ПОСЛЕДНИЙ УЗНИК ШПАНДАУ

«Написано за несколько минут до моей смерти.

Я благодарю вас, мои дорогие, за все хорошее, что вы для меня сделали. Скажите Фрайбург, что мне причинило безграничную боль то, что я, начиная с Нюрнбергского процесса, должен был делать вид, будто я ее не знаю. Мне не оставалось ничего другого, иначе все попытки выйти на свободу были бы безуспешны. Я был так рад снова увидеть ее, я получил ее фотографию, так же, как и всех вас.

(Ваш Большой».)

Это короткое письмо было написано дрожащей старческой рукой 17 августа 1987 года. Оно было адресовано каким-то таинственным директорам, и просил их старик только об одном: переслать письмо домой. Но откуда он знал, что через несколько минут умрет? Ведь за его жизнь головой отвечали сотни людей, и все они ни на секунду не спускали глаз со старика.

Но он их перехитрил! Что-что, а это он делать умел: ведь это он сорок шесть лет назад сумел обвести вокруг пальца своего ближайшего друга, который в те годы был одним из самых могущественных людей мира, и ускользнул от его опеки.

Ускользнул он от опеки и на этот раз. И как сорок шесть лет назад этот поступок вызвал массу сплетен, пересудов и кривотолков. Главный вопрос, на который надо было ответить, был довольно прост: помогли старику уйти на тот свет или он это сделал сам? Ответ на этот вопрос породил целую лавину всевозможных справок, заявлений и докладных записок. Вот один из таких документов, оказавшийся в моем распоряжении.

«Для служебного пользования. Дело № 53052/7.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я, Энтони Джордан, нахожусь в должности надзирателя в Межсоюзной тюрьме Шпандау, Берлин. Я работаю на этой должности с ноября 1979 года. Моими основными обязанностями являлись контроль за допуском в тюрьму Шпандау и наблюдение за заключенным № 7. Заключенному № 7 девяносто три года. Он может ходить без посторонней помощи и полностью себя контролирует.

В понедельник 17 августа 1987 года я начал смену около 07.45. Я стоял на посту у ворот и выполнял эти обязанности до 11.40. Сразу после обеденного перерыва я взял ключи от блока, где находится заключенный № 7, и перешел туда, чтобы следить за заключенным и его деятельностью. Заключенный № 7 был в очень хорошем настроении и выглядел приветливым.

Между 13.30 и 13.40, я не уверен в точном времени, заключенный спросил, может ли он выйти в сад. Я дал разрешение, и он ушел одеваться. Обычно он собирается от сорока пяти минут до часа, но в этот день он собрался гораздо быстрее. Я помню, что на нем была рубашка, спортивный пиджак и коричневый плащ.

В лифте мы спустились из камерного блока в сад. Затем я оставил его в лифте, а сам пошел и открыл двери садового домика, который расположен в ста метрах от лифта. Когда заключенный вошел в домик и закрыл за собой дверь, я встал под деревом на расстоянии около десяти метров от стены, с той стороны, где нет окон. Это — обычное явление, у всех надзирателей есть привычка сидеть или стоять у этого дерева.

Я подождал около пяти минут, а потом, как обычно, пошел проверить заключенного. Я посмотрел в окошко и сразу увидел, что заключенный лежит на спине. Я понял, что что-то случилось и вбежал в домик. Одним плечом заключенный привалился к стене, а его ноги были на полу. Я увидел, что вокруг его шеи был электрический провод, другой конец которого был закреплен на оконной ручке. Провод был натянут и, казалось, поддерживает заключенного.

Я подбежал и поднял заключенного, чтобы ослабить натяжение провода, затем стянул его с шеи. Глаза заключенного были открыты, казалось, он был жив. Я заговорил с ним. Он пошевелился, будто понял, что я сказал. Я на сто процентов уверен, что в тот момент он был жив. Когда я снял провод, то слышал, как он вздохнул. Затем я уложил его на спину, а под голову положил одеяло, чтобы ему было удобнее. Потом расстегнул рубашку и ослабил одежду.

В этом положении я оставил заключенного № 7, а сам побежал к телефону и проинформировал о случившемся старшего надзирателя Одуэна и надзирателя на воротах Миллера и попросил срочно вызвать медицинскую помощь. Когда вернулся в садовый домик, заключенный был в том же положении, но, казалось, что он уже не дышит.

Затем в садовый домик пришел старший надзиратель, за ним — американские военные санитары, а потом приехала санитарная машина и британского военного госпиталя, и я видел, как заключенного № 7 положили в нее. Я же вернулся в садовый домик, собрал все, что могло быть полезным для следствия, и закрыл на ключ все двери…

Настоящее заявление полностью правдиво. Я сделал его по своей воле и без принуждения».

А на следующий день подробнейшие объяснения своих действий дали американские медицинские специалисты Кеннет Лафонтейн и Роберт Лига.

— С момента заступления в караул я видел заключенного № 7 только один раз, это было 15 августа около 16.00, — рассказывает Лафонтейн. — А 17-го в 14.40 я принял сообщение по радио: «Нам срочно нужен санитар. Беги и не забудь свою укладку». Когда мы с надзирателем подбежали к летнему домику, я спросил, что случилось? «Он не может дышать. Он вообще не дышит», — ответил надзиратель.

Когда я вошел в домик, то увидел, что заключенный № 7 лежит в углу, слева от двери. Его глаза были открыты, рубашка расстегнута, грудь обнажена. Я потряс его руку — никакой реакции. Потом приблизил свое лицо к его рту и носу, чтобы почувствовать дыхание — и не обнаружил никаких признаков жизни. Проверил пульс, прослушал грудную клетку — и снова никаких признаков жизни.

На шее заключенного, чуть ниже подбородка от уха до уха, был хорошо виден розовато-красный след шириной около дюйма. Через несколько секунд появился личный санитар заключенного и начал делать дыхание рот-в-рот, а я занялся стимуляцией работы сердца с помощью активных сжатий грудной клетки. Я давил очень сильно, но ничего не помогало. Потом заключенному дали кислород, поставили капельницу, вводили бикарбонат натрия — ничего не помогало. Хорошо помню, что во время массажа сердца я время от времени слышал хруст в груди заключенного: думаю, что от усердия я сломал ему несколько ребер… Когда санитарная машина уехала, я вернулся к исполнению своих обязанностей.

Данное заявление правдиво, я сделал его по своей воле и без принуждения, — закончил свой рассказ специалист 4-го класса Кеннет Лафонтейн.

Примерно то же самое изложил в своем заявлении и Роберт Лига, принимавший самое активное участие во всех реанимационных мероприятиях.

Но на этом хлопоты вокруг тела заключенного № 7 не прекратились: 19 августа профессор судебной медицины Лондонского университета Кэмерон, срочно вызванный в Берлин, произвел вскрытие и посмертное исследование тела заключенного № 7. Немаловажный факт: вскрытие производилось в присутствии четырех директоров тюрьмы и трех военных врачей, представлявших Францию, США и Советский Союз. Были там и довольно высокие чины из британской военной полиции.

Отчет Кэмерона довольно многословен и насыщен медицинскими терминами, поэтому приведем лишь подписанное им заключение.

1. Тело нормально упитанного человека, рост 175 см.

2. Отсутствие каких-либо признаков естественных заболеваний, которые могли стать основной или способствующей причиной смерти на данном отрезке времени.

3. Следы на теле соответствуют реанимационным мероприятиям, так же, как и переломы ребер.

4. Внешняя и внутренняя диагностика элементов, подтверждающих асфиксию, выявила линейный след на левой стороне шеи, соответствующий стрингуляции шеи.

5. По моему мнению, смерть вызвана следующими причинами:

1а. Асфиксия.

1б. Сдавление шеи.

1в. Подвешение.

Так кто же этот таинственный человек, самоубийство которого вызвало такой переполох в Лондоне, Вашингтоне, Париже и Москве? Что это за узник, которого нельзя было называть по имени, а только по № 7? Кто он, тот странный заключенный № 7, ради которого четыре великие державы взвалили на себя бремя содержания внушительных размеров тюрьмы и солидного штата охранников и надзирателей? Заключенный № 7 — это «нацист номер три», заместитель Гитлера по партии и одновременно его преемник после Геринга, член Тайного совета Рудольф Гесс.

Как известно, двенадцать нацистских военных преступников в Нюрнберге были приговорены к смертной казни через повешение, а семеро — к различным срокам заключения, в том числе Гесс, Функ и Редер — к пожизненному заключению. Было решено, что все узники Шпандау лишаются права называться по имени, им присвоили номера по порядку их выхода из автобуса. Так Ширах получил № 1, Дениц — № 2, Нейрат — № 3, Редер — № 4, Шпеер — № 5. Фун — № 6, Гесс — № 7.

Так как же «нацист номер три» потерял свое собственное имя? Как оказался в стенах Шпандау? Почему наложил на себя руки? Чтобы ответить на эти вопросы, не обойтись без короткого рассказа об истории германского нацизма и, конечно же, о жизни купеческого сынка Рудольфа Гесса.

Так называли в Германии Рудольфа Гесса. И это не было преувеличением: ни одно распоряжение правительства, ни один закон рейха не имели силы, пока их не подписывали Гитлер или Гесс.

Но прежде чем добраться до захватывающих дух вершин власти, до четырнадцатилетнего возраста Рудольф жил вместе с родителями в Египте, потом уехал в Швейцарию, где по совету отца поступил в реальное училище, по окончании которого перебрался в Мюнхен и устроился на работу в торговую лавку. Как знать, быть может, из юного Гесса получился бы преуспевающий коммерсант, но вскоре грянула война и, одурманенный патриотическими лозунгами, Гесс вступает добровольцем в Баварский пехотный полк.

Два года он храбро сражается на Западном фронте, получает ранение в ногу и звание вице-фельдфебеля. Осенью 1917-го пуля простреливает ему легкое, а командование, в качестве компенсации, присваивает звание лейтенанта. И тут в судьбе Гесса происходит неожиданный вираж: он поступает в школу летчиков, успешно ее оканчивает и получает направление на фронт. Но ни одного вражеского самолета Гесс сбить не успел — война завершилась позорным поражением Германии.

Погоны пришлось снять, штурвал самолета оставить — и Гесс решил вернуться к коммерческой деятельности. Знаний, полученных в реальном училище, было маловато, поэтому Гесс поступает на экономический факультет Мюнхенского университета. Там судьба свела его с профессором Хаузхофером, который читал курс геополитики. Мало кто знал, что Карл Хаузхофер был не только крупным геополитиком, но и крупным разведчиком. По стопам отца пошел и его сын Альбрехт, который стал ближайшим другом Гесса. А Хаузхофер-отец оказал на Гесса такое сильно влияние, что он стал убежденным антикоммунистом, реваншистом и антисемитом.

Справедливости ради надо сказать, что Гесс не забыл «услуг», оказанных Карлом Хаузхофером: когда нацисты пришли к власти и Гесс стал правой рукой Гитлера, он специально для учителя создал институт геополитики, а несколько позже поручил руководство подчиненной непосредственно Гессу диверсионной и шпионской организацией «Немцы за рубежом».

А пока что Гесс усердно писал конспекты лекций по геополитике и бегал в пивные, где проходили бурные собрания крохотной, но чрезвычайно скандальной нацистской партии. В 1920-м он впервые услышал выступление Гитлера. Его речь так захватила Гесса, так его потрясла, что он испытал нечто похожее на наслаждение. Он тут же помчался в университет и бегал по коридорам, неистово выкрикивая: «Человек! Человек!» А жене признался, что слушая Гитлера, стоял, как будто побежденный видением.

Гесс понял, что нашел в лице Гитлера не только единомышленника, но и кумира. Он тут же вступил в нацистскую партию и получил партийный билет № 16. А вскоре ему представился случай доказать свою преданность Гитлеру не на словах, а на деле. Во время одного из бурных митингов кто-то запустил в Гитлера пивной кружкой. Перехватить ее Гесс не успевал. И тогда, он, не задумываясь, подставил свой лоб. Кровь — ручьем, шрам — на всю жизнь. Но эта отметина дорогого стоила, и Гесс ею гордился.

А несколько позже он произнес крылатые слова, ставшие известными всей Германии: «Гитлер — это просто олицетворение чистого разума. Каждый из нас чувствует и понимает, что Гитлер всегда прав и что он всегда будет прав». Кстати говоря, почтительно-восторженное обращение, с годами ставшее названием должности — фюрер, что значит — вождь, тоже придумал Гесс.

Но он на этом не остановился, и в одной из статей довольно подробно описал черты характера и качества, которыми должен обладать будущий фюрер Германии. Когда эту статью прочитал Гитлер, то с радостью обнаружил, что облик будущего фюрера списан с него. Такие люди были ему нужны, и он приблизил Гесса к свой персоне.

А вскоре состоялся хорошо известный «Мюнхенский пивной путч», поставивший своей целью свержение веймарского правительства. Один из студенческих отрядов возглавлял Гесс. Закончился этот путч печально: рядовые нацисты были разогнаны, а Гитлер и Гесс оказались на скамье подсудимых. Гитлер получил пять лет, а Гесс полтора года лишения свободы.

В Ландсбергской тюрьме они оказались в одной камере. Это их еще больше сблизило и они начали писать программную книгу фюрера «Майн кампф». Точнее говоря, Гитлер диктовал, а Гесс писал. Мало кто знает, что первоначально название книги было совсем другим, оно было длинным, витиеватым и скучным: «Четыре с половиной года борьбы с ложью, тупостью и трусостью». Редактор, а им был уже известный нам профессор Хаузхофер, посоветовал название изменить — так и появилась «Майн кампф», то есть «Моя борьба».

В тюрьме узники пробыли недолго. Уже в декабре 1924 Гитлера освобождают под честное слово, а следом за ним вышел на волю и Гесс. В день освобождения у Гитлера спросили, чем он теперь думает заняться? «Я начну все снова, с самого начала», — ответил Гитлер.

Не все, далеко не все его сторонники верили в то, что ему что-то удастся. Ведь партия была разогнана и стояла вне закона. Гитлеру запрещались публичные выступления, больше того, ему грозила депортация в родную Австрию. Более или менее верные сторонники передрались и ожесточенно сражались по идеологическим вопросам. В этой ситуации каждый верный человек был на вес золота. Гесс был именно таким человеком, и Гитлер назначает его своим личным секретарем.

Что было дальше, хорошо известно. 30 января 1933 года Гитлер стал канцлером рейха, и произошло это не без активнейшего участия Гесса: именно он вел сверхсложные переговоры с промышленниками и финансистами, которые в конце концов решили отдать власть нацистам. Германия торжествовала! И лишь один дальновидный человек направил президенту Гинденбургу пророческую телеграмму. Это был известнейший в Германии военачальник генерал Людендорф, который, кстати, участвовал в гитлеровском путче 1923 года.

Вот что писал Людендорф своему давнему соратнику по Первой мировой войне Гинденбургу.

«Назначив Гитлера канцлером рейха, Вы отдали нашу священную германскую отчизну одному из величайших демагогов всех времен. Я предсказываю Вам, что этот злой человек погрузит рейх в пучину и причинит горе нашему народу необъятное. Будущие поколения проклянут Вас в гробу».

К этому времени Гесс стал для Гитлера незаменимым человеком, и он назначает его своим заместителем с правом принимать решения по вопросам партийного руководства от своего имени. Преданно проявил себя Гесс и в «ночь длинных ножей» 30 июня 1934 года, когда Гитлер решительно избавился от давних друзей-соперников во главе с Ремом и Штрассером: одних сомневающихся в непогрешимости фюрера пристрелили, а других по бандитски зарезали. Гесс принимал в этих акциях самое активное участие, чем завоевал еще большее уважение своего кумира и господина.

Став членом Тайного совета и министром без портфеля, Гесс был допущен к разработке самых секретных и самых грандиозных планов рейха. Именно он был одним из вдохновителей агрессии против Польши, Норвегии, Дании, Бельгии, Нидерландов и Франции. Именно он требовал присоединения Австрии и Чехословакии, и добился своего, подписав в марте 1938 года закон «О воссоединении Австрии с Германской империей», а в апреле 1939-то — декрет о введении системы управления Судетской областью, как неотъемлемой части Германской империи. А после оккупации Польши тот же Гесс подписывает декреты о включении польских земель в состав Германской империи и учреждении генерал-губернаторства.

Подписывал он и другие декреты, которые иначе как человеконенавистническими назвать нельзя. Например, поляки и евреи в соответствии с этими декретами были. поставлены вне закона. Еще более люто он ненавидел французов. Он даже обнажил свое перо и не постеснялся предать гласности красноречиво характеризующее его четверостишие:

Алло, француз!
Для тебя наступил черный день.
Все вы умрете, чтобы жили мы.
Наконец-то заживут наши бедные немцы.

Не остался Гесс в стороне от разработки плана нападения на Советский Союз, а также захвата Британских островов. Но об этом — разговор особый.

Казалось бы, грандиозные идеи и великие планы должны были безраздельно поглотить Гесса, но именно в это время он начал консультироваться у гомеопатов, навещать астрологов, прося предсказать судьбу по звездам, собственноручно готовить для себя и фюрера «биодинамическую» пищу.

Дошло до того, что он подвесил над своей кроватью магнит, будучи уверенным, что это поможет отогнать злых духов и восстановит сексуальную мощь.

А чего стоила его страсть к разговорам на оккультные темы! Первое время Гитлер разделял эту страсть, и они могли часами вести беседы о всякого рода чертовщине. Но были и другие темы! А Гесс уже не мог переключаться. В конце концов, Гитлер не выдержал и прекратил эти пустопорожние собеседования, прилюдно заявив, что любой разговор с Гессом превращается в невыносимо тягостное напряжение.

Но главным качеством Гесса была его деловая хватка и верность фюреру. Гитлер это ценил и доверял ему безраздельно. Так было до весны 1941 года. А 10 мая произошло то, что вызвало «непередаваемый, почти звериный рев» фюрера, и он приказал расстрелять Гесса, как только тот вернется в Германию.

Все началось с того, что на Олимпийских играх 1936 года, которые проходили в Берлине, Гесс познакомился с первым пэром Шотландии герцогом Гамильтоном. Они так подружились, что герцог даже побывал в доме Гесса. Герцог не скрывал своих симпатий к нацистам, как не скрывал и того, что он в этих симпатиях не одинок. Гамильтон уверял, что среди английских аристократов немало сторонников тесного союза с Германией — это лорд и леди Астор, лорд Дерби, лорд Дуглас, а также Нокс, Локкер-Лэмпсон, Стэнли, Бальфур и многие другие.

Как выяснилось несколько позже, ничего удивительного в этом не было: ведь откровенно прогермански был настроен и тогдашний король Англии Эдуард VIII. И от престола ему пришлось отречься не только потому, что он решил жениться на разведенной американке, но и по причине своих прогерманских воззрений. Когда его, теперь всего лишь как герцога Виндзорского отправили губернатором на Багамские острова, по дороге он остановился в Португалии. Англия к этому времени уже была в состоянии войны с Германией. Есть сведения, что Берлинское руководство срочно направило в Лиссабон начальника VI отдела имперской безопасности бригаденфюрера СС Вальтера Шелленберга, с поручением убедить герцога Виндзорского прилететь в Берлин и выступить по радио с обращением к английскому народу прекратить борьбу и заключить мир с Германией. За эту радиопередачу герцогу предлагался неслыханный гонорар в 50 миллионов швейцарских франков. Если же он заупрямится, то бывшего короля было приказано похитить и доставить в Берлин силой.

Осуществить этот план Шелленбергу не удалось — слишком плотно герцог охранялся агентами английской секретной службы. Есть, правда, и другие сведения: то, что не удалось Шелленбергу, удалось Гессу. В Мадриде он якобы встретился с герцогом, предложил Англии почетный мир и… совместный поход против Советского Союза. А затем промелькнули сообщения о том, что герцог Виндзорский тут же передал эти предложения брату-королю и премьер-министру Черчиллю, убеждая их принять предложения Гесса. Уже одно то, что английское правительство поспешило опровергнуть факт этих переговоров, говорит о том, что что-то тут было…

Не удалось в Лиссабоне, не получилось в Мадриде… Но Гесс был не из тех, кто сдается при первой неудаче. К тому же его активно поддерживал профессор Хаузхофер, который считал трагедией для немцев и англичан, «братьев-арийцев по крови», вести войну друг против друга. Зная внушаемость Гесса и его веру в астрологию, профессор поведал ему о своем вещем сне: якобы он трижды видел, как Гесс управляет самолетом, который летит в неизвестном направлении. Несколько позже он указал и направление: большой остров к северо-западу от Германии.

Гесс все понял. В тот же день его секретарша Хильдегард получает указание собирать секретные данные о состоянии погоды на Британских островах и в Северном море. Одновременно Гесс занялся поисками подходящего самолета. Сперва он обратился к самому известному асу Германии генералу Удету. Генерал был не прочь оказать услугу правой руке фюрера, но существовал приказ Гитлера, запрещающий Гессу летать — и Удет самолета не дал. Тогда Гесс обращается к Мессершмитту. Тот с пониманием отнесся к просьбе Гесса и даже усовершенствовал истребитель М-110, приделав дополнительный бак с горючим.

Пока готовили самолет и ждали подходящей погоды, активнейшую деятельность развернул профессор Хаузхофер. В Швейцарии была организована тайная встреча английского посла Келли с гитлеровским эмиссаром Максом Гогенлоэ. Суть немецких предложений прежняя: чтобы сосредоточить свои усилия на востоке, Германия нуждается в мире с Англией. Потом профессор связался с «кружком старых друзей» в Англии: он требовал гарантий безопасности для Гесса. Ответного письма довольно долго не было, а Гесс буквально рвался в небо и еще в 1940-м сделал несколько тренировочных полетов.

Наконец, в апреле 1941-го Хаузхофер сообщил, что англичане дали зеленый свет. Гесс тут же начал собираться в дорогу. Раздобыв карту, проложив маршрут и завершив неотложные дела, Гесс взялся за письмо к Гитлеру. Это было очень непростым делом: ведь ничего не сказав, надо было сказать все, и в то же время никоим образом не бросить тень на фюрера. В конце концов, он написал так:

«Мой фюрер, когда Вы получите это письмо, я буду уже в Англии. Как Вы знаете, я нахожусь в постоянном контакте с важными лицами в Англии, Ирландии и Шотландии. Все они знают, что я всегда являлся сторонником англо-германского союза… Но переговоры будут трудными. Чтобы убедить английских лидеров, важно, чтобы я лично прибыл в Англию. Я достигну нового Мюнхена, но этого нельзя сделать на расстоянии. Я подготовил все возможное, чтобы моя поездка увенчалась наилучшим образом. Разрешите мне действовать».

Официального разрешения он ждать не стал и, видимо, поэтому сделал весьма недвусмысленную приписку:

«Если мое предприятие провалится, переложите всю ответственность на меня, сказав просто, что я сумасшедший».

И вот наступил вечер 10 мая 1941 года. Погода по трассе приличная, в районе Мюнхена и Аугсбурга, где расположен аэродром, и того лучше, так что можно взлетать. Лишних людей на аэродроме не было, а те, кто готовили самолет, знали лишь то, что готовят его для капитана люфтваффе Альфреда Хорна. Правда, Хорн был очень похож на одного, очень известного в Германии человека, но мало ли кто на кого похож… Около шести вечера самолет взмыл в небо. Провожающие тут же разошлись, и аэродром мгновенно опустел, как будто тут никого не было и никакой самолет отсюда не взлетал.

Впереди было 1300 километров пути, впереди был хорошо разыгранный гнев фюрера (а то, что это был самый настоящий спектакль, довольно быстро прояснилось), впереди были не предусмотренные сценарием события в Англии. Гнев фюрера выразился не только в его зверином реве, но и в приказе арестовать всех сотрудников штаба Гесса — от шоферов до личных адъютантов. На самом деле, приказ был отдан в такой форме, что исполнители, прекрасно поняли — этот приказ выполнять не надо. Никто, кроме одного из адъютантов и сына профессора Хаузхофера — Альбрехта, арестован не был. Да и тех довольно быстро отпустили. Абсолютно ничего не предприняло гестапо и в отношении семьи Гесса. Больше того, по личному указанию Гитлера не было конфисковано имущество Гесса, а его жена стала получать правительственную пенсию.

Все это делалось тайно. А официальная пропаганда поспешила реализовать ту самую, недвусмысленную приписку Гесса. В официальном коммюнике говорилось коротко и ясно:

«Член партии Гесс, видимо, помешался на мысли о том, что посредством личных действий он все еще может добиться взаимопонимания между Германией и Англией… Гесс был душевно больным идеалистом, страдавшим галлюцинациями вследствие ранений, полученных в Первой мировой войне».

И хотя это сообщение передали все радиостанции Германии, к делу подключился министр иностранных дел Риббентроп. Прекрасно понимая, что его слова тут же разойдутся по всему свету, в беседе с зятем Муссолини графом Чиано Риббентроп заметил: «Гесс попал под влияние гипнотизеров. Его поведение может быть объяснено каким-то мистицизмом и состоянием его рассудка, вызванного болезнью». Еще более откровенным Риббентроп был в беседе с самим Муссолини. Ссылаясь на слова Гитлера, он сказал, что в действиях Гесса нет никаких признаков измены фюреру. Муссолини с этим согласился и заявил, что он тоже не считает Гесса изменником.

Между тем, полет Гесса. близился к завершению. Он благополучно достиг берегов Шотландии, и вдруг, откуда ни возьмись на него свалились два «спитфайера». Гесс прибавил газу. Но англичане не отставали и явно собиралась атаковать. Тогда он выжал из своего «мессера» все, что мог — и оторвался от преследователей. Гесс уже был в районе планируемой посадки, как вдруг новая беда: его обнаружил ночной истребитель «дифайэнт».

До родового имения лорда Гамильтона «Даунгавел Касл» оставалось всего четырнадцать километров — и Гесс решил не рисковать. Чтобы новейший «М-110» не достался англичанам, он решил его разбить, а самому выброситься с парашютом. Снизу его уже заметили. Около десяти вечера проезжавший по дороге полицейский услышал в приемнике машины чрезвычайное сообщение: «Одиночный вражеский аэроплан пересек побережье Клайда и летит в направлении Глазго. Это определенно вражеский самолет, терпящий аварию. Все полицейские должны внимательно следить за его приземлением».

Но первым увидел Гесса не полицейский Том, а фермер Дэвид Маклин. Услышав рев падающего самолета, он выскочил из дома и увидел спускающегося парашютиста. Благополучно приземлившись, на довольно приличном английском парашютист сказал: «Я немец. Я гауптман Альфред Хорн. Ведите меня в «Даунгавел Касл». У меня важное послание к герцогу Гамильтону».

Так как немец прыгал на одной ноге, — судя по всему, при приземлении он подвернул лодыжку — Маклин решил оказать ему первую помощь и повел в свой дом, а соседа послал за солдатами. Вскоре нагрянули полицейские, потом — солдаты, и парашютиста увезли в штаб местной самообороны. Там его обыскали. В карманах было обнаружено письмо, адресованное герцогу Гамильтону, и визитные карточки Карла и Альбрехта Хаузхоферов.

Примчавшийся в казармы Гамильтон не стал делать вид, что не знает, с кем имеет дело, тем более, что парашютист не без гордости назвал себя. «Я имперский министр Гесс», — надменно представился он. Тут же стало ясно, зачем он 1300 километров тащил с собой визитные карточки отца и сына Хаузхоферов: они были чем-то вроде верительных грамот или рекомендательных писем. Ведь это Хаузхоферы состояли в переписке с Гамильтоном и имели с ним личные контакты.

После предварительной беседы, в которой Гесс заявил, что прибыл с одной единственной целью — предотвратить ненужное кровопролитие и способствовать заключению мирного соглашения между Англией и Германией, Гамильтон решил доложить о неожиданном визитере Черчиллю.

Субботним вечером 11 мая Черчилль находился в загородном поместье Дитчли. Как раз в то время, когда он смотрел американскую комедию с участием братьев Маркс, раздался звонок из Шотландии. По одним источникам, Гамильтон рассказал ему о Гессе по телефону, по другим — прилетел в имение на самолете и, отведя Черчилля в сторону, сообщил ему, что за парашютист пожаловал в Англию. Но все сходятся в одном: Черчилль досмотрел фильм и только потом занялся Гессом.

Искушение побеседовать с Гессом с глазу на глаз было велико, но, как следует подумав, Черчилль решил, что сохранить эту встречу в тайне будет трудно, а ни народ, ни армия, ни члены парламента не одобрят контакта своего премьера с нацистом № 3 — и потому поручил заняться Гессом министру иностранных дел Идену и Айвору Кирпатрику, который в недавнем прошлом был сотрудником английского посольства в Берлине и был знаком с Гессом.

Уже в первой беседе с Кирпатриком, состоявшейся 13 мая, Гесс заявил, что Англия несет ответственность за развязывание как Первой мировой войны, так и нынешней, так как препятствовала удовлетворению интересов Германии. Эту войну Англии ни за что не выиграть, так как в Германии самая развитая и самая современная в мире авиационная промышленность и самый могучий подводный флот. Что касается сырья, то его предостаточно в оккупированных странах. Напрасны надежды и на революцию: немецкий народ слепо и безгранично верит фюреру. Поэтому самым разумным было бы заключение мира между Англией и Германией.

Когда же Кирпатрик поинтересовался планами Гитлера в отношении Советского Союза, то Гесс ответил: «Германия имеет определенные требования к России, которые должны быть удовлетворены либо путем переговоров, либо в результате войны. Но слухи, будто Гитлер готовит в близком будущем нападение на Россию, не имеют никакого основания».

Сопоставив даты, не составляет никакого труда уличить Гесса во лжи, а может быть, и не во лжи, а в преднамеренной дезинформации. Ведь окончательную дату нападения на Советский Союз — 22 июня 1941 года, Гитлер утвердил еще 30 апреля, и Гесс не мог об этом не знать.

Во второй беседе, состоявшейся на следующий день, Гесс вел себя еще более вызывающе. Он заявил, что в случае несогласия Англии на мир, Гитлер организует такую плотную блокаду острова, что население будет обречено на голодную смерть. А когда заговорили об Америке, Гесс заметил, что немцы учитывают возможное американское вмешательство и не боятся его. В Германии знают практически все об американской авиационной промышленности и о качестве ее самолетов. Заводы рейха без особых усилий могут превзойди совместное производство Англии и Америки. Так что никаких намерений относительно Америки Германия не имеет. Немецкие интересы — в Европе.

Заявления Гесса и его поведение были настолько неординарны, что было решено подвергнуть его медицинской экспертизе на предмет выяснения его психического состояния. Эксперты признали его нормальным, дееспособным и отвечающим за свои слова. После этого к беседам подключили члена кабинета лорд-канцлера Саймона. В целях соблюдения тайны, и он, и Кирпатрик явились к Гессу под видом врачей-психиатров.

Стенограмма этой беседы сохранилась, но она так внушительна по объему, что имеет смысл затронуть лишь основные моменты разговора. Начал Гесс с разъяснения того, как у него родилась мысль предпринять полет через Ла-Манш.

— Эта мысль родилась у меня, — сказал он, — когда я был с фюрером во время французской кампании в июне прошлого года. Гитлер тогда сказал, что война, вероятно, может привести к соглашению с Англией, а потому, одержав победу во Франции, не следует предъявлять суровых условий стране, с которой желательно прийти к перемирию. С каждым новым периодом войны у меня крепло желание лично выступить в качестве посредника между Гитлером и теми английскими кругами, которые тоже хотят мирного соглашения. Я решил положить начало переговорам, причем без ущерба для престижа Англии.

Потом, постращав англичан голодом, бомбежками и блокадой, Гесс глубокомысленно заметил:

— Англия имеет возможность покончить с этим на наиболее благоприятных условиях. Я не знаю, известны ли доктору Гатри (то есть, Саймону) условия мира. Но я предполагаю, что он хочет иметь их в официальной форме.

— Я прошу вас, господин рейхсминистр, коротко изложить суть вашей миссии, — откликнулся Саймон.

— Условия, на которых Германия готова прийти к соглашению с Англией, я во многих беседах слышал от фюрера, — многозначительно начал Гесс. — Когда я обдумывал свой полет, то всегда запрашивал фюрера об условиях мира. И я абсолютно убежден, что тут ничего не изменилось.

— Значит, вы прибыли сюда с ведома фюрера? — уточнил Саймон. — Или нет?

Гесс выдержал паузу. Озабоченно почесал дорогой ему шрам. И вдруг, расхохотался!

— Без ведома. Абсолютно без ведома!

А потом он передал Саймону и Кирпатрику документ, который назывался «Основа для соглашения». При этом он торжественно изрек.

— Даю честное слово, что все, мною здесь написанное, фюрер мне не раз говорил.

Кирпатрик начал читать.

— Пункт первый. Для предотвращения в будущем войн между Англией и Германией будут определены сферы влияния. Сфера интересов Германии — Европа. Сфера интересов Англии — ее империя.

Саймон тут же уточнил: «Включается ли в сферу интересов Германии какая-либо часть России?»

— Европейская Россия нас интересует, — ответил Гесс. — Азиатская не интересует.

— Пункт второй, — продолжал читать Кирпатрик. — Возврат немецких колоний. Пункт третий. Возмещение убытков германским подданным, жившим перед войной или во время войны в Британской империи и потерпевшим личный или имущественный ущерб в результате действий имперского правительства или в результате бесчинств, грабежей и т. п. Возмещение на такой же основе Германией убытков британским подданным. И, наконец, пункт четвертый. Одновременно должны быть заключены перемирие и мир с Италией.

Потом шел довольно подробный разговор об участи Греции, Норвегии и других европейских государств, о германских колониях и многом другом. Заканчивается стенограмма довольно неожиданной просьбой Гесса.

— Теперь я хотел бы сказать для правительства кое-что в дополнение, но только одному доктору Гатри.

Что он сказал Саймону, осталось тайной за семью печатями. И лишь много лет спустя из весьма осведомленных английских источников стало известно, что Гесс сообщил Саймону дату нападения на Советский Союз.

Когда стенограмма беседы с Гессом легла на стол Черчилля, он недвусмысленно заметил.

— Если бы Гесс прилетел год тому назад и сказал о том, что Германия сделает с нами, мы были бы, несомненно, испуганы. Но чего нам бояться теперь?

Бояться, действительно, было нечего. Англичане уже пережили безжалостные бомбардировки фашистской авиации, испытали на себе последствия морской блокады, но они также видели, как горят сбитые немецкие самолеты, радовались победе моряков, сумевших потопить гордость гитлеровского флота линкор «Бисмарк». Из Северной Африки шли вести о первых победах над дивизиями Роммеля, а 20 мая англичане узнали о тяжелых потерях фашистских десантников, пытавшихся высадиться на греческий остров Крит.

А вот ультимативное заявление Гесса о том, что германское правительство ни в коем случае не будет вести переговоры с нынешним британским правительством, так как Черчилль и его сотрудники не являются теми лицами, с которыми фюрер мог бы вести переговоры, изрядно позабавило английского премьера.

Формально переговоры с Гессом были прерваны, и заявление об этом сделал не кто-нибудь, а министр авиации Арчибальд Синклер, но на самом деле встречи с рейхсминистром продолжались. Больше того, Черчилль приказал следить за его здоровьем и обеспечить ему комфорт, питание, книги, письменные принадлежности и возможности отдыха. Как и велел Черчилль, с Гессом обращались почтительно, как если бы он был крупным генералом.

Гесс оценил это и несколько позже поделился своими воспоминаниями о гостеприимстве английских властей.

«Герцог Гамильтон, после того как он посетил меня, позаботился о том, чтобы я был переведен в хороший военный госпиталь. Он находился в сельской местности, в получасе езды от города, в замечательных природных условиях Шотландии… После 14 дней пребывания в нем меня отвезли в Лондон. Маленький домик, в котором я жил, его обстановка в стиле XVII столетия — все это было замечательно. Затем я был переведен на виллу Мишет-Плейз около Олдершота. Там я был окружен большими, прекрасно пахнущими глициниями. Столовая и музыкальная комната были на первом этаже и выходили прямо в парк».

Глицинии — глициниями, но этот домик строжайше охранялся и был напичкан подслушивающей аппаратурой: Черчилль приказал «предпринять все усилия, чтобы изучить склад ума Гесса и получить от него всю полезную информацию». Кроме того, он опасался контактов рейхсминистра с теми влиятельными лицами, которые были за немедленный мир с Германией. Нельзя упускать из виду и другого: Черчилль знал дату нападения Германии на Советский Союз и прекрасно понимал, что гитлеровский поход на восток будет избавлением для Англии.

Именно в те дни Черчилль произнес слова, ставшие для него программными на ближайшие четыре года. Когда у него спросили, не будет ли для него, злейшего врага коммунистов, отступлением от принципов поддержка Советского Союза в войне против Германии, Черчилль ответил:

— Нисколько. У меня лишь одна цель — уничтожение Гитлера, и это сильно упрощает мою жизнь. Если бы Гитлер вторгся в ад, я в палате общин по меньшей мере благожелательно отозвался бы о сатане.

Между тем слухи о пребывании нациста № 3 на территории Англии стали просачиваться наружу. Посыпались запросы парламентариев, весьма прозрачные намеки появились в газетах… Забеспокоились даже в Вашингтоне. Рузвельт просил Черчилля предоставить ему подробную информацию, ссылаясь на то, что полет Гесса захватил воображение американцев.

Но гораздо раньше о полете Гесса и его переговорах с представителями правящих кругов Англии узнал Сталин. Первая информация пришла из Токио. Рихард Зорге через доверенных лиц в немецком посольстве узнал самое главное и тут же радировал в Центр:

«Гитлер стремится к заключению мира с Англией и к войне с Советским Союзом. Поэтому в качестве последней меры он направил Гесса в Англию».

Пришло сообщение и от Филби. В его информации, поступившей из Лондона, сообщалось и о встречах Гесса с лордом Саймоном, и о беседах с Кирпатриком, и, самое главное, излагалась суть сверхсекретных «Основ для соглашения». В Москве эти сообщения произвели эффект разорвавшейся бомбы! Ведь достаточно надежные источники из Берлина сообщали, что Гитлер стягивает войска к советской границе лишь для политического давления на Советский Союз, что он вот-вот выступит с инициативой переговоров о территориальных притязаниях на Украину, Кубань и Кавказ. К тому же, речь пойдет не о присоединении этих земель к Германии, а о сдаче их в аренду, так как угля, хлеба и нефти немцам хронически не хватает.

О том, что это хорошо продуманная дезинформация, в Москве не догадывались, как не догадывались и о том, что такой же дезинформацией являются слухи о том, что Гитлер намерен потребовать согласия Сталина на то, чтобы он пропустил немецкие войска через южные районы СССР в Иран и Ирак, то есть в тыл ближневосточной группировке англичан.

Переговоры, даже самые нелепые, это еще не война. Главное, оттянуть начало боевых действий, а там, глядишь, и мы так окрепнем, что Гитлер не посмеет сунуться. Так, или примерно так рассуждали в Москве. И вдруг, Гесс! Если его предложения будут приняты и немцы развяжут руки на Западе, ситуация может в корне измениться.

Подтверждением этого предположения служат воспоминания Хрущева.

— Я думаю, — сказал он Сталину, — что Гесс на самом деле должен был иметь секретное задание Гитлера провести переговоры с англичанами о том, чтобы прекратить войну на Западе и развязать руки Гитлеру для натиска на Востоке.

— Да, это так. Вы понимаете правильно, — согласился с ним Сталин. Между тем, время не шло, а стремительно летело. До начала нападения на Советский Союз оставались считанные дни, и нацистская машина дезинформации работала на полную мощность. В Берлине был пущен слух, что многие высокие чиновники ушли в отпуска. Гитлер и Риббентроп тоже отбыли из столицы, желая отдохнуть. Членам советской торговой делегации, которая в эти дни была в Берлине, настойчиво задавали один и тот же вопрос: «Когда, наконец, для переговоров приедут Сталин или Молотов?»

Не был забыт и Гесс. Понимая, что миссия Гесса положительных результатов не дала, а знает он слишком много, Гитлер принимает решение ликвидировать рейхсминистра. Эту акцию он поручает Гиммлеру. Тот, в свою очередь, вызывает эсэсовского генерала Закса и отдает приказ: «Сумасшедшего Рудольфа осторожно обезвредить!» В Англию были посланы лучшие агенты, но их перехватила и обезвредила английская контрразведка.

И вот наступило 22 июня 1941 года. Личный секретарь Черчилля был разбужен телефонным звонком: ему сообщили, что Германия напала на Советский Союз. Эта новость была из тех, которую надо немедленно довести до премьера. Но Черчилль раз и навсегда запретил будить его раньше восьми часов. Приказ можно было нарушить только в одном случае: если бы немцы высадились в Англии. Четыре часа маялся секретарь, пока наконец решился разбудить патрона.

— Так значит, они все-таки напали! — это было первое, что сказал Черчилль.

По свидетельству очевидцев, в его окружении в этот день царило чувство чрезвычайного облегчения и неожиданного освобождения от гнета. А один из них это состояние передал наиболее точно:

— Решение Гитлера напасть на Россию для Черчилля было даром богов, — заявил он. — Это было самое лучшее известие, которое Черчилль получил на протяжении долгого времени.

В тот же вечер Черчилль выступил по радио. У нас эту речь мало кто слышал, поэтому имеет смысл привести ее хотя бы частично.

— Я вижу русских солдат, стоящих на рубежах родной страны, охраняющих землю, которую их отцы населяли со времен незапамятных, — начал Черчилль. — Я вижу нависшую над ними немецкую военную машину, тупую, вымуштрованную, послушную, жестокую армаду нацистской солдатни, надвигающуюся как стая саранчи. И за ними я вижу ту кучку негодяев, которые планируют и организуют весь этот водопад ужаса, низвергающегося на человечество. У нас, в Великобритании, только одна цель. Мы полны решимости уничтожить Гитлера и малейшие следы нацистского режима…

Мы поможем России и русскому народу всем, чем только сможем. Опасность для России — это опасность для нас и для Америки, и борьба каждого русского за свой дом и очаг — это борьба каждого свободного человека в любом уголке земного шара, — закончил он.

Считается, что эта речь — образец благородства, неприятия нацизма и стратегического мышления. Но нельзя забывать и других слов, сказанных в те дни Черчиллем.

— Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма. За последние двадцать пять лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. И я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем.

А что же Гесс, что в это время делал он? Интерес английских спецслужб, так же как и правительственных чиновников к бывшему рейхсминистру заметно снизился, а потом вообще пропал. Игры в сепаратный мир закончились, теперь надо было воевать. Но Гесс считал себя настолько важной персоной, что не мог допустить такого поворота дел. Он привык быть в центре внимания! Чтобы напомнить о себе, с ноября 1941-го он начал симулировать потерю памяти. Врачи обследовали Гесса, сказали, что он совершенно здоров и посоветовали не валять дурака. Тогда он инсценировал попытку самоубийства. Охрана эту попытку предотвратила. Гесс выждал момент и снова попытался покончить с собой. Эта попытка тоже оказалась неудачной.

Кто мог тогда знать, что будет еще одна, куда более удачная попытка, когда много лет спустя он перехитрит английскую охрану?! А пока что Гесс отсиживался то в Тауэре, то в домике с видом на глицинии и ждал окончания войны.

Летом 1945-го его переправили в Нюрнберг и он оказался на скамье подсудимых. Виселицы он, кстати, избежал чудом: Советский Союз требовал для него смертной казни, и только более мягкая позиция Англии, Франции и США позволила сохранить ему жизнь. Так он получил пожизненный срок и стал заключенным № 7 Межсоюзной тюрьмы Шпандау. Эта тюрьма была одной из самых известных в Германии. В начале века здесь содержались преступники-рецидивисты, но с приходом к власти Гитлера ее стали использовать в качестве военной тюрьмы предварительного заключения. Провинившихся солдат после суда отправляли на фронт или в концлагеря, а их места занимали наиболее непокорные военнопленные. Долгие годы на стенах многочисленных камер были видны надписи, сделанные на польском, чешском, французском, английском и русском языках. Их писали люди, которых затем спускали в подвал, где была своя газовая камера и даже гильотина. Здесь же на заключенных проводили изуверские медицинские исследования.

Но с 18 июня 1947 года эта мрачная тюрьма стала пристанищем для семи видных гитлеровцев, по тем или иным причинам избежавшим смертной казни. Так случилось, что к 1966 году в тюрьме остался один Гесс. Одни, в том числе Нейрат, Редер и Функ, были освобождены по состоянию здоровья, а у Деница, Шираха и Шпеера истек срок заключения. С тех пор сложнейшая тюремная машина стала работать на одного Гесса. А в том, что эта машина имела хитроумнейшую конструкцию, учитывающую немалый опыт в такого рода делах Англии, Франции, США и Советского Союза, нет никаких сомнений.

Тюрьма имела свой Устав, Верховную и Высшую исполнительную власть, свой правовой комитет и четырех директоров, которые встречались для обсуждения текущих вопросов не реже одного раза в неделю. Первого числа каждого месяца происходила смена военного караула внешней охраны тюрьмы, в этот же день менялся и так называемый председательствующий директор. Расписание было утверждено раз и навсегда.

Раз в месяц проводилась инспекция тюрьмы, в которой участвовали военные коменданты соответствующих секторов Западного Берлина и представители посольств.

Тщательнейшим образом были разработаны все нюансы медицинского обеспечения, питания, взаимоотношения с охраной, цензуры писем, свиданий с родственниками и т. п.

Эту немудреную истину Гесс усвоил довольно быстро. Но вначале он решил испытать бдительность и доверие друг к другу союзников по антигитлеровской коалиции. Начал он с проверенного метода — симуляции потери памяти и психического нездоровья. Чтобы разоблачить эту игру, на этот раз собрались врачи из всех четырех стран. Они быстро уличили Гесса в симуляции, и ему пришлось признать, что все это время он притворялся и, действительно, ломал комедию.

А вскоре подоспела новость, которой он не мог не воспользоваться: приговоренные к смерти гитлеровские бонзы были повешены, а Геринг, приняв яд, успел покончить с собой. Гесс тут же вспомнил, что после Геринга именно он является прямым преемником Гитлера — и провозгласил себя «будущим фюрером новой Германии». Он даже написал программу государственного и общественного устройства этой новой Германии… Но союзники наживку не проглотили и в ответ на эти демарши тюремный режим сделали еще более строгим.

Тогда Гесс категорически отказался выполнять какую-либо работу, перестал производить уборку в своей камере и при каждом удобном случае старался в той или иной форме поиздеваться над представителями администрации. Так он демонстрировал «несломленную силу своего духа» — эту фразу Гесс не раз произносил вслух.

И вообще, он никогда ни в чем не раскаивался, нацизм считал самой совершенной идеологией, Гитлера — самой выдающейся личностью в истории Германии, а себя — мучеником, пострадавшим во имя великой Германии. В официальной справке, подписанной представителями администрации тюрьмы, говорится: «С 1979 по 1986 год Гесс написал пять прошений об освобождении, адресованных главам правительств четырех стран. Эти прошения обосновывались его возрастом и плохим состоянием здоровья, но не было даже признаков раскаяния. Три западных правительства дали согласие удовлетворить просьбу Гесса об его освобождении. Советское правительство через своего директора дало отрицательные ответы на первые два прошения, остальные были игнорированы.

Несмотря на длительное время, пребывания в тюрьме, состояние здоровья Гесса остается хорошим для его возраста. Он обладает здравым рассудком, очень логичен в суждениях, до сих пор свободно владеет английским и французским языками. Живо интересуется политическими событиями, увлекается изучением карты Луны, проявляет повышенный интерес к вопросам долголетия, читает научную литературу. Каждое утро делает гимнастические упражнения, во время прогулок старается больше двигаться. Обладает очень хорошим аппетитом. В своем поведении старается показать себя твердым, независимым человеком. Пытаясь добиться для себя определенных выгод, не пренебрегает ложью».

Что верно, то верно — ложь, вранье и притворство стали второй натурой Гесса. Причем, он не придавал никакого значения тому, что его измышления тут же разоблачались: судя по всему, чувства стыда он вообще не испытывал. Чтобы убедиться в этом, проанализируем хотя бы одно из его слезных писем с просьбой об освобождении.

«К ПРАВИТЕЛЬСТВАМ ЧЕТЫРЕХ СТРАН, ОСУЩЕСТВЛЯЮЩИХ УПРАВЛЕНИЕ МЕЖСОЮЗНОЙ ТЮРЬМОЙ ШПАНДАУ

До сих пор я был слепой на три четверти, но оставшаяся здоровой половина левого глаза была безупречной. В пятницу, 17 августа 1984 года, я обнаружил, что не в состоянии прочесть обычный газетный текст. Даже крупные буквы заглавия одной из газет не просматривались, на их месте была белая пустота.

После интенсивного обследования американский врач установил отслоение сетчатки глаза. Он объяснил, что в моем возрасте прикрепление сетчатки с помощью лазера не представляется возможным. Отслоение будет продолжаться до тех пор, пока я полностью не ослепну. Периоды улучшения будут чередоваться с периодами ухудшения, вплоть до наступления полной слепоты…

Следует отметить, что находившиеся ранее со мной в тюрьме Шпандау заключенные, приговоренные на Нюрнбегском процессе так же, как и я, к пожизненному заключению, которые были почти на два десятка лет моложе меня, освобождены по состоянию здоровья. В связи с этим я ссылаюсь на мое нынешнее состояние здоровья: я страдаю от нарушения кровообращения… После двадцатиминутной прогулки в саду я чувствую тяжесть в области сердца, что вынуждает меня присесть для отдыха, после которого я могу гулять еще непродолжительное время.

Я страдаю ослаблением памяти из-за плохого снабжения мозга кровью, являющегося следствием нарушения кровообращения. У меня отечность ног, которую можно улучшить лишь круглосуточно держа их в приподнятом положении. Из-за мышечной слабости бедер у меня подкашиваются колени и я падаю. У меня двустороння грыжа, для вправления которой нельзя найти подходящего бандажа… Круглосуточно мне причиняют боль многократно повторяющиеся желудочно-кишечные спазмы.

Время от времени у меня случаются приступы головокружения. Это вынуждает меня идти вдоль стены, чтобы в случае необходимости я мог на нее опереться.

Особенно тревожным для меня является то, что вот уже полтора месяца я просыпаюсь с таким ощущением, что скоро ослепну… Если это произойдет, то моим единственным занятием в тюрьме будут прогулки по саду. Так как я не смогу видеть, то чтение, письмо, просмотр телевидения отпадают. Мне останется только влачить, сидя в «темноте», жалкое существование без какой-либо возможности чем-либо заняться, в отличие от слепых, находящихся на свободе, которые могут собраться в кругу семьи, друзей, знакомых, могут заслушивать научные доклады, посещать концерты и тому подобное…

Я хотел бы воочию увидеть своих внуков, которым от 4 до 7 лет, и которых я знаю только по фотографиям и фильмам, чье посещение на пару часов в тюрьме не было бы заменой ежедневного общения в привычном для них окружении.

Я в скором времени могу ослепнуть и поэтому обращаюсь с просьбой к четырем правительствам освободить меня, дать 90-летнему старику, отбывшему 42 года заключения, возможность увидеть внуков».

На что рассчитывал Гесс, сочиняя это письмо, одному Богу ведомо! Оказывается, американский врач-окулист, обследовавший Гесса, установил, что никакого отслоения сетчатки нет. Не было проблем и с грыжей: французы предоставили ему прекрасный бандаж, которым, как он сам писал, «я полностью удовлетворен».

Что касается ослабления памяти и головокружений, то в записках Гесса обнаружено очень много упоминаний о том, что в пище ему постоянно дают яд, что создано тайное средство, при помощи которого «людей можно заставить не только говорить, но и действовать так, как им было приказано», что существуют препараты, вызывающие полный запор — и ни одно слабительное не поможет.

Но больше всего поражают его ложь и лицемерие, касающиеся любви к внукам! В официальной справке руководства тюрьмы говорится, что правом посещения Гесса пользовались: его жена Ильзе, сестра Маргарет, сын Вольф-Рюдигер, жена сына Адреа, племянник Виланд и племянница Моника, а также свояченица Ингеборг Прель. А вот что написано дальше: «В 1986 году директора тюрьмы разрешили посещение Гесса детям его сына — двум внучкам и внуку, однако сам заключенный от этих визитов отказался».

Вот так-то! Зато с французским пастором Габелем он общался каждую среду, да и то не столько по религиозным, сколько — скажем деликатно — по несколько иным мотивам. Советская администрация вскрыла эти мотивы и лишила Габеля пропуска в тюрьму. Сменивший его пастор Рериг тоже пытался установить о Гессом куда более тесные контакты, чем этого требует отправление религиозной службы, но и эти попытки мгновенно были пресечены надзирателем.

Еще на Нюрнбергском процессе адвокатом Гесса был доктор Зайдль. Навещал он своего подзащитного и в тюрьме, делая все возможное и невозможное для ослабления тюремного режима Гесса. Это он добился того, что Гесса перевели в камеру больших размеров, установили там госпитальную кровать, до четырех часов увеличили время прогулки, назначили диетическое питание и освободили от какой бы то ни было физической работы.

В случае необходимости Гесса немедленно переводили в Британский военный госпиталь. За время заключения он побывал там четыре раза, причем отлеживался от нескольких недель до нескольких месяцев. Так что за его здоровьем следили самым внимательным образом.

Но… на всякий случай представители четырех держав еще в 1962 году разработали и подписали весьма необычный документ. Называется он ПРИЛОЖЕНИЕ № 9.

«1. Вышеуказанные представители пришли к согласию относительно следующих мер, принимаемых в случае смерти Р. Гесса.

2. Тело умершего Р. Гесса будет находиться в английском военном госпитале для вскрытия не менее, чем 24 часа. Семью Р. Гесса известят о его смерти как можно скорее. Ввиду заверений, полученных от представителя семьи Р. Гесса относительно того, что его захоронение пройдет в семейном кругу в Баварии, останки будут направлены самолетом в Баварию (Федеративная Республика Германии) и там переданы его семье. Представители средств массовой информации не будут допущены ни в тюрьму, ни в госпиталь.

3. После смерти Гесса как можно быстрее публикуются согласованные заявления для печати. Точное время их обнародования обговаривается четырьмя сторонами после смерти Р. Гесса.

4. С учетом того, что в связи со смертью Р. Гесса можно ожидать неонацистских акций, представители трех западных держав заблаговременно предпримут шаги к тому, чтобы обеспечить полное сотрудничество со стороны правительства ФРГ для предотвращения подобных нежелательных акций и получения гарантий о том, что похороны Р. Гесса пройдут в семейном кругу.

5. Четыре названных представителя согласны с тем, что со смертью Гесса Межсоюзная тюрьма Шпандау исчерпывает свое назначение.

6. Четыре вышеназванных представителя согласны также, что под ответственностью коменданта британского сектора будут предприняты все необходимые шаги для сноса тюрьмы Шпандау и такого распоряжения остающимся после нее участком, которое исключало бы его превращение в место паломничества «сочувствующих» и членов нацистских организаций.

7. Архивы тюрьмы фильмируются на микропленку для передачи в копии представителям каждой из четырех держав. После благополучного завершения процесса копирования подлинники подлежат уничтожению по договоренности четырех держав».

Здесь же — довольно своеобразная расписка, подписанная четырьмя директорами и сыном Гесса — Вольфом-Рюдигером.

«Мне разрешено после смерти моего отца Р. Гесса организовать его похороны. Похороны состоятся без привлечения внимания в самом узком семейном кругу в Баварии. При этом я обещаю, что это мое обязательство носит доверительный характер».

Сам Гесс ничего об этом не знал и продолжал бомбардировать правительства прошениями об освобождении. И хотя, как он уверял, почти ничего не видит, регулярно вел что-то вроде дневника. Кое-какие записи Гесса сохранились, они настолько любопытны, что пройти мимо них никак нельзя. Вот что, например, писал он о событиях 1939 года.

«1939-й год. Мы были вдвоем с Гитлером, когда ему сообщили, что Англия и Франция объявили Германии войну: английские корабли вышли в открытое море. Это был единственный случай, когда за двадцать лет нашей совместной деятельности я видел его побледневшим, исключая случай чисто личного характера, когда я должен был сообщить ему ужасную весть. (Речь идет о самоубийстве юной племянницы Гитлера Гели Раубаль, к которой фюрер испытывал отнюдь не родственные чувства. — Б. С.)

Долго сидел он неподвижно в своем кресле, молча глядя перед собой. Наконец, произнес: «Ах, они не хотят терять лица?! Это будет «картофельная война». Под «картофельной войной» германские историки подразумевают войну без боевых действий, когда солдаты от безделья собирают на полях картофель и варят его. Гитлер надеялся, что объявление войны Англией и Францией не повлечет за собой начала боевых действий, его поведение не было похоже на поведение человека, ищущего возможность начать большую войну и наконец ее получившего. Если бы переговоры были возможны, то, безусловно, Гитлер настоял бы на том, чтобы вопрос польского коридора был решен приемлемо для Германии. Одним из семи его предложений была идея создания коридора в виде железнодорожной и автомобильной магистралей, проходящих через Польшу и соединяющих Германию с Восточной Пруссией.

Польша отклонила все предложения. Но Гитлер не терял надежд… Когда же Польша начала уступать и выразила согласие на решение вопроса о коридоре, Англия заключила с Польшей договор о взаимопомощи, после чего польское правительство снова заняло позицию тупого отклонения всех германских предложений. Из вышесказанного становится ясно, что Англию волновала не безопасность Польши, а тот факт, что польское правительство может пойти на уступку Германии и тем самым устранить причину для развязывания войны против Германии. Если бы Англия в действительности хотела обеспечить безопасность Польши, то дала бы понять польскому правительству, что до тех пор, пока существует вопрос коридора, существует опасность войны. Но Англии была нужна война, которая превратилась бы в конце концов в мировую».

А вот еще одно из воспоминаний Гесса:

«Честолюбие Гитлера не распространялось на военную область, хотя вопросами стратегии ведения войны он занимался. Гитлер хотел, чтобы Германия стала самой красивой страной в мире. Через несколько дней после того, как он стал рейхсканцлером, он сказал мне: «Во что бы то ни стало мы должны вернуть себе земли, отторженные от Германии Версальским договором. При этом иногда мы должны будем стоять на границе между войной и миром, но допустить войну нельзя ни в коем случае. Война была бы самой большой катастрофой для всех ее участников. При использовании современного оружия ее последствия были бы необозримыми. Нельзя также забывать, что война вызовет определенную отрицательную реакцию и среди собственного народа. Некоторые мои убеждения, изложенные в книге «Майн кампф», заставляющие сомневаться в моем желании мира, я изменил. Большая разница — писать квалифицированный труд и нести ответственность за судьбу целого народа!»

Обобщая, я абсолютно уверен, что Гитлер не хотел войны. Войну с Польшей он развязал из-за тайно оказанного на него психического воздействия. В развязывании мировой войны виновны те, кто обладает этими средствами и методами воздействия».

Довольно много места уделил Гесс размышлениям о причинах нападения Германии на Советский Союз.

«Зимой 1940/41 г. Гитлер вызвал меня к себе: он хотел посвятить меня в свои планы на следующий год. Но сначала он предложил высказаться мне — возможно, обнаружилось бы, что ход наших мыслей совпадает.

Советы не оставляли никаких сомнений, их цель была ясна — мировая революция. И первым этапом на пути к достижению этой цели была революция в Европе. Еще Ленин неоднократно говорил: «Германия — это ключ к Европе». Но национал-социалистическая Германия с каждым днем становилась все неприступнее для революционных поползновений. Это Советы знали точно. Народ, вооруженный единой идеологией, всегда сплочен вокруг своего руководства. Великие победы на Западе еще больше укрепили авторитет Гитлера.

Но война еще не окончилась. Великобритания вооружалась для наступления на укрепрайоны, которые она потеряла во время бегства на остров. Для того, чтобы воспрепятствовать этому, вермахт должен держать в западных областях Европы значительные силы. Использовать создавшееся положение — это было единственной возможностью для Советов, чтобы взять ключ от Европы в свои руки, а именно, захватить Германию, которая смогла бы противопоставить им только часть своих вооруженных сил.

Осознавая опасность с Востока, решение могло быть только одно: упредить нападение России и напасть самим. И напасть как можно быстрее, пока Великобритания не окончила подготовку к наступлению, а значит, мы могли оставить на Западе сравнительно небольшие силы, а все остальное использовать для войны на Востоке. Лично я был против того, чтобы мы сделали попытку высадиться на остров и тем самым вынудить Англию к миру… Возможно могло быть и так, что Англия понимая, что Германия, предпринимая наступление на Россию, исходит только из интересов Европы, предложит нам мир и тогда мы могли не опасаться с ее стороны удара в спину. Гитлер был такого же мнения. Однако не все из его окружения это мнение разделяли. Как бы то ни было, но право принять решение оставалось за ним.

Советы же готовились к войне. В Берлин прибыл их военный атташе, который в своей речи перед руководством вермахта показал, что его духовный уровень ниже уровня немецкого фельдфебеля. Русские показали фильм, в котором их армия предстает глубоко отсталой. Этот фильм был в нашем распоряжении 24 часа. С него была снята копия, которая затем поступила в качестве инструкции в части вермахта.

Это было как раз то, что нужно Советам. Ведь если государство хочет мира, то оно показывает себя сильным. Если же хочет развязать войну без названия «агрессор», то оно показывает себя слабым, с тем, чтобы склонить врага к нападению. Советы пошли даже на то, что когда на заключительном этапе нашей войны с Польшей они набросились на нее с Востока, а потом был совместный парад, они так обрядили свои полки, что перед глазами немецких офицеров они промаршировали в таком виде, что у многих русских солдат вместо кожаных поясных ремней были веревки, а вещмешки и фляги привязаны бечевками. Даже в Финляндии они использовали второклассные дивизии, оснащенные устаревшим вооружением.

Однако поводом для принятия фюрером решения о нападении на Советский Союз послужила не мнимая слабость русских, а легко угадываемая опасность для Европы с Востока».

А вот что сообщил Гесс о, своем ближайшем друге-кумире:

«Гитлер продвигался по служебной лестнице благодаря секретному средству — насилию над духом человека. Он приказывал вселять ужас в концентрационных лагерях и в оккупированных областях, равным образом как и при убийстве евреев. Приказы приводились в исполнение тоже путем насилия над духом человека».

Гесс писал, читал, гулял, общался с родственниками, беседовал с пастором и адвокатом и знать не знал о том, какие страсти бушуют в кабинетах директоров тюрьмы. Скажем, в соответствии с четырехсторонним соглашением было решено, что питание и содержание Гесса осуществляется за счет средств, выделяемых сенатом Западного Берлина, а вот охрану, надзирателей и другой обслуживающий персонал кормят и поят страны, охраняющие Гесса. Американцы на эти цели ежегодно выделяли 35 тысяч марок ФРГ и тысячу долларов, англичане — около 32 тысяч марок, французы — чуть более 25 тысяч марок, Советский Союз — 24 тысячи марок ГДР (8 тысяч марок ФРГ).

Трудно сказать, были ли проблемы с выделением этих средств у американцев, англичан и французов, а вот глава советской администрации терпел-терпел, да и написал слезное письмо в вышестоящие инстанции.

«С тех пор, то есть с 1961 года, несмотря на неоднократные повышения цен на продукты питания, вышеуказанная сумма не изменялась. В связи с этим объем поставок продуктов приходится сокращать, и у нас возникают определенные трудности в поддержании продовольственного обеспечения Межсоюзной тюрьмы Шпандау на должном уровне. В частности, мы не в состоянии закупать в необходимом количестве престижные для русской кухни продукты, в том числе икру, балык, крабы и т. п.

Ожидается, что в дальнейшем эти трудности еще более возрастут. Это связано с тем, что состояние здоровья заключенного № 7 требует усиленного за ним наблюдения, а это возлагается на санитара тюрьмы. Поэтому в ближайшее время потребуется увеличение количества санитаров, что в свою очередь повысит расход продуктов питания. Кроме того, в последнее время увеличилось количество внеочередных экстренных заседаний врачей и директоров, которые сопровождаются официальными обедами.

На всех официальных обедах представителей четырех сторон обязательно подаются спиртные напитки. В 1960–1970 годах советская сторона неоднократно в одностороннем порядке предпринимала попытки прекратить подачу спиртных напитков, однако это вызвало негативную реакцию западных сторон. Они стали устраивать сепаратные приемы без приглашения советских представителей, их официальные лица стали отказываться от присутствия на церемониях, проводимых советской стороной. По этим причинам мы были вынуждены возобновить подачу спиртных напитков.

После принятия в 1985 году постановления «О мерах по борьбе с пьянством и алкоголизмом» возникла довольно двусмысленная ситуация и нам пришлось обратиться за разъяснениями к начальнику Генерального штаба Маршалу Советского Союза Ахромееву. В соответствии с нашим запросом он дал указание сохранить устоявшиеся традиции и мы получили право поставлять в свои месяцы председательствования 5 бутылок коньяка, 15 — водки, 20 — сухого красного и 25 — сухого белого вина, а также 60 бутылок пива.

Но за последнее время цены заметно выросли и у нас возникли серьезные трудности с приобретением спиртных напитков в прежних объемах.

Есть проблемы и с транспортом. В нашем распоряжении всего одна «Волга», один РАФ, и одни «Жигули». Расход километража этих машин так велик, что они часто выходят из строя, не говоря уже о том, что их внешний вид не соответствует требованиям, предъявляемым к правительственным машинам — и это вызывает нелестные отзывы со стороны представителей западных сторон…»

Была в этой сверхзакрытой и сверхохраняемой тюрьме еще одна серьезная проблема, о которой как-то неловко говорить. Эта проблема — воровство.

В соответствии с известным нам ПРИЛОЖЕНИЕМ № 9 те вещи Гесса, которые после его смерти могли быть использованы в качестве сувениров, в том числе форма пилота люфтваффе и некоторые документы, надлежало уничтожить. А вот его личные вещи, как-то часы, карманный фонарик, портсигар, полагалось передать семье. Так вот еще в августе 1986 года выяснилось, что почти все вещи Гeccа бесследно исчезли. Пропали: китель, ботинки, пилотка и шлем летчика люфтваффе, пропала его печать с монограммой, пропал портсигар. Были похищены наручные и карманные часы, карманный фонарик, стеклянный флакон и даже коробка с его золотыми коронками.

Видимо, опасаясь, что будет разворовано и все остальное, руководство тюрьмы поспешно принимает решение уничтожить хотя бы что-нибудь. 18 ноября 1986 года в присутствии представителей четырех стран были уничтожены носки, платки, кальсоны, брюки, шляпы, кепки, куртки, майки, а также оловянная кружка и футляр для очков с маркировкой «VII». Заодно сожгли и пустые вещмешки с бирками всех бывших узников Межсоюзной тюрьмы Шпандау.

Гесс обо всем этом, скорее всего, не знал. Не исключено и другое: именно в это время он решил выбраться из Шпандау. Надежды на официальное освобождение уже не было — это Гесс понял, но смириться с тихой кончиной в тюремной камере не мог. Гесс должен был хлопнуть дверью! Он должен был продемонстрировать несломленную силу духа и доказать, что хозяином ситуации всегда оставался он, нацист № 3. Кроме того, весь мир должен знать, что истинные нацисты сами принимают решение, когда им уходить из жизни: так сделал Гитлер, так сделал Геринг, так сделает и Гесс, последний законный преемник фюрера.

Чтобы усыпить бдительность охранников и надзирателей, Гесс начал себя вести образцово-показательно. Зная, что по инструкции надзиратель «должен быть постоянно настороже, чтобы пресечь попытки самоубийства заключенного», Гесс даже в пустяках старался упредить тот или иной шаг надзирателей. Скажем, перед выключением света на ночь, у заключенного надо было отбирать очки: Гесс не ждал, когда ему об этом напомнят и отдавал очки сам. По той же инструкции надзиратель должен был присутствовать при посещении амбулатории и даже во время принятия ванны: Гесс первым напоминал об этом надзирателям и в конце концов добился того, что те стали следить за ним вполглаза. Точно так же он вел себя и на прогулках…

Со временем Гесс понял, что именно во время прогулки он сможет сделать то, что задумал: надзиратели имеют привычку стоять под деревом и им не видно, что происходит в садовом домике. Кроме того, в этом домике есть то, без чего не обойтись — настольная лампа с довольно длинным электрическим проводом.

Когда план был продуман во всех деталях, Гесс стал размышлять, кому же, если так можно, выразиться, подложить свинью. И решил: англичанам! Они его не поняли в 1941-м, они усадили его на скамью подсудимых в 1945-м, они не сделали ни одной попытки вытащить его на волю все эти годы — значит, все произойдет в дни дежурства английского надзирателя.

Семнадцатого августа он написал прощальное письмо, подождал, пока молоденький англичанин пристроится под деревом, и накинул на шею провод…