американской армии. Это Гонконг, который был британской колонией. Активно пропагандируемая несколько лет назад чилийская модель экономической модернизации также заработала под прямым воздействием американцев.

Иначе говоря, следует различать два вида модернизационных режимов: западническо-модернизационный и национально-модернизационный. В первом случае все ясно. Развитая страна, интересы которой требуют экономической стабильности в каком-либо слабом, экономически неразвитом государстве, внедряет в нем современные технологии управления, демократию, близкое к западным стандартам законодательство, что почти автоматически приводит к бурному экономическому росту, поскольку к западным технологиям управления обществом добавляются характерные для слаборазвитых стран высокая дисциплина и трудолюбие.

С национально-модернизационными режимами сложнее. Самые простые проекты, такие, как индустриализация, которые в другой ситуации были бы реализованы государством естественно и легко (вспомним индустриализацию США или же царской России до 1917 года), проводятся национально-модернизационными режимами с чудовищным надрывом и огромной концентрацией сил, требуют гигантских жертв от целых поколений. «Ударные стройки» сопровождаются таким колоссальным напряжением экономики, что невольно приходишь к мысли, что создание промышленной базы государства — только одна, причем далеко не самая важная их составляющая.

Тирания часто решает свои внутренние проблемы за счет внешних войн. Однако делать это в XX веке стало сложнее — слишком большое развитие получили военные технологии. Проведение же модернизации и связанной с ней «мобилизации» позволяет достичь тех же целей, что и внешняя война, только другими способами. А именно — объединить народ вокруг власти.

Сегодня усиление страны через модернизацию невозможно. Россия слишком слаба и не выдержит крайнего напряжения сил, характерного для эпохи модернизации.

Мы привыкли думать, что в политическом смысле для модернизационного режима характерны «сталинистские» черты — высокая степень единомыслия при сохранении государственного контроля над обществом. Между тем, если мы посмотрим на Китай эпохи Мао Цзэдуна, мы увидим, что очень большую роль там играло «живое творчество масс».

Можно экстраполировать «культурную революцию» на ситуацию в нашей стране: 80–90-е годы стали для нас временем хунвэйбинов. Общество подверглось мощной атаке со стороны сил, которые считали существование государства ненужным и вредным. Одновременно правительство Горбачева предприняло попытку осуществить модернизацию советского строя. Напомним, базовыми лозунгами этого правления были перестройка и ускорение. Попытка провалилась — именно потому, что модернизация, проводимая по национальному варианту, в большинстве случаев преследует целью вовсе не развитие экономики, а «выпуск пара», приложение всех сил нации к реализации масштабного, но, как правило, никому не нужного проекта.

Вся допутинская эпоха фактически была эпохой мобилизации, когда государство и общество стремились любой ценой построить капитализм. То есть, мобилизационный режим у нас уже был! Правда, по воздействию, оказанному на экономику, его следует назвать скорее «демобилизационным». Общество и власть пошли на гигантские жертвы, чтобы построить капитализм. Методы, которыми проводились реформы, вполне сопоставимы с методами «великих строек». И главный лозунг был схожим — построить новое общество любой ценой.

Какова же альтернатива? Цель модернизации — построение в традиционном обществе таких экономических и политических отношений, внедрение таких порядков, каких в нем изначально не было. И потому модернизационный тип развития не подходит для России, в которой уже давно нет традиционного общества, а индустриальное общество построено уже достаточно давно. Сначала в форме государственного капитализма, потом — в форме капитализма частнособственнического.

И потому нам нужна не модернизация, а санация российского общества. Нужно не создавать новые структуры, что свойственно для модернизационного режима, а заставить работать старые. Тогда мы не попадем в ловушку национал-модернизации и нам не придется ставить себя в зависимость от держав Запада для проведения модернизации по западническому варианту.

Под режимом санации понимается, прежде всего, режим борьбы с коррупцией. В настоящее время коррупция достигла столь высокого уровня, что сделала российские государственные структуры почти неуправляемыми. Никакое снижение налогов на бизнес не будет работать, пока существует параллельное налогообложение со стороны мафиозных структур. Наконец, кроме коррупции есть и проблема застоя в элитах, которые по-прежнему рекрутируются чрезвычайно своеобразным и хаотичным образом, что ведет к недостатку квалифицированных чиновников на всех уровнях государственного управления. Также сохраняется проблема правозащитников — наших российских хунвейбинов, доставшихся нам по наследству от предшествующей эпохи.

Проблем, таким образом, три: 1) коррупция, 2) кадры, 3) правозащитники. Ситуация осложняется тем, что мы живем в демократической стране. Любой отход от принципов демократии приведет к срыву в «мобилизацию», которая истощит последние силы государства. Однако в истории существует пример эффективной «санации» государства без отхода от демократических принципов. Это правление Рузвельта в Соединенных Штатах. Президенту удалось консолидировать вокруг себя элиту и, опираясь на свою высокую популярность в народе, заставить работать американскую экономику, несмотря на недовольство олигархов.

В современной России собственность не легитимна. Народ считает ее краденой — и в этом основная опасность для государства. Легитимизировать собственность можно, кинув кого-то (наиболее известных «жуликов») «на пики». Тогда собственность тех, кто остался невредим, будет признана успокоившимся населением. Элиты должны выдать президенту карт-бланш на проведение серьезной экономической реформы, борьбу с коррупцией и нормализацию ситуации в СМИ. Единственным условием должно быть сохранение демократии в России. Условие не такое уж тяжкое — именно его в свое время поставили перед де Голлем.

…Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И разбитое зеркало…

(Сергей Есенин. «Черный человек»)

Путин — это зеркало. Разумеется, он не Толстой, не зеркало русской революции. Нет, его сила в другом. Он «зеркалит» собеседника. Некто задает Путину вопрос. Путин же в ответ полностью повторяет вопрос, добавляет к нему необязательную статистику и благие пожелания. Вопрошающему кажется, что он услышал блестящее решение своей проблемы. Он не замечает, что Путин вернул ему его же вопрос, ничего в нем не изменив и реально не ответив. Вот модель.

ВОПРОС: Владимир Владимирович, в свое время Вы обещали назвать имя человека, который мог бы после Вас возглавить страну. До сих пор Вы этого не сделали.

Вы еще собираетесь назвать кандидатуру достойного продолжателя Вашего дела или Вы предпочитаете, чтобы некоторые политические деятели из «партии власти», из центра власти вели между собой борьбу и чтобы произошел между ними естественный отбор — и победил сильнейший? Как Вы будете действовать?

В.ПУТИН: Я думаю, что определить сильнейшего должен народ Российской Федерации, гражданин России — в широком смысле этого слова, на выборах, которые должны состояться, как и положено по закону и по Конституции, в 2008 году. Я не говорил, что я назову имя, во всяком случае, пока я к этому не готов. Но я говорил о том, что я знаю, что это за человек. Это гражданин Российской Федерации, от 35 лет, проживающий энное количество лет на территории России. Но, безусловно, я, как любой гражданин России, оставляю за собой право выбора и при голосовании и не считаю, что должен ограничивать свое право высказываться и в средствах массовой информации. Время подойдет — я скажу об этом.

Вопрос тонет в чепухе. Вопрошающему даже кажется, что ему ответили. На самом же деле Путин изящно «отзеркалил» вопрос, не сказав ничего по существу, но возбудив в спрашивающим неясные надежды. Что спрашивали Путина в процитированном выше отрывке? Намерен ли он назвать имя своего единоличного преемника или позволит нескольким «преемникам» пойти на выборы и решить вопрос о власти в конкурентной борьбе. Путин мог бы склониться к одному из вариантов ответа, мог бы озвучить и какое-то иное решение. Он же предпочел «отзеркалить». Сказал, что с одной стороны, определить нового лидера должен народ (все мгновенно подумали о конкурентной борьбе). Но, с другой стороны, Путин не отрицает и возможности назвать преемника.

Упростим модель до предела. Путина спрашивают: «Что вы любите, кофе или чай?». Путин отвечает: «В соответствии с основным законом Российской Федерации я люблю чай, но, как и любой гражданин РФ, в соответствии с моими конституционными правами не отрицаю для себя возможности и наслаждаться кофе». В ушах электората стоит звон, перед глазами плывут зеленые круги. Кажется, что президент сказал что-то очень-очень важное. Меж тем Путин не сказал ровным счетом ничего. Он промолчал.

Путин — великий немой Кремля. Он ухитряется молчать даже тогда, когда его слушают сто миллионов человек. Молчать, даже когда говорит. Таков его великий метод, давший ему президентство.

Тогда вопрос — откуда такой успех? Ведь лидер, казалось бы, должен давать ответы на «вопросы современности». Все так, но важен контекст. Да, Путин — зеркало. Но зеркало — честное, прямое. В нем отражаются дома, облака и чья-то пьяная рожа, собачки, олигархи и помойные ящики. В нем отражается все. После гнусных ельцинских лет Путин был откровением.

Чему учил ельцинизм? Что лево — это право. Что грабители и убийцы — суть эффективные собственники. Что расстрел Ельциным парламента есть подавление путча. Что дефолт непременно приведет к процветанию трудящихся. Атмосфера тотальной лжи была непереносима. И тут пришел Путин.

Страна сказала: «Путин, у нас беда. В Чечне — война». Что ответил бы на эти слова какой-нибудь Ельциногорбачев? Он заявил бы, что в Чечне полным ходом идут коренные преобразования и хотя «нам подбрасывают», никто и никогда не заставит правительство сойти с пути либеральных реформ. Путин же привычно отзеркалил: «В Чечне идет война. Беда у нас».

На фоне ельцинской заскорузлой лжи это звучало как откровение. Чем больше народ вглядывался в Путина, тем больше находил в нем «своего», нутряного. Нищий лейтенант-фээсбэшник начала нулевых вглядывался в Путина и видел героического Штирлица. Патриоты, глядя в Путина, видели патриота, либералы — либерала. Неудивительно — зеркало показывает лишь то, что в нем отражается. Правда, правая рука в зеркале волшебным образом становится левой, но этого тогда никто не заметил. Так вместе с Путиным в нашу реальность прокрался ельцинизм.

Поэтические определения зеркала — «туманное», «седое». Каждый видит в нем себя и еще странное «нечто», которое не передать словами. Когда стоишь перед зеркалом, кажется, что это дверь в невиданный новый мир.

На протяжении восьми лет страна вглядывалась в Путина. Путин был правдив. «Неужто это облако пролетело?» «Согласно Конституции Российской Федерации и федеральному закону об облаках — это пролетело облако. Я передам Михаилу Ефимовичу, что оно пролетело». И народ дивился чудной способности президента все знать и заботиться обо всем. Беседа народа с Путиным длилась годами. Журча, лилась речь, и ответы никогда не приедались:

— Что случилось с утонувшей подлодкой «Курск»?

— Она утонула.

— Что случилось с захваченным террористами «Норд-Остом»?

— Его захватили террористы.

Так или почти так отвечает Путин на любые вопросы. Но чем ближе был конец его царствования, тем более странное ощущение возникало у «электората». Ощущение, что восемь лет мы корчили рожи в пустоту. Зеркало ведь не ответственно за наши надежды. Оно просто зеркалит все в пределах его доступа.

Говорят об усталости Путина, о бессмысленности его ответов, о неспособности решать задачи, стоящие перед страной. А кто, собственно, сказал, что их надо решать? Говорят, что Путин всегда говорит то, что от него хочет услышать общественное мнение? Но разве может быть иначе? Зеркало ведь не «говорит», это вы говорите, а оно отражает. Вам больно — оно отразит вашу боль, вам радостно на душе, что ж, отзеркалит радость.

Некоторые пытаются использовать Путина как стеклянный шар — для гадания. Нежно дышат на него и долго вглядываются в белесую мглу, силясь разглядеть в ней светлое путинское завтра. Но вместо будущего в зеркале отражается лишь сам эксперт — сбитая на бок челка, усталые глаза, лежащий на столе череп (кажется, обезьяний). «Путин, его идеология».

Каковы же выводы? Власть Путина держится на его зеркальном обаянии. Маститые политологи дивятся — Путин вышел в другое измерение. Его рейтинг таков, что по сравнению с ним больше нет не то что конкурентов. По сравнению с Путиным меркнет и само тысячелетнее государство. Неудивительно. Мы все — и есть Путин. Вернее, он возвращает нам наши же собственные отражения, совокупность которых нам кажется «им».

Но потихоньку приходит прозрение. Вопрос, насколько быстро народ опознает в Путине самого себя и избавится от морока. Смотреться в зеркало — полезно для становления национального «я». Рано или поздно народ узнает в генерируемых Путиным отражениях себя. Тогда…

Что будет тогда? Истерика? Холодное разочарование? Бог весть. Но день, когда народ поймет, что Путин — не высшая реальность, а всего лишь его собственное отражение, будет днем начала русской нации и конца монархического сознания.

Когда Цинь Шихуанди умрет, земля будет разделена

(Один из первых политических прогнозов в истории)

Похоже, Россия, поплутав во тьме либеральных реформ, окончательно встала на путь сырьевого авторитаризма. Советская политическая система воспроизводится почти буквально. В самом деле, тогда Никита Хрущев занимал сразу два поста — первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета министров СССР. А «советским президентом» был председатель Президиума Верховного совета СССР — седой Климент Ефремович Ворошилов…

Конечно, Путин согласился на подобный сценарий не от хорошей жизни. Российский лидер никогда не был диктатором и не отличался чрезмерным властолюбием. Однако создаваемый им в тебе чение восьми лет правления политический режим оказался слишком несовершенным. В отличие от западных демократий, суверенная демократия не гарантирует неприкосновенности отошедшему от власти лидеру. Запад также не желает давать гарантий. Там просто нет человека, который бы мог сделать это. Буш уходит и слово его стоит недорого, а преемник пока неизвестен. Все это делает отказ Путина от власти слишком опасным. А для его окружения — и вовсе фатальным, поскольку у нового лидера могут и свои помощники быть, которые захотят поделить все самое вкусное, что только есть в российской экономике.

Отступать Путину некуда. Позади Кремль. В мире нет статуса международного чиновника, который мог бы гарантировать ему безопасность. А в России нет законов, достаточных для того, чтобы ушедший лидер мог спокойно наслаждаться тихой жизнью да уважением бывших подданных, проживая где-нибудь на подмосковной даче.

Вряд ли по своей воле, но Путин остается. Иного пути у него, похоже, нет. Другое дело, что сценарий формирования «параллельного центра власти», равночестного президентскому, рискован — такого в нашей истории еще не было. Вернее, прецедент был — противостояние Ельцина и Горбачева в 1990–1991 годах. Тогда закончилось все скверно. Премьер, он же лидер правящей партии, может быть успешен только в случае, если сама правящая партия представляет собой силу. Удастся ли Путину превратить «Единую Россию» в полный аналог КПСС? Трудно сказать. Пока что она является пиарной фикцией, а не инструментом осуществления власти. Не может идти и речи о том, что депутаты от партии будут ориентироваться на ее лидера вопреки воле Кремля. Значит, Путину, если он решит реализовать сценарий своего сохранения у власти через премьерство, придется налаживать отношения со своим формальным сменщиком в кресле главы государства.

Это самый трудный момент, ибо традиция и логика нынешней политической системы будет работать на преемника, и это бесспорно. «Единая Россия» не является коллективом единомышленников, сообща прошедшим через гражданские войны и сверхиспытания, чтобы хранить верность Путину даже после того, как он покинет пост президента. А это означает, что между ним и преемником может возникнуть зазор, куда рано или поздно попытаются вклиниться те или иные аппаратные или политические силы. Не будем забывать, что сценариев свержения кукловода история знает немало. Например, известный эпизод с «разодранием кондиций» царицей Анной Иоанновной. Уж на что та была глупа, а сообразила, что править самодержавно — лучше, чем контролироваться группой хитрых жуликов из Верховного тайного совета. Существует и фактор Запада, который, как и в случае с Китаем во время процедуры передачи власти от Цзянь Цземиня к Ху Цзиньтао, потребовал полной ясности насчет того, кем принимаются решения.

Короче говоря, несмотря на то, что режим наш все более похож на «народную демократию», лично для Путина сценарий перехода в премьеры связан с риском. Ему, по сути, предлагается полагаться на результаты всенародного голосования за «Единую Россию» и верить в то, что депутаты от партии будут ему верны, а преемник-президент не обманет и не свергнет с поста премьера, как король Виктор-Эммануил сверг Муссолини.

Правда, голосование за список во главе с Путиным и план Путина свяжет депутатов с именем президента с помощью своего рода референдума о доверии, но не настолько, чтобы при благоприятном случае они не могли изменить ему.

Короче говоря, очередная кадровая загогулина вызывает больше вопросов, чем ответов. При известной ловкости Путин может сохранить власть и даже вновь стать президентом, выдавив с поста преемника. Но, как и сапер, президент не имеет права на ошибку. В противном случае любой микропереворот в элитах — и к власти российский лидер не вернется уже никогда. Для него наступает полночь — время, когда чары развеиваются, кареты превращаются в тыквы, а лабрадоры — в обычных крыс. А вот удастся ли ему пройти между Сциллой возвращения к власти и Харибдой полной ее потери — мы узнаем в ближайшие месяцы.

Произошедшая отставка правительства Михаила Фрадкова и, главное, назначение на пост премьер-министра Виктора Зубкова по технике исполнения напоминала знаменитый День одураченных. Напомню, что этот эпизод из французской истории тоже касался кадровых рокировочек. Тогда королева-мать Мария Медичи добилась от Людовика XIII согласия на отставку первого министра Ришелье. По Парижу прошел слух, что всемогущий министр пал. Однако кардинал добился аудиенции у монарха и переубедил его. В итоге, все те, кто громко радовался отставке главы правительства, испытали на себе гнев премьера. Мария Медичи отправилась в изгнание.

Вероятно, тот же шок, что и французские одураченные, испытали одураченные русские в момент, когда было объявлено об отставке Михаила Фрадкова. Сверхдостоверные слухи из Администрации президента подтверждали — новым премьер-министром, преемником, и, возможно, лидером «Единой России» на предстоящих парламентских выборах станет Сергей Иванов. Накал слухов стал столь невыносим, что отставка Фрадкова привела к лавине признаний в любви к Иванову. Все экспертное сообщество, все политики стремились присягнуть новому властелину. Увы, прошел всего час, и Путин продемонстрировал, что не намерен выпускать «кормило» из рук. Виктор Зубков спутал все карты. Пережив шок в течение нескольких часов, политическая элита принялась заглаживать вину и усердно хвалить нового премьера.

Но почему же сработал именно этот вариант? Почему весь политический класс и несостоявшийся преемник оказались в числе одураченных? Чтобы понять это, сделаем небольшое теоретическое отступление.

Для эффективной перехода власти от президента Путина к его преемнику необходимо «подписать» за президента какую-то крупную институциональную силу. Передача уходящему лидеру сверхресурсов, как то вооруженных сил в личное пользование или «Газпрома» в собственность не решает задачи, поскольку преемник может все отобрать. Необходимо «подписать» за президента максимально большое число людей, желательно, всю политическую элиту так, чтобы они потом не могли отказаться от своих обязательств перед ним. Однако для этого должен существовать институт, формальный (как компартия Китая) или неформальный («масонская ложа»), в который должны входить представители элиты. Беда в том, писал я, что такого института нет. Например, «Единая Россия» не годится, как партия, существующая по милости Администрации президента. Других крупных институтов просто нет.

Однако отставка Фрадкова и назначение на его место Виктора Зубкова (мало кто сомневается, что он пройдет формальную процедуру одобрения в Думе) показывает, что Путин нащупал, как подписать в свою пользу после отставки часть политической элиты.

В условиях нашей сверхпрезидентской республики президент не может рассчитывать на лояльность своего текущего окружения после отставки. Власть главы государства столь велика, что министры и высшие чины Администрации президента являются лишь царедворцами при дворе Его Величества. И как всякие царедворцы они склонны льстить царствующему «монарху». Но на следующий день после его ухода они повернутся к нему спиной — «король умер, да здравствует король». В условиях, когда за президентом не стоит никакой политической силы, откуда он мог бы черпать единомышленников, это создает серьезную политическую проблему. Действительно, где взять верные кадры?

Ответ прост — в «прошлой жизни». В отличие от монарха, «сверхпрезидент» не родился на троне. А значит, существуют люди, которые были знакомы с ним в годы далекой молодости или безвестной зрелости. Одноклассники, однокурсники, знакомые по даче. Те, с кем будущий глава государства бегал на каток, сидел за одной партой, пил пиво, ел шашлыки, бился на татами. Короче, друзья из прошлого. Лишенному команды лидеру естественно было бы опереться на этих людей, которые хорошо относились к нему лично в те годы, когда он не был у власти. Вот и вся простенькая механика подбора кадров. Действительно, сосед по парте, который «дал списать» 40 лет назад, уж, наверное, хорошо относится лично к вам, а не к занимаемому вами через десятилетия посту. Такой человек — золото, он верен, его дружба испытана. Есть основания доверять людям, которые бескорыстно не предали тебя когда-то, даже если «не предали» относится к школьной драке.

Сценарий «партийного преемника», подразумевавший избрание Сергея Иванова сначала премьер-министром, потом лидером «Единой России» и президентом страны, был плох тем, что в нем не было Путина. Его разработчики как бы говорили: «Путин, подвинься». Подразумевалось, что Путин объявляет преемника, после чего становится «хромой уткой» и сходит со сцены. Ибо с момента официального выдвижения Иванова Путин превращался бы в машину по утверждению бумаг, а центр власти переместился бы в политтехнологическое подразделение Администрации, которое должно было бы обеспечить проведение трех процедур — съезда партии, победы оной на выборах в Госдуму, победы преемника на выборах президента. Путин при таком сценарии уходил в никуда, уходил без всяких гарантий со стороны сменщика. Вернее, гарантией было бы «доброе отношение». Увы, этого крайне мало в наш бурный век.

Похоже, Путин нащупал метод, который позволил бы ему сохранить влияние и после отставки, опираясь на сценарий «подписания» за себя политической элиты. Выдвижение Виктора Зубкова означает, что он сделал ставку на своих старых друзей (Зубков был замом Путина еще в бытность нынешнего президента председателем Комитета в питерской мэрии). Условный круг пресловутого дачного кооператива «Озеро» (создателем которого считают Зубкова) — это именно те люди, которые дружили с Путиным, когда он еще не был всемогущим властителем У части суши. Просто дружили. Он возвысил их, и они обязаны ему всем.

Однако, возразим, ведь если китаец Цзянь Цзе-минь, уходя на пенсию, сумел «подписать» за себя 70 млн. китайских коммунистов, то разве могут быть существенной опорой 10 человек, пусть высокопоставленных? Ну хорошо, пусть их несколько сотен, с друзьями-приятелями и чадами-домочадцами.

Так-то оно так, но представим, что у власти утвердилась условная группа «Озеро» (разумеется, в нее должны включаться не только формальные члены кооператива, мы используем этот термин для обозначения всех старых друзей президента). Да, их несколько сотен, точнее, десятков. Но если передать людям из этого последнего кадрового резерва Путина под контроль крупнейшие госкорпорации, если сделать их руководителями силовых ведомств, а их ставленников — губернаторами и министрами, то неожиданно мы увидим стройную, хотя и хлипкую конструкцию.

Да, если Путин возвысит своих «старых друзей», они его не сдадут, будут за него «подписаны», хотя бы потому, что без него они ничто и ему обязаны всем. Другое дело, что узок круг этих людей. Да и к народу они не особо близки.

Однако, став главами «нанокорпораций», «Газпромов» и «Рособоронэкспортов», они не оставят Путина. Просто потому, что эта узенькая группа людей будет только и думать, как бы не слететь с волшебной горушки, на которую они с таким трудом забрались. Для сохранения власти им потребуется тяжелый и популярный бренд Путина, а значит, президент без власти и влияния не останется. Прочая элита поворчит, конечно, но на данном этапе устраивать бучу не будет. Если «озерские» не начнут тотального передела собственности (что вряд ли), наличие на верхах сплоченной группы «соседей по даче» ничуть не помешает нашему нефтяному режиму продолжать срывать цветы сырьевых удовольствий. А, значит, и бюджетные овцы будут целы и элитные волки — сыты. А преемник будет черпать кадры из того же дружеского крута и круг не выдаст Путина, а Запад — не съест.

Пожалуй, на данном этапе сделанное Путиным — и впрямь грамотный ход. Зубков — это улучшенная версия Фрадкова. Последний был всем хорош, но считался креатурой группировки Игоря Сечина. Меж тем Зубков — тесть министра обороны Сердюкова, хороший знакомый Бориса Грызлова (последний был главой его избирательного штаба в ходе выборов губернатора Ленинградской области), а Грызлов — как говорят, одноклассник директора ФСБ Патрушева. И это, скорее всего, лишь малая часть связей нового премьера в политической элите России. Короче, Зубков — это такой Фрадков, который может устроить всех. Кто-то поспешил назвать его техническим главой правительства. Честно говоря, верится с трудом. Премьер, у которого зять министр обороны, не может быть техническим по определению.

И тем не менее «озерские» — не китайские коммунисты. Хоть они и подписаны за Путина, их слишком мало. Чтобы удержать свои позиции на вершине власти, им придется очень быстро вертеться. Сегодня конъюнктура для них благоприятна, но завтра фортуна может отвернуться, и тогда власть подвергнется очередной перекройке.

Экспертный клуб Института национальной стратегии показал, как мне кажется, запутанность вопроса о преемнике. В обществе бытует множество проектов передачи власти, но единогласия по этому вопросу явно нет. А нет его потому, что сам процесс передачи власти в политических системах, подобных нашей, всегда мучителен и эксклюзивен. Правильно говорил Глеб Павловский: передать власть так, как было в 1999 году, уже не получится.

Главной проблемой является не кандидатура преемника. В конце концов, она может быть любой. Проблемой является отставка Путина. В самом деле, как сделать так, чтобы бывший глава государства, утратив власть, не потерял свободу и политический статус. Вопрос не праздный, поскольку на нынешнего президента «завязано» слишком много людей и ресурсов, и его уход от власти может вызвать междоусобную войну между его нынешним окружением и окружением тех будущих преемника или преемников, которые придут к власти после него.

Политический режим России на политологическом языке именуется «сверхпрезидентской республикой». Это значит, что власть парламента крайне слаба, правительство зависимо от главы государства и все решает один человек — президент. Привычным стало сравнение первого лица с некоронованным монархом, дескать, функции главы государства мало отличаются от функций царя. И это действительно так. Президент занимает «центральное положение». Это значит, что все нити управления сходятся к нему, он фактически возглавляет не только исполнительную, но и законодательную и судебную власть, назначает губернаторов и военачальников.

Гиперцентрализация приводит к сосредоточению политической и экономической власти в руках президентского окружения. Естественно, в случае смены главы государства возникает ситуация, при которой передел власти и влияния становится фактически неизбежным. В самом деле, ближайшие помощники главы государства возглавляют советы директоров крупнейших корпораций. Сохранит ли возможный наследник президентского престола, кто бы он ни был, за ними эти посты? С одной стороны, у него есть свои помощники, которые вряд ли откажутся от возможности получить «сладок кус» и возглавить что-нибудь государственное вроде «Газпрома». С другой стороны, прежние помощники ведь не отдадут добровольно свои должности, не так ли? А это значит, что элиту ждет междоусобная война на несколько лет. И хорошо, если она ограничится только кадровыми перестановками и возней бульдогов под и над ковром. А если дело дойдет до стрельбы?

Разумеется, все эти вопросы задают себе те, кто думает сейчас над технологией смены власти в России. Маячащая на горизонте нестабильность заставляет политологов заклинать ее с помощью призрака Путина. Дескать, он, конечно же, никуда не уйдет и будет рядом со своим преемником, исполняя при нем роль Мудреца, равного Небу — обладающего абсолютной поддержкой и популярностью в народе то ли бога, то ли махатмы.

Однако возможно ли это? Похоже, те, кто говорит, что Путин и после отставки будет играть определяющую роль в жизни страны, заклинают даже не столько нестабильность, сколько самого Путина. Дескать, ваше высокопревосходительство, да идите себе в отставку спокойно, никто вас не тронет, народ будет любить без памяти (как по данным придворных социологов любит и сегодня), власть вы будете иметь большую, чем у президента, а ответственности никакой. Вдруг Путин, целуя осетра, возьмет да и поверит?

Оглядываясь назад, на прошедшие восемь лет, кажется, будто передача власти из рук Ельцина Путину была безболезненной. Но в действительности тогда была чеченская война, взрывы домов и противоборство двух крупных элитных кланов — «Единства» и «Отечества». Не получится ли так, что с уходом Путина нас ждет новый этап внутриэлитной войны, с применением всех средств, включая тяжелые вооружения? Не являются ли убийства Политковской и Литвиненко «цветочками», за которыми последуют более развесистые и отнюдь не сладкие «ягодки»?

Разумеется, общество заинтересовано, чтобы этого не случилось. А для этого нужна такая конфигурация элит, которая позволила бы избежать войны «начальства».

Все мы исходим из понимания, что на данном этапе сменить политический режим, ограничить власть президента с помощью внесения поправок в Конституцию не удастся. Государственная система слишком хрупка и нынешняя власть боится, что поправки в Конституцию приведут к краху режима, благо, где одна поправка, там и две, а где две поправки — там сотня, в результате чего правовая система превратиться в решето.

Но если это так, то задача № 1 — сформировать такую систему сдержек и противовесов для будущего путинского преемника, чтобы ему и в голову не пришло воспользоваться своей сверхчеловеческой властью для того, чтобы нарушить элитное равновесие.

Но как это сделать?

Говорят о необходимости сочетать несколько вариантов. Во-первых, как личность преемник должен быть человеком настолько безвольным, чтобы не посягать на установления своего предшественника. Во-вторых, он лично должен быть предан президенту. В-третьих, желательно, чтобы он сочетал и те и другие качества. Однако легко заметить, что даже самые безвольные правители, достигнув неограниченной власти, оказывались под влиянием фаворитов. А уж им то воли и желания делить госказну хватало с избытком.

Говорят о необходимости создания для Путина некой системы параллельной власти, которую бы он смог контролировать даже после отставки с президентского поста. Например, о возможности подчинить Путину Вооруженные силы. Или же одновременно отдать под контроль «Газпром» и прочие крупные корпорации, иначе говоря, создать опричнину посреди земщины. Верится в подобные сценарии с трудом. Ведь новый президент, пользуясь своей властью, завсегда может отнять ранее пожалованные угодья.

Говорят о необходимости создания в элите системы сдержек и противовесов. Дескать, президент будет от одной элитной группировки, а премьер — от другой. Но где гарантия, что они тут же не передерутся. Наличие «над ними» Путина? Но кто сказал, что над ними? Если Путин уходит в отставку, он что, будет увещевать их словом евангельским? По каким причинам толпа преемников будет его слушаться?

Есть люди, которые выступают глашатаями коллективного руководства. Дескать, будет коллективный орган из уравновешивающих друг друга олигархов и чиновников и они, под руководством Путина будут противостоять попыткам его преемника узурпировать власть. Как это будет реализовано практически, опять же никто не знает. В советское время несколько раз объявлялось «коллективное руководство» Политбюро. Заканчивалось это все стационарно — вся власть оказывалась у одного человека в течение трех лет. Так пришли к власти Сталин, Хрущев, Брежнев. Дальше победитель, усевшийся в центральное кресло, еще пару-тройку лет тратил на добивание своих конкурентов, после чего воцарялся на длительный срок.

Ни коллективное руководство, ни выделение под контроль Путина гигантской госкорпорации или даже всех Вооруженных сил страны не спасут его и, главное, его окружение, от удара со стороны преемника. К этому приведет сама логика развития политической системы — правитель должен быть один. В централизованном государстве, подобном нашему, эта логика работает железно.

Некоторые проповедуют, что Путин станет своего рода Дэн Сяопином. То есть верховным руководителем, не занимающим официально никаких постов, но контролирующим все. Ссылаются при этом на «древнюю китайскую традицию». Но дело даже не в том, что в России нет китайцев в достаточном количестве для утверждения подобной традиции. Механизм личной власти Дэн Сяопина не был «древним». Просто у власти находилось поколение, много претерпевшее в период культурной революции. Тогда должности не значили ничего. В самом деле, Лю Шаоци, формальный глава государства, председатель КНР, был фактически умерщвлен в годы «культурной революции».

Карьера того же Дэн Сяопина в те годы могла развиваться так: сегодня — могущественный заместитель Мао по партии, заместитель главы правительства и начальник Генштаба (все эти посты Дэн занимал одновременно), завтра — перевоспитываемый рабочий на каком-нибудь удаленном заводе, живущий под надзором «органов». При этом статус с «поднадзорного» на «высшего руководителя государства» менялся только за 1970-е годы несколько раз. В этих условиях ориентация на должности была бы глупа. Понятно, что те люди, которые занимались политикой в Китае того периода, ориентировались только на личности. Привычка осталась и после смерти Мао. Но с приходом к власти нового поколения руководителей роль официально занимаемых должностей вновь выросла. Сегодняшний лидер Китая Ху Цзиньтао занимает все высшие посты — генсека компартии, председателя КНР и председателя двух Центральных военных комиссий — партийной и государственной.

Исходя из вышеизложенного, повторить Дэн Сяопина у нас не удастся, ибо во власти нет целого поколения людей, ориентированных лично на Путина, считающих его Вождем и Другом вне зависимости от занимаемых постов.

Но ведь Борис Ельцин и его сторонники не понесли ущерба во время правления Путина, скажете вы. Все это так. Ибо Ельцин весьма мудро использовал для самосохранения совершенно иной ресурс, который обычно не учитывается в спорах вокруг сценариев преемства. Он подписал всю политическую элиту страны за себя. Непонятно? Сейчас поясним. Наша политическая и экономическая верхушка получила собственность в 1990-е годы, в годы правления Ельцина. Эта собственность была оформлена ельцинской Конституцией. Конституцию утвердил Ельцин. Следовательно, удар по Ельцину означал бы, что автоматически наносится удар по его детищу — Конституции.

Удар по Конституции означал бы удар по элите 90-х, старт тотального передела собственности. Этого наш правящий класс допустить никак не мог. Именно поэтому он согласился на неприкосновенность Ельцина. Именно поэтому он так трепетно относится к возможности внесения поправок в Конституцию. С Ельцина при жизни пылинки сдували. Мы не знаем, как — хорошо или плохо, относился к Ельцину президент Путин. Мы знаем лишь, что он был вынужден учитывать эти настроения. Потому никакого ущерба не претерпели ни сам Ельцин, ни его семья, ни олигархическое окружение «первого президента России».

Путин не может обеспечить безопасность себе и своим людям никакими бумажками о неприкосновенности, никакими коллективными руководствами, никакими «советами безопасности». Все это легко отменяется, как легко отменяется и статус международного чиновника. Гарантии со стороны Запада Путин вряд ли получит — Запад неоднороден, а президент Буш, который может их дать, вот-вот станет, если уже не стал, «хромой уткой». Он сам нуждается в гарантиях, если уж говорить всерьез. Другие же западные лидеры, рангом помельче, не смогут противостоять давлению США, если последним почему-то понадобится Путин для того, чтобы превратить его в нового Милошевича.

Поэтому гарантии Путину может дать только Россия как государство. А для этого надо связать Путина и страну, сделать так, чтобы Путин, если угодно, въелся в плоть и кровь государственных институтов, чтобы от него было невозможно отказаться. Задача эта нетривиальна. Повторить «подвиг» Ельцина не удастся. Принять путинскую Конституцию было бы очень хорошим ходом, но элиты боятся обвального пересмотра результатов 1990-х, и потому Конституция, как неоднократно заявлял Владимир Путин, останется в неприкосновенности. Значит, должны быть обходные пути.

Из новейшей истории мы знаем примеры, когда государственный деятель, уходя от власти, получал подобные гарантии. Например, китайский лидер Цзянь Цземинь, передавая власть нынешнему генсеку и главе КНР Ху Цзиньтао, стал видным марксистским теоретиком. Партийный съезд провозгласил, что Цзянь — фигура, сопоставимая с Мао и Дэн Сяопином, а придуманная уходящим руководителем «теория трех представительств» (изложение ее смысла увело бы нас слишком далеко от темы нашего исследования), была включена в партийный устав. Именно это обстоятельство до сих пор защищает Цзянь Цземиня и возглавляемую им «шанхайскую группировку» (китайский аналог питерских) от полного разгрома.

Наша логика находит здесь свое подтверждение. Уходя на пенсию, Цзянь Цземинь оставил себе пост верховного главнокомандующего. В Китае глава армии — председатель Центральной военной комиссии — избирается парламентом независимо от председателя КНР и не подчиняется последнему. Казалось бы — вот она, гарантия. Но как только Ху Цзиньтао обрел власть, он легко сломал сопротивление своего предшественника и добился его отставки с поста главковерха уже в 2004 году (между тем планировалось, что Цзянь пробудет в этой должности до нынешнего, 2007 года и, быть может, даже дольше).

Но пересмотреть решение партийного съезда гораздо сложнее, чем убрать бывшего руководителя с последнего крупного поста. За Цзянь Цземиня «вписаны» десятки миллионов китайских коммунистов. Они не могут без потери лица перед народом отказаться от теории «трех представительств». Вот и приходится терпеть и Цзяня, и его «шанхайских».

Подобная методика «вписки» за лидера популярна и в других странах, но, увы, неприменима в России. Дело в том, что китайские коммунисты слиты с государством. Партия не может исчезнуть, ибо она есть становой хребет КНР. Ее устав вполне стабилен. Коммунисты и вертикаль власти неотделимы друг от друга. Не то у нас. Партия «Единая Россия», которая хотела было принять некий «План Путина» и выдвинуть самого вероятного преемника президента в свою первую тройку, не может быть гарантом пенсионного статуса Путина просто потому, что сама является плодом политтехнологических усилий администрации президента.

Сегодня есть план Путина — завтра нет. Да и сама партия может легко перестать существовать, если Кремль решит, что ее надо подвергнуть реформе или переименовать.

Беда, однако, в том, что у нас нет ни одного политического института, который, подобно КПК в Китае, мог бы «подписаться» за Путина. Парламент слаб и неавторитетен, губернаторы назначаемы и как гаранты не годятся. Разумеется, можно созвать какую-нибудь Ассамблею народов России, которая заявит, что Путин — самое ценное, что только есть у дорогих россиян. Но на следующий день люди забудут, как эту Ассамблею звали.

Церковный собор? Увы, Церковь обладает огромным престижем в обществе, но как политическую силу ее никто слушать не будет. Русская православная церковь многие годы борется за введение предмета «Основы православной культуры» и никак не может его ввести в школах, где уж тут гарантировать преемственность президентской власти. Когда в октябре 1993 года в центре Москвы состоялась «маленькая гражданская война», патриарх пообещал отлучить от церкви тех, кто первым вступит в конфликт. Тем не менее Ельцин, как мы знаем, победил силовым путем и отлучен не был. Короче говоря, собрания, какими бы авторитетными они не были — слабая гарантия.

В нашем обществе единственным институтом, который обладает политической реальностью, является институт президентства. Но именно президентский пост Путин и покидает. Казалось бы, выхода нет?

И тем не менее один институт все же имеется. И этот институт обладает реальностью просто потому, что включает весь народ. Это институт референдума.

Решение референдума в наших условиях стоит решения китайского партийного съезда. Разумеется, оно не дает абсолютной гарантии. Но абсолютной гарантии не может дать никто, даже президент США.

Что выносить на референдум — это большой вопрос. И я прямо сейчас не готов дать на него однозначный ответ. Понятно, что не Конституцию, раз Путин категорически против этого варианта. Но это может быть программа развития страны на ближайшие годы, путинский пятилетний план, например. В общем, такой документ, который был бы аналогом «теории трех представительств» и мог послужить охранной грамотой для уходящего лидера и его окружения. Если Путин все же решится внести изменения, нет, не в Конституцию, а в закон о правительстве, в сторону ограничения полномочий главы государства, как уже предлагалось рядом аналитиков — это был бы идеальный вариант.

Или же это должен быть закон о статусе уходящего лидера. В любом случае, референдум позволяет «подписать» за Путина максимальное количество людей и сделать максимально безболезненным трансферт власти.

Что оставляет Путин, уходя? Бессмысленно рассуждать, что означает здесь слово «уход», будет ли Путин премьер-министром, станет ли он вновь президентом после скоропостижной отставки Медведева или же сам Медведев будет править десять тысяч лет. Не такова цель нашего текста (хотя мы и обещаем вернуться к вышеупомянутым темам в будущем).

Вопрос в том, чтобы провести ревизию путинского наследства. Понять, что осталось в наследство его преемнику (простите за неприличное слово). Какие вызовы перед ним возникнут?

Сегодня уже очевидно, что те тренды, которые были заложены в последние четыре года путинского правления, в ходе его второго срока, исчерпаны.

Главный соблазн, который стоит перед страной и властью сегодня — это воспроизвести 70-е. Застой, «и Брежнев такой молодой», конфронтация с Западом одновременно с «конвергенцией» и «разрядкой».

Уже сегодня режим столь старательно калькирует времена «дорогого Леонида Ильича», что даже у человека моего поколения, видевшего Брежнева лишь на трибуне 26-го съезда КПСС, возникает дежа-вю. Еще большее дежа-вю возникает при взгляде на результаты американских праймериз. Восходит звезда сенатора Маккейна, ястреба в вопросах отношений с Россией, который рассматривается как фаворит предварительных выборов в Республиканской партии. Старый сенатор — точь-в-точь вылитый Рейган. Хитрая дворничиха История грозит после трагедии краха Советского Союза сыграть нам даже не фарс, а водевиль краха его карманной, игрушечной копии — современной России. В которой все мало и незначительно, начиная от широко объявленных великодержавных устремлений Кремля и заканчивая деятелями правящей верхушкой.

Впрочем, нам от этого не легче. Ведь хоть разыгрываемый неосоветский спектакль идет на, так сказать, малой сцене, трагедия страны может за ним последовать настоящая. Ведь НАТО, бесшумно подползающее к нашим границам, что твой индеец Джо, не шутит. А значит, если Украина и Грузия в ближайшие годы вступят в Альянс (а пока не видно, чтобы Москва могла противостоять этому), следующим ходом встанет вопрос о территориальной целостности России. Аналогии — грубое дело. Но все же, при всей грубости сравнения, Украина — это наша Хорватия. Белоруссия — наша Черногория. Россия — Сербия и Кавказ имеет все шансы стать Косово.

А раз так, вызовы, стоящие перед Россией, носят реальный, а не иллюзорный характер. Одним из главных вызовов является, кстати, угроза утопить работу над ответами на них в блекотании. Дескать, кругом глобализация, международизация, ноосфера, вселенская гармония и прочая «перестройка». Нужно понимать, что подобная идеология — это идеология однозначной капитуляции и один раз нашу страну уже погубили «под сладкий лепет мандолины». Мы, русские, заинтересованы, чтобы этого не случилось во второй раз.

Стремительное движение в НАТО Украины и Грузии, уход Казахстана и Средней Азии под покровительство Китая, угроза прихода к власти в США сил, которые сделают ставку на деструкцию России — все это указывает, что страна после Путина оказывается «не в хорошем положении» (если воспользоваться фразой Кальвина Кулиджа, красноречивейшего из американских президентов).

В самом деле, если президентом США станет, например, сенатор Маккейн, похожий на Рейгана как брат-близнец, сможет ли Россия противостоять давлению со стороны Запада, со времен 80-х неимоверно усилившегося и превосходящего нас уже в десятки раз? Да и Хиллари Клинтон, с учетом ее заявлений, что у Путина нет души, в общем, не подарок. Конечно, «мало ли что пьяная женщина пообещает», чего не скажет кандидат в пылу предвыборной борьбы. Но проговорки такого рода указывают, что отношение к России в западных элитах ухудшается и, больше того, его даже не считают нужным скрывать.

Запад может уже в течение ближайших лет настолько нарастить давление на Россию, что она будет вынуждена заняться новой «перестройкой». На новом этапе и с такими потерями, по сравнению с которыми крах СССР может показаться детской шалостью.

Да, конечно, Запад может согласиться, чтобы в России существовал режим мягкой либеральной автократии, похожий на правление «доброго Пиночета» и режим нового Хоннекера сразу. Проблема только в том, что чем дальше, тем больше существование такого режима будет зависеть от его величества Запада и ни от кого больше. Пространство для маневра Москвы постоянно сужается. Облеты британской территории, совершаемые нашими стратегическими бомбардировщиками — тому свидетельство. Ведь ядерное оружие — это последний аргумент, аргумент Судного дня. И если начинают грозить его применением, значит, иных козырей у государства уже не осталось.

Не лишним было бы помнить, что этот аргумент в споре не помогает. Просто потому, что элиты и президенты, выбирая между проживанием в подземном бункере под радиоактивными развалинами столицы и где-то в американской глуши, под елочкой и прикрытием ЦРУ, выбирают почему-то последнее.

И сколько бы «наши» не говорили про конвергенцию и вступление в мировые клубы элит, полезно помнить, что все эти «клубы» интегрированы в западные политические структуры, а сами элиты вынуждены считаться с интересами государств, которые они представляют. Именно поэтому вместо вступления в пятый Интернационал «мирового капитала», правящего лохами всех наций мира, почему-то всегда получается проигрыш России конкретным странам Запада.

Поэтому никакой «андроповщины» в обозримом будущем, скорее всего, не будет. Просто потому, что историческая «андроповщина» была «контр-рейгановщиной», то есть проектом ответа со стороны СССР на атаку рейгановского Запада. Скоро выяснилось, что отвечать нечем. Началась перестройка, Советский Союз развалился.

Перед нами опять, как и в приснопамятном 85-м, стоит проблема выбора пути. Конечно, нынешний политический режим и политический класс могут сделать выбор в сторону стагнации. Действительно, та стабильность, которая установилась сегодня, — легка. Режим кажется прочным, отношения — урегулированными, политическая система — крепкой и скроенной на века. Лишь нарастающее внешнее давление, которому Россия с каждым годом все меньше способна противостоять, является индикатором слабости режима.

А значит, рано или поздно встанет вопрос о реформах, позволяющих модернизировать экономику страны или об обвале государства внутрь себя и образовании на территории Российской Федерации множества мелких «-станов».

У нас много говорят о том, что Россия должна подражать Китаю. Дескать, политические системы очень схожи (я сам писал об этом, как и о сходстве политической системы России с ГДР). Пора бы, наконец, начать и модернизацию экономики. Пусть даже это будет «подражанием Китаю». Россия исчерпала лимит на революцию, говорят политики. Быть может. Но она почти исчерпала лимит на авторитарную модернизацию.

Авторитаризм без модернизации — такова программа второго срока Путина. Можно сказать, она выполнена. Теперь мы вступаем в очередную точку бифуркации. Либо власть окажется способной к модернизации экономики и общества, причем модернизации экстренной, направленной на преодоление сырьевой специализации экономики страны, либо Россия впадет в штопор и новый этап провала последнего куска советской империи внутрь себя с отделением целых регионов будет неминуемым.

Опыт показывает, что для наших элит увещевания абсолютно бесполезны.

Тем не менее об этом следует сказать.

Победа Сочи в борьбе за право принять у себя зимнюю Олимпиаду 2014 года — очевидный успех России и лично Владимира Путина. Радуясь за спортсменов и зрителей, мы, тем не менее, должны обратиться к политическим последствиями решения МОК.

Олимпиада — дело политическое. Таковым она была всегда. Даже в Древней Греции, где на время Олимпиад прекращались боевые действия. Нынешний век далек от древнегреческой цивилизованности. Тем не менее нечто сакральное (а ведь Олимпийские игры проводились во имя олимпийских богов) в этом суконно-спортивном мероприятии все же осталось. Что же?

Олимпиада понимается как главное спортивное событие мира. Страна, которая ее принимает, становится мировой спортивной сверхдержавой, центром спортивного «мироздания». К ней обращены взгляды болельщиков, о ней говорит телевидение, пишут газеты.

За такую великую честь можно многое отдать. Ибо страна-хозяйка Олимпиады хоть на мгновение, но поднимается до уровня мировой империи — империи спорта. А это сильно повышает как престиж страны в мире, так и престиж государства в глазах сограждан.

Вот почему борьба за Олимпиаду всегда вызывала столько споров. Чтобы занять место США на вершине мировой великодержавности, нужны десятилетия, а чтобы получить Олимпиаду — всего лишь годы. Понятно, почему она так популярна, особливо среди небольших стран, которым сверхдержавность в политике не светит априори.

Естественно, в этих условиях борьба за Олимпиаду непременно приобретает политический характер. Страна, которая борется за Олимпиаду, всегда испытывает давление со стороны Запада. Например, Китай длительное время вел борьбу за Олимпиаду. Сначала проиграл австралийцам, но потом все-таки добился, что летняя Олимпиада 2008 года будет проведена в Пекине. Но на этом история с олимпийскими играми для КНР не закончилась. Разумеется, сразу же началось давление. От китайцев требовали, чтобы уделяли больше внимания правам человека, а иначе — бойкот. Правда, в настоящий момент все проблемы, связанные с этим давлением, урегулированы (Китай слишком велик и могуч, чтобы с ним не считаться).

Можно вспомнить, что аналогичную политику проводил западный блок и по отношению к Олимпиаде 1980 года в Москве. Она была подвергнута бойкоту за вторжение советских войск в Афганистан. Так что, получив к 2014 году Олимпиаду в Сочи, веселиться не следует. Просто у Запада есть теперь еще один, сто десятый рычаг воздействия на Россию. Этим рычагом на протяжении семи лет он воспользуется неоднократно. Ибо отмена или хотя бы бойкот Олимпиады — страшный удар по престижу страны и понятно, что российское руководство, как нынешнее, так и будущее, окажется в ситуации, когда игнорировать требования Запада, подаваемые под соусом отмены Олимпиады, будет нелегко.

Что касается воздействия Олимпиады внутри страны, то психологически Олимпиада — мероприятие благотворное. Спортом увлекаются все (хотя бы «телевизионным»), а, значит, гордость за свою страну испытает подавляющее большинство населения России. Уже сейчас Олимпиаду восторженно приветствуют злейшие критики Владимира Путина. Многие полагают, что Олимпиада станет теперь главным национальным проектом Кремля — главнее нанотехнологий, выше проекта «Доступное жилье», не говоря уже о суверенной демократии и забытой ныне энергетической сверхдержаве.

В старом советском анекдоте говорилось, что вместо коммунизма в 1980 году будет проведена Олимпиада. Похоже, анекдот сбылся еще один раз. И если первая Олимпиада была, если не величественной трагедией, то хотя бы событием серьезным, то вторая смахивает на фарс. Впрочем, технология «Олимпиада вместо…» действовала не только в СССР. Так, я подозреваю, что и КНР получил Олимпиаду вместо воссоединения с Тайванем. Похоже, в ближайшие годы мятежный остров все же не воссоединиться с материком. Впрочем, вернемся к российским делам.

В России Олимпиада тоже «вместо». Но на этот раз не коммунизма, а маленькой победоносной войны. Ни одна смена власти в РФ в новейшей истории не обходилась без катаклизма и Олимпиада — не худший рукотворный катаклизм по сравнению, например, с войной против Грузии или Чечни. Очень щадящий катаклизм, я бы сказал. В этом ее плюс. А минус в том, что система так и не научилась мирному переходу власти, все ей требуются глобальные катастрофы да великие стройки для того, чтобы один хозяин Кремля «без шума и пыли» сменил другого.

Есть одна тонкость — до Олимпиады далеко. И держать Сочи-2014 года в центре общественного внимания будет крайне сложно. Диссонанс цифр — сегодня на дворе 2007 год, меж тем Олимпиада состоится в 2014 году, пока не осознается общественным сознанием. Но если мозолить глаза Олимпиадой достаточно долго, общество может и заметить, что до событий в Сочи еще целых семь лет. Следовательно, у Олимпиады есть шанс, при соответствующих усилиях государственной пропагандистской машины, превратиться в повод для анекдотов.

Нынешняя государственная пропаганда слишком неуклюжа для того, чтобы грамотно использовать Олимпиаду для прославления власти. Даже в Советском Союзе Олимпиада вызывала глухое недовольство, воспринималась как праздник начальства в ситуации, когда не решены многие жизненно важные проблемы страны. Олимпиада в Сочи — праздник начальства, умноженный на сто. Коммунизм так и не построен и даже контроль над постсоветским пространством, выраженный в анекдоте «Курица не птица, Украина не заграница», утерян.

Проблема возникнет, когда рассеется пиарный туман, растают сугробы зимней Олимпиады и суверенной демократии. Не исключено, что тогда преемник будет воспринят как Лжедмитрий — царь, пришедший к власти воровским путем. А это, в свою очередь, будет подрывать дееспособность и так не слишком крепкого и компетентного режима.

Завершая наше рассуждение, можно сказать, что Олимпиада — отличный, пожалуй, даже лучший ход нашего режима со времен операции «преемник» в 1999 году. Вопрос только в том, что пиар уже не имеет почти ничего общего с процессами, происходящими в стране. Путин хотя бы предъявил нечто реальное — готовность продолжить до победы войну в Чечне, приходя к власти в 1999 году. Его преемник не может состоять исключительно из картона, цветной бумаги и воздушных шаров — не те перед страной стоят проблемы. Но пока что, кажется, наша власть опять по старой памяти решила сыграть клоунаду. Проблема лишь в том, что цирк давно горит.

Основной итог прошлого года — распространение в обществе уныния и неверия в перемены. В конфуцианском Китае была выработана концепция «мандата Неба». Вступая на престол, первый император новой династии получал право на власть и благословение Небес — самим фактом политического успеха. Однако его преемники могли потерять Мандат, если прогневали Небо какими-либо неблаговидными поступками…

Вопрос раскола России, утраты последнего остатка русской государственности встает на текущую повестку дня. Сам факт серьезного рассмотрения вопросов о возможном расколе страны, бархатной революции и тому подобных сценариях развития общества — еще одно символьное поражение. Сначала российские элиты, а затем и народ начинают привыкать — «Россия — наше Отечество, смерть неизбежна»… Как показывает история, Катастрофа приходит вослед подобным настроениям.

В российской элите происходит раскол по вопросу о том, как реагировать на последний акт русской Катастрофы. Элиты разделились на две части — представителей компрадорского капитала, ориентированных на западное вмешательство, и представителей национального капитала, ориентированных на получение дивидендов от эксплуатации российских богатств в латиноамериканском стиле. Диспозиция в чем-то похожа на украинскую. У нас уже есть Львов. Правда, российский «Львов» находится в Лондоне, по месту прописки известного правозащитника «Платона Еленина». Пока остается невыясненным местоположение российского «Донецка». В качестве шутки можно предположить, что он расположен в Твери, ведь именно там зарегистрирован новоявленный нефтяной монстр — компания «Байкалфинансгруп», приобретшая контрольный пакет «Юганскнефтегаза»…

Центробежные силы резко усилились. Мандат Неба исчерпан. История либеральной «династии» президентов, начавшаяся с Ельцина, завершается. Режим или падет или изменится. Конечно, это не соответствует китайской традиции. Но, как любили говорить демократы, «третьего не дано». Велика вероятность, что, падая, режим прихлопнет и Россию. А основным фигурам действующего режима придется перейти в разряд «кровавых тиранов» и «за все ответить» в Гааге.

Что примечательно в этой негативистской атмосфере? То, что негативный «катастрофический» консенсус, который сложился среди оппозиционеров, является прообразом российской гражданской нации. Люди уже поняли, чего они НЕ хотят. Не хотят — отката государства к авторитаризму и политического режима латиноамериканского образца. На этой основе сложился неформальный блок из либеральных политиков и левых патриотов. Конечно, они не в восторге друг от друга. Но общий язык они находят уже сейчас.

Проблемы в отношениях между либеральным и патриотическим флангами оппозиции носят психологический, а не политический характер. По старой российской традиции многие политики либерального лагеря предпочитают менять взгляды, а не уходить с политической сцены.

Идеологические доктрины обоих флангов сблизились. От жесткого идеологического противостояния, характерного для 2003 года, не осталось и следа. Есть разногласия. Разногласия того же уровня, которые присутствуют в любой двух- или многопартийной системе демократических стран. Платформа национал-либерализма неформальным образом сложилась на базе рецепции либералами умереннонационалистических представлений о государстве и рецепции патриотами либеральных представлений об экономике. Естественно, в том и другом случае — с оговорками. Патриоты по-прежнему не приемлют олигархов (хотя вполне согласны на капитализм), либералы — национализма (хотя согласны на необходимость повышения роли государства и даже на защиту «русскоязычных).

Виктор Милитарев рассказывал автору этих строк о своих украинских наблюдениях. По его словам, киевская интеллигенция научилась формулировать либеральные лозунги на националистическом языке и говорить о проблемах нации в рамках либеральной доктрины. Пещерный национализм Львова был если не либерализован, то введен в цивилизованные рамки (по ряду причин, на Украине никогда не существовало пещерного либерализма, но ведь и его можно окультурить и использовать на благо обществу). На базе национал-либерализма произошла и бархатная революция на Украине.

Единственная проблема оппозиции — кадры. Прежние вожди либералов личностно неспособны на выработку нового синтеза и даже на продуктивное участие в нем. Есть инерция образов и отношений. Хакамада просто не может сидеть за одним столом с тем же Прохановым. Точнее, сидеть то она может, но «люди не поймут». Следовательно, новой, но еще не осознавшей себя вполне российской гражданской нации придется начать с решения проблемы лидерства. То есть с формирования принципиально новой оппозиционной элиты (контрэлиты). На Украине подобная алхимическая манипуляция удалась. Блок сторонников Ющенко — это не только бывший «Рух», но и осколки «либералов».

И в этом, парадоксальным образом, кроется шанс для нашего президента. Он может, если захочет, сохранить Мандат неба только в том случае, если возглавит формирующуюся российскую гражданскую нацию. Ведь он и есть единственный в стране национал-либерал. Правда, отстаивание национальных интересов в нашем государстве пока находится на уровне лозунгов. А либерализм почему-то заключается в бесконечных издевательских экспериментах, проводимых псевдолиберальной бюрократией над народом (см. например, «монетизацию льгот»).

Буржуазная нация в России уже сложилась, просто еще не осознала себя на рациональном уровне. Как консервативно мыслящий человек, я бы предпочел, чтобы грядущая национал-либеральная (а по сути — буржуазная) революция была проведена «сверху», самой властью. Если уж наш президент не сможет предотвратить оранжевую революцию, то он ее должен хотя бы возглавить. Только так он может добиться продления Мандата Неба для стоящей на грани банкротства «династии».

Добрые люди считают российских либералов правыми. Добрые люди считают, что либералы — сторонники свободы и прав человека, рыночной экономики и движения на Запад. Включенное наблюдение за либералами показывает, что они волки в овечьих шкурах и не те, за кого себя выдают.

Либерализм вроде российского — феномен третьего мира. Экономика работает на Запад. Вывозится сырье, а ввозятся готовые товары. Возникает двухсекторная экономика. Общество распадается на две неравные части: наверху сидят 10 %, получающих доходы от «трубы» (вариант — экспорта каучука, бананов, дохлых кошек и т. д. и т. п).; внизу — 90 % нищих, живущих за счет «натурального хозяйства» (в стандартной стране третьего мира — просто «крестьянствующих»).

В сырьевом секторе царят нравы «первого мира». Его стандарты потребления, его вкусы, его уровень образования. В несырьевом — дикость африканской деревни. Естественно, в подобном обществе невозможна никакая демократия. Ибо если дать власть низшему слою, он потребует делиться доходами от «трубы», а «этого нельзя», ведь это приведет к снижению уровня жизни верхних 10 %. Тогда возникает союз компрадорской буржуазии и подкупленной туземной интеллигенции. Он и вызывает к жизни идеологию, известную у нас под названием «либерализм».

Вот она, вкратце. Богатые — суть боги и избранные. Избранные есть те, кто впитал (обычно говорят — «благодаря хорошим генам» или «с молоком матери») западные ценности. Кто впитал с молоком матери западные ценности, тот и богат (замкнутый логический круг). Нельзя осуждать богатого за такой пустяк, как воровство или убийство.

Ведь это способ, с помощью которого он стяжал свои капиталы. А стяжавший капитал тем самым избран средь народа. Богатому прощается все. Бедный, напротив, виновен. Вина его — бедность. Бедные бедны потому, что они — «быдло» (имеют плохие гены, не освоили западные ценности и т. п.). Бедные — тотальные должники богатых, которые их содержат. Ни в коем случае нельзя допускать «быдло» к власти. Ибо это — угроза западным ценностям. Демократии, свободе слова, плюрализму! Кто посмеет возразить хоть слово? Заткнись, сука, заткнись!

Легко заметить, что моя трактовка либеральной идеологии отличается от общепринятой. Да, для Запада говорится иное. Но внутри страны либерал нет-нет да и проговорится. «Красавец-богач с доброкачественными генами», как назвала одна либеральная публицистка Ходорковского, кочует из статьи в статью. Морок избранности золотым туманом застит либеральную дворницкую.

Было бы ошибкой полагать, что либералы в вышеизложенном смысле — сугубо российское явление. Слой граждан с подобной идеологией возникает в любой стране третьего мира, чья зависимость от Запада велика, а экономика имеет сильную сырьевую составляющую. «Низкопоклонство перед Западом» и хамство к собственному народу — всего лишь маркер складывающейся в стране колониальной культуры. В которой есть белые сахибы, есть раджи-олигархи на слонах, есть кальянщики и опахалоносцы из числа творческой интеллигенции, а дальше — толстый-претолстый слой «быдла». Которое надлежит бить железной палкой, ибо оно генетически бескультурно (не способно испытать культурный шок при виде розы, вальяжно цветущей в банке из-под импортного пива).

Мы уже упомянули, что «колониальные» либералы клянутся в верности западным ценностям. Особенно, если им случается быть на Западе с туристическим или деловым визитом. Они считают себя правыми или даже консерваторами. Почему? Потому что это выгодно. Подойти к западному профессору на party и шепнуть ему в ухо: «Русские рабы! Рабы! С ними нужно обращаться с максимальной жестокостью! Пулеметов нам, пулеметов! Они все рабы, все! Кроме меня!»

Пожалуй, западный политик кивнет седой головой: «Да уж, сам черт разберет этих русских. Наверное, и впрямь рабы, коль весь их образованный класс говорит об этом. Да, грязные, скотские рабы. Кроме этого молодого человека. Поразительно, как в русском образованном классе сильно стремление сделаться европейцами». Политик выпьет виски да и одобрит «пулеметы». «Конечно, — подумает он, — на Западе мы поступили бы иначе. Но с быдлом следует обращаться только так. Тем более что люди, преданные свободе и демократии, говорят нам, что единственное средство — убивать, убивать, убивать!»

Тем либералы и живут. Внутри страны либеральное правительство беспрерывно проводит реформы, закрепляющие сырьевой перекос экономики и нищету. А нищету и сырьевой перекос экономики естественным образом закрепляют политический режим с либералами во главе. Существовать подобный строй может столетиями. «Мы все образованные люди, мы понимаем, что быдло не способно ни к чему, кроме работы на плантациях».

Однако, как бы ни была бедна страна, убога экономика, рано или поздно возникает национальная буржуазия, то есть слой предпринимателей, занятый производством, а не добычей сырья, и потому заинтересованный в подрыве диктатуры либералов. С этого момента либералы превращаются в то, что они есть — главный тормоз на пути развития капитализма, феодальную аристократическую касту, которая всеми силами препятствует демократизации страны.

Национальный капитал призывает к жизни новую правую идеологию, основанную не столько на принципе превосходства «избранных», прислонившихся к теплой «трубе», над «быдлом», сколько на ценностях свободного рынка при сильном государстве и крепкой общественной морали (или религиозности).

Забавно видеть, как приход к власти правых буржуазных партий, таких, как Бхаратия джаната партия в Индии или Партия благоденствия в Турции, сопровождается дикими воплями и вздорными обвинениями. Например, индийских правых обвиняли в стремлении развязать ядерную войну. Турецких — в намерении превратить страну в исламское государство в духе современного Ирана. Разумеется, прогнозы не сбылись. Вышеупомянутые партии мало чем отличаются от почтенных консервативных партий Европы вроде Христианско-демократического союза.

В России последних лет правыми были вовсе не Союз правых сил или «Яблоко». Эти партии либеральны в описанном нами духе. Истинно правой партией стала обвиненная в фашизме «Родина». Действительно, идеология сильного государства при учете интересов церкви и согласии на использование рыночных механизмов для развития экономики — вот что создает современную правую партию. Правда, первый блин вышел комом. Антисемитский скандал и внутренние расколы подорвали позиции партии. Так часто бывает с молодыми правыми организациями, многие из которых частично наследуют философию крайне правых экстремистов. Затем «детская» болезнь экстремизма проходит.

Вопрос — доросла ли Россия до новой правой партии. Не либеральной, а нормальной, то есть консервативной. Это вопрос зрелости российского правящего класса и российской буржуазии. История российского имущего класса носит компрадорский характер. Состояния делались на захвате заводов да на экспорте сырья. Однако постепенно ситуация меняется. Когда банкир Лебедев, в 90-е годы занимавшийся обслуживанием Газпрома, начинает производить самолеты, я понимаю, что национальная буржуазия начинает складываться.

Арестовав Ходорковского, как когда-то Людовик XIV суперинтенданта Фуке, Путин нанес удар по олигархам. Но одновременно — и по всей либеральной политической системе, построенной на основе господства группы «избранных» над «быдлом». Система просела, но сохранилась. Либеральные министры по-прежнему сидят в правительстве, никого не представляя, кроме самих себя. «Никто воевод не ставит, никто не сменяет, от Бога, значит, пошли».

Сохранение путинского режима в нынешнем виде требует гражданской войны. Сверхпрезидентская республика была создана Ельциным в 1993 году. Маленькая, но победоносная война в центре Москвы позволила Ельцину утвердить на референдуме Конституцию, гарантировавшую неограниченную власть президента. Для ее продления за пределы ельцинского царствования понадобилась еще одна война — на этот раз чеченская. Она вознесла к власти Путина. Прецедентов мирной передачи власти в рамках нынешней Конституции просто нет. Ибо это Конституция гражданской войны.

Выходит, трансферт власти в рамках действующего режима предполагает гражданскую войну как базовый институт. Если республику Ельцина не смазывать человеческой кровью, колеса «конституционного механизма» не завертятся и новый властитель не придет. Мы, наивные, считали войны 1993 и 1999 года случайными сбоями политического механизма постсоветской Эрэфии. Меж тем «случайными сбоями» были спокойные выборы. Даже президентские выборы 1996 всего лишь закрепили результаты маленькой гражданской войны внутри элит, результатом которой стала капитуляция перед чеченцами.

Потому и не выходит ничего у нынешних властителей, что они не понимают этого закона. На деле механизм перехода власти в Ельцинленде устроен иначе, чем мы о нем думаем. Он имеет малое отношение к традиционной демократии. Его подлинным механизмом является гражданская война, а демократические институты призваны лишь оформлять ее итоги.

Вглядитесь в политическую систему РФ последних 15 лет и вы с ужасом убедитесь, что, начиная с 1993 года, любые выборы были лишь прикрытием для гражданских войн. Отсюда бесконечные Бесланы и Буденовски, прекрасно заменяющие «вотумы недоверия» и обструкцию в парламенте.

Однако при всей омерзительности подобного механизма смены власти даже в нем брезжит лучик надежды. Если временно не принимать во внимание, что у нас власть менялась в результате гражданских войн, а в США — в результате выборов, мы неожиданно можем убедиться, что политическое разделение в России происходит примерно по тем же параметрам, что и в Америке. Все 90-е власть принадлежала нашему аналогу демократов — либералам-западникам с уклоном в правозащиту. С приходом к власти «республиканца» Путина пошел уклон в консерватизм, укрепление всех и всяческих вертикалей и, конечно, традиционные ценности, возросло политическое влияние православной церкви.

Иначе говоря, в рамках «ельцинского» механизма трансферта власти через гражданскую войну у нас уже сложилась двухпартийная система. Она почти не видна невооруженным глазом, но, тем не менее, существует. В начале путинского правления, божественных «нулевых», народ терпеть не мог правозащитников. Году в 2003 понял, что правозащита не такое уж плохое дело. Сейчас сама идея реабилитирована (а полной ее реабилитации мешает лишь то, что скомпрометированные правозащитники 1990-х сидят на прежних местах). Иначе говоря, маятник от «республиканца» Путина качнулся в обратном направлении.

Сегодняшние российские «демократы» говорят о необходимости отделиться от «путинской тирании» и создать основанную на правах и свободах народа «свободную федерацию конфедераций», а «путинские республиканцы» хвалят железную вертикаль власти и вводят в школах «Основы православной культуры».

Понятно также, что оппозиция при таком раскладе будет апеллировать к правам человека, а правительство — к религиозным ценностям и их эрзацам — «имперству», «византийству», «евразийству», прочей чепухе и демагогии. Таким образом, идеологический расклад в России, несмотря на бегающих по поверхности в великом множестве ряженых «имперцев» и столь же ряженых «фашистов», становится похож на общемировой.

Больше того, само противостояние «имперцы» — «националисты», которого так боится мой друг Борис Межуев, вписывается в вышеизложенную схему.

Ибо если для «имперца» (то есть очень тяжеловесного и кондового аналога республиканца) важны религиозные ценности (из которых он по глупости выводит необходимость «тягла» для русского народа), то для «националиста» важны права. Права нации, права каждого конкретного человека. Недаром крайне правые наши националисты избрали в качестве образца для подражания Господин Великий Новгород. Эту средневековую купеческую демократию при всем желании не назовешь фашистским государством.

Выходит, те, кого правительство называет «фашистами», — аналог демократов? Странно звучит, но в наших условиях — да. Ведь эти люди готовы основать множество мелких этнических «штатов», основанных на правах человека — лишь бы жил русский народ. Вообще, они не пугаются, если им говорят о целой сети «русских государств». Ибо они взывают к иным ценностям буржуазно-свободного мира. «Фашисты» — наши протестанты, проще говоря. «Имперцы», «православные мракобесы» — наши католики. Именно так и никак иначе.

Когда чуткий, как сейсмограф, Дмитрий Быков пишет в своем романе «ЖД» о противостоянии между «варягами» и «хазарами», он пишет об этом. И высмеивая под именем «Плоскорылова» одного из видных лидеров наших «республиканцев», он интуитивно ничуть не ошибается, ибо сам принадлежит к другой партии. Но тогда, тогда выходит, не так уж неправ молодогвардеец, обозвавший Быкова «фашистом» в недавней статье? С точки зрения словарного значения слова «фашист» — безусловно, неправ. Но с точки зрения понимания этого слова в рамках нашей статьи молодогвардеец, пожалуй, не ошибался. Как причудливо тасуется колода: «фашист»=националист=сторонник буржуазных прав и свобод=сторонник прав человека. Нет, дорогой читатель, я понимаю, эти слова сложно читать подряд и странно видеть рядом, но в нашей реальности все по сути, так и есть, у нас «фашисты» — главные защитники прав народа, и «фашист» Белов — главный правозащитник.

Я понимаю, дорогой читатель, что наговорил сейчас много нового и странного. Пожалуй, это трудно уложить в голове с одного раза. Но, тем не менее, возможно. Итак, я утверждаю, что в России неявно, в неоформленном и непонятном еще для самих людей виде сложилась общемировая двухпартийная система. Сторонники прав человека (по американским политическим меркам — «демократы», обзываемые у нас также «фашистами» и «оранжистами», часто называющие себя националистами), сторонники обязанностей человека, легитимирующие свои воззрения через религию (они же — «имперцы», обзываемые также «православными мракобесами» и «охранителями»).

Вернемся, однако, к теме гражданской войны. Власть отдавать никто не любит. Между тем «республиканская» администрация Путина явно находится в идеологическом кризисе. Удивительное дело, введение ОПК в школах, всего пару лет назад вызывавшее в обществе горячее одобрение, сегодня встречает лишь скепсис. Маятник явно пошел в сторону оппозиции. Хотя оппозиция сама не понимает, что она такое, как не понимает это и действующее правительство.

Наша власть привыкла менять идеологические векторы, не слишком меняя собственный кадровый состав. Для того чтобы правящая корпорация могла спокойной перекраситься, ничуть не меняясь, и нужны маленькие (и не очень маленькие) гражданские войны.

Однако сегодня механизм войны практически исчерпан. Россия слишком слаба, чтобы развязать войну за пределами своей территории (например, в Грузии). А война на собственной земле чревата созданием таких угроз безопасности страны, что лучше даже и не пытаться «играть со спичками»…

Двухпартийная система, как мы уже сказали выше, сложилась. Единственное, что ей требуется — это легализация. Российская политическая система — это система фиктивных партий, которые, по сути, плохо понимают, зачем они нужны, а собственных избирателей видят в лучшем случае только на картинках — в презентациях, предъявляемых партийным вождям политтехнологами. Потому — долой ее.

Все ищут Путину место в истории. Объявляют его то Дэн Сяопином, то аятоллой Хаменеи. Так вот, лучше бы ему стать Хуаном Карлосом. Нынешний испанский монарх обеспечил переход своей страны к демократии. Недавно Путин встречался с ним, и испанский король наверняка мог бы рассказать ему много полезного на этот счет.

Ибо альтернатив, видимо, две.

Первая — переход к реальной демократии.

Вторая — та или иная форма гражданской войны с целью продления бытия нынешнего режима, его перекрашивания в новые идеологические цвета в соответствии с требованиями времени.

Второй альтернативы даже в «мягкой», выборнополицейской форме, хотелось бы избежать.

Коль скоро у нас есть уже два идеологических фланга, разделенных между собой по ценностным основаниям (а спор о ценностях — базовый спор в современном мире), российскую политику следует доверить им. Для действующего президента этот сценарий — максимально достойный. Для действующих политических элит — это шанс создать комфортным государство, из которого уже не надо будет сломя голову бежать на Запад. Конечно, путь к демократии не будет легким, но чем раньше мы его пройдем, тем лучше. И нам польза, и Путину — место в истории.

«Империя — это нечто большое и тоталитарное». Так ответил мой однокурсник на вопрос преподавателя. После краха Советского Союза возник целый класс людей, ориентированных на имперскую идентичность. Многочисленные имперские проекты, сначала продиктованные просто ностальгией по СССР и стремлением воссоздать его на новой идеологической основе, постепенно выродились в банальную русофобию.

За что бы ни боролись имперцы — за построение в России Европы, отличной от натуральной, могучей Евразийской империи в союзе с Китаем (либо без союза с Китаем, но в союзе с Ираном или Казахстаном — варианты многообразны), за «Третий Рим», нововизантийскую империю и завоевание Константинополя (и тут вариантов масса), они едины в одном.

Во взгляде на русский народ как на скот, который по неизвестной причине «обязан» построить им Третий Рим, Межгалактическую коммунистическую империю, Неоевропу, Светлое Царство коммунизма им. Льва Давыдовича Троцкого и тому подобные фантастические государственные образования.

Обосновывается это по-всякому — ссылками на православие, будто бы обязывающее русских костьми лечь во имя Третьего Рима, ссылками на «комплементарность» русских тюркам (вариант — китайцам), обязывающую их строить совместную с ними империю, ссылками на исторический европейский выбор русского народа, делающего для необходимым строить Европу, ссылками на всечеловечность русских, которых хлебом не корми, дай устроить судьбу всяких европейских голодранцев. Вариантов великое множество.

Что бы ни говорили имперцы, смысл их идеологических построений всегда один — русский народ обязан совершить коллективное самоубийство во имя высокой миссии. Насчет того, для какой миссии нужен убой русских, меж имперцами идет продолжительная дискуссия. Впрочем, нам все равно. Хоть во имя полета на Марс и посева репы, что проповедовал в свое время известный критик Пирогов.

Этот тезис — «русские должны сдохнуть, но построить нам нашу великую империю» — является единственным, объединяющим всю «имперскую» пропаганду, связывающим ее риторику. Будет справедливым отделить третьеримских мух от жирных русофобских котлет, и признать, что данный тезис составляет единственное содержание имперства.

Имперцы грезят эмиграцией в фантастическую страну. Так маленький мальчик мечтает поступить в Хогвартс. Из России — в Третий Рим, из России — в Евразийскую империю, из России — в Европу. Эмиграция не обязательно носит географический характер, но везде речь идет о создании над Россией имперской надстройки, часто вынесенной за пределы нынешней территории страны, реализующей имперскую программу, противоречащую национальной.

Русский народ в рамках имперской концепции мыслится транспортным средством: ослом или лошадью, призванным доставить имперца в вожделенную империю. А что ишак сдохнет по дороге — так то пустячки, дело житейское, такова его евразийская «православная» всечеловечная имперская судьбинушка.

Из этого следует, что в России имперцу неуютно. Тогда нам стоит приглядеться к имперцам. Кто они? Если они хотят эмиграции, но не в реально существующие страны, если они одновременно с недоверием смотрят на русский народ, призванный пожертвовать собой во имя их бредовых идей, значит, имеются проблемы с самоидентификацией. Ибо если б имперцы считали себя русскими, они не стали бы так легко и охотно жертвовать собственным народом во имя химеры империи. А если б они принадлежали к другим нациям, они мечтали бы об эмиграции в реально существующие государства.

Быть может, они не считают себя русскими? Быть может, они — орки или эльфы, как любили писать в графе «национальность» в ходе последней переписи шутники-толкиенисты?

Массовый имперец — не совсем русский, но и не совсем нерусский. Практика, критерий истины, показывает, что в имперцы идут люди с расколотой идентичностью. Те, кто не может определенно назвать себя «русским», «евреем», «азербайджанцем» или «татарином». По сути дела, имперство — идеология полукровок. Еще точнее — имперство есть идеология людей, по тем или иным причинам испытывающих проблемы однозначной идентификации с той или иной нацией и потому ищущих для себя специфическую универсальную идеологию, которая могла бы снять это противоречие.

Классический имперец — по папе еврей (или татарин), по маме русский. Жуткое сочетание. Вот и мечется человек — «желаю великой евразийской империи и союза с тюрками», «хочу Полярного Израиля от Москвы до Мадагаскара». Если такому человеку предложить строительство Империи, но на базе национального русского государства, он в ужасе заплачет и немедленно откажется. Ибо не империя как таковая нужна ему, а преодоление мучительного внутреннего разлада.

Разумеется, не все люди, происходящие из нескольких народов, таковы. Ибо идентичность как принадлежность к нации, достигается путем волевого акта, выбора, и не детерминируется этническим происхождением. Людей, которые, несмотря на «компот кровей», сделали свой выбор в пользу того или иного народа, много. Но есть и такие, с внутренним разладом, наши имперцы. Из этого, кстати, следует, что далеко не всегда расколотая идентичность есть результат этнического происхождения. Иногда она — следствие специфического религиозного выбора («русский, но старообрядец») или же просто длительного пребывания в продуцирующей раскол идентичности среде (например, такой, где считается «приличным» культивировать «компот кровей»).

Проблема здесь заключается, что в нашей, русской культуре, пока не выработан механизм «приема в русские», механизм русского «гиюра».

Вариантов тут возможно ровно два.

Первый — выработка критерия гражданской нации. Как ни стараются современные идеологи, все время получается гроб. Дело даже не в том, что нет хороших определений русской нации. А дело в том, что те самые имперцы, люди с расколотой идентичностью, вписыванию в русские сопротивляются. Что, впрочем, неудивительно, ибо какой же разумный человек захочет вписаться в быдло, предназначенное быть строительным материалом для очередной метагалактической империи?

Второй — интеграция в русские через религию. Православие как национальная религия занимается этим, во многих случаях успешно, но не всегда. Все те же люди с расколотой идентичностью склонны образовывать даже внутри религии субэтнические структуры и не очень-то интегрируются в русское общество. Наоборот, православность становится маркером, позволяющим уклониться от русскости (в основе уклонения мысль: «Спасибо, Господи, что мы православные, не то, что эти русские скоты») и опять, на новом витке, приводит к имперским мечтаниям — «русские обязаны любой ценой завоевать Константинополь, чтобы восстановить прекрасную Византию».

Итак, проблема состоит в том, чтобы:

1) безболезненно интегрировать людей, которые не готовы пока объявить себя русскими, но политически вполне могут быть союзниками в деле достижения общественного блага,

2) избежать создания универсальной «зонтичной» имперской идентичности, которая во имя интеграции малочисленных меньшинств потребует от русского народа чудовищных жертв или полного исчезновения с лица Земли.

Ответ существует. Неверен сам имперский дискурс, требующий какого-то «вселенского проекта» и неисчислимых жертв во имя него. На самом деле проектом является государство. Государство — проект русского народа. Именно строительство государственности на данном этапе является объединяющим началом. В появлении нормального государства заинтересованы все, как русские, так и остальные народы России. Смею предположить, и сами имперцы.

Отказ от сырьевой экономики, демократия, патриотизм. Плюс переход к нормальному для любой демократической страны режиму государства-убежища для русских. Больше ничего на данном этапе не требуется. Империя? Ну, пусть империя… Само слово-то нас не пугает. «Государство, возглавляемое императором». Возможно, национальная Россия создаст ее. Когда-нибудь потом.

В приличном обществе принято ненавидеть гламур. Никто, впрочем, не знает, что это такое, но смысл слова чувствуют все.

Супермаркет (непременно «элитный»), Рублевка, дорогие жемчуга (а то и целые «стразы») и почему-то Ксения Собчак — все это непременные атрибуты гламурности. За гламур принято стыдить, с гламуром принято бороться. Борются, правда, методами столь гламурными, что лишь укрепляют его позиции в головах сограждан.

Казалось бы, при чем здесь политика? А вот при чем. Гламур, если говорить совсем просто, — это культ потребительства. В нашей российской культуре нет ничего страшнее, чем получить ярлык мещанина, обывателя, потребителя. Люди рефлекторно стыдятся того, чем могли бы гордиться. Тут, естественно, взыскательный критик заметит, что не след гордиться «модными шмотками». Как бы не так. На самом деле гламур — это не просто культ дорогой модной жизни. Это символ зарождающейся свободы.

Что будет делать раб, только что освобожденный из рабства? Он постарается окружить себя вещами. Почему вещами? Да потому что человек, сам недавно бывший вещью, естественно, будет пытаться стать хозяином — хотя бы предметов. Древнеримские историки критиковали вольноотпущенников, бывших рабов, за пристрастие к роскоши. Но это пристрастие было логично в их положении, положении людей, только что избавившихся от ярма рабства.

«Не стоит осуждать тех, кто предался азарту потребительства. Для них это неизбежный этап освобождения от «рабства» 90-х».

Любопытно, что «гламурные кисы» не осознают, что освободились от рабства. Зато это видно по их действиям. Им свойственно одушевлять вещи. «Человек гламура» считает свой автомобиль или кофемолку одушевленным существом. Неудивительно, ибо для него вещь прежде всего раб, а он — ее полноправный хозяин. В наиболее запущенных случаях вещам даются даже человеческие имена. «Гламурный человек» окружен вещами, как какой-нибудь американский плантатор XIX века рабами, и вещи несут рабскую функцию. Они «служат» своему властелину, а тот вымещает на них свои капризы.

Поэтому гламурность нашей жизни логична, как логичен потребительский бум. «Демократы» начала 90-х любили странную метафору. Дескать, жителей бывшего Советского Союза надо 40 лет водить по пустыне, как 40 лет водил по пустыне евреев Моисей, дабы «умерли все, рожденные в рабстве». Убить всех рожденных в СССР у «демократов» не получилось, хотя нельзя сказать, что они не старались. А вот по пустыне они народ поводили всласть. И хотя водили они нас в значительной степени за нос, выход все же был найден. Что делает человек, вышедший из пустыни? Читает полное собрание сочинений Достоевского? Нет, просто пьет. Не горькую, конечно. Обычную воду.

Гламур и потребительский бум — это «вода», которая досталась нам после перехода пустыни 90-х. Поэтому не стоит осуждать тех, кто предался азарту потребительства. Для них это неизбежный этап освобождения от «рабства» 90-х. Ибо в нашем ельцинском прошлом люди лишь выживали. И какая-нибудь старушка точно так же «выживала» на нищенскую пенсию, как и олигарх. Конечно, олигарх был не в пример богаче. Но за свою «роскошь» он рисковал жизнью. И потому не мог быть потребителем в полном смысле слова. Ибо, проведя ночь гламурно, в казино или купаясь в шампанском, наутро он мог получить пулю. А значит, был несвободен, поскольку был рабом обстоятельств или, что то же самое, конкурентов, которые могли отправить его на тот свет в любую минуту. Гламур же начинается там, где люди прекращают выживать и начинают просто жить в ситуации минимальной свободы.

Посмотрим на гламур под другим углом зрения. Гламур — это не только культ потребительства, но и специфическая гламурная же художественная литература. В которой, разумеется, описываются сложности гламурной жизни. Богатые тоже плачут. Сначала плачут, потом платят, потом опять плачут и так без конца. Огламуренной литературы принято бежать как огня. И впрямь, это вам не вышеупомянутый Достоевский и даже не Толстой. Никакой духовности. Мы эту литературу даже и не оправдываем. Но сам факт ее появления говорит о том, что люди гламура от шмоток переходят к чтению. И он немаловажен.

Ибо мы получаем поколение людей, которые по причине материального избытка (или, скорее, отсутствия материального недостатка, необходимости работать за широко разрекламированный «кусок хлеба») начнут думать. Сначала, разумеется, плоско, скучно и уныло, потом лучше и лучше. Это уже новая степень свободы, свободы мысли.

Ловлю себя на мысли, что в культовой интеллигентской книжке советских времен, которая называется «Понедельник начинается в субботу», подобный подход крайне осуждался. Профессор-шарлатан Выбегалло придумал «кадавра» (магическим образом созданное существо), который должен был развить духовные потребности после того, как удовлетворит материальные. Ничего не вышло, «кадавр» только жрал. Но, как это ни смешно, авторы, советские фантасты Стругацкие, были неправы. По одной банальной причине — «просто жрать» банально и скучно. На это способно лишь сказочное существо. А вот человек и впрямь, «пожрав», может и книжку прочесть. Ну прям как мы с вами, дорогой читатель.

Что же следует из вышесказанного? Прежде всего, что не следует осуждать гламурность и ее носителей. Они, правда, в самом начале пути по дороге свободы. Но большое дело уже сделано — они на пути к ней. Сначала люди будут покупать шмотки, потом, затарившись шмотками, перейдут к книжкам, затем, почитав книжек, начнут действовать. Например, займутся благотворительностью, прочтя про какого-нибудь «Оливера Твиста», которого "просто жалко». И мир, уверяю вас, станет лучше.

Заслуга нынешнего правительства в том, что оно сделало гламур возможным. То есть освободили сотни тысяч, миллионы людей. По сути дела, гламуризация сравнима с освобождением крестьян 1861 года. Только на этот раз благодаря повышению жизненного уровня освобождены миллионы горожан. И сам факт их пусть неосознанной еще свободы делает для государства гораздо больше, чем полтора десятилетия хаоса и развала, в которые наша страна погрузилась в период горбачевско-ельцинской смуты. Так что, право слово, не стоит осуждать «гламурных кис». Ей-ей, они на правильном пути. Они-то и станут свободными гражданами нашей страны.

Ельцин умер, но плакать над ним некому. Нет и ликования, которым история отмечает смерть великих злодеев.

Есть — легкое удивление: «Что он этим хотел сказать?» Именно так, озадаченно чеша затылок, люди размышляли над его знаменитыми «кадровыми рокировочками» десять лет назад. Автору этих строк, еще молодому, еще неопытному, казалось, что вершиной кадровых перестановок была отставка «первого президента России». Ельцин уволил сам себя, освободив место для Путина. Боже, как я был наивен! Как выяснилось, Ельцину предстояла и еще одна, последняя «рокировочка». Да, решение о ней он принял не сам. Иной, более высокопоставленный Начальник отозвал его. Но все же, все же… Его уход — это именно отставка, он опять всех надул, скрывшись от суда народа за черным плащом смерти. И люди, говоря о кончине Ельцина, на самом то деле говорят о его отставке из числа живых.

Кем он был для России? Ответ — учредителем. Любое государство несет на себе отпечаток личности основателя. Она отражается в устройстве государственных институтов, в целеполагании, в ценностях, верности которым клянутся преемники. И пока государство живо, жив и тот, кто создал его. Воля учредителя, воплощенная в институтах, продолжает направлять жизнь людей. Именно вокруг личности основателя государство сооружает официальный культ, поклоняясь в его рамках самому себе. В этом смысле Соединенные Штаты — это воплощенный в институтах Джордж Вашингтон (разумеется, с примкнувшими к нему отцами-основателями). Точно так же, как современная Франция — это обретший посмертное существование дух Пятой республики — Шарль де Голль.

Над Россией же доднесь тяготеет Ельцин. Тяготеет — потому что в роли учредителя он выступил, а вот стабильную государственность создать не смог.

Ельцин единолично был «учредительным собранием» нашей недоделанной «буржуазной революции». При создании Конституции он допустил лишь одну существенную ошибку— настолько заузил права народа и расширил полномочия президентства, что последнее превратилось в перманентно действующую «учредительную власть», вознесенную над традиционными законодательной, исполнительной и судебной. Это, в свою очередь, привело к тому, что Россия не обрела устойчивого правительства и сильных политических институтов. Ибо президентская власть постоянно занята «переучреждением России». А что постоянно «учреждается», иначе говоря, то уничтожается, то возникает вновь, не может обрести устойчивого существования. Отсюда и слабость российской государственности и неустойчивость позиций самого Ельцина как ее основателя. Пытаясь создать страну по своему образу и подобию, Ельцин в действительности создал лишь президентскую власть. Лишь она устойчива, да и то относительно самого государства.

Перманентный процесс «переучреждения» отражает характер покойного президента. Он был демиургом, творил свое государство неумело, по-графомански упорно и беспрерывно отягощал его злом. Российская власть унаследовала черты своего создателя.

В качестве учредителя государства Ельцин не имел преемника. Вернее сказать, его преемником стал не человек, а институт. Постоянно действующая «учредительная» президентская власть. И совсем неважно, кто является президентом. Система может функционировать и при минимальном участии главы государства, как во время первого срока Путина или второго срока Ельцина. Всерьез от этого ничего не меняется.

Но парадоксальным образом созданная Ельциным «по образу и подобию своему» государственная система нуждалась в нем. Нуждалась не как в менеджере, а как в некоем эталоне. Ельцин — это «оригинал» нашего нынешнего государства. Именно сверяясь с Ельциным, нестабильная «учредительная власть», постоянно переучреждающая государство и как следствие — еаму себя, могла существовать.

Теперь эталон утерян. Место, занятое доселе Ельциным, пусто и не свято. Он был лишь точкой на оси координат. «Считая именно от Ельцина», определяли историю современной России ее правящие элиты. Именно Ельцин выступал в роли основателя, гаранта, хранителя традиций созданной им системы. Факт его физического существования блокировал саму возможность поправок в навязанную им Конституцию. Ибо, в сущности, любые важные поправки в российский Основной закон могли касаться только одного вопроса — прекращения перманентного «учредительного процесса» и, как следствие, либо ограничения президентской власти, либо даже расширения ее полномочий, но при снятии с нее учредительных функций, то есть подчинении президента закону и лишении его возможности менять государственный строй по своему усмотрению. Но получившаяся таким образом новая государственная система уже не будет «ельцинской».

Смерть Ельцина теоретически открывает возможность для ревизии созданной им системы. Можно как угодно относится к Путину, но то, что доселе он был «Ельциным сегодня», человеком, наследовавшим конституционную и политическую машину, а также государство, построенное на ельцинских принципах, отрицать невозможно.

Власти теперь придется искать новые ориентиры. Самый легкий для нее путь — передача функций «учредителя и эталона» Путину. Но даже он требует некой формальной церемонии, например, внесения в Конституцию поправок, прямо связанных с именем второго президента. То есть очередного, на этот раз последнего «переучреждения» государства.

Историческая неудача Ельцина как раз в том и состоит, что, начав учредительный процесс, он не сумел его завершить. Поэтому Россия так и не стала национальным государством, единственная из республик СНГ она остается просто кровоточащим обрубком бывшего Советского Союза. Бесконечный учредительный процесс продолжает убивать ее. Смерть Ельцина должна напомнить нам, что и Россия смертна. Следовательно, пора сделать то, что не сумел сделать он — прекратить учредительный процесс и утвердить национальное государство.

Оценивая положение новых левых, нужно исходить из ситуации в стране.

Россия переходит от псевдосословного общества, основанного на привилегиях, на льготах, к обществу классовому.

«Новые левые» в России отличаются от «старых» именно тем, что они возникают в ситуации классового общества. Наши коммунисты — это лоббисты старого, псевдосословного общества привилегий, общества льгот.

Они отстаивали не интересы рабочего класса, они отстаивали интересы «льготников». Льгота — это привилегия, если брать изначальное значение этого слова. К сожалению, наших пенсионеров нельзя назвать привилегированным сословием в полном смысле этого слова, они не герцоги и не графы, но суть явления близкая.

И когда происходила отмена льгот, а КПРФ ничего этому не могла противопоставить — ни на организационном, ни на лоббистском, ни на проектном уровнях, — старое левое движение сошло на нет. Однако новое левое движение производит несерьезное впечатление. Юрий Солозобов говорил, что гражданская война велась вдоль железнодорожных путей. Наблюдая методы наших новых левых, очевидно, что левая революция, скорее всего, будет идти рядом с кондитерскими фабриками.

Собственно, «новыми левыми» в политологическом смысле называют тех левых, которые используют методы, характерные для постиндустриального общества. Между тем ниша, которая открывается сегодня, благоприятна скорее для левых в их традиционном смысле, то есть для борцов за права трудящихся. Новые левые опережают свое время, пытаются представлять интересы общества, которого еще нет.

Таким образом, в левом движении затянувшийся пересменок. Старые левые дискредитировали себя и постепенно сходят с исторической арены. Новые левые силы себя еще себя не зарекомендовали ничем, кроме, разве что, политических стилизаций в духе «афро-кубано».

«Че Гевара» — это, в сущности, боевая раскраска. Пока Че Геварой пугают. То есть я вынимаю из кармана Че Гевару, предъявляю публике, и всем страшно. Но это уже первый шаг к борьбе, верно? И первый шаг к оппозиционности. Да, пока пугают, пока это выпендреж: пиджак, галстук, белая сорочка, разорвал на груди, а там Че Гевара — и всем страшно.

Пока что новые левые выступают в малопочтенной роли кидателей тортов. Они б еще кидались рябчиками или ананасами. Буржуй все сжует, тем паче левую кондитерскую оппозицию.

Инфантилизм левого движения, конечно, не новость. Но важно понимать, что за этим феноменом стоит не только своя эстетика и психология, но и своя социология. То есть слой вполне реальных проблем поколенческой адаптации, «проблем молодежи», как принято говорить на протокольном языке.

В эпоху Ельцина существовала вертикальная мобильность, «социальный лифт». Лифт работал, потому что Ельцин разрешил приватизацию. За счет этого многие могли изменить свой социальный статус и кто угодно мог питать надежды на то, что он поднимется вверх стремительно и высоко. Сегодня собственность поделена, и это порождает проблемы вертикальной мобильности. Молодежь вообще и новые молодежные движения в частности наталкиваются на устоявшуюся систему отношений власти и собственности.

Лидер молодежного крыла «Родины» Олег Бондаренко недавно написал письмо, в котором говорил, что молодежи в современном обществе не дают прохода. Все ниши заняты.

Движение новых левых, которое сейчас возникло — это попытка воспользоваться сломавшимся социальным лифтом» оставшимся со времен 90-х годов прошлого века. Поскольку собственность распределена, а у крупных корпораций не может быть молодежных отделений (им все равно, молод ты или стар), эти люди идут в политику.

Группировки новых левых становятся сегодня политической клиентелой крупных политических группировок — не важно каких: пиарных или политических. Все мы прекрасно знаем, что молодежные организации могут переходить из одной партии в другую, и это никого не удивляет. Поскольку «новые левые» есть клиентела в самом прямом, феодальном смысле этого слова, они, естественно, могут менять хозяина, переходить от одного к другому, взыскуя вертикальной мобильности.

На Западе вопрос вертикальной мобильности во многом решен в конце 60-х годов в ходе студенческих революций. После «майской революции» (и всех связанных с ней процессов) общество стало более гибко относится к проблемам молодежи. Больше того, оно стало более «молодежным» по своим характеристикам. Очевидно, со временем России предстоит аналогичный процесс. Вопрос только в том, как быстро будут развиваться события. Быть может, в ожидании «майской революции» многие из нынешних новых левых обзаведутся внуками. Ибо прежде, чем возникнет постиндустриальное общество, должно возникнут общество индустриальное, с его классической классовой борьбой. Вопрос только в том, насколько такое общество задержится в России. Ведь пока что мы — сырьевая страна, а это значит, что индустриальный этап может затянуться.

Сегодняшняя молодежь осознает проблемы «социального лифта». Когда я учился в университете, мне не приходилось сталкиваться с разительным социальным неравенством. Конечно, студенты были из разных семей, но примерно одного социального слоя. Сегодня же между представителями нового имущего класса и остальными — пропасть. Пока ее осознала только очень незначительная прослойка молодежи, которая идет в политику. Подавляющему большинству наплевать.

Борис Межуев, исходя из своего преподавательского опыта, говорил, что современная молодежь очень полевела. Вполне возможно, что в ближайшие несколько лет молодежь осознает проблему вертикальной мобильности на рациональном уровне.

Но решить ее нынешние структуры новых левых принципиально не могут. Они слишком слабы, карнавалистки настроены и малочисленны. Маленькая клиентела никогда не станет мощным социальным движением.

Будущее за движением новых левых все-таки есть, потому что вопрос — как решать проблемы вертикальной мобильности — по-прежнему остается. Не устраивать же для каждого нового поколения тотальный передел собственности.

Быть может, они станут кузницей кадров для нового левого движения, которое возникнет, когда Россия превратится в классовое индустриальное общество (а произойдет это в ближайшие год-два). Тогда взыскующие вертикальной мобильности молодые люди займут позиции менеджеров в движении протеста, исходящем из низов нашего общества.

Претензия на власть, основанная на материальном богатстве, и претензия на власть, основанная на интеллекте, составляют два политических полюса современного мира.

Первая точка зрения — полюс притяжения правых сил, вторая — левых.

Обе идеологии обосновывают, почему их носитель должен занимать первенствующую позицию в мире. «Спасибо тебе, Господи, что я читал Дерриду, не то что эти козлы!» — думает интеллектуал. «Спасибо тебе, Господи, что у меня есть «Мерседес», не то что у этих козлов!» — думает капиталист. Маркс ошибся — разделение общества проходит через головы людей, а не их кошельки. Время рабочих прошло — приходит время офисного пролетариата.

Беда российских левых партий — они обращаются не по адресу. Идут агитировать рабочих и пенсионеров. Между тем современные рабочие — это малообразованный класс, занимающий социально непрестижную нишу. А пенсионеры — получатели денег из бюджета, в силу этого крайне зависящие от власти. Ошибка российских левых — они приняли марксизм с его классовой борьбой всерьез. Российские социалисты пытаются поднять народ на классовую борьбу, не замечая, что классов больше нет. Во всяком случае, в марксистском понимании этого слова.

Рабочие начала прошлого века были левыми не потому, что их угнетал капиталист. Они были влиятельным меньшинством. Конечно, эталонным русским начала XX века мы считаем «графа Цимлянского». С ним мы привыкли сравнивать остальных жителей России. На фоне аристократии остальные россияне выглядят блекло. Что можно противопоставить представителям высшего света? Однако по сравнению с многомиллионным крестьянством рабочие были богаты и образованны. Стать машинистом или водителем автомобиля — карьера для крестьянского мальчишки тех лет. Этим профессиям УЧИЛИСЬ. Поэтому рабочие примыкали к интеллигентам, вместе с ними выступая против капиталистов. Ибо капитализм стремится загнать интеллектуалов в гетто, придать им функции обслуживающего персонала.

В современном западном мире капиталистам противостоит основанное на интеллектуализме левое движение. Точно так же, как феодалов свергли не крестьяне, а капиталисты, капиталисты могут быть свергнуты интеллектуальным классом. Рабочие начала прошлого века были частью этого класса. Сегодня это уже не так. Изменились стандарты образования. Образование, нужное для рабочего, считалось высоким в начале прошлого века и считается низким в начале века нынешнего. Впрочем, уже в веке двадцатом рабочие были лишь ведомыми.

Представить во главе Социал-демократической партии рабочего — невозможно. Ни Ленин, ни Троцкий, ни Сталин рабочими не были. Они были интеллектуалами. Смысл деятельности «товарищей» сводился к чтению книжек, генерированию и распространению новых идей. Рабочие прошлого века были низовой частью интеллектуального класса, верхушка которого социально принадлежала к мелкой буржуазии. Рабочие партии возглавляли не трудящиеся, а умники-террористы и умники-теоретики, которые использовали марксизм как всепобеждающее учение, позволяющее натравливать массовое образованное меньшинство (рабочих) на капиталистов.

Предполагалось, что, преодолев капитализм как социальный строй и особую систему ценностей, можно достичь скачка в развитии общества. В России в XX веке победили левые. Коммунистические власти делали акцент на интеллектуальном превосходстве над «миром капитала». СССР обладал единственно верным марксистским учением, призванным объяснить устройство общества, и уже на этом основании неизмеримо превосходил Запад. Ставка делалась на развитие науки, прогрессизм. СССР действительно совершил качественный скачок за счет бурного развития промышленности и науки, но споткнулся на проблемах частной собственности и свободы слова. Оказалось, что буквально понятый марксизм тормозит развитие науки в том числе. А режим, созданный на основе общественной собственности на средства производства, стремится контролировать свободу мысли, тем самым подрывая позиции интеллектуального класса. Со второй половины 50-х оглушительная пропаганда коммунизма стала раздражать. Сначала интеллигентов, потом, постепенно, — всех остальных.

Россию левой идеей перекормили. Власть боролась с проявлениями «мещанства», то есть капиталистических инстинктов. Приписываемый мещанам «вещизм» означал не только стремление жить лучше, как это часто трактуют, но и капиталистический способ обоснования превосходства — «я лучше, потому что у меня семь слоников на шкафу».

Худшее произошло с советской интеллигенцией. Она тоже стала мещанской — редкие книжки стали предметом культа среди интеллигентов не хуже западных шмоток среди советских мещан. В итоге падения советской власти захотела и интеллигенция, представителями которой эта власть была создана. Захотела потому, что в мечтах ей виделся строй, в котором можно «свободно книжки читать». В перестройку мещане и интеллигенты объединились и составили ту страшную силу, которая смела все общество.

Левую идею отдали на поругание. Пришел капитализм. На бытовом уровне лозунги типа «куй железо, пока Горбачев» (то есть «воруй, пока Горбачев»), звучали постоянно. От науки, «космоса» отрекались легко, с песнями. Распространенная галлюцинация тех лет — представление о том, что «я» (конкретный советский житель) невероятно процвету при капитализме (ведь у меня есть эксклюзивные умения — я младший научный сотрудник или, бери выше, — инженер, а знаете, сколько денег получают младшие научные сотрудники при капитализме?»). Гадкие же «они» (то есть все окружающие) будут подвергнуты безработице и прочим лишениям. Ведь «они» же бездельники, кара им по грехам их.

Народ стал добиваться строительства общества, в котором бы хорошо жилось богатым. И своего добился. Однако после краткого торжества правых идей маятник не мог не пойти в другую сторону. Он и пошел. Хотя бы потому, что слишком многим «не доставалось» в ходе тотального передела собственности в 90-е годы прошлого века. Российское общество постепенно стало походить на западный образец, который мы так упорно строили, начиная со времен Бориса Ельцина.

Однако базовая проблема российских социалистов и социал-демократов сохранилась — они не чувствуют и не понимают свою аудиторию. Им кажется, что существуют «трудящиеся», которые раньше голосовали за КПРФ, а теперь должны проголосовать за некоммунистических левых. Российские левые по-прежнему живут в XIX веке, не замечая, что век двадцатый минул, а на дворе уже двадцать первый.

Между тем, избирателями «новых левых» являются не «трудящиеся» (под которыми у нас принято почему-то понимать рабочих), а представители городского среднего класса — офисный пролетариат. За 15 лет либеральных реформ в российских городах сложился класс, который, не обладая значительной личной собственностью, зарабатывает за счет продажи «мозгов» либо эксклюзивных умений — менеджеры, адвокаты, журналисты, пиарщики, ученые новой формации, даже представители мелкого и среднего бизнеса, разделяющие ценности этой среды. Они — потенциальные левые. Левые постиндустриального мира.

Однако российские социалисты по привычке идут на заводы. Сто лет назад рабочие были меньшинством, склонным крикливо отстаивать свои корпоративные интересы с помощью забастовок. Сегодня рабочие оттеснены на обочину жизни. А их место заняли «менеджеры». Российские левые не умеют и не любят работать с ними. Именно поэтому российские левые партии маргинальны. Лишь «Родина» отчасти поняла, как работать с «новыми левыми». Да и то она выбрала относительно узкий сектор постсоветских ученых. Итог — за «Родину» голосовали наукограды, то есть территории, где сосредоточено максимальное количество людей, которые претендуют на высокий социальный статус по причине высокого интеллекта.

Левые Запада пытаются ограничить капитализм с помощью государства, заставить капиталистов отступить под консолидированным давлением общества, коль скоро пока не придумано экономической модели, противостоящей капитализму. Наши левые государства скорее боятся, считая его буржуазным. Поэтому офисные пролетарии, которые ценят государство как инструмент своего спокойствия, никогда не последуют за коммунистами или их социалистическими коллегами. Новое левое учение предполагает скорее идеологию жителей современных больших городов. То есть мультикультурализм, высокую социальную мобильность, терпимость к меньшинствам. Короче говоря, ослабленную версию тех взглядов, которые исповедуют избиратели Демократической партии США.

Офисных пролетариев принято считать либералами. Однако это не совсем так. Они — либералы, когда дела касается исповедания религии, дружелюбия к меньшинствам или соблюдения прав человека. Все эти качества есть и у западных левых. Но они не либералы, когда речь идет о взаимоотношениях с «миром капитала». Именно «офисный класс» поддержал арест Ходорковского. Вожди либеральной интеллигенция в течение нескольких лет утратили свое «войско». И если в начале «нулевых» они еще могли собирать многотысячные митинги в поддержку НТВ, то сегодня для них собрать демонстрацию в сотню человек — несомненный успех. Офисные пролетарии отшатнулись от либералов, поскольку либералы отечественного розлива выступают за олигархов. Олигархи же подтачивают государство, в котором офисные пролетарии видят инструмент обуздания класса капиталистов.

В течение ближайших лет сословие офисных пролетариев грозит стать главным классом если не России в целом, то российских мегаполисов. Они противопоставляют себя капиталистам (во всяком случае, тем, что «слишком много себе позволяют»), они «хотели бы жить в нормальной стране» (часто вкладывая в слово «нормальный» столь причудливый смысл, что удивился бы даже главный психиатр больницы им. Кащенко). Они и есть новый левый класс.

Сколько их? И много и мало. «Ядром» является офисный класс, насчитывающий несколько миллионов человек в крупных мегаполисах. Однако антикапиталистические, левые ценности, производимые «офисным классом», могут распространяться далеко за его пределы. Союзниками станут, например, обычные российские интеллигенты — врачи, учителя, обитатели наукоградов. Как показывает опыт стран Восточной Европы, носителями левых ценностей и постоянными избирателями социалистических партий может стать половина граждан страны. Беда лишь в том, что наши левые политики пока не научились работать с этим классом, безуспешно пытаясь поймать черную кошку «рабочего класса» в марксисткой темной комнате.

Да, они не умеют работать с офисным пролетариатом. У российских политиков нет не то что «проекта будущего» для нового интеллектуального слоя, но даже языка, на котором они могли бы сформулировать этот проект. «Улица корчится безъязыкая». Пока язык не найден, левое движение в России вряд ли сможет стать реальной силой.

Офисные пролетарии ждут своего Ленина.

Обычный гражданин и рядовой заключенный Михаил Ходорковский призвал Русь… нет, не к топору, к «Левому повороту».

Бывший владелец ЮКОСа и глава неформальной оппозиции считает, что к власти в России должны прийти левые силы.

Они легитимизируют приватизацию, установят социальную справедливость и вообще излечат общество от социальных болезней ельцинского правления. Ходорковский пророчит конец авторитарному правлению и приход новой политической эпохи. Итак, левые придут к власти? Но придут ли?

Первое, что приходит на ум, — пример Восточной Европы, где социал-демократы пришли к власти после короткого периода господства правых антикоммунистических и националистических режимов. Похоже, Ходорковский пророчит России тот же сценарий: после длительного либерального правления к власти должны прорваться левые силы. Однако за скобками остается вопрос, готова ли Россия в нынешнем ее виде повторить путь Польши или других стран Варшавского Договора?

Приход к власти левых сил в Восточной Европе стал возможен потому, что в конце 80-х годов прошлого века произошли национально-демократические революции, легитимизировавшие государственность в бывших странах советского блока. «Солидарность» вывела Польшу из-под контроля Советского Союза. Были созданы и начали успешно действовать демократические институты. Поэтому стал возможен переход власти от Леха Валенсы к нынешнему президенту, представителю левых сил Александру Квасьневскому. Национальное государство было построено, правые не могли предложить ничего нового. А социальной справедливости не было. Левые обещали обеспечить ее в дополнение к национальному государству и потому пришли к власти.

Здесь придется сделать небольшое отступление. В начале 90-х годов прошлого века в России произошла революция. Она носила двойственный характер: была одновременно антиколониальной (под метрополией понимался Советский Союз) и буржуазной. Цель любой антиколониальной революции — покончить с господством внешней силы и утвердить независимость страны. Цель революции буржуазной — утвердить капитализм и буржуазные демократические институты.

Ходорковский пишет о событиях 1996 года как о тотальном поражении российской демократии. Между тем 1996-й был бы невозможен без 1993-го, когда на улицах Москвы в мини-гражданской войне схватились две группировки — проельцинских демократов и прохасбулатовских патриотов.

Ситуация, совершенно невозможная для государств Восточной Европы или Украины, где слова «патриот» и «демократ» — синонимы. Все демократы — патриоты, все патриоты — демократы. Как же иначе? 1993 год прервал развитие России по «восточноевропейскому» пути, направив страну по пути коррумпированных латиноамериканских режимов.

Проблема в том, что буржуазно-демократическая революция не всегда совпадает с антиколониальной. История знает случаи, когда антиколониальные революции возглавляли феодалы или рабовладельцы для того, чтобы оттеснить метрополию от кормушки и самим господствовать над покоренной страной. Выход Соединенных Штатов из состава Британской империи отнюдь не способствовал отмене рабства, которое пало лишь в результате гражданской войны 1861–1865 годов. Аналогичная ситуация сложилась и в странах Латинской Америки, вышедших из-под колониального гнета Испании. Часто отпадение бывшей колонии от метрополии приводит не к прогрессу, а, наоборот, к возвращению государства к первобытным формам экономического и политического устройства.

Кризис 1993 года привел к победе демократов. Россия превратилась в колонию собственной правящей верхушки. Вместо буржуазного национального государства возникла периферийная империя, живущая за счет сверхэксплуатации народа и вывоза природных ресурсов за границу. Одну из ведущих ролей в становлении подобного строя сыграл, увы и ах, сам Михаил Борисович Ходорковский. И хотя сейчас он осознал свою ошибку, из песни слов не выкинешь.

Может ли левое правительство прийти к власти в подобной стране? Левое в классическом, европейском смысле — вряд ли. Ходорковский сожалеет, что в 1996 году не свершился исторический компромисс, президент Ельцин не сделал премьером Зюганова. Дескать, тогда и овцы были бы сыты, и волки целы. Однако в 1996 году Зюганов не пришел к власти потому, что большинство правящего класса опасалось передела собственности.

В странах Восточной Европы, где национально-демократическая революция завершилась установлением демократических режимов, компартии преобразовались в Союзы левых сил. Народу Польши, например, было ясно, что сложившийся новый общественный уклад крепок и отдельной партии уже не изменить его, даже в случае прихода к власти. Это понимали и сами партии. Их преобразование из коммунистических в социал-демократические означало признание новых режимов и готовность играть по их правилам.

То ли дело у нас. КПРФ, единственная крупная левая партия, до сих пор не признает легитимность ельцинской революции 90-х годов прошлого века. А власть продолжает сохранять ее как единственную крупную оппозиционную партию, в принципе не способную прийти к власти.

Конечно, можно сказать, что в Латинской Америке существуют левые правительства, отличные от восточноевропейских. Вспомним хотя бы президента Венесуэлы Уго Чавеса. Однако риторика этих режимов лишь кажется левой внешним наблюдателям. Они используют ее, чтобы завоевать симпатии западного общественного мнения. В реальности же подобные режимы борются за суверенитет своих стран против США, то есть южноамериканские левые являются американофобами. Режим Чавеса по своей структуре вовсе не социалистический, а национал-популистский. С точки зрения структуры власти он напоминает скорее Польшу времен Леха Валенсы. Яркий национал и социал-популист, Чавес вряд ли бы был признан своим в рафинированном кругу социал-демократов Европы. Он скорее Путин, чем Квасьневский.

Ходорковский приводит данные соцопросов, свидетельствующие, что подавляющее большинство граждан России разделяет идеи социальной справедливости. Да, это так. Но верно также и другое — рейтинг КПРФ процентов на 80 ниже этих цифр. О популярности иных оппозиционных партий не стоит и говорить. Возникни сейчас действительно левая коалиция и повторись ситуация 1996 года, против нее объединятся все те, кто приобрел в результате реформ последнего десятилетия. А этих людей не так уж мало.

Перед Россией стоит задача не столько легитимации собственности, сколько легитимации государства. Наше государство пока что не национальное и не демократическое. И это его главная проблема в глазах народа. Пока что общество устроено так, что в нем господствует постсоветская элита, которая стремится сохранить режим в неизменности. Однако неизменность режима становится препятствием на пути развития страны.

Ходорковский обходит молчанием вопрос легитимации государства. Похоже, он его просто не понимает. Но ведь признание государства со стороны общества — самый важный вопрос. Если общество признает государство, то оно признает его законодательные акты. В этом случае легитимация собственности, о которой столь долго и бесполезно говорили либеральные большевики, произойдет автоматически. Сначала государство должно стать демократическим, должна возникнуть нация (понимаемая как сообщество людей, заинтересованных в существовании страны). А уж затем, когда демократические институты утвердятся, а нация станет хозяином страны, можно говорить о приходе левых к власти.

Для чего нужна партия «Родина»?

Спор о судьбе этой партии заставляет вновь вернуться к вопросу о сущности этого политического феномена.

Проблема России в том, что в стране нет цивилизованной правой партии. Российских правых традиционно обвиняют в мракобесии. Дескать, хотят возвести на престол царя-батюшку Георгия Гогенцоллерна, носят бороды лопатой, пью квас. Между тем все это — внешний антураж. Много ряженых, но мало правых. Россия страдает не от переизбытка мракобесия, а от его отсутствия. Будь у нас сильная правая партия и подлинное мракобесие, либеральные «реформы» никогда не произошли бы. Когда во время беспорядков в Лос-Анджелесе негры попытались громить корейские магазины, владельцы стали отстреливаться. Чем быстро привели «общественность» в чувство. В СССР подобной консервативной силы в начале 1990-х годов прошлого века не оказалось, что и привело «Совдепию» к печальному концу.

Обычно говорят — вы утверждаете, что в стране нет правой партии? Между тем, в России есть прекрасный Союз правых сил и не менее прекрасное «Яблоко». Разве они не истинные правые? (некоторые из вопрошающих, впрочем, уверены, что «Яблоко» — социал-демократическая партия. Не будем спорить с фанатиками). Ответ: для того чтобы быть правой партией, совершенно недостаточно исповедовать либеральные экономические взгляды. Необходимо быть еще и правым в политике. А это значит — отстаивать религию своего народа (или хотя бы ее базовые этические постулаты), поддерживать свое государство, наконец, национальный капитал и национальную экономику.

Всех этих черт лишены российские либералы. Союз правых сил и «Яблоко» в политическом смысле придерживаются левацкой идеологии. Их антигосударственнические настроения, постоянный поиск происков «кровавой гебни», весьма распространенный среди рядовых членов обеих партий, органически не свойственны правому мировоззрению. Так могут мыслить представители маргинальных политических группировок — левацких террористов, либо крайне правых экстремистов (в Америке для того, чтобы видеть во всем происки ЦРУ и правительства, нужны быть сильно правее Республиканской партии).

Западные правые партии отстаивают интересы национального капитала. Российские правые — интересы сырьевого, компрадорского, иностранного. Ситуация, невозможная для Германии или Франции. Следует сделать вывод, что российские «правые» — не те, за кого себя выдают. И хотя это несколько выходит за рамки нашего исследования, я дам разгадку.

«Яблоко» и СПС — это члены «двухпартийной системы», сложившейся на развалинах советской бюрократической элиты. Если представить «народ», целиком состоящий из представителей столичной интеллигенции и жителей Садового кольца, то вполне вероятно, что при таком народе обе партии создали бы «демократическую республику», где в парламенте «консерватор», премьер-министр Чубайс противостоял бы «либералу», лидеру оппозиции Явлинскому и наоборот. Но… у них не вышло. Не учли существования столь ненавидимого российскими либералами «народа». И советская двухпартийная система, с ее вечной борьбой между «троцкистами» СПС и «зиновьевцами»-яблочниками, выпала за пределы легальной политической системы. В связи с полным отсутствием избирателей, частью вымерших от либеральных реформ, частью просто разбежавшихся по заграницам.

Итак, вопреки стандартным суждениям, ниша правой партии в России свободна. Мы уже привели основные характеристики такой партии:

— отстаивание интересов национального капитала,

— борьба за укрепление национального государства,

— внимание к ценностям национальной религии.

Пока что единственный претендент на занятие «правой» ниши — партия «Родина». Именно ее идеология предполагает одновременно уважение к частной собственности, государству и религиозным ценностям страны. Потенциально правые избиратели составляют половину населения страны. Другое дело, что в настоящий момент они «разобраны». Популистская ЛДПР и проправительственная «Единая Россия», по сути, делят правый электорат. Избиратели «Родины» — разочаровавшаяся в либералах интеллигенция.

Однако ЛДПР и «Единая Россия» всего лишь занимают место. Правда, идеологи правительственной партии время от времени говорят, что хотели бы сделать ее действительно правой. Однако все как-то недосуг. Как не перекрашивают медведя на партийном гербе, «Единая Россия» остается обычной «партией переходного периода», вроде испанского Союза демократического центра, который был призван поддерживать реформы короля Хуана Карлоса после смерти Франко. Однако «Единая Россия» по-прежнему контролирует значительную часть избирателей, которые при других обстоятельствах отошли бы к правым.

Для того, чтобы стать нормальной правой партией, «Родине» придется завоевать поддержку «улицы», «базара», как говорят на Востоке. И главный вывод из еще не завершившейся избирательной кампании по выборам в МГД состоит в том, что «Родина» решилась таки начать борьбу за «улицу».

Именно это партия сделала в ходе избирательной кампании по выборам в Московскую городскую думу, когда неожиданный неполиткорректный ролик «Очистим Москву от мусора» поместил партию в центр российской политической дискуссии. Выраженная «Родиной» неприязнь к незаконным иммигрантам должна прийтись по душе московским избирателям, для которых нашествие чужаков превратилось в последние годы в настоящее бедствие. Конечно, можно говорить об экстремизме и ксенофобии «электората». Однако следует помнить, что права граждан страны должны априори стоять выше прав иностранцев, в противном случае государство обречено на гибель и исчезновение.

Обвинения в ксенофобии — не новость для правых партий, особенно находящихся в процессе становления. Вспомним турецких правых — Партию благоденствия или правых индийских — Бхаратия джаната партии. Пока они шли к власти, против них выдвигались стандартные обвинения в религиозном экстремизме, исламском или индусском, ксенофобии и даже стремлении развязать ядерную войну. И хотя ядерная война с республиками Закавказья России в случае прихода «родинцев» к власти вряд ли грозит, стоит отметить, что обвинения всюду одни и те же. А значит, «Родине», скорее всего, придется смещать акценты, быть может, делать большую ставку на традиционные ценности, религиозную этику. Упомянутая выше Бхаратия джаната партии сумела превратиться из партии хинди в партию всех индусов. Вполне возможно, что к ее опыту следует присмотреться и «Родине». Если не нравятся примеры из жизни стран третьего мира, можно вспомнить отдельные явления из жизни Европы. Например, ныне правящий Христианско-демократический союз ФРГ советская пропаганда обвиняла в фашизме. Хотя, казалось бы, это обычная правая партия. Так что ничто не ново под Луной.

Если же вернуться к примерам из жизни третьего мира, то мы увидим, что правых не любят и побаиваются традиционные компрадорские режимы. Ибо, с их точки зрения, отстаивание интересов своего государства и народа есть чудовищное святотатство. В Турции исламистов долгое время не пускал к власти Генеральный штаб. В России его роль благополучно исполняет Администрация президента. Нормальная правая партия, которой может стать «Родина», нужна для взлома компрадорского режима. Страна не может и не должна делать ставку только лишь на добычу сырья. Эта ниша слишком узка для такой страны, как Россия. Больше того, чтобы оставаться в этой нише, следует быть очень сильным, а сырьевая Россия слаба. Сие означает, что рано или поздно у нее отнимут ее сибирские кладовые, набитые нефтью. Чтобы этого не случилось, придется развивать собственную промышленность. А для этого рано или поздно придется отказаться от нынешней сверхпрезидентской системы власти, при которой все полномочия концентрируются в руках одного лица, а все чиновники и депутаты назначаются сверху.

Конечно, процесс выковывания правой партии — дело не одного дня. В той же Турции и Индии для этого потребовались десятилетия. Проблема в том, что у России нет десятилетий. Стремительное сокращение населения не позволит России играть даже роль ведущей сырьевой державы, если процесс экономической и демографической деградации не будет остановлен. А для этого нужен союз национальной (т. е. ориентированной на интересы страны) буржуазии и народа. В политическом смысле его должна оформить цивилизованная правая партия. Именно для этого и только для этого нужна «Родина» как главный претендент на правую нишу. И если даже «Родина» не «потянет» эту роль, на ее место придут другие.

Россия как национальное государство пока не удалась. В отличие от окраинных народов бывшей советской «империи», русские не создали национального государства. Официальная концепция нынешней российской власти — «многонациональность». Россия остается последним осколком, лимитрофом Советского Союза.

Советский Союз был «пищевой пирамидой» народов. На первом месте стояли народы, имеющие свои союзные республики. Чуть ниже — народы автономных республик, входивших в состав союзных. И так все ниже и ниже, до народов автономных округов, находившихся в составе областей.

Разумеется, подобное государственное устройство не может существовать в реальности. Ибо в условиях демократии народы немедленно передерутся и перессорятся, пытаясь поднять свой статус в «пищевой пирамиде». Что мы и видели в конце 80-х — начале 90-х годов прошлого столетия. Союзные республики пытались стать независимыми государствами, автономные республики, вроде Татарстана, стремились превратиться в союзные республики с прицелом на обретение в дальнейшем независимости и даже автономные округа хотели превратиться в субъекты федерации и не подчиняться больше областным властям.

Пока власть компартии была незыблемой, пищевая пирамида народов стояла несокрушимо. Но как только КПСС, цементирующая СССР, дала слабину, пищевая пирамида пришла в движение. Советский Союз рухнул, не выдержав требований многочисленных окраинных национализмов.

В национальных государствах, отделившихся от России, пищевая пирамида народов уничтожена. Провозглашен примат титульной нации. Началась попытки построения гражданской нации на основе доминирования титульной — в число «украинцев» или «казахстанцев» стали включать всех, проживающих на территории соответствующих национальных государств. И только в России пищевая пирамида народов сохранилась. Сохранилась в поврежденной форме. В рамках Советского Союза не было титульного народа. Титульные народы были у советских республик. Сам Советский Союз опирался на идеологические основания: его «титульным народом» были члены компартии. Россия, унаследовав советскую систему организации межнациональной жизни, стала Советским Союзом в миниатюре, то есть отказалась даже от формального признания прав русского народа на титульность. А это постоянно порождает нехорошие вопросы, ведь статус бывших автономий в составе России не просто сохранен, но и повышен. Отсюда постоянное стремление укрепить оставшуюся от Советского Союза систему за счет ее «достройки» до нового СССР. Естественно, новым независимым государствам второй СССР не нужен. А вот Российской Федерации — просто необходим.

Российские правители оказались достаточно умны, чтобы не согласится на преобразование России в новый «союз нерушимый республик свободных». Возможно, потому, что тогда пришлось бы соглашаться на создание Русской республики и распад государства по советскому варианту. Но они оказались достаточно слабы для того, чтобы создать гражданскую нацию на базе русских (впрочем, слаб для реализации этой задачи оказался и сам русский народ).

В качестве идеологической основы для РФ был избран советский эрзац. Правда, советский народ пришлось заменить «россиянами». Учитывая резко возросшую роль русских, которых в СССР было примерно 50 %, а в РФ уже 80 %, пришлось играть на понижение его роли как стержневого народа, вокруг которого организована российская государственность. Пришлось делать вид, что русских вообще нет (в СССР считалось, что русские — главный титульный народ. Смотри, например, слова советского гимна— «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь»), а есть невнятные «россияне», основное свойство которых — нерусскость, вернее, инаковость, непринадлежность к русскому народу. При этом существование остальных народов России и их право на автономии признается. Получается парадоксальное государство, населенное «просто людьми», само национальное имя которых стыдно произнести вслух. Действительно, если мы перестанем считать русских за народ (а это и есть официальная доктрина РФ), мы с удивлением обнаружим, что Россия чрезвычайно многонациональна. Россия — страна 100 народов, не считая русского. Пожалуй, это можно считать чуть ли не официальным определением.

По своей идеологии подобное государство рано или поздно должно «прислониться» к какому-нибудь «многонациональному союзу». Просто потому, что членство в подобном союзе поможет ему оправдать свое существование. «Россия — это не государство каких-то там русских. Это солидный член международного сообщества, а также Союза России и Белоруссии». Или — «мы бы рады создать русское национальное государство, но белорусы не позволят». При этом для самих белорусов вопрос о национальном государстве — пройденный этап. Оно у них есть. И если сказать белорусам (я не говорю — украинцам или казахам), что им нельзя строить национальное государство, а нужно — «многонациональное», они только покрутят пальцем у виска. На аргумент «русские не позволят», последует, скорее всего, вопль «убирайтесь вон, русские оккупанты».

Поэтому, если экономически страны СНГ нуждаются в России больше, чем она в них, то с точки зрения идеологии, системы ценностей, ситуация обратная. Хромающая на обе ноги «многонациональная Российская Федерация» ищет, к кому прислониться, чтобы легитимизировать свое призрачное существование, оправдать бытие «многонациональной российской нации».

Именно отсюда берут начало попытки создать совместное государство с Белоруссией, а теперь и слух о совместном государстве с Казахстаном.

Бытие Российской Федерации, последней советской республики — это стремление к смерти, растворению в чем-либо «многонациональном». Сам по себе союз с тем или иным государством не страшен. Из содружества нескольких национальных европейских государств вырос Евросоюз. Но все же Франция — национальное государство французов, точно так же, как Германия — государство немцев. Между тем Россия — не есть государство русских. Перманентно пытаясь вступить в союз то с государством украинцев, то с государством казахов, «дорогие россияне» удивляются, что получают в ответ обвинения в империализме. Но ведь Россия — государство иной природы по сравнению с Украиной или Казахстаном. Пищевая пирамида народов — пережиток, свойственный феодальным империям прошлого. Неудивительно, что ее сохранение делает невозможным союз России с сопредельными странами, которые боятся раствориться в ее амебообразной «многонациональности». Отсюда и традиционная русофобия сопредельных стран. Как ни парадоксально, они относились бы к России лучше, будь она национальным государством, ведь тогда четко были бы определены ее границы и претензии.

Пока «пирамида народов» остается в неприкосновенности, роль русских принижена, а Россия не является национальным государством, соблазн вступить в какой-нибудь альянс, будь то Единая Европа или союз с Казахстаном, останется чрезвычайно сильным вектором в российской политике.

События на Ставрополье, приведшие к резкому росту межнациональной напряженности в регионе, вновь привлекли внимание к чеченской проблеме. Именно чеченцы постоянно оказываются «на острие» межэтнических конфликтов последнего времени. И это далеко не случайно.

На территории России проживает множество выходцев из кавказских республик. Проблемы, однако, возникают только с чеченцами. Дело не только в том, что они — «дети войны». Так можно назвать многих выходцев с Кавказа. Вспомним армян и азербайджанцев, чье многолетнее противостояние началось в далеком 1986 году, когда нынешняя чеченская молодежь еще даже не родились, вспомним многочисленные грузинские гражданские войны… Люди, принимавшие участие в этих конфликтах, на территории России вели себя смирно. Следовательно, аргумент о психологической травме, результатом которой является агрессия, следует отбросить. В конце концов, в чеченской войне участвовали со стороны России русские молодые люди. Однако проблем с ними не возникает.

На это можно ответить, что армяне и азербайджанцы вели войны между собой, а не с русскими и потому склонны вести себя прилично на территории «третьей страны». Дескать, проблемы с чеченцами связаны с тем, что чеченцы — единственный народ бывшего Советского Союза, воевавший непосредственно с Россией. Этот аргумент следует признать важным для понимания поведения чеченцев, но недостаточным. Иначе немцы, которые вели в XX веке самую кровопролитную из войн против нашей страны, неизбежно действовали бы так же, как выходцы из Чечни, однако этого не происходило и не происходит.

Основным истоком проблемы является неурегулированный статус Чечни. Кремль сделал ставку на режим Кадырова. Последний, с точки зрения нормального чеченца, должен выглядеть предательским.

В самом деле, они в течение десятилетия вели войну за независимость. Почти получили последнюю по Хасавюртовскому миру (отложенный статус и начало официальных переговоров о будущем республики через пять лет после подписания соглашения). Однако в войне 1999 года были побеждены, их вожди — уничтожены.

Кадыров может сохранять власть в Чечне, опираясь на поддержку федерального центра. Но для этого ему нужна легитимация в глазах простых чеченцев. Поэтому он, чтобы соответствовать образу чеченского «Ивана Калиты», должен поддерживать и продвигать чеченские интересы на всей территории России. Если Кадыров не будет всеми силами защищать чеченцев, он утратит легитимность, окончательно будет заклеймен как предатель. Чего он, само собой, не может себе позволить. Власти же России не хотят ссоры с Кадыровым, являющимся гарантом мира в Чечне. В результате — чеченские общины получили по всей территории России экстерриториальный статус.

Тут сторонники строгого юридического мышления спросят меня — разве существует закон, предоставляющий чеченцам экстерриториальность? Разве они обладают дипломатической неприкосновенностью или чем-нибудь подобным? Нет, отвечу я, формально вы совершенно правы. Закона такого нет. Но есть политическая практика, которая выше закона. В самом деле. Как правило, если чеченец совершает какое-нибудь громкое преступление, власти не запускают стандартный механизм наказания, согласно закону. Нет, они вступают в переговоры с представителями местных чеченских общин. Так было в Кондопоге, так было и в Ставрополе.

Легко заметить, что этот механизм выводит чеченцев из-под юрисдикции России.

Представим, что некий дипломат совершил преступление на территории РФ. Как будут действовать власти? Правильно, вести с посольством переговоры о лишении его дипломатического иммунитета и выдаче. Точно так же действуют они и в случае разногласий с чеченцами. Таким образом, при том что статус последних не закреплен юридически, фактически весь этот народ приравнен на территории РФ к дипломатам.

Из тезиса об экстерриториальности чеченцев мы извлекаем и понимание того, почему они стали вызывать всеобщее раздражение по всей России. В самом деле, конфликты были не только в Карелии и Ставрополе — то есть не только с русскими. Ранее представители чеченской общины ухитрились поссориться с калмыками, причем в самой Калмыкии (со схожими результатами). Так вот, естественно, что люди, над которыми не властен закон, стали проявлять агрессивность, тем паче, что у них есть для этого основания. Те же психологические травмы, нанесенные войной, не могут считаться основной причиной, но могут быть дополнительным поводом для агрессии.

Прочие кавказские народы, проживающие на территории России, не обладают статусом экстерриториальности и потому проблем с ними гораздо меньше. Представим, что некое уголовное преступление совершил бы выходец из Дагестана, азербайджанец, грузин или армянин. Разумеется, никто бы не стал вести переговоры с их общинами, тем паче — посольствами. Органы власти просто осуществили бы правосудие в соответствии с российскими законами. Естественно, что в этой ситуации представители Кавказа не претендуют на особое отношение и ведут себя мирно. Но чеченцев их специальный статус провоцирует на совершение противоправных действий. Действительно, если можно совершить преступление и понимать при этом, что тебе за него ничего не будет, что закон не властен, то почему бы его и не совершить?

Таким образом, проблемы возникают из-за экстерриториальности чеченцев и особого статуса Чечни в составе России. Возникает вопрос, как урегулировать возникшую ситуацию? Наилучшим выходом было бы, естественно, отменить неформальную договоренность об иммунитете чеченцев. Однако это ударит по позициям Кадырова и может даже привести к новому обострению ситуации в республике. Понятно, что в этом никто не заинтересован, точно так же, как никто не заинтересован и в сохранении нынешней ситуации, когда по всей России происходят стычки с участием чеченцев и коренного населения.

Решение может быть простое. Некоторые говорят, что необходимо предоставить независимость Чечне, поскольку это поможет выйти из кризиса в отношениях между чеченцами и другими народами России. Автору этих строк данная мера представляется сомнительной. Ибо при подобном подходе все чеченцы получат паспорта своего государства, сохранив российские, а лидеры общин станут консулами, таким образом экстерриториальность будет не ликвидирована, а закреплена. Что не в интересах государства.

Чеченцы уже получили достаточно в рамках репараций и контрибуций по восстановлению республики. Эту программу можно продолжать и далее, коль скоро федеральное правительство полагает, что деньги следует обменивать на мир. Однако следует заявить, что среди чеченцев могут быть плохие люди, которых нет никакой необходимости отстаивать и скрывать. Сами чеченцы должны пойти и согласится на это. Во имя своей же собственной безопасности, ибо кризисы в их отношениях с коренным населением множатся. Как показывает практика, чеченцы достаточно лояльно сотрудничают с властями, если такое решение принято их «старшими товарищами». Сейчас необходимо, чтобы сами чеченцы отказались от тактики укрывательства своих соплеменников, совершивших преступления. Да, я понимаю, что эти слова звучат слишком утопично. Но по сравнению с войной или по сравнению с предоставлением независимости (которая наверняка вызовет крупные проблемы — один переезд равен двум пожарам) все это — мала цена.

Если чеченцы не хотят повторения войны, они должны морально измениться и приспособится к законам российского общества. Иного пути нет. Альтернатива подобному сценарию — серьезный кризис внутри самой Чечни с трудно предсказуемыми последствиями. Если режим Кадырова не хочет этого, он должен сотрудничать с российскими властями в деле приведения чеченцев к повиновению российским законам.

Массовая драка между выходцами с Кавказа и националистической молодежью, произошедшая на Китай-городе, в очередной раз привлекла общественное внимание к проблеме межнациональных отношений.

Пока что эти отношения решаются элементарно: на государственном уровне — с помощью милиции, на уровне межличностном — с помощью «диалога двух арматур». Однако для меня это повод вспомнить о другой, совсем забытой проблеме — проблеме ассимиляции кавказцев в наше общество. Глупо отрицать, что как на российском Северном Кавказе, так и в ныне независимом Закавказье царят иные, непривычные нам нравы. И потому люди из этих регионов, волей судеб оказавшиеся в Москве и других крупных российских городах, нуждаются в том, чтобы им объяснили, как себя вести.

Когда мы слышим фразу «объяснить, как себя вести», мы представляем себе нечто вроде удара арбузной коркой по голове. Однако в действительности необходимы примеры для подражания, которые может дать культура. У нас сейчас много говорят о государственной идеологии, часто понимая под ней лобовую пропаганду. Дескать, «начальство» хорошее, враги наши — круглые дураки и так далее. Между тем гораздо нужнее сформировать образцы для подражания для тех людей, которые чувствуют себя изгнанными из социума, не знают, как себя в нем вести. В советские времена для таких создавались плакаты типа «выпил, сломал деревцо — стыдно смотреть людям в лицо». Между тем необходимо иное.

«Пока государство не займется выработкой моделей ассимиляции и трансляцией их в общество через механизмы культуры, наше общество будут потрясать национальные конфликты».

Когда американцы поняли, что выходцев из Латинской Америки в США становится все больше, они незамедлительно приняли меры. Возник попрыгун Рикки Мартин, мгновенно ставший звездой общемирового ранга. Латиноамериканцы были включены в список меньшинств. О них перестали отзываться с пренебрежением. На уровне имевшихся у американцев стереотипов «мексиканец» — это низкорослый усатый человек в сомбреро, непрерывно играющий на латиноамериканском аналоге балалайки и пьющий текилу. Но в 90-е все изменилось. Даже в мультсериале «Шрек» ввели кота, озвученного Бандерасом, каковой кот, разумеется, весь из себя сугубо положительный «испанец».

В советское время проблема меньшинств решалась просто. «Грузины» (а всех выходцев с Кавказа массовое сознание было склонно считать «грузинами») постоянно жили в «Грузии». По этой причине население России не сталкивалось с ними. В массовой культуре хватало комедийного образа смешного грузина в кепке-аэродроме и чуть ли не с барашком под мышкой. «Это что, баран? — Нет, баран в институте учится! Это — взятка!» Всегда готового сделать презент начальству, но, в общем-то, забавного и милого. Образ кавказца был похож чем-то на образ чукчи из советского анекдота, но для чукчи делался акцент на тотальную глупость («совсем деревня»), а для кавказца — скорее на обаятельную «дикость». Дескать, гость из дальней колонии, еще не набравшийся столичных нравов: «Я тетушка Чарли, я приехала из Бразилии, где в лесах много-много диких обезьян». Поэтому советский человек при виде «грузина» был склонен, скорее, улыбнуться. Национальные трения, вызываемые господством «грузин» на рынках, тем самым сводились к минимуму.

С выходцами с Кавказа образца 90-х годов не было и не могло быть никаких проблем. Они, как правило, не знали языка и потому были вынуждены «вариться» в своих национальных сообществах. Подобные сообщества всегда иерархизированы и не склонны вмешиваться в дела государства проживания. Просто потому, что уважаемым людям, их возглавляющим, не нужны проблемы, все ведут себя тихо и мирно.

Со временем, разумеется, иерархизированное сообщество распадется и превратится в меньшинство — полностью интегрированную в общество группу людей, как правило, весьма хорошо образованных, для которых их национальность будет своеобразным маркером. Но городские кавказцы находятся в промежуточной ситуации.

Появилась городская кавказская молодежь. Это уже не люди из глухого аула, которые не хотят и не желают ассимилироваться в городе просто потому, что его не понимают и в нем не живут. Это поколение молодых людей, получивших «городское» образование, но одновременно не знающее ничего, кроме своей «инаковости» этому миру. Инаковости хотя бы в том смысле, что их может остановить любой милиционер — просто за внешность. Поколение этих людей уже выросло, и ими надо заниматься. Иначе они могут заняться нами, если вы понимаете, о чем я.

Они — между небом и землей. Из собственных иерархических сообществ, возглавляемых уважаемыми людьми, они уже выпали. Просто потому, что знают русский язык, имеют образование. Это дает возможность интегрироваться в общество. Однако, хотя возможности для такой интеграции существуют, само общество и государство пока что не демонстрирует необходимых моделей интеграции. Эти модели следует придумать в ближайшее время.

Те же самые американцы, гении ассимиляции, блистательно построили свою систему. У них есть единая национальность — «американец». Есть «германец», «русский», но не в значении «национальности», а в значении страны исхода. Есть и религиозная принадлежность — католик, протестант, иудей. Евреи, кстати, проходят именно по религиозной графе. То есть еврей — это американец, исповедующий иудаизм. Соответственно, немец — это американец, чьи родители приехали в США из Германии. Механизм сложнее, чем наш, зато работает гораздо четче. Людям не надо отрекаться от государства, где они живут, в пользу своего народа, одновременно не надо отрекаться от народа в пользу государства. Все чувствуют себя американцами, все уважают своих живущих в Италии или России бабушек и дедушек.

Кавказские молодые люди, попав в русские города, часто становятся обычными «гопниками», и социальная разница между ними и какими-нибудь скинхедами в действительности невелика. Для таковых годится примитивная пропаганда — кино. Между тем у нас нет положительных образов кавказцев в кинематографе. Имеется в виду, не «террористов» или «смешных грузин», а именно «русских людей с кавказскими корнями».

И это очень большая проблема. Пока государство не займется выработкой моделей ассимиляции и трансляцией их в общество через механизмы культуры, наше общество будут потрясать национальные конфликты. Людей, желающих интеграции, гораздо больше, чем думают. Русское общество вполне толерантно для того, чтобы принять людей, которые разделяют наши культурные коды. Важно только начать работать с этими людьми и не пускать дело на самотек. Надо помочь им стать русскими. Тогда и молодежные драки арматурой станут явлением невероятным.

Нарушение международного права в случае признания Косово Европой и США нельзя назвать беспрецедентным. Более того, оно будет рутинным.

И ранее «державы» признавали независимость новых стран без всякого согласия со стороны материнского государства. Примерами тому полна история. Правда, в годы после краха СССР считалось приличным, чтобы независимость признало также и материнское государство. Но это всего лишь формальность.

Реальный результат признания Косово — отнюдь не крах мирового порядка, как утверждают многие эксперты. Формула остается прежней — «державы» признают молодое независимое государство, пусть даже вопреки мнению страны, от которой оно отделяется.

Прежде всего, будет изменен механизм принятия решений на мировом уровне.

Раньше ООН худо-бедно было тем органом, который принимал решения подобного рода от имени всего мирового сообщества. Во всяком случае, легитимизировал независимость, ведь всякая порядочная страна является членом этой уважаемой международной организации. Совет безопасности ООН обладает прерогативой решать международные конфликты и споры и, со всеми исключениями, авторитет этой международной инстанции признается всеми.

При новом раскладе единственной инстанцией, которая дарует суверенитеты, оказывается НАТО, то есть США и их союзники. Обойденными оказываются Россия и Китай, явочным порядком вычеркнутые из списка мировых лидеров.

И, пожалуй, именно исключение России из числа государств, принимающих решения и будет главным итогом признания Косово.

Западный мир демонстрирует, что РФ больше не является государством, с которым считаются. Россия окончательно списана в разряд стран, с которыми не совещаются даже по проблемам их собственной безопасности, даже по проблемам происходящего у их собственных границ. Торопливое вступление в НАТО Украины и Грузии — тому пример.

Разумеется, это серьезный удар. Но он вполне предсказуем.

Восьмилетка Путина была временем последовательного ослабления позиций России. Сначала РФ совершенно добровольно ушла со своих баз в Вьетнаме и на Кубе. Затем поддержала США в их антитеррористической операции, неизвестно зачем допустив появление американских военных баз на своем «заднем дворе» — в Средней Азии. Почти сразу же выяснилось, что Средняя Азия — больше не задний двор России, а пространство для большой игры США и Китая. Почти одновременно состоялись «оранжевые революции» в Грузии и на Украине, превратившие руководство этих стран в активных противников Москвы. Даже с Белоруссией Россия ухитрилась поссориться. Похоже, что Лукашенко уже не слишком надеется на Москву, проводя курс, скорее нацеленный на автаркию своего режима.

Все окончательно поняли, что с Москвой можно не считаться, никогда и ни в чем. Да, Кремль грозно хмурит брови и издает звуки, которые неопытные наблюдатели принимают за рычание. Однако когда дело доходит до реального отстаивания российских национальных интересов, лавочка быстро сворачивается. Россия неожиданно соглашается на позорные полукапитуляционные условия, на НАТО у границ.

Поэтому мнение Москвы больше не интересует мировое сообщество.

Другая причина — начавшаяся реструктуризация западного мира.

Причина тому, скорее всего, возвышение Китая.

Китайские коммунисты создали экономику, по размерам сопоставимую с экономиками США и ЕС по отдельности. Это означает, что либо США и ЕС объединяться для того, чтобы совместно контролировать мир, либо рано или поздно они будут вынуждены попасть в зависимость от быстро растущего китайского дракона. Похоже, на данном этапе США и Европа делают выбор в пользу сближения, поскольку взаимные ссоры двух сверхдержав могут идти лишь на пользу Китаю.

США длительное время препятствовали объединению ЕС, надеясь, что разъединенной Европой будет легче управлять. Теперь, после того, как Лиссабонский договор, подразумевающий создание в ЕС единого центра принятия решений, начал победное шествие по Европе, США видом решили сделать поправки в своем курсе по отношению к ЕС и принять ее в клуб равных.

Схема сделки проста. Европа пока что не имеет собственных вооруженных сил. Правда, президент Франции Николя Саркози призывает к их созданию. Но понятное дело, что они возникнут не сразу. А значит, объединенной Европе понадобится американский ядерный зонтик и американские войска в качестве гарантов европейских геополитических проектов.

США же, в обмен на лояльность к объединенной Европе, получают мощного союзника, опора на которого делает американское господство в мире на данном этапе фактически тотальным.

Союз Европы и США при главенстве американского президента (как верховного главнокомандующего самой мощной в мире американской армией и войсками всех стран НАТО) становится при таком раскладе однозначным мировым лидером, ибо объединяет практически все развитые страны с населением почти в миллиард человек и контролирует примерно 40 % мирового ВВП (Китай, по самым оптимистичным прогнозам — 15 %). Подобный союз, новая неформальная сверхдержава, может, конечно, единолично решать мировые проблемы, не оглядываясь на мнение Москвы (но считаясь с мнением Китая в Юго-Восточной Азии).

Разумеется, этот союз двух держав может оказаться сиюминутным и продиктованным моментом. В самом деле, Китай может продолжить свой экономический подъем, а руководство ЕС — взять курс на создание обособленной сверхдержавы, для чего Европе необходимы мощные вооруженные силы. Иначе говоря, потенциал для конфликтов имеется.

Но все это может быть в будущем. Пока же консолидированная позиция Запада по вопросу Косова, а также вступления в НАТО Украины и Грузии ставит под вопрос безопасность России и ее устойчивость в качестве государства.

Если Россия опять смолчит, если Россия в ответ на признание Косово не признает Приднестровье, Абхазию и Южную Осетию, то она окончательно перейдет в разряд держав третьего порядка.

Не помогут ни облеты американских авианосцев нашими самолетами, ни экспедиции бомбардировщиков к британским берегам. Уважают в мире лишь тех, кто четко отстаивает собственные национальные интересы.

Отнюдь не великодержавная Турция признает Северный Кипр вопреки мировому сообществу и прекрасно себя чувствует. Америка вынуждена считаться с турецкими интересами и в Ираке, где во многом из-за сопротивления турок до сих пор не возникло самостоятельное курдское государство. Почему бы России не последовать примеру… нет, я не говорю США, но хотя бы Турции?

Последовательная жесткая позиция по Косово и проблеме непризнанных государств усилит, а не ослабит позиции России. Пока что нас, видимо, считают легкой добычей, способной лишь пищать, но не показывать клыки. Нужно продемонстрировать мировому сообществу, что это не так. В противном случае нас просто съедят, как почти уже съели Сербию.

Если Россия четко и однозначно не покажет Западу, что он не должен вступать в сферу наших жизненных интересов, не продемонстрирует, что мы готовы отстаивать их в ближнем зарубежье и во всем мире, нам грозит очередной этап развала государства.

Сейчас избежать его легко — достаточно только твердо противопоставить Западу наши национальные интересы и продемонстрировать, что Россия готова бороться с теми, кто нарушает наши права и права наших союзников.

Сегодня Россия сталкивается с новым феноменом. На пространстве СНГ ей противостоят государства, полностью контролируемые извне, для который собственные национальные интересы вторичны, зато первичны интересы иностранных спонсоров. Грузия Саакашвили и Украина Ющенко являются такими государствами. И очень важно понять, как технологически возможно существование подобных государственных образований. Ведь российская внешняя политика, исходя из предпосылки, что имеет дело с независимыми государствами, постоянно промахивается и делает ошибку за ошибкой. Ибо хотя по форме данные образования и являются еще «национальными государствами», по сути они имеют принципиально иную структуру и являются неоколониями внешних сил, зачастую даже не государств, а крупных финансово-политических корпораций.

Почему страны Запада решили отказаться от колониализма в классическом смысле этого слова? Великие державы захватывали колонии не для того, чтобы тотально их контролировать. Они стремились не дать закрепится в колониях своим конкурентам. Однако уже в XX веке стало ясно, что существуют способы защитить зависимую территорию, не беря ответственность за ее внутреннюю и внешнюю политику. Не обязательно лезть в туземные дела, чтобы выкачивать нефть или добывать алмазы. Местный князек управится с подданными лучше, чем экспедиционный корпус. Когда в колониях развернулась битва за независимость, колонизаторы отступили. В обмен на сохранение своих интересов они передали власть местным вождям.

Одновременно произошла легализация и «нормализация» борьбы колонизаторов за власть в неоколониях. Более сильная неоколониальная держава может отнять колонию у более слабой, не прибегая к прямому военному столкновению. Это очень и очень выгодно. СССР и США во второй половине XX века сражались друг с другом на периферии мира — в каком-нибудь Вьетнаме, — причем о непосредственном военном столкновении неоколониальных держав речь не шла. Если бы противоборство двух сверхдержав происходило в начале XX века, война была бы неминуема. Переход к неоколониализму позволил избежать прямых столкновений между колониальными державами и снял угрозу мировых войн. Заодно сами колонии получили право выбора.

Современный неоколониализм — это рынок, на котором колония и ее возможный хозяин заключают рыночную сделку. Сильная держава может «докупить» колонию, а недовольная хозяином колония — попытаться сменить владельца, что отлично видно на примере стран СНГ.

Для возникновения неоколонии необходимо два фактора — движение навстречу друг другу колониальной элиты и страны-хозяина. Как правило, превращение в неоколонию соответствует воле местной элиты. Если мы вспомним пример Ирака, то после примерно месяца сопротивления режим пал, преданный собственным аппаратом. Но пример Ирака — крайний. Ведь американцы колонизовали это ближневосточное государство в стиле XIX века и быстро поплатились за отступление от канона.

Чем же был неугоден Саддам Хусейн? Своей независимостью и самостоятельностью. В западной политологии есть понятие «непредсказуемости». Когда о политике (например, Борисе Ельцине) говорят «непредсказуемый», это означает, что он не подконтролен. «Сегодня он с нами дружит, но неизвестно, что будет завтра». Запад (как и любой другой колонизатор) не хочет зависеть от милости туземных владык. Он хочет напрямую контролировать важные для него страны и ресурсы. А для этого не нужен тотальный контроль над территорией. Нужна лишь инфраструктура контроля, механизм, с помощью которого осуществляется внешнее управление.

Итак, для того, чтобы существовала неоколония, необходима инфраструктура контроля. Вопрос, как и что контролировать? Для того чтобы владеть страной, не обязательно захватывать ее целиком. Достаточно «держать»: а) систему кадров, б) систему коммуникаций, в) систему стандартов, г) систему внутреннего контроля. В обычной ситуации это означает контроль над спецслужбами, армией и экономикой.

Приведем пример. Советский Союз контролировал Польшу в конце 40-х — начале 50-х. Как это делалось?

а) Система кадров: многие члены правительства прошли советскую школу или длительный период времени прожили в Советском Союзе. Обычным правилом является «десантирование» в правительство неоколонии большого числа граждан метрополии. Либо уроженцев неоколонии, которые длительное время провели в метрополии. Например, учась в вузах. Или просто на службе в армии.

б) Система стандартов: навязывание советской системы хозяйствования («колхозы»). Она привела к разорению польского крестьянства, а впоследствии — к крупным социальным неурядицам. Через систему навязанных экономических стандартов осуществляется неэквивалентный обмен между неоколонией и метрополией. Плюс, конечно, навязывание советской системы образования и т. п.

в) Система контроля: спецслужбы целиком контролировались советскими агентами и часто действовали без согласования с местным руководством, во всяком случае, обладали высокой степенью автономии, выходя непосредственно на «советских товарищей».

г) Система коммуникаций: армию возглавлял маршал Рокоссовский. Одновременно в стране располагались советские военные базы.

Все четыре вышеперечисленные системы характеризуются одним свойством — способностью при определенных обстоятельствах действовать самостоятельно, напрямую взаимодействуя с метрополией вне контроля со стороны формального руководства неоколонии.

Когда президентом Литвы становится американский гражданин, для внимательного наблюдателя все становится понятным. В ту же Польшу и вообще Восточную Европу новые правители были завезены из Советского Союза. Димитровы и Ракоши — не более чем советские агенты, которые к тому же послушно умирали согласно воле Москвы (вспомним судьбы Димитрова, Готвальда, Чойбалсана и несть им числа).

Однако для контроля над местностью необходимы условия. Метрополия никогда не в состоянии подготовить достаточное количество кадров, которые бы знали соответствующую страну. Возникает проблема: необходимы местные жители-помощники. Обычно на эту роль избирается какое-нибудь «угнетенное меньшинство». Таковое есть всегда и везде. Обычно именно из этого меньшинства и формируются местные спецслужбы и/или карательные войска. «Им все равно нечего терять».

Итак, формула неоколонии такова: экономика по образцу метрополии + правительство из «проверенных товарищей» (то есть людей, как минимум обучавшихся в метрополии и/или имеющих с ней прочные связи) + контролируемые извне спецслужбы + военные базы метрополии на территории колонии. При соединении этих четырех факторов страну можно посыпать перчиком, провести демократические реформы, жарить в духовке до полного подрумянивания. Прошу к столу!

Если посмотреть на Россию 1991 года, то мы увидим, что значительная часть вышеприведенных условий была выполнена. России навязали «рыночные реформы» (то есть экономическую систему метрополии (Америки), каковая автоматически привела к «разворовыванию страны» (то есть неэквивалентному обмену со страной-хозяином). Далее, во главе страны встало правительство Гайдара, возникшее неведомо откуда. Однако спецслужбы захватить не удалось, и потому Россия сохранила частичную самостоятельность. Инфраструктуре контроля не удалось развернуться в полную мощь, поэтому на нашей земле нет пока иностранных баз.

Кстати, либералы четко осознают эту ситуацию. У либералов во всем виноваты «силовики». И правда, «силовики» — препятствие для полноценного развертывания инфраструктуры контроля.

Процесс, происходящий в странах СНГ, например, Грузии, связан с инсталляцией инфраструктуры контроля. Часто спрашивают, чем отличается Саакашвили от Шеварднадзе, если и тот и другой были настроены проамерикански? Ответ — проамериканская ориентация Шеварднадзе была связана с его «доброй волей». Проамериканская ориентация Саакашвили — политическая необходимость, поскольку его правительство полностью контролируется извне, на территории страны находятся иностранные военные советники, которые, можно не сомневаться, имеют власть над армией большую, чем сам грузинский президент. В правительстве сидят министры, всего несколько месяцев назад бывшие иностранными гражданами, да и сам президент обучался в США. При всем желании Саакашвили не может изменить проамериканский курс. Шеварднадзе же по силам было сделать это.

Многие страны СНГ стремятся установить у себя эту инфраструктуру, ибо не видят иного выхода из политического и экономического тупика. Вопрос только в том, успеет ли Россия вовремя стряхнуть с себя чуждый контроль, или ее противники успеют раньше и достроят инфраструктуру контроля до описанного выше идеала. Тогда Россия действительно превратится в неоколонию.

Если же стране удается сбросить инфраструктуру контроля, то она из неоколонии часто превращается в союзника своей бывшей метрополии. Например, те же страны Восточной Европы в 1956 году сбросили советскую инфраструктуру контроля и в результате стали младшими союзниками СССР, с мнением которых считались. До 1956 года это попросту было невозможным.

Малые государства заинтересованы в том, чтобы связать своих колонизаторов. Раз уж не избежать вхождения в крупные надгосударственные коалиции, рассуждают они, пусть оно осуществится на базе хотя бы формального равноправия с колонизаторами. Участвуя в блоке, малые государства заставляют колонизаторов взять на себя ВСЮ ответственность за их экономику и безопасность. И одновременно получают часть «пакета акций» в блоке. Что дает возможность самим поиграть в колонизаторов и забросить сеть инфраструктуры контроля вовне.

Польша, войдя в ЕС, становится активным посредником и проводником неоколониальной политики на Украине. Своего рода оператором инфраструктуры контроля со стороны Запада. Это, конечно, смешной феномен. Как же можно быть «колонией неоколонии»? Но в истории и не такое бывало. Например, Папуа — Новая Гвинея была колонией Австралии, а та, в свою очередь, — британским доминионом. В этом раскладе поляки — уже не неоколония, но младший партнер Франции и Германии, доминион Единой Европы.

Таким образом, формирование стратегических блоков на геокультурной основе является естественной контрстратегией против распространения режима внешнего управления и обеспечивает относительную защиту как от превосходящих колонизаторов, так и от мобильных «новых кочевников». Напомним, что объединение Европы началось с атак Сороса на европейскую валютную систему (то есть с попыток поставить под контроль экономику Европы). Пришлось вводить евро, раз уж не хотелось выступать от раза к разу жертвами международных благотворителей и филантропов. Сегодня филантроп столуется в Грузии и даже платит зарплату местному правительству. Грузия слаба и не может дать отпора.

Вне последовательной блоковой политики малое государство почти наверняка станет неоколонией — слишком малы ресурсы для защиты, слишком сильны внешние противники. Но создавая межгосударственные союзы, страны мира ослабляют влияние чуждой инфраструктуры контроля, одновременно формируя свою собственную.

Страны СНГ либо создадут систему взаимного гарантирования суверенитета (как своего рода профилактику от внешнего управления через внедренную инфраструктуру контроля), либо будут поодиночке «съедены» новыми колонизаторами. Как говорили перестройщики, при всем богатстве выбора иной альтернативы нет.

Проблема непризнанных государств — результат распада Советского Союза. Колониальные европейские империи испытывали сходные проблемы в процессе расставания со своими владениями.

Всегда находились силы, которые хотели сохранить подданство империи. А сама империя была заинтересована в контроле над наиболее экономически выгодными территориями. Поэтому колониальные империи часто разделяли свои бывшие колонии на две части: а) национальное государство, получавшее независимость, 6) зависимое от империи государство, на территории которого находились важные стратегические объекты (нефтяные скважины, порты и т. п.).

Ирак был британской подмандатной территорией. Кувейт был британским протекторатом, в культурном и экономическом смысле — частью Ирака. Однако благодаря значительным запасам нефти и ключевому географическому положению Кувейта, англичане приняли решение сохранить свой контроль над этим государством. В итоге Кувейт получил независимость значительно позже Ирака и как государство был создан в интересах Англии.

Великобритания не хотела терять контроль над важным регионом, а кувейтская княжеская семья — власть и деньги. В результате они договорились, и территория Кувейта не досталась Ираку. Аналогичная ситуация сложилась с султанатом Бруней. Хотя в процессе деколонизации Малайзии он, очевидно, должен был войти в ее состав, англичане выхлопотали независимость для своей бывшей колонии.

Традиционные для распадающихся колониальных держав проблемы в случае с СССР наложились на специфические советские. Что я имею в виду? При распаде колониальной империи метрополия всегда сохранялась. Люди, которые ориентировались на Британию, могли уехать в Англию, получить поддержку от имперских структур.

История распада Советского Союза гораздо печальнее. Непризнанные государства на территории бывшего СССР ориентировались на Советский Союз и на советскую имперскую идентичность. Особенно хорошо это видно на примере Приднестровья, где молдаване, русские и украинцы живут в условиях межнационального мира и совместно сопротивляются присоединению Приднестровья к Молдавии, а Молдавии к Румынии.

Однако Советский Союз распался, а Россия, основная его правопреемница, отказалась от советской идентичности. В результате непризнанные государства ориентируются на распавшуюся советскую идентичность. Непризнанные государства СНГ апеллируют к империи, которой нет.

Если Великобритания, опираясь на свой имперский авторитет, обеспечила ориентированным на себя государствам и народам сравнительно высокий статус в мировом сообществе, суверенитет и всеобщее признание, то Советский Союз не смог этого сделать для непризнанных государств, потому что к тому моменту уже не существовал. Это чрезвычайно важное обстоятельство определило всю дальнейшую историю непризнанных государств.

В классическом сценарии империя имела возможность торга с нарождающимися национальными государствами, имела возможность давления на национальные государства. К сожалению, в нашем случае, это было не так. Советские республики отделились от СССР и не дали советскому руководству отстоять интересы людей, ориентированных на СССР. В конце концов, от СССР отделилась и сама Россия, что почти так же смешно, как если бы от Великобритании отделилась Англия.

Расторжение «брака» между метрополией и новыми независимыми государствами не сопровождалось «дележом имущества».

Непризнанные государства не получили от нашей страны должной поддержки. Они являются осколками Советского Союза, а их население напоминает «французов Алжира» или еврейских колонистов на территории Палестины. Они ориентируются на «свое» государство, однако СССР уже нет. Абхазия и Приднестровье вынуждены защищать те ценности, от которых отреклась сама Россия.

Россия не способна эффективно работать с непризнанными государствами в СНГ, поскольку таковые возникли и на ее территории. Речь идет о Чечне, а также Башкортостане, Татарстане, Калмыкии — государственных образованиях, близких по статусу к непризнанным государствам. Если бы Россия установила дипотношения хоть с одним непризнанным государством за пределами своей территории, это могло бы послужить поводом к дипломатическому признанию, например, Чечни.

Мы не можем вернуться к модели покровительства непризнанным государствам на базе имперской идентичности, прежде всего потому, что мы сами отказались от этой идентичности. Россия — правопреемник долгов Советского Союза, но не его славы. Что же делать?

В странах СНГ существует несколько непризнанных государств. Россия может помочь им добиться признания, но уже не со стороны международного сообщества, поскольку последнее никогда не признает их независимыми — момент упущен.

Россия не может покровительствовать непризнанным государствам, но она может покровительствовать их «непризнанным народам». То есть проводить в отношении Приднестровья и Абхазии ту же политику, которая могла бы проводиться в отношении русского населения Латвии.

Россия может содействовать вхождению непризнанных государств в состав нынешних государств СНГ, при условии сохранения за непризнанными государствами автономного статуса, гарантий этого статуса со стороны России (по модели Карского договора) и сохранения на их территориях российских военных баз. В итоге непризнанное государство становится частью признанной федерации и возвращает себе легитимность. Россия же при реализации данного сценария сохраняет оптимальный для себя уровень присутствия в соответствующем регионе.

Инициатива президента Украины Виктора Ющенко и президента Грузии Михаила Саакашвили о начале формирования Балто-Черноморско-Каспийского союза повергла российские элиты в состояние легкого ступора. Геополитики давно говорили о создании подобного союза, призванного изолировать Россию от Европы.

«Балто-Черноморско-Каспийский союз» стал американским ответом России и ее последним шагам по укреплению своих позиций в Евразии. В последние месяцы российское руководство несколько дистанцировалось от Запада. Резко интенсифицировалось взаимодействие с Китаем в рамках Шанхайской организации сотрудничества. Организация потребовала вывести американские войска из Центральной Азии. Между тем США считают этот регион ключевым. Ведь именно страны Центральной Азии контролируют каспийские нефть и газ. Расположив военные базы в регионе, можно легко оказывать давление на «мягкое подбрюшье» России (т. е. транспортный коридор из центральной России в Сибирь и на Дальний Восток). А также держать под прицелом Уйгурский автономный район — потенциально мятежную китайскую провинцию, в которой основное население составляют не китайцы, а тюрки-уйгуры.

Вопрос о том, какие государства войдут в состав Балто-Каспийско-Черноморского союза, пока остается дискуссионным. Разумеется, в него должны войти инициаторы — Грузия и Украина. Кроме того, Литва и Польша также настроены проамерикански и могут присоединиться к союзу. Итак, весьма вероятными членами союза являются Грузия, Украина, Польша и Литва. Проявляют интерес и другие государства Прибалтики. Однако этих государств недостаточно для того, чтобы создать союз. Для его создания нужен Азербайджан, который играет роль «пробки» в каспийской бутылке. Только через его территорию может идти нефтепровод в Среднюю Азию, поскольку Азербайджан зажат между территориями двух стран, недружественно относящихся к американским геополитическим экспериментам — Ирана и России. Азербайджан пока колеблется, несмотря на то, что проамериканская оппозиция грозит президенту Ильхаму Алиеву свержением по оранжевому сценарию.

Слабы позиции союза в Средней Азии. После бунта в Узбекистане президент Ислам Каримов потребовал вывода с территории страны американских войск, чем, понятно, не улучшил отношения с Америкой. Настороженно к США относится и казахский президент Нурсултан Назарбаев, которому предстоят перевыборы и которого не прельщает оранжевая революция. Маленькая Киргизия после недавней революции сохранила на своей территории американские войска, несмотря на давление Москвы и Пекина. Но она вряд ли сможет игнорировать мнение Узбекистана, Казахстана, Китая и России сразу. А все четыре государства, как уже говорилось выше, относятся к присутствию США в регионе крайне недружественно.

Таким образом, Балто-Черноморско-Балтийский союз «подвисает». Он представляет собой альтернативу укреплению российского влияния на пространстве СНГ, выразившегося в укреплению российско-белорусского союза, а также совместных со среднеазиатскими республиками попытках изгнать США из Средней Азии. Однако без сильных позиций на Кавказе и в Средней Азии подобный союз будет слишком хлипок.

Пока создание союза — не более чем «шпилька», призванная вызвать раздражение Кремля. Однако предполагаемое объединение, даже в своем нынешнем куцем виде, все же может решить некоторые важные задачи.

Первая — дистанцирование государств союза от России при поддержке Польши, которая неформально берет на себя роль ходатая за страны союза перед Евросоюзом и США. Вторая — решение проблемы непризнанных государств. Напомним, что в Грузии таких государств два — Абхазия и Южная Осетия. Оба контролируются Россией, что серьезно мешает Саакашвили в деле установления своих порядков на территории Грузии, серьезно подрывает и международную договороспособность тбилисского правителя — ведь трудно заключать договоры, когда ты не контролируешь часть территории собственного государства.

Аналогичное непризнанное государство есть и у границ Украины — это Приднестровье. Несмотря на то, что этот регион формально входит в состав Молдавии, Украине соблазнительно установить над ним собственный контроль (когда-то Приднестровье именовалось Молдавской Автономной республикой в составе Украины). А для этого требуется выдавить из Приднестровья российские военные базы. Таким образом, возможна кооперация Украины и Грузии по этим вопросам.

А если финансируемая Западом оппозиция сможет свергнуть нынешние правительства Азербайджана, Казахстана и Узбекистана, и сделать эти государства «оранжевыми», то, в этом случае, они, конечно, изменят свое отношение к Балто-Черноморско-Каспийскому союзу. В случае вступления в него Казахстана и Азербайджана (в перспективе — Узбекистана) союз превратится в полноценное межгосударственное образование и сможет сыграть заданную для него роль — оттеснить Россию от каспийской нефти, а также теплых морей. Скорее всего, на это и надеются организаторы союза.

«Украинский вопрос» в российской политике имеет сравнительно недолгую историю. Создание независимого Украинского государства не было воспринято всерьез ни политической элитой, ни гражданами двух стран. «Курица не птица — Украина не заграница» — говорили в народе, а руководители двух стран долго не могли договориться о разграничении сфер влияния. Украина противопоставляла себя России по большинству политических проблем.

Попытки Украины противодействовать России на постсоветском пространстве имеют глубокие корни, только на первый взгляд лежащие в сфере геополитики. Создание в рамках СНГ антироссийского блока ГУУАМ в свое время чуть не привело к развалу содружества. Хотя, конечно, существовали силы, которые подталкивали Украину к созданию подобных организаций (а Украина — естественный лидер этого объединения просто в силу подавляющего превосходства над остальными странами ГУУАМ по численности населения и территории). Однако для Украины участие в антироссийских блоках не могло быть приоритетом национальной политики в силу того, что у нее нет серьезных, системных противоречий с Россией и ее союзниками. В отличие от Украины, Азербайджан находится в постоянном конфликте с союзной нам Арменией, у Молдавии проблемы с Приднестровьем и находящимися там российскими войсками, Грузия противостоит России из-за проблем с Южной Осетией и Абхазией, Узбекистан был недоволен российским военным присутствием в Таджикистане и т. п.

Между тем, споры России и Украины по территориальному вопросу в данный момент затихли. Статус Крыма и Черноморского флота определен межправительственными соглашениями. Однако борьба за Украину, в сущности, только начинается.

«Украинский вопрос» четко связан с процессом становления украинской нации и, в частности, процессом ее самоидентификации. Истории Украины и России за редкими исключениями совпадают. Киев — «мать городов русских». Украинец Гоголь — великий русский писатель. Первоначально центром Русской православной церкви был Киев, и там же находился митрополичий престол. Его переезд по маршруту Киев — Владимир — Москва может с определенной точки зрения рассматриваться как вынужденная мера, своего рода «авиньонское пленение» русской православной церкви. Естественно, что на фоне общих государственных деятелей, таких, как киевские князья, и общих деятелей культуры, таких, как Гоголь и Булгаков (последний долгое время жил в Киеве), — собственно украинские политики и писатели «не смотрятся». Можно убедить людей, что Мазепа сражался за правое дело, но невозможно доказать, что он был фигурой, более значимой в историческом масштабе, чем Петр Первый. Можно сказать, что Гоголь «продался москалям» и потому нельзя считать его украинским писателем, однако нельзя утверждать, что на Украине найдется хоть один прозаик, превзошедший его по таланту.

Противостояние Москве и «москалям» показывает, что украинское руководство пыталось оформить национальное самосознание через механизм «негативной самоидентификации». Кто такой украинец? — Украинец — это не «москаль». Подобные тенденции были особенно сильны на «заре украинской государственности». Украина выступала против любых предложений России, даже тех, которые были ей объективно выгодны. Однако «энергетический заряд» подобной «негативной самоидентификации» не мог сохраняться долго. С течением времени Украина должна найти свое собственное определение, кто есть «украинец» и чем он отличается от «русского». В последнее время «негативная самоидентификация» стала давать сбои. Никто уже не обвиняет москалей в том, что они «едят наше сало». Кравчук покинул свой пост. Украина имеет множество связей с Россией. Самое время подумать о позитивном варианте национальной самоидентификации. И здесь особую роль может сыграть религия. Недаром Украину посетил папа римский Иоанн Павел Второй. В зависимости от принятия той или иной религиозной системы из украинцев могут получиться совершенно разные нации. Вариантов положительной самоидентификации через религию может быть несколько:

— Украинцы становятся католиками. Украинец = поляк.

— Украинцы становятся греко-католиками. Украинец = поляк «православного обряда».

— Украинцы принимают православие в версии Украинской автономной православной Церкви (не признается каноническими православными церквями). Украинец — антирусский и антикатолик одновременно (учитывая большую численность представителей данной церкви в Канаде — скорее протестант!)

— Украинцы принимают православие в версии Украинской православной церкви Киевского Патриархата (неканоническая, откололась от РПЦ в начале 90-х). Украинец — антирусский и антикатолик одновременно (в данном варианте создается негативная самоидентификация через религиозный механизм).

— Украинцы принимают православие в версии Украинской православной церкви Московского Патриархата (имеет автономию в соответствии с Уставом РПЦ и Патриаршим Томосом). Украинцы=малороссы, «автономные русские».

— Украинцы принимают православие по версии канонической автокефальной Украинской православной церкви (которая может быть создана только с согласия Русской православной церкви). Украинцы = часть православного мира, братья по вере русским, противники католикам.

Итак, существуют три пути самоидентификации через религию — принятие той или иной формы католичества, восстановление связи с Московской Патриархией и каноническим православием, противостояние им обоим одновременно (фактически, скрытый протестантизм, близкий к его англиканской версии). Или, если сформулировать еще жестче, — либо украинцы становятся католиками (и тогда крен в сторону Польши и католического мира), либо остаются православными (и тогда крен в сторону России). Кроме того, существуют два варианта идентификации через неканонические православные церкви — либо «украинство» вместе с УАПЦ, либо создание негативной самоидентификации на новом, «религиозном» витке (в случае победы УПЦ КП). Последнее, впрочем, маловероятно. Еще менее вероятно создание на Украине собственной канонической автокефальной церкви. Внешне ситуация кажется безвыходной.

Цели России в данной ситуации очевидны — предотвратить сценарий, при котором положительная самоидентификация Украины будет проведена на базе антироссийской политики. Кроме того, важно добиться, чтобы Украина осталась союзником России. Для этого нужно изменить статус Православия прежде всего в самой России, сделать его наднациональной интегрирующей силой в рамках СНГ. Легко заметить, что потенциально Русская православная церковь таковой и является. Ее каноническая территория — вся территория бывшего СССР, за исключением Грузии. В Грузии, кстати, недавно был заключен конкордат между церковью и государством, предоставивший грузинской церкви особый правовой статус. Почему бы не проделать то же самое и в России? Тогда РПЦ перестанет быть сугубо «москальской» организацией, появится своего рода «православный Ватикан», который сможет объединить верующих всего СНГ, не боясь обвинений в связи с каким-то отдельным государством. Национальный подъем на Украине и сохранение ее исторической связи с Россией напрямую зависят от статуса РПЦ. Если его повысить, Украина может быть интегрирована в единое православное пространство на территории СНГ без ущерба для своей национальной идентичности.

Всякий раз, когда НАТО приближается к нашим границам, правительство нахмуривается. Так было всегда. Вспомним первый этап расширения НАТО на восток. Тогда речь шла о принятии в альянс стран Восточной Европы, бывших членов Варшавского Договора. Москва тогда грозно нахмурилась и сказала добродушному Западу много язвительных слов. Запад, впрочем, и бровью не повел. Расширение Североатлантического альянса состоялось в положенные сроки. В чем же дело?

А дело в том, что Москва в действительности вовсе не борется против расширения НАТО (в нашей реальности — уже на территорию СНГ за счет Украины и Грузии). Кремль лишь пытается удержать остатки собственного престижа за рубежом, и что гораздо важнее, внутри страны. Грозно хмурящий брови Кремль, борзо ездящие по грязюке российские танки, со свистом рассекающие небеса ракеты, все преследуют одну цель — пропиарить мозг российскому населению, а если возможно, то и мировой общественности.

Схема пропиаривания проста. Запад принимает решение об очередном наступлении на зону российских интересов. Россия же ничего возразить не может. Прежде всего, потому, что путинская политика последних восьми лет привела к чудовищному ослаблению российских позиций на пространстве СНГ. Что ж, доброе НАТО лишь заполняет вакуум, ленивой тушей подползая к российским границам, беря в свои добрые руки контроль над бывшими союзными республиками.

Что может противопоставить Россия тотальному наползанию НАТО? Ничего. Но старая аппаратная пословица гласит — если не можешь остановить процесс, его нужно возглавить. В итоге появление натовских ПРО в Восточной Европе и вопрос о расширении НАТО превращается в предмет пиарного торга.

Главное — продемонстрировать, что Кремль еще что-то может. На первом этапе Москва долго хмурилась и сурово покашливала в приемной западных владык. Правда, реально и пальцем не шевельнула для того, чтобы спасти остатки своего влияния в бывшем Варшавском блоке. Что ж, за хорошее поведение московским столоначальникам был дарован Совет Россия — НАТО — не имеющая никакой власти консультативная структура, удел которой — время от времени собираться и заниматься ничего не значащей болтовней.

Зато создание Совета Россия-НАТО крайне важно для пропиаривания несчастного российского населения. Которое будет думать, что правительство одержало великую победу, получив в зубы очередной «консультативный совет» в обмен на натовские войска вдоль российских границ.

Сегодня нам рассказывают, о том, как перевооружается наша армия. Какие новые танки и самолеты получат войска в текущем году. Хочется верить. Вопрос лишь в том, почему за годы путинского нефтяного бума не было предпринято почти ничего для восстановления наших Вооруженных сил. Хочется верить в искренность нынешних властей, запоздало обративших внимание на «защитников Отечества». Однако даже если войска реально получат обещанную им технику, на создании армии нового строя, с современным оружием и не деморализованным безденежьем офицерским корпусом понадобится время. Между тем Запад, скорее всего, ждать не станет. США и их союзники могут прийти на пространство СНГ не «завтра», а уже «сегодня». И ответить им по большому счету нечем.

Однако проблема шире, чем может казаться. Да, современная Россия слаба, но бог бы с ней. В конце концов, слабость при рациональном управлении можно преобразовать в силу. Большевики за очень короткий исторический срок подняли Россию из руин революции просто потому, что понимали, что ином случае их режим и они сами обречены на гибель. Проблема как всегда, состоит в отсутствии политической воли, а ее причина — в парализующем воздействии идеологии, угнездившейся во многих головах. Эта идеология бездействия, опирающегося на окостеневшее представление о собственном величии.

Адепты этой идеологии, нахмурившись, говорят — «а нам не надо, не больно то и хотелось». «Нам не надо» — застарелая болезнь московской интеллигенции. В 80-е плели, что «нам не надо Советского Союза». В 90-е они говорили, что «нам не надо Восточной Европы». Сегодня сообщают, что СНГ России «не больно то и нужно». И 80-е, и 90-е, и в 2000-е я спрашивал их: «Когда же вы скажете, что «нам не нужна Москва»? «Нее, — усмехались они, — Москва-то нам нужна». — «А почему?» — «А по кочану».

Эта странная идеология досталась нам в наследство от советского режима. Последний, кажется, всерьез убедил большую часть населения, что у нас всего много, всего вдосталь, всего всем всегда хватит. И потому мы можем свободно и счастливо раздаривать соседям «кемски волости», ибо у нас их больше, чем звезд на небе. Вернее, сам то режим так не считал, но граждан так воспитывал. В итоге получилась забавная смесь — хорошие люди, настоящие патриоты России в теории, при столкновении с практикой совершенно искренне (а вовсе не потому, что их облучает икс-лучом злое ФСБ) советуют «отдать все» и не заморачиваться.

Можно, конечно, отвергнуть эту идеологию как пустяк. Она и впрямь недостойна внимания, в ней нет ничего, кроме самолюбования и склонности к капитулянтству. Проблема однако в том, что этой же идеологией вплоть до последних лет была поражена власть. Довольно высокопоставленные эксперты рассуждали в момент, когда российское правительство делало все, чтобы отдать Аджарию Саакашвили, что Аджария нам совсем не нужна, а вот добрый друг России батоно Михаил наведет там порядок. Та Россия получила проблемы стократ большие, нежели имелись бы в случае сохранения Аджарии.

Носитель идеологии «нахмуривания» всегда готов к тотальной сдаче позиций страны. Он требует просто, чтобы ему эту сдачу красиво обосновали. То есть по телевизору должны сказать, что мы не просто сдаем военную базу, но уходим из ненужной нам заморской страны для того, чтобы строить домики для бездомненьких офицеров.

Так что идеология «нахмуривания» и вытекающая из нее постсоветская политика повсеместной сдачи позиций вовсе не безобидны, как кажутся. Хочется в очередной раз надеяться, что российское руководство извлечет уроки из катаклизмов последних 15 лет. Но для этого нужно изжить идеологию «нахмуривания» и четко артикулировать российские национальные интересы. Пока этого нет, процесс мягкого «наезда» Запада на Россию будет продолжаться.

Что такое Большая восьмерка? Это тусовка, пикник Больших дядь. Так видится дело «В зеркале СМИ». На Западе привилегией быть поп-звездами и политиками одновременно обладают лишь особы королевской крови.

«Принцы Чарлзы» охотно (или не очень) позируют желтой прессе, а последняя сообщает восторженной публике последние сплетни из жизни сановных кумиров — какое платье было на герцогине Корнуоллской, какого цвета сумочку предпочла английская королева, в какой Ирак отправится или не отправится героический принц Гарри и тому подобное. Но раз в году, на съездах Большой восьмерки солидные политики, вершители судеб мира, неожиданно также становятся персонажами светской хроники.

Что, впрочем, неудивительно.

Большая восьмерка — неформальное объединение ведущих стран Запада, многие договоренности, достигаемые в ходе ее заседаний, не доводятся до сведения СМИ. Поэтому прессе приходится обсуждать события светские. В этом году таким событием стало пищевое отравление американского президента Джорджа Буша. Внимание мировой общественности было приковано к покоям американского лидера, но он к счастью, быстро поправился и восьмерка продолжила работу.

Из происходящего вокруг нее для нашей страны актуальны: сенсационное заявление Владимира Путина о готовности «поделиться» с США РЛС в Азербайджане с целью отслеживания запусков иранских ракет и заявление Тони Блэра с угрозами, что английский бизнес покинет Россию, если последняя не подтвердит своей приверженности демократии.

Начнем с поведения Блэра, как с менее серьезного. Многие наблюдатели сочли, что за поведением английского премьер-министра стоит желание пролоббировать интересы британских нефтяных компаний, которые недавно были обижены при выделении лицензий на российские месторождения. Вполне возможно, что так оно и есть. Но в общем политическом контексте важно иное.

Для западных лидеров было важно продемонстрировать обеспокоенность развитием демократии в России, но при этом не поссорится с Кремлем. Как это сделать? Да очень просто — возложить обязанность отчитать Россию на британского премьера. С него взятки гладки — уже в текущем месяце его сменит министр финансов Гордон Браун, единственный претендент на пост лидера лейбористской партии. Поскольку последняя контролирует палату общин британского парламента, это означает автоматический переход власти к новому лидеру минимум на два-три года. Без пяти минут отставник Блэр с честью выполнил возложенную на него миссию. Он раскритиковал Россию в резких выражениях и западным критикам теперь нечего предъявить Большой восьмерке — она вступилась за демократию. Но российскому президенту грех обижаться, ибо все понимают, что Блэр просто выполнил протокольную обязанность.

Вообще, несмотря на предшествующую резкую критику политики США и Запада со стороны Владимира Путина, лидеры восьмерки демонстрировали редкую умиротворенность в отношении российского президента. Даже с Саркози, которого из-за резких заявлений в период выборов сочли антироссийским настроенным, выглядел дружелюбно.

Впрочем, главной темой саммита большой восьмерки для России послужило предложение Владимира Путина к США совместно использовать Габалинскую РЛС для обнаружения пусков иранских ракет. Напомним, что ранее российский президент резко протестовал против намерения США разместить в Польше и Чехии средства ПВО, будто бы направленные для защиты Европы от ракетного нападения со стороны Ирана и Северной Кореи. Абсурдность подобной защиты самоочевидна — у Ирана пока что никаких ракет нет, как и нет пока ядерного оружия. У Северной Кореи видимо есть и то, и другое, но для нее было бы глупостью нападать на Европу, расположенную на другой стороне земного шара.

Предложение российского президента вызвало замешательство в правящих кругах Запада и восторг российской прессы, расценившей его как победу над американцами. Действительно, Путин поставил США в неудобное положение. Рушится вся риторическая линия защиты, которую США озвучивали в последние несколько месяцев. Америке придется либо открыто признать, что ПВО в Польше и Чехии направлено против России, или пойти на попятный. Так, во всяком случае, рассуждают те, кто одобряет заявление российского лидера.

И действительно, заявление Путина можно оценить как дипломатический успех. Но, к сожалению, этот успех в длительной дипломатической войне не может обеспечить победу. Победа в дипломатии возможна тогда, когда та или иная страна обладает достаточной военной силой для того, чтобы ее гарантировать. В противном случае дело ограничится лишь порханием бумаг, ибо голос посла тем слышнее, чем больше пушек за его спиной.

С пушками у России проблема. Соединенные Штаты, конечно, потерпели дипломатическое поражение. Но ведь это поражение — риторическое, бумажное, его легко обойти, например, сохраняя прежнюю линию на установку ПВО в Польше и Чехии. А объяснять сие стремление, например, чрезмерной близостью азербайджанской РЛС к территории Ирана, дескать, страшные иранские ракеты мигом долетят до нее и уничтожат. Или устаревшим оборудованием на российской РЛС. Или, как в старинном анекдоте, еще «тысячью причин». Да, Россия в этом случае получит возможность говорить, что американо-восточноевропейские военные приготовления направлены против нее. Но что с того, это будет лишь сотрясением воздуха. Россия угрожает в случае появления РЛС в Польше и Чехии нацелить свои ракеты и на них. Да, угроза серьезная, но в случае войны между Россией и западным блоком Европа так или иначе окажется театром военных действий, так что вряд ли перенацеливание ракет произведет должное впечатление на восточноевропейские элиты, полностью уверенные в необходимости военного «зонтика» со стороны могучих США.

Поэтому главный вопрос — готова ли Россия действовать в ответ на американские военные приготовления. Например, выйти из договора о фланговых ограничениях в Европе. Это пока не ясно. Похоже, Запад считает, что Владимир Путин угрожает серьезными мерами в полемическом запале, дескать, успокоившись, он не станет предпринимать ничего. А раз так, с ним обращаются мягко, примерно как с елочной игрушкой. Похоже, Запад уверен, что сумеет «протащить» все нужные себе решения даже без согласия России или, что хуже, в ситуации, когда она будет громко протестовать.

Выборы — это борьба за власть.

Красочная битва за выдвижение кандидатов на пост американского президента от демократической и республиканской партий привлекает большее внимание российской аудитории, чем наши собственные выборы. Что, впрочем, неудивительно, учитывая, что результаты их заранее известны даже малым детям.

Но вот за что Дмитрия Медведева не любят кандидаты в президенты США?

Хиллари Клинтон не сразу смогла произнести фамилию Медведева в ходе предвыборных дебатов с Бараком Обамой, а произнеся, подвергла резкой критике, назвав его вручную отобранным преемником (hand-picked successor), человеком, которого Путин поставил на должность, контролирует и который, следовательно, будет обладать весьма незначительной независимостью. Вообще, словосочетание «hand-picked successor» в отношении Медведева в последние дни стало на Западе, кажется, общепринятым.

При упоминании Медведева обязательно всплывает и эта колкая фразочка, которая на русский переводится обычно как «ручной преемник».

Ранее в отношении Медведева ее употребил сенатор Маккейн, практически гарантировавший себе выдвижение кандидатом на пост президента от республиканцев. Выходит, у республиканцев и демократов не просто сложился негативный консенсус относительно России, похоже, консенсус есть и относительно фигуры преемника российского президента — и этот консенсус, на первый взгляд, негативный.

Впрочем, быть может, мы уделяем излишнее внимание мелочам? В конце концов, стоит ли судить о политике такой крупной страны, как США, по отдельным фразам отдельных кандидатов в президенты?

Полагаю, что стоит. Тем паче, что фразочка, которая пошла гулять по СМИ с легкой руки американских политиков первого ранга, не очень хорошо помнящих фамилию преемника Путина, но зато твердо знающих, что он «отобран вручную», как лучшие сорта кофе, может быть далеко не случайной.

Сделаем отступление.

Чем авторитарнее режим, тем большее значение играет психология лидера. Это понятно. Ведь в демократической стране, даже если вождь — неуравновешенный дурак и псих, на него найдется управа в лице парламента, Верховного суда, газет да и просто «независимого общественного мнения». В стране с авторитарным типом лидерства все сложнее. Правителя ограничивать некому. Поэтому элементарные психологические трюки, вроде лобовой лести или комплиментов новому платью супруги, могут играть важную государственную роль. Вспомним, например, эпоху Горбачева. Меченый генсек имел свойство таять от похвал в западной прессе. Да и жене его, надо думать, нравилось читать, как сильно (и в лучшую сторону) отличается она от «половин» прежних советских руководителей. Ведь те держались в тени своих мужей и не догадывались носить модные шмотки.

Так вот, лесть не довела СССР до добра. Историки до сих пор не могут понять, почему Горбачев отказался от роспуска НАТО (предлагаемого ему в обмен на объединение Германии). Возможно, были закулисные договоренности. Но возможно, сыграла свою роль и безудержная лесть: Горбачев поверил в свою историческую миссию, в то, что ему суждено стать «лучшим немцем» даже не после Бисмарка, а после Лютера.

Конечно, «hand-picked successor» — это не лесть. Это удар по самолюбию человека, который уже избран новым хозяином Кремля. В условиях, когда президенту принадлежит у нас почти неограниченная власть, постоянные намеки ведущих западных лидеров на то, что новый глава российского государства будет тотально несамостоятелен, зависим, не могут не оказывать влияния — прежде всего, на самого Медведева.

Если предположить, что психологи в штатском при американской администрации составили психологический портрет Дмитрия Медведева и нашли его слабые стороны, то все становится на свои места.

Конечно, можно предположить и случайность, дескать, американские кандидаты просто читают газеты и перехватывают друг у друга популярную формулировку. Но ведь в нападках на Россию они как с цепи сорвались. Почему бы не предположить, что эта кампания не то чтобы скоординирована, но хотя бы исходит из общих интересов американского правящего класса?

А если так, то получается, что американцы активно ссорят Медведева и Путина. Утверждения о слабости-подконтрольности способны задеть даже очень скромного человека. Даже Обама, который лично не «наезжал» на Медведева, утверждал, тем не менее, что встречаясь с новым российским президентом, западные лидеры фактически будут вести переговоры с Путиным.

Западники как бы говорят Медведеву: «Ты че, не мужик? Тебе что, нравится, чтобы тебя считали слабым и подконтрольным и при встречах на высшем уровне принимали за Путина?»

А если нет — устанавливай личную власть, гони Путина.

Строго говоря, именно так они играют в ситуациях двоецарствия. Например, когда в Китае власть была поделена между Ху Цзиньтао и Цзянь Цзэминем, американские лидеры часто задавали вопросы типа «Кто принимает решения в Пекине?» или «Кому звонить, если начнется ядерная война?» В конце концов, это привело к тому, что Ху Цзиньтао принял решение сосредоточить власть в своих руках и отправить на преждевременную пенсию предшественника.

Так что заявления американских кандидатов в президенты не такие уж и невинные. Они дают старт грядущему обсуждению, кто же правит в Кремле — будто бы слабый и «ручной» Медведев или же сильный Путин? И к кому обращаться по ключевым вопросам международных отношений?

Скорее всего, попытка испытать будущих соправителей на прочность будет предпринята. Сама логика российской политической системы требует, чтобы властитель был один.

Так что вполне возможно, что Путину и Медведеву придется под давлением Запада вступить в борьбу друг с другом.

Для того, чтобы избежать кризиса, обоим понадобится большая мудрость. Будем надеяться, что она у них найдется.

Нация — понятие странное. Престарелые собачницы говорят о своих собачках — «все понимает, но сказать не может». Вот так же порой и мы, теоретики, пытаемся дать понятие нации — и отступаем. Зело трудно оно. Причем любой «человек с улицы» интуитивно чувствует, что такое нация. Но как только пытается оформить свои воззрения хотя бы устно — начинается кавардак. Точно так же путаются, впрочем, не только обычные люди, но и специалисты.

На днях в поисках истины я закончил читать книгу Крейга Калхуна «Национализм». Увесистый томик содержал массу определений, от общепринятых до анекдотичных. Не содержал он только никакой теории. Прочтя книжку, я узнал, сколь ошибочно думали о нации мои великие предшественники, но нисколько не приблизился к истине. Однако от чтения бывает и польза — книга помогла мне оформить собственные мысли, которые смутными тенями бродили в голове не менее года. Ныне настал час изложить их письменно.

Определения нации многообразны. Обычно ее определяют как общность, основанную на культурном, религиозном, языковом и еще невесть каком родстве. Однако ни один из данных компонентов не гарантирует существования нации. Больше того, не гарантируют ее существования даже все они, собранные вместе. Больше того, исследователи практики «нацбилдинга» (то есть технологии построения нации) резонно замечают, что религиозно-культурноязыковая общность есть следствие, а не причина существования нации. Если нация создает свое национальное государство, то ей требуется национальный язык, национальная письменность, национальная религия, а также национальное сало и горилка — куда ж без них. Хорошо, когда эти прекрасные вещи есть до создания нации. Но первопричина — не в них.

Иные определяют нацию как осознавший себя этнос. Это определение чрезвычайно завлекательно. В самом деле, этносы («народы») и впрямь существуют. Великие народы создают великие нации. Да что там нации — великие империи! На первый взгляд — вот оно, определение! Но тут же начинаются проблемы. Этнос — понятие племенное. Этнос — «порода» людей, такая же, как бывает у собак. (Автор коленопреклоненно просит собак не обижаться на это определение и не подавать на него в Гаагский трибунал — это скромное сравнение не имеет ничего общего с «языком вражды»). Противоречие этого определения состоит в том, что «осознать себя» в качестве кого бы то ни было может любой, обладающий сознанием. Сразу возникает вопрос — может ли разумный комар, осознав себя русским (или китайцем, мордвином, французом), немедленно вступить в этнически понимаемую нацию.

Если под этносом понимать «осознавший себя народ», то его определение не должно отличаться от определения нации. Тем самым этнос и нация должны признаваться одной и той же сущностью. Между тем это и интуитивно не так, и не подтверждается на практике — история знает примеры сосуществования разных этносов в рамках одной нации. Если же под этносом понимать группу лиц, имеющих определенные биологические характеристики (определенный цвет лица, форму носа, черепа и т. п.), то непременно придется отказать от теории «нации как осознавшего себя этноса» или осознавшего себя сообщества культурно-религиозно-лингвистически близких людей. Ибо, действительно, если русский лишь тот, кто осознает себя русским, тогда русским может по праву стать «негр преклонных годов». Если же осознающего себя русским негра принять нельзя, то нельзя и вести речь о нации как осознавшем себя субъекте.

Третья теория нации придерживается мнения, что нация — это союз во имя будущего. Приведенное здесь определение — мое, хотя и ранее были авторы, которые придерживались схожих взглядов. Это определение позволяет преодолеть противоречия, которые имеются в определении нации как осознавшей себя общности. В предыдущем случае прием в нацию должен осуществляться на основании только лишь личного заявления. Если я говорю — «осознал себя таджиком», значит, так тому и быть. Проверить искренность моего заявления невозможно. Нация тем самым превращается в фантастический проходной двор, 300 млн. китайцев, приехавшие на денек погостить в Приморский край и заявившие, что все они — русские, должны быть немедленно приняты в качестве таковых. Между тем представление о нации как о союзе позволяет сортировать людей не по их личным заявлениям, проверить истинность которых невозможно, и не по знанию языка или религии, но исключительно по делам. Действительно, негр и китаец, отстаивающие интересы русского народа (например, участием в войне против Анголы или Китая), являются русскими. Точно так же являются американцами те японцы, которые жили в США и боролись против Японии в ходе Второй мировой войны. Разумеется, война — крайняя ситуация, но логика понятна. Критерий — дела.

Однако и это определение имеет недостатки. Прежде всего, союз людей во имя чего-либо не всегда является нацией. Например, Ассоциация мороженщиков, созданная для того, чтобы лоббировать увеличение продаж своей продукции, будет несомненно соответствовать приведенному выше определению. Действительно, эти люди будут делом отстаивать интересы «морозильного» цеха. Будут ли негр, президент Ассоциации мороженщиков и китаец, вице-президент оной, доказавшие свою преданность делами, сотоварищами в рамках «нации мороженщиков»? Очевидно, что нет. Больше того, мороженщикам и в голову не придет считать себя нацией. Интуитивно мы также понимаем, что это не так. Будем же искать дальше.

Существует и еще одна важная концепция нации, связывающая ее с наличием или же отсутствием свободы. Сторонники этой концепции говорят, что нация возникает в момент изгнания суверена, в момент революции, в момент, когда колонизаторы, подгоняемые восстанием, «отплывают за море». Логика в этом рассуждении есть, и немалая. Действительно, разве не в результате свержения короля Франции возникла французская нация? Разве причиной появления на белый свет американцев не является крах британского владычества? Все это правда. Но есть обстоятельства, заставляющие поставить под сомнения правоту и этой концепции. Дело в том, что она связывает появление нации строго с Новым временем и капитализмом. Между тем нации существовали и в древнем мире. Разве Рим не изгнал Тарквиния Гордого? Разве Спарта, равно как и Афины не похожа на нацию в современном смысле? Многие античные города-государства прекрасно ложатся в вышеприведенную концепцию. Жаль только, что она не объясняет, каким образом в Древнем Риме могла возникнуть нация, причем в тот момент, когда кругом не было никакого капитализма? Возникла, и все тут.

Как видим, обсуждение явления нации из духа свободы уже очень близко подходит к подлинному определению, но все же не достигает его. Ибо для объяснения, с какого недосыпа людям вдруг понадобилась свобода, сторонники данной теории кивают на развитие капиталистических отношений, которое не имело места быть в античности.

Мы привели четыре наиболее распространенных теории нации и пришли к выводам, что хотя некоторые из них и подходят весьма близко к объяснению этого феномена, но, тем не менее, не способны исчерпать его до конца.

Теперь, как и положено честным исследователям, мы представим взору почтеннейшей публики свое определение нации, которое кажется нам более точным, чем прочие.

Нация есть союз людей, отказавшихся эксплуатировать друг друга.

Расскажем подробнее, что имеется в виду. Сторонники концепции «свободы» сделали основной акцент на изгнание суверенов и упустили важный момент в становлении нации. Любая национальная революция сопровождается решением о равноправии тех, кто отныне должен быть включен в ее состав. Равноправие же заключается в том, что участник нации обладает иммунитетом от некоторых норм эксплуатации, распространенных в обществе. Например, Солон в ходе своих знаменитых реформ запретил обращать афинян в рабство за долги. Тех же, кто уже был в него продан, в том числе и за границу, Солон велел разыскать и выкупить за государственный счет.

Отказ от эксплуатации участников нации не означает, что внутри ее обязательно отменяется классовое или сословное деление. Однако некоторые действия в отношении людей, принадлежащих к нации, совершать все же нельзя. Мы уже видели, что афинские граждане не могли быть обращены в рабство после реформ Солона.

Отказ от эксплуатации не означает, что сама структура эксплуатации исчезает. Нет, она выносится вне сообщества.

Нация, участники которой договорились не эксплуатировать друг друга по тому или иному параметру, должна где-то изыскать ресурсы для того, чтобы обеспечить своим гражданам привилегированное положение по сравнению с чужими. Существует несколько способов сделать это. Во-первых, это война против чужаков, во-вторых, это ставка на науку и инновации, позволяющая резко поднять уровень жизни и решить часть проблем, в-третьих, это паразитизм, то есть занятие в «пищевой пирамиде» чужого социума привилегированной позиции, гарантирующей участников нации от необходимости эксплуатировать друг друга по тем или иным параметрам.

Основных типов отказа от эксплуатации можно выделить ровно три:

1) отказ от обращения в рабство, есть, признание всех членов нации людьми, в противоположность чужакам, которых будут держать за «вещи» и «животных»,

2) отказ от политического неравенства, который включает, разумеется, отказ от обращения в рабство, но кроме него требует абсолютного равенства всех участников нации относительно государства,

3) отказ от экономического неравенства — включает, кроме предыдущих пунктов, отказ от эксплуатации в капиталистическом смысле, — участник нации уже не может быть наемным работником, но только «акционером».

Разумеется, между ними возможно существование всякого рода переходных форм, а в будущем нас ждут какие-нибудь экзотические формы отказа от эксплуатации, но основные типы, которые мы видим в истории, именно таковы.

Разумеется, нация, отказавшись от эксплуатации, неизбежно поднимает восстание против суверена. Ибо суверен есть по определению институт, являющийся источником неравенства, причем тягчайшего — «суверен есть тот, кто может безнаказанно убить любого подданного». Убийство, разумеется, есть одна из форм эксплуатации, просто потому, что является «тратой» человеческой жизни на те или иные цели.

Естественно, если мы взглянем на древний мир с его рабовладением, мы увидим, что там было распространено формирование наций по первому типу с тяготением ко второму и даже к третьему. Теоретически третий тип возможен в античном обществе, если предположить, что некая нация поработила достаточное число людей, чтобы обеспечить своим участникам экономическое равенство. И действительно, пример подобной нации есть — это Спарта.

Естественно, на Новое время пришелся расцвет наций второго типа, поскольку у европейских государств было достаточно ресурсов, чтобы обеспечить всеобщее политическое, но не экономическое равенство. Сегодняшние государства «социального благоденствия» явно тяготеют к третьему типу, но пока ресурсов для его достижения нет даже на Западе.

Строго говоря, любая нация постоянно находится в процессе решения проблемы равенства, отмены эксплуатации. Именно поэтому исторические нации столь агрессивны по сравнению с традиционными империями. Нация похожа на велосипед, пока колеса крутятся, он едет, как только колеса перестали крутиться — он падает. Естественно, благодаря выносу вовне инфраструктуры эксплуатации нация имеет границу. Она всегда жестко отличает своих от чужих. Традиционная же империя универсальна, она есть весь мир, потому у нее нет границы, как нет и повода для экспансии, она лишь должна поддерживать спокойствие среди варваров, да и то, как показывает пример Китая, необязательно — ведь достаточно просто считать, что весь мир твой.

Упадок любой нации начинается именно тогда, когда она отказывается от выноса вовне инфраструктуры эксплуатации. Одно дело, когда под властью Рима живут римляне, а также куча всяких групп и народов, лишенных политических прав. Совсем другое дело, когда гражданами становятся все.

Это должно означать либо внешнюю экспансию, либо, если мир завоеван, обращение внутрь себя, прекращение прогресса и распад. Ибо если все — граждане, концепция нации теряет смысл, поскольку это означает, что никого эксплуатировать нельзя. В рамках же что античной, что современной экономики это невозможно, поэтому сама идея гражданства прекращает бытие свое, суверен возвращается — все становятся подданными. Ибо если все граждане и договор о неэксплуатации друг друга действует, то существование государства невозможно. Значит, необходимо вновь поработить часть населения. Для поработителей же удобен суверен как максимально эффективное орудие порабощения. История повторяется сначала.

Я не хочу, чтобы из вышесказанного был сделан вывод, что нация — суперагрессивная структура. Агрессивная, но и инновационная тоже. Те нации, которые отказывались сочетать агрессию и инновации, как правило, долго не существовали (из свежих примеров можно привести пример гитлеровской Германии). Кроме того, современный мир таков, что нация уже не является исключением из правил. Нет, национальное государство стало основой мирового сообщества, что было бы невозможно еще сто лет назад. Агрессия нации против нации, конечно, возможна, но в условиях нового мирового порядка, когда национальные государства выстроены в своеобразную пищевую пирамиду, венчаемую США, уже нецелесообразна.

Завершая наш текст, хочется сказать, что мы дали, как представляется наиболее полное определение нации. Оно непротиворечиво описывает все известные нам национальные государства как античности, так и Нового времени. Как общность по языку-культуре-религии, так и осознание себя как общности или изгнание суверена есть следствие взаимного отказа от эксплуатации.

Если же говорить о современной России, то она представляется нам государством, в котором нацбилдинг в указанном нами смысле не завершен. Запрос, который имеется у нашего общества, направлен именно на отмену системы тотального экономического и политического порабощения, действующей у нас с 1990-х годов. Как эксплуататоры у нас понимаются власть и «приезжие». Представляется, процесс национального строительства в России должен быть завершен. Пока же мы не достигли даже солоновского уровня развития. Хочется надеяться, что русская нация все же будет создана.

Два события напомнили мне о Гражданской войне. Одно, — подписание акта о каноническом общении Русской православной церкви и Русской православной церкви за границей. Другое, — уничтожение стелы в память о белогвардейских генералах, установленной у храма Всех Святых на «Соколе».

Неизвестная группа энтузиастов вдребезги расколотила стелу накануне Дня Победы. Для действий неизвестных имелись причины — на памятнике были имена людей, которых при всем желании трудно отнести к белому сопротивлению, например имя группенфюрера СС фон Панвица. Впрочем, и полный список белых генералов был столь же сомнителен, ибо присутствовавшие в нем Краснов, Шкуро, Султан-Гирей и другие запятнали себя сотрудничеством с немцами в годы Великой Отечественной войны. В ответ на разрушение стелы сторонники белой идеи подняли вопль, обвиняя своих противников в приверженности «совку» и оправдывая всех воевавших на стороне немцев вплоть до пресловутого группенфюрера (самого немца по национальности). «Красные» ответили насмешками. Завязалась омерзительная перепалка, отголоски которой не стихли по сей день.

«Истерическое перелаивание между «белыми» и «красными» абсолютно бесполезно и не несет ничего, кроме вреда».

Разрешить ситуацию, выбрав одну из точек зрения в качестве правильной, нельзя. Ибо одна сторона будет взывать к дореволюционным порядкам, к временам царствования Николая Второго и утверждать, что белые ничем не обязаны Советскому Союзу (а потому не изменники), а другая — говорить, что нельзя идти против собственного народа, который, естественно, воевал за СССР. В итоге сталкиваются две точки зрения. «Красная» — «мой дед (а то уже и прадед) воевал за Родину, все нападающие на его память получат в лоб». «Белая» — «совки изменники царю-государю, все поголовно рабы кровавой Совдепии, Сталин хуже Гитлера, умрите, подлые коммуняки» и т. п.

Получается социологически любопытный раскол. Условные белые взывают к ценностям индивидуализма и свободы (после чего у них как-то сам собой получается пресловутый «зиг хайль»), а красные — к семейным ценностям, ведь тезис «мой дед воевал», который мы слышим всегда из уст «красных» и никогда из уст «белых», и есть апелляция к ценностям семьи, лояльности семье. После чего у «красных» выходит нечто вроде «Слава великому Сталину, ГУЛАГом выковавшему нашу Победу». «Индивидуалисты» против «коллективистов». Раскол, впрочем, от этого не становится менее болезненным.

Примирить обе стороны сложно, да, видимо, и невозможно. Просто потому, что в своих рассуждениях они исходят из разных отправных точек. Приведем нейтральный пример из истории другой страны, Франции. Были ли роялисты-эмигранты, сохранившие верность королю, изменниками? Да, они выступали противниками войск революционной Франции, Реставрация вошла в Париж на штыках иностранных армий. Все так. Но точно так же эмигранты могли бросить обвинение в измене «обожаемому монарху» всему французскому народу в целом. Вернее, тем, кто сражался на стороне Республики, а потом Империи Бонапарта. И как же прикажете решать, кто из них «лучше»? И главное — кто «изменник»? У каждого — своя правда.

Мне могут возразить, что Гитлер — чудовище, и участвовать в боевых действиях на стороне преступника, залившего мир кровью, есть несомненное злодеяние. Да, так. Но ведь и Иосиф Виссарионович Сталин не отличался ни добродушием характера, ни милосердием, ни бережным отношением к человеческим жизням. Учитывая размер территорий, на которые сталинский Советский Союз распространил своё влияние, «дядюшка Джо» будет покруче своего берлинского коллеги. «Красные» в ответ на вопрос, а не преступление ли воевать на стороне Сталина, говорят, что защищали свою Родину. И это правда. Проблема только в том, что «белые» могут сказать то же самое, ибо для них СССР ни в коем случае не «Родина», а воевали они за «дореволюционную Россию».

Честно говоря, я не вижу выхода из этой ситуации на пути принятия одной из точек зрения. Что называется, «оба хуже». Истерическое перелаивание между «белыми» и «красными» абсолютно бесполезно и не несет ничего, кроме вреда.

Как же следует относиться к Гражданской войне, к ее событиям, к последовавшему участию части белых в Великой Отечественной на стороне Гитлера, к власовцам, к красным, Сталину и Ленину, к коллективизации, многим иным преступлениям обеих идеологических группировок?

Как относиться? Спокойно. Нужно просто сказать, что в XX веке наш народ постигла великая трагедия, раскол. Этот раскол был обусловлен причинами как объективно-исторического, так и субъективного порядка. Он не пошел нам на пользу, хотя и позволил создать великую государственность и оказать влияние на развитие событий в мировом масштабе. Но мы должны понять, что время для расколов прошло, что мы — один народ. Народ со сложной судьбой. Народ, представители которого совершили много добра и много зла. Но для движения вперед, для ответа на вызовы, которые стоят перед нами, нам жизненно необходим внутренний мир, прекращение холодной Гражданской войны. И потому всякий, кто выкапывает топор войны, — враг народа, хоть в сталинском, хоть в робеспьеровском смысле этого омерзительного понятия.

И пусть говорят, что «белые» представляют ничтожное меньшинство населения России. Да, так, но ведь и «зарубежники» малочисленны по сравнению с Московской патриархией. Но народ даже без отделившейся от него малой группы неполон. Обе части Русской православной церкви проявили великую мудрость, когда, несмотря на многие препятствия, на взаимное недопонимание, провозгласили, что они — едины. «Сергианцы» и «зарубежники» после десятилетий взаимных обвинений нашли в себе силы добиться главного — единства. И нашему народу, идя по стопам деятелей церкви, пора бы сделать то же самое. Сейчас, когда перед Россией стоят задачи сохранения государственности, делить народ на части — непозволительная роскошь. Мы должны сказать, что между нами могут быть разногласия. Но гражданской войны между нами уже не будет — нет уж, дудки, мы без нее обойдемся.

Наши враги подготовились к Дню Победы загодя. Эстонские попытки сноса памятника Воину-Освободителю были не случайными. Тем паче, что их одобрила Польша. Польские власти немедленно стали искать, что бы такое снести на своей территории, чтобы больнее ударить по России.

Вопрос только в том, нужна ли нам самим Победа, а если нужна, то зачем. Расхожим возражением против нее является такое — дескать, Победа позволила укрепиться в России коммунистическому режиму, направленному против русских, самим своим существованием подрывавшему и подтачивавшему силы государства. Дескать, потому и нам самим надо отказаться от Победы как от наследия коммунизма. Если Россия пойдет на подобное, наша капитуляция будет встречена сдержанным одобрением на Западе и восторженными аплодисментами в Восточной Европе. В сущности — что нам Победа? Отказались бы — жалко, что ли…

«9 мая остается общенациональным праздником. Этот день искренне празднует не только государство, но и народ».

Меж тем в народном сознании Победа воспринимается не так, как другие праздники. Померк образ Октябрьской революции, никто уже многие десятилетия не празднует всерьез 1 мая — День международной солидарности трудящихся, но 9 мая остается общенациональным праздником. Этот день искренне празднует не только государство, но и народ. В чем же причина?

Человек, выживший после страшной катастрофы, аварии, воспринимает этот день как второй день рождения. Так вот, День Победы — это день рождения нашего народа. Нам удалось выстоять в беспримерной битве, ценой которой было не только существование Советского Союза и правящей коммунистической партии, а физическое выживание русского народа как такового. Понятно, что в походе на Восток Гитлер искал вовсе не возможности облагодетельствовать свободами и высоким уровнем жизни народы Советского Союза. Он искал дешевые ресурсы и дешевые рабочие руки. В лучшем случае Россия стала бы чем-то вроде «германской Индии», гигантской колонией Третьего рейха. В худшем случае русский народ ждало бы уничтожение.

Когда-то про крах Советского Союза было сказано: «Целили в коммунизм, попали в Россию». Сказавший, похоже, недооценил усилия тех, кто разваливал СССР. Целили они как раз в Россию, просто, чтобы попасть в нее, следовало стрелять по коммунизму. Что и было проделано. Сегодня палят по Победе, но цель опять — Россия.

Борьба против Победы — это попытка пересмотра итогов Второй мировой войны.

В процессе распада Советского Союза многие важные для советских людей ценности подверглись «критике». Утверждалось, что критика сия крайне благотворна, поскольку-де позволит выявить истину, отделить правду от лжи и вообще приведет к благорастворению воздухов. Пересмотру подверглись Октябрьская революция, роль компартии, интернационализм советского народа и многое другое. В результате народ лишился отправных точек, от которых шел отсчет его существования. Ассоциируя себя с событиями прошлого, человек строит свою идентичность, свой взгляд на мир. Что сказали бы американцы, если им объяснили бы, что Вашингтон, например, сатанист и английский шпион? Очевидно, государство бы рухнуло. Советская пропаганда (а иной не было) удачно объяснила советским людям, что все, чему они поклонялись, есть тьма и ложь. В результате СССР рухнул. Но на развалинах восторжествовала не правда, а новые, еще более изощренные виды лжи.

На развалинах СССР от вандалов и мародеров удалось сохранить немногое, в том числе — Победу. Ее герои были оплеваны еще в советское время. Превратился в некомпетентного дурака Иосиф Сталин, затем сделали кровожадного идиота из маршала Жукова. Пересмотр итогов Второй мировой войны не прекращался ни на минуту. Но все же сама идея Победы устояла.

Можно привести много аргументов против нее, так же как можно многое сказать против коммунизма. Но следует помнить, что любые аргументы против Победы направлены в действительности против России и русского народа. Целят в Победу, но стрелять хотят в нас. И пусть никто не заблуждается. Конечно, эстонские власти, снося памятник Воину-Освободителю, руководствовались стремлением сделать как можно большее зло России. Ибо иначе трудно понять, почему сносом памятника они занялись именно сейчас, спустя 16 лет после обретения независимости. И русские Эстонии поняли ситуацию правильно — вышли защищать памятник, потому что, защищая его, защищали себя.

Борьба против Победы — это попытка пересмотра итогов Второй мировой войны. В политике не бывает так, чтобы нечто пересматривалось в интересах «правды» или «истины». Нет, в политике если где-то прибыло, значит, где-то убыло. Если отменить результаты Победы, если приравнять Сталина к Гитлеру, это значит, что правды мы не достигли, но Германия заочно победила нас. Скажем точнее, это значит, что Гитлер победил. И эта победа будет победой не над «коммунизмом» или «кровавым Кремлем». И то и то — лишь эпизоды в нашей истории. Это будет победа сил зла над Россией, чего допустить ни в коем случае нельзя.

Сегодня великий день. Пожалуй, впервые за многие годы люди поздравляют друг друга не «ритуально», «по привычке», потому что так принято, а искренне. Эстонские события продемонстрировали, что это наша Победа, и она действительно нужна нам, дабы существовала Россия, дабы существовали мы. Поэтому помянем павших и скажем себе, что мы не повторим ошибок, что День Победы, день второго рождения нашего народа, мы уже не предадим и не отдадим никому.