ГРУБЕЙШИЕ ОШИБКИ, ЗАСТАВИВШИЕ МЛАДОРЕФОРАТОРОВ УСТУПИТЬ ПОЛИТИЧЕСКУЮ СЦЕНУ

Относительность понятия «демократическая власть» действительно существует. В 1991 году власть никто не брал. И обретение власти для демократов было достаточной неожиданностью. Крушение институтов компартии и партийной номенклатуры представлялось более длительным. Но август 91-го, затем распад Союза не просто предрешили судьбу КПСС, но и развалили власть мгновенно.

Вывод. Нельзя брать власть, не имея резерва профессиональных управленцев и осмысленной кадровой политики. Нельзя опираться на философию настроений. Опираться надо на философию убеждений. Демократическое движение конца 80-х и начала 90-х было движением настроенческим, протестным, лишенным предыстории, вызревшей демократии, не имеющей какого-либо управленческого опыта. Ситуация была неким прообразом 1917 года, но на другом культурном, образовательном и жизнеукладном уровне развития нации.

Не взять власть было невозможно. Существовало две силы: традиционная коммунистическая, находившаяся в состоянии интенсивного распада, а потому теряющая и авторитет, и власть; и демократическое движение, опьяненное политической свободой, напрочь лишенное осмысленной властной концепции, ускоренно копирующее институты западной демократии. Вопрос: брать или не брать власть? — рождал не ответы «да» или «нет», а другой вопрос: если не брать, то кому ее отдавать? Третьей реальной силы на тот момент попросту не существовало. У демократов, оказавшихся властью, лишенных кадрового резерва, не было другого выхода, кроме как воспользоваться исполнительным аппаратом прежней власти. Страна продолжала жить в своей повседневности, которую надо было обслуживать, творить свое повседневное бытие. Именно поэтому понятие «демократическая власть» было неким чувственным состоянием, прикосновением к запретному плоду, а не суммой убеждений и умений. Это было странное, алогичное здание власти, в котором верхушечное ядро демократически настроенных лидеров опиралось на исполнительный аппарат старых убеждений, враждебно принимающий любые демократические перемены.

Вот главная и фундаментальная причина искаженного развития экономических и политических реформ в России.

Никакая победа не способна вместить всех, претендующих на соавторство в ее достижении.

Получив в наследство враждебный к демократическим реформам управленческий аппарат и не будучи в состоянии отказаться от его услуг, новая власть оказалась перед дилеммой: либо переварить этот аппарат, заразив его вирусом демократического развития, тем самым превратив противников в соратников; либо распрощаться с ним и укомплектовывать правительственное ведомство за счет нового призыва чиновников. Вопрос: откуда их взять и какая гарантия, что они в большей мере будут соответствовать демократическим воззрениям, — завис в воздухе. Не присутствие в управленческом мире «до того» делало новую власть заложницей собственной управленческой слепоты.

Уже позже, гораздо позже, многие из нас, причастных к сотворению новой власти, поймут, что демократия равнодоступна как людям ее проповедующим, так и ее противникам. Для одних она среда обитания, для других — механизм достижения своих целей — получить власть, после чего уничтожить демократию как нормы, не соответствующие национальной идее. С поразительной откровенностью мы поймем, что демократию способен раздавить бюрократизм, помноженный на свободу.

Откуда и почему в демократическом государстве (а нам хочется считать Россию таковым) возник, и возник скоротечно, немыслимый бюрократический аппарат, разросшийся до размеров раковой опухоли? По примерным подсчетам бюрократический аппарат федерального управления современной России в два с лишним раза превышает аппарат СССР. Показатель безумный и удручающий.

Тенденция к разбуханию, неуемному размножению аппарата не есть наследственная болезнь коммунистического прошлого. Представить ситуацию таким образом — значит извратить суть. Это очевидная болезнь новой власти с характерными для этой власти симптомами.

Все началось в 90–91-м годах, когда демократические силы совершили прорыв в коридоры власти. За все надо платить. За внезапность обретенной власти — тоже. Необходимость сохранить старый аппарат, чуждый пониманию новых идей, но имеющий навык управления, поставил демократов, оказавшихся у власти, в полузависимое состояние. Во-первых, приход к власти это всегда претензия на соответствующие посты. Вполне естественная реакция победителей. Но когда аппарат управления в большинстве своем сохранен, эти посты заняты. Площадь власти оказалась меньше числа желающих ею обладать. И тогда стали создаваться новые структуры — министерства, комитеты, комиссии, подкомиссии, отделы, фонды, контрольные службы — как новые, так и в параллель существующим, чтобы удовлетворить должностные запросы победителей. В этом действии демократического руководства было еще и осмысленное желание иметь управленческий аппарат, пусть без навыков управления, но разделяющий твои политические убеждения.

Как видим, схожесть с октябрем 1917 года не так уж призрачна. Не важно, что ты умеешь. Важно другое — за кого ты, за «белых» или за «красных»? Процесс тиражирования аппарата получил импульс, и его уже было трудно остановить.

Аппарат вернул себе привычные ощущения номенклатурной власти.

Концепцию экономических реформ в режиме прорыва, а не вялотекущей эволюции обосновал Явлинский в своей программе «500 дней». Явлинский отдавал себе отчет, что все предыдущие попытки реформировать социалистическую экономику, предпринятые сначала Хрущевым, а затем, в более принципиальном и значимом варианте Косыгиным, захлебнулись в многонациональном партийном бюрократизме. Именно бюрократизм задушил косыгинские реформы. Отсюда идея: разрез на теле консервативной, изживающей себя социалистической экономики должен быть стремительным, обширным и глубоким. Новации, уподобленные лекарствам, должны были закачиваться с такой быстротой, чтобы они парализовали бюрократическую ткань и лишили ее возможности затянуть реформаторский разрез. Это образный или почти графический комментарий к идее экономических реформ.

В этом смысле автором кардинального экономического реформаторства в России, конечно же, оказался Григорий Явлинский. Гайдаровская команда видоизменила подходы Явлинского, но режим прорыва, реформирование в сжатые сроки сохранила. Идея в упрощенном виде выглядела примерно так. Провести реформы в экономике, и прежде всего приватизацию, с такой скоростью, чтобы страна не успела опомниться и понять, что же произошло, чтобы не успели созреть силы сопротивления. Приватизация была уподоблена сходу лавины: когда откопали засыпанных сограждан, их собственность уже была перераспределена. Приватизация должна была решить, по крайней мере, четыре задачи.

Первая — отделить собственность от государства, ранее владевшего практически всей собственностью за исключением личной. Принцип «и все вокруг колхозное, и все вокруг мое» делал собственность бесхозной не с точки зрения управления, а с точки зрения ее использования. Приватизация, по сути, должна была нащупать хозяина, вскрыть энергетику частнособственнического начала.

Вторая. Приватизация укрепит государственную казну, так как обеспечит значительные поступления, полученные от продажи собственности компаниям и частным владельцам.

И наконец, задачи № 3 и № 4 — ради чего и во имя чего. Собственность, оказавшаяся в руках нового хозяина, заинтересованного в прибавлении продукта, а значит, во внедрении новых технологий, без чего невозможен выход отечественного производителя на мировой рынок, становится более восприимчивой к техническому прогрессу. Иначе говоря, приватизация и есть предпосылка технологической революции во всех сферах товарного производства. По замыслу реформаторов, именно приватизация делает нашу промышленность привлекательной для инвесторов, что в конечном итоге обеспечит прибыльность предприятия. А значит, увеличит налоговые поступления в бюджет.

Ничего этого не произошло. Достигнута была только одна цель из четырех. Отделение государства от собственности. Но в силу того, что это делали с завидной поспешностью, собственника не выбирали, не до конкурсов. Кто брал, тот и сгодился. Так собственность оказалась в руках полукриминального и криминального мира. Никакой модернизации промышленности не произошло. Никакого технологического прорыва не случилось.

Из откровений премьера Е.М.Примакова: «На сегодняшний день семьдесят процентов невыплаты зарплаты приходится на приватизированные предприятия! Далее следует недоуменная пауза, а затем столь же недоуменный вопрос: Какой же это рынок?!»

Реформаторы склонны считать приватизацию, несмотря на немыслимые ошибки и нарушения при ее проведении, своим успехом. На их взгляд, произошло самое важное — бескровное перераспределение собственности. Это слова Бориса Абрамовича Березовского. Но бескровное не значит справедливое, разумное и, самое главное, эффективное. Именно приватизация привела к массовой криминализации общества и коррумпированности власти. В руках чиновника оставался пакет разрешающего права. И он этим правом торгует направо и налево.

Оппонирующий Березовскому Лужков требует пересмотра итогов приватизации в тех случаях, где она была проведена в обход закона. Березовский пугает общество неминуемой кровью, которая прольется, если грянет новый передел собственности? Странное утверждение. Разве не разумно провести ревизию хозяйства после массовой и скоротечной кампании по продаже собственности? И если исправление нарушения закона вызовет стрельбу, то правомерен вопрос: в чьих руках оказалась собственность? В руках вооруженного преступного мира, а не законопослушных граждан? Тогда тем более необходима ревизия.

Нежелание Березовского возвращаться к вопросам приватизации очень близко к еще одному его утверждению: коррупцию невозможно побороть. Из этого следует вывод — Березовский хотел бы за олигархами и преступным миром, с которым олигархи ладят, сохранить существующие правила игры. «Надо не обижаться, — говорит Борис Абрамович, — что тебе досталось меньше или больше, а конкурировать!» В то же время Березовский настаивает на пересмотре результатов тендера по приобретению «Связьинвеста», как несправедливого. Следовательно, если на процедуре такого рода настаивает Лужков — она вредна. А если Березовский — оправданна и необходима.

Первичное накопление собственности, а мы переживаем именно этот период согласно всем экономическим теориям, сопряжено с чрезвычайной криминализацией общества. Это нельзя было не предвидеть и не сделать упреждающих шагов, чтобы не допустить преступного беспредела. Общество оказалось беззащитным перед преступным миром. Преступный мир сломал демократическую власть, подмял ее под себя. И любой здравый человек эти немыслимые страдания и унижения, этот страх перед волной заказных убийств и бандитизма всегда будет связывать с эпохой Ельцина и демократами, которым либо не хватило политической воли и мужества, чтобы не допустить криминальной революции в России, либо их преследовала боязнь, что, понадеявшись на саморегулирующие способности рынка, они оказались в сетях, расставленных криминалом, потому как эти сети реформаторы сплели сами.

Размытость целей и невыверенность путей их достижения — свидетельство политического инфантилизма власти молодых реформаторов, ухитрившейся получить достойное высшее образование, минуя среднее. Реплика швейцарского миллионера господина Гаона после встречи с министром внешней торговли Петром Авеном. Обсуждался вопрос погашения кредита, полученного правительством Силаева в 1990-м году под чековую программу «Урожай-90». Гаон — аскетической внешности старик, выдавший России почти миллиардный кредит в тот момент, когда на Западе никто не решался на подобный шаг. Гаону 80 лет, сухое старческое лицо, обтянутое смуглой кожей. Глаза живые. Даже в критические минуты Гаон не теряет чувства юмора.

«Откуда взялись эти молодые люди, скажите пожалуйста. Все министры говорят на английском языке. — Гаон прицокивает языком, воздевает сухопалые руки вверх и в чисто еврейской, почти одесской манере заканчивает мысль: Я вам скажу так, господин Попцов. Английский язык — это хорошо. Но это не самое главное».

Где-то в середине февраля газета «Московские новости» сделала выезд в Санкт-Петербург. Было решено провести «круглый стол» под условным названием «1999-й — год коммунистического реванша или продолжение демократического развития страны?». Там у меня случилась полемика с профессором Ясиным, экс-министром экономики. Я рассказал о том, как Гайдар был назначен на пост премьера. Ельцин с Егором Гайдаром ранее не был знаком. Он мог ориентироваться только на аттестацию Геннадия Бурбулиса. Разговор длился не более двадцати пяти минут. Как рассказывал мне сам Гайдар: «Когда президент сделал мне предложение стать премьером после столь недолгой беседы, я настолько растерялся, что согласился». Сидящий напротив меня академик Алферов, вице-президент Академии наук, тоже участник этой дискуссии, среагировал мгновенно:

— Это возмутительно!

Но тут подал голос Ясин:

— Это неправда!

И стал говорить о том, что Гайдар с командой экономистов готовил концепцию экономической политики страны, на которую ушли десятки бессонных ночей. И никакой случайности в происшедшем не было.

Я заметил, что не оспариваю ни концепции, ни изнурительного труда, затраченного на ее разработку, а лишь говорю о факте встречи с президентом и реакции Гайдара на нее, которому все случившееся представилось каким-то фантастическим сном.

А теперь о сути. Реакция Гайдара, а ему тогда было 36 лет, выглядела настолько искренней и незамутненной, что лично у меня вызвала колоссальную симпатию к нему. Во время нашего разговора он продолжал находиться в нервном возбуждении. И хотя случившееся было уже достаточно позади и Гайдар мучительно премьерствовал, но всякий раз, возвращаясь в разговоре к этому моменту, он начинал нервно потирать руки, как-то неестественно подхмыкивая, то ли подсмеиваясь над собой, а может, сострадая себе. Но фразу, ту итоговую фразу, которую он произнес, оценивая случившееся, я запомнил очень хорошо: «Вообще, если говорить серьезно, это черт знает что такое! Мне все представлялось по-другому!»

Потом, после этой встречи он двинется в обратный путь по долгим высокопотолочным кремлевским коридорам. Наверное, какое-то время будет ощущать легкость и приподнятость, которую может вселить столь высокое назначение. Но вот дверь закрылась за ним. Он оказался на просторной кремлевской площади. В груди что-то оборвалось. И может быть, не ведая того, его полноватые губы прошептали: «Бог мой, что же я наделал?» Нет, не как осуждение, не как уступка внезапно навалившемуся страху, а как естественная и разумная оторопь перед непомерным масштабом ответственности. Впоследствии, уже после своей отставки, как первой, так и второй, Гайдар, отвечая на вопрос о своем отношении к президенту, скажет примечательные слова: «Он дал нам шанс!» Согласитесь, в оценке есть что-то от игры.

Так при чем здесь инфантилизм? Инфантилизм — в определенной степени состояние возрастное. Возраст между тридцатью и сорока даже биологически определен как самый амбициозный. Разумеется, никто из команды младореформаторов не воспринимал ответственность таких масштабов как нечто реальное, потому что чисто биографически никогда с подобной ответственностью не соприкасался. Более того, они считали, что все разговоры об ответственности — некий пропагандистский трюк, при помощи которого великовозрастное поколение старается удержаться у власти — в политике, науке, производстве, культуре. Отсюда агрессивная реакция подбор команды только из числа своих сверстников. И характер совершенных ошибок есть результат той же возрастной коллизии.

Не будем скрывать, что в упрощенном виде экономическая стратегия младореформаторов имела две составляющие. Невозможность поднять страну за счет внутренних ресурсов в ситуации осени 91-го года. Действительно, пустая казна, действительно, отсутствие резервов продовольствия и опасность голодных очередей. Действительно, распавшийся почти мгновенно Союз и так же мгновенно разорванные интеграционные связи. Из всего этого вытекает обоснование «вынужденной переориентации на западный капитал и его возможности». Рассуждение очень простое — должны же они нам заплатить за отречение от коммунизма и за демократические реформы, переход на рельсы рыночной экономики. Короче, «Запад нам поможет». Вся внешняя политика выстраивается по этой модели. Эта модель могла быть вполне эффективной, сохрани Россия свою державную мощь и экономический потенциал. Но дело в том, что период экономических и демократических реформ в России совпал с невероятным политическим, экономическим, стратегическим и структурным ослаблением России. Логичный результат демонтажа старого режима. Монстр был несовершенен, но он был. Помощи Запада ждал и Горбачев. Однако за политические реформы Запад не спешил платить. Его требования были масштабны: демонтаж режима и рыночные реформы.

Так в общественном сознании стал рождаться новый идеологический постулат: жить в долг так же естественно, как вообще жить. Все страны без исключения живут в долг, утверждали реформаторы. И на сознание сограждан с грохотом обрушивались цифры государственного долга США,Франции, Японии. Долга внешнего и долга внутреннего. Показывалось, что в сопоставлении с этими цифрами наш российский долг величина пятиразрядная. Иначе говоря, жить в долг — значит жить цивилизованно. Вот откуда эта философия финансовых пирамид.

Почему молодые реформаторы обратили свой взор на Запад? Не станем обсуждать объективные причины, тем более что я их уже касался. Скажу об одной субъективной, но крайне весомой. Большинство младореформаторов чисто профессионально и диссертационно были специалистами по западной экономике, более того, экономике американской. Понимание же собственной страны и знание ее оказались многомерно меньшими в силу возраста и профессиональной биографии. Там, на Западе, они смотрелись как предвестники рыночной России, поголовно говорящие на английском языке. Здесь, на Востоке, — это некие яйцеголовые эпигоны. Любопытно, что Егор Гайдар всего девять месяцев возглавлял правительство в 92-м году. Но именно на его счет списываются все неудачи и катастрофичность реформ, хотя роль Черномырдина в этих неудачах, если их считать таковыми, неизмеримо более значима.

Возможно, по той же причине консультантами наших реформ оказались именно американцы — чикагские мальчики (экономическая школа Принстонского университета). И реформы мы проводили по американской модели. И вот здесь проявилось одно «но». Правильно ли в качестве модели брать страну не просто иной укладности, вероисповедания, но и иной философии жизневосприятия? Америка — страна эмигрантская. Да, многонациональная, и это сближает ее с Россией, но лишенная национальной статичности. Америке от роду 250 лет.

Россия — страна с тысячелетней культурой, по своей сути антимиграционная, население которой тысячелетне проживает на одном географическом пространстве. Мы исключаем вынужденную политическую эмиграцию. В этом смысле Россия гораздо ближе к Европе. Америка «монострана» с точки зрения собственности. Только частная собственность. Для Европы же характерна другая модель жизнеустройства. В Германии, Франции, Англии государственный сектор собственности не просто существует, он значим. И факт государственного регулирования рыночных отношений Европе не чужд. Так ли уж неоспорим выбор американской модели для страны, в которой свыше семидесяти лет частная собственность вообще не существовала и несколько поколений выросли в атмосфере враждебности по отношению к ней? Да, это досадно, но такова реальность нашей жизни. Поэтому вопрос, какая модель рыночных реформ для России более разумна — американская или европейская? — вопрос не праздный. И не надо бить себя в грудь и кричать: для России наиболее реальна российская модель. Рынок — понятие всепланетное, и наличие единого модуля — это наличие экономической здравости.

Однажды на заседании правительства я пересчитал количество докторов и кандидатов наук, которые находятся в зале заседания. Получилась цифра сверхвесомая: 12 докторов наук и 22 кандидата. Такого образованного правительства в России не было давно, даже при Ленине. Но более безумного и рокового отношения к интеллигенции, просвещению, образованию, науке и культуре не допускало ни одно правительство за всю историю советского и постсоветского периодов. Разумеется, всегда можно ответить: если денег не хватает всем, почему они должны быть у науки, культуры и образования? Но тогда вопрос: что такое реформы? Ответ очевиден. В какой бы сфере они ни проводились, это всегда интеллектуальный прорыв. Демократы в этом случае сделали несколько губительных просчетов. Не определив на период реформ приоритетность развития образования, науки и культуры, они подтвердили, что никакой стратегии реформ не существовало, так как реформы без интеллектуального наполнения обречены. Демократы свое пребывание у власти рассматривают как шанс заявить себя, оказаться в поле зрения мировой политики и мирового бизнеса. Повысить свой рейтинг, и не обязательно в России. Кто-то скажет, Ельцин поставил на тщеславие молодости и… Разумеется, он хотел войти в историю как реформатор, но суть самих реформ Ельцин не представлял. Он не был их соавтором, их сотворителем. Он мог дать задание: найдите мне тех, кто сочинит для этой страны реформы и согласится их провести. Ориентация младореформаторов на сверстников была их защитной реакцией — и Бурбулиса, и Гайдара, и Чубайса, и Кириенко. Все они пасовали перед людьми с обширным практическим опытом и довольно часто конфликтовали с ними в правительстве. Их раздражал сам термин «знание жизни». И дело не в том, что они переоценили свои возможности, а они их переоценили, стали насаждать некую клановость, нетерпимость к несогласию с их видением экономического развития страны. Они превращались в самых настоящих необольшевиков. Эта черта была особенно присуща Анатолию Чубайсу и Борису Немцову. Когда Чубайс пригласил на беседу Льва Суханова, одного из ветеранов ельцинской команды, в качестве доводов, исключающих возможность его дальнейшей работы в администрации президента, Чубайс сослался на рабочий режим, в котором должна работать администрация: «Придется работать по шестнадцать часов в сутки. Такая нагрузка для вас может оказаться излишней». Бесспорно, убирая из команды Льва Суханова, глава администрации выполнял волю президента или волю семьи президента, которая особых симпатий к Суханову не испытывала. Важен не эгоизм, не мотив (симпатия или антипатия), а стиль вытеснения — нужен сверстник, единомыслящий, не претендующий на большую опытность, человек «нашей касты». Подобная тактика не нова и почти всегда заводила власть в психологический тупик, ибо солидарность 70-летних, чем грешило руководство брежневской эпохи, так же опасна, как солидарность 40-летних. Первым не хватает динамизма, вторым мудрости. Как-то Гайдар признался мне: «С интеллигенцией мы допустили большую ошибку». Он не стал развивать этот тезис, он просто согласился: мы ошиблись. Да, с интеллигенцией младореформаторы ошиблись. Можно сказать более жестко — они совершили роковую ошибку: продемонстрировав полное безразличие к судьбам научной интеллигенции, судьбе учителей, врачей, инженерно-технических работников, реформаторы приговорили себя как политики. Они были убеждены, что экономические свободы довольно быстро сформируют и поставят на ноги средний предпринимательский класс и он составит основу новой интеллигенции, которая и станет их опорой. А что касается той, прошлой интеллигенции, то с нами останется та, что сумеет приспособиться и извлечь выгоду из реформ. Подмена интеллигенции действительно состоялась, ее место заняли люди эстрадного подиума, звезды шоу-бизнеса, которых с младореформаторами связывали не узы интеллекта (с интеллектом в этой среде были устойчивые проблемы), а узы бизнеса, в мир которого сами реформаторы погрузились довольно быстро. В этом случае демократы во власти ошиблись дважды. Сначала с подменой интеллигенции, а затем и со средним классом, в расчете на который спроецировали свое политическое будущее все демократические движения и партии. Не будучи профессиональными политиками, младоэкономисты не учли одной детали, что на сотворение нового сословия нужно как минимум десять лет, а на сотворение преступного мира шесть месяцев. Они так и не поняли, что место нового сословия занял криминальный мир, на который они все нынче опираются. А тот, истинный средний класс — учителя, врачи, научная и техническая интеллигенция — остался за пределами их амбициозных перспектив.

Это неучастие в решении проблем интеллигенции лишило демократов социальной поддержки, лишило их среды, в которой могут развиваться демократические идеи. Это тотчас же сказалось на выборах 95-го года, когда партия Гайдара «Демократический выбор России» не сумела преодолеть 5 %-й барьер, как и движение Бориса Федорова «Вперед, Россия!». Именно эта незаинтересованность младореформаторов в судьбах интеллигенции, когда они были властью, делает их перспективы призрачными и на будущее. Недавно созданное движение «Правое дело», где в качестве политических звезд задействованы Егор Гайдар, Анатолий Чубайс, Олег Сысуев, Борис Немцов, Борис Федоров, Сергей Кириенко, Ирина Хакамада, на самом деле таковым не является. Это клуб экс-премьеров и экс-вице-премьеров, желающих объединить свои персональные амбиции. Но амбиции потому и амбиции, что неподвластны расчету на первый-второй-третий. Они все только первые. А потому союз их призрачен.

Путешествие в мир грехов всегда малоутешительно, но оно необходимо, ибо никто из нас не есть начало. Все мы продолжение идей, замыслов, творений, разрушений. Разговор о демократах это разговор не персонифицированный, хотя называются фамилии и перечисляются их деяния. Это раздумья о судьбе демократии в России. И на вопрос, что надломило демократическое движение в России, кто способствовал и что способствовало поражению младореформаторов, ответ малоутешителен. Поражение демократов обусловлено прежде всего самими демократами, как во власти, так и вне ее. Оно обусловлено их ошибками. И завершая этот разговор, мы назовем еще три.

Демократическую власть младореформаторов погубила их несамокритичность, игра в скоротечные обещания. И то правда, у всякой новой власти, получившей ее на пепелище, иных ресурсов, кроме как обещаний, что страна скоро заживет счастливо и богато, быть не может. Начиная с 90-го года в эту ловушку угодили все российские правительства, возглавляемые Иваном Силаевым, Егором Гайдаром, Виктором Черномырдиным, Сергеем Кириенко. Особняком стоит правительство Примакова. Он первый, кто разорвал эту порочную практику накатанных обещаний. Он нашел весомый компенсирующий ресурс — политическая стабильность. И, в отличие от предшественников, сыграл на поле президента, который этой игры сделать не смог. Мы ждали улучшения жизни начиная с 93-го года. Но всякий раз это улучшение передвигалось на год следующий, и эта череда отодвигающихся надежд стала нескончаемой. Тем более странно, что за все эти десять лет ни один состав власти не сделал предметного и пофамильного разбора своих ошибок. Ни одна власть не использовала психологически выверенной процедуры диалога с обществом. Это не было случайностью, увлечением, порывом, фанатической уверенностью в успехе. Ничего подобного. Это было политическое и жизненное кредо младореформаторов. «Признание собственных ошибок, самокритичность наши противники и оппоненты истолкуют как признание нашей слабости и неуверенности. А этого мы себе позволить не можем. Об ошибках мы поговорим потом, обязательно поговорим, когда добьемся реального результата». И далее следовала сокрушительная ссылка: как только президент предлагает оппозиции компромисс, она немедленно начинает вопить о его бессилии и слабости.

Разумеется, подобная философия есть заблуждение, замешанное на переоценке собственных сил, желании сохранить власть и глубоком, обширном непонимании общества, в котором живешь и которым управляешь. Речь идет не столько о покаянии, сколько об открытости власти. Сверхнелепым выглядит откровение Бориса Немцова: «Следует признать и проанализировать наши ошибки». Поздно, господа, поздно. Поезд уже ушел. Есть такое аксиомное утверждение: любая власть развращает. Не станем истолковывать это прямолинейно, но… И само вхождение во власть, и иллюзия своего присутствия в ней в одинаковой степени разоружили демократов и в значительной степени развратили их. Демократы разучились быть оппозицией: структурной, организационно-идеологической. Любопытно, что за прошедшие четыре года после своего поражения на выборах в 95-м демократические силы не разработали концепции своего объединения, не расширили и не усилили своего присутствия в различных социальных слоях общества.

Демократические движения пребывали в режиме тления и клеточного отмирания, что говорит о полной политической примитивности этих объединений. Демократы никак не поймут, что создание партии не есть мобилизация по случаю выборов или иных катаклизмов, хотя очень часто это случается именно так. Создание партии — это форма участия в строительстве общества. И в этом случае создание партии есть дело жизни лидера и ядра, его окружающего. Владимир Ленин, Вилли Брандт, Гельмут Коль, Шарль де Голль. В этом случае выборы — промежуточная цель. И не важно, как вы называете свою партию — парламентской или политической. Всякая политическая партия, заявляющая о своем участии в выборах, в этот момент играет как парламентская.

Присутствуя как-то на политсовете «Демвыбора России», я увидел в зале сатирика Александра Иванова, Анатолия Приставкина, Сергея Ковалева и еще несколько персон, олицетворяющих прошлую диссидентствующую интеллигенцию и активистов правозащитного движения. Я сказал Гайдару: «Это все очень хорошо, но я не вижу ни одного врача, ученого, учителя, директора школы. Надо ориентироваться не на нарождающееся сословие, которого еще нет и на которое делаете ставку не только вы, а на массовую интеллигенцию, которая есть». В этот момент кто-то сбоку бросил: «Мы ориентируемся на тех, кому предоставили свободу выбора». Я не заметил, кто это сказал, но фраза не лишена была смысла.

Выбор у всех разный. Сначала надо разобраться, какой кому выбор вы предлагаете, а когда вы это поймете, то счет окажется скорее печальным, нежели радостным.

Не все во власти президента. Не просто выговариваются эти слова, но еще одной, можно сказать роковой, ошибкой демократов стал Борис Ельцин. Не демократы Ельцина привели к власти, а, скорее, Ельцин, его мятежный авторитет в начале 90-х годов, возвел демократов на Олимп власти. Ельцин уже был, а демократическое движение только нарождалось. Не Ельцин стал заложником демократов, а демократы оказались в ельцинском плену и превратились в колоду игральных карт в его руках. А когда это колода одна, а кадровый голод преследует нашего президента с первых дней его правления, все кадровые перемены предсказуемы. Просто надо уметь считать. Ельцин по натуре своей разрушитель. Это даже странно, когда профессиональный строитель, и, как рассказывают его коллеги по прошлой работе, строитель истинный, нашел себя в действии прямо противоположном. Мне кажется, в этом соединении в одной натуре состояний, по сути, не стыкуемых — причины бесконечных психологических перепадов в характере президента. Происходит аберрация и зрения, и разума человека, который, разрушая, глубоко убежден, что строит. Не станем углубляться в подобное мироощущение. Скажем о другом. Ельцин все время оставлял у младореформаторов иллюзию пребывания во власти и возвращения в нее. Эта их полная зависимость от президента, их холуйство и поддакивание позволяли Ельцину манипулировать демократами всякий раз, изображая дарующего власть царя, и демократы не воспротивились этой унизительной игре, а приняли ее, как должное. Жалуя демократов, возвышая их и отправляя в отставку, возвращая повторно и повторно отправляя их в отставку, он не только демонстрировал свою растерянность, тупиковость ситуации, в которой оказался, но и свой стиль. Он никому из них не дал состояться как лидеру демократического движения, он линчевал их противовесами, топил в политических интригах. Разумеется, он желал прослыть реформатором, но, как разрушитель, он продуцировал философию противостояния. Он избегал компромиссов сам и не позволял демократам наработать навык компромиссности. Он лишил их собственной судьбы. Сейчас, на расстоянии, мы хорошо видим этот театр. Он варьировал образами. Сначала упитанно-гладкий Егор Гайдар, которого сразу же окрестили Винни-Пухом, а когда разглядели лучше, добавили определение «железный». Затем фанатичный Чубайс, сам себе подписавший прозвище «ваучер». Затем Борис Немцов, эдакий бестия с внешностью героя-любовника, с игриво блуждающим взглядом. И с прозвищем под стать — «курчавый» или, в иной среде, — «лохматый». Затем как черт из табакерки — Сергей Кириенко, человек с внешностью старшего пионервожатого. Прозвище, которое появилось едва ли не раньше назначения «киндер-сюрприз». И плюс к ним человек с лицом пастыря или собирателя икон — Олег Сысуев. Во всех этих президентских действиях была очевидная предсказанность временности этих людей.

Сейчас это перестает казаться случайностью. Каждый из них уходил, унося часть греха «непогрешимого» президента. Он дал им шанс, и они, даже получив отставку, пятились не переставая кланяться. Он не позволил им сложиться в самостоятельную политическую силу. Им все придется начать с начала. В чем же ошибка этих еще достаточно молодых и даровитых людей? В простом и очевидном. В утрате собственного достоинства. Они много могли бы рассказать о президенте, но он вывел их из игры в тот момент, когда их критика в его адрес уже ничего не может изменить и не имеет смысла. Де-факто все утрамбовалось.

В моей молодости у меня был учитель. Он наставлял меня, когда я совершал свои первые шаги в политической деятельности. Его звали Лев Горчаков. В ту пору я работал в Ленинградском областном комитете комсомола. Так вот, он говорил мне: «Олег, никогда не ориентируйся и не связывай свою судьбу с высокой личностью, как бы хорошо она к тебе ни относилась. Ориентируйся на процесс!»

Ушел в историю 98-й год. Год финальный, подытоженный жесткой фразой Юрия Лужкова, произнесенной на съезде движения «Отечество» 19 декабря: «Макроэкономический эксперимент, длившийся семь лет, закончен, господа хорошие!» Фраза темпераментная, фраза фатальная, произнесенная не лидером непримиримой оппозиции, а человеком, оказавшимся в политическом зените в период демократических преобразований, и бесспорным реформатором по своей натуре. И дело не в том, что Юрий Лужков был и остается оппонентом Чубайса, Гайдара, Немцова. Демократы, зараженные властным синдромом, разучились созидать союзников и друзей. Практически они прошли свою дорогу под девизом «Кто не с нами, тот против нас!». Этот принцип закономерно привел их к поражению, как он привел к поражению их предшественников.

И, наконец, последняя ошибка. Отрицая коммунистическую идеологию и выступая ее непримиримыми противниками, что выглядело достаточно натужно, так как большинство демократических лидеров вышло из рядов КПСС, демократы умудрились пустить под откос и идею национального достоинства, по недомыслию причислив идеи патриотизма к социалистическому ареопагу. Отдав эту идею на откуп коммунистам, демократы проявили такое непонимание и незнание истории России, психологической укладности целой страны, что тотчас перспектива их длительного пребывания во власти стала призрачной. Чуть позже, теряя социальную опору в обществе, демократы это поняли, но поезд уже ушел. Направления развития страны, на которых держались ее авторитет, ее мощь и национальное достоинство, были превращены в прах. Демократы действовали по принципу: кто не вписался в рынок, того нет. И вот тут ключевой вопрос: страна должна вписаться в рынок или концепция рынка подгоняется под менталитет страны? Здесь, в этом месте, разрыв и знаковый просчет младореформаторов.

Что же дальше? Как ответить на вопрос: год следующий — год политического реванша или год продолжения демократического развития России? Он будет шагом вперед или шагом назад? А может быть, топтанием на месте? И оно покажется нам большим благом, нежели дорога во вчерашний ад?

98-й год подвел черту политической эпохе Ельцина. Ельцин привел демократов к власти. И тот же Ельцин захлопнул за ними властную дверь. Плохо это или хорошо? Это естественно, но при этом надо разделить понятие демократия и команда реформаторов, олицетворяющая до поры демократическую власть. Дверь закрылась за младореформаторами, но не как за демократией. Ельцин подошел к своему политическому итогу в 96-м году. Именно тогда у демократов был шанс достойно уйти в оппозицию и осмыслить пройденный путь, наработать принципы объединения и, возможно, через паузу в четыре года вновь, уже в другом качестве, добившись успеха на парламентских выборах, вернуться и продолжить скорректированные жизнью реформы. Но этого не случилось. Этого не допустил Ельцин. Никакой другой значимой опоры, кроме этой, у команды младореформаторов и Виктора Черномырдина не было. Ельцин еще раз доказал, что он человек вне самостоятельного мировоззрения. Его эпоха заканчивается печально. Три четверти своего правления Ельцин держался на идее антикоммунизма. Но идея «против» бесперспективна, она обозначает местопребывание, но не указывает дорогу. Ее уничтожило отсутствие идеи «за». Из двух страхов на выборах 96-го года избиратели выбрали второй страх перед непредсказуемостью реформ. Он оказался меньшим, нежели страх перед возвращением в социалистическое вчера. Последнюю пядь своего пути Ельцин намерен продержаться на благодарности за изгнание младореформаторов из коридоров власти. Появление генерала Бордюжи в качестве главы президентской администрации правомерно. Два предвыборных года, нервозных, объективно нестабильных, не под силу юмашевской администрации — нужен силовик. У Юмашева в сфере политической элиты нет личностного авторитета. Он человек другой среды, скорее чуждой власти, нежели родственной ей. Юмашев — профессиональный журналист. Властью его сделала приближенность к президенту. Даже не властью, а человеком при высокой власти, хотя формально он был значимым должностным лицом. В предвыборный нервозный период нужна хватка высококлассного управленца либо вышколенность кадровика. Этими качествами Юмашев не обладает, ими обладает генерал-полковник Николай Бордюжа. Его послужной список примечателен: КГБ, ФАПСИ, первый заместитель директора, а затем директор Федеральной пограничной службы. Все эти службы сверхпочитаемы высокими чиновниками и вызывают должностное беспокойство не потому, что они многое умеют, а потому, что многое знают. А это в предвыборный период очень и очень важно. Вот почему произошла смена караула. Немаловажен и другой факт, факт преемника. Напомним, решающим при назначении Бордюжи был голос Примакова. Это трудно назвать случайностью. Как известно, перед назначением Бордюжи главой администрации президента Примаков собирал для совета силовиков. И только после этого появился президентский указ. Сделаем одно смелое предположение. Бордюжу считают государственником. Его политические симпатии никогда и нигде не проявлялись, однако как некое приближение называют фигуру Примакова. Назначение Бордюжи на пост секретаря Совета безопасности и одновременно главой администрации президента — затея премьера. Она подтверждает предположение, что осторожный Примаков не исключает своего будущего президентства, хотя вслух этой идеи не высказывает. Замысел прост и изящен. Бордюжа на протяжении двух лет отлаживает работоспособную структуру и президентской администрации и Совета безопасности. К моменту избрания нового президента, предположим, что им становится Примаков, — в его распоряжении отлаженный рабочий механизм управления. И не надо ничего менять. В данный момент перед Бордюжей поставлена задача — взять под контроль деятельность силовиков и губернаторов. Трудно сказать, для кого важнее исполнение этой задачи — для президента нынешнего или для президента будущего?

Исходя из ситуации дня сегодняшнего, свою экс-президентскую безопасность Ельцин связывает с Примаковым. Напомним, что такой политический пасьянс президент разложил для себя в момент ухудшения своего самочувствия. Он еще живет в иллюзорном мире, когда сердито осаживает сорвавшихся со старта президентской гонки: куда поперед батьки в пекло? Воистину, царские заблуждения не имеют границ. И перст указующий, перст царственный: «Вот мой преемник и продолжатель!» — кому бы он ни адресовался, будет уподоблен каиновой печати. И каждый из кандидатов мысленно бормочет: «Чур меня, чур…» А перед телекамерами положено улыбаться: «Благодарствую, Ваше величество. Навек с вами!»