ГОСПОДА, СТАВКИ СДЕЛАНЫ,

СТАВКИ БОЛЬШЕ НЕ ПРИНИМАЮТСЯ

Сейчас многие недоумевают, почему в преддверии президентских выборов и после них события обрели столь непредсказуемый характер? Что это изменился президент? Изменилась среда политического обитания? Произошло перераспределение зон влияния? Еще не созревший предпринимательский класс, банковский капитал предъявили свои права на власть? Материализовалось довлеющее влияние дальнего зарубежья на ослабленную Россию? Возможно, предчувствие тупика и неэффективности экономического курса? Что же произошло, наконец?

Останется неразгаданной тайной, кто подсказал президенту фатальную идею — полностью сменить команду на второй президентский срок. Авторов называется множество. По свидетельству Виктора Илюшина, получив от президента поручение немедленно оставить свои дела в Кремле и заняться предвыборной кампанией (а это случилось за полтора месяца до выборов), он якобы заявил о своем желании, независимо от результатов, уже не возвращаться к своим обязанностям первого помощника президента. И вообще, посоветовал президенту Илюшин (так говорил он сам), следует фундаментально обновить команду. А потом не удержался и добавил: «А еще лучше — полностью ее заменить». По словам того же Илюшина, именно в этом разговоре президент дважды возвращался к этой теме. Один раз он внезапно спросил: «Виктор Васильевич, вы действительно не хотели бы вернуться в Кремль?» Илюшин подтвердил свое желание. Президент отмолчался, не стал переубеждать, а просто заговорил о другом, о планах своих предвыборных поездок по стране. Сомневаться в словах Илюшина не имеет смысла, тем более что подтверждение их истинности я слышал и от других. Но только ли он подтолкнул консервативного в своих привычках Ельцина к столь нестандартному решению? Разумеется, сам ход предвыборной кампании и силы, сконцентрированные в ней, сказали свое слово.

Естественно, никто не подозревал, что кадровые изменения в окружении президента в конце 95-го и практически половины 96-го года были воплощением четкого замысла по формированию команды № 2. Все полагали, что происходящие перестановки временны и связаны с избирательной кампанией. По существу, они начались с момента образования предвыборного штаба. Это вполне логично, хотя и сделано было с большим опозданием. Ничто не предвещало грозы. Все началось с Филатова. Он был отстранен как бы в силу стратегических замыслов: надо ужесточить дисциплину в президентской администрации, сделать ее работу более прагматичной. Филатов слишком либерален, как докладывали президенту, слишком предрасположен к нервозным демократическим веяниям образца 1991–1992 года. И вообще… Далее шли внахлест домыслы о связях Филатова с интеллигенцией, через которую совершается утечка кремлевских секретов. И в целом, исходя из философии Коржакова, а главное наступление на Филатова вел именно он, Филатов плох потому, что он Филатов.

Сергей Александрович осознавал, что его дни в Кремле сочтены, понимал, кто организует этот нажим на него. И тогда он сделал последнюю попытку и встретился с Коржаковым. Коржаков разговаривал с Филатовым как с предотставочным подчиненным. Обратим внимание, что перед Коржаковым сидел не мелкий чиновник, проштрафившийся капитан спецохраны, а еще не отстраненный глава президентской администрации, чиновник, по рангу бесспорно более значимый, чем Коржаков. В этой связи показательна манера разговора. «Мы знаем, что вы преданы президенту, — сказал Коржаков, — но, работая в Кремле, вы допустили слишком много ошибок».

Одна деталь особенно любопытна. В вину Филатову был поставлен некий Хаит, в то время заместитель Гусинского по финансовой группе «Мост-банк», которому Филатов выдал пропуск в Кремль. По данным Коржакова, как потом выяснилось, данным бредовым, Хаит был резидентом израильской разведки. Из чего едва ли не следовало, что и сам Филатов работает не пойми на кого. Позже «резидент службы «Моссад» возглавит «Мост-банк». Подобная деталь примечательна. В это время к всевластному квартету был максимально близок Борис Березовский, настроенный по отношению к Гусинскому мало сказать неприязненно, а откровенно враждебно. И сведения о Хаите, в том виде, как они высказывались, мало походили на разведданные. Филатов не умел ругаться, и потом, он уже был заражен вирусом власти и в любом варианте желал бы остаться в президентской команде. В том разговоре он упустил шанс ответить Коржакову по полной программе. А ведь Филатову было что сказать. Но для этого пришлось бы хлопнуть дверью. Филатов на такой шаг не решился. Позже, выслушав мой эмоциональный протест, он признался: «Мне некуда было уходить».

Филатова сменил Николай Егоров. Упрощенно говоря, человек близкий и к Коржакову, и к Сосковцу. Коржаков не скрывал своей радости. Черномырдин тоже был удовлетворен. Извечная аппаратная война между президентской администрацией и аппаратом правительства, которая явственно прослеживалась при Филатове, наконец утихнет. Егоров — бывший вице-премьер. Для Черномырдина этот довод был весом. У него с Егоровым сложились неплохие отношения, и он считал, что с приходом Егорова влияние самого Черномырдина на администрацию станет более весомым. Поначалу так оно и было, но недолго.

«Администраторство» Егорова выпало на неуютное время предвыборных сомнений президента. Егоров, как казалось президенту, должен был усилить влияние президентской администрации в регионах. Бывший глава Краснодарского края, более «свой» среди региональных лидеров, нежели «московский» Филатов, Егоров легче примирился с кругом усеченных обязанностей руководителя президентской администрации. Под его назначение президент издал еще одно уточняющее нормативное распоряжение о правах и обязанностях главы собственной администрации. Это уже выглядело как курьез. Каждый новый «главный президентский администратор» начинал с утверждения нового положения о правах и обязанностях этой президентской структуры. Начал с него и Анатолий Чубайс, придав своей инициативе более осмысленный антураж «в целях укрепления российской государственности».

Но вернемся к идее обновления команды. Коржаков, ничего не подозревая, наращивал темп своего давления. Все складывалось очень даже хорошо. Введенный в игру в качестве «царского» фаворита Олег Сосковец постепенно обрастал новыми обязанностями в правительстве. Он уже возглавлял как бы «малый кабинет по оперативному управлению», на котором обсуждались принципиальные вопросы хозяйственного строительства. Сосковец сопровождает президента в зарубежных поездках. В те дни, вращаясь в кругах власти, очень часто можно было услышать: «Зачем вы связались с Черномырдиным? Он все заволокитит и не решит. Выходите прямо на Сосковца. Он человек дела и без пяти минут премьер».

За три года, пока Черномырдин возглавлял кабинет министров, четырежды слухи о его ожидаемой отставке обретали характер неоспоримой истины. Черномырдин понимал неслучайность происходящего, но изменить что-либо не мог. Побудители слухов, их источники были вне его влияния. Очередной всплеск случился вскоре после событий в Буденновске. Октябрь 93-го нас многому научил. Мы четко договорились: в случае любых сверхнестандартных ситуаций информационная служба компании (и телевидения, и радио) работает в чрезвычайном режиме, как это было 3–4 октября. Не случайно именно компании принадлежала идея придать действиям власти по разрешению буденновского конфликта максимальную гласность. Я дважды разговаривал по телефону с премьером, убеждая его, что продуманные действия правительства и премьера по спасению заложников будут правильно поняты обществом и неизмеримо повысят авторитет власти, которая в трудные минуты не оставляет своих сограждан. Моим союзником в этом психологическом давлении был Виталий Игнатенко — вице-премьер правительства. Думаю, что его мнение переломило ситуацию в пользу нашей идеи. Премьер хотя и продолжал упираться, но уже менее настойчиво. И, наконец, уступил. Информационная служба перешла на круглосуточный режим работы. Мы выходили в эфир каждый час по мере развития событий. Так Россия могла увидеть свою власть в атмосфере конкретных действий. Постоянные телефонные переговоры Черномырдина с Басаевым, поведение заложников, действия боевиков и поведение журналистов, изъявивших желание стать заложниками, в качестве гарантов соблюдения договоренностей со стороны федерального правительства.

Все вопли о том, что Черномырдин совершил катастрофическую ошибку, согласившись на переговоры с террористами, не более чем проявление ортодоксального догматизма, не способного среагировать на мгновенно изменяющуюся обстановку. Верно и другое: именно президент перед отлетом в Галифакс дал согласие на штурм больницы. Думаю, правомерен вопрос: имел ли право президент в момент, когда совершен не имеющий аналогов по своим масштабам террористический акт, захвачено более тысячи заложников, покинуть страну? Но он это сделал. В любой другой стране этого бы не могло случиться. И не потому, что там хорошие президенты, а у нас плохой. Все дело в уровне информированности президента. У нас, во спасение собственной шкуры, холопы могут президенту солгать. Президент советовался, и его убедили — ничего сверхстандартного в Буденновске не происходит, мы контролируем ситуацию.

Штурм, из-за несогласованности действий, не получился. И уже не было сомнений, что даже удачно повторенный штурм, в силу высокого профессионализма боевиков, будет кровопролитным. Столкнулись два принципа соблюсти честь мундира и доказать, что группа «Альфа» может все. Проще говоря, подтвердить правило — не важны потери, победителей не судят.

Черномырдин избрал другой путь: любой ценой спасти жизни людей, забыть об идеологии и начать переговоры с бандитами. Речь шла о полутора тысячах мирных сограждан, оказавшихся плененными в больнице.

Мы не ошиблись. После столь нестандартных действий премьера, в результате которых в течение полутора суток люди были спасены, рейтинг Черномырдина резко пошел вверх. Кстати, на всех видеоматериалах, вышедших в эфир во время ночных и дневных переговоров, непременным атрибутом телекадра был стоящий чуть в отдалении с непроясненным выражением лица вице-премьер Олег Сосковец. Не столько участник, сколько свидетель.

Атаки матерых государственников и патриотов начались немедленно: «Позор! Премьер пошел на поводу у террористов». Достаточно заметить, что находящийся в этот момент в Галифаксе Ельцин тоже сделал заявление по поводу событий в Буденновске, выдержанное в жестких тонах. Когда я узнал, что пресс-секретарь президента рекомендует заявление главы государства в эфир не давать, я немедленно попросил принести мне кассету. Заявление было сделано в типичной ельцинской манере. Президент выглядел усталым, однако волевое начало чувствовалось в каждом слове. Российское телевидение было единственным из отечественных телеканалов, который дал это заявление в эфир. По поводу раздражения пресс-секретаря президента Сергея Медведева на сей счет я ответил: «У президентского пресс-секретаря свои сверхвесомые обязанности. Но я никогда не слышал, чтобы в каких-либо вопросах он исполнял обязанности президента страны. Немыслимо, чтобы в этой ситуации Россия не знала, что думает по поводу случившегося ее президент». Интересно, что поводом беспокойства Медведева была не суть заявления, а внешний вид Бориса Ельцина. На что я возразил: «В столь сложной и напряженной поездке президенту положено выглядеть усталым. Именно эта краска усиливает образ работающего президента». Конфликт был исчерпан. Что президенту доложили по поводу самовольства Попцова, я не знаю. Ну а возмущение Медведева на сей счет я пережил спокойно. Однако теплоты в моих отношениях с пресс-секретарем президента этот случай не добавил. Если бы президент знал, какое количество бредовых советов, рекомендаций и указаний дает его челядь, придумавшая себе роль толкователей президентской воли!.. Сколько раз мне приходилось возражать, настаивать на профессиональном, а не холуйском решении этих проблем. Мое противление, конечно же, ухудшило отношения с клевретами, усиливались нашептывания президенту о моей неуправляемости. Все так. Я лучше этих чиновников разбирался в той конкретной ситуации и потому поступал так, как считал необходимым.

Свобода средств массовой информации, их независимость — главное завоевание реформаторов и лично Бориса Ельцина. И было бы величайшим безрассудством позволить ретивым чиновниками свести на нет это завоевание. В конечном итоге наше поведение позволило сохранить верность президенту демократически настроенных СМИ в самых трудных для него ситуациях. И такого факта не одному, даже сверхблизкому к президенту советнику или охраннику опровергнуть было невозможно. Всякая частность преходяща. Итог вечен. Вот почему важен именно он.

Надо отдать должное Черномырдину, он проявил характер. Не было сомнений, что президенту действия Черномырдина преподносились службой безопасности как ослушание (решающий штурм так и не состоялся). «Черномырдин ведет свою игру, потому и настаивал на поездке президента в Галифакс. А президента убедили: ситуация в Буденновске под контролем, Черномырдин отозван из отпуска». Доводы показались президенту весомыми, и он улетел.

Этот раунд Черномырдин выиграл. Страсти постепенно улеглись, и триумвирату ничего не оставалось, как готовить новую атаку на премьера. В этом смысле памятен один сюжет, имеющий отношение к тому же, 95-му году.

Татьяна Худобина, одна из ведущих информационной программы «Вести», используя интервью, которое она брала у премьера, предложила Черномырдину сделать небольшую очерковую передачу о нем. Нечто наподобие портрета «Премьер на фоне обстоятельств». Этой договоренности крайне способствовал Виктор Кононов — пресс-секретарь премьера, в недавнем прошлом сотрудник «Вестей», внедренный в правительственную систему с легкой руки Анатолия Лысенко. Премьеру позарез нужен был пресс-секретарь. Кононов только что вернулся из Гонконга, где честно отработал четыре года корреспондентом телевидения. Он свободно владел двумя языками, был простоват по натуре, неиспорчен правительственными коридорами, и в этом смысле выглядел житейски непосредственным. Премьеру Кононов понравился. Так у ВГТРК появился «свой человек в Гаване». Это, разумеется, не более чем шутка, но счет стал «1:1». Пресс-секретарь президента Сергей Медведев — выходец из ОРТ, пресс-секретарь премьера — выходец из ВГТРК.

Итак, Виктор Кононов поддержал замысел. Оставалось самое малое: подождать очередного наката на премьера со стороны известных служб. К этому времени смонтировать работу и выпустить ее в эфир. Я уезжал на переговоры в Германию и настаивал, чтобы материал был подготовлен до моего отъезда. Надо было отсмотреть его, сделать необходимые замечания, чтобы спокойно уехать в командировку. Все остальное уже считалось делом техники: выждать нужный момент, наблюдая за активностью Олега Сосковца (главного претендента на премьерский пост). Ждать оставалось недолго. Он уже возглавил все мыслимые и немыслимые комиссии, оперативные штабы и советы. Основная масса документов, попадавшая на стол президента, возвращалась в правительство с визой, адресованной лично Сосковцу. По ранее установленным правилам, ситуация просто невозможная. Документы такого рода передавались премьеру, и только ему, а уже он давал, если считал нужным, поручения своим заместителям. И вот теперь сам Ельцин, нарушая установленные нормы, с присущим ему вызовом давал понять, что делает это не случайно — он доверяет Сосковцу. Доверяет ли остальным? Данный вопрос в настоящее время не обсуждается. Все должны уяснить главное — Ельцина не просто загнать в угол, у него есть наготове новый премьер. Так что все эти возросшие рейтинги Черномырдина не стоят ломаного гроша. Премьер назначается президентом. Дума может не утвердить кандидатуру. Так ведь и Дума не вечна. Президент может ее распустить. Впереди маячили новые выборы. До них оставались считанные месяцы. Уже вылупилась из яйца идея о двух предвыборных блоках, один из которых возглавил Черномырдин, другой Рыбкин. Черномырдин стартовал стремительно, хотя и не очень продуманно. Непродуманность можно списать на жесткий цейтнот. Рыбкин, наоборот, замешкался на старте, запутался в социал-демократических аграрно-центристских самовнушениях и в конечном счете замысел с треском провалил, перечеркнув надолго, если не навсегда, все собственные лидерские притязания. Но это к слову.

Я тщательно вместе с авторами разобрал подготовленную передачу о премьере. Договорились о необходимой редактуре, которая, по нашему общему замыслу, должна была придать работе большую динамичность. Назначили день эфира, и я со спокойной душой отправился в командировку. Я уже говорил, что мои отношения с властью справедливо назвать непростыми. Самостоятельные и независимые в суждениях люди раздражают любую власть. Я относился к такому положению вещей спокойно. Мои подчиненные не так часто сталкивались с высокой властью. Команда Черномырдина затребовала подготовленную к эфиру работу. В целом, в этом желании не было ничего предосудительного. Команда готовила предвыборную платформу премьера, который, судя по всему, будет объявлен лидером нового движения «Наш дом Россия», и небезынтересно знать, как вписывается в общий рисунок предвыборной борьбы данный телевизионный очерк. Предосудительного действительно ничего нет, если бы не одно «но». Передачу уже посмотрел сам премьер. Таково было условие замысла. На вопрос, есть ли у него замечания, Черномырдин ответил: «Вы профессионалы, я полностью полагаюсь на вас». К моему возвращению из командировки кассета еще два раза побывала в аппарате премьера. Меня ожидал целый список замечаний, опасений и несуразных вмешательств в авторскую ткань очерка. Журналисты были подавлены. По этому поводу я произнес маленький монолог:

— Ничего нового, хрестоматийное поведение чиновничьей среды. Слуга отсматривает и воспринимает любой материал не глазами и разумом хозяина, а глазами и разумом слуги. В этом случае его в меньшей степени беспокоит, насколько удачен или неудачен образ хозяина и его поступок. Слугу беспокоит слуга, его судьба, сохранится ли он рядом с хозяином. Вполне вероятно, что слуга не заинтересован в стремительном взлете хозяина, его головокружительном успехе. В этом гипотетическом случае мы будем иметь другую ситуацию. И хозяину могут понадобиться совсем другие слуги. В этом смысле писатель Фазиль Искандер извечно прав: «Нищий, ставший миллионером, сохраняет житейскую философию нищего».

Все опасения были опасениями не по поводу, получилось или не получилось, интересен премьер в телевизионном очерке или скучен и невыразителен. Беспокоило совсем другое: как воспримет передачу окружение президента, его аппарат и как в этом случае сложится судьба премьерского чиновничьего штаба. Любая решительность, любой риск премьера, зафиксированный на экране, с точки зрения служивых, равнозначны минусу, потому как вызывают симпатию зрителя к премьеру, что и опасно. А вдруг посмотрит президент? Я еще раз просмотрел кассету. Учел одно замечание, бесспорно правомерное, а в остальном вернул ее в прежнее состояние (ибо большая часть замечаний штабистов разрушала замысел и композицию передачи), уточнил временные смещения — тут штаб был прав. То, что ново вчера, устаревает завтра. И назначил время эфира. Узнав о моем решении, пресс-секретарь премьера Виктор Кононов хотя и согласился со мной, однако попросил меня приехать и объясниться с советниками премьера, с теми самыми, кто опасается, кто предостерегает, что в конечном итоге делает премьера нерешительным и вечно оглядывающимся на президента. В целом это неплохие люди. У них есть круг обязанностей, исполнением которых они и зарабатывают себе на хлеб.

Один из них, выходец из пресс-службы правительства времен Егора Гайдара, некий Сергей Колесников. Милый, с мягкими, почти женскими манерами, человек. С выражением постоянной смущенности на лице, присущей претендентам на кандидатскую степень, защита диссертации которых все время переносится.

Второй, по фамилии Масленников. Лицо умное, несколько отяжелевшая фигура, по комплекции опередившая служебное положение Масленникова. Глаза светлые, с припухшими веками. Все доклады Черномырдину писал именно он. Иногда его губы, тоже полноватые, выдают попеременно то выражение брезгливости, то выражение властного упрямства, первое относится к аппаратным недотепам, путающим властные двери и неспособным сложить двух слов на бумаге. Все приходится перелопачивать, переписывать, отдавать свои мысли. Относительно упрямства, возможно, и неточность — скорее, обидчивое недовольство посетителем, не сумевшим понять, с кем спорит, не признавшим в Масленникове скрыто высокую власть.

Еще одним лицом, претендующим на сверхблизкие отношения с премьером, оказался Владимир Марков. Нельзя сказать, что присутствие Маркова на этой правительственной даче меня удивило. Он так часто говорил о своих доверительных отношениях с премьером, что в конце концов в это поверили. Вообще-то Марков был похож на вневозрастного студента. Я очень хорошо его представлял в дореволюционной студенческой тужурке с фуражкой на голове. Марков единственный из всех руководителей средств массовой информации, который всеми правдами и неправдами добивался права сопровождать лиц, наделенных высшей властью, в их поездках. На всех пресс-конференциях Марков непременно сидел либо в первом, но никогда не далее второго ряда и обязательно что-то судорожно записывал. При этом вся его поза выражала такое неподдельное внимание к происходящему, что вас непременно тянуло нащупать историческую параллель.

— Скажите, милейший, — спросил император, — а кто этот чернявый в первом ряду? Ни одного моего слова не пропустил, все пишет, пишет.

— Это наш первейший студент Владимир Марков. Чрезвычайно предан Вашему Величеству.

— Вот как. Предан, это хорошо. Лицом простоват, правда, видать не из дворян, а жаль, — вздохнул император. — Определите ему вознаграждение от моего имени за усердие.

Марков возглавляет Российское информационное агентство (РИА), в прошлом АПН. В свое время Горбачев планировал превратить АПН в президентское информационное агентство. Плану не суждено было состояться в полном объеме. Средства были выделены и потрачены не без пользы, а вот Горбачев как бы сошел не на той станции, но неукротимое желание АПН быть голосом всевышнего осталось. По этой же причине непримиримая «любовь» к ИТАР-ТАСС — своему главному партнеру по обслуживанию дыхания власти. Желание непременно залезть к Христу за пазуху стало для Маркова навязчивой идеей. В немалой степени этим объясняются неуемные слухи о родстве Маркова с Черномырдиным то ли по линии жены премьера, то ли его самого. Правда, злые языки на этот счет делают уточнение, что родство действительно имеет место, только не с премьером, а с одним из чинов охраны главы правительства. В свое время Российское телевидение совместно с РИА-НОВОСТИ воплотило неплохую идею, создав программу «Деловая Россия». Инициатором замысла был я. Устав от постоянных нападок по поводу негативных материалов, которые появлялись в эфире, что отчасти было упреком справедливым: реформы шли тяжело, политическая нестабильность приобрела характер угрожающего постоянства. Законодательная власть, хотя и с меньшим напором, чем прежде, но все равно подчеркивала свою оппозиционность президенту, и как апофеоз черноты — чеченская война. Телевизионный экран захлестывали отрицательные эмоции. И журналисты здесь были бессильны. Отрицательные эмоции стали главными красками повседневности. Это было одновременно и правдой и опасностью. Общество, лишенное положительных эмоций, самоизживается. И тогда родилась идея «Деловой России». России, занимающейся делом. Найти, показать и рассказать о тех, у кого получилось. Кто строит, кто наращивает производство, заключает контракты, идет на риск, вкладывает свои капиталы. Есть ли факты не умирающего образования, не разоряющихся, а процветающих сограждан? Три с половиной часа положительных эмоций, вселяющих веру. Характер и формы информации — самые разные. Суть одна: результативное, прогрессирующее дело. В конечном итоге мы попали в десятку. Россия, занимающаяся делом, стала смотреть «Деловую Россию». Мотором воплощения замысла была отличная команда рекламно-продюсерской компании «Видео-интернешнл» (Михаил Лесин — президент компании; Александр Акопов творческое «я» программы и Юрий Заполь — экономический и финансовый мозг команды, генеральный директор «Видео-интернешнл»). Но при чем здесь Марков? Дело в том, что программа была как бы совместной продукцией Всероссийской телерадиокомпании и РИА-НОВОСТИ, так как «Видео-интернешнл» базировалась на их производственных площадях и формально Михаил Лесин считался заместителем Маркова. Кстати, тот факт, что Владимир Марков поставил на этих ребят, говорит о его действенном прагматизме. К воплощению замысла Марков не имел никакого отношения, но… Тут работает ключевая фраза любой политической интриги: важен не факт, важно его истолкование. А потому герой не тот, кто творит, а тот, кто докладывает высшей власти о сотворенном. Не исключено, что, информируя Черномырдина о появлении ежедневного трехчасового цикла «Деловая Россия», Марков преподносил его как свое телевизионное детище, что в сознании премьера превратило Маркова в некоего телевизионного гения. Не случайно именно после появления «Деловой России» фамилия Маркова стала появляться в качестве кандидата на пост председателя ВГТРК в случае моей отставки. Эти несколько шагов в недавнее прошлое важны для понимания, как вершится повседневная политика, рождаются мифы.

Прибыв на дачу, в стенах которой создавались и эти незабвенные творения, именуемые докладами, записками, материалами к заседаниям правительства, пресс-конференциям, я, внимательно выслушав своих оппонентов, понял, что ничего, кроме страха не попасть в масть, здесь не присутствует. А еще я понял, что тяжелее всего среди них профессиональному журналисту Кононову — моему бывшему коллеге, ради которого я и согласился приехать, чтобы подтвердить правильность его взгляда на передачу. Мне ничего не оставалось, как сразу же перейти в атаку. При всей неприязни ко мне лично, эти важнозначимые чиновники вынуждены были признать, что в телевизионном деле я больший профессионал, чем они. Я сказал им, что в их распоряжении было более трех недель, чтобы испортить передачу, в чем они преуспели. «Моим коллегам, — сказал я, — к счастью, многое удалось исправить и вернуть в пределы того замысла, который и понравился премьеру». На слуг всегда надо давить именем хозяина. Никакого разговора о переносе передачи быть не может. Передача заявлена в программе. «Каждый должен заниматься своим делом», — процитировал я недавнее выражение премьера. И уточнил, что с этими словами главы правительства я категорически согласен: «Разрешите мне исполнять мои обязанности. Не делайте опрометчивых шагов. У вас всегда есть шанс во всем обвинить несговорчивого Попцова, не пренебрегайте этой возможностью». Передача о премьере вышла, была замечена зрителем и получила хороший рейтинг. Как ни странно, она понравилась и многим оппонентам. Теперь им ничего не оставалось, как сказать, что передача получилась такой именно в силу их вмешательства.

Эта история имела неожиданное продолжение. Буквально через неделю я встречался с премьером. Встреча состоялась в конце рабочего дня, премьер выглядел утомленным, был одет неофициально, в вязаный свитер. В определенной степени это становилось стилем Черномырдина. Неофициальность одежды располагала собеседника, и разговор получался неизмеримо более откровенным. Премьер мрачнел, когда у него что-то просили, и, наоборот, оживлялся, услышав интересную информацию. В этом смысле он был похож на президента. По лицу было видно, как человек устает от негативной информации. Черномырдин уже был вовлечен во все перипетии вокруг моей персоны. Был наслышан и об «антиельцинских» и о «античерномырдинских» настроениях Попцова. Это не вызывало у него реакции, и мне показалось, что если он и не знает точно, то догадывается, кто стоит за этим потоком дезинформации. А догадаться было нетрудно. Ибо дезинформацию о всех и вся готовили одни и те же лица. Не станем обелять власть предержащих, постараемся показать их. Практически никакой информации они не получают непосредственно: сам прочел, сам услышал, сам увидел. Любая информация поступает на их столы как опосредованная, отраженная, истолкованная, вычлененная и скомпонованная. Не всякий признается в этом. Черномырдин образца 93–95-го годов этим недугом непризнания еще не был заражен. В разговоре он мог сказать: «Послушай, Олег, я ни черта не понимаю в вашем телевидении. Объясни, в чем проблема? Кого ты не устраиваешь?» или «Слушай, не верь ты этим словоблудам — «Черномырдин настаивал на твоем снятии» — я и знать ничего не знал. Если я что хочу сказать, я скажу тебе в глаза. Ты же меня знаешь. На правительстве: «Попцов здесь?» и все, что положено, ты получишь. Кому нужна эта закулисность? — И тут же, без перехода: — Слушай, что они устроили с этой передачей?! Звонит мне Илюшин и выговаривает в своей ласковой манере: вот, де, о президенте фильма еще нет, а о премьере уже снят. Это про передачу с Худобиной. Я опешил. Какой фильм? У меня взяли интервью. Ну и что? Слушай, не давай ты его в эфир, Олег. Знаешь, где у меня эти недомолвки, подозрения? Вот, — премьер чиркнул большим пальцем по горлу, — занимались бы делами. Столько настоящего дела, на всех хватит. Чего здесь делить?»

Окружение президента постоянно подогревало ревность и подозрительность Ельцина. В конечном итоге эта президентская уязвимость становилась мощным оружием в руках ельцинского аппарата. История телевизионной передачи о премьере нельзя сказать, чтобы насторожила меня. Она поубавила моего идеализма по отношению к моим коллегам в телерадиокомпании. Информация о том, что готовилась программа о Черномырдине, была известна узкому кругу чиновников при премьере. Вряд ли они настроены были ее разглашать. Знало о передаче и руководство «Вестей», которое вынашивало саму идею передачи. Бесспорно, у Службы безопасности президента были свои осведомители в компании, большинство из них я знал пофамильно, но эта информация ушла за пределы ВГТРК именно из «Вестей». И была передана туда, где ей всегда рады.

Бедная Татьяна Худобина. Сразу после моей отставки Эдуард Сагалаев, новый председатель компании, буквально на третий день своей работы потребовал убрать ее из эфира. Коржаков и Сосковец не простили ей той передачи о премьере. В числе напутственных рекомендаций, которые были даны Сагалаеву «могучей кучкой», Татьяна Худобина значилась под № 4. Разумеется, этого могло бы не случиться, окажись коллектив «Вестей» единым. Увы, там, как и во всей России, бушевали свои страсти, раскручивались свои интриги. Но об этом — в одной из следующих глав.