НЕПРОЩЕННАЯ ЛЮБОВЬ

Яковлев привел на телевидение людей из своего мира, привел газетчиков. Пришли Бандура — его зам по «Московским новостям»; Дмитриев из круга ближайших друзей и Татьяна Меньшикова, тоже из «Московских новостей». Еще трех-четырех человек уже пригласила Таня. Пожалуй, самым неадекватным и успешным приобретением оказался Игорь Малашенко. Малашенко, американист по своей первой профессии, работал в Институте США и Канады, кажется, вместе с Николаем Сванидзе, сменившим буквально через год после моей отставки Эдуарда Сагалаева на посту председателя Российского радио и телевидения. После института Малашенко недолгое время работал в международном отделе ЦК КПСС. Он оказался очень приличным менеджером, что особенно сказалось чуть позже, когда он в группе оппозиционеров, отколовшихся от «Останкино» после отставки Егора Яковлева, организовал коммерческое телевидение НТВ. Впрочем, история создания НТВ заслуживает отдельного разговора.

Как и следовало ожидать, первым шагом, который сделал Егор на телевидении, была попытка разбавить неизвестную ему среду (а телевидение было именно такой средой) людьми более понятными, которых он знал и к общению с которыми он привык. Яковлев эталонный газетчик и журналист. Для телевидения той поры это была необходимая инъекция. Советский период как бы прошел. Демократический еще не наступил. В чужой мир без своих не приходят. Принцип не новый и не всегда продуктивный, но отлаженный. Яковлевский десант в «Останкино» решал как минимум две задачи: окружал пришельца извне знакомыми, узнаваемыми лицами и заражал кастовый телевизионный мир совершенно другой журналистской философией. При всей схожести, это представители совершенно другой группы крови. В своем большинстве это пишущие журналисты, с хорошей редакторской школой, которую неминуемо дает приличная газета или журнал. В силу своего высокого профессионализма Егор не мог пригласить плохих журналистов. И понятно, что первой под колесо яковлевских преобразований попала Служба информации. Вместо программы «Время», символа Гостелерадио, возвращавшего нас к событиям августа 91-го года, появилось ИТА (Информационное телевизионное агентство). Без ложного преувеличения программа достаточно быстро обрела остроту, стала более раскованной по информации, современной и лаконичной по студийному дизайну. Я следил за этими шагами Яковлева как его очевидный конкурент сверхпридирчиво. И, будучи сам достаточно профессиональным в вопросах оформления и организации пространства, с ревностью замечал этот очевидный прогресс. Команда Яковлева сделала дизайн информационной студии подчеркнуто графическим и в силу этого крайне обязывающим для ведущего. В этом случае костюм ведущего программы становился не просто деталью общего дизайна, а, по сути, его кульминацией. Это было и дерзко, и рискованно, и красиво. Но прежде всего рискованно, так как требовало от ведущего безукоризненного вкуса и совершенного профессионализма стилистов и визажистов, работающих с ведущими. Кстати, на отечественном телевидении это началось с большим опозданием.

Случился мгновенный перелом в аналитических программах. Татьяна Меньшикова (а Егор не побоялся доверить ей это направление) делала это чуть-чуть по-бабьи, суматошно, с капризами своего небесспорного вкуса, но по сравнению с эпохой «до того» — это был перелом. «Московские новости» в телевизионном варианте.

Почему традиционно популярные тележурналисты не любят собратьев из другого журналистского мира — газетчиков, журнальных корреспондентов? Потому что научиться писать неизмеримо труднее, чем привыкнуть к эфиру. Эфир — это, скорее, среда выверенных эмоций, действо путь упрощенное, но все-таки артистическое. Я не говорю об игровых программах, выполненных в стиле телешоу, где талантливый ведущий должен показать себя актерски состоявшейся личностью: Ярмольник, Якубович, Познер, Верник или Макаревич в своем кухонном телевизионном амплуа, где он неизмеримо более артистичен, нежели в кругу своих постоянных «машинистов» из группы «Машина времени». Речь идет о повседневно-разговорном жанре в эфире, программах типа «Итоги», «Зеркало», «Обозреватель», «День седьмой». Как, впрочем, и чисто информационных «Время», «Сегодня», «Времечко», «Вести». Здесь умение говорить, читать, изображать, выстраивать игру, улавливать темп гораздо важнее умения сочинять. Заметим, что пишущий тележурналист выделяется кратно среди своих коллег. Поэтому телевизионные и радиожурналисты в сочинительском мастерстве несопоставимы с коллегами из газет. На телевидении не умеющий писать — норма, умеющий — исключение. И всякое нашествие газетчиков в теле- и радиомир есть напоминание об этом превосходстве, а потому встречается в штыки. Любопытная предыстория. Телевизионная журналистика начиналась с выходцев из газет (иначе и быть не могло), а также из более близкого по сути радио. Но все это вершилось в те далекие времена, когда телевидение находилось в самом начальном зародышевом состоянии и завидовало авторитету газет.

Ныне все изменилось. И, в первую очередь, ранг значимости. Империя, а телевидение — великая империя, вправе диктовать: кто ей угоден, а кто нет. Егор Яковлев в определенной степени бросил вызов сложившемуся телевизионному амплуа. Не очень разбираясь в телевидении, и уж тем более плохо зная его нутро, и до поры поглядывая свысока на телевизионную журналистику, он избрал достаточно простой и вполне эффективный путь: он решил не себя приблизить к телевидению, а телевидение к себе, насыщая его знакомыми лицами и тем самым добиваясь большего понимания своих взглядов и идей.

Как человек и умный, и хитрый, Егор Яковлев понимал, что внутренний телевизионный мир встретит его в штыки. В чисто возрастном отношении он мог рассчитывать только на старшее поколение. В момент прихода в качестве руководителя первого телевизионного канала ему исполнилось 60 лет. Ореол шестидесятника несколько смягчал этот конфликт. Но телевидение всегда считалось сферой, обслуживающей власть. Либерализм, как таковой, вызревал все-таки в газетах и журналах. В этом смысле «Московские новости» были эталоном. Перед Яковлевым, как мне казалось, встали две проблемы: не только вместе с собой привести на телевидение конструктивную оппозиционность власти, но и нащупать, почувствовать подобные веяния внутри самого телевидения. Средоточением таких взглядов в Гостелерадио прежде всего могла считаться так называемая «молодежка»1 — третье поколение телевизионных профессионалов, выдвижение которых, а точнее, их прорыв начался еще при Леониде Кравченко. Егор выдвигал относительно молодых не потому, что ставил на молодежь. Причина была иной. Тем самым он расширял собственную телевизионную среду.

И еще один мотив был чрезвычайно силен в этом действии. На Центральном телевидении молодежная редакция рассматривалась как запрограммированная легальная оппозиция. Это был все тот же замысел ЦК КПСС. Изменение роли СССР на международной арене и начавшаяся еще при Н.С.Хрущеве либерализация режима требовали зафиксированной оппозиционности внутри государства, к которой адресовалось политическое руководство страны в своей постоянной полемике с Западом: «Кто сказал, что у нас нет оппозиции?..» И мы, сотворители этой оппозиционности, вряд ли знали точно, что на наше действо ссылались политические вожди.

И когда вспоминают «Литературку» времен Чаковского и Сырокомского, «Московские новости» времен Егора Яковлева, «Новый мир» Твардовского, Симонова и Залыгина, молодежную прессу в этом же ряду играющих «чуток против», упоминают деяния молодежки — 12-й этаж», а чуть позже перестроечный прорыв «Взгляда». Это был хорошо огороженный оппозиционный вольер, но он был.

Типичный анекдот той поры. Встречаются американский конгрессмен с депутатом СССР, и между ними завязывается примерно такой диалог: «Вы знаете, что такое настоящая американская демократия? — говорит конгрессмен. — Это когда любая газета в Америке, любой телевизионный канал может свободно критиковать президента Никсона». Наш депутат согласно кивает и говорит: «Совершенно правильно, сэр. Между американцами и русскими нет никакой разницы. У нас то же самое — любая газета, любой телевизионный канал может критиковать президента Никсона».

Непререкаемый закон перехода количества в качество особенно зримо проявился на телевидении. «Молодежка» стала материализоваться в образ либеральных перемен. Именно ее передачи, и прежде всего «Взгляд», оказывались в центре общественного внимания. Не смотреть и не обсуждать программы «Взгляд» и «Пятое колесо» (ленинградская команда Бэллы Курковой) в кругах просвещенной интеллигенции, и не только в них, считалось дурным тоном. Образно говоря, ребятам разрешали шалить, но к руководству телевидением, его главными направлениями их не допускали. В радийном и телевизионном мире существовал конфликт между поколениями управленцев: признанными, но уже состарившимися мэтрами и новой генерацией, которую по всем возрастным категориям можно было считать перестоявшейся в резерве. Им всем было от 35 до 40 лет. Возможно, Яковлев об этом не думал, хотя суть интриги была на поверхности. В телевизионном доме, помимо пришельцев имени Егора Яковлева, внутри самого телевидения он сформировал ядро тщеславных, но застоявшихся у властного трона молодых (относительно молодых) и предложил им руководящие портфели.

Заместителем Егора Яковлева стал Эдуард Сагалаев. Это было его второе вхождение в телевизионную власть. На непроясненную руководящую роль был также назначен Александр Любимов. Оба эти назначения в телевизионных состоявшихся кругах были приняты без восторга, хотя относительно молодые воспряли духом. Егор добился своего. Единый антияковлевский фронт, как возможная версия внутрителевизионных трений, был прорван. И все-таки ахиллесовой пятой Егора Яковлева являлся его нетелевизионный апломб. Скажем проще, Егор не был влюблен в телевидение, не бредил им. В лучшем случае оно раздражало его или оставляло равнодушным. Он пришел руководить, а не постигать азы этого незнакомого мира. Постигать уже поздно. В подобных взглядах присутствует своя бесспорная логика и правота. И возраст, и опыт, и очевидный идеологический профессионализм позволяли считать, что учиться должны у него, а не он. И это было правдой, но…

Не берусь утверждать категорически, но мне всегда казалось, что Егор был убежден: телевидение нуждается в Егоре Яковлеве в гораздо большей степени, чем Егор Яковлев в телевидении. Эта отстраненность позволяла сохранять неангажированность, но…

Вот именно — эти «но» неминуемо рождали бунт внутри телевизионного мира. В целом отношения Егора Яковлева с его назначенцами, исключая Игоря Малашенко, были достаточно формальными и неровными. Довольно скоро ушел Сагалаев. Егор слишком часто повторял, что телевидение для него мир малопонятный, что его подчиненные решили ему подыгрывать. Он не стал их ни в чем разуверять, а принял этот стиль отношений. «Этот у нас в качестве либерального зонта, но всю повседневность телевидения вершит не он». Стали поговаривать, что Егор на телевидении не надолго и его пост займет Эдуард Сагалаев. Разумеется, эти слухи рождались как в среде относительно молодых, так и в среде ярых противников Сагалаева. Вторые делали все возможное, чтобы ревнивый Яковлев узнал о притязаниях своего первого заместителя. Любые слухи лишь отчасти слухи. В конце концов Сагалаев ушел.

Не взошла при Егоре Яковлеве и управленческая звезда Александра Любимова. Но тем не менее на тот конкретный момент проблему острого противостояния своей политике на телевидении Егор решил.

Еще одной особенностью «Останкино» того периода, особенностью поучительной, было стремление и обостренное желание непременно привезти на новое место свой мир, как привозят свой багаж, который сопровождает вас во всех путешествиях. Пожалуй, первое, чем стал заниматься новый телевизионный босс, это создание телевизионной газеты, как своего коммерческого дела. Впоследствии Яковлева многие упрекали за то, что, дескать, своей волей отдал газетной затее помещения, ранее принадлежавшие телевидению; и средства, выделенные «Останкино», пустил на приобретение полиграфического оборудования. Я бы не стал вдаваться в эти детали. Просто я имею возможность прояснить суть столь странных действий Егора Яковлева.

Еще в пору нашей совместной работы в еженедельнике «Московские новости» мы вынашивали идею создания холдинга, который бы объединил газету, один из телевизионных каналов, журнал и типографию. Появившись на телевидении, Яковлев максимально приблизился к осуществлению этой мечты и, как здравый и реалистичный человек, начал действовать. Мне часто говорят: вот видишь, Яковлев был прав — он подготовил запасные пути, а ты — нет. После отставки он ушел на заранее вспаханное поле. У него уже был плацдарм для «Общей газеты». Возможно. Не стану отрицать правоты моих оппонентов. Сделаю одно уточнение. У нас с Егором Владимировичем стояли разные задачи. Он пришел, чтобы изменить и откорректировать уже созданное. А я пришел на совершенно пустое место. Мне надлежало создать с моими коллегами и построить практически из ничего новую телерадиокомпанию всероссийского масштаба. Это потом появилась Шаболовка — телевизионный музей эпохи 60-х годов. А в 90-м две строчки постановления: «Создать Всероссийскую государственную телерадиокомпанию. Утвердить председателем компании Олега Попцова и генеральным директором Анатолия Лысенко». И больше ничего. Где? Как? За счет чего? Это ваши проблемы, господа! И господа, они же товарищи, приступили к сотворению телерадиокомпании с нуля.

У Егора, плохо ли, хорошо ли, но все работало, снималось, показывалось. Крутилась махина бывшего Гостелерадио. Я не мог себе позволить маневр в сторону привычного газетно-издательского дела и остаться дилетантом в сфере телевидения и радио. В моем случае проблема, которую предстояло решить, была двухэтапной. Прежде чем неким «нечто» руководить, это «нечто» еще предстояло создать. А создавать, не постигая, невозможно. Ну а желание создавать при телерадиокомпании газету, разумеется, было. В наследство от главка, который до нас занимал помещения, осталась худенькая типография. Так что провоцирующий вирус был в наличии, однако так вирусом и остался. Сначала предстояло создать телевидение и радио. А уж потом, если достанет сил и средств… Нет, нет. Я сделал то, что считал необходимым сделать. Ну а насчет запасных путей — все справедливо. Не сладилось, не подготовил, не подумал. Я убежден, надо заниматься чем-то одним. Либо прокладывать основные пути, либо строить запасные.

Если ты намерен создать команду, а не очень большую группу подчиненных, ты должен быть открыт для своих коллег по максимуму. Иначе команда не получится. Это, по сути, главное правило. Никакого двойного стандарта для себя, как лидера. В команде принцип справедливости оценок принцип определяющий. Не равенство умений, такого быть не может — а равенство правды. И вообще — о запасных путях и работе на себя. Если ты толково делаешь дело, ты непременно работаешь на себя, на свой авторитет, на свое достоинство.

Честно говоря, для меня явился большим откровением тот факт, что современное отечественное телевидение практически ничего не придумало в сфере музыкальных, игровых и в целом развлекательных программ. Впрочем, и в разновидностях прямого эфира — абсолютное заимствование. Отрицая это всеядное эпигонство, я выглядел вызывающе и, как говорили мои телевизионные коллеги, непрофессионально. Популярный ведущий CBS Пит Дженингс подарил мне телевизионную энциклопедию. Когда я с ней ознакомился, то пережил в буквальном смысле шок: там все наши популярные программы, по существу, оказались программами лицензионными. В такие моменты переживаешь горькое чувство унижения, абсолютно не свойственное нашим вершителям «цивилизованного телерынка». Но все это случилось позднее. А тогда, обуреваемый желанием делать новое телевидение, я обратил внимание на команду Видео-Интернешнл во главе с Михаилом Лесиным и Юрием Заполем. Амбициозные, динамичные. Не акулы, нет. Но крепко стоящие на ногах в своем бизнесе. Мы с ними успешно взаимодействовали в сфере рекламы. Я был настроен привлечь новые, не примелькавшиеся лица. Все эти ребята были энергичны, подвижны и разъезжали уже в 91–92-м годах на вызывающих зависть иномарках. Короче, находились в предчувствии финансового и творческого процветания. Я попросил Михаила Лесина пригласить свой мозговой штаб, «яйцеголовых». Времени у меня было в обрез, и я запланировал на нашу творческую встречу один час. Тем более, что предмет разговора был налицо. Мы покупали у них программу «Устами младенца». Следовало кое-что доработать, но в целом программа показалась удачной и уже получила место в эфире.

Пришло человек шесть. Я вдохновенно стал объяснять, каким я вижу новое телевидение, сколько можно придумать совершенно неожиданных программ. И вдруг их главный «яйцеголовый», малорослый, очкастый и, как они считали, самый умный, сказал: «А зачем что-то придумывать? Разве не проще купить лицензионную программу, раскрутить ее и получать бабки? (Он так и сказал «бабки».) Оденем длинноногую ведущую в коротенький сарафанчик, заменим две-три мелочи при выходе и все будет как надо. До нас уже все придумано!» — закончил свой экспромт «яйцеголовый». Нет, они меня не удивили. Все эти разговоры о новом поколении, которое мы якобы не понимаем, — чушь. Все мы понимаем, и понимаем взаимообразно: они нас, мы их.

Та недолгая беседа стала ключом к познанию телевизионного бытия. Масштабом его претензий к окружающему миру и окружающего мира к нему. Я помню, как озадачил своих гостей, заметив, что я полагал, что наш разговор займет чуть больше часа, но ошибся — достаточно оказалось десяти минут. Мы попрощались. «Яйцеголовые» ушли, и мы остались с Лесиным вдвоем. Я тяжко вздохнул: «Есть все-таки талантливые по первому восприятию люди. О таких говорят — они подают надежды. Мы становимся свидетелями некоего парадокса. Большинство из этих людей так и не преодолело барьера подающих надежды. Мне кажется, твои «яйцеголовые» из их числа. А впрочем, это не их беда. Это мы грешим ложным восхищением».

Кризис телевидения, уточним — кризис творческий, объясняется именно этой развращающей ленностью ума, когда расхотелось придумывать. Эти рассуждения не беспочвенны. Они уходят корнями за пределы телевидения. Мы вступаем в эру посредников, когда уценяются фундаментальные знания. Умение продавать — великое умение, но оно не может заменить умения производить. Мы вступаем в эру возрастающей зависимости от явлений побочных, а не определяющих, главных. Значим не производитель товара, а посредник, способный его продать. Разумеется, в этом присутствует бесспорная логика. Мир рынка, в который мы вступили (а нам эту мысль внушают), так устроен. Чтобы продать, надо выиграть не только на рынке товаров, но и на рынке посредников. Нам труднее, чем кому-либо. Нам надо научиться производить конкурентные товары (мы этого делать не умеем) и постичь мир посредничества, ибо для нас это новый мир. И, как всё, развивающееся вне правил, мир прогрессирующего обмана. Есть неоспоримая закономерность: любое массовое явление в конечном итоге подавляет человека, делает его рабом этого явления. В качестве доказательства мы можем сослаться на любую всеохватность — от моды до повальной «коммерциализации», от рок-музыки до коррупции, от культа посредничества до культа рекламы. Некто диктует правила игры. И нам ничего не остается, как отступить, пятиться, возвращаясь теперь уже в придуманные лагуны нравственной простоты, бескорыстия, созидательного труда. Вся беда в том, что на этих остаточных реликтовых островах можно выживать, но нельзя жить.

Ныне мы как заклинание повторяем, что путь к процветанию — это непременное ограничение довлеющего начала государства во всех сферах жизни: экономики, духовного развития, образования. Причина несвободности, дескать, в извечной диктатуре государства. Так ли это? Если рассматривать государство в трактовке вождя революции как аппарат насилия, то упразднение диктатуры насилия всегда благо.

Все реформаторы в прошлом коммунисты, однако в утверждении своей правоты разрушают тот, прошлый государственный диктат. Насилие экономики, культуры, мировоззренческих ценностей общества, но… Правда, они не учли одного «но», диктат партии они отождествили с диктатом государства, чего на самом деле не было.

И это «но» чрезвычайно значимо. В понятии человека, получившего образование, человека деятельного, государство равно понятию общество. В России, стране традиционно общинного мышления, этот фактор чрезвычайно серьезен. И потому проблема служения Отечеству, обществу, государству, а точнее, потребность в этом служении у громадной массы сознательных граждан, остается. Это же не случайно: «Служу царю и Отечеству!», «Служу Советскому Союзу!» Не государству, олицетворенному сворой чиновников, погрязших в мздоимствах, купленных и перепроданных по десять раз олигархами; не высшему должностному лицу, способному совершить стремительную эволюцию от почитания и даже восхищения сограждан, до отталкивающей капризности и барской дури. А именно Отечеству, символизирующему устремления к высокому, бескорыстному и достойному. Сверхспорны отчаянные слова Брехта: «Несчастна та страна, которая нуждается в героях». Брехт, переживший фашизм, вправе был восстать против идолопоклонства. Нам, пережившим сталинизм, трудно не оценить этих слов, и все-таки…

Счастлива та страна, которая способна рождать героев! И беды отечества неизмеримо прибавляются, когда она утрачивает эту одаренность талантливого меньшинства. Мы неминуемо приходим к признанию, что в нашем случае тотальное разрушение государственной монополии в сфере экономики в условиях отсутствия понятных и объединяющих общество национальных идей подталкивало государство уже по инерции освобождаться от своих обязательств перед культурой, образованием, просвещением и даже безопасностью граждан. Происходит вырождение государства, как осмысленного и понятого обществом аппарата регулирования жизненных потребностей этого самого общества.

Мы оказываемся свидетелями и участниками драматической коллизии. Власть не нарабатывает цивилизованного государственного навыка, а в силу неумелости, непонимания своего места в решении возникающих проблем, избирает самый легкий путь — освобождает себя от обязанности их решать. Получается, что жизнь вынуждает все время подстраиваться под неспособность власти. Не зная, как решать ту или иную проблему, власть старается избавиться от нее двумя способами: либо ее продает, либо ее упраздняет. Как говорил великий вождь всех времен и народов: «Нет нации — нет национального вопроса». Не знаем, что делать с телевидением — давайте его продадим. Не знаем, что делать с медициной — давайте и ее продадим. С образованием, культурой, спортом то же самое. И тотчас меняется смысл управления. Умение наладить производство, обучить, построить, внедрить новую технологию вытесняется, отодвигается, становится задачей третьестепенной важности. Ценится совсем другой навык — умение продать, а значит, делегировать ответственность. И с момента продажи ответственность за будущую судьбу товара вместо завода или фабрики берет на себя новый владелец. Но покупатель не так наивен. Он уже включился в этот всеохватный процесс «продаю-покупаю». Он понял — чтобы не развивать, не строить, не тяготиться проблемами и сюрпризами, которые преподнесет товар, — его надо как можно быстрее перепродать.

Государство, точнее, власть, освобождаясь от всех тягот исполнения, хотела бы оставить за собой одну-единственную функцию — регулировать. Это объяснимое желание, но при таком поведении власть становится как бы виртуальным состоянием. В мире собственности правит собственность. Отказываясь от права владения ею, продавая ее, вы лишаетесь навыка да и права не только управления собственностью, но и людьми, этой собственностью владеющими. В этом случае возможен лишь один вариант — это власть, выполняющая волю владельцев собственности, но не имеющая своей. Ибо право на волеизъявление в этом мире тоже дает собственность.

После путча 91-го года, а точнее, после ухода Горбачева с политической сцены в телевизионном мире создалась двойственная ситуация. И она в значительной мере усложнила положение вокруг РТР. Назначение Егора Яковлева на пост руководителя «Останкино» было в определенной степени компромиссом. Кандидатуру Яковлева предложил Ельцину Михаил Полторанин.

Егор Яковлев был человеком известным, популярным среди либеральной интеллигенции. Более того, на первом союзном съезде народных депутатов он, как и Борис Ельцин, входил в состав Межрегиональной депутатской группы. Естественно, никакого активного членства Яковлев в депутатской группе не проявлял. Это было в его натуре. Своим членством он обозначил политический вектор, чтобы исключить всякие пересуды на этот счет. Неброскими маневрами свое участие в депутатском брожении как бы исчерпал. Полторанин, настаивая на кандидатуре Яковлева, знал о его близости к Горбачеву, и этим своим шагом достаточно значимо подчеркнул хотя и не простое, но в большей степени доброе отношение к переживающему послефоросское потрясение союзному президенту. Не было секретом, что и Горбачев относился к Полторанину с определенной симпатией. Полторанин давал понять Горбачеву: оцените — ставим вашего человека.

Ельцин не очень вдавался в детали. Он доверял Полторанину, ну а симпатии к Горбачеву — это можно вынести за скобки. Дни Горбачева сочтены. А тот факт, что его люди становятся сторонниками Ельцина, а иначе истолковать согласие Егора Яковлева принять предложенный ему пост было нельзя, по-своему укреплял авторитет президента России. Таков был рисунок интриги. Ельцин, познавший моральный климат верхушечной власти, знал, что конец власти это, как правило, конец привязанностей людей, окружающих власть. Но Егор Яковлев жил по иной системе нравственных координат и своего отношения после самоотставки Михаила Горбачева с поста президента СССР к нему не изменил.

Мои собственные сложности имели совсем иной рисунок. После распада Союза Егор Яковлев выдвинул идею межгосударственной телерадиокомпании. Обоснование было очевидным — сохранение единого информационного пространства. Мы обсуждали с ним эту идею. В любом ином случае «Останкино», как телевизионный и радийный мегаполис, теряло центр тяжести. И для нас обоих — как «Останкино», так и ВГТРК — крайне важно было развести поля политического влияния. Я играю внутри России. Егор от ее имени на пространствах ближнего зарубежья. Первый канал имеет наивысшую зрительскую аудиторию на территории бывшего Союза.

В трактовке идеи межгосударственной телерадиокомпании у нас, при всей общности взглядов, было ощутимое расхождение. Я считал более перспективным говорить не о едином информационном пространстве, что как бы лежало на поверхности, а поставить во главу угла сохранение и расширение единого демократического пространства. Это задача более сложная и неизмеримо более нервная, а значит, атакуемая, но и более политически значимая. Я бы даже сказал, более оплотная. Предлагая такое направление идеи, я пропускал Егора вперед и делал это не без чувства ревности и сожаления. У него компания была под рукой, а мне с коллегами нашу собственную предстояло еще построить. Егор сделал вид, что его не впечатляет мой вариант государственной телерадиокомпании, и опять повторил: «единое информационное пространство» и компания межгосударственная. Впрочем, неудобность и коварство Егора, как правило, проявлялись в самочинной переигровке достигнутых договоренностей. Помню, как на одной из встреч президента с руководителями СМИ после ельцинского откровения насчет ВГТРК, как российской компании, Егор неожиданно атаковал это утверждение нервным вопросом: «А как же «Останкино»? Мы разве не российская компания?» Ельцин оказался застигнутым врасплох. Удачного ответа не нашел. И, предложив вместо него хитроватую улыбку, пробурчал: «Ну, конечно, тоже российская». Это было для Яковлева своеобразным сигналом к атаке. Егора не устраивало положение «тоже». И побуждаемый ревнивым окружением останкинцев, он начал осаду верхних этажей власти. Надо сказать, Егору всегда льстило почитание власти. Он любил пробросить как бы невзначай: «Вчера звонил Горбачев» или «Татьяна Дьяченко сказала мне на приеме: я обожаю вашего сына»; назвать Ростроповича Славой, а Лужкова — Юрой. В этом, разумеется, было проявление снобизма, но снобизма куражистого, показывающего как сильные стороны Егора Яковлева, так и его уязвимость.

Я готов признать, что на этом поле Егор мог меня переиграть. У меня был совершенно иной стиль отношений с властью.

В лице Егора Яковлева я обретал сильнейшего конкурента в борьбе за симпатии власти. И, несмотря на этот штрих бытия, мы сохраняли дружеские отношения, часто перезванивались, встречались, всякий раз убеждая друг друга, что нас, конечно же, хотят поссорить, но мы это понимаем и, конечно же, не сыграем на руку нашим врагам и не допустим разлада. Трогательные интеллигентские заблуждения. Дело в том, что по сути своих телевизионных замыслов я был настроен несколько дистанцироваться от власти, так как мое депутатство, непосредственное участие в создании нового стиля отношений между властью и средствами массовой информации, присутствие на высоких открытых и закрытых совещаниях, заседаниях излишне приближали меня к ней и могли породить ложное представление, что я часть этой власти. Необходимо было разрушить этот миф, дабы обеспечить компании и журналистской команде оперативный простор.

Для компании, которая рождается на глазах, претендует на новый образ теле- и радиопрограмм, проповедует принципы открытой политики, независимости суждений, так как сама является продуктом демократического прорыва, строить свои отношения в духе льстивого верноподданичества пагубно. В этом случае ни о каком авторитете компании в обществе, как, впрочем, и в демократической среде, говорить не приходится. Но и потеря контакта с властью, которая формально учреждала компанию, дала ей жизнь, оголтелая оппозиционность, создание атмосферы скандальной сенсационности, которая нравится обывателю, это также был путь в никуда. Отрицать очевидный раскол в обществе было нельзя. Способствовать его усилению нельзя тем более. Идея Егора Яковлева о межгосударственной телерадиокомпании по замыслу была идеей грандиозной. И если говорить откровенно, идеей приоритетной в замысле создания и развития СНГ. Самого Егора Яковлева она поднимала на уровень межпрезидентских, межправительственных отношений, что укрепляло престижность «Останкино» и, конечно же, самого Егора Яковлева. Разве плохо в разговоре пробросить фразу типа: «Вчера переговорил накоротке с Нурсултаном» или «На дне рождения Шеварднадзе мне рассказали вот такой анекдот» или, совсем для души, «А Кравчук не дурак. Намедни он мне говорит: «Милый Егор Владимирович…». А ведь действительно неплохо, но…

Как всякая значимая идея, эта идея несколько опережала реалии внезапно сложившейся, но совсем другой жизни. Добрых отношений бывшего главного редактора «Московских новостей», уважаемого и почитаемого, бывшего депутата союзного съезда, вхожего к бывшему президенту Союза с вновь избранными президентами союзных республик было крайне недостаточно. У президентов оставалась куча неразрешенных суверенитетных проблем, и всякие объединительные действа они воспринимали с кривоватыми ухмылками, как некий имперский синдром России. Чуть позже многие из этих лидеров будут искать счастья на стороне, лукаво обосновывая свои действия опять же новомодной фразой: «Россия от них отвернулась, и им ничего не оставалось, как…» В их словах была ощутимая неточность, хотя сути дела она не меняла. Россия не отвернулась, она просто не успевала поворачиваться лицом к очередному субъекту бывшего СССР. Межгосударственная телерадиокомпания требовала больших денег. Лишних денег никогда не бывает. А в эти годы не было и не лишних. Брать же львиную долю расходов на содержание межгосударственной телерадиокомпании на себя, неизвестно под какой результат, Россия не хотела. Не имела идея Егора Яковлева ощутимой поддержки и на территории самого «Останкино». Претензии на главную всероссийскую компанию у бывшей главной всесоюзной обострились до предела. Зачем журавль в небе? Лучше синица в руках. Егор еще ездил на какие-то встречи, добивался приемов у президентов, но не более того.

Своей идеей Егор Яковлев не возвращал прошлое, как это пробовали толковать его оппоненты, он хотел предвосхитить разрушительное будущее, возможно, даже не вникая в суть этого процесса до конца. Устремления коллег из «Останкино» и стратегия главы «Останкино» зримо не совпадали. Первых в своей основной массе не устраивало понятие «тоже российская», когда речь шла об их компании. Прежде всего российская и при этом главная российская компания. Более того, главная государственная компания, а следовательно, и главный государственный рупор. Нет, не надежды, привычки умирают последними. Возвращение в телевизионное всезначимое, призрачное вчера было преобладающим желанием этих сил. Но Егор Яковлев это не Лапин, не Аксенов, не Ненашев и не Кравченко. Егор есть Егор. Этой фразой сказано все. Человек, создавший вызывающий журнал «Журналист», а затем газету-бунт «Московские новости», подписка на которую вплоть до 1989 года была ограниченной, не мог не заразить останкинский эфир вирусом оппозиционности «Московских новостей». Сейчас было бы уместно сказать — это его и сгубило. Фраза прозвучала бы эффектно, но от правды она бы была очень далека.

Я уже говорил, какие цели преследовал Михаил Полторанин, в ту пору вице-премьер, предлагая кандидатуру Яковлева президенту. Во-первых, человека Горбачева он делал человеком Ельцина. Ельцину должен был понравиться этот замысел. В стан Ельцина переходил человек, олицетворяющий в журналистских кругах эпоху шестидесятников. Во-вторых, это был и шаг навстречу Горбачеву, в ту пору еще президенту СССР, а значит, и свидетельство расположения к нему со стороны Полторанина. В-третьих, это было возвращение долга. В конце 80-х, после крушения московской карьеры Ельцина, бывший член бюро горкома КПСС и бывший главный редактор «Московской правды», сподвижник Б.Н.Ельцина Михаил Полторанин остался без работы. В тот трудный для него момент Егор Яковлев протянул руку помощи и пригласил его на работу. Михаил Полторанин и Егор Яковлев чрезвычайно разные люди, в чем-то антиподы, но идеи, объединяющие их, оказались значимее несогласия. Полторанин этого яковлевского поступка не забыл, и у него появилась возможность вернуть долг благородства.

В-четвертых, во главе «Останкино» должна было появиться значимая, профессионально состоявшаяся фигура демократа (Яковлев в полной мере соответствовал этой характеристике), который если и не искоренит, то сильно разбавит большевистскую закваску старой телевизионной гвардии.

И, наконец, в-пятых. Яковлев, конечно же, как человек амбициозный, не допустит, чтобы его заместитель по «Московским новостям» Олег Попцов взял над ним верх. Следовательно, будет жесточайшая конкуренция. Попцову состязательной злости не занимать, и если Попцов станет слишком зарываться и самостоятельничать, его можно будет поставить на место. И у президента, правительства появится хороший выбор, на какую компанию можно сделать ставку, как компанию для власти оплотную. Тогда еще никто не подозревал, что власть предполагает, а деньги (или их отсутствие) располагают. Согласимся, что замысел был многомерным, хитрым и значимым, однако…

Развязка грянула достаточно неожиданно. После показа по первому каналу документального фильма о критической ситуации в Северной Осетии между осетинами и ингушами, в котором журналисты, анализирующие этот конфликт, выступили в поддержку последних, появился немедленный и поспешный указ об отстранении Егора Яковлева. По стечению обстоятельств Егор даже не видел этой работы. Перед эфиром ее отсматривал Игорь Малашенко. Работа была сделана профессионально, жестко, как того требовала суть конфликта. Но на встрече президента с главами республик, входящих в Федерацию, президент Северной Осетии Галазов заявил резкий протест по поводу фильма, как «извращающего суть конфликта и унижающего осетин». Президент, естественно, фильма не видел, но напору Галазова уступил. Реплика президента была неординарной: «Хватит! Подготовьте указ об освобождении Яковлева».

В этой фразе ключевым является слово «хватит». Если хватит, значит имело место некое накопление информации, раздражения, подозрений. Спустя пять лет нечто подобное переживу и я. Но тогда столь неадекватный поступок президента вызвал оторопь, и прежде всего в стане демократической прессы. Что же именно вызревало и вызвало мгновенную вспышку ельцинского гнева? Даже после путча, практически опрокинувшего Горбачева как политически значимую фигуру, Ельцин продолжал ревностно отслеживать поведение сторонников своего главного оппонента. Тот факт, что назначение Яковлева на пост главы «Останкино» в свое время пришлось согласовывать с Горбачевым, оставался некой занозой в памяти российского президента. И когда ему представилась формальная возможность ее вырвать, он это сделал немедленно. Ельцина раздражали отношения, которые сохранились между Горбачевым и Егором Яковлевым. При встречах со мной Ельцин не раз проговаривался на этот счет. Каждая встреча Яковлева с Михаилом Сергеевичем тщательно фиксировалась и, соответственно, в негативном образе преподносилась Ельцину. «Не пойму я вашего друга. Чем его так привязал к себе Горбачев?» Далее следовала не восторженная аттестация самого Горбачева и вывод: «Егор Владимирович ведь умный же человек. Мне и так все намекают на их постоянные контакты». Я старался перевести все в шутку. Говорил, что президент перестал бы уважать любого человека, который прекратил бы свои дружеские отношения только на основании того, что его друг перестал быть высоким начальством. Что постоянство Егора Яковлева говорит о его порядочности. «Это так, соглашался Ельцин, — но Горбачев — это же…» Лицо Ельцина кривилось в неодобрительности, рот делался подвижным, уходил куда-то вбок. Затем несогласное движение головы и скрипучий ельцинский баритон завершал монолог: «Нет, не понимаю».

Полагаю, что и Михаилу Полторанину, автору яковлевского назначения, приходилось выслушивать обидчивые слова президента. Зная и Ельцина, и Полторанина, их диалог воспроизвести несложно.

Ельцин: Я вас предупреждал — он человек Горбачева. Вы мне что ответили? «Это пока Горбачев президент».

Полторанин: Ну и что? Пусть встречаются. Горбачеву сейчас не с кем поговорить. Для него Яковлев вроде отдушины. (Полторанин как бы подтрунивал над Горбачевым и над Яковлевым. Но президент настроен на строгость, и приглашение перевести все в шутку и посочувствовать одинокому Горбачеву не принимает.)

Ельцин: Горбачев знаете что обо мне говорит? Я, конечно не обращаю внимания. Чего ему остается — только болтать. Но Яковлев — мною назначенный человек. Он что, этого не понимает?

Ельцин не простил этих отношений Егору. У челяди хозяин должен быть один.

Отставка Яковлева практически была первым неадекватным шагом Ельцина образца 92-го года. Я помню, как прореагировал Полторанин. Ельцин, разумеется, не посоветовался с ним. Полторанину я позвонил тотчас, как узнал об указе. Он сам снял трубку и, опережая всякие мои вопросы, со вздохом выдавил из себя: «Давай, приезжай». Когда я появился в его офисе, сразу почувствовал нависшее в воздухе напряжение. Даже у его секретаря, милой и доброй женщины, на лице читались испуг и волнение. Полторанин ходил по кабинету и нервно потирал руки.

— Видишь, как получилось?! — Он сразу перешел в атаку. Предупреждаешь вас, объясняешь, а вам всем по… Лезете на рожон.

В этом неопределенном «видишь, как получилось» прочитывалось многое. И обида, что президент рубанул сплеча, не посоветовавшись с человеком, который отвечал за СМИ. И предупреждение мне: дескать, и с тобой может быть так же. И со многими. И начхать ему на наши единые баррикады.

— Надо что-то делать, — сказал я.

— Надо, — согласился Полторанин.

На заседании правительства, его вел Ельцин, во время паузы я передал президенту записку. Текст был рискованный, но выхода не было. Ельцин терпеть не мог, когда ему указывали на его ошибки. Но я почувствовал, что президент и сам считает свое решение неудачным, не ошибочным, а неудачным. И поэтому рискнул. Ельцин прочел записку и с раздражением перебросил ее Полторанину. Полторанин тоже прочел, затем что-то написал на ней, снова передал Ельцину. Как потом он мне сказал, на другой стороне записки он написал: «Я с Попцовым согласен».

Другое время, другие отношения, другой президент. И Полторанин и я напрашивались на неприятности. Подсуетились и Игорь Голембиовский, и Паша Гусев. Мы напросились на встречу с президентом. Полторанин активно поддержал нас, эта встреча состоялась. На встречу был приглашен и Егор Яковлев. В этом состояла суть замысла. Встреча получилась и нервной, и откровенной. Президент понимал, что, утратив добрые отношения с прессой, уже выпущенной на свободу, он многим рискует. Во время этой встречи президент очень определенно проявил свою суть. Он признал, что решение по Егору Яковлеву не считает удачным, но переигрывать его или отменять не станет. Такой шаг непозволителен для президента. Он готов Егору Яковлеву предложить любую должность и даже извиниться перед ним. С Егором началась легкая истерика. Он сказал, что никаких должностей от президента не примет. Он обустроит свою судьбу сам. И еще что-то о судьбе демократии. И, как апофеоз, сконцентрированная обида — такого отношения к себе со стороны президента он не заслужил; если президент чем-то недоволен, он мог ему сказать об этом; он, Яковлев, президента бы понял и ушел сам.

Мы покинули эту встречу в скверном настроении. Казалось бы, мы побудили Ельцина признать ошибочность своего решения, но это признание получилось безрезультатным. Да и на что мы могли рассчитывать? Что президент отменит свое решение? Нет, разумеется. Мы шли, чтобы самовыразиться, показать единое неприятие этого президентского шага. Теперь Полторанин имел право сказать: я сделал все возможное, но Егор заупрямился. Разумеется, это было бы лукавством. Окажись на месте Егора Полторанин, он повел бы себя точно так же. Талантливые люди должны быть гордыми. «Останкинское правление» Егора Яковлева получилось недолгим. Непримиримая оппозиция ненавидела Яковлева. Это особенно проявилось летом 92-го года, когда непримиримые митинговали в «Останкино», требуя эфира.

Президент действовал по своему усмотрению, но объективно ненависть оппозиции и раздражение президента по поводу яковлевского постоянства в отношениях с Горбачевым сплюсовались и перечеркнули для «Останкино» шанс стать принципиально иной телерадиокомпанией. Впрочем, судя по всему, это принципиально иное никому не было нужно.

После эмоционального заламывания рук (почему не я, а Яковлев) Малашенко тоже покинул «Останкино». Очень скоро перессорится вся яковлевская команда. Да и была ли она командой? Команды Яковлев создать не успел. Однажды, уже спустя несколько лет, Егору Яковлеву задали вопрос, почему люди, которые работали на телевидении с ним, после его ухода ведут себя столь недостойно. Яковлев ответил: «Когда они работали со мной, они вели себя достаточно прилично и у меня не было повода их упрекнуть. То, как они ведут себя после моей отставки, это уже не моя, а их проблема». Оказавшись в окружении людей не свойственного ему мира, он был обречен подозревать их в неискренности по отношению к себе. Назначая на пост первого заместителя Эдуарда Сагалаева, Яковлев прикрывал себя с фланга. Он выходил из-под атаки молодой амбициозной команды внутри телевидения. Теперь он имел право сказать им — я открыл вам дорогу.

С другой стороны, это был ответ на возможные обвинения, что он протаскивает вместе с собой непрофессионалов. Сагалаев укрепился в телевизионном мире. Слыл человеком достаточно значимым, создателем нашумевшей молодежной редакции, к тому времени поработавший и главным редактором программы «Время». Так что сказать, что Яковлев игнорирует телевизионный профессионализм, было трудно, но… Ох уж эти извечные «но».

Естественно, что по всем ключевым телевизионным вопросам сотрудники, как, впрочем, и люди, желающие утвердиться на телевидении со своими программами, шли к профессиональному Сагалаеву, что создавало неминуемо атмосферу ревности. Поползли слухи — подсиживает, ведет свою игру. Тактика Яковлева в общем-то была правомерной. Поставить рядом с собой новое профессиональное лицо, испытавшее ущемленность и противодействие консервативной телевизионной касты своему стремлению прорваться наверх. Не опереться на старые, сложившиеся кадры, а совершить маневр внутреннего обновления. Это, хотя бы отчасти, уравнивало шансы руководителя и его заместителя. И тому, и другому надо было привыкать к новой должности. Разумеется, для Сагалаева этот процесс практически был безболезнен. Во-первых, к этому времени он проработал более 12 лет на телевидении и был, возможно, и не для всех приемлемым, но своим. Привыкание самого Яковлева было более сложным. Ему предстояло взять не только управленческую высоту, но и постигать совершенно новую для него телевизионную среду. И, как известно, все газетчики, еще живущие испарениями своего подавляющего влияния на общественное сознание, смотрели несколько свысока на тележурналистов с точки зрения журналистского ремесла. Не избежал этой традиционности и Егор Яковлев. А сменить «веру» — дело сверхсложное.

Где бы ни работал Егор Яковлев, у него непременно появлялись любимцы, которых он, кого-то скрыто, а кого-то явно, патронировал. Этим людям он не просто уделял больше внимания, это вполне естественно, он на них возлагал надежды и больше им доверял. Последние очень скоро создавали некий диссонанс в коллективе, а уж тем более в коллективе чужом. На телевидении это пристрастие Егора Владимировича повторилось. В числе наиболее близких оказался Александр Пономарев, хронологический и исторический сподвижник Эдуарда Сагалаева, в свое время сменивший его на посту руководителя молодежной редакции телевидения. Яковлеву Пономарев приглянулся, он был более контактен и, что не менее важно, с большим потенциалом почитаемости мэтра, которым в журналистских кругах привык считать себя Яковлев. Так или иначе, многие решения, которые принимал Сагалаев, Яковлев обсуждал с Пономаревым и после этого вносил неожиданные коррективы. Во избежание сложностей, Пономарев тотчас сообщал об этом Сагалаеву. А для Сагалаева, не лишенного властных амбиций, большее доверие первого лица на телевидении не к нему, а к его подчиненному выглядело сверхоскорбительным. Так уж устроен мир. Для большинства руководящих лиц собственные привычки — норма поведения, незнание и игнорирование которых — предвестие заката карьеры подчиненных.

В истории «Останкино» Яковлев стал знаковой фигурой. Он положил начало останкинскому акционированию. И это неважно, что само акционирование проведет уже другой Яковлев — Александр Николаевич. Но дробление, превратившееся в нашествие юридических лиц, случилось при Яковлеве-Сагалаеве. При Яковлеве «Останкино» самоорганизовалось в некий холдинг и коммерциализация телевизионных процессов обрела необратимое свойство. Хотя, как утверждают коллеги, мотором коммерциализации был Эдуард Сагалаев. Именно тогда обособились информационная команда ИТА, «Вид», появилось малкинское АТВ и практически Технический телевизионный центр стал владельцем всей собственности на территории «Останкино». Журналистам же принадлежала мифическая интеллектуальная собственность. Так началась останкинская эпоха экономической свободы и управленческого хаоса. Можно без преувеличения сказать, что бывшее Центральное телевидение стало пионером рыночных отношений, естественно отношений диких, так как они, эти отношения, оказались в ничейном, лишенном законодательных норм пространстве. Союз шел к своему распаду, насилуя одряхлевшее тело страны самодельными лекарствами политических реформ. Экономика искала социалистический путь к капитализму. Законодатели голосовали за неработающие законы. В этой взмутненной жизни начался останкинский передел собственности. В громадных холлах останкинских корпусов, похожих на станции метро, появились магазины. В километровых коридорах блуждали лица парадоксальной наружности, именуемые арендаторами. Денежные потоки обрели веерный рисунок. Некогда единое юридическое лицо, которое оскорбительно называли «монстр», раздробилось на сотни юридических лиц. Они немедленно приступили к трапезе и стали активно поглощать тело монстра. Грянула эпоха зарабатывания денег для себя. В отечественном телевизионном мире появились очень богатые люди. Самое удивительное, что все это началось еще «до того». До ваучеров, до приватизации.

Весна получилась непредсказуемо-ажиотажной. Поездка Черномырдина в Америку излучала стабильность. Президент пресекал наскоки на Чубайса, заверял Немцова, что три года исполнительной власти он ему гарантирует. И даже возможный вотум недоверия правительству не воспринимался трагически. Президент в течение января и февраля планомерно усиливал Черномырдина, как бы давая понять — я свой выбор почти сделал. И вдруг…

Нынче модно мыслить категориями эпох. В этом проявляется своеобразная ревность политиков. Человек, может, и не столь значим, но если к обстоятельствам его отставки или, не дай Бог, смерти прибавляется слово «эпоха», он многократно прибавляет и в политическом весе, и в исторической данности. Естественно, прибавляет теоретически или политологически, но не по существу. Потому как нынче термин «эпоха» употребляют для удобности, а не как оценочную суммарность сотворенного. Разумеется, в этой тенденции есть исключения, но они, как правило, относятся к прошлому.

13 марта 1998 года кончилась эпоха Черномырдина. Я понимаю, что окружение президента и сам президент возразят — никакой эпохи Черномырдина не было и быть не могло. Все, что происходит в России с начала 1990 года, это одна эпоха и у нее уже есть хозяин, его фамилия Ельцин. Но каприз — не есть доказательство. Эпоха эпохе рознь. С уходом Леонида Брежнева канула в лету эпоха застоя. Распался Союз. Горбачев сложил с себя президентские полномочия, закрылась дверь эпохи, перевернулась последняя страница перестройки. Как назовут годы властвования Ельцина? Временем, эпохой, периодом, этапом? И все-таки Виктор Черномырдин это больше, чем временной период протяженностью в шесть лет. Вот Гайдар в силу краткосрочности не потянул на эпоху. Тут все акценты расставлены: период начала макроэкономических реформ. Скромно, но со вкусом. Чубайсу исторически повезло больше. Чубайс оказался долгожителем. С перерывами, но долгожителем. Ельцин использовал Чубайса. В этом утверждении нет преувеличения. Авторское уточнение не меняет сути. Не только Чубайса. И Гайдара, и Скокова, и Филатова, и Бурбулиса, и Полторанина, и Коржакова, и Черномырдина. Должность у него такая. Президент России — главный пользователь страны.