ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА

Как рассказывал мне Филатов, он настаивал, чтобы А. Чубайс был включен в предвыборный президентский штаб. Противились все те же Сосковец, Барсуков, Коржаков. Но настаивал не только Филатов. Президент было заупрямился, а потом уступил. Ситуацию переломили банкиры «семибанкирщина», как их окрестила «Общая газета». Президент уступил легко. Из чего якобы следует, что рассерженность президента и его комментарий к недавней отставке Чубайса были небольшим спектаклем и президент уже думал о новом назначении Чубайса. Ничего подобного. Просто состав довлеющих сил на президента изменился. Выборная кампания требовала денег, и Чубайс эти денежные потоки мог организовать. А Сосковец не мог. И Коржаков не мог. Президенту это популярно объяснили те, кто эти деньги имел.

Легкость, с какой оскорбленный Чубайс принял предложение, лишь подтверждает наличие мощного тщеславного начала, упрятанного в этой жилистой, не обремененной лишним физическим весом фигуре. Сразу после отставки — сдержанное заявление перед прессой, корректность по отношению к президенту и никакой обиды. Чубайс взнуздал банкиров и как-то незаметно стал одним из определяющих идеологов предвыборного штаба. Кстати, в этой роли он не самая сильная фигура. Мешают излишний прагматизм и эмоциональность, при всей кажущейся взаимоисключаемости этих черт. На той самой пресс-конференции проявилась именно излишняя эмоциональность рационального Чубайса.

Что же произошло на самом деле? Была ли коробка с деньгами? Была. Эти самые доллары были получены под расписку не где-нибудь, а в Белом доме. И передавались они в распоряжение штаба президента как оплата за рекламу президентской кампании. По самым скромным подсчетам, победа Ельцина оказалась, в прямом смысле этого слова, крайне дорогой. Цифры называли разные: 40 млрд, 80 млрд. Совершенно очевидно, что Ельцин значительно перекрыл цифры, установленные избиркомом для каждого кандидата в президенты. Более половины этой суммы внесли коммерческие банки. С определенным цинизмом можно сказать — финансирование избирательной кампании Бориса Ельцина банки совершали не по принуждению. Банки боролись за свое будущее. Но это к слову. Сам факт, когда доллары выносятся из Белого дома в коробке из-под ксерокса, людьми из президентского окружения — нонсенс. Не будем вдаваться, насколько продумана и насколько была предвзята операция. Она породила панику среди сторонников Чубайса в штабе.

Коржаков, разработавший операцию, не думал об интересах государства, авторитете Ельцина. Он решал совсем другую задачу — уничтожал своего личного соперника во властных коридорах, более того, перечеркивал его право на контроль денежных потоков, обеспечивающих предвыборную кампанию президента. И все равно, случившееся и неприемлемо, и подсудно. Денежные расчеты такого рода на территории Белого дома в момент предвыборной кампании — абсурд. Оплата за услуги чиновнику в размере 10 % от общей суммы, оформленная в здании демократического правительства — что это, безумие или выходящая из берегов вседозволенность и безнаказанность ельцинских штабистов? Кстати, за этим пакетом, как свидетельствует человек, передавший деньги, получатели почему-то не вернулись. Видимо, потому, что были задержаны.

Любые объяснения по поводу случившегося, сделанные господами Лисовским и Евстафьевым, выглядят странно-наивными, несмотря на то что они были обильно сдобрены обвинениями в адрес политических противников. Как, впрочем, не лишенная идеологического антуража фраза, произнесенная неким полковником ФСБ: «Ельцин победит на выборах, опираясь на истинных патриотов, которым дорога Россия, а не за счет примазавшихся к нему демократов». Даже это, как казалось задержанным, сокрушительное обвинение не делает более обоснованной и правомерной историю с передачей более полумиллионой суммы долларов в кабинетах Белого дома. Но что случилось, то случилось. Назвать вспыхнувший скандал недоразумением, как неловко охарактеризовал его Александр Лебедь, желая погасить вспыхнувшую войну разоблачений, конечно, можно с очень большой натяжкой. Корни конфликта уходят в глубь, пусть и недолгих, политических событий в России. Уже в 1992 году стало ясно, что в ближайшем окружении Ельцина идет неослабевающее столкновение между демократами и государственниками, предрасположенными к патриотической риторике. Оказавшись на гребне политического прорыва, Ельцин был приговорен формировать исполнительную власть и частично свое окружение из демократов второй волны. Демократическое крыло в окружении Ельцина возглавлял в тот момент Геннадий Бурбулис. Не слишком пропитанный демократическими воззрениями, Ельцин в целом принимал и понимал вынужденность этого союза, тем не менее сохранил вокруг себя ядро привычных людей: тех, кого знал еще по Свердловску либо по Москве. В команде, помимо Коржакова, Илюшина, Рогозина, появляется Юрий Петров. В тот момент партитура внутренней борьбы (я повторяю, это были 1991–1992 годы) вырисовывалась следующим образом. Геннадий Бурбулис — демократическое крыло, Коржаков, Барсуков, Рогозин — патриотическое крыло, а Петров, Илюшин — привычное окружение старых адресов. Они противовес как демократам, так и патриотам. Ближе других к этой промежуточной группе был Юрий Скоков. Характерно, что под напором коммунистов, а их вес на Съезде народных депутатов был значителен, демократы и государственники в окружении Ельцина в моменты кризисных политических ситуаций объединялись. Но этот союз почти всегда был чисто внешним и очень недолгим. Демократы всякое ослабление своего влияния на Ельцина объясняли кознями президентского окружения, обвиняя, в частности, Петрова в прокоммунистических настроениях. Петров в прошлом действительно работал с Ельциным в Свердловске и занимал пост второго секретаря обкома КПСС, затем посла на Кубе и в 1991 году приглашается Ельциным на должность главы президентской администрации. Рядом с собой Ельцин предпочитает иметь людей узнаваемых. Помимо чисто идеологической борьбы, в окружении президента шла борьба и на должностном фронте. Демократов не устраивал, бесспорно, порядочный, может быть, излишне бюрократизированный Петров, который разглядывал эту буйствующую сверхлиберальную братию с некоторым удивлением, что выразительно передавали увеличительные линзы его очков. В конечном итоге демократы добились своего. Петров ушел. Ельцин, достаточно долго защищавший Петрова, не простил демократам этого форсированного давления.

Он понимал, что действиями демократов руководил Бурбулис. Ельцину нужен был повод дезавуировать настырного, всепроникающего Бурбулиса. И он этот повод находит. Он поручает Бурбулису создание демократического правительства; а затем утверждает его в должности первого вице-премьера, предлагая Геннадию Эдуардовичу практически если и не руководить (Бурбулис не специалист в экономике), то надзирать за правительством, добиваясь от кабинета идеологической верности президенту. Бурбулис, так и не сумевший реформировать президентскую власть под себя (должность государственного секретаря зависла во властной галактике), стал нащупывать свою ступень теперь уже на правительственном Олимпе. Тем не менее он получил максимум власти, сопряженной, в отличие от должности госсекретаря, с максимумом ответственности, что по замыслу президента, а вернее, сил, противостоящих Бурбулису, должно было его похоронить политически. Бурбулис это понимал, но тщеславие оказалось сильнее чувства опасности, и Бурбулис вызов принял.

Примерно в это же время на смену Ю.Петрову на пост главы администрации президента пришел С.Филатов. В определенном смысле Филатов принял эстафету не от Петрова, хотя в должностном варианте так и произошло, а от Бурбулиса. Филатов пришел в момент, когда отношения Ельцина с Бурбулисом стали катастрофически ухудшаться. И чем больше Бурбулис старался сохранить свою близость к Ельцину, тем решительнее Ельцин старался ее сначала ослабить, а затем свести на нет.

У Бурбулиса были свои изъяны. Он настырен, порой навязчив. Его молчание, сопровождаемое очень внимательным взглядом круглых, буравящих вас глаз, порою настораживает. Сначала вы чувствуете неловкость, затем раздражение. При беседах, контактах с ним, при разговорах с глазу на глаз вас не покидает ощущение, что вы не одни в кабинете, а есть еще кто-то. И этот «кто-то», объединившись с реальным Бурбулисом, оказывает на вас давление.

Филатова ельцинское окружение приняло сдержанно. То, что он противник Хасбулатова, еще не отвечало на вопрос: чей он союзник? Филатов был сторонником Бурбулиса. Именно через Филатова Бурбулис осуществлял свои замыслы в хасбулатовском парламенте. Вытеснение Бурбулиса из окружения Ельцина можно считать первой победой Илюшина (помощника президента) и Коржакова, который хотя и ревниво противостоял Илюшину, но в этом случае, скорее всего, объединился с ним. Исторический парадокс. Именно Бурбулис предложил президенту кандидатуру Филатова на пост главы администрации, когда стало ясно, что стратегическому плану вывести Филатова на первую роль в Верховном Совете (а такой план существовал) не суждено воплотиться. Причиной тому стала ожесточенная атака, предпринятая Хасбулатовым на своего первого заместителя. Спикер практически изолировал Филатова от руководства аппаратом Верховного Совета, который в прежние времена ему был подчинен. Именно тогда по совету Бурбулиса президент делает вынужденный шаг и поднимает терпящего бедствие Филатова на свой президентский корабль.

Кстати, главенствующим побуждающим мотивом демарша бывшего спикера по отношению к Филатову были тесные отношения последнего с Геннадием Бурбулисом. Хасбулатов прилюдно выговаривал Филатову: «Что вас связывает с этим порочным человеком? Он причина всех наших бед. Он разрушил, отравил мои отношения с президентом». А затем, потеряв контроль над собой, Хасбулатов скрывался на полукрик: «Я знаю причину вашей дружбы! Вы в сговоре с ним!» Сговора, разумеется, никакого не было. Филатов оставался сторонником президента, и этого было достаточно, чтобы конфликтующий с Ельциным председатель парламента почувствовал в своем первом заместителе скрытого противника.

Любопытно другое. Спустя некоторое время, когда отношения президента с Бурбулисом войдут сначала в затухающую фазу, а затем в фазу разрыва, Ельцин, узнав о встречах Филатова с Бурбулисом, о чем ему постоянно докладывал Коржаков, повторит раздраженно фразу Хасбулатова: «Что вас связывает с этим человеком? Какая необходимость поддерживать с ним отношения?» Вопрос был нелепым. Филатов пробормотал что-то в свое оправдание об их давней дружбе семьями, чем еще больше раздосадовал президента. И тоном, исключающим какие либо разъяснения, Ельцин дал понять, что запрещает Филатову подобные встречи. Тень Бурбулиса стала достаточно эффективным оружием противников Филатова в околопрезидентских кругах. Филатов, превозмогая природную воспитанность, которую окружающие воспринимают, скорее, как стеснительность и нерешительность, попытался объяснить, что он встречается с человеком, который еще вчера считался фигурой № 2 — правой рукой самого президента, его ближайшим соратником, и ему трудно так скоро переключиться на диапазон непримиримого противника по отношению к Бурбулису. Ельцину реакция Филатова не понравилась. Он перевел разговор на другую тему, а затем, словно отстранившись от собеседника, задал традиционный в таких случаях вопрос: «Ну что там у вас еще?!» Это была чисто ельцинская манера завершения беседы, когда президент давал понять, что и разговор, и присутствие собеседника его тяготят. Я помню болезненное, граничащее с отчаянием состояние Филатова, в то время еще новичка в кремлевских коридорах.

«Я все понимаю, но нельзя же так! Он много сделал для Бурбулиса. Гена, конечно, переоценил себя. Но ведь и Бурбулис сделал для него все. Он, можно сказать, просто растворился в этом человеке». Мне кажется, что Филатов, еще не начав по-настоящему работать, находясь в стадии предпостижения своей грядущей роли, увидел собственное будущее.

Не побоимся признаться себе: в предшествии власти люди разнятся. Получив ее, они обретают удивительную похожесть и одинаковость. Уже с первых дней своего пребывания на новом посту Филатов понял всю надстроечность своего должностного бытия. В лабиринте кремлевских коридоров было трудно понять — кто кем руководит? Сферы влияния к этому времени уже устоялись, и заниматься их перераспределением, что, возможно, и следовало сделать, Филатов не рискнул. Как «системник», он лучше других понимал роль аппарата в обслуживании главенствующих идей и уже создал такой аппарат в Верховном Совете России. Но в Кремле на кардинальную реорганизацию Филатов не решился. Он не написал, да и не мог написать, новых правил игры, он принял те, которые существовали до него. Коржаков с первых минут принял Филатова в штыки. Говоря фээсбэшным языком, руководитель президентской администрации сразу оказался «под колпаком».

Спустя некоторое время после своего назначения на должность руководителя ФСБ Сергей Степашин рассказывал мне: «Меня принял Коржаков. Мы обсудили кое-какие проблемы. Было ясно, что Коржаков прощупывает меня. Его интересовал масштаб моей послушности. Нетрудно было понять — сидящий напротив меня человек считает себя главной фигурой в сфере безопасности страны. И сейчас происходит некий ритуал моего посвящения. Еще до того мне уж грозили пальчиком, смотри, мол, чтоб ни-ни… Я многое знал, но ощущение удушливости, которое мне пришлось испытать при этом разговоре, было явственным и противным. Неожиданно Коржаков сказал: «Что вы все ходите к этому Филатову? Какие у вас отношения?» Меня взорвало — да кто он такой, чтобы указывать мне, с кем дружить?!»

Традиционно именно Коржаков противостоял усилению демократов в ельцинском окружении. Пользуясь своей максимальной близостью к президенту, денно и нощно присутствуя рядом, он методично совершал эти дезинформационные впрыскивания. И результаты этого отравления президентского разума были налицо. Их можно было заметить по тому, как менялось отношение президента к целому ряду сверхнеобходимых ему людей: Гавриилу Попову, Юрию Лужкову, Сергею Филатову, тому же Черномырдину, Сергею Шахраю, Анатолию Собчаку, Егору Яковлеву, Николаю Петракову, Юрию Скокову, Геннадию Бурбулису, Анатолию Чубайсу, Егору Гайдару, Владимиру Каданникову… Долгим может быть этот список, очень долгим. Где-то в этом ряду был и я.

По колебанию кривой президентских эмоций можно было определить, как преуспевал в стерилизации информации Александр Коржаков. Более разрушительной силы, совершающей все и вся якобы во благо президента, рядом с президентом в тот период не было. Формально Александр Коржаков числит себя человеком, исповедующим взгляды патриота-государственника. Но объективно философия кадрового сотрудника КГБ, философия подозрительности брала верх над любыми чувствованиями и понятиями. Если Коржаков и его команда что-то не могли понять (а это случалось достаточно часто), это явление или человеческий поступок сразу относились к категории «враждебных». И в основе любых отношений лежали два определяющих импульса: не верить и подозревать. Мы никогда не задаемся мыслью, что, сделав подозрение своей профессией, человек калечит собственную душу. Происходит атрофия чувств. Помните, как превозносились письма Дзержинского к своей жене, наполненные чувством любви и благородства. Но следует помнить и другого Дзержинского, которого называли «Железным Феликсом» — человека вне человеческих чувств, когда жестокость списывается на революционную целесообразность. И легенда о некоем контрполе была просто необходима: «Ленин и дети», «Сталин с Мамлакат на руках». Люди, предрасположенные к высшим проявлениям жестокости, всегда нуждались в сентиментальной маске Гиммлер, слушающий музыку с кошкой на коленях.

Филатов сделал несколько вялых попыток противостоять Коржакову, изменил структуру аппарата, ввел несколько новых лиц, усилил системность в работе с документами, создал аналитическую службу, но большего сделать не смог. Тому много причин — и объективных, и субъективных.

Президентская власть в России — явление новое. И совершенно очевидно, что ее самовызревание будет противоречивым, что подтвердили четыре президентских года и последующие выборы. Допускали ли все мы такое развитие событий, когда придумывали и обосновывали принципы президентской республики в России? И допускали, и понимали. Как понимали и то, что российское президентство станет некой рекой, питаемой тремя историческими потоками: опытом западноевропейского и американского президентства, отечественным опытом диктатурного партийного правления с генсековскими традициями и, наконец, монархическим имперским, царским прошлым России. Иначе говоря, три варианта единовластия. Естественно, раз президентство стало демократической альтернативой тоталитарному режиму, оно как бы перечеркивало, отрицало какую-либо похожесть на большевистское правление. Но отрицать повторение еще не значит исключить его из практики. Новая конституция в разделе норм президентского правления шилась по фигуре, характеру и воззрениям первого президента России Бориса Ельцина, создавала как бы конституционную копию президента. А во-вторых, она писалась под неблагополучные политические реалии, как, впрочем, и все отечественное законодательство, которое не утверждает новые принципы жизни, а подчинено политическим колебаниям, когда те или иные политические силы посредством закона укрепляют свои позиции, обеспечивают гарантии собственного процветания. Этими силами могут быть ветви власти, политические партии, финансовые структуры. Отсюда вся законодательная деятельность уподобляется пошиву сезонных одежд, приуроченных даже не к временам года, а к политической погоде переживаемого дня. Постигая разумом в лучшем случае контуры политического рисунка, когда новаторская и любая другая государственная мысль не простирается далее полугодия, мы обязаны признать, что государственный разум России утратил навык перспективы, предвидения и стратегии. Россия запуталась в повседневности. Интересно, что сочинители идеи президентства были сторонниками американской или французской модели: сильный президент, умеренные возможности парламента, подчиненное президенту правительство. Оппоненты либо отрицали президентство вообще — вся власть Советам, Думе, Верховному Совету, Собору, либо приветствовали ритуально-формальное президентство. С регалиями, но без власти.

А сам президент, в прошлом партийный руководитель высочайшего ранга (возглавлял Свердловский обком а затем Московский горком, кандидат в члены, член Политбюро), оказался предрасположенным к царским замашкам. Вот такая эволюция личности.