ВРЕМЯ СЖИГАТЬ ДЕКОРАЦИИ

Ельцин одержал победу. Все, что положено сказать по этому поводу, было сказано с немыслимым превышением. Демократы вынужденно торжествовали. Победу неминуемо приписывали им, хотя бы уже по той причине, что главным соперником президента на финише оказался Геннадий Зюганов, лидер КПРФ. Интересно другое: практически все демократические силы в той или иной мере (в большей Г.Явлинский, С.Федоров, в меньшей Г.Старовойтова и Е.Гайдар) были оппозиционны президенту. И все равно, выигрыш Ельцина вопреки, казалось бы, логике и политической реальности войдет в историю как победа демократов.

Из двух бед, а Ельцин победил именно в этом диапазоне, выбирают меньшую. Так президент, фигурально говоря, из образа надежды общества за прошедшие четыре года трансформировался в образ меньшего зла. Вынужденно голосующие «за», а таких в электорате Ельцина оказалось почти половина, никогда не станут союзниками, а тем более союзниками надежными. Они постоянно будут напоминать о вынужденности своего решения. Александр Гельман по этому поводу высказался достаточно точно: «Мы же выбирали из двух зол меньшее. Но кто нам сказал, что меньшее значит маленькое? Так что придется терпеть!»

Из курьезных признаний, несколько забегая вперед. В своем заявлении, сделанном 20 декабря, когда президент сообщил, что приступает к исполнению своих обязанностей и считает для себя восстановительно-реабилитационный период законченным, он высказал, с одной стороны, наивно-простую, с другой — ошеломляющую мысль. Болезнь и вынужденное отсутствие убедили Ельцина в том, что стране президент нужен. А значит, конституционная концепция президентской республики себя оправдала. Более того, стране нужен здоровый, деятельный президент. Когда я слушал это заявление президента, мы стояли в холле одного из банковских офисов. Кто-то за моей спиной зло пошутил: «Какой сообразительный. Понадобилась операция на сердце, чтобы понял. Ему определенно полезно болеть».

Не станем корить соотечественников за злую иронию. Возможно, если бы не было Ельцина, а вместе с ним 90-го, 91-го и даже 93-го года — не было бы этого коммерческого банка с его солидными офисами. И, уж конечно, этих тугих краснопиджачных бизнесменов, не расстающихся с сотовыми телефонами, мрачно пережевывающих «Орбит» без сахара. Многого бы не было: и сверхнепонятного, и сверхдраматичного, а равно и сверхполезного. Не наступило бы другой жизни, на которую одни молятся, а другие от нее открещиваются.

Жизнь — всегда движение по спирали. А потому очередной виток — нечто похожее на эхо, которое вы опередили. Просто другой уровень. В этой разнице высот и есть новизна жизни, отсюда ощущение узнаваемости наступающего дня.

Разумеется, главной сенсацией президентских выборов стал предфинишный блок Бориса Ельцина и Александра Лебедя. Первыми симптомами изменения предвыборной тактики был внезапный прорыв Александра Лебедя в телеэфир. Где-то в мае стало заметным, что Лебедь присутствует практически в каждой информационной программе первого телевизионного канала в сопровождении сверхлояльных комментариев ведущих. Это не могло быть случайностью. Конкуренция была слишком ожесточенной. Ярослав Мельник, вновь назначенный первый заместитель председателя Всероссийской государственной телерадиокомпании (как свидетельствовала молва, подсаженный к Эдуарду Сагалаеву службой Коржакова с негласным заданием отслеживать действия не очень, как казалось Коржакову, надежного Сагалаева), остановил меня в коридоре неожиданным вопросом: чем я могу объяснить столь откровенное протежирование Александру Лебедю со стороны Бориса Березовского?

— Только одним, — ответил я, — изменениями, которые штаб Ельцина собирается внести в тактику предвыборной борьбы. Если первый тур, судя по поведению кандидатов, не имеющих практически никаких шансов и все равно отвергающих возможность какого-либо союза с партнерами с переуступкой своего крошечного электората (Шаккум, Брынцалов, Горбачев. С.Федоров), что позволяет говорить о торжестве стихии вычитания — каждый отбирал голоса у каждого, то второй тур потребует плюсования. Скорей всего, нас скоро познакомят с заготовкой ельцинского штаба.

Было ясно, что тот, кто наберет третью сумму голосов, станет предметом ожесточенного торга между главными противоборствующими силами. И неважно, кем оказался этот кто-то: А.Лебедем, Г.Явлинским, В.Брынцаловым, В.Жириновским, С.Федоровым, М.Шаккумом. Характерно, что все из названных кандидатов критиковали нынешнюю власть и были в очевидной и жесткой оппозиции коммунистам. Это делало предстоящие торги особенно интересными.

То, что наши рассуждения справедливы, доказывает заявление коммунистов, сделанное вторым лицом в КПРФ, Валентином Купцовым, буквально в день выборов: «У нас есть возможность в какой-то степени договориться с ним перед вторым туром выборов». Речь шла об Александре Лебеде.

Анализ предвыборной ситуации, особенно после телевизионных вливаний в раскрутку опального генерала, показал, что шансы Лебедя растут как на дрожжах.

Впрочем, рассуждая логически, и Борис Березовский асфальтировал генеральскую дорогу не из альтруистических соображений. От союза Ельцина с Лебедем он хотел бы иметь дивиденды. Это он, Березовский, обеспечил предвыборный рывок генерала.

Почему Ельцин якобы опередил коммунистов в этих торгах? Это тоже было просчитано автором интриги. Коммунисты, как утверждал Купцов, могли сколько угодно вести переговоры с Лебедем, о чем-то с ним договариваться. Но они ничего реального Лебедю предложить не могли. Они ничем не владели. Их шансы на выборах достаточно высоки, но победа и шансы на нее — это не одно и то же. И коммунистам больше, чем Ельцину, необходим был союзник. Но всю предполагаемую власть коммунисты уже поделили. Значит, придется перекраивать, и перекраивать солидно. Лебедя малым не ублажишь. А раз так уязвленные амбиции отодвинутых соратников и вероятность раскола в ближайшем будущем. Нет, коммунисты блефуют. Им нет смысла договариваться с А.Лебедем.

В руках Ельцина реальная власть, а значит, реальный прикорм. И после первого тура он не отставал, а опережал Зюганова. И шансов на вынужденное присоединение к его электорату поданных в первом туре голосов за Явлинского и даже Жириновского больше, чем у Зюганова. Разумеется, Лебедя сближала с коммунистами патриотическая риторика, и в этом смысле он основательно подъедал их электорат. Но опасности раскола, окажись Лебедь в лагере коммунистов, избежать было бы невозможно. Скорее всего, впоследствии отношения разорвал бы сам Лебедь. Вопрос в другом: ушел бы он один или увел бы с собой еще кого-нибудь? Иначе говоря, рана могла бы зажить или ее пришлось бы зашивать? Скорее всего, подобные варианты просчитал и сам Лебедь. Поэтому союз на этом этапе с Ельциным для Лебедя был более выигрышным. По крайней мере, на момент его заключения. Лично мне, да и не только мне, было ясно, что этот союз сугубо ситуационный и долговечным, скорее всего, не будет.

Добившись согласия Ельцина на союз, в большей степени вынужденный, с опальным генералом, следовало определить круг жертв, которые придется принести в обмен на уступчивость Лебедя. Реальных могло быть три поста: министр обороны, министр внутренних дел и секретарь Совета безопасности. Образ Кремля, по-видимому, более грел душу генерала, чем образ Белого дома на Краснопресненской набережной. Лебедь рассудил прагматически — надо присмотреться к помещению. Союз Ельцина с Лебедем убавил беспокойство по поводу результатов грядущих выборов. Уже мало кто сомневался: победа президента становилась необратимой. Спорили только о процентах, которые получит победитель, и насколько он опередит проигравшего. Разрыв превзошел ожидания. Предполагаемые 4–5 % выросли почти до 12 %. Это уже был не просто труднообъяснимый проигрыш, а крупное поражение непримиримой оппозиции. Причин поражения КПРФ и народно-патриотического блока на президентских выборах было несколько. Часть из них, наиболее очевидных, обсуждалась. Часть наиболее важных даже не называлась. Так случается. Обнаружив явный и больше всего нас устраивающий повод неуспеха мы не идем дальше. Зачем? Те, следующие причины не устранят этой, по общему мнению решающей. Действительно, зачем?

Есть два рода причин, объясняющих поражение. Одни названы победителями, другие — побежденными. В этом случае трудно сказать, чей взгляд на события более объективен. Скорее всего, они одинаково субъективны. Задача одних — преувеличить победу, это правомерное желание, когда побед не так много. Задача других — преуменьшить масштабы поражения. Им тоже не хочется терять власть. Не ту, главную, а власть в рядах оппозиции. Свой взгляд мы определим как взгляд со стороны. Сегодня отсутствие программы не есть довод «за» или «против». Ни одна из заявленных ранее программ не выполнена. Их ценность для избирателей, по существу, утрачена. Да и сами программы, если таковые есть, имеют сиюминутный, текущий, тактический рисунок, перегружены лозунгами и риторикой: «Бороться с коррупцией! Реформы должны иметь социальную направленность! Не народ для реформ, а реформы для народа! Защитить интересы отечественного товаропроизводителя! Повысить пенсии, покончить с неплатежами! Упорядочить систему налогов! Поставить заслон преступности! Реформировать армию! Завершить реформу судопроизводства!»

Призывы, заклинания, декларации настроений. У кого-то чуть больше цифр, у кого-то чуть меньше, у кого-то их практически нет. Общество утратило осмысленную стратегию своего развития. Равенство тупиковости — вот рисунок противостояния сегодня. Власть слабо представляет, что делать дальше. Недовольство неустроенностью реформ нарастает быстрее, нежели позитивные перемены. Оппозиция тоже зашла в тупик. Она желает власти и одновременно боится ее получить. Внутренний голос подсказывает — не время! Ту власть, которая продуцирует ответственность, власть президентскую, власть исполнительную. Обладание властью законодательной для коммунистов выигрыш очевидный — постоянный перевес на критическом поле. Всегда есть крайний, кто виноват во всем: президент, премьер, министры. Отказ коммунистов от обещаний быстрых перемен в случае прихода к власти (а иного они сказать просто не могут), лишает их козырной карты и ставит в один ряд с нынешней властью, которую они нещадно критикуют. Коммунисты тоже зашли в тупик в своей непримиримой оппозиционности. Наличие во фракции здравых людей, таких, как Маслюков, который в силу своего прежнего опыта союзного вице-премьера имеет перед глазами сравнительную шкалу, понимает, что значимого, а тем более яркого кабинета министров в составе объединенного блока нет. Это же самое понимает и Николай Рыжков. Там есть 5–7 фигур — те же Маслюков, Рыжков, Романов, Глазьев — но это еще не правительство. Плеяда рыжковско-павловского призыва. Так называемые «следующие» должны были в том горбачевском прошлом сменить «прежних», но за эти семь лет оказавшись невостребованными, по угасшему профессиональному темпераменту достигли если не полностью, то почти состояния «предшествующих». Да, есть такие забойные хозяйственники, как Виктор Ведьманов, один из лучших специалистов и организаторов строительной индустрии, но, и это факт, нет второго и третьего возрастного ряда. Поэтому и разговоры о коалиционном правительстве.

Сказанное не следует воспринимать как то, что данное правительство… едва не сказал — эталонное, подумал и рассмеялся собственной дерзости. Коммунисты могут создать правительство в принципе не хуже. Но категория «не хуже» не может быть лозунгом победителей, если коммунисты рассчитывают на победу.

Вторая причина неудачи коммунистов — несамостоятельность лидера, в определенной степени несамостоятельность вынужденная. Отличительная черта Ельцина как политика — он войдет в политическую историю России как лидер, пришедший к власти без команды. Свердловское обкомовское прошлое далеко позади. Московское партийное правление закончилось предательством ближайшего окружения. Затем предательство руководящего ядра Верховного Совета России. Тогда ему верным остался только его злейший оппонент в будущем Руслан Хасбулатов. Межрегиональную депутатскую группу можно назвать интеллектуальной средой того, теперь уже давнего, Ельцина. Но отношения не так просты, чтобы сказать: межрегионалы стали командой Ельцина.

Лидер без команды, который формулирует ее как бы с белого листа, когда он уже сам стал лидером, многое теряет в силу поспешности, вынужденности зачислять в свой легион людей непроверенных. Но по причине той же бескомандности лидер обретает максимальную свободу. Все те, кто оказывается рядом с ним, обязаны ему лично своим появлением в коридорах политической и государственной власти.

Мы уже говорили, практически каждый демократ на выборах 90-го года проходил тест по поводу своего отношения к Ельцину. К моменту выборов народных депутатов России Ельцин все еще едва ли не самая популярная политическая фигура. И неприязнь к нему всей верхушки партийной элиты (М.Горбачева, Н.Рыжкова, Е.Лигачева) лишь добавила мифообразности Ельцину, желания ему помочь и поддержать. В России издревле жалели сирых, гонимых и битых.

Ельцинскую манеру говорить можно назвать рациональной. Речь замедленная, упрощенная — вряд ли преимущество для политика, но на фоне горбачевского суесловия с подмешанным южнорусским акцентом и неправильными ударениями в глаголах, речь Ельцина представляется доступной и деловой. Это даже удивительно, как изъян, оттененный еще большим изъяном, превращается почти в достоинство. Положение Зюганова имеет обратный знак. Зюганов продукт коллективного согласия, чисто партийный продукт. Зюганова привело к власти его окружение, каждый из членов которого в своей сфере неизмеримо значимее и профессиональнее Зюганова: Рыжков, Маслюков, Ведьманов, Варенников. У Зюганова аппаратная колыбель, аппаратные политические отрочество, юность и зрелость. Вне этой среды Зюганов практически не существовал. Карьерный функционер наподобие карьерного дипломата. Как-то в разговоре Геннадий Андреевич с печалью заметил: «Беда нашего поколения политиков — мы оказались вне профессиональной практики, мы шли рядом с жизнью». Зюганов прав, его поколение сразу с вузовской скамьи оказывалось в аппаратных коридорах: сначала комсомола, затем партии. Вечные начальники: маленькие, средние, большие, очень большие.

Одержи победу на президентских выборах Геннадий Зюганов, мы получили бы самого несамостоятельного президента. Перед Зюгановым неминуемо встал бы тот же вопрос, что и перед ненавистным ему Горбачевым: как остаться лидером партии и одновременно главой государства? Претендующих на власть, как в целом в народно-патриотическом блоке, так и, в частности, внутри коллективного руководства КПРФ, достаточно. И еще не известно, что бы обрел Зюганов, оставив руководство партией, а по Конституции он вынужден был бы его оставить. И дело не в том, приостановил бы временно свое членство в партии Зюганов, не приостановил бы. Скорее всего, нет.

Сравнивать положение Зюганова с положением Ельцина образца 1991 года немыслимо. Зюганов уже лидер партии, в определенном смысле партии, имеющей большинство в парламенте, партии, настроенной на победу. И партийность президента в этом смысле — символ партии, одержавшей победу на выборах. Ни Клинтон, ни Миттеран из рядов своей партии не выходили. Ельцин покидал партию в момент провозглашения многопартийности, он покидал партию, которая, по сути, выталкивала его из своих рядов, сделала его изгоем внутри партии. Утратив КПРФ как структуру ему подчиненную, Зюганов попал бы еще в большую зависимость от коллективного руководства. А если учесть неоднородность блока народно-патриотических сил и невозможность удовлетворить притязания всех на высокозначимое кресло, он неминуемо попал бы под огонь внутрикоалиционной критики. Его вчерашние союзники не пожалели бы недавнего лидера КПРФ. Это тоже одна из причин, мешавших победе Зюганова на выборах.

И, наконец, самое главное. Рассуждение об информационной блокаде оппозиционных блоков в момент предвыборного марафона — чисто пропагандистский прием коммунистов, никак не соответствующий реальности. Мне часто приходилось отвечать на подобные обвинения в свой адрес, пока я возглавлял государственное телевидение и радио. В чем же на самом деле проблема? И существует ли она? Как может получиться, что вы занимаете первое место по количеству телевизионных сюжетов с вашим участием (Зюганов, Жириновский) и тем не менее кричите на каждом углу об информационной изоляции. Что это, осознанный обман общественности? Публичный кураж? Индивидуальная скандалезность, неодолимое желание ругаться по любому поводу или объяснимая возбужденная реакция на явную несправедливость?! Ничего подобного. Хотя возможно оценить иначе. Всего понемногу, а вывод абсурдный.

Дело не в количестве сюжетов, а в интонации. Я уже говорил, в информации важен не факт, а его толкование. Нет, нет, ничего с точки зрения фактологической не извращалось. Основная часть средств массовой информации, начиная с 1990 года, заняла в целом либерально-демократическую позицию. СМИ устали от диктатуры, цензуры, одноцветности. Слово обрело свободу и в этой свободной стихии, скажем честно, стало вести себя непредсказуемо. Свобода опережала Закон о свободе слова. И это правомерно. В любой сфере деятельности, неблагополучной и благополучной среде, сначала процесс, а затем закон, реагирующий на этот процесс.

В целом телевидение и радио симпатизировали демократии, а не коммунистам, и тут уж ничего не поделаешь. О проигрывающих демократах говорили с грустной симпатией, а в действиях их оппонентов непременно находили скрытую или откровенную агрессивность, желание расправы. Все эти черты в действиях коммунистов имели место, впрочем, и демократы в своих поступках не выглядели святыми. И тем не менее демократы еще не успели обрести историю порока. Хотя и до выявления родимых пятен на демократическом теле коммунисты запустили в обиход термин «так называемые демократы». И все-таки семьдесят лет существования тоталитарного режима никуда не спишешь. Надо признать, в преобладающем большинстве общество не симпатизирует коммунистической идее.

Но еще более досадно для коммунистов другое: 90 % их электората — люди преклонного возраста. И вообще, 70 % людей пенсионного возраста проявляют очевидное сожаление по утрате прошлого — нашего социалистического «вчера». Для КПРФ в этих соотношениях своя политическая драма: партию поддерживает поколение, не имеющее чисто физически будущего. И чтобы сохранить электорат, партия обречена выходить на выборы с программами, обслуживающими интересы этого уходящего поколения.

Непредрасположенность к идеологии коммунистов средств массовой информации даже при нескончаемом присутствии их лидеров в теле- и радиоэфире все равно оставляет ощущение чуждости. И еще один предсказуемо-непредсказуемый момент. В нынешней ситуации правительство неминуемый сторонник президента, действующая Конституция практически исключает иные варианты. А на период выборов деятельность правительства не прекращается, а значит, информация о деятельности правительства ежечасно появляется в эфире. Следовательно, действующий президент, настроенный выставить свою кандидатуру на повторное избрание, получает бесспорное преимущество в информационном пространстве. Если в эфире нет самого президента, присутствуют носители его идей. Любой президент, любой политической ориентации, согласно действующей Конституции, окажется в таком же положении. Вывод прост: никакой изоляции, блокады коммуно-патриотического движения не было, существовала антипатия к идеологии большевиков. Как и антипатия к ошибкам президента и правительства. О них говорилось и писалось постоянно.

Таковы пять причин поражения коммунистов на выборах. Впрочем, существует и шестая, на мой взгляд, главная. Оппоненты показали хорошую игру. Демократы еще раз доказали, что в политическом экспромте они сильнее коммунистов. Коммунисты прекрасно организованны, и в этом они кратно превосходят демократов. Причем они лучше организованны на улице, в толпе. У демократов, при их разрозненности, амбициозности, осталась одна маленькая привилегия — они быстрее думают. В момент реформ, с учетом их возможной неблагополучности, в обществе преобладает отрицательная энергия — энергия недовольства. Коммунисты умело аккумулировали эту энергию, они обрели навык работы в отрицательном поле, но они не учли одной немаловажной психологической частности. В обществе, уставшем от революций, они остались хранителями революционного пафоса, понятного, увы, численно убывающему поколению, но уже малопонятного иным возрастным группам.

Прошедшие выборы можно было бы охарактеризовать двумя словами: состязание страхов. Чей страх страшнее? Пропрезидентское телевидение не преуспело в полемике или сокрушительности доводов в пользу реформ. Оно дисциплинированно решало задачу — страх, подпитанный семидесятилетней большевистской историей, на телеэкране выглядел внушительнее страха листовочного, передаваемого из уст в уста, тиражируемого коммунистами: разворовали Россию, погрязли в коррупции, преступном беспределе. По итогам выборов Анатолий Лукьянов мрачно заметил: запугали страну. И то верно, грех, творимый в течение пяти лет (а что еще возможно приписать Ельцину?), несопоставим с пороками и неблагополучием, творимыми на протяжении семи десятилетий. КПРФ, настаивающая на своем праве преемственности по отношению к КПСС, испила эту чашу продолжения коммунистического рода. И вот на этой волне воссоздания образа исторического страха призыв к молодежи, уже захваченной волной несбалансированной свободы, а состояние свободы для молодого поколения физиологически более естественно, а эту свободу общество обрело в последние 5–7 лет, позволило демократам, опираясь на возможности телевидения, побудить молодых людей к участию в выборах. Вот те самые разрывы процентов в пользу Ельцина, которые как бы прошли мимо аналитиков, предполагавших разрыв в пределах 5–7 %. А он оказался почти вдвое больше.

Но все это ситуационные преимущества. Как показала история недолгого российского президентства, Ельцин мучительно их обретает, но с удивительной легкостью теряет уже на старте следующей дистанции. Так было после путча 91-го года, затем после августа 93-го. Президентские выборы 1996 года в определенном смысле — некий очередной катаклизм. Не следует забывать, что полгода назад на выборах в Думу коммунисты одержали внушительную победу. Это обстоятельство и делало президентские выборы неординарными, превращало их в схватку на краю пропасти.