ЕСЛИ НЕ БЫТЬ — ТО С КЕМ?

А ЕСЛИ БЫТЬ — ТО КАК?

Июнь-июль 1998 года.

Первая волна азиатского финансового кризиса захватила нас краем, хотя и достаточно ощутимо. Из России началось бегство коротких инвестиций, испытывающих финансовый дискомфорт. На глазах тают средства, играющие на нашем биржевом рынке.

Неожиданное постижение — почему для нас опасно стремительное падение курса японской йены. Казалось бы, при чем здесь мы? Это в нас еще бродит философия замкнутого социализма. Мы с трудом осваиваем азы рынка. Крах йены, значит, спад производства в Японии. Спад производства, значит, сокращение закупок энергоресурсов, и прежде всего нефти. Сокращение закупок газа и нефти означает падение цен на тот и другой энергопродукт. А Россия за счет того и другого живет. Вот и получается: упавшая японская йена торпедирует российский бюджет.

Обывателю не хочется постигать эти истины. Одна интеллигентная пожилая женщина, так трепетно и с грустным восторгом принимавшая демократические перемены конца 80-начала 90-х годов лишь по той причине, что она, по ее выражению, «ох уж как не молода», в жаркий июльский день 98-го года, сохраняя на лице выражение грустной иронии, заметила после программы «Итоги»: «А наши марксисты не так уж не правы. Капитализм — штука коварная. Как он нас по мордам отделал, и мы опять в 92-м году».

Затянувшееся ожидание всегда переходит в устойчивое неверие. Это надлежало понять демократам еще в самом конце 80-х. Повседневная суета власти обрела масштаб однообразия, после которого обществу не интересно даже надеяться на что-либо. Нет-нет, способность к возмущению, недовольству осталась; способность, потребность к соучастию сошла на нет. Власть погасила общество. Таков итог ельцинской эпохи в истории России. Признание удручающее еще и потому, что многие из нас создавали эту власть и, более того, не единожды вытаскивали ее из пропасти. Это не отчаяние единомышленников. Единомыслие с абсурдом и пороком лишено здравости. Это, скорее, печальное сожаление участника и соавтора многих событий. Общество сосуществует с властью в суженном пространстве между полувраждебностью и равнодушием. Власть тоже сосуществует с обществом, но у нее видение того же самого пространства имеет свое отличительное оптическое смещение: когда мы есть — плохо; но если кто-то вместо нас — наступившее «плохо» будет намного хуже, чем наше. Мы обрели власть, которая даже не претендует на позитивный образ. Любят, не любят, уважают или нет — это чувственные категории, а мы управленцы.

Сейчас нелепо задавать вопрос: почему президент сменил правительство? Он его сменил, ему так захотелось. Вопрос в другом: чего достиг президент благодаря смене кабинета? А если конкретнее — что обрела страна, общество благодаря очередной кадровой чехарде? Антикризисную программу? Она не первая. Такие программы имели другие названия, но их сущность была той же самой. Не станем же мы утверждать, что Черномырдин образца 96-го или 97-го года принимал программы с целевой задачей усилить кризис. Они толковались более приземленно, сказывалась обкомовская упрощенность президента, а может, недолгая подготовка. Семь главных дел, двенадцать главных дел… Не станем запоздало спорить. Правительство Черномырдина работало не на едином дыхании — это факт. Но это «неединство» в правительство заложил сам президент. Правительство Гайдара работало на едином дыхании, однако политический дисбаланс был очевиден. И эту «единодыхательность», «единонаучность» упразднил сам президент. Потому как всякие противовесы, на чем строится кадровая президентская политика, а в этом он преуспел за семь лет своего правления, пресекает объединение соратников вокруг правительственного лидера любой ориентации.

Однако программы пока нет. А полгода уже позади. Более того, декларирует премьер — ждать предполагаемого роста в 98-м году, о чем мы говорили раньше, нелепо, потому что… Когда в нашем отечестве недоставало причин, опираясь на которые власть доходчиво объясняла, почему она не может?

1998 год объявили годом промышленности. Странный лозунг. Года-то, по сути, нет. Он уже зачислен всеми экономистами в год финансовой неблагополучности, инвестиционного кризиса. Обозначать год спада как год подъема нелепо. И ссылаться на то, что президент заявлял это в марте, а вот в июне ситуация изменилась и потому… А кто просил заявлять это в марте, и настойчиво повторять в апреле, и изображать правительственную суету рапортациями под этот ничем не обоснованный девиз? Когда же это кончится моя левая нога желает, и будет с вас… В «год промышленности» правительство отказывает космонавтам в каких-либо вложениях в строительство орбитальной станции «Альфа», наш совместный с американцами проект.

Что еще мы обрели? Новые долги. Для этого не стоило менять правительство, потому как прежнее их делало так же успешно. Тем более что знакомым дают в долг легче, чем незнакомым. Какая из профессиональных задач стала решаться лучше? Никакая. Уже потому, что смена правительства не явилась фактом профессиональной несостоятельности предшественников. Вообще идет малообъяснимая диффузия, когда разжалованные министры оказываются на решающих постах в администрации президента. И народ начинает раздумчиво философствовать: кто важнее, вице-премьер или заместитель главы администрации президента? Вряд ли Христенко более профессионален, чем Чубайс, Степашин — нежели Куликов. И вообще, профессионализм главу государства просто не интересует. Так же, как он мало интересует и его ближайшее окружение. Когда власть не знает, что делать, она начинает заниматься реорганизацией управления. Это самый тревожный симптом. Он был таковым во все времена и во всех государствах. Реорганизация управления: слияния, укрупнения, разъединения — создает видимость титанической работы. В ответ на недовольство сограждан власть всегда может ответить: то есть как мы ничего не делаем? Отправлено правительство в отставку, реорганизованы налоговая служба, ГАИ. Настроены на треть сократить чиновничий аппарат. Все это прекрасно, когда происходит наряду с ростом производства, размахом строительства, реализацией социальных программ, а не взамен первого, второго и третьего. Вызывает беспокойство даже не стиль управления, а приоритеты власти, незапрограммированно появляющиеся, как острова в океане. Последняя блажь — создание Контрольно-наблюдательного совета при президенте. Странная попытка администрации президента сосредоточить в своих руках все виды контроля — от ФСБ и МВД до налоговой полиции и таможни. Председателем этой всеохватно-контрольной новации будет президент, а его заместителями — премьер и Валентин Юмашев. Почти уверен, что деятельность Совета закончится первыми организационными заседаниями. Симптомы структурного зуда наблюдались у президента и прежде.

23 июня.

Расширенное заседание правительства с участием президента. Разговор об антикризисной программе, которую вот-вот объявит правительство, идет уже больше месяца — продуманный рекламный трюк. Нечто подобное уже использовал Егор Гайдар. Первая рыночная атака правительства молодых реформаторов. Почти три месяца правительство Гайдара говорило, что вот-вот отпустит цены. Народ был настолько истерзан ожиданием, пустыми полками магазинов, талонами, раздаваемыми в жэках, что без трагедии перенес рокировку основополагающих величин. Есть деньги, но на них ничего не возможно купить. Никто ничего не покупает — все что-то где-то достают. Белый рынок пуст, черный рынок роскошествует. Перемена мест слагаемых оказалась впечатляющей. Все есть, но нет денег, на которые это все можно купить. Народ ходит в продуктовые магазины как в музей. Если в те дни вы обращали внимание на лица, то могли заметить некую странность: гримасу молчаливого испуга и шевелящиеся губы. Это про себя люди пересчитывали количество нулей, появившихся на ценниках. И тем не менее нагнетание рецептуальности единственного выхода — такого, как либерализация цен, — позволяющего избежать краха, сработало. Социального взрыва не случилось. Все с удивлением разглядывали магазинные полки, заваленные товарами. Это было похоже на сеанс гипноза.

Нынче использован тот же прием. Месяц говорили о долговой яме, в которую проваливается страна, налоговых недоимках, о необходимости наделить налоговиков едва ли не армейскими подразделениями для проведения облав, штурмов, операций. Миф о гигантских деньгах, которые прячут жители этой страны, набухал как снежный ком. Практически антикризисная программа — это некая притча о сборе налогов властью, которая утратила авторитет в собственной стране. Упрямство власти, именуемое энтузиазмом молодого правительства, что якобы его отличает от правительства предыдущего, вызывает не сочувствие, не желание поддержать в меру своих сил, а раздражение — опять. Власть не желает ослаблять налоговое бремя, а намерена фискальными методами по максимуму выбить налоги в пределах тех изнурительных норм, которые существуют поныне. И никакие доводы, что умеренные налоги делают сограждан соучастниками развития страны, а налоги поборные стимулируют желание обмануть, правящими особами не воспринимаются.

Добиться законопослушания от богатых — идея здравая и справедливая, но вся проблема в том, что с начала реформ реформаторы сделали все, чтобы расслоить общество. В этом не было запрограммированного желания. Это делал рынок, утверждая правила игры, при которых он только и может существовать. Экономические свободы необъятно расширили категорию людей, пытающихся заработать деньги вне прежнего устойчивого места труда, где человек стабильно получал зарплату, которая была пусть несовершенным, но мерилом его значимости для государства. Поэтому нефтяникам, шахтерам и металлургам платили больше, поэтому осваивающим суровый Север платили «северные». Во всем этом была, возможно, неидеальная, но очевидная логика социальной справедливости. И вдруг это самое место труда прощается с человеком, выталкивает его на улицу, вынужденно превращая тем самым завод, институт, лабораторию в кладбище машин, испытательных стендов, станков.

Ныне мы оказались свидетелями невероятной ситуации, когда государство отказалось от своих обязательств по месту основной работы граждан. Нынешнее общество — это некая суммация сограждан, пребывающих вне социальных ориентиров. Власть разделила страну по принципу: кто не нищ — тот богат. Как сказал Яков Уринсон:

— Странная картина — нас (власть) уверяют, что страна бедствует, а количество автомобилей иностранного производства на улицах городов увеличивается вдвое.

Никто не уточнил, каких автомобилей: подержанных, сверхподержанных, насквозь прогнивших до основания? Каких? В обществе, переживающем хаотическое вхождение в рынок, нужда и богатство не отсечены строгой границей, а на первых порах переплетаются, когда бедные-богатые кормят и помогают выжить нищим, не получающим вовремя зарплату и пенсию, так как в большинстве своем эти стихийно разбогатевшие являются членами их семей. Власть, не знающая, кого она представляет, обречена метаться между разными классами, сословиями и социальными группами. Она то ополчается на олигархов, характеризует их как главное зло всех неурядиц, то бросается к ним в объятия со стонами: «Помогите! Либо вместе выплывем, либо вместе утонем!» Власть, декларирующая устами президента социально ориентированные реформы, и перманентно не выплачивающая зарплату тем самым социальным группам, на которые якобы ориентированы реформы, по существу приговорена.

28 июня.

Собрался съезд партии ПРЕС, возглавляемой Сергеем Шахраем. Во главе партии две достаточно известные фигуры из президентского окружения — сам Шахрай и Александр Котенков, представитель президента в Государственной Думе. Интересно, что партия не рассматривает в числе первоочередных целей цель очевидную — участие в выборах в Государственную Думу 1999 года. На предыдущих выборах партия потерпела внушительное поражение, собрав менее 2 % голосов. Партия не желает второй раз рисковать. По существу, партии, разумеется, нет. Есть некий клуб демократов-консерваторов. Сергей Шахрай объявил, что на следующих президентских выборах их партия будет поддерживать Юрия Лужкова и, в определенной степени, Александра Лебедя.

Главенствующая мысль, насаждаемая командой Кириенко: «Мы вынуждены проводить в жизнь непопулярные меры. Мы их заложники. С одной стороны, все возмущаются, почему перебои с зарплатой, но как только мы пытаемся навести порядок с налогами, из которых и берется эта зарплата, мы наталкиваемся на противодействие». Верховный налоговый комиссар Борис Федоров выразил идею еще жестче: «Мне тоже не нравится платить налоги, однако делать это необходимо. Я здесь для того, чтобы утвердить эту всеобщую необходимость как норму жизни».

Небольшая ремарка относительно риторики нынешней власти. Бедные платят налоги исправно. Обманывают страну богатые. Это практически повторяется на каждом шагу. Осознанно или неосознанно завершив расслоение общества, власть, лавируя между социальными слоями, практически сталкивает эти слои, программируя давление малоимущих прежде всего на средний класс. Однако власть, обустроив класс богатых и очень богатых и в незафиксированной среде пребывая корнями уже в этом классе, никогда не станет своей для малоимущих. Теперь же, в силу налогового безрассудства, она потеряет сочувствие того самого среднего класса, на который крайне рассчитывала. Достаточно заметить, что именно на это назревающее сословие ориентируются все либерально-консервативные и демократические течения и партии — от «Демвыбора России» и НДР до «Яблока» и ЛДПР. Это почти исключает разницу между почерком КПРФ и действиями Немцова и Кириенко. В этом самое разительное подтверждение идейного кризиса власти. Власть ищет, пытается нащупать коррекцию курса реформ, не признавая публично совершенных ошибок, что практически сделать невозможно. Причем последняя часть этой формулы особенно значима, она подводит черту под восьмилетним правлением Ельцина.

2 июля 98-го года.

Рэм Вяхирев, глава «Газпрома», на переговорах в Австрии. Гром грянул с раннего утра. На заседании правительства объявлены санкции против «Газпрома» и аресте его имущества. Довод: «Газпром» не погасил налоговых долгов перед бюджетом. Ответная реакция «Газпрома»: мы должны 12 млрд, и это так; нам должны бюджетные организации 13 млрд. Правительство объявляет о разрыве трастового договора с Вяхиревым, и как следствие прогнозируется его смещение. Немцов собирает Совет директоров «Газпрома». В качестве атакующего — Борис Федоров. Аргументы очевидны — «Газпром» «должен»… И любые меры государства по возвращению бюджетного долга — меры справедливые. Картина, по сути, истерическая. Правительство мечется по политической сцене с воплями: мы власть или не власть?

Самое любопытное, что 26 июня проходило общее собрание акционеров «Газпрома». Слухи о бое, который даст представитель государства самому главному монополисту и олигарху страны, оказались несостоятельными. Собрание прошло сверхспокойно. Правительство наперебой (сначала устами Кириенко, затем Немцова) делает заявления о кощунственности самой мысли о смещении Вяхирева и малейших посягательствах на целостность «Газпрома». Предполагался ли тогда, ровно неделю назад, какой-либо демарш против Вяхирева? И да, и нет. И дело не только в налогах. Новый кабинет министров уязвлен своей неавторитетностью как внутри страны, так и за ее пределами. Нужна игра мускулами. С появлением в правительстве Бориса Федорова амбициозный градус кабинета значимо возрос. Именно Борис Федоров спровоцировал ситуацию вокруг «Газпрома». Ему принадлежит идея чрезвычайных мер против Вяхирева. Удивительно, как в политике на уровне правительства появился и стал нормой стиль «гопничества», когда вы на лицах молодых вершителей судеб нации читаете неунывающее откровение: «Мы здесь ненадолго. Дела не сделаем, не успеем. Но шухер наведем!»

Лидер обязан быть генератором идей, только тогда он лидер. В нашей повседневности истинные понятия начинают утрачивать смысл. Ибо исполнители главных ролей не следуют историческим предначертаниям, а творят спектакль на свой лад, подстраивая под свое недалекое умение. Глава государства, конечно же, высший чин страны, последняя вершинная ступень, но это все признаки формальной величественности. Глава государства в первую очередь его голова, а значит, разум его. И всякое вопрошение «достоин ли?» должно исходить из этого главенствующего принципа. Отсюда смещение акцентов, требование сильной руки, хотя, во-первых, во-вторых и в-третьих, потребна сильная голова.

Во второй половине июля случились три президентские частности, заставляющие нас по-иному взглянуть на целое, именуемое вторым президентством.

В Каире Ельцин еще раз как бы подтвердил мысль своего неучастия в выборах 2000 года. Но сделал это не в виде отказа. Впрочем, этот стиль «не отказности», а якобы «не разрешенности» был взят на вооружение с первых шагов интриги: «Не буду, потому что Конституция не велит». Не потому, что считаю для себя невозможным. Не потому, что России нужен другой президент. Не потому, что страна нуждается в обновлении и в прорыве. Не потому, что сумел начать реформы, доверившись заверениям о достаточности четырехлетия для обретения видимых результатов, а не получив их, не задался вопросом об ошибочности собственных действий, объяснил все недостаточностью времени и остался у власти еще на один срок. И вот теперь не будет участвовать опять же не по причине кризисной перманентности, выхода из которой не ведает. Не по причине совершенных ошибок, признать которые должно и которые — причина неучастия. Ничего подобного. Конституция не разрешает. А вот если ее истолкуют разрешительно, тогда другой разговор. Ну а разрешительная процедура — это головная боль тех, кто хотел бы остаться у власти. Уйди он — и все они превратятся в политический гербарий. И реформы, в силу их спонтанности и незнания российской действительности самими реформаторами, построенные как полуклассическая модель проамериканского образца, если и не рухнут, то просядут основательно и надолго, отобьют охоту к любым преобразованиям. Однако будем справедливы. В российской, а чуть ранее советской действительности власть плохо знала бытие собственного народа. И не важно, какого замеса эта власть была — монархического, либерального, диктатурного или демократического. Правда, нынешняя власть в своей оторванности от жизни общества переплюнула власть коммунистическую трехкратно. Во времена не столь отдаленные отправной точкой всякой значимой карьеры была собственная трудовая биография. Чем представитель власти непременно гордился, сообщая во всех анкетах и биографических востребованиях, — это не только своим рабоче-крестьянским происхождением, но и голодным детством, ремесленным училищем, токарным, слесарным или комбайнерским прошлым. И все это было правдой. Сегодняшнее ерничество по этому поводу — это ерничество слабых, а не сильных. Это ерничество якобы знающих, но не умеющих.

Реформы начала совсем иная генерация с очевидным приоритетом образования, и прежде всего экономического. И оно, это образование, по российским меркам считалось более чем основательным. Эти люди чувствовали свое превосходство перед традиционно значимыми практиками, с так называемым рабочим или производственным стажем в разнопрофильных отраслях.

Страна провалилась в реформы. Не погрузилась, не вступила в период реформ, а именно провалилась в них, как возможно провалиться в яму либо угодить в болото. Именно по этой причине общество в своем подавляющем исчислении так и не признало авторитета реформаторов ни в момент начала реформ, что было вполне объяснимо (никто не благодарит за страдания и обрушившуюся на головы неблагополучность), ни потом, так как благополучный горизонт с каждым следующим годом не приближался, а отодвигался еще на один-два года. И так все эти неспокойные восемь лет.

Почему в числе реформаторов оказались именно эти, а не другие, более умудренные жизнью и понятные обществу люди? Запоздалый вопрос, когда никакой ответ не в состоянии что-либо изменить. Ответ, представляющийся непростым, на самом деле лежит на поверхности: других не было, потому призвали этих.

Всесоюзное экономическое совещание, которое в 1988 году провел тогдашний вице-премьер академик Абалкин, обнаружило характерный парадокс: в стране с удручающей экономикой очень много экономистов, думающих и рассуждающих вполне революционно и антисоциалистически. Так что экономисты, тяготеющие к решительным переменам, разумеется, были, но… Каков поп, таков и приход. Бессменный директор головного экономического института академик Абалкин и патриарх реформаторских предположений академик Шаталин были блестящими популяризаторами реформ, удачными рассказчиками, корректными критиками существующих устоев, которым были обязаны своей научной и общественной карьерой. Они слишком щадили социализм, чтобы его изменить. Российская власть, которая пригласила команду Гайдара, была далека от понимания экономики. Она утверждалась как власть политическая. И приглашать людей уже состоявшихся попросту опасалась, так как на их фоне выглядела бы и экономически и политически малосущностно. Геннадий Бурбулис, а именно он практически сформировал новое правительство реформаторов, мог пригласить только сверстников, не способных составить политическую, общественную и властную конкуренцию, так как сами были в самом начале политического пути. Естественно, Бурбулис, в отличие от Руцкого, которому в пору его вице-президентства было поручено совместно с Бурбулисом сформировать новое правительство, собрал демократически ориентированных сверстников, которых ранее знал мало или почти не знал. Александр Руцкой, в то время уже вздыбленный ура-патриотическими поветриями, плохо переваренными философскими идеями Ильина и укладными воззрениями Столыпина, уже успевший погрузиться в антиельцинские настроения, стал собирать вокруг себя людей, как незамеченных властью предыдущей (горбачевской), так и тех, кому плохи были и Гайдар, и Явлинский, и Шаталин, и Абалкин, и Аганбегян, и Петраков. Эти люди, а я их наблюдал, впечатление оставляли недоуменно-удручающее: поистрепавшиеся, не по возрасту состарившиеся, походили, скорее, на бродячих актеров или заклинателей, но никак не на экономистов и уж тем более политологов. У большинства из них лица имели выражение зло-мстительное, а манера разговора была неврастеническая, агрессивная. Они наперебой внушали ветренно-восторженному вице-президенту маниакальную идею, что он в стране человек № 2 и в поступках своих должен исходить из этого, якобы Божьего, исчисления.

Все сказанное подтверждает главную мысль. Лично ельцинского авторства ни в кадровых, ни в политических, ни тем более в экономических идеях практически не присутствовало. Ельцину, как правило, рекомендовали, а он либо соглашался, либо отвергал. В этом стиле нет ничего необъяснимого, стиль даже не авторитарный, а, скорее, монархический, ибо авторитаризм, желаем мы того или нет, на авторстве замешан всегда. А стиль монарший стиль богоизбранности, непозволительно отстраненно вершащейся власти под девизом «Не царское это дело».

Вопрос: почему именно эти реформаторы, а не другие? — не исчерпывается одной или даже двумя констатациями. Реформаторские предчувствия России развивались на почве горбачевского многословия о необходимости реформ. Однако всякие предчувствия значимы, но они не могут заменить поступков. И весь «маэстровый» экономический пул был сориентирован на Горбачева и являлся теоретически, да и практически его сторонниками: Абалкин, Шаталин, Аганбегян, Петраков, Гавриил Попов. Ельцин, относящийся к Горбачеву неприязненно, всячески давал понять, что ничего общего с командой Горбачева иметь не желает. Однако совсем отрешиться от «горбачевцев» было опасно Ельцин мог оказаться в замкнутом пространстве, где господствует принцип «нет других реформаторов».

И тогда пригласили учеников тех, кто считался реформаторами горбачевской волны. Они не могли быть сторонниками Горбачева уже потому, что учителя держали их на подхвате, в предбаннике, хотя именно на основе их разработок делали дерзновенные доклады. Но сам факт, что у них достойные учителя, имена которых были на слуху, явился для молодых реформаторов пропуском на властный Олимп. Восторжествовал вечный закон единства и борьбы противоположностей.

Если бы кому-то пришло в голову провести конкурс самых расхожих фраз, наиболее популярных в стране, то первое место получил бы не черномырдинский афоризм: «Хотели как лучше, а получилось как всегда», а фраза-стон, повторяемая каждый день, в любой аудитории — и сторонников, и противников, и не примкнувших ни к тем, ни к другим: «Когда же это все кончится, наконец!» Именно так, а не в литературной редакции — «доколе?!». Отчаяние требует расшифровки. Когда же кончится бессилие власти и беспредел ее порочности? Когда кончится зарплатный голод и страх сограждан за свою физическую безопасность? Когда остановится исход российского интеллекта со своей родины? Общество не знает, чего ждать и чего желать, оно утратило политические и социальные ориентиры. Оно устало выбирать между плохим и ужасным. Потому что выбранное плохое очень скоро становится хуже не выбранного ужасного. У скверного настоящего нет никаких аргументов в свою пользу, кроме обещаний скверного будущего, если нация не поддержит порочное настоящее. Такая политика всякую власть делает сверхпромежуточной.

Вторая президентская частность. Ельцин сделал уточнение к антикризисной программе. Президент считает, что у нас нет кризиса — речь идет о стабилизационной программе. Если принять точку зрения президента, то стабилизировать имеет смысл только успех, достижение. Следовательно, 1998 год это год пусть неустойчивого, но экономического успеха. Нелепо же стабилизировать провал? Но если это так, какой смысл было менять правительство? Зачем еще одно обострение отношений с МВФ? И вообще, какой успех мы стабилизируем, если более трети национального бюджета уходит на оплату внутреннего и внешнего долга? И никакой сбор налогов не способен залатать этой дыры, потому как даже размер внутреннего долга неподъемен для нашей экономики. И тогда вопрос президенту — что нам надо стабилизировать этот долг или рост его?

Когда успехов нет, их придумывают. Это общепринятое правило игры в политике. У нового правительства иного ресурса, кроме обещаний, нет. Но назвав антикризисную программу стабилизационной, президент отобрал у нынешнего правительства этот обещательный ресурс. У президента тоже положение отчаянное. Если он признает, что эта программа антикризисная, то он должен признать, что за время его правления исполнительная власть никаких иных программ не принимала. И в 92-м, и в 94-м, и в 96-м, и в 97-м, и вот теперь, в 98-м. Следовательно, программа российских реформ, которую Ельцин олицетворяет лично, ничего, кроме перманентного кризиса, стране не принесла. С этим президент согласиться не хочет, да и не может. Уточнение в содержательной сути программы лишь подтверждает мысль, что Ельцин к выборам 2000 года не индифферентен. Ельцин классифицирует свой политический багаж.

Положение реформаторов третьей волны тоже безрадостное. У них и так нет общественного авторитета, им и так приходится доказывать, что если деловая эффективность под вопросом, то ничего другого не остается, кроме угроз и запугивания верноподданных. Кириенко так и сказал: «Мы припугнули «Газпром» специально. Чтобы другим неповадно было. Чтобы не думали, что мы бессильны. Можем перекрыть нефтяную трубу, можем арестовать имущество». Удивительно, что власть исчисляет свои способности не умением построить, обновить, начать развитие, запустить производство, а способностью припугнуть, наказать. Разумеется, это тоже прерогатива власти, но власти, объективно признающей свою неспособность стать побудителем развития страны. Отсюда и претензии на антикризисный замах. Претензии риторические. Кризис властного авторитета в стране очевиден. Он захватил все ветви власти: исполнительную, законодательную, судебную и даже номинальную четвертую власть, власть СМИ. Суррогаты опасны не тем, что они суррогаты, а тем, что они уничтожают умение производить натуральный продукт. Потому как зачем, если раскупают суррогаты. Трагедия всякой власти — демократической, авторитарной, монархической, коммунистической — в одном и том же: в утрате умения быть правдивой. Пока правда используется властью как рычаг устрашения, а не как импульс процветания, она обречена. Выиграет тот, кто сумеет эту формулу перевернуть. Лгать заставляют просчеты и провалы, за которые нужно отвечать. Федеральная власть, как, впрочем, и губернаторская, уже давно находится в этом мертвом поле неправды. Пообещал выплатить — не выплатил. Правдивая риторика не может заменить неправых дел. Конкретное свидетельство такой подмены — случай, когда премьер, вице-премьеры и министры не устают повторять о выполнении своих обязательств перед регионами по выплате заработной платы бюджетным организациям. Называются сроки, номера счетов, а перечисленных денег нет. Слабую власть всегда берут за горло: обстоятельства, олигархи, преступный мир, стачечные комитеты, кредиторы и даже средства массовой информации. И это биологически справедливо. Не способен управлять — не претендуй на власть. Демократия делает обладание властью более доступной. Это имеет свои плюсы и свои минусы. Разрушается кастовость власти, и это прекрасно, но безмерно возрастает стихийность и случайность — люди желающие, но не умеющие оказываются в коридорах власти. Приход демократов к власти зримо снизил ее профессионализм. Мы можем спорить по этому поводу: что, дескать, это был не тот профессионализм, номенклатурно-бюрократический, и демократия отстранила его от власти, а затем, накопив опыт…

И мы даже готовы заявить — ничего неординарного не происходит, так и должно быть. Должно, соглашаемся мы, но не обязано. Социалистическое прошлое сломало и перемололо теоретические посылы будущего.

Многомиллионный аппарат прошлого режима, востребованный внезапным настоящим, переварил демократию, он оказался жизнеустойчивее. Так мы получили государственный аппарат с замашками криминального капитализма, выполненный в размытых демократических тонах, оставшийся, по сути, номенклатурным, но с другим дополнением: номенклатурно-капиталистический. Сегодня ни у одного министра за спиной, за редким исключением, нет производственного опыта — опыта управления фабрикой, заводом. Зато есть опыт работы в коммерческом банке, или посреднической фирме, или в аппарате помощников недолгой демократической власти. Опыт относительно самостоятельной работы в течение трех-четырех лет ныне считается титаническим. И чтобы как-то усилить значимость маловременной самостоятельности, аттестуя кандидата во власть, непременно следует уточнение: «опыт работы в новых условиях», словно бы по вредности и затратности энергии эти условия приравниваются к урановым рудникам. Наивное самонадеянное самовозвеличивание.

Откуда вообще взялись посредники, которые, со слов правительства, грабят угольщиков, нефтяников, автомобилестроителей? Если во всеуслышание заявляется, что мы не умеем торговать, то ниша неумения мгновенно заполняется теми, кто уверен, что это делать умеет. Раньше он доставал, теперь он посредничает. Откуда взялись эти люди? Все оттуда же. Они ушли со своих прежних мест работы: с предприятий, которые стоят; из институтов, которые закрываются; с шахт, которые сокращают добычу угля. Их породило государство, отказавшееся от своих обязательств по их прежнему месту работы. Они, эти фирмы, и им подобные, рассуждает власть, пусть не ликвидировали, но сократили безработицу.

Какое-то математическое помешательство. Останавливается завод, выбрасываются на улицу десятки тысяч безработных, а посреднические фирмы способны задействовать едва ли 0,3 %. Посредники нынче ближе к власти, чем производители, хотя бы уже потому, что сплошь и рядом они посредники между властью и бизнесом. Они понятнее власти и нужнее ей. У них деньги. И власть черпает свои кадры из колоды посредников, тем самым чисто профессионально еще более отдаляясь от фундаментального профессионализма, реальной жизни. Представителями этой жизни в кабинетах власти становятся не геолог, металлург, нефтяник, а посредник, закупающий продукцию у каждого из них и перепродающий ее другому посреднику. Так страна повсеместно теряет профессиональный навык, свою мастеровитость. Происходящее вписывается в суть изречения, которое так восхищает Бориса Абрамовича Березовского: «Наукой занимаются сегодня те ученые, которые оказались неудачниками в бизнесе».

И, наконец, третье частное президентское определение, логически связанное с двумя предыдущими — указ об отставке Сергея Шахрая. Почему ушел Шахрай, хотя прошения об отставке он не подавал? Это не значит, что о своем намерении он не говорил. Искать объяснение в профессиональном или непрофессиональном исполнении своих обязанностей, как представителя президента в Конституционном суде, нелепо. С этой точки зрения Сергей Шахрай высококлассный специалист. Шахрай работал в разных президентских администрациях. У него есть с чем сравнить. И на этот раз он высказал недовольство атмосферой, царящей в ближайшем президентском окружении. Более того, его не устраивало, что формально он был в подчинении человека, единственным достоинством которого считалась близость к президенту и его семье. Речь идет о Валентине Юмашеве. Профессионально в сфере политики Юмашев не представлял для Шахрая никакой опасности. Юмашев мало в чем разбирался, за исключением, естественно, журналистики. И его прошлая подчеркнутая аполитичность не была наигранной. Он действительно недолюбливал и политику и политиков. Типичная школа «Комсомолки» обозначаться не погружаясь. Волей Бориса Ельцина, но еще более — волей случая — он оказался на правах царского писаря, который обедает не вместе с царской прислугой, а допускается к цареву столу. Избрав судьбу царева летописца, Юмашев получил доступ к самой конфиденциальной информации и право наблюдать эволюцию политиков от заискивающего раболепия перед Ельциным в период их приближенности к президенту до агрессивной ненависти к нему после их отставки. Все это сделало Юмашева хранителем банка интриг.

Ельцин выбрал Юмашева в качестве главы своей администрации исходя из ситуации своего последнего президентского срока, когда ему нужен был человек, многолетно преданный ему. Это во-первых. А во-вторых, для которого и после своего президентства он останется гарантией его успешности, так как вне президентских раскопок, вне шарма президентской семьи Юмашев как журналист попросту перестает существовать. Ельцин с его тайнами президентских недомоганий, властными капризами, прозрениями и помутнениями, заблуждениями и предательствами еще долго будет кормить Валентина Юмашева, и кормить сытно.

А пока Сергей Шахрай недооценил Валентина Юмашева. Будучи неспециалистом и в экономике, и в политике, и в проблемах культуры, образования, и в производственной сфере, Юмашев оказался первостатейным учеником в школе интриг. Юмашев преуспел в той сфере, где Шахрай, как ему казалось, не имел себе равных. Юрист, ставший публичным политиком, а тем более приглашенный за кулисы этой политики, ничем иным, кроме политических интриг, заниматься не будет. А если рассуждать разумно — и не должен. Ибо интриги — это профессия юриста. Прокурор выстраивает интригу обвинения. Адвокат в противовес выстраивает интригу защиты. Нечто подобное происходит и с журналистом, оказавшимся в океане публичной политики. Интрига лежит в основе любой композиции серьезного журналистского материала, на интриге строится любое журналистское расследование. Летопись вне интриги — скучное чтиво. Вне понимания интриги, умения ее придумать и довести до кульминации нет ни писательской, ни журналистской, ни режиссерской индивидуальности. Так что журналист, оказавшийся опять же за кулисами публичной политики, неминуемо начинает заниматься делом, близким ему профессионально.

Шахрай умышленно спровоцировал свою отставку, сыграл на опережение. Его выступление на июньском съезде собственной партии никакого отношения к эмоциональному срыву многоопытного Шахрая не имеет.

Политическая переориентация Шахрая — явление знаковое. Человек, в обязанности которого входит защита интересов президента в Конституционном суде, заявляющий о политической бесперспективности своего патрона и о необходимости партии сменить ориентир, устраивал это действо, конечно же, осознанно. В том, что Шахрай действительно думает так, не приходится сомневаться. Ближайшее окружение аттестовало этот поступок некогда верного оруженосца президента как предательство. Реакция последовала мгновенно. Именно на эту немедленность и рассчитывал Шахрай. Она придала поступку Шахрая ореол изгнанности, наказания за правду, за нарушение обета молчания. Шахрай действовал вполне прагматично и в общем-то честно. Осенью Конституционный суд должен был ответить на вопрос: правомерно ли избрание Ельцина на третий президентский срок? Все действия президента, как и кадровая мартовская революция, были приурочены Ельциным именно к этому событию. Как и все его отрицательные ответы насчет возможности своего трехразового избрания. По сути, мы имеем дело с тактикой давления путем отрицания. Ельцин рассчитывал на положительные экономические аттестации именно в этот момент. Но финансовый кризис испортил общий рисунок. И тот факт, что кризис обрушился как снег на голову и «друга Билла», и «друга Гельмута», и «друга Рю», не сделал этот кризис менее болезненным для «друга Бориса».

А тут еще оказалось, что молодые лошади способны бежать резво, только если запряжены в пустую телегу. После чего обещанная коррекция экономического курса стала похожа на пропущенный сон.

Тактическая ошибка с неподготовленной отставкой Виктора Черномырдина, которую допустил Ельцин, введенный в заблуждение короткой положительной паузой своего якобы улучшившегося здоровья, хотя этот неадекватный шаг он сделал сразу после недолгого простудного недомогания, можно считать роковой. И дело даже не в том, что на страну обрушились невзгоды финансового мирового кризиса, падение цен на нефть и газ, основных источников доходности государства; рецидив не ухудшения, а провала федеральной политики на Кавказе. Перечислять эти сбои, просчеты нет смысла. Потому как смысл совсем в другом.

Ельцин не может отказаться от наигранных им самим политических комбинаций. Повторив с правительством Кириенко фокус 1992 года по полной аналогии с гайдаровским вариантом, он упустил несколько существенных моментов. Первое — семь лет жизни приближающегося к своему семидесятилетию человека, здоровье которого испытало такие надломы, как операция на сердце, человека, который в течение этих семи лет находился под прессом неблагополучности в стране, а иначе говоря, отрицательных эмоций, — это слишком много. Ельцина надорвала усталость, в чем он не хочет признаться себе.

Антикризисная программа правительства, безусловно, необходима, но она малоэффективна не в силу непродуманности (как всякая программа, сотворенная в спешном порядке, она уязвима, даже если в целом разумна), она малоэффективна в силу разрушенного авторитета власти, полного отсутствия профессиональной логики в кадровой политике. Каприз президента не может быть философией управления страной. А сегодня это именно так.

14 июля 1998 года.

Внезапное предложение президента провести встречи с руководством парламента в Кремле. Формальное обоснование — перед обсуждением в Думе антикризисных законов президент хотел бы… Отточие очень кстати, потому как чего именно хотел президент, угадать не так просто. Поведение нашего президента — всегда сфера угадывания, а не понимания. Так все-таки почему столь внезапно? Потому, что благополучно закончились переговоры о стабилизационном кредите с МВФ? По словам Чубайса, это где-то 20 миллиардов долларов, суммарно, со всеми составляющими. В лабиринте, в который угодила экономика, вдруг обнаружился выход. Победы такого рода, по сути, маловременны. Но на какой-то момент, момент недолгий, они создают ощущение президентского успеха. И Ельцин делает мгновенный ход: давайте соберемся, поговорим, подумаем. Без всякой изнурительной подготовки — соберемся и поговорим. Ни днем раньше — преобладало ощущение безысходности, и собраться в этот момент, значит, засвидетельствовать свою слабость. Ни днем позже ослабнет эффект успешности — все таки 20 млрд $. И потом, впереди президентский отпуск. Он будет омрачен, если за спиной останется накал страстей.

Задача встречи — разрядить ситуацию. Сыграть умиротворенность. Преподнести думцам сговорчивого президента. Вспомним, как в критической ситуации точно такой же ход использовал Горбачев, предложив Верховному Совету новую экономическую программу. Она свалилась как снег на голову непросвещенного парламента, и все заговорили, что увидели другого Горбачева. Восхищение — материал легко воспламеняемый, а значит, быстро сгорающий.

Программа умиротворения была выдержана в клинических пропорциях. Июль, начиная с 92-го года, месяц переворотных предчувствий. Раскройте российские газеты, и вы в этом убедитесь. Каждый год одно и тоже. Нынешний июль традиционен. Президент пообещал, что переворота не будет; роспуска Думы не будет; изменения Конституции не будет и досрочных выборов не будет тоже. «Уйди я раньше времени, вы передеретесь», — заметил президент. Этого очевидного тезиса никто из присутствующих оспаривать не стал. И чтобы совсем успокоить парламентские верхи, президент еще раз пообещал не выдвигать своей кандидатуры на следующий срок. На всяких торгах нужна взаимность. Парламентские лидеры дали понять, что в этом случае они готовы погасить процедуру импичмента. Обменявшись обещаниями и выпив предложенный чай, участники встречи с чувством смущенного удовлетворения разошлись. Для убедительности президентское окружение сделало еще один, достаточно точный по существу общей интриги, ход. Телекомпаниям были предложены все видеоматериалы о встрече, включая и ее закрытую часть. Разумеется, встреча была не сущностной, а ритуальной. Но самой примечательной ее чертой был не смысл разговора, а девиз этой встречи. Именно он делал эту встречу уникальной. «Нас всех одинаково не любят. Поэтому нам есть смысл объединить усилия. По принципу — делить можно любовь, а нелюбовь — общее достояние». В этом смысле президент прав. Впервые неавторитетность власти в обществе абсолютно тождественна во всех ее звеньях.