ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС ЗАПРЕЩАЕТ ГЕНЕТИКУ В СССР

Г л а в а XIII

"Их было много, ехавших на встречу.

Опустим планы, сборы, переезд.

О личностях не может быть и речи.

На них поставим лучше крест."

Б.Пастернак. Из поэмы "Спекторский" (1).

"Понятно, что мы и не думали сворачивать с ленинского пути... Правда, нам пришлось при этом помять бока кое-кому из товарищей. Но с этим уж ничего не поделаешь. Должен признаться, что я тоже приложил руку к этому делу. (Бурные аплодисменты, возгласы "ура")."

Из речи Сталина в Кремлевском дворце на выпуске академиков Красной Армии 4 мая 1935 года (2).

Письмо Лысенко Сталину в 1948 году

Мы подошли к решающему моменту в истории советской биологии. Научные идеи Лысенко к этому времени оказались полностью дискредитированными. Общепризнанным стало, что и практические предложения ничего не дали, наконец, в среде партийных руководителей вырос молодой лидер, не побоявшийся сказать в открытую о монополизме Лысенко и о вреде, приносимом стране. Буквально через день после этого исторического события в Доме Ученых в Москве собрались биологи, которые с энтузиазмом обсудили лекцию Ю.А.Жданова. Можно было надеяться, что наконец-то, обанкротившийся во всех отношениях Лысенко будет убран с руководящих постов.

Сразу после лекции Жданова Лысенко решился на отчаянный шаг. Он написал письмо Сталину и Жданову-старшему, желая спасти свое пошатнувшееся положение ценой хотя бы и "отречения от престола" -- добровольного ухода с поста президента ВАСХНИЛ.

Занимаемый им тогда пост приравнивался к посту заместителя министра земледелия СССР, и, кроме того, у Лысенко было немало других почетных должностей. Удивительность его просьбы об отставке заключалась в том, что по собственной воле ни один высокопоставленный советский чиновник никогда бы не прибегнул к столь рискованному эксперименту над самим собой, так как было хорошо известно, что при вспыльчивости Сталина, умело им прячущейся под внешней невозмутимостью, и широко распространенной теории, что незаменимых людей нет, подобный шаг мог привести к гибели[5]. Доверили тебе работу, поручили пост -- сиди работай. Всякого рода выговоры сами по себе ничего не значат, а вот нервные жесты и попытки спекуляции на своей незаменимости и отказы от порученного тебе поста просто недопустимы. Партия поставила, партия и решит, когда тебя снимать или повышать, -- таким был непреложный закон для функционеров всех времен -- досталинских и послесталинских -- в СССР. И тем не менее, Лысенко надеялся на свое особое положение в иерархии власти и был полон решимости это правило нарушить. Для начала он послал письмо Сталину.

"ПРЕДСЕДАТЕЛЮ СОВЕТА МИНИСТРОВ СОЮЗА ССР товарищу СТАЛИНУ Иосифу Виссарионовичу

СЕКРЕТАРЮ ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА ВКП(б)

товарищу ЖДАНОВУ Андрею Александровичу

от академика Т.Д.Лысенко

Мне, как Президенту Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени В.И.Ленина и даже как научному работнику, стало очень тяжело работать. Поэтому я и решил обратиться к Вам за помощью. Создалось крайне ненормальное положение в агробиологической науке.

То, что в этой науке шла и идет борьба между старым метафизическим направлением и новым мичуринским -- это общеизвестно, и это я считаю нормальным.

В настоящее время по понятным причинам вейсманисты, неодарвинисты применили новый маневр. Они, буквально ничего не меняя в основах своей науки, объявили себя сторонниками Мичурина, а нам, разделяющим и развивающим мичуринское учение, приписывают, что мы, якобы, сужаем и извращаем мичуринское учение. Понятно также, почему весь натиск вейсманистов, неодарвинистов в основном направлен персонально против меня.

В этих условиях, мне, как руководителю Академии, работать крайне трудно.

Но все это было в известной мере нормальным и для меня понятным. Критерием истинности направлений и методов научной работы у нас является степень их помощи социалистической сельскохозяйственной практике. Это была основа, из которой я, как руководитель, черпал научные силы для развития мичуринского учения и для все большей помощи практике. Это также являлось наилучшим способом борьбы с метафизическими установками в биологии.

Несмотря на отсутствие научной объективности и нередко прямую клевету, к которой прибегали противники мичуринского направления, мне, хотя и было трудно, но, опираясь на колхозно-совхозную практику, я находил в себе силы выдерживать их натиск и продолжать развивать работу в теории и практике.

Теперь же случилось то, в результате чего у меня действительно руки опустились.

Десятого апреля с. г. Начальник Отдела науки Управления пропаганды ЦК ВКП(б) тов. Юрий Андреевич Жданов сделал доклад на семинаре лекторов обкомов ВКП(б) на тему "Спорные вопросы современного дарвинизма".

На этом докладе докладчик лично от своего имени изложил наговоры на меня противников антимичуринцев.

Мне понятно, что эти наговоры антимичуринцев, исходя от докладчика -- Начальника Отдела науки Управления пропаганды ЦК ВКП(б), восприняты большой аудиторией лекторов обкомов ВКП(б) как истина. Отсюда неправда, исходящая от анти-мичуринцев неодарвинистов, приобретает в областях значительно большую действенность как среди научных работников, так и среди агрономов и руководителей сельскохозяйственной практики. Этим самым руководимым мною научным работникам будет сильно затруднена дорога в практику. Это и является для меня большим ударом, выдерживать который мне трудно.

Поэтому я и обращаюсь к Вам с очень большой для меня просьбой: если найдете нужным, оказать помощь в этом, как мне кажется, немалозначащем для нашей сельскохозяйственной и биологической науки деле.

Неправильным является утверждение, что я не выношу критики. Это настолько неправдоподобно, что я не буду на этом вопросе в данном случае подробно останавливаться. Любую свою работу в теории и практике я всегда сам подставлял под критику, из нее я научился извлекать пользу для дела, для науки. Вся моя научная жизнь проходила под контролем критики, и это хорошо.

Докладчик меня ни разу не вызывал и лично со мной никогда не разговаривал, хотя в своем докладе всю критику в основном направил против меня. Мне было отказано в билете на доклад, и я его внимательно прослушал не в аудитории, а в другой комнате, у репродуктора, в кабинете т. Митина, заместителя председателя Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний.

В чем сущность доклада в моем понимании, можно судить хотя бы по моим, весьма отрывочным, записям из заключительной части доклада. Часть этих записей отдельно прилагаю.

Меня неоднократно обвиняли в том, что я в интересах разделяемого мною мичуринского направления в науке, административно зажимаю другое, противоположное направление. На самом же деле это по независящим от меня причинам, к сожалению, далеко не так. Зажатым оказывается то направление, которое я разделяю, то-есть мичуринское (3б).

Думаю, что не будет преувеличением, если скажу, что лично я, как научный работник, но не как президент академии сельскохозяйственных наук, своей научной и практической работой немало способствовал росту и развитию мичуринского учения.

Основная беда и трудность моей работы как президента заключалась в том, что мне предъявляли, по моему глубокому убеждению, неправильные требования -- обеспечить развитие разных направлений в науке (речь идет не о разных разделах в науке, а именно о разных направлениях).

Для меня это требование невыполнимо. Но и зажимать противоположное направление я не мог, во-первых, потому что административными мерами эти вопросы в науке не решаются, и, во-вторых, защита неодарвинизма настолько большая, что я и не мог этого делать.

Фактически я был не президентом академии сельскохозяйственных наук, а защитником и руководителем только мичуринского направления, которое в высших научных кругах пока что в полном меньшинстве.

Трудность была и в том, что мне, как президенту Академии, приходилось научную и практическую работу представителей мичуринского направления (явного меньшинства в академии) выдавать за работу всей Академии. Антимичуринцы же не столько занимались творческой работой, сколько схоластической критикой и наговорами.

Я могу способствовать развитию самых разнообразных разделов сельскохозяйственной науки, но лишь мичуринского направления, направления, которое признает изменение живой природы от условий жизни, признает наследование приобретенных признаков.

Я давно воспринял, разделяю и развиваю учение Вильямса о земледелии, о развитии почвы и учение Мичурина о развитии организмов. Оба эти учения одного направления.

Я был бы рад, если бы Вы нашли возможным предоставить мне возможность работать только на этом поприще. Здесь я чувствую свою силу и смог бы принести пользу нашей советской науке, Министерству сельского хозяйства, нашей колхозно-совхозной практике в разных разделах ее деятельности.

Простите за нескладность письма. Это во многом объясняется моим теперешним состоянием.

ПРИЛОЖЕНИЕ: упомянутое Президент

Всесоюзной академии с. х. наук имени В.И.Ленина -- академик

Т.Д.Лысенко 17/IV - 1948 г.

---------------------

¦ Л-1/414 17/IV. 1948 г. " (4)

Это письмо, без сомнения, было шедевром. Лысенко мог быть разным в жизни -- веселым с друзьями, беспощадным и саркастичным с врагами, заискивающим оптимистом-бодрячком с вождями. Но сейчас наступил особый час, все прежние маски не годились, их надо было отбросить, и он нашел единственно верный тон: приниженный, извиняющийся, даже какой-то блеклый по форме и несгибаемо жесткий по содержанию. Он почувствовал надвигающуюся катастрофу и находил единственно верные слова.

С пониманием именно сталинской лексики (см. раздел этой главы "Был ли Сталин предрасположен к лысенкоизму?") он называл генетиков "неодарвинистами". Он жаловался на то, что ему предъявляли неправильное (он подчеркивает: "по моему глубокому убеждению") требование -- "обеспечить развитие разных направлений в науке", то есть взывал к исконным чувствам вождей, всю жизнь специализирующихся на искоренении всех линий и направлений, кроме их собственного.

Он силился представить себя несчастным ягненком-теоретиком, на которого точат клыки реакционные волки-генетики, и талантливо развивал миф, что эти же волки ответственны за трудности продвижения его предначертаний в практику. Немногословно он свел критику младшего Жданова к его излишней доверчивости. Дескать, по молодости тот доверился старым волкам, вот они и наговорили. Минимальное количество слов, потраченных на главного обидчика, в сочетании с самоуничижением были метко рассчитаны на то, чтобы, показав свою покорность и готовность к беспрекословному выполнению любых приказов, получить "карт-бланш" на расправу с потенциальными и явными врагами, сумевшими даже Жданову наговорить много неправды.

Пассажи, в коих он жаловался, с одной стороны, на то, что его "неоднократно обвиняли... в административном зажиме другого, противоположного направления", а, с другой стороны, на то, что "это, по независящим от /него/ причинам, к сожалению, далеко не так", были многозначительными. Мысль -- что ему до сих пор не дали устроить погром в биологии, выступала в письме на первый план. И тут же он намекал на тех, кто всё еще продолжал мутить воду в ВАСХНИЛ. Упоминая, что его сторонники до сих пор "в явном меньшинстве", он призывал помочь именно в этом вопросе -- убрать тех, кто не с ним.

Лысенко не без оснований рассчитывал, что придется Сталину по вкусу и последняя сентенция его письма:

"Я могу способствовать развитию самых разнообразных разделов сельскохозяйственной науки, но лишь мичуринского направления... Я был бы рад, если бы Вы нашли возможным представить мне возможность работать только на этом поприще".

Приписка с извинениями за "нескладность письма" и ссылка на любому человеку понятную причину -- расстроенные чувства -- была, возможно, излишней. Вряд ли можно было более рельефно изложить приниженными фразами клокочущую страсть и буйное желание остаться среди любимцев Сталина.

Свидетельством его смелости стало то, что к письму он приложил краткий перечень из семи пунктов критики его Ждановым. Если бы Сталин поверил не ему, а Жданову, то за эти семь пунктов можно было и головы не сносить. Но его не испугала перспектива быть поставленным к стенке. Смел и решителен был он в этот день. Наверное знал доподлинно, что голову на плаху не кладет.

"Приложение к письму академика Т.Д.Лысенко

ЧАСТЬ МОИХ ОТРЫВОЧНЫХ ЗАПИСЕЙ из заключительной части доклада

"СПОРНЫЕ ВОПРОСЫ ДАРВИНИЗМА"

1. Лысенко ставит препоны для развития науки (отрицание гормонов, витаминов и т. п.).

2. Лысенко отстаивает лишь некоторый круг работ из необходимых, а именно биологический, но он отрицает физику, химию в биологии.

3. Безобразие, когда имеются люди, которые из узких интересов опорочивают работы других. Один из школы Лысенко Андреев в журнале "Селекция и семеноводство" говорит против ростовых веществ (зачитывает).

4. Лысенко отрицает существование гормонов.

5. Лысенко задержал на 13 лет внедрение у нас гибридной кукурузы.

6. Нет критического отношения к Лысенко, а ошибки у него есть. Пример -- его обещание вывести морозостойкий сорт для Сибири. Из этого ничего не вышло. А в статье, помещенной в "Известиях", он уже сдает свои позиции, но нигде не сказал о том, что ошибся.

7. Лысенко пытается оклеветать, зажать много нового в науке. Это уже чем-то отличается от новатора, которым Лысенко раньше был и то, что, например, говорил Жданов Андрей Александрович в своем выступлении о лже-новаторах (зачитал фразу), я от себя говорю, что это к Вам относится, Трофим Денисович Лысенко.

(Т.Лысенко)"

17/IV- 1948 г.

--------------------

¦ Л-1/414

Хотя выступление Жданова наделало много шума, никаких реальных неприятностей сразу оно Лысенко не принесло. Но и ответы от Сталина и А.А.Жданова также не пришли. Тогда Лысенко решил поторопить события и прибег к другому шагу. С помощью Министра сельского хозяйства СССР И.А.Бенедиктова2 он добыл стенограмму лекции Жданова. Возвращая ее 11 мая 1948 года, он присовокупил к ней заявление, теперь уже с решительной просьбой об отставке с поста Президента ВАСХНИЛ:

"Министру сельского хозяйства Союза СССР товарищу Бенедиктову Ивану Александровичу

Возвращаю стенограмму "Спорные вопросы дарвинизма".

Считаю своим долгом заявить, что как в докладе, так и в исправленной стенограмме (где ряд мест немного сглажен против того, что на слух мне казалось было в докладе), докладчиком излагаются лично от себя давние наговоры на меня антимичуринцев-морганистов-неодарвинистов.

Такая критика делается в секрете от меня, с тем чтобы я не смог ни устно, ни в печати возразить и опровергнуть.

Для характеристики уровня научной критики моих научных работ прилагаю выписку с 30 стр. стенограммы, где разбирается одно из моих положений. Просьба сравнить данную выписку с тем, что написано в моей статье по этому вопросу. Соответствующая страница моей статьи подклеена к выписке. На таком же научном уровне построена и вся остальная критика.

В исправленной стенограмме не указывается ни названия моих работ, ни страниц, из которых берутся цитаты. Поэтому читатель не имеет возможности сопоставить высказывания докладчика по тому или иному вопросу с моими высказываниями. Я уже неоднократно заявлял, что в тех условиях, в которые я поставлен, мне невозможно работать как Президенту Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени В.И.Ленина.

Для пользы сельскохозяйственной науки и практики прошу поставить вопрос об освобождении меня от должности Президента и дать мне возможность проводить научную работу. Этим самым я смог бы принести значительно больше пользы как нашей сельскохозяйственной практике, так и развитию биологической науки мичуринского направления в различных ее разделах, в том числе и для воспитания научных работников.

Академик Т.Д.Лысенко"

11/V- 1948 г.

-------------------

¦ Л-1/497 Ознакомление с этим документом позволяет высказать осторожное предположение, что в этот момент Лысенко уже имел некоторую информацию о реакции Сталина на его письмо и посчитал, что ускорение событий пойдет ему только на пользу. Ускорить же можно было, потребовав в категоричном тоне отставки. Именно такой тон письма Бенедиктову -- совершенно отличный от тона первого письма, показателен. Лысенко уже не унижается, а открыто идет в атаку, обвиняя Ю.А.Жданова в низком научном уровне его доклада, в не-компетентности и даже нечистоплотности. Чего стоят одни упоминания о том, что Жданов, дескать, передергивает цитаты из его статей, или сетования по поводу того, что не проставлены страницы его работ, откуда Жданов брал цитаты, а это, видите ли, лишает читателей возможности текстуального сравнения.

Он, конечно, продолжает настаивать на том, что он -- невинно пострадавший, жертва секретной критики, хотя о каком секрете можно говорить, если Жданов читал свою лекцию нескольким сотням человек, если сам Лысенко слышал ее собственными ушами, и стенограмма её была размножена. Ему стыдно было признаться в том, что он не набрался храбрости войти в зал. Ведь ссылки на то, что ему, Президенту, депутату Верховного Совета СССР, директору института и прочая и прочая, "не дали билета" на лекцию, даже наивными назвать нельзя.

Впрочем, требование освободить его от должности президента ВАСХНИЛ, направленное Бенедиктову, было уловкой. Административно президент ВАСХНИЛ министру подчинялся, как и вся ВАСХНИЛ подчинялась в первую голову именно ему, но и в бюджете страны была отдельная строка о финансировании этого полунаучного ведомства, и сам Лысенко в номенклатуру министра не входил: его кандидатуру на эту должность утверждало Политбюро ЦК партии. Значит, и снять Президента ВАСХНИЛ с работы министр самолично не мог. Он мог лишь послать запрос в отдел руководящих кадров ЦК, основываясь формально на поданном прошении. Сотрудники отдела руководящих кадров также сами против любимчика Сталина пойти бы не захотели. Поэтому Лысенко рассчитал всё правильно -- не министр Бенедиктов должен был решать это дело, а лично Сталин.

Расчет оказался верным -- Сталин вызвал к себе "несправедливо обиженного". По-видимому на этой встрече присутствовал А.А.Жданов -- 20 мая в его записной книжке появилась запись: "О Лысенко выговор Ю[рию Жданову?]" (7)3. На обороте следующей странички записной книжки Жданов-старший дважды подчеркнул запись "Кремль Лысенко". В Кремле располагался кабинет Сталина, сам А.А.Жданов и его сын имели кабинеты в здании ЦК партии на Старой площади, следовательно можно предполагать, что встретить Лысенко в Кремле можно было в кабинете Сталина, и встреча эта (или две последовавшие друг за другом встречи?) произошли в последнюю неделю мая. Занесенные чуть дальше в записную книжку фразы могли принадлежать скорее Лысенко, а не Сталину, настолько характерно они передают мысли "Главного агронома", постоянно на эти темы витийствовавшего:

"Учение о чистых линиях ведет к прекращению работ над улуч[шением] сортов. Учение о независим[мости] ГЕНа (далее одно слово неразборчиво) ведет к иссушен[ию] практики. Успехи передовой науки, выведение новых сортов и пород -- достигнуты вопреки морганистам-менделистам" (10).

Зачем эти рассуждения о генах и их постоянстве могли понадобиться Лысенко в кабинете главного коммуниста страны Сталина? Разумеется, не только для того, чтобы обрисовать идейные разногласия со своими научными противниками, но и для вполне прозаической цели. У Лысенко оставался последний шанс остаться у кормила власти -- довести до состояния стабильного сорта ветвистую пшеницу, семена которой ему вручил в самом конце 1946 года Сталин. Эта пшеница завладела умом вождя, её нужно было приспособить к условиям погоды и почв СССР, приспособить быстро, воспитать. Ученые, уже знавшие, что гены воспитанию не поддаются, что их надо менять другими методами (физическими и химическими), за задачу срочного приспособления ветвистой пшеницы к российским условиям никогда бы не взялись. Надежда оставалась только на одного Лысенко, а ему мешали проклятые гены и верующие в них вейсманисты-морганисты.

"Сталинская ветвистая"

Сотрудники Лысенко всегда "умели" подтвердить на бумаге любую из его идей, поэтому результаты "проверок" великих догадок их шефа всегда сходились с его предначертаниями. Недаром он однажды (уже в пятидесятых годах на публичной лекции в МГУ, на которой мне довелось присутствовать) сказал:

"Я -- такой человек. Что ни скажу, всё сбывается, всё оказывается открытием. Вот подумал, что внутривидовой борьбы нет -- оказалось открытие. Недавно сказал о роли почвенных микробов в питании растений -- опять открытие. И так -- всегда!"

Но одно дело слова, а другое -- реальные урожаи на реальных полях огромной страны. Об этом и поведал в лекции в Политехническом музее заведующий Отделом науки ЦК партии. Жданов не сказал ничего о новом увлечении Лысенко, увлечении еще не проверенном, но уже зажегшем надежду у самого Сталина. И в разговорах, и в письме Сталину Лысенко пообещал добиться такого успеха, равного которому мировая селекция не знала -- увеличить сборы зерна сразу в пять-десять раз с помощью ветвистой пшеницы. Пока идея была в стадии разработки и проверки, говорить о ней на публике было преждевременно. Но Жданов уже не раз просил генетиков, и в их числе Жебрака, дать материалы об этой ветвистой пшенице, естественно не раскрывая перед ними того, зачем ему понадобились эти данные. Генетики же, в том числе и неторопливый Жебрак, выполнять просьбу не спешили.

Взрыв внимания к этой пшенице и неожиданный интерес к ней самого Сталина были типичными для того времени. Снова замаячила перспектива решения сложной и очень актуальной проблемы простым и дешевым способом. Перед войной -- в 1938 году -- на всю страну прогремела весть о небывалом достижении простой колхозницы из Средней Азии Муслимы Бегиевой, которая будто бы получила огромный урожай, вырастив пшеницу с ветвящимся колосом (11). Число зерен в таких колосьях было в несколько раз больше, чем у обычных пшениц, поэтому колхозница и ожидала, что сбор зерна с единицы площади возрастет. Об успехах передовой колхозницы заговорила печать (11). Пшеницу в газетах назвали по ее имени "муслинкой", а снопик чудо-растения послали в Москву на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Туда же привезли крестьян со всех краев страны, и так получилось, что около снопика Бегиевой как-то остановились два грузинских паренька из Телавского района Кахетии, которых могучий вид пшеницы поразил. Они отодрали от снопика несколько колосьев, на следующий год высеяли пшеницу у себя в колхозе имени 26 бакинских комиссаров, но затем ребят забрали в армию, потом началась война, и о ветвистой пшенице вспомнили только после ее окончания.

В 1946 году из Кахетии в Москву был отправлен снопик ветвистой, и без всякой проверки в Государственную сортовую книгу была внесена запись о сорте, названном теперь "кахетинская ветвистая" (12). Такая спешка объяснялась просто: семена и снопик показали Сталину -- ему, грузину по национальности, было приятно, что его сородичи сделали важное дело, тем более, что у автора сорта -- Бегиевой дело разладилось, как оказалось, её семена "выродились", перестали давать ветвящиеся колосья, и, как она ни билась, восстановить ветвистость ей не удалось (13).

В декабре 1946 года Сталин вызвал к себе Лысенко и поручил ему развить успех грузинских колхозников, высказав пожелание, чтобы чудесная пшеница была перенесена на поля как можно скорее (14). Взяв из рук Сталина пакетик с двумястами десятью граммами теперь уже воистину золотой пшенички, Лысенко заверил Вождя Народов, что его поручение будет выполнено, и отправился в Горки Ленинские.

Вот именно этот момент очень важен для оценки личности Лысенко и его поступков. Среди тех, кто знал его близко, чаще всего ходили разговоры о без-граничной честности Лысенко, высокой порядочности в научных, да и в житейских делах. Те, кому довелось познакомиться с ним еще в пору пребывания в Одессе, рассказывали даже о застенчивости молодого Лысенко. Но годы меняют человека, жизнь многому учит и от многого отучивает. Не мог не меняться и Лысенко, особенно оказавшись на верхах. Возможно, раньше он бывал настырен по незнанию, ожесточен вовсе не из-за злобы, а просто потому, что душа горела и искала выхода. Однако теперь настал миг, когда жизнь подкинула ему задачку, решить которую было бы человеку с принципами непросто. Ведь тот факт, что Сталин, великий Сталин, Отец Всех Народов и Вождь Всех Времен не погнушался им и вызвал к себе в то время, когда другие лидеры партии от него отвернулись, был не просто многозначительным. Это был, с учетом всех обстоятельств, решающий факт жизни.

В просьбе Сталина, человека от науки и от знания растений далекого, ничего зазорного не было. Даже наоборот, интерес к ветвистой говорил о нем как о рачительном хозяине. И столь же естественным было, на первый взгляд, поведение Лысенко. Вождь приказывает -- как же не выполнить. Но в том-то и дело, что ЛЫСЕНКО ПРО ВЕТВИСТУЮ ВСЁ ЗНАЛ, НАВЕРНЯКА К НЕЙ НЕ РАЗ ПРИМЕРИВАЛСЯ, ДА ПОНЯЛ: ОВЧИНКА ВЫДЕЛКИ НЕ СТОИТ. ПУСТЯКОВОЕ ЭТО, ЗРЯШНОЕ ДЕЛО.

Могли это знать и генетики, особенно те, кто занимался пшеницами, так как о ней писали на протяжении более ста лет, и надо было засесть в библиотеку, покопаться и дать толковую справку об этой красавице -- красавице только по виду, а в массе -- неурожайной пшенице. Могли ученые найти аргумент совсем уж убойный. Конечно, трудно их за это сегодня корить, но если бы они следили за саморекламой своих научных врагов, то могли бы вспомнить одну старенькую фотографию отца Трофима Денисовича второй половины 30-х годов. Был изображен Денис Никанорович на поле... и держал в руках колосья этой самой ветвистой пшеницы. Значит, прицеливались лысенковцы к ней еще до Муслимы Бегиевой, и уж если бы можно было за нее ухватиться -- с радостью бы это сделали. Фотография эта хранилась не в домашнем альбоме Лысенко, я обнаружил её в газете "Социалистическое земледелие" (15), подпись под ней гласила:

"Отец академика Лысенко -- Денис Никанорович Лысенко, заведующий хатой-лабораторией колхоза "Большевистский труд" (Карловский район Харьковской обл.) посеял на 60 опытных участках разные сорта зерновых и овощных культур. НА СНИМКЕ: Лысенко (слева) показывает председателю колхоза новый сорт пшеницы. Каждый колос пшеницы имеет более 100 зерен. Фото Я.Сапожникова (Союзфото)".

Дай генетик в руки Жданову эту фотографию, -- что могло бы быть лучше для последующей судьбы науки в СССР!

Описания ветвистой пшеницы в русской литературе вслед за европейской появились в XVIII веке (16). В начале 30-х годов XIX века в России интерес к ветвистой пшенице исключительно возрос. Сначала в Сибири была испробована ввезенная туда кем-то "семиколоска Американка" (17), а затем началась многолетняя история проверок и перепроверок пшеницы "Благодать" и такой же "Мумийной пшеницы".

Историю пшеницы "Благодать" раскрывают следующие строки из книги, изданной в Рос-сии в середине прошлого века:

"Пшеница "Благодать" получила название от того, что будто бы она разведена от зерен, взятых из одной мумии в Египте, где, думают, этот вид пшеницы, теперь переродившейся вследствие дурного ухода, был возделываем некогда в огромных размерах" (18).

Семена этой пшеницы были завезены в Россию, и первые надежды в её отношении были радужными. Сообщалось, что она дает урожай "сам 30-35" (то есть количество зерна собранного превышает количество посеянного в 30-35 раз), мука из зерна выходит нежная, белая, хотя и оговаривалось, что пшеница требует "для выявления своих изумительных свойств ухода тщательного и почв тучных -- в противном случае колос у пшеницы получается простой, а не ветвящийся" (19). Но уже в ближайшие годы стало ясно, что надеяться на чудо нечего:

"Были произведены опыты разведения этой пшеницы во многих местах России и результатов ожидали от нее чрезвычайных... но все попытки получить это баснословное растение в таком виде, как его описывали, оказались тщетными", --

писал один из крупнейших авторитетов того времени профессор А.М.Бажанов (20). При этом он ссылался не только на свое мнение, но и на выводы как своих русских коллег, так и европейских ученых (см., например, /21/).

Позже русская агрономическая литература запестрела статьями и заметками о неудачах с пшеницей "Благодать". Сообщалось не только о потере свойства ветвления колоса при посеве на бедных почвах (об этом, например, писал М.В.Спафарьев из Ярославской губернии). Приводились и более грустные сведения. Так, О.Шиманский в течение нескольких лет проверял свойства ветвистой пшеницы и обнаружил, что это -- капризная и к тому же весьма непостоянная пшеница: в его посевах год от года число ветвящихся колосьев уменьшалось, и на 4-й год уже ни одного ветвистого колоса не осталось, зерно измельчало, а на -5й год и всходов почти не было (22). Именно поэтому А.М.Бажанов и предупреждал:

"... многоколосная пшеница, как изнеженное чадо, требует, кроме тучной земли, редкого сева, она не переносит даже легкого морозу и терпит более других простых пород от головни и ржавчины. Хотя каждый отдельный ее колос приносит более зерен, нежели колосья простых пород, но при соображении общего умолота всех колосьев с известной меры земли, всегда открывается, что многоколосная пшеница не прибыльнее простых" (23) [выделено мной -- В.С.].

Бажанов добавлял:

"Эти указания были проверены собственными опытами".

Интерес к "Благодати" к концу 30-х годов XIX века угас, но через десятилетие снова возродился, когда Вольное Экономическое Общество стало давать объявления -- в 1849, 1850 и 1851 годах -- что оно рассылает членам Общества (а в 1851 году -- подписчикам трудов Общества) ограниченное число зерен другой пшеницы, также ветвистой, выращенной из зерен (обнаруженных в египетских мумиях), полученных "из Лондона от первых производителей оной" (24). Вокруг образцов начался ажиотаж, газеты и журналы вели полемику о возможности сохранения всхожести семян, пролежавших тысячу лет в саркофагах (поругивали француза Вильморена за его якобы нарочитый обман россказнями о свойствах семян), обсуждались и свойства пшеницы. Как всегда, нашлось несколько энтузиастов, у которых все отлично получилось (25), а потом вышло, что новая мумийная пшеница ничуть не лучше предыдущих ветвистых (26)4.

Позже в России еще не раз возникал интерес к ветвистым пшеницам (например, в 90-х годах прошлого века привлекла внимание китайская пшеница "Хайруза" /28/), но постепенно специалистам стало ясно, что никакого экономического эффекта ветвистые пшеницы не обеспечивают. В конце XIX и начале XX веков это мнение было твердо выражено в трудах многих представителей русской агрономии (29), и ветвистой пшеницей заниматься перестали. После возникновения (на грани XIX и XX веков) генетики и научных основ селекции ученые (и прежде всего школа Н.И.Вавилова) серьезно перепроверили свойства ветвистых пшениц и пришли к обоснованному выводу о тщетности старых надежд увеличить урожаи путем внедрения "многоколосной пшеницы".

Хоть что-то из приведенных здесь сведений Лысенко должен был знать. Еще в 1940 году в его собственном журнале "Яровизация" Ф.М.Куперман опубликовала статью "О ветвистых формах озимых пшениц, ржи и ячменя" (30), в которой описала условия появления этих форм. Если бы он даже ничего другого не читал, то уж свой журнал, где он был главным редактором, наверняка, просматривал. И, вообще, вопрос о ветвистых пшеницах так часто дискутировался в научной литературе, разбирался и учениками Вавилова и другими учеными, что Лысенко, даже не следя специально за научными публикациями, не мог не знать или хотя бы не слышать об этом (31).

Поэтому будь он на самом деле кристально честным или просто честным, как большинство людей, -- он от выполнения такого поручения сразу бы отказался. Ему было заведомо ясно, что, беря пакет из рук Сталина, он идет на обман. Но такие настали лихие времена, так земля под ногами горела, что не прикажи, а лишь намекни ему Сталин, что не дурно было бы по утрам петухом петь, -- он бы и пел, и с какой радостью пел! Потому он и предпочел ничего плохого о ветвистой Сталину не говорить, надежд его не гасить. Ведь вряд ли он следовал раскладу Ходжи Насреддина, обещавшего шаху научить за 25 лет осла разговаривать и надеявшегося на то, что либо шах за это время подохнет, либо ишак от старости умрет.

Попытки возродить интерес к ветвистой пшенице, якобы способной стать хлебом будущего, давать потрясающие урожаи, как уверял сам Лысенко,

"... по пятьдесят, семьдесят пять, по 100 и даже больше центнеров с гектара; урожай сам-сто должен стать в ближайшие годы для нее средним! (цитировано по /32/), --

были чистым обманом.

Доводить ветвистую до кондиций Лысенко поручил своим самым исполни-тельным сотрудникам -- Авакяну, Долгушину и Колеснику (33). От них требовалось быстро ее размножить, воспитать и вывести на колхозные поля. Приказ есть приказ, и работа у лысенковских помощников закипела. В первый год Авакян и отец Лысенко -- Денис Никанорович посеяли семена, как того и требовали старые рецепты, разреженно. С полученными колосками И.Д.Колесник поехал на родную Украину -- "завлекать колгоспы". Как мы уже знаем из письма Лысенко, направленного вождю в октябре 1947 года, ветвистую пшеницу размножали в четырех местах (34), и Лысенко сообщал, что, по крайней мере, в двух из них дело не пошло, но надежд Сталина на получение огромного урожая Лысенко не гасил. В это же время Долгушин с помощью "брака по любви" принялся "переделывать" яровую ветвистую в озимую.

С весны 1948 года в газетах уже началась шумиха по поводу новой пшеницы (35). По словам корреспондентов, прекрасные результаты были получены и в колхозе имени Сталина в Ростовской области, и в других местах. Как писал один из трубадуров лысенкоизма Геннадий Фиш:

"...и только теперь, когда своим гениальным провидением товарищ Сталин разглядел возможности этой пшеницы и предложил академику Лысенко заняться ею... Трофиму Денисовичу удалось во многом разгадать тайны ветвистой пшеницы и вопреки всему, что до сих пор говорилось и о чем писалось в "мировой литературе", вывести ее с грядок, с мелких делянок, из теплиц на поля совхозов. Уже на втором году работы с нею удалось сделать ее самой урожайной из всех знакомых человеку сортов" (36).

Поставленные в кавычки слова о мировой литературе стали расхожими. Западный образ жизни охаивали на всех углах, "преклонение и раболепство" перед заграницей бичевали во всех органах печати, преимущество всего советского объявляли неоспоримым5, а силу русского духа, русского ума, русской души и русской натуры и в годы войны и после победы над фашистской Германией превозносили на все лады.

Об успехах с воспитанием ветвистой пшеницы Лысенко доложил Сталину, и достоверно известно (38), что в последний раз, когда А.А.Жданов критиковал Лысенко при Сталине, последний возразил ему, указав на то, что товарищ Лысенко сейчас делает важное для страны дело, и, если он даже увлекается, обещая повысить урожайность пшеницы в целом по стране в 5 раз, а добьется увеличения только на 50 процентов, то и этого для страны будет вполне достаточно. Поэтому надо подождать и посмотреть, что из этого получится (39).

В сталинском окружении так и не нашлось никого, кто развеял бы его преувеличенный оптимизм (возможно, диктатор Сталин и не захотел бы никого слушать. Ведь грандиозная задача исходила от него самого, да и за работу взялся самый крупный, по его мнению, специалист -- академик Лысенко, кто же лучше его мог знать пшеничное дело). А младший Жданов знал со слов Жебрака, что ветвиться некоторые виды пшениц способны только при изреженном посеве, когда "колос от колоса не слышит голоса", и никогда не дают больше урожая, чем обычные пшеницы, но достаточными сведениями, чтобы разоблачить "новатора" в глазах будущего тестя, генетики его не снабдили.

Сталин собственноручно подавляет критику Ю.А.Жданова и готовит разгром генетики

Начатая шумиха о колоссальном успехе с ветвистой пшеницей позволила Лысенко не просто выйти сухим из воды, но и утопить всех критиков. Обещание увеличить урожаи в пять-десять раз очередной раз поразило воображение Сталина, и он без раздражения отнесся к письму Лысенко, отправленному 17 апреля 1948 года (40). Уже в мае членов Политбюро ЦК ВКП(б) собрали на незапланированное заседание. Пригласили и некоторых людей из аппарата ЦК. Спустя 40 лет, в январе 1988 года бывший секретарь ЦК партии Дмитрий Трофимович Шепилов рассказал мне об этом заседании:

"За мной заехал Андрей Александрович Жданов и сказал, что нас срочно вызывают "на уголок" (так мы между собой называли кабинет Сталина, в котором проводились заседания Политбюро; кабинет этот располагался в угловой части здания в Кремле). "Поедем в моей машине", -- сказал мне Жданов. Когда мы приехали, в кабинете уже сидели почти все члены Политбюро и несколько приглашенных лиц. Я тогда заведовал отделом пропаганды и агитации, а отдел наш подчинялся М.А.Суслову, ставшему секретарем ЦК партии. Я должен сделать здесь одно отступление, чтобы вы поняли последующие события", --

добавил Шепилов и поведал мне о том, что он по образованию был экономистом, до войны защитил диссертацию и получил степень доктора наук, ему предложили высокий пост директора Института экономики, но он ушел на фронт простым солдатом, а там уже дослужился до звания генерала и был переведен в аппарат ЦК ВКП(б).

"Поэтому, -- продолжил он, -- я чувствовал себя может быть чуточку свободнее, чем остальные работники аппарата, так как понимал, что всегда смогу найти работу экономистом, если меня выставят из ЦК. Когда мы начали готовить семинар лекторов ЦК, и когда Юрий Жданов предложил выступить с лекцией, в которой ошибки Лысенко будут названы ошибками, я согласился с этим предложением и вставил в план лекцию Ю.Жданова. План этот я представил Суслову, и тот его утвердил. На отпечатанной программе курсов была резолюция Суслова: "Утверждаю".

Как только мы с Ждановым-старшим вошли, Сталин тут же начал заседание и неожиданно повел речь о неверной позиции Ю.А.Жданова, незаслуженно обидевшего товарища Лысенко. Зажав трубку в руке, и часто затягиваясь, Сталин, шагая по кабинету из конца в конец, повторял практически одну и ту же фразу в разных вариациях. "Как посмели обидеть товарища Лысенко? У кого рука поднялась обидеть товарища Лысенко? Какого человека обидели!" Присутствовавшие молча вслушивались в эти повторяющиеся вопросы их вождя. Но вот Сталин остановился и спросил: "Кто это разрешил?" Повисла гробовая тишина. Все молчали и смотрели под ноги. Тогда Сталин остановился около Суслова и спросил: "У нас кто агитпроп?" Суслов смотрел вниз и головы не поднимал, на вопрос не отвечал. Не знаю почему, я до сих пор так и не понял почему, возможно, всё из-за того же внутреннего осознания своей относительной независимости, а, может быть, из-за привившейся во время войны привычки в трудные минуты брать ответственность на себя, я встал и громко, по-военному ответил: "Это я разрешил, товарищ Сталин". Теперь все подняли головы и уставились на меня, как на сумасшедшего, а Сталин подошел ко мне и внимательно стал глядеть мне в глаза. Я свои глаза в сторону не увел, и скажу честно, я никогда не видел такого взгляда. На меня смотрели желтые зрачки, обладающие какой-то непонятной силой, как глаза большой кобры, готовящейся к смертельному прыжку. Он глядел на меня долго, во всяком случае, мне показалось, что это было очень долго. Глядел, не мигая. Наконец, он тихо спросил меня: "Зачем ты это сделал?" Волнуясь, я стал говорить о том огромном вреде, который Лысенко несет нашей стране, как он старается подавить всех научных оппонентов, о том, что его собственные научные заслуги Шепилов рассказывал это мне сразу после выхода в свет моей статьи о Лысенко в "Огоньке" (42) (разговор с ним состоялся 4-го января 1988 года). У меня нет оснований не доверять Шепилову, но и проверить правоту его слов сегодня вряд ли кто может. Об этом же заседании мне рассказывал пятью неделями раньше Ю.А.Жданов (43), он также присутствовал на заседании, но какие-либо детали сообщить отказался, сославшись на то, что сидел далеко от Стали-на, а тот будто бы говорил тихо, поэтому он мало что расслышал. Жданов сказал мне лишь, что ему было предложено написать объяснительную записку, что он и сделал через несколько дней6. Одна деталь в рассказе Жданова была, впрочем, странной: он обронил фразу о том, что на этом майском заседании его очень подвел Шепилов, будто бы отказавшийся взять на себя ответственность за разрешение читать эту лекцию. Во время беседы 5 января 1988 года Жданов добавил, что по его сведениям в Московский горком партии было спущено сверху указание примерно наказать его. Но события развивались столь стремительно, что никакого взыскания горком наложить просто не успел. Не собиралась ни разу и назначенная Сталиным комиссия: вождь до поры до времени повел защиту Лысенко самостоятельно.

31 мая и 1 июня Политбюро собиралось для обсуждения кандидатур на получение очередных Сталинских премий по науке и изобретательству. Сталин на этом заседании опять вернулся к лекции Ю.А.Жданова:

"Ю.Жданов поставил своей целью разгромить и уничтожить Лысенко. Это неправильно: нельзя забывать, что Лысенко -- это сегодня Мичурин в агротехнике. Нельзя забывать и того, что Лысенко был первым, кто поднял Мичурина как ученого. До этого противники Мичурина называли его замухрышкой, провинциальным чудаком, пустырем и т. д.

Лысенко имеет недостатки и ошибки, как ученый и человек, его надо критиковать, но ставить своей целью уничтожить Лысенко как ученого значит лить воду на мельницу жебраков" (45).

Вскоре после этих заседаний Политбюро Лысенко был вызван к Сталину. О некоторых подробностях их беседы согласно рассказывали в 1970-х годах приближенные Лысенко. Во время этого разговора Лысенко внутренним чутьем уловил, что отношение к нему лично Сталина не такое уж плохое, и решил этим воспользоваться. Он пообещал в кратчайшие сроки исправить положение в сельском хозяйстве. Но выставил одно условие: чтобы его не травили, не позорили, а хотя бы немного помогали, и чтобы всякие критиканы, всякие теоретики и умники, не о благе Отечества пекущиеся, а лишь на Запад ежеминутно оглядывающиеся, больше ему не мешали. Лысенко назвал несколько иностранных фамилий, особенно часто упоминаемых критиканами, -- такие как Моргана и Менделя, и настойчиво повторил, что если вместо мичуринского учения по-прежнему основывать биологические исследования на той, формальной генетике, то страна потерпит огромный ущерб7. А вот если формальную генетику отменить как науку идеалистическую, буржуазную, крайне вредную для дела социализма, то мичуринцы воспрянут, быстро свое дело развернут и смогут пойти в бой за повышение урожайности всех культур. Например, с помощью ветвистой пшеницы, на которую сам товарищ Сталин им указал и которую они уже довели практически до уровня сорта, действительно можно будет поднять урожайность по стране в пять--десять раз. Заодно Лысенко попросил назвать новый сорт -- "Сталинская ветвистая".

Такой подход Сталину понравился (55). Падение Лысенко было предотвращено. Как вспоминал Ю.А.Жданов, Сталин на заседании Политбюро, рассматривавшего кандидатуры для присуждения Сталинских премий,

"...неожиданно встал и глухим голосом неожиданно сказал:

-- Здесь один товарищ выступил с лекцией против Лысенко. Он от него не оставил камня на камне. ЦК не может согласиться с такой позицией. Это ошибочное выступление носит правый, примиренческий характер в пользу формальных генетиков" (56).

Во время работы в партийных архивах историку В.Д.Есакову удалось обнаружить некоторые материалы, позволяющие восстановить то, что обсуждалось на этом или возможно на последовавшем за первым заседании Политбюро, на котором Сталин продолжил свои попытки увести от критики Лысенко. В Центральном Партийном Архиве он обнаружил страницу с записями А.А.Жданова, сделанными в кабинете Сталина видимо в самом начале июня 1948 года. Из них становится ясно, какие именно поручения давал Сталин.

"Одного из Марксистов в биологии взять и сделать доклад

Короткое постановление от ЦК Если бы можно было Статью в "Правде"

бы поработать вместе с Лысенко

Что либо популярное Доклад неправильный

Два течения -- Первое опирается на мистицизм -- тайна на тайну Другое материалистическое

Жданов ошибся Везде биология в духе Шмальгаузена преподается

Теория безобраз в опыт" (57).

Попытаемся прокомментировать эти записи. Первое положение, связывающее возможность привлечения одного из марксистов к подготовке заказного доклада о том, как с позиций марксизма развивать биологию, уже было реализовано в 1939 году во время дискуссии в редакции журнала "Под знаменем марксизма". Тогда Митин показал себя убежденным марксистом в сталинском понимании этого термина. Можно было повторить этот прием еще раз.

Не сложно понять, что кроется за словами о коротком постановлении ЦК. Таких постановлений, открывавших погромы в общественных науках, в интерпретации истории, в разгроме педологии, литературы, изобразительных искусств, архитектурных "излишеств" и множества других сфер интеллектуальной жизни было при Сталине принято много, как тут не вспомнить и знаменитое "Сумбур вместо музыки", когда был опозорен и чуть не затравлен величайший композитор ХХ-го века Д.Д.Шостакович (58). Поэтому, еще не зная содержания такого будущего "Короткого постановления", не трудно было представить его идеологическую направленность и стилистику.

В тезисе о статье в "Правде", сопровождающейся словами "Если бы можно было бы поработать вместе с Лысенко" я вижу каверзу. Видимо на самом деле Лысенко сильно подмочил репутацию в глазах вождя, если даже в таком простом вопросе, как подготовка боевой, как говорили коммунисты, статьи для их главного печатного органа возникли сомнения. Два "БЫ" на восемь слов, окруженные словами "ЕСЛИ" и "МОЖНО поработать" даже в комментариях не нуждаются. И нужен был Лысенко для таких дел, но сомнения в его пригодности для этих целей возникли даже у Сталина.

Эта запись, кстати, лучше многих других показывает, кто же руководил схваткой в науке по идеологическим вопросам -- Лысенко или Сталин. Мне представляется, что в этой фразе раскрывается ясно, что не был Лысенко главной движущей силой в процессе многолетней травли биологов, в особенности генетиков. Закоперщиком и движущей силой был именно Сталин. Лысенко со своей болтовней и нахрапистостью подошел Сталину для выполнения его старых идей о прямом влиянии среды на всё (на человека, на общество, на природу в целом, на экономические взаимоотношения при социализме и на понимание того, ради чего и как восстали рабы в Древнем Риме -- Сталин ведь и в этом вопросе свою линию гнул через головы -- и судьбы! -- историков).

Понятен для меня и отступ в записи после первых трех пунктов. Первая часть была главной, идейной, а всё, что шло ниже -- было технологией проведения в жизнь идейных решений. Ну, конечно, действия надо было "продать" массам, без этого воздействия на умы жителей страны партия работать не могла. Так что затруднений с пониманием слов "что либо популярное" нет. Разъяснения о том, что вся загвоздка в биологии имеет идеологический характер, то же не нужны. Раз есть два мира -- коммунистический и капиталистический -- значит, должны быть две биологии (одна прогрессивная и материалистическая, вторая загнивающая, вредоносная и к тому же мистическая; веруют, понимаете, там на Западе, чёрт знает во что!). Ясно, что доклад (лекция) младшего Жданова был неправильный, ошибочный, не заметил молодой человек, как вся биология пропиталась миазмами идеализма, как везде эти враги коммунистов пролезли, как отравляют и все остальные сферы, буквально всюду проникли! Вот зачем надо партии вмешаться: чтобы всех спасти, всюду порядок навести. Особенно в тех местах, где кадры новые готовят -- в вузах и техникумах. Из фразы о преподавании биологии становится понятным, что засела в голове Сталина фамилия вовсе и не генетика, а зоолога-эволюциониста, тишайшего академика с аккуратной бородкой, Ивана Ивановича Шмальгаузена. Очень уж его фамилия Сталину показалась к месту, нерусская -- скажешь, как припечатаешь. И будут после этого полоскать имя шшмальххауссена на всех углах. Сломают судьбу великого русского ученого с немецкой фамилией, чьи книги и спустя полстолетия будут переводить и издавать на Западе (59).

Как можно судить по косвенным данным, Сталин поручил готовить главное постановление и практические шаги по внедрению в жизнь этого набора идеологических императивов А.А.Жданову, пока еще главному идеологу. Два человека из идеологических (А НЕ ИЗ НАУЧНЫХ!) кругов -- Шепилов и Митин принялись работать над текстом постановления о биологии. Проект лег на стол Жданова, он внес многочисленные поправки, их учли, и 7 июля Шепилов с Митиным снова представили Жданову проект с запиской: "Направляем на Ваше рассмотрение проект сообщения ЦК ВКП(б) "О мичуринском направлении в биологии", исправленный согласно Ваших указаний" (60). Жданов отложил все дела и срочно внес множество новых исправлений. Он изменил название на такое "О положении в советской биологической науке", переписал и дополнил многие разделы. Получилось большое, а не краткое "постановление", отрывки из него В.Д.Есаков и его коллеги опубликовали в 1991 году (61). Битым слогом вещи назывались своими именами:

"ЦК ВКП(б) считает, что в биологической науке сформировались два диаметрально противоположных направления: одно... прогрессивное, материалистическое, мичуринское,.. возглавляемое ныне академиком Т.Д.Лысенко; другое... -- реакционно-идеологическое, менделевско-моргановское...

Последователи менделизма-морганизма не раз предупреждались, что их направление в биологии чуждо советской науке и ведет к тупику. Тем не менее менделисты-морганисты не только не извлекли должных уроков из этих предупреждений, но продолжают отстаивать и углублять свои ошибочные взгляды. Такое положение не может быть далее терпимо..." (62)8 .

Этот текст был передан Ждановым Маленкову. Уже на следующий день, 10 июля 1948 года, за их двумя подписями проект постановления был направлен Сталину и копии членам Политбюро и секретарям ЦК ВКП(б) Молотову, Берии, Микояну, Вознесенскому, Кагановичу и Булганину (63).

Однако Сталину текст не показался достаточно боевым. А.А.Жданов был вообще отстранен от дальнейшей борьбы с генетикой. Формально это было связано с тем, что 10 июля был его последним рабочим днем перед отпуском (64). Практическое руководство разгромом генетики было поручено набиравшему силу новому Секретарю ЦК Георгию Максимилиановичу Маленкову, назначенному секретарем ЦК 1 июля 1948 года и принявшему 7 июля дела от А.А.Жданова, уехавшего в санаторий на Валдай.

В день отъезда в аппарате ЦК были проведены серьезно затрагивавшие его структурные преобразования. Решением Политбюро от 10 июля вместо Управления пропаганды и агитации с отделами был сформирован Отдел того же названия (65). Бывший Отдел науки в его составе низводился до уровня сектора, хотя пока еще Ю.А.Жданов сохранили за собой должность его заведующего. А Отделом пропаганды и агитации стал заведовать Д.Т.Шепилов.

В эти же дни Сталин сделал еще один шаг на пути к погрому в биологии. На заседании Политбюро 15 июля было принято следующее решение:

"В связи с неправильным, не отражающим позиции ЦК ВКП(б) докладом Ю.Жданова по вопросам советской биологической науки принять предложение Министерства сельского хозяйства СССР, Министерства совхозов и ВАСХНИЛ об обсуждении на июльской сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В.И.Ленина доклад академика Т.Д.Лысенко "О положении в советской биологической науке", имея ввиду опубликование этого доклада в печати" (66).

Итак, Политбюро решило не издавать партийное постановление, а выполнить партийный наказ руками Лысенко и его сторонников под присмотром аппаратчиков из ЦК. Лысенко самому надо было подготовить текст доклада в соответствии с идеями, изложенными в проекте постановления, подготовленного Шепиловым, Митиным и Ждановым-старшим. Лысенко затем должен был выступить на сессии ВАСХНИЛ. Никто не должен был в начале сессии знать о вмешательстве коммунистов в споры биологов, лишь в конце можно было разрешить Лысенко объявить публично, что его доклад был заранее одобрен Политбюро и лично товарищем Сталиным. Бригада Лысенко (по словам И.Е.Глущенко /55/, в неё входили В.Н.Столетов, И.И.Презент, А.А.Авакян, И.А.Халифман, И.С.Варунцян, Н.И.Фейгинсон и он, И.Е.Глущенко) срочно уселась за составление доклада. Делалось это в полной секретности. Доклад был готов через несколько дней, а Лысенко писал Сталину:

"23 июля 1948 г.

Товарищу И.В.Сталину Дорогой Иосиф Виссарионович!

Убедительно прошу Вас просмотреть написанный мною доклад "О положении в советской биологической науке", который должен быть доложен для обсуждения на июльской сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В.И.Ленина.

Я старался как можно лучше с научной стороны, правдиво изложить состояние вопроса.

Доклад т. Юрия Жданова формально я обошел, но практическое содержание моего доклада во многом является ответом на его неправильное выступление, ставшее довольно широко известным.

Буду рад и счастлив получить Ваши замечания.

Президент Всесоюзной академии сельскохозяйственных

наук имени В.И.Ленина академик Т.Лысенко" (67).

Теперь Великий Вождь сам уселся за редактирование текста на 49 страницах. Он выбросил полностью один из 10 разделов, убрал самые одиозные благоглупости (один из показательных примеров был таким: Лысенко написал "любая наука -- классовая"; Сталин подчеркнул это место и дописал "ХА-ХА-ХА... А МАТЕМАТИКА? А ДАРВИНИЗМ?). Было сделано много сходных замечаний, исправлений, Сталин лично дописал некоторые абзацы, он заменил некоторые выражения (так, вместо "буржуазное мировоззрение" появилось "идеалистическое мировоззрение", "буржуазная генетика" была заменена на "реакционная генетика" и т.д.)9. (Анализ того, как Сталин исправил текст лысенковского доклада был дан Есаковым и др./68/, затем подробно этот вопрос был разобран К.О.Россияновым /69/).

Пополнение рядов ВАСХНИЛ сторонниками Лысенко

Линия на искоренение всех направлений, которые не совпадали с лысенковскими доктринами, была таким образом в докладе проведена до своего логического конца. Теперь нужно было воплотить это решение в жизнь. Нанести удар надо было сокрушительно, причем консолидированно, и, желательно, на самом высоком уровне. Лучшим местом могла быть сессия Академии сельхознаук, проведенная под руководством президента этой академии. Тогда бы решение академиков, поддержанное советской печатью, можно было бы подать не только как волеизъявление ученых, но и как директивное указание, обязательное повсюду к исполнению. Но Лысенко опасался, и вовсе не без оснований, что он вот-вот окончательно потеряет контроль над академией.

Полутора годами раньше, как мы помним, Оргбюро ЦК ВКП(б), заслушав доклад Лысенко о положении дел в ВАСХНИЛ, пошло навстречу призыву трех министров и дало санкцию на выборы в сельскохозяйственную академию. Уже были опубликованы списки кандидатов, выдвинутых для избрания, и лысенковские кандидаты, как показало предварительное обсуждение, практически не имели шансов пройти в действительные члены и члены-корреспонденты ВАСХНИЛ. Если бы выборы осуществлялись нормальным, демократическим путем, Лысенко окончательно потерял бы поддержку в ВАСХНИЛ, большинство было бы не на его стороне.

Однако вмешательство Политбюро не позволило пополнить ряды академии принятым в академиях демократическим путем. Сталин на полпути не остановился. Он решил полностью удовлетворить запрос Лысенко о наведении силой "порядка" в академии. Дикое по сути требование Лысенко заменить выборы в члены академии назначением новых членов приказом сверху было встречено вождем сочувственно. Но опять-таки не единолично, а используя безропотное Политбюро, которое постановило укрепить административно положение Лысенко в ВАСХНИЛ. Для видимости приказ поступил не из партийного ведомства, а от правительства СССР. Сталин был в то время не только 1-м секретарем ЦК партии, но и возглавлял правительство -- был Председателем Совета Министров СССР. Следовательно и здесь он мог своей подписью под постановлением решить вопрос без ненужных споров. Вместо выборов состав академии был дополнен людьми, нужными Лысенко для того, чтобы взять контроль над академией в свои руки. В "Правде" 28 июля 1948 года появилось следующее информационное сообщение:

"Во Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени В.И.Ленина

В соответствии с Уставом Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина10 и постановлением СНК ССР от 4 июня 1935 года, установившим первый состав действительных членов Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина в количестве 51 человека, Совет Министров Союза ССР постановлением от 15.VII-с. г. утвердил действительными членами -- академиками Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина: Авакяна А.А., Варунцяна И.С., Долгушина Д.А., Жданова Л.А., Канаша С.С., Кварцхелиа Т.К., Кришчунаса И.В., Лукьяненко П.П., Колесника И.Д., Ольшанского М.А., Презента И.И., Ушакову Е.И., Яковлева П.Н. (растениеводство); Беленького Н.Г., Гребень Л.К., Дьякова М.И., Мелихова Ф.А., Муромцева С.Н., Юдина В.И. (животноводство); Василенко И.Ф., Евреинова М.Р., Желиговского В.А., Свирщевского В.С., Селезнева В.П. (механизация и электрификация); Баранова П.А., Бушинского В.П., Димо Н.А., Самойлова И.И., Власюка П.А. (почвоведение и агрохимия); Замарина Е.Е., Шарова И.А. (гидротехника и мелиорация); Лаптева И.Д., Лобанова П.П., Демидова С.Ф., Немчинова В.С. (экономика сельского хозяйства)" (70).

В числе назначенных академиков большинство составляли ставленники Лысенко: либо непосредственно с ним работающие -- А.А.Авакян, И.С.Варунцян, Д.А.Долгушин, И.Д.Колесник, М.А.Ольшанский, И.И.Презент, либо безгранично ему преданные, такие как П.П.Лукьяненко, Н.Г.Беленький и другие. Был в их числе и ставленник Н.И.Вавилова, его друг еще с времен совместной работы в Саратове -- В.П.Бушинский11, вошедший в доверие к В.Р.Вильямсу, а после смерти Вильямса, подружившийся с Лысенко. В числе назначенных мы видим и И.Д.Лаптева, кандидата экономических наук, выступившего со статьей против А.Р.Жебрака в "Правде". Был причислен к разряду академиков ВАСХНИЛ и совсем уж отвратительный тип: кадровый офицер НКВД (не лейтенант, как Хват, а полковник) С.Н.Муромцев. В то время он имел степень доктора наук, но среди коллег был известен другим. Многие знали его как отъявленного садиста, лично избивавшего находившихся в заключении академиков АМН СССР П.Ф.Здродовского и Л.А.Зильбера (71). Одно время Муромцев работал начальником специальной тюрьмы -- так называемой "шарашки". Однако позже стали известны другие подробности деятельности этого офицера в системе ОГПУ и НКВД. Из публикации в газете "Труд" (72) стало известно, что еще в 30-е годы С.Н.Муромцев участвовал в организации сверхсекретной спецлаборатории по созданию токсических веществ (ядов) и их испытанию на политзаключенных. Яды применяли для уничтожения политических оппонентов и для политических диверсий. Спецлаборатория в начале числилась при коменданте НКВД СССР генерал-майоре Блохине. В 1937-1938 году лабораторию перевели под непосредственное руководство наркома Ежова, а затем под начало заменившего его Берии и заместителя наркома Мер? В информационном сообщении о решении Совета Министров СССР был абзац, в котором сообщалось, что правительство решило увеличить число академиков и членов-корреспондентов до 75 человек (иными словами, выделялся дополнительный фонд субсидий для выплаты гонорара членам академии: ведь академики получали 3500 рублей в месяц и члены-корреспонденты 1750 рублей в месяц по тогдашнему курсу, а члены Академии наук СССР -- 5000 и 2500 рублей, соответственно). Далее сообщалось, что

"Сессия, посвященная довыборам действительных членов Академии, выборам членов-корреспондентов Академии из числа кандидатов, выставленных научными учреждениями, общественными организациями и отдельными научными работниками, списки которых опубликованы в печати, состоится в сентябре 1948 года" (75).

Выборы так и не состоялись, однако даже если бы их провели, то лысенковское большинство завалило бы теперь всех противников "на законном основании", то есть путем голосования.

Последний абзац правительственного сообщения гласил:

"Очередная июльская сессия, посвященная обсуждению доклада академика Т.Д.Лысенко на тему "О положении в советской биологической науке", состоится в конце июля с. г. в гор. Москве" (76).

Разгром генетики на августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года Сессия проходила с 31 июля по 7 августа и получила название "Августовской сессии ВАСХНИЛ". При сборе ученых на сессию были нарушены общепринятые процедурные правила: сессия была объявлена внезапно, вход на заседания был только по пригласительным билетам, а их получили почти исключительно сторонники лысенковского направления (генетиков можно было перечесть по пальцам), так что обстановка для дискуссии была явно ненормальной. Но, в общем, и защищать генетику от нападок было уже почти некому. Только что (26 июля) скончался А.С.Серебровский, были мертвы Н.И.Вавилов, Н.К.Кольцов, П.И.Лисицын. Н.П.Дубинин -- один из самых именитых из генетиков (он стал в 1946 году членом-корреспондентом АН СССР), хотя и знал о готовящейся сессии, предпочел, по словам С.М.Гершензона, уйти в кусты: срочно уехал охотиться на Урал, хотя на протяжении лет десяти до этого отпусками даже не пользовался.

31 июля Лысенко поднялся на трибуну, чтобы зачитать свой доклад. Политические мотивы, беспримерные обвинения западной науки с применением площадных ругательств отличали доклад. Кое-кому из биологов этот наступательный тон казался в первые дни работы сессии странным, так как и полугода не прошло с того дня, когда Ю.А.Жданов раскритиковал Лысенко13.

Основу лысенковского доклада составили утверждения о несовместимости выводов генетики и коммунистических доктрин, о классовости биологии (78). Самой характерной чертой изложения была безапелляционность. Фразы были решительными, обвинения категоричными, доказательства не приводились, потому что больше они не были нужны: буржуазная сущность генетики и её вредность декларировались отныне навсегда. В центральной части доклада, озаглавленной "Два мира -- две идеологии в биологии", Лысенко заявлял:

"Возникшие на грани веков -- прошлого и настоящего -- вейсманизм, а вслед за ним менделизм-морганизм своим острием были направлены против материалистических основ теории развития (79). Ныне, в эпоху борьбы двух миров, особенно резко определились два противоположные, противостоящие друг другу направления, пронизывающие основы почти всех биологических дисциплин... Не будет преувеличением утверждать, что немощная метафизическая моргановская "наука" о природе живых тел ни в какое сравнение не может идти с нашей действенной мичуринской агробиологической наукой" (80).

Заканчивая доклад, Лысенко сказал:

"В.И.Ленин и И.В.Сталин открыли И.В.Мичурина и сделали его учение достоянием всего народа. Всем своим большим отеческим вниманием к его работе они спасли для биологии замечательное мичуринское учение" (81).

На следующее утро -- это было воскресенье 1 августа -- участников сессии повезли на автобусах в Горки Ленинские, чтобы те воочию увидели могущество лысенкоистов, воплощенное в посевы. Услужливые борзописцы заливались соловьем, рисуя картину благоденствия, которую якобы могли лицезреть участники исторической сессии ВАСХНИЛ. Так, В.Сафронов в книге "Земля в цвету" (82) (через год он получит за нее Сталинскую премию) писал:

"И они увидели стеной стоящую пшеницу, пшеницу, незнакомую земледельцам, с гроздьями ветвистых колосьев на каждом стебле. Пять граммов зерна было в каждом колосе, кулек семян дал урожай шесть мешков: это сто, может быть даже сто пятьдесят центнеров с гектара, -- и рядом текла простая подмосковная речка Пахра, а невдалеке белел дом, где 24 года назад умер Ленин.

Над этой пшеницей, по сталинскому заданию, работает сейчас Лысенко со своими сотрудниками академиками А.А.Авакяном и Д.А.Долгушиным. И когда заколосится она не на опытных, а на колхозных полях, не будет такой области... на широте Москвы, которая не сможет прожить своим хлебом...

Да, всем было видно, с чем пришли мичуринцы на сессию" (83).

На следующий день все снова собрались на заседание. Начались прения по докладу Лысенко. Особенно изощрялись новоиспеченные академики.

И.В.Якушкин -- главный лжесвидетель по "делу Н.И.Вавилова", человек, оклеветавший многих ученых, утверждал на сессии, что гибридная кукуруза в США -- это "загадки, курьезы и фокусы, которые применяют американские капиталистические семенные фирмы" (84).

Н.Г.Беленький уверял, что "никакого особого вещества наследственности не существует, подобно тому как не существует флогистона -- вещества горения -- и теплорода -- вещества тепла" (85).

Им вторил С.С.Перов, старый партийный функционер, не раз критиковавшийся за ненаучные упражнения, но зато славный другим: в его квартире как-то останавливался В.М.Молотов, он же помог позже Перову стать и сотрудником в аппарате ЦК партии и заведующим Белковой лабораторией АН СССР, невзирая на полное отсутствие знаний о белках. Перов с пафосом восклицал:

"Додуматься до представлений о гене, как органе, железе, с развитой морфологической и очень специфической структурой, может только ученый, решивший покончить с собой научным самоубийством. Представлять, что ген, являясь частью хромосомы, обладает способностью испускать неизвестные и ненайденные вещества -- ...значит заниматься метафизической внеопытной спекуляцией, что является смертью для экспериментальной науки" (86).

Бывший лысенковский аспирант, а теперь директор Института генетики АН Армянской ССР Г.А.Бабаджанян утверждал:

"Менделизм-морганизм... есть носитель идеалистического агностицизма в биологии (аплодисменты), признающий принципиальную непознаваемость биологических законов" (87).

Наряду с этим раздавались и чисто полицейские призывы. Назначенная Сталиным в академики овощевод Е.И.Ушакова возмущалась тем, что в вузах еще продолжают преподавать законы Менделя, рассказывают о работах Вейсмана, Моргана и других генетиков:

"Студенты -- наши будущие советские специалисты, идеологически воспитываются в духе, чуждом советскому обществу, нашей науке и практике! Как могли дойти до этого? Не пора ли за это отвечать и отвечать по-серьезному? В наших вузах преподается история партии, курс ленинизма и рядом -- моргановская генетика!" (88).

А полковник НКВД С.Н.Муромцев пугал ученых:

"Можно не сомневаться в том, что если представители менделевско-моргановской школы не поймут необходимости творческого подхода к решению задач, стоящих перед биологической наукой, не осознают своей ответственности перед практикой, они не только останутся за бортом социалистической науки, но и за бортом практики социалистического строительства в нашей стране" (89).

Обстановка на этой сессии качественно отличалась от всех предшествовавших дискуссий. Лысенкоисты и раньше могли позволить себе говорить так, как сейчас говорил Н.В.Турбин, ставший заведующим кафедрой генетики и селекции Ленинградского университета:

"Надо... очистить... институты от засилия фанатических приверженцев морганизма-менделизма, лиц, которые, прикрываясь своими высокими учеными званиями, под-час занимаются, по-существу, переливанием из пустого в порожнее" (90).

Однако если раньше эти слова можно было отнести к разряду безответственных выкриков, то сейчас это был поддержанный руководством партии коммунистов клич функционера, ясный призыв к вполне реальным увольнениям с работы тех, кто не подпадал под вердикт победителей.

Решающим показателем серьезности отношения властей к биологическим дискуссиям стало то, что ежедневно газета "Правда" отводила целиком две или даже три страницы для публикации речей, звучавших на сессии (91).

Несмотря на открытую обструкцию науки, в её защиту выступили академики Жебрак (которого всё время репликами из рядов перебивали, стараясь оскорбить), Б.М.Завадовский, П.М.Жуковский, В.С.Немчинов и доктор биологических наук И.А.Рапопорт. Еще двое -- С.И.Алиханян и И.М.Поляков выступили с критикой отдельных частностей в докладе Лысенко. Академик ВАСХНИЛ Б.М.Завадовский, который много лет заигрывал с лысенкоистами, хвалил самого Лысенко (особенно на сессии ВАСХНИЛ 1936 года, когда генетики выступили против идей Лысенко, говорил тогда, что "генетики не могут объяснить крупных научных достижений Лысенко, не могут определить место его учения в системе биологических наук"), наконец, изменил свою точку зрения. Открыто и смело он выступил против ошибок Лысенко. На этот раз он назвал действия Лысенко диктаторскими, противопоставил взгляды лидера мичуринцев дарвинизму и резко возразил против административных гонений на генетику:

"Надо критиковать Сахарова, Навашина и Жебрака там, где они допускают теоретические ошибки. Но, когда я услышал здесь призыв разгромить менделистов-морганистов, не давать им возможности работать, мне стало совершенно ясно, какой ущерб принесут такие действия народному хозяйству" (91а).

Особо следует остановиться на выступлении Иосифа Абрамовича Рапопорта, показавшего, что, к чести ученых, не все они поддались поголовно диктату. И.А.Рапопорт -- ученик Н.К.Кольцова, всю войну провоевавший на фронте, израненный и овеянный славой за свою ставшую легендарной смелость (92) сумел попасть в зал по билету, данному ему приятелем. Он попросил слова сразу же после того, как Лысенко закончил свой доклад, но выступить ему позволили только в середине вечернего заседания 2 августа. Рапопорт первым пошел в бой против лысенкоизма, как он первым шел в бой на фронте. Перед лысенкоистами стоял молодой, сильный духом боец. На его голове белела узкая марлевая повязка, прикрывающая пустую глазницу (на фронте он получил несколько ранений, но остался в строю), его манера говорить -- быстро и страстно -- была убедительной и впечатляющей. (Кстати, из опубликованной стенограммы его выступления были изъяты наиболее острые места /93/).

Иосиф Абрамович Рапопорт (1912-1990) родился в Чернигове, окончил биологический факультет Ленинградского университета, после чего поступил в аспирантуру в кольцовский институт, затем вскоре защитил диссертацию на соискание степени кандидата биологических наук. На конец июня 1941 года была назначена защита им докторской диссертации, но на пятый день войны он ушел добровольцем на фронт. В 1943 году он был направлен на краткосрочные курсы подготовки командного состава артиллерийских войск в Военную академию имени М.В.Фрунзе в Москву, и во время этого приезда успел защитить докторскую диссертацию и сдать в печать крупную работу об искусственном вызывании мутаций несколькими классами алкилирующих соединений. По окончании курсов он вернулся в действующую армию и провел всю войну в боях сначала как артиллерист, а затем как разведчик переднего края. Он был беззаветно храбр, много раз оказывался в кризисных ситуациях, о нем ходили легенды. Дважды его представляли к званию Героя Советского Союза, но оба раза происходило странное -- "бумаги терялись". Он получил восемнадцать ранений, дважды ранения были серьезными (он потерял глаз и всю последующую жизнь ходил с белой повязкой на голове), он мог демобилизоваться на законных основаниях, но каждый раз возвращался в строй. Статья 1944 года о вызывании мутаций увидела свет только в 1947 году, в 1948 году английская исследовательница Шарлотта Ауэрбах получила сходный результат относительного мутагенного действия азотистого иприта (горчичного газа). В том же году вышло пять работ Рапопорта, в которых мутагенное действие было установлено для большого числа различных алкилирующих соединений. Благодаря этому в генети Рапопорт начал с перечисления успехов генетики: познания природы гена, мутаций, выяснения способов повышения темпов мутирования, открытия наследственной природы вирусов и изучения их свойств, создания гибридной кукурузы, полиплоидных растений и т. д. Он сказал, что стыдно не использовать генетику в интересах практики на благо социалистической Родины:

"Нельзя согласиться с теми товарищами, которые требуют изъятия курса генетики из программы высших учебных заведений, требуют отказа от тех принципов, на основании которых созданы и сейчас создаются ценные сорта и породы.

Мы не должны идти по пути простого обезьянничания, но мы обязаны критически и творчески, как нас учил В.И.Ленин, осваивать все созданное за границей. Мы должны бережно подхватывать ростки нового, чтобы росли новые кадры, которые смогут двигать науку вперед.

Только на основе правдивости, на основе критики собственных ошибок можно притти в дальнейшем к большим успехам, к которым призывает нас наша Родина" (94).

В этом месте стенограммы значится: "Редкие аплодисменты", что говорит о том, насколько мощным оказалось воздействие этого худенького, ничем внешне не примечательного человека на аудиторию. Всех остальных генетиков ошикали. Его же ни разу не перебили во время выступления, ему не устроили обструкцию по окончании. Его слушали, затаив дыхание, а в конце речи даже аплодировали.

Но уже следующий оратор -- Г.А.Бабаджанян начал кампанию травли Рапопорта. Он отверг всякую пользу изучения хромосом, обругал мутагенез, заявив, что все мутации непременно вредны, а "организмы, полученные таким путем, -- один лишь брак, уроды!" (95).

"Ведь Рапопорт не мог здесь доказать, что вновь полученные мутанты чем-нибудь принципиально отличаются от бесчисленных мутаций, полученных ими раньше, -- утверждал Бабаджанян. -- Наоборот, есть все основания думать, что они той же природы. Наконец, допустим, что на самом деле получено небольшое количество не вредных и не летальных мутаций. Кому они нужны? Кому нужны по своей природе бесполезные дрозофилы?" (96).

Директор армянского Института генетики Бабаджанян с апломбом делал вид, что успехов генетики нет и быть не может, что все они -- фикция, обман, стремление обвести вокруг пальца всё человечество разом.

Рапопорт стал возражать ему с места. Бабаджанян не нашел ничего лучшего, как перейти к оскорблениям (в частности, он договорился до того, что указал инвалиду войны на отсутствие у него одного глаза, отчего-де он и не видит вредоносности и гнилой сути формальной генетики). Вот часть этой дискуссии, как она была отражена в стенограмме:

И.А.Рапопорт. Но есть полезные мутации, и их много. Почему вы на них закрываете оба глаза?

Г.А.Бабаджанян. Во-первых, это -- полезные мутации на бесполезном объекте (аплодисменты).

И.А.Рапопорт. У нас есть средства против туберкулеза и других болезней.

Г.А.Бабаджанян. Вы только даете обещания.

И.А.Рапопорт. А вы даете обещания выводить сорта в два года, но не выполняете этих обещаний и своих ошибок не признаете.

Г.А.Бабаджанян. Мы несем нашу теорию в практику, говорит Рапопорт. Какую теорию вы несете в практику? Ваша теория по своей внутренней природе направлена против практики. Ваша "теория" относится к практике не только безразлично, не только нейтрально... Менделисты -- противники не только установленных, доказанных успехов, но и потенциальные противники всех будущих успехов. (Аплодисменты) (97).

Имя Ивана Ивановича Шмальгаузена -- известного специалиста в области эволюции склоняли день за днем, глумясь даже над тем, что он болен и не может принять участие в сессии. Но в последний день работы сессии Шмальгаузен приехал и постарался дать внешне спокойный ответ на обвинения. Однако было видно, что он сильно напуган, так как главное, что он хотел донести до слушателей, было желание отмежеваться от взглядов Вейсмана и Моргана и показать, что серьезных разногласий между его взглядами и утверждениями Лысенко нет. В тот же день он отправил Сталину длинное послание, в котором утверждал, ссылаясь на соответствующие страницы в своих книгах, что "всю жизнь... боролся за материалистические установки... и вел энергичную борьбу против вейсманизма... До 1947 года я никогда не выступал против работ и взглядов академика Т.Д.Лысенко. Наоборот, я давал им весьма положительную оценку" (98).

Шмальгаузен в письме подробно разъяснял, почему он выступал против идей Лысенко о видообразовании, а заканчивал уверениями в том, что осознал эту свою ошибку, обязуется больше её никогда не повторять:

"Ваши указания, товарищ Сталин... помогли мне разобраться во многом... Сессию ВАСХНИЛ я высоко оцениваю и от души желаю новым академикам успеха в их дальнейшей работе. Я лично приложу все свои силы для того, чтобы в дальнейшей преподавательской деятельности максимально популяризировать достижения мичуринского учения..." (99).

Пример гражданского мужества продемонстрировал на сессии директор Тимирязевской академии, крупнейший специалист в области экономики и математической статистики, академик трех академий -- АН СССР, АН БССР и ВАСХНИЛ Василий Сергеевич Немчинов. Двадцать лет он заведовал в Тимирязевке кафедрой статистики, прививая студентам любовь к точным наукам, умение оперировать числом и понятием функции при анализе получаемых данных. В 1940 году его назначили директором академии, и за 8 лет его директорства никому не удалось разрушить этот крупнейший центр агрономической мысли. В те годы, когда Лысенко и его сторонники сумели расправиться со многими оппонентами в других вузах, в Тимирязевке работали великий агрохимик Прянишников, выдающиеся селекционеры и борцы с лысенкоизмом Константинов и Лисицын, эволюционист Александр Александрович Парамонов, генетик Жебрак и многие другие ученые, чьи имена составляли славу и гордость не только лишь Тимирязевки, но и мировой науки. Но Немчинов дал одновременно свободу действий сторонникам лысенкоизма, следя лишь за одним, -- чтобы соревнование идей шло в лабораториях и на полях, а не превращалось в политическую борьбу.

Трудно сегодня представить всю тяжесть ноши, легшей на плечи Немчинова. Изменилась политическая ситуация, отступил в прошлое страшный политический террор, и нам уже не оценить глубины мужества тех, кто не встал тогда на колени. Когда Немчинов поднялся на трибуну, сессия уже фактически закончилась, полная победа мракобесия над наукой была закреплена. Оставалось выступать лишь двоим -- самым авторитетным лысенковцам -- Столетову и Презенту, прежде чем заслушать заключительное слово Лысенко и одобрить приветственное письмо Сталину. И в эту минуту лысенкоисты услышали нечто такое, чего они никак не ожидали. Немчинов показал, что совесть настоящего ученого -- далеко не разменная монета.

"Я вижу, что среди наших ученых нет единства по некоторым вопросам. И в этом я лично, как директор Тимирязевской академии, не вижу ничего плохого, -- в самом начале своей речи сказал он (100) и продолжил. -- Говорят, что в Тимирязевской сельскохозяйственной академии нет мичуринского направления, что наши работники, профессора и т. д. являются антимичуринцами. Это -- неверно" (101).

Он перечислил тех, кто относит свою работу к мичуринскому направлению.

Затем речь зашла о "проступке" Жебрака. Немчинова на сессии обвиняли в том, что он всегда способствовал работе Жебрака и одобрял все его действия, хотя Немчинов, выступая на "Суде чести" Жебрака, резко (и в целом несправедливо) критиковал последнего. Однако здесь Немчинов подтвердил свое уважение к Жебраку как ученому, отметив однако, что если Жебрак в чем-то ошибется, то доброе отношение не будет означать, что и тогда Немчинов промолчит, а те, кто так говорят, прекрасно знают правду, но "почему-то считают необходимым вводить в заблуждение советскую общественность" (102). В ответ из зала выкрикнули: "Они чуют правду". С этой минуты Немчинову не давали говорить, перебивали, оскорбляли. Тем не менее он не отступил от своей позиции. Вот, что осталось в "отредактированной" стенограмме этого заседания:

"Голос с места. Хромосомная теория в золотом фонде находится?

В.С.Немчинов. Да, я могу повторить, да, я считаю, что хромосомная теория наследственности вошла в золотой фонд науки человечества и продолжаю держаться такой точки зрения.

Голос с места. Вы же не биолог, как вы можете судить от этом?

В.С.Немчинов. Я не биолог, но я имею возможность эту теорию проверить с точки зрения той науки, в которой я веду научные исследования, и, в частности, статистики. (Шум в зале).

Она соответствует также моим представлениям. Но не в этом дело. (Шум в зале).

Голос с места. Как не в этом?

В.С.Немчинов. Хорошо, пусть будет в этом дело. Тогда я должен заявить, что не могу разделить точку зрения товарищей, которые заявляют, что к механизмам наследственности никакого отношения хромосомы не имеют. (Шум в зале).

Голос с места. Механизмов нет.

В.С.Немчинов. Это вам так кажется, что механизмов нет. Этот механизм умеют не только видеть, но и окрашивать и определять. (Шум в зале).

Голос с места. Да, это краски. И статистика.

В.С.Немчинов. Я не разделяю точку зрения, которая была высказана председателем о том, что хромосомная теория наследственности и, в частности, некоторые законы Менделя являются какой-то идеалистической точкой зрения, какой-то реакционной теорией. Лично я такое положение считаю неправильным, и это является моей точкой зрения. (Шум в зале, смех)...

Голос с места. От директора Тимирязевской академии ее интересно услышать.

В.С.Немчинов. Тогда разрешите ее изложить. Я не считаю правильным, если А.Р.Жебрак совершил антипатриотический поступок, который получил заслуженную оценку, -- что нужно, в связи с этим, закрывать все его работы по амфидиплоидам.

Голос с места. Вам нужно уйти в отставку.

В.С.Немчинов. Возможно, что мне нужно уйти в отставку. Я за свою должность не держусь. (Шум в зале).

Голос с места. Это плохо.

В.С.Немчинов. Но я считаю свою точку зрения правильной, и агрессивный характер выступлений и действий, направленных на запрещение работ А.Р.Жебрака я считаю неправильным...

Голос с места. Скажите о ваших отношениях к установкам доклада /Лысенко/.

В.С.Немчинов. Мое отношение к докладу Т.Д.Лысенко таково. Основные его положения и основные идеи, которые заключаются в том, чтобы мобилизовать агробиологическую науку на нужды колхозного производства и методы его работы перенести на все массивы полей, я считаю правильными.

Голос с места. Теоретически.

В.С.Немчинов. В теоретической основе я считаю, что в отношении к хромосомной теории наследственности Трофим Денисович неправ" (103).

Услышав это, лысенкоисты стали перебивать его еще более яростно. Им хотелось во что бы то ни стало добить Немчинова, склонить его к отказу от собственного мнения. Но своего они так и не добились. Немчинов закончил выступление словами:

"Я несу моральную и политическую ответственность за линию Тимирязевской академии. Я морально и политически ответственен за ту линию, которую я провожу, и считаю ее правильной и буду продолжать проводить. Если эта линия окажется неправильной, то мне подскажут, или выполнят те надежды и чаяния, которые здесь раздаются, чтобы я освободил место. Недопустимо, на мой взгляд, закрыть в Тимирязевской академии работу профессора Жебрака" (104).

Презент не выдержал в этот момент и выкрикнул:

"Типа Моргана, да?" (105),

на что Немчинов еще раз повторил:

"Я несу за это моральную и политическую ответственность и буду нести ее, пока она на меня возложена" (106),

и с этими словами покинул трибуну7.

Завершая выступления ораторов, Презент, переставший выбирать выражения и буквально глумившийся над оппонентами, заявил, что "вооруженные мичуринским учением, наши советские ученые уже разгромили морганизм" (108). Он утверждал:

"Сейчас у нас в стране открытых и откровенных морганистов остается уже немного. Для этого действительно, может быть, надо быть дубиниными (аплодисменты)" (109).

Презент позволил себе высокомерно отозваться и о работах своего давнего противника, академика П.Н.Константинова. Говоря о том, что такие селекционеры, как Шехурдин и Константинов, использовали основанный на законах генетики метод отбора лучших форм, Презент развязно поучал с трибуны:

"Правда, академик Константинов, нынче, в мичуринские времена, во время планомерной селекции, включающей воспитание, старый метод отбора уже недостаточен... Морганисты пытаются приобщить достижения работ наших селекционеров, ваши достижения, академик Константинов, благодаря тому, что вы временно не вооружились ненавистью к такой лженауке, какой является морганизм. Это еще придет к вам, академик Константинов, я верю в вас, вы -- настоящий селекционер.

(П р о д о л ж и т е л ь н ы е а п л о д и с м е н т ы)" (110).

"К сожалению, -- продолжал Презент, -- тлетворное влияние морганизма проникло и в среду небиологов..., если даже академик Немчинов, не генетик, а статистик, если даже он имеет свою точку зрения по вопросам морганизма, (С м е х, аплодисменты)" (111).

Немчинов с места возразил:

"А почему я не должен ее иметь?",

на что услышал от Презента:

"Я говорю не в упрек, а в похвалу тому, что вы имеете свою точку зрения. (С м е х)" (112).

В том же стиле он "проехался" в адрес Б.М.Завадовского, П.М.Жуковского, И.М.Полякова и других. Последнему он адресовал такие слова:

"Дарвинизм сейчас не тот, который был во времена Дарвина... Такого уровня подбора не знало дарвиновское учение, не знало и не могло знать, но вы, профессор Поляков, его знать обязаны. Ведь вы обязаны быть умнее Дарвина, уже по одному тому, что птичка, сидящая на голове мудреца, видит дальше мудреца. (С м е х)" (113).

С явным удовольствием Презент называл генетиков ретроградами и объявлял о наступающей с этого дня расправе:

"Никого не смутят ложные аналогии морганистов о невидимом атоме и невидимом гене. Гораздо более близкая аналогия была бы между невидимым геном и невидимым духом. Нас призывают дискуссировать. Мы не будем дискуссировать с морганистами (аплодисменты), мы будем продолжать их разоблачать, как представителей вредного и идеологически чуждого, привнесенного к нам из чуждого зарубежья лженаучного по своей сущности направления" (А п л о д и с м е н т ы) (114).

По-видимому, были готовы смириться со своим поражением и кое-кто из тех, кто выступал под знаменем генетики. Скорее всего, этим объясняется желание Шмальгаузена отмежеваться от "вейсманизма-морганизма", смятение Полякова. Генетик А.А.Малиновский попросил слова, эту возможность ему предоставили, но когда председательствующий объявил о его выступлении, Малиновский ретировался, объясняя мне позже, что один из близких друзей... зная его вспыльчивость, отсоветовал близко подходить к трибуне.

И все-таки многие генетики, особенно в первые дни работы сессии, не могли понять, что происходит. Ведь совсем недавно лысенкоисты терпели поражение за поражением, совсем недавно Ю.А.Жданов открыто критиковал Лысенко. На следующий день после публикации в "Правде" информационного сообщения о назначении новых членов академии без выборов и о предстоящей сессии ВАСХНИЛ В.П.Эфроимсон, передавший в ЦК партии материалы об антинаучной деятельности Лысенко и ждавший результатов их проверки, позвонил в отдел науки ЦК ВКП(б) и сказал сотруднице отдела В.Васильевой:

"Я совершенно не понимаю, что происходит, но имейте ввиду, -- все, что я написал, святая правда".

В ответ он услышал:

"Неужели вы думаете, что мы хоть на минуту в этом сомневаемся?" (115).

Слухи об этом ответе быстро распространились среди генетиков, поддержав уверенность, что правда все-таки восторжествует. Способствовало такому ожиданию и неясное объяснение "колхозным академиком" в его первом докладе того, из каких сфер он получил поддержку. Факт предварительного ознакомления Сталина с его докладом обнародован не был, и лишь в "Заключительном слове" Лысенко сказал:

"Меня в одной из записок спрашивают: каково отношение ЦК партии к моему докладу. Я отвечаю: ЦК партии рассмотрел мой доклад и одобрил его" (116).

После этого в стенограмме значится: "Бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают". (В дни, когда Сталина хоронили, в "Правде" появилась короткая заметка Лысенко "Корифей науки", в которой он писал:

"Сталин... непосредственно редактировал проект доклада "О положении в биологической науке", подробно объяснил мне свои исправления, дал указания, как изложить отдельные места доклада. Товарищ Сталин внимательно следил за результатами работы августовской сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В.И.Ленина" /117/).

Но до последнего дня сессии Лысенко и его приближенные об этом помалкивали и даже пытались вызвать генетиков на более откровенные разговоры, сетовали, что они неохотно включаются в дискуссию, как это сделал А.А.Авакян (118). А ведь ссылка на "одобрение ЦК партии" яснее ясного всё бы объяснила людям, уже привыкшим жить в атмосфере страха, вызванного политическими репрессиями. Но, повторяю, оповещения о том, по чьему указанию громят генетику, сделано не было, и потому многие надеялись, что критика Лысенко и в МГУ, и в докладе Жданова14 не могла остаться гласом вопиющего в пустыне. Эти люди надеялись, что всё происходящее -- лишь авантюра лысенковцев, решившихся пойти ва-банк. И только в последний день работы сессии произошло событие, открывшее всем глаза. В то утро в "Правде" появилось покаянное письмо Сталину главного критика Лысенко Ю.А.Жданова, в котором он отказывался от своих взглядов и пытался провести водораздел между личной позицией химика-философа Юрия Жданова и партийными позициями заведующего отделом науки ЦК ВКП(б) Юрия Андреевича Жданова. Партийная дисциплина опять оказалась сильнее научной истины, хотя Жданов в "покаянке" и высказал критику в адрес Лысенко. Пытаясь примирить в себе эти противоположности, он ссылался на Ленина, требовавшего от своих сторонников умения абстрагироваться от реально наблюдаемых явлений, чтобы не впасть в "объективизм".

Этот документ ярко характеризует моральную обстановку, рождаемую тоталитарным правлением, абсолютную необходимость подчинения своих взглядов пусть неверному, но исходящему от главаря режима курсу (как будто в насмешку, это и называлось демократическим централизмом в действии).

"ЦК ВКП(б), ТОВАРИЩУ И. В. СТАЛИНУ Выступив не семинаре лекторов с докладом о спорных вопросах современного дарвинизма, я безусловно совершил целый ряд серьезных ошибок.

1. Ошибочной была сама постановка этого доклада. Я явно недооценил свое новое положение работника аппарата ЦК, недооценил свою ответственность, не сообразил, что мое выступление будет расценено как официальная точка зрения ЦК. Здесь сказалась "университетская привычка", когда я в том или ином научном споре, не задумываясь, высказывал свою точку зрения... Несомненно, что это "профессорская" в дурном смысле, а не партийная позиция.

2. Коренной ошибкой в самом докладе была его направленность на примирение борющихся в биологии направлений.

С первого же дня моей работы в отделе науки ко мне стали являться представители формальной генетики с жалобами на то, что полученные ими новые сорта полезных растений (гречиха, кок-сагыз, герань, конопля, цитрусы), обладающие повышенными качествами, не внедряются в производство и наталкиваются на сопротивление сторонников академика Лысенко. Эти несомненно полезные формы растений получены путем непосредственного воздействия химических или физических факторов на зародышевую клетку (на семена)... Я отдаю себе отчет в том, что механизм действия этих агентов на организм может и должен быть объяснен не формальной, а мичуринской генетикой.

Ошибка моя состояла в том, что решив взять под защиту эти практические результаты, которые явились "дарами данайцев", я не подверг беспощадной критике коренные методологические пороки менделевско-моргановской генетики. Сознаю, что это деляческий подход к практике, погоня за копейкой.

Борьба направлений в биологии часто принимает уродливые формы дрязг и скандала. Однако мне показалось, что здесь вообще ничего, кроме этих дрязг и скандалов, нет. Я, следовательно, недооценил принципиальную сторону вопроса, подошел к вопросу неисторически, не проанализировал его глубоких причин и корней.

Все это вместе взятое и породило стремление "примирить" спорящие стороны, стереть разногласия, подчеркивать то, что объединяет, а не разъединяет противников. Но в науке, как и в политике, принципы не примиряются, а побеждают, борьба происходит не путем затушевывания, а путем раскрытия противоречий. Попытка примирить принципы на основе делячества и узкого практицизма, недооценка теоретической стороны спора привела к эклектике, в чем и сознаюсь.

3. Ошибкой была моя резкая и публичная критика академика Лысенко. Академик Лысенко в настоящее время является признанным главой мичуринского направления в биологии, он отстоял Мичурина и его учение от нападок со стороны буржуазных генетиков, сам многое сделал для науки и практики нашего хозяйства. Учитывая это, критику Лысенко, его отдельных недостатков, следует вести так, чтобы она не ослабляла, а укрепляла позиции мичуринцев.

Я не согласен с некоторыми теоретическими положениями академика Лысенко (отрицание внутривидовой борьбы и взаимопомощи, недооценка внутренней специфики организма), считаю, что он еще слабо пользуется сокровищницей мичуринского учения (именно поэтому Лысенко не вывел сколько-нибудь значительных сортов сельскохозяйственных растений), считаю, что он слабо руководит нашей сельскохозяйственной наукой. Возглавляемая им ВАСХНИЛ работает далеко не на полную мощность... Но... в результате моей критики Лысенко формальные генетики оказались "третьим радующимся".

Я, будучи предан всей душой мичуринскому учению, критиковал Лысенко не за то, что он мичуринец, а за то, что он недостаточно развивает мичуринское учение. Однако форма критики была избрана неправильно. Поэтому от такой критики объективно мичуринцы проигрывали, а мендельянцы-морганисты выигрывали.

4. Ленин неоднократно указывал, что признание необходимости того или иного явления таит в себе опасность впасть в объективизм. В известной мере этой опасности не избежал и я.

Место вейсманизма и мендельянства-морганизма (я их не разделяю) я охарактеризовал в значительной мере по-"пименовски": добру и злу внимая равнодушно. Вместо того, чтобы резко обрушиться против этих научных взглядов (выражаемых у нас Шмальгаузеном и его школой), которые в теории являются завуалированной формой поповщины, теологических представлений о возникновении видов в результате отдельных актов творения, а на практике ведут к "предельчеству", к отрицанию способности человека переделывать природу животных и растений, я ошибочно поставил перед собой задачу "осознать их место в развитии биологической теории", найти в них "рациональное зерно". В результате критика вейсманизма вышла у меня слабой, объективистской, а по-существу неглубокой.

В итоге опять-таки главный удар пришелся по академику Лысенко, то-есть рикошетом по мичуринскому направлению.

Таковы мои ошибки, как я их понимаю.

Считаю своим долгом заверить Вас, товарищ Сталин, и в Вашем лице ЦК ВКП(б), что я был и остаюсь страстным мичуринцем. Ошибки мои проистекают из того, что я недостаточно разобрался в истории вопроса, неправильно построил фронт борьбы за мичуринское учение. Все это из-за неопытности и незрелости. Делом исправлю ошибки.

Юрий Жданов" (120)11 .

Публикация письма в день закрытия сессии ВАСХНИЛ значила слишком много. Упоминания о важных ошибках Лысенко уже не звучали остро. В который раз истина была принесена в жертву политиканству. И если уж каяться заставили Жданова, то что же было ожидать от людей менее значительных!

О факте предстоящей публикации письма Жданова в "Правде" стало известно вечером 6 августа кому-то из близких к академику Жуковскому, те передали ему роковую весть, а от него круги разошлись шире. Поздним вечером Жуковский и Алиханян -- двое из тех, кто пусть не очень сильно, не так как Рапопорт или Немчинов, но все-таки довольно определенно говорили на сессии в защиту генетики, испугавшись, решили, что нужно срочно объявить о своем раскаянии. Сообразив, что утром, когда письмо будет уже напечатано, их искренность в покаянии будет не столь убедительной, они бросились названивать председательствующему на сессии П.П.Лобанову, чтобы сообщить ему, что они раскаялись, просят их простить и дать им выступить с заявлениями во время закрытия сессии. (С таким же раскаянием выступил после них Поляков). Но если Жданов (неспециалист) нашел в себе силы открыто сказать об ошибках Лысенко, то специалисты, знавшие больше о вреде его деятельности для страны, продемонстрировали другое: раздавленные случившимся, деморализованные они принялись клеймить позором свою науку и, разумеется, себя. Их выступления красочно характеризуют условия, складывающиеся в науке тоталитарных стран, поведение приспособленцев в таких случаях.

П.М.Жуковский "Товарищи, вчера поздно вечером я решил выступить с настоящим заявлением. Говорю вчера поздно вечером намеренно, потому что я не знал о том, что сегодня в "Правде" появится письмо товарища Ю.Жданова и никакой связи поэтому между настоящим моим заявлением и письмом товарища Ю.Жданова нет. Думаю, что заместитель министра сельского хозяйства Лобанов может это подтвердить, так как вечером по телефону я просил его разрешить мне сделать сегодня на сессии заявление...

С.И.Алиханян "Товарищи, я попросил слово у председателя не потому, что сегодня прочел в "Правде" заявление Юрия Андреевича Жданова. Я решил сделать заявление еще вчера, и заместитель министра сельского хозяйства П.П.Лобанов может подтвердить, что разговор об этом у меня с ним был еще вчера, 6 августа. Я очень внимательно следил за этой сессией и много пережил за эти дни... Речь идет о борьбе двух миров, борьбе двух мировоззрений, и нам нечего цепляться за старые положения, которые преподносились нам нашими учителями.

Мое выступление два дня назад, когда Центральный Комитет партии намечал водораздел, который разделяет два течения в биологической науке, было недостойно члена коммунистической партии и советского ученого.

Я признаю, что занимал неправильную позицию...

Мы сильно поддались полемическим страстям, которые разжигались в этой дискуссии нашими учителями. Из-за этой полемики мы не смогли увидеть новое, растущее направление в генетической науке. Это новое -- учение Мичурина. И, как я уже говорил, нам важно понять, что мы должны быть по эту сторону научных баррикад, с нашей партией, с нашей советской наукой...

Исключительное единство членов и гостей на этой сессии, демонстрация силы этого единства и связи с народом и, наоборот демонстрация слабости противника для меня столь очевидна, что я заявляю: я буду бороться, -- а иногда я это умею, -- за мичуринскую биологическую науку. (Продолжительные аплодисменты).

Я призываю своих товарищей сделать очень серьезные выводы из этих моих слов. Я, как коммунист, не могу и не должен противопоставлять упрямо, в пылу полемики, свои личные взгляды и понятия всему поступательному ходу развития биологической науки.

Я человек ответственный, ибо работаю в Комитете по Сталинским премиям, в экспертной комиссии по присуждению высоких ученых степеней. Поэтому я полагаю, что на мне лежит моральный долг -- быть честным мичуринцем, быть честным советским биологом.

Я не мыслю своего существования без активной и полезной деятельности на благо советского общества, советской науки. Я верил нашей партии, нашей идеологии, когда шел в бой со своими солдатами. И сегодня я искренне верю, что, как ученый, я посту-паю честно и правдиво и иду с партией, со своей страной, и если вы, товарищи, того же не сделаете, то окажетесь в хвосте, отстанете от прогрессивного развития науки. Наука не терпит нерешительности и беспринципности.

Товарищи мичуринцы! Если я заявил, что перехожу в ряды мичуринцев и буду их защищать, то я делаю это честно. Я обращаюсь ко всем мичуринцам, в числе которых есть и мои друзья и мои враги, и заявляю, что я буду честно выполнять то, что здесь заявил сегодня. (Аплодисменты).

С завтрашнего дня я не только сам стану всю свою научную деятельность освобождать от старых реакционных вейсманистско-морганистских взглядов, но и всех своих учеников и товарищей стану переделывать, переламывать.

Уверен в том, что, зная меня, мне в данном случае поверят и в том, что свое заявление я делаю не из трусости. Важной чертой моего характера в жизни всегда была огромная впечатлительность. Все знают, что я очень нервно воспринимаю все. Поэтому вы поверите мне, что данная сессия действительно произвела на меня огромное впечатление.

Нельзя скрывать, что это будет чрезвычайно трудным и мучительным процессом, может быть, многие этого не поймут: ну что же, ничего не поделаешь, тогда они не с нами. Они, значит, не сумеют правильно оценить ту помощь, которую оказала нам партия в коренном переломе, который произошел в науке, и не сумеют понять, что дело не в разногласиях по отдельным, не принципиальным вопросам.

Здесь говорят и о том (и это справедливый упрек), что мы на страницах печати не ведем борьбы с зарубежными реакционерами в области биологической науки. Заявляю здесь, что я буду вести эту борьбу и придаю ей политическое значение. Я считаю, что должен, наконец, раздаться голос советских биологов на страницах нашей научной печати о том, что нас разделяет огромная идейная пропасть. И только тот зарубежный ученый, который поймет, что мост должен быть переброшен к нам, а не к ним, может рассчитывать на наше к нему внимание.

Пусть прошлое, которое разделяло нас с Т.Д.Лысенко (правда, не всегда), уйдет в забвение. Поверьте тому, что я сегодня делаю партийный шаг и выступаю как истинный член партии, т. е. честно. (Аплодисменты)" (122).

И только в нашей стране, стране самого передового прогрессивного мировоззрения могут развиваться ростки нового научного направления, и наше место с этим новым, передовым. И я, со своей стороны, категорически заявляю своим товарищам, что буду впредь бороться с теми своими вчерашними единомышленниками, которые этого не поймут и не пойдут за мичуринским направлением. Я буду не только критиковать то порочное, вейсманистско-моргановское, что было в моих работах, но и принимать активное участие в этом поступательном ходе вперед мичуринской науки" (123).

Как видим, оба неофита-лысенкоиста за один вечер "передумали" свою жизнь и решили предать анафеме всё, что было для них (или должно было быть) свято раньше. Особенно был категоричным Алиханян, который в своем первом выступлении (за генетику) нажимал на то, что он -- уже поднаторевший в науке человек:

"... я постараюсь сказать о том, как я понимаю научные вопросы, над которыми работаю 18 лет" (124),

хотя и это было неправдой: он сначала пытался разрабатывать "философские вопросы" генетики (как Презент у Лысенко, но не в противовес генетике, а за нее), а потом потихоньку стал приобщаться к экспериментальной работе, но более старательно делал общественную карьеру. Затем у него был перерыв во время войны, когда он был на фронте, где был ранен, лишь потом он вернулся к научной работе, так что ни о каких 18 годах научной работы и речи быть не могло (125). А на этот раз -- в покаянном выступлении -- он решил, что выгоднее выставить себя молодым ученым и свалить всё на учителей, которые и "старые положения преподносили", портя его "мировоззрение", и "полемические страсти разжигали". Этот прием был подхвачен многими в те годы (например, учениками С.С.Четверикова -- И.Н.Грязновым и А.Ф.Шереметьевым в Горьковском университете /126/). Покаялся на сессии ВАСХНИЛ и член-корреспондент Украинской АН И.М.Поляков. Он перешел на сторону научных противников и стал использовать свой талант публициста для оскорблений настоящей науки в газетных и журнальных статьях (126а).

Отказываясь от всех предыдущих убеждений и кланяясь в ноги новым учителям за то, что они наставили их на "путь истинный", кающиеся просили поверить в их искренность (а Алиханян даже готов был взвалить на себя обязанности палача по отношению к тем из своих бывших коллег, кто на сделку с совестью не пошел; теперь "новообращенный" мичуринец Алиханян заявлял даже, что будет их "переламывать"). Но мог ли кто поверить в искренность их сегодняшней позиции и всего, что бы они не взялись делать позже!

Это был, пожалуй, один из самых показательных публичных примеров самоубиения человеческих душ под напором политического диктата в стране, трубившей на весь мир о благовидности целей, свободе и демократии! Остров свободы в мире капитализма оказался на практике бастионом зла, в котором напуганные до смерти люди отрекались от своих взглядов даже в вопросах, не имевших никакого политического значения.

Погром в советской науке

В Оргбюро ЦК ВКП(б), Секретариате ЦК и в Политбюро Центрального Комитета партии ни нашлось никого, кто бы возразил диктатору Сталину. Решения о разгроме генетики были приняты лидерами партии единогласно, и в этих же органах с внимательностью и обстоятельностью следили за ходом сессии ВАСХНИЛ. Сын Жебрака, Эдуард Антонович, вспоминал со слов отца, что личный лимузин Сталина подъезжал к зданию Министерства сельского хозяйства на перекрестке Садового кольца и Орликова переулка, подгадывая к концу каждого заседания сессии. По лестнице сбегал вниз какой-то человек, рывком открывал заднюю дверь лимузина, и машина срывалась с места, увозя человека на доклад куда-то в сторону Кремля. Уже было сказано, что каждый день вечером Столетов появлялся в кабинете Маленкова и лично докладывал новому Секретарю ЦК о главных событиях дня. В "Правде" каждый день появлялось информационное сообщение о результатах предыдущего дня, а за главным рупором властей следили по всей стране.

О том, как было налажено ознакомление Маленкова с тем, что происходит на сессии, и как высшие чины аппарата ЦК рвались показать себя сражающимися с врагами и заработать политический капиталец, можно судить по одному из таких донесений, находящихся в архиве (бывшем центральном партийном архиве). Оно касалось выступления 4 августа академика Б.М.Завадовского, защищавшего генетику. В тот же день Д.Шепилов доносил Маленкову (прилагая выписку из речи Завадовского и уже добытую справку о нем, подписанную зам. зав. сектором науки Е.Городецким):

"Направляю Вам выписку из речи академика Б. Завадовского...

В связи с тем, что выступление... носит явно провокационный характер, и в своих попытках спасти потерпевшее полное банкротство вейсманистское направление в биологии Б.Завадовский не гнушается явно недостойного ученого средствами -- прощу Вас рассмотреть вопрос о возможности специального заявления на сессии, в котором была бы дана должная оценка поступка Б.Завадовского.

Конкретно возможна одна из следующих мер:

1. Мое краткое выступление на сессии с заявлением по поводу выступления Завадовского;

2. Мое подробное выступление на сессии... т. к. общими вопросами генетики я занимался ранее на протяжении ряда лет и вернулся к ним снова в последние два месяца, такое выступление вполне может подготовлено к 5 августа;

3. Если будет признано нецелесообразным мое выступление на сессии, соответствующее заявление о приемах т. Завадовского можно было поручить председательствующему на сессии т. Лобанову.

Прошу Ваших указаний. Д.Шепилов." (127)

Донесение Шепилова в тот же вечер было прочитано Маленковым, на нем появились подписи ознакомленного с донесением Суслова и еще двоих аппаратчиков. Выступить Шепилову не дали, его боссы желали сохранить на сессии видимость нормальной дискуссии, и партийный топор показывать было рано.

Но уже через два дня после окончания сессии -- 9 августа -- под председательством Маленкова прошло заседание Оргбюро ЦК партии, на котором были разобраны итоги сессии и приняты решения о том, как изменить работу научно-исследовательских учреждений по всей стране, как обеспечить прекращение издания книг и статей генетического направления и как добиться того, чтобы только труды мичуринцев попадали к читателям с этой поры. Было решено, что все сообщения из разных ведомств о разгроме генетики должны отныне поступать лично товарищу Маленкову.

На этом заседании были приняты первые решения по кадровым вопросам, оформленные в тот же день как решения Политбюро ЦК КПСС (128). На всех из них расписался Сталин, на части была проставлена подпись Молотова, на части расписались другие члены Политбюро и/или личный помощник Сталина Поскребышев. Немчинов был снят с поста директора Тимирязевской академии и заменен Столетовым, Жебрак был освобожден от заведования кафедрой генетики, а на его место Политбюро ЦК ВКП(б) назначило Лысенко (129), Шмальгаузен и Юдинцев был уволены из МГУ, вместо них на обе должности сразу был назначен Презент (130). На следующий день Оргбюро было собрано снова, чтобы продолжить избиение кадров генетиков.

Длинное и казенное название одного пункта в повестке дня Оргбюро от 9 августа 1948 г. звучало так: "О мероприятиях по перестройке работы научных учреждений, кафедр, издательств и журналов в области биологии и укреплении этих участков квалифицированными кадрами -- мичуринцев" (131). Решения по этим вопросам были выписаны с надлежащей пунктуальностью на двух страницах (132). Министра Кафтанова обязывали представить предложения о том, кого надлежало уволить с кафедр вузов, министра Бенедиктова об увольнениях, но уже из научных институтов, от директора Объединения государственных книжно-журнальных издательств (ОГИЗ) Ревина и директора Сельхозгиза Абросимова потребовали дать предложения по исключению из планов издания книг и журналов, более не нужных и вредных, и предложения об издании работ, написанных "сторонниками советской агробиологической науки мичуринского направления". Отделу пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) было приказано координировать все действия. Уничтожение коммунистами великой науки и истребление выдающихся ученых должно было пройти быстро и во всех сферах, имевших хоть какое-то отношение к биологии, агрономии, медицине. Сроки для всей работы были сведены (как во время фронтовых действий!) до минимума, всем министрам и всем издателям нужно было представить в ЦК исчерпывающие сведения и планы в 3-х дневный срок!

Однако сроки были выдержаны далеко не всеми. Руководители издательств действительно отчитались через два дня (по их новым планам предстояло напечатать миллионными тиражами труды Лысенко и других мичуринцев /133/). У сельскохозяйственного министра Бенедиктова была в разгаре уборочная страда, и он подать отчеты и предложения не торопился. Министр образования Кафтанов отгуливал положенный ему отпуск, а без него никто всерьез делом мичуринского направления заниматься не хотел, поэтому кто-то соорудил для отдыхающего начальника длиннющую справку обо всем на свете, но без конкретных шагов на будущее. Министр под ней подписался, и справка на 4-х страницах ушла на имя Секретаря ЦК Маленкова (134). В этом документе критиковали выдающихся советских ученых и бичевали себя за былые промахи в запоздалом их истреблении (этот прием коммунисты называли "наведением самокритики"). Снова были опозорены имена Н.И.Вавилова и Н.К.Кольцова. Рассадниками морганизма-менделизма-вейсманизма были названы Тимирязевская академия, Московский, Ленинградский и Харьковский университеты, в которых работали "сторонники реакционно-формальной теории в биологии". Поименно были названы Немчинов, Жебрак, "яростный противник мичуринского учения... недавно умерший Лисицын", Борисенко, Парамонов, Жуковский, Шмальгаузен, Серебровский (в скобках было добавлено "умер недавно"), Завадовский, Юдинцев, Сабинин и другие. Из Харьковского университета были названы трое -- Поляков, Петров и Эфроимсон. Особо досталось В.П.Эфроимсону:

"Преподаватель Эфроимсон (до этого репрессированный за антисоветскую деятельность) перевел статью невозвращенца-белоэмигранта, реакционного биолога-морганиста Добржанского, в которой последний клеветал на советское государство и мичуринскую биологию. Эту статью Эфроимсон распространял среди работников кафедр и студентов. Министерство высшего образования сняло с работы декана факультета, преподавателя Эфроимсона с запрещением вести ему преподавательскую работу в вузах... т. Ю.Жданов встал на защиту профессора Харьковского университета антимичуринца Полякова и настоял на отмене приказа Министерства об освобождении Полякова от работы..." (135).

Владимир Павлович Эфроимсон после окончания Московского университета быстро приобрел известность в генетических кругах своими работами, особенно по генетике человека (в 1978 году в журнале "Генетика" было сказано:

"В 1932 году он впервые в мире сформулировал применительно к человеку исключи-тельно важный принцип равновесия между мутационным процессом и отбором как основу для расчета частоты мутирования" /136/),

но в конце 1932 года за смелое заявление по поводу осуществленных в том году арестов интеллигентов его также арестовали и осудили. Освобожден он был в 1935 году. В 1947 году Эфроимсон завершил работу над докторской диссертацией и защитил ее. Высшая Аттестационная Комиссия (ВАК) присудила ему степень доктора биологических наук, но после таких заявлений Кафтанова уже в декабре 1948 года в журнале "Вестник высшей школы" было напечатано следующее:

"В.П.Эфроимсон известен как ярый противник передовой мичуринской биологической науки; его диссертация, построенная на позициях вейсманизма, антинаучна и бесполезна... Экспертная комиссия ВАК оценила работу В.П.Эфроимсона как выдающийся научный труд и рекомендовала автора к утверждению в ученой степени доктора биологических наук" (137).

ВАК отменила свое же решение о присуждении ему степени доктора наук. 11 мая 1949 года он был вторично арестован (приговор гласил, что его осудили по статье 35 -- "социально опасный элемент")15 и отправлен в лагерь под Джезказган. (В декабре 2000 года сын Лысенко Олег, выступая по российскому телевидению в программе "Большие родители", не нашел ничего лучшего, как обвинить Эфроимсона в том, что тот нечестно выступал против его отца и распространял о нем якобы неправду, однако почему-то Олег Трофимович не сказал, что за эти "выступления" и за несогласия с взглядами его отца выдающемуся советскому генетику Эфроимсону пришлось отсидеть еще один срок в лагере строгого режима /138/).

Как уже было сказано, сам министр высшего образования Кафтанов в это время находился в отпуске, поэтому поспеть за решениями Политбюро ЦК он не мог. Но, вернувшись в Москву, надо было проявлять себя хоть задним числом, и он стал ревностно это делать, начал строчить одно за другим длинные послания Маленкову с осуждениями в адрес каждого упомянутого в постановлениях Политбюро ученого. Всех их по приказу Политбюро уволили, трудовые книжки им уже в отделах кадров вручили, но Кафтанов теперь, будто не зная этого, предлагал отстранить уволенных от преподавания, заведования кафедрами, лабораториями и научными станциями. То, что он посылал свои письма вдогонку за совершившимися актами партийного начальства, видимо, никого не коробило. Все письма оказались в надлежащем порядке подколоты к уже состоявшимся решениям, как будто и впрямь партийные начальники обосновывали свои решения на основании этого предложения.

11 августа на заседании Секретариата ЦК партии был пересмотрен состав Комитета по присуждению Сталинских премий. Все биологи, в чем-либо заподозренные, были из него выведены, а на их место ввели лысенковцев. На этом же заседании Сельхозгизу было предложено в трехдневный срок издать отдельной брошюрой доклад Лысенко на сессии ВАСХНИЛ тиражом 300 тысяч экземпляров и толстенную книгу так называемого стенографического отчета сессии тиражом 200 тысяч экземпляров. Становилось всё очевиднее, что вопрос о судьбе лысенкоистов стал для партийного руководства страны центральным и затмил все остальные проблемы страны.

В эти дни особенно старательно работал руководитель Агитпропа ЦК Шепилов. 10 августа он передал Маленкову огромный документ, в котором информировал о якобы имеющихся серьезных недостатках в работе биологических учреждений Академии наук СССР (140). Критике были подвергнуты работы Дубинина, Рапопорта, Астаурова, Жебрака, Орбели, директора Ботанического института Шишкина, и были предложены организационные изменения в руководстве академией, закрытие ряда лабораторий и увольнение научных сотрудников (141). Затем вместе со своим заместителем Л.Ильичевым 14 августа Шепилов подготовил Маленкову длинное послание о состоянии дел с изданием биологической литературы (142). Особенный гнев партийцев был обращен на работу Издательства Иностранной Литературы, созданного и курировавшегося А.А.Ждановым. "Совершенно нетерпимая обстановка сложилась в биологической редакции" этого издательства, докладывали Шепилов и Ильичев (143), перечисляя "пять книг по вопросам генетики", принадлежащих китам биологии на Западе и изданных в переводе на русский язык за последних полтора года (Шредингера, Уоддингтона, Майра (названного Майером), Симпсона и Флоркена). Беспредельное возмущение вызвало у них желание этой редакции издать на русском языке ставшую классической книгу Ф.Г.Добржанского "Генетика и происхождение видов". Шепилов и Ильичев предлагали Маленкову уволить из этого издательства редактора В.В.Алпатова и его заместителя В.Ф.Мирека, заместив их "последовательным мичуринцем Глущенко", убрать из "научно-редакционного совета Госиноиздата профессоров Н.П.Дубинина и П.М.Жуковского" (144), предлагали освободить о Перечисленные здесь увольнения и замещения были только началом тотальной кампании по устранению инакомыслящих. Решение ЦК партии о допустимости отныне только одного направления в биологии развязало руки для расправы со всеми учеными, на любых уровнях. Все, кто раньше был отмечен лысенковцами как явные или потенциальные их противники, получали кличку "вейсманисты-менделисты-морганисты". Наиболее грамотных и творческих специалистов начали вызывать по всей стране в партийные бюро и комитеты, где от них требовали покаяться в ошибках и отказаться от прежних взглядов. Тех, кто соглашался на эти требования, выставляли на прошедших повсюду собраниях на общее обозрение, их называли врагами науки и под улюлюкание лысенковской толпы и примкнувших к ним повсюду самых ничтожных, но и самых горластых "середнячков в науке" заставляли каяться публично и самобичеваться. Тех, кто этого не делал, гнали из научных учреждений. (Впрочем, самых заметных специалистов часто изгоняли и после публичной экзекуции; счеты сводили, что называется, по-черному).

Труднее всего было руководителям: кары следовали по возрастающей в зависимости от ранга должности. Если простые научные сотрудники с покладистым характером могли отделаться относительно легким испугом, то руководителям выкручивали руки бесцеремонно, не щадили ни больных, ни стариков, ни героев войны.

На периферии масштаб проработок и изощренность моральных пыток был тем сильнее, чем дальше было от центра. Но и здесь направляющая рука Москвы была очевидна. 28 августа Л.Ильичев и вернувшийся из отпуска Ю.А.Жданов обратились к Маленкову с просьбой командировать проверенных товарищей "для ознакомления научных работников периферии с решениями сессии ВАСХНИЛ, для выяснения состояния биологической науки на местах, а также для оказания помощи местным партийным организациям в развитии мичуринского направления в биологии" (147). Показательно, что местами их командировок были указаны не научные организации, как говорилось в преамбуле, а республиканские и областные партийные комитеты. Самые близкие сотрудники Лысенко, такие как Глущенко, Кушнер и Е.Н.Тараканов попали в список. Маленков единолично этот вопрос решать не стал. На обращении стоит его надпись цветным карандашом "На Секретариат. 30. VIII. Г.М.". Секретариат нужное решение принял, но это была на самом деле проформа, так как Глущенко выехал в столицу Украины уже 28 августа, а с 30 августа по 2 сентября в Киеве провели республиканское совещание (148). Вводные доклады сделали И.Е.Глущенко и М.А.Ольшанский. Затем по одному на сцену вызывали генетиков, и те под перекрестным огнем вопрошавших (вся лысенковская братия из Одессы и их сторонники из других городов понаехали и дружно, заражая грязной энергией один другого, -- работали) должны были признавать ошибки.

Бывший студент С.С.Четверикова и его ученик Сергей Михайлович Гершензон, казалось бы, сделал всё, что он него потребовали (признал вредной свою прежнюю научную деятельность, осудил учителей, заявил о полном отречении от своей научной позиции). Осуждая Кольцова, Серебровского, Дубинина, Вавилова, Гершензон старательно оговаривал и себя:

"... я в своих работах стоял на неверных, антинаучных, формальногенетических позициях, справедливо осужденных в докладе акад. Лысенко... я исходил при этом из вполне ошибочных допущений.

... Я всегда высоко ценил работы Мичурина и Лысенко, но в то же время... я извращал самую суть мичуринского учения...

Менделистско-морганистские ошибки, которые есть в моей работе, объясняются тем, что я недостаточно глубоко овладел марксистской методологией, недостаточно изучил труды классиков марксизма -- Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, недостаточно изучил работы Мичурина и Лысенко, и именно поэтому в моих работах была проявлена одна из худших форм преклонения перед буржуазной культурой, что заключалось в принятии и поддержке реакционных идей, импортированных к нам с Запада в виде менделизма-морганизма" (149).

Возможно, Гершензону и многим другим его коллегам казалось тогда, что лысенкоизм утвержден в советской науке навечно, во всяком случае в течение их жизни он поколеблен не будет, и поэтому они брали на себя обязательство никогда больше в жизни к генетике не возвращаться. Нельзя ни на минуту до-пустить мысль, что они делали это искренне, что глаза их, затуманенные прежде зарубежным дурманом, вдруг раскрылись навстречу правде. Да и двух десятилетий не прошло, как все они вернулись к нормальным генетическим исследованиям. Пока же Гершензон произносил такие слова:

"... Я заявляю о своем полном отречении от формальной генетики, от менделистско-морганистского мировоззрения и безраздельно перехожу на позиции мичуринской науки. Я осознаю, что одной словесной декларации недостаточно. Все свои силы и знания в процессе дальнейшей работы я посвящу разоблачению лженаучности и реакционности морганизма-менделизма, беззаветному служению советской агробиологической науке" (150).

Но и после такого заявления его принялся добивать Ольшанский, обвинивший Гершензона в том, что в его работах была не мешанина разных взглядов, как пытался представить Гершензон, а "последовательный вейсманизм".

Конечно, очень тяжелым было положение членов партии. От них по партийной линии требовали непременного покаяния и отказа от прежних взглядов. Иначе с партией пришлось бы проститься не по своей воле, а там еще неизвестно, не замаячила ли бы перспектива лагерей и тюрем. Подавляющее большинство пошло по пути вынужденного признания ошибок. Так, 15 августа в "Правде" было напечатано письмо Жебрака, датированное 9 августа (151). Антон Романович писал:

"До тех пор пока нашей партией признавались оба направления в советской генетике... я настойчиво отстаивал свои взгляды, которые по частным вопросам расходились со взглядами акад. Лысенко. Но теперь... я, как член партии, не считаю для себя возможным оставаться на тех позициях, которые признаны ошибочными Центральным Комитетом нашей партии" (152).

Естественно, от научного работника такого ранга как Жебрак, одного лишь согласия с линией ЦК партии было мало. Это он хорошо понимал, поэтому постарался провести дальше в письме три линии: /1/ признать ошибочность взглядов Вейсмана, сославшись также на ряд цитат из своих работ по этому вопросу; /2/ показать, что в своих экспериментах он только и занимался тем, что пытался изменять гены разными воздействиями, а, значит, не был сторонником неизменности генов ("я стремился и стремлюсь осуществлять девиз Мичурина: "Не ждать милостей от природы: взять их у нее -- наша задача", и девиз Маркса: "не только объяснять мир, но и переделывать его"") и /3/ отметить получение им перспективных для селекции линий пшениц. Иными словами, он не осуждал людей, не бичевал себя, не распинался о том, как он в жизни ошибался, и уж, разумеется, ни на кого своих ошибок не сваливал. Он повторил в конце письма еще раз:

"... я, как член партии и ученый из народа, не хочу, чтобы меня считали отщепенцем, не хочу быть в стороне от выполнения благородных задач ученых своей Родины. Я хочу работать в рамках того направления, которое признается передовым в нашей стране, и теми методами, которые предложены Тимирязевым и Мичуриным" (153).

Это заявление не удовлетворило руководящих товарищей. Под ним было напечатано почти такое же по размеру заявление "От редакции", в котором прежде всего было сделано важнейшее уточнение: было сказано, что Жебрак ошибается, когда упоминает о будто бы имевшем место признании партией двух направлений в генетике. Редколлегия газеты -- органа ЦК партии объявляла, что партией признавалось и признается только мичуринское учение. Затем было заявлено о пяти неверных утверждениях Жебрака: фальшивым названо заявление Жебрака о его расхождениях с Вейсманом; неискренним было названо признание им Мичурина; отмечалось, что "у проф. А.Р.Жебрака имеется тенденция противопоставить учение И.В.Мичурина работам академика Т.Д.Лысенко и других мичуринцев" (154).

Слова Жебрака о положительных результатах его работ с пшеницей были расценены как хвастливые и сами достижения обозваны "мнимыми". Заканчивался весь этот разнос тем, что редакция приняла заявление Жебрака "к сведению, а последующая работа профессора А.Р.Жебрака покажет, насколько это заявление является искренним". Ждать чего-либо хорошего после такой реакции было нечего.

Редакция главной партийной газеты выдавала этот грубый отзыв за свое мнение. На самом же деле письма двух академиков -- А.Р.Жебрака и Б.М.Завадовского -- перед их публикацией -- были направлены на рассмотрение Лысенко. Он ответил в ЦК резко отрицательным отзывом, особо указывая на то, что оба ученых не принесли извинений ему лично, не раскаялись и не поклялись служить делу мичуринцев:

"...раньше [они] высмеивали учение Мичурина, теперь же почувствовали, что выступать прямо против учения Мичурина неудобно.

Поэтому они делают все, лишь бы доказать, что их менделевско-моргановские взгляды не расходятся с учением Мичурина. Учение Мичурина хотят подогнать под менделизм-морганизм...

В заявлениях прямо не говорится, что они не согласны с работами Лысенко, но в этих же заявлениях и не указывается, что они согласны с моими работами.

Тт. Жебрак и Завадовский замалчивают коренной вопрос наших разногласий -- наследование растениями и животными приобретенных под действием условий жизни свойств и признаков.

Простите за нескромное письмо, но я считал своим долгом для пользы дела развития мичуринского учения об этом сказать" (155).

Это мнение Лысенко, отправленное 14 августа в ЦК партии Шепилову и редактору "Правды" П.Н.Поспелову и решило судьбу ученых. Уже на следующий день "Правда" разразилась изложенным выше разносом Жебрака. Он оставался после этого долгое время безработным.

Решение Политбюро ЦК ВКП(б) об увольнении Немчинова и Жебрака и их замене Столетовым и Лысенко, как было указано, предшествовали приказу министра высшего образования СССР С.В.Кафтанова (156), поэтому приказ о снятии их с работы был только формальностью для вида. Такой же формальностью было решение нового директора Столетова о закрытии жебраковской лаборатории (157). Жебрак все-таки не оставлял надежды сохранить работу. Он написал прочувствованное письмо лично Сталину (158), добавив к нему письмо секретарю Сталина Поскребышеву с просьбой "доложить товарищу Сталину мое письмо" и передал его в секретариат ЦК 3 сентября (159). Поскребышев письмо просмотрел, отчеркнул на нем три параграфа, в которых Жебрак объяснял, на каких проблемах он хотел бы сосредоточиться ("на выведении неполегаюших сортов озимой пшеницы, хорошо пригодных для выращивания на высоком агротехническом фоне и для комбайновой уборки", "мне удалось создать совершенно новые типы пшеницы -- этой важнейшей культуры земли", "я очень прошу, ...чтобы мне предоставили возможность продолжать научную работу в Тимирязевской с.х. академии"). Однако неизвестно, было ли письмо показано Сталину, потому что на углу письма Поскребышев написал направление "Тов. Маленкову", однако Маленков спустил письмо Жебрака (и одновременно краткое письмо Дубинина на имя Сталина) на рассмотрение двух чиновников -- министра с.х. Бенедиктова и зав. сельхозотделом ЦК А.И.Козлова (160). Козлов с ответом не задержался. Ответ был простым:

"Сельхозотдел ЦК ВКП(б) считает нецелесообразным продолжить профессору Жебраку работу и сохранить за ним полевую базу и лабораторию в ТСХА..." (161).

К мнению партийного начальника, разумеется, присоединился и Бенедиктов, который только летом этого же года осмотрел посевы пшениц Жебрака и дал им высокую оценку16.

Иосиф Абрамович Рапопорт, тоже член партии, решил поступить иначе. После партийного собрания, принявшего решение об исключении его из партии, он не стал бороться за сохранение членства в партии, а явился в райком и выложил партбилет на стол17. .

Полоса массовых увольнений прокатилась по всем университетам, по большинству сельскохозяйственных, медицинских, педагогических, лесных, пищевых и других вузов, по многим научным учреждениям. Всего было уволено в стране около трех тысяч ученых-биологов (163). Это была настоящая эпидемия варварских гонений на науку. Русская генетика, давшая образцы великолепных исследований, признанных во всем мире, прекратила свое существование. Над биологическими науками опустилась черная ночь. Никто в то время не мог знать, как долго эта ночь продлится, хватит ли жизни, чтобы дождаться рассвета. Находились люди даже среди проницательных ученых, которые считали, что пройдет много десятилетий, прежде чем развеется кошмар этой вальпургиевой ночи.

Газеты и журналы наполнились статьями, изобличающими врагов "настоящей" науки. Отовсюду, начиная с центра и до самых далеких окраин, маленьких селекционных станций, сортоучастков, станций защиты растений и тому подобных учреждений, всех честных, сколько-нибудь самостоятельных научных сотрудников методично изгоняли и заменяли разом всплывшими наверх "сторонниками мичуринского учения".

24 августа началось расширенное заседание Президиума Академии наук СССР. До того, как президент АН СССР академик Сергей Иванович Вавилов -- физик по специальности, открыл прения, все будущие организационные и кадровые изменения были уже предопределены Центральным Комитетом партии. Напомню, что еще 10 августа Д.Шепилов в упоминавшемся выше письме Маленкову, разосланном также в Оргбюро ЦК партии и трем секретарям ЦК партии, перечислил предложения об увольнениях ведущих руководителей институтов, лабораторий и отделов, которые теперь предстояло провести на заседаниях Президиума АН СССР и дал партийную оценку руководству академии:

"Прикрываясь флагом "объективного" отношения к двум направлениям в биологической науке, Президиум Академии Наук и руководство биологического отделения фактически поощряли и поддерживали одно направление -- вейсманистско-моргановское и всячески третировали и ограничивали мичуринское направление" (164).

Теперь Президиум должен был выдать решения как бы за собственные (165). С.И.Вавилов, который многократно пытался помочь генетикам, оказался сам по партийным нажимом и вынужден был говорить вещи, в какие он, образованнейший физик, разумеется не верил:

"В сложнейший вопрос о живом веществе непозволительно переносить до крайности упрощенные физические и механические представления о строении и функции изолированных молекул" (166).

Теперь, продолжал Вавилов,

"Речь идет не о дискуссии... Нужно также, как и всюду, на биологическом участке научной работы искоренить раболепие и низкопоклонство перед заграницей" (167).

И, давая ясно понять, в каком ключе должно пойти обсуждение дел в биологи-ческой науке и биологических учреждениях, Вавилов озвучил партийное требование:

"обязанность Президиума укрепить работу руководства Отделения биологических наук и создать благоприятные условия для развития Института генетики, руководимого академиком Лысенко... Необходимо реорганизовать работу Института эволюционной морфологии и Института цитологии, гистологии и эмбриологии" (168).

Вслед за Вавиловым с отчетным докладом выступил академик-секретарь Отделения биологических наук, крупнейший советский физиолог Леон Абгарович Орбели, судьба которого была уже предрешена. Однако академик-секретарь нашел в себе силы сделать спокойный уравновешенный доклад о положении в биологических учреждениях Академии Наук.

Но это только подлило масла в огонь азарта расправы. Тон последующих выступлений задали не ученые, а министры, пришедшие на заседание -- высшего образования (С.В.Кафтанов), совхозов (Н.А.Скворцов), сельского хозяйства СССР (И.А.Бенедиктов). Лексикон Кафтанова и Скворцова был наиболее насыщен крепкими выражениями. Так, Скворцов говорил:

"...наши ученые... обязаны, как указывал товарищ Жданов в докладе о журналах "Звезда" и "Ленинград", не только "отвечать ударом на удар", борясь против этой гнусной клеветы и нападок на нашу советскую культуру, на социализм, но и смело бичевать и нападать на буржуазную культуру, находящуюся в состоянии маразма и растления" (169).

Кафтанов был убежден, что "та борьба, которую вели мичуринцы... имела огромное научное идейное и политическое значение, ибо они отстаивали марксистско-ленинское мировоззрение ..." (170),

и характеризовал генетиков как прислужников буржуазии и прежде всего американского империализма:

"Не случайно Америка, которая и сейчас является средоточием всего реакционного... оказалась и цитаделью реакционных воззрений в биологии... в этой стране фашиствующие ученые... клевещут на нашу страну, на наш народ, на наш государственный строй и поносят имена крупнейших деятелей нашей прогрессивной биологической науки -- Тимирязева, Мичурина, Лысенко... Из подворотни американского империализма высунули голову и клевещут на СССР и мичуринскую биологическую науку и такие отъявленные враги нашей Родины, как белоэмигранты Добжанский, Тимофеев-Ресовский18 и другие, которые из кожи вон лезут, чтобы выслужиться перед американскими хозяевами... К нашему сожалению, им вторят такие трубадуры менделизма-морганизма, как Жебрак, Дубинин, Навашин, Шмальгаузен и другие, а Академия наук СССР, которая является штабом советской науки, и Отделение биологических Наук Академии давали им полную возможность с трибуны институтов и журналов Академии наук поливать грязью академика Лысенко и его учеников, поносить прогрессивную, передовую мичуринскую биологическую науку... Не только говорить, -- кричать надо о тех нетерпимых недостатках, которые имели место в работе многих биологических учреждений Академии Наук" (171).

Профессиональный интерес генетиков к исследованию законов наследственности рассматривался теперь всеми -- и высшими чиновниками сталинского государственного аппарата и ближайшими к Лысенко людьми только сквозь призму партийных решений.

Нуждин, в будущем заместитель Лысенко на посту директора Института генетики АН СССР, следующим образом выражал этот настрой:

В одной из своих работ Ленин писал: "...о б щ е с т в е н н о е положение профессоров в буржуазном обществе таково, что пускают на эту должность только тех, кто продает науку на службу интересам капитала, только тех, кто соглашается против социалистов говорить самый невероятный вздор, бессовестнейшие нелепости и чепуху. Буржуазия все это простит профессорам, лишь бы они занимались "уничтожением социализма"...". В этом причина того, что при всей своей практической бесплодности менделизм-морганизм все еще широко распространен за рубежом" (172).

Член-корреспондент АН СССР Х.С.Коштоянц, сам того не желая, очень точно характеризовал корни, взрастившие древо лысенкоизма:

"Советский ученый прежде всего должен исходить из морали государства, из морали народа. И с этой, основной для нас, точки зрения я должен сказать, что тот вред, который нанесен вейсманизмом-морганизмом на службе сил, враждебных всему прогрессивному и передовому, не может быть искуплен никакой, маленькой, случайной пользой" (173).

А бывший "специальный аспирант" Лысенко, вместе с ним переехавший в Москву, Глущенко с гневом называл имена основателей советской генетической школы -- Филипченко, Кольцова и Серебровского. Последний из упомянутых лишь незадолго до этого скончался, и Глущенко говорил о его учениках:

"Они еще вчера у гроба евгениста Серебровского поклялись высоко держать знамя и продолжать традиции отцов" (174).

Другой лысенкоист -- в то время заместитель директора Института биохимии АН СССР доктор биологических наук Н.М.Сисакян19 также распинался на темы высокой моральной силы сторонников Лысенко и аморальности генетиков:

"Сегодня всем ясно, что цели мичуринцев... благородны и вполне соответствуют духу и чаяниям великих ученых нашего народа... стремления же антимичуринцев диаметрально противоположны и совпадают с чаяниями самых реакционных представителей зарубежной биологии" (178).

В заключительный день прений в Академии наук еще раз выступил Л.А.Орбели. События развивались таким образом, что он решил отказаться от борьбы, отмежевался от генетики:

"Я никогда не разделял взгляда на ненаследуемость приобретенных признаков, я не признавал исключительной связи наследования с хромосомами, не разделял никогда представления о неизменности и неизменяемости генов" (179).

Он отмежевался также от тех, кого раньше хвалил (в частности, от С.Н.Давиденкова, к книге которого о генетических основах неврологии сделал хвалебное предисловие: теперь Орбели уверял собравшихся, что даже не прочел книгу толком, а некоторые главы -- и в руки не брал). Его принудили подать заявление о собственном желании уйти с должности академика-секретаря Отделения биологических наук:

"Считаю необходимым добавить, что я прошу и Президиум Академии наук и наши правительственные органы, и Центральный Комитет партии не рассматривать мое заявление как попытку уйти от дел... Вместе с тем я должен подчеркнуть, что этот мой уход не должен рассматриваться как какой-либо протест против того поворота, который сейчас совершается. Наоборот, этому повороту я полностью сочувствую. Я рад, что, наконец, прекращается та бесконечная возня, которую мы должны были переживать в Отделении биологических наук и которая мешала спокойной работе и спокойному развитию наших научных достижений" (180).

На заключительном заседании 26 августа С.И.Вавилов еще раз ясно сказал о той идейной платформе, которая послужила базисом для политической оценки положения в биологии. Он подтвердил правомочность деления экспериментальных наук на буржуазные и пролетарские, повторил тезис о партийности в науке. Вместе с приматом практицизма это деление помогало предопределить победу лысенкоистов и поощряло их на вполне определенный стиль дискуссий, на соответственную норму реакции.

"Советское естествознание, -- говорил С.И.Вавилов, -- конечно, использует многие законы и методы, которые вошли и будут входить в буржуазное естествознание. Но нашу науку, науку социалистической страны, идущей к коммунизму, отделяет от буржуазной науки пропасть совсем иной идеологии, пропасть совсем иной задачи, стоящей перед нами, -- задачи всемерной службы народу, его запросам, его практике, его нуждам" (/181/, выделено мной -- В.С.].

Кому-кому, а младшему брату Н.И.Вавилова были хорошо известны значение и сила науки генетики. Но, будучи поставленным в особые условия, ему не оставалось ничего иного, как пойти дальше многих в критике генетики:

"Биологическое направление становилось базой фашизма. С разрешения и одобрения Академии и Отделения биологических наук в лабораториях Дубинина, Шмальгаузена и других названная идеология была положена в основу экспериментальной работы" (182).

Столь же понятно, почему ему пришлось от своего имени озвучить организационные предложения, принятые Центральным Комитетом партии (183). Заканчивая заседание, С.И.Вавилов сказал:

"Товарищи! Расходясь после этих важных обсуждений и решений, мы не можем не вспомнить того человека, зоркий глаз и гений которого исправляют наши ошибки на всех путях -- в области политической, экономической жизни и в области науки. Я говорю, товарищи, об Иосифе Виссарионовиче Сталине (Бурные аплодисменты. Все встают)... Да здравствует товарищ Сталин! (Бурные, долго не смолкающие аплодисменты, переходящие в овацию в честь товарища Сталина) (184).

Принятое Президиумом Академии наук СССР постановление полностью содержало пункты партийного решения. Оно гласило:

1. Освободить академика Л.А.Орбели от обязанности академика-секретаря Отделения биологических наук... Ввести в состав Бюро Отделения академика Т.Д.Лысенко.

2. Освободить академика И.И.Шмальгаузена от обязанностей директора Института эволюционной морфологии животных имени А.Н.Северцова.

3. Упразднить в Институте цитологии, гистологии и эмбриологии Лабораторию цитогенетики, возглавляемую членом-корреспондентом Дубининым.

... Закрыть в том же Институте лабораторию ботанической цитологии... Ликвидировать... лабораторию феногенеза ..." (185).

На улицу было выброшено много выдающихся ученых из институтов Академии наук, их учеников и последователей. В опубликованном после заседания Президиума АН СССР отчете были приведены слова ученого секретаря Отделения биологических наук Р.Л.Дозорцевой (жены Н.И.Нуждина):

"Необходимо пересмотреть не только те учреждения, где сконцентрированы гнезда формалистов, но и выявить отдельных морганистов, рассеянных по всем учреждениям Отделения биологических наук" (186).

Об этой ВЫДАЮЩЕЙСЯ победе над "реакционными идеалистами" была оповещена вся страна (187).

28 августа 1948 года газета "Правда" сообщила, что Министерство высшего образования СССР предпринимает широкие санкции против ученых. Министр Кафтанов призвал к скорейшей расправе со всеми, кто нес студентам слово о живой науке -- генетике. Но ко дню публикации в "Правде" отчета о докладе Кафтанова сотни крупнейших вузовских ученых уже были изгнаны из вузов страны. Помимо уже упомянутых в решении Политбюро ЦК Шмальгаузена и Юдинцева, приказом Кафтанова от 23 августа (188) из МГУ уволили заведующих кафедрами профессоров М.М.Завадовского и Д.А.Сабинина, доцентов С.И.Алиханяна (покаяние на сессии ВАСХНИЛ и призыв к дезертирству, обращенный к другим генетикам, не помог), А.Зеликмана, Б.И.Бермана, Н.И.Шапиро, ассистента Р.Б.Хесина-Лурье; из Ленинградского университета -- профессора Ю.И.Полянского (работавшего тогда проректором ЛГУ), декана биофака М.Е.Лобашева, профессора П.Г.Светлова, доцента Д.А.Носкова; из Горьковского университета -- профессора С.С.Четверикова. В списке уволенных были имена крупных ученых из Харьковского, Воронежского, Киевского, Саратовского, Тбилисского университетов. В том же месяце были изданы приказы об увольнениях из сельскохозяйственных, зоотехнических и ветеринарных институтов. Большинство изгнанных длительное время не могли найти работу в научных учреждениях, часть ученых (из перечисленных мною, например, Н.И.Шапиро) были вынуждены пойти работать в лаборатории лысенкоистов, многие (в частности, Р.Б.Хесин20) предпочли сменить специальность.

Приняв постановление об увольнениях с работы ведущих ученых и рассмотрев персонально каждую из кандидатур, Политбюро ЦК партии и секретари ЦК не ослабили контроль за академией и судьбой уволенных ученых. Теперь надо было проследить, чтобы ни один их наказанных не улизнул из-под контроля и не вернулся под любым прикрытием к работе в запрещенной генетике. 13 сентября 1948 года академик-секретарь АН СССР Н.Г.Бруевич направил письмо Секретарю ЦК партии Маленкову, в котором сначала излагал просьбу президента академии С.И.Вавилова о включении снятого с поста академика-секретаря Отделения Биологических наук Л.А.Орбели в состав членов Президиума АН СССР, а ниже давал понять, что сам он эту просьбу не поддерживает (188а). Трехзвездный генерал медицинской службы Орбели за долгий срок пребывания в начальственных должностях ничем зазорным себя не запятнал, его научные заслуги высоко ценили ученые. Единственный грех Орбели заключался в том, что он -- не сторонник Лысенко. И вердикт ЦК партии был суровым. 15 сентября Маленков пишет резолюцию на письме из Академии наук: "На Секретариат". К письму была приложена справка Отдела пропаганды и агитации ЦК партии, подписанная А.Кузнецовым и Ю.Ждановым, что вопрос об Орбели "должен быть решен на общих основаниях" (188б). 13 декабря 1948 года Академию Наук извещают, что Секретариат ЦК партии просьбу Академии наук отклонил (188в). Но все-таки положение Орбели нельзя было даже отдаленно сравнить с положением ученых-генетиков, лишившихся работы.

30 ноября 1948 года тот же Бруевич направляет Шепилову документ с грифом "Секретно", в котором подробно объясняет, как АН СССР выполнила распоряжение партии и кого из ведущих ученых уволили с их работы (в приложенном списке фигурируют фамилии 36 ведущих биологов, работавших в московских и ленинградских институтах академии). Затем Бруевич просит партийные органы "дать указания соответствующим министерствам об использовании на работе вышеуказанных сотрудников" (188г). Правда, предложения о трудоустройстве касались лишь 19 из 36 поименованных ученых. Меры, которые академия предлагала применить к цвету советской науки иначе как драконовскими назвать нельзя: докторов наук и профессоров предлагали отправить трудиться, во-первых, не по специальности, а, во-вторых, подальше от Москвы -- в совхоз в Молдавии, в Карело-Финскую ССР, на Крымскую базу АН СССР, в Дагестан, на Дальневосточную и Сахалинскую базы АН, в колхозы и совхозы Министерства сельского хозяйства СССР, в психиатрическую больницу Минздрава СССР. Но и эти "индульгенции" советские инквизиторы были готовы дать только половине уволенных, остальным грозило тунеядство (а за ним маячили сроки и лагерное содержание).

ЦК партии рассмотрело это письмо-просьбу и утвердило предложения, но только в отношении пятнадцати из девятнадцати ученых (188д).

Из сельскохозяйственной и биологической науки эпидемия гонений перекинулась в область наук медицинских. 15 сентября газета "Медицинский работник" была целиком посвящена специальному расширенному заседанию Президиума Академии медицинских наук СССР, названному "Проблемы медицины в свете решений сессии ВАСХНИЛ". Заседания проходили два дня -- 9 и 10 сентября. Открывший прения Президент АМН СССР Н.Н.Аничков в присутствии высокого гостя -- Т.Д.Лысенко сказал:

"Товарищи, основные особенности науки в нашем обществе, как известно, заключаются в том, что она тесно связана с вопросами практики, с развитием советского государства, с делом строительства социализма" (191).

Исходя из этого постулата, он и просил собравшихся выступать21.

Обсуждение проблем медицины пошло по двум уже наезженным колеям: большая часть выступавших в жестких тонах осуждала идеологических диверсантов, а меньшая часть -- в вялых и безликих фразах "уклонялась" от резких осуждений, но фактически лишь помогала своей аморфностью усиливать "принципиальную" позицию жестких критиков. И лишь считанные единицы стояли незыблемо на своих позициях, ни от чего не отрекались и ничего не признавали в этой критике.

Клеймили больше всего (по иронии судьбы) даже не генетика, все-таки среди медиков их почти не было в те годы, а теоретика биологии, человека, не раз выступавшего с сомнениями в правоте генетических построений (правда, вполне корректными и позволительными для такого крупного ученого), -- Александра Гавриловича Гурвича, директора Института экспериментальной биологии. Нужно было кого-то бить, и нашли козла отпущения. Возможно, не последнюю роль в таком выборе именно Гурвича сыграли два обстоятельства. Во-первых, создатель теории биологического поля Гурвич был одним из наиболее авторитетных ученых-теоретиков в России первой половины XX века, но далеким от мичуринцев. Во-вторых, он считал, что может существовать и особая "жизненная сила" -- Гурвич был виталистом и за это уже не раз становился объектом нападок марксиствующих биологов (так, еще в 1926 году на него обратила свой гнев старая большевичка, совершенно безграмотная, но весьма воинственная О.Б.Лепешинская /193/, получившая, наконец-то, после сессии ВАСХНИЛ возможность для широкой пропаганды своих антинаучных взглядов).

Обвиняли в грубых ошибках и другого выдающегося сотрудника Института экспериментальной биологии -- профессора Леонида Яковлевича Бляхера, охаивали труды известного невропатолога Сергея Николаевича Давиденкова, использовавшего генетические подходы в описании болезней человека, и академика Орбели. Главный погромщик, выступивший на заседании, профессор И.И.Разенков, характеризуя как неверные работы этого всемирно известного ученого, требовал:

"Недопустимо, чтобы в Институте [эволюционной физиологии, директором которого был Л.А.Орбели -- В.С.] продолжали работать глашатаи моргановского направления" (194).

Многие из выступавших, те, кого раньше, по их мнению, "зажимали" ученые с "буржуазным" мировоззрением, теперь поняли, что настал час отмщения, -- и громили, что называется от души своих научных противников, требовали воздавать им "должное", заодно убрав из науки "рутинеров". Так, Лепешинская уверяла, что морганисты и их сторонники "ей и ряду других научных работников не только не создавали условий для творческих изысканий, но и мешали и третировали" (195).

М.М.Невядомский жаловался:

"Я в течение 30 лет доказываю, что раковая клетка является паразитическим микроорганизмом, она развивается эволюционным путем из тельца вируса... но в руководящих научных медицинских кругах замалчивается этот замечательный факт" (196).

(Нелепость "замечательного" факта, равно как и вненаучный характер аналогичных рассуждений Лепешинской о "превращении живого вещества в клетки", конечно, была ясна любому грамотному биологу, однако теперь можно было говорить всё, что угодно, _ час настал).

Заслуженные партийцы, проявившие себя еще в начале 30-х годов в Обществе биологов-марксистов, -- Б.П.Токин и Г.А.Баткис -- говорили о том, что все пробелы в работе медицинских учреждений -- не случайны, что они -- плод забвения заповедей марксизма-ленинизма, пренебрежения партийной идеологией.

"Это не случайно, -- твердил Баткис, -- ...разве не обязаны были работники института экспериментальной биологии заняться проблемами мичуринской эволюционной теории, ее специфическим приложением к медицине" (197),

видимо, не осознавая, что никакой мичуринской эволюционной теории просто не существует.

А старый ленинец, первый нарком здравоохранения в правительстве Ленина -- Н.А.Семашко, тоже с жаром выступивший в числе критиков антинаучных взглядов, шел еще дальше и квалифицировал вейсманистов-морганистов как страшных врагов человечества, приписывая им такое, что ни один генетик никогда не предлагал:

"Если ученый придает решающее значение генам, то... он признает биологический фатум. Это значит -- закрывайте родильные дома, свертывайте профилактическую сеть, ибо они помогают и поддерживают слабых "засоряющих" расу. Вот к каким зловещим практическим выводам может привести вейсманизм" (198).

Но нашлись ученые, кто не пожелал раскаяться и остался твердо стоять на научной платформе. Таких людей было немного, но они были.

"Я не согласен и не соглашусь с вашим мнением, -- возразил Лепешинской Д.Н.Насонов, -- что клетки могут возникать из... какого-то бесструктурного вещества" (199).

Бескомпромиссно выступил Г.Ф.Гаузе, который в эти годы был одним из руководителей советской программы по получению антибиотиков.

Заключая дискуссию, академик-секретарь АМН СССР проф. С.А.Саркисов с показным удовлетворением подчеркнул, что заседание "еще раз со всей силой продемонстрировало победу и торжество передового мичуринского учения над реакционным вейсманистско-морганистским направлением в биологии" (200),

призвав и дальше "настойчиво осуществлять принцип большевистской партийности в науке и бороться с проявлениями буржуазной идеологии -- аполитичностью, безыдейностью, объективизмом" (201).

Собравшиеся приняли приветственное письмо Сталину, в котором называли его "нашим любимым вождем и учителем", "мудрым", "родным", "корифеем" и уверяли, в полном объеме выполняя сверхзадачу, возложенную на себя:

"Всеми своими лучшими достижениями, всем своим поступательным движением вперед наша наука обязана Вам, дорогой Иосиф Виссарионович... Владимир Ильич и Вы, его великий преемник, открыли гениального ученого русского народа Мичурина и показали на примере его беззаветного научного труда на благо народа, каким должен быть советский ученый-новатор... Обещаем Вам, наш дорогой вождь, в кратчайший срок исправить допущенные нами ошибки, перестроить всю нашу научную работу в свете указаний великой партии Ленина-Сталина... Мы будем бороться за большевистскую партийность в медицине и здравоохранении, искореняя враждебную буржуазную идеологию и раболепие перед иностранщиной в нашей среде" (202).

В передовой статье этого же номера газеты содержался конкретный призыв к работникам медицинских учреждений:

"Надо общими усилиями до конца расчистить поле советской медицинской науки от идеалистического и метафизического сорняка, чтобы семимильными шагами двинуться вперед, быстрее решить задачу, поставленную великим Сталиным, -- не только догнать, но и превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей Родины" (203).

А ниже на газетной полосе крупными буквами было напечатано "ПОСТАНОВЛЕНИЕ РАСШИРЕННОГО ЗАСЕДАНИЯ ПРЕЗИДИУМА АКАДЕМИИ МЕДИЦИНСКИХ НАУК СССР", переводившее слова о расчистке поля советской медицины в конкретные действия. Сообщая, что "вейсманизм-морганизм легко находил себе место в трудах лабораторий, для которых было характерно барское, пренебрежительное отношение к практике", Президиум постановлял:

"Освободить проф. А.Г.Гурвича от обязанностей директора Института экспериментальной биологии и проф. Л.Я.Бляхера от заведования лабораторией того же института. Пересмотреть структуру и направление научной деятельности Института экспериментальной биологии... и Института экспериментальной физиологии... создать комиссию для подробного ознакомления с научной деятельностью действительного члена АМН СССР С.Н.Давиденкова... освободить проф. Г.Ф.Гаузе от обязанностей заведующего лабораторией антибиотиков" (204).

В номере газеты "Медицинский работник" от 18 августа два профессора -- И.Кочергин и Н.Турбин22 раскритиковали основной учебник по биологии для врачей, написанный Л.Я.Бляхером (205), а уже в следующем номере газеты зам. Министра здравоохранения СССР Н.А.Виноградов сообщал:

"старый учебник проф. Бляхера изъят из вузов, автор отстранен от руководства кафедрой" (206).

И так было во всех сферах науки, имеющих хоть какое-то касательство к биологии, в школах, техникумах и вузах, в органах информации и управления. Захватив власть, лысенкоисты старались разрушить все, что имело отношение к генетике. Было запрещено пользоваться старыми учебниками, из библиотек изымали труды по генетике, было предписано уничтожить посевы мутантных растений (в том числе и высокоценные линии, потеря которых нанесла ощутимый вред стране), даже коллекции безобидных мушек-дрозофил, на которых издавна работали генетики23.

Освобождающиеся места срочно занимали сторонники Лысенко и ловкие приспособленцы. Честные ученые, неспособные перекраситься, а также неповоротливые люди, не успевшие приноровиться к новым условиям, оказывались за воротами научных учреждений.

"Учение" Лысенко стало всесильным.

Сам создатель учения был удостоен высочайшего почета. В эти дни ему исполнилось 50 лет, и ему устроили помпезное чествование. 29 сентября 1948 года указом Президиума Верховного Совета СССР он был награжден очередным орденом Ленина "за выдающиеся заслуги в деле развития передовой науки и большую плодотворную практическую деятельность в области сельского хозяйства". Слова Ю.А.Жданова, напечатанные в "Правде" за полтора месяца до этого, о низкой эффективности практической деятельности Лысенко были забыты. Постановлением Совета Министров СССР Одесскому институту селекции и генетики присвоили имя Т.Д.Лысенко (208).

А 2 октября, как сообщила советская пресса,

"В переполненном конференц-зале Дома ученых состоялось торжественное заседание, посвященное 50-летию со дня рождения... Трофима Денисовича... В кратком вступи-тельном слове Президент Академии наук СССР академик С.И.Вавилов отметил, что вся советская страна до самых отдаленных колхозов хорошо знает и ценит активную творческую деятельность академика Лысенко" (209).

Доклад о жизни и деятельности Лысенко сделал новый академик-секретарь Отделения биологических наук А.И.Опарин, начавший верой и правдой служить Лысенко, а за ним выступил И.И.Презент. В присутствии С.И.Вавилова он стал говорить об уничтоженном брате нынешнего Президента, издевался над памятью Николая Ивановича Вавилова. Презент утверждал, что "путь Лысенко оказался правильным... прогрессивным", указывая на первопричину этой "правильности", -- "потому что по своему теоретическому содержанию он был марксистско-ленинским" (210).

После многочисленных выступлений с приветствиями в адрес Лысенко от академий, учреждений и обществ слово для ответа взял юбиляр.

"Дорогие товарищи, -- заявил он, -- что же мне сказать вам и всему советскому народу, партии и правительству в ответ на все то внимание, которое было оказано мне в связи с моим юбилеем?! Вряд ли я сумею выразить словами то, что хочу. Сказать только одно: я являюсь одним из тех многочисленных работников биологической и агрономической науки, которых породил и взрастил самый прогрессивный в мире строй сельского хозяйства -- колхозно-совхозный строй. Нам хорошо известно, что великий Ленин открыл Мичурина. Великий Сталин взрастил силы мичуринского учения, воспитал кадры мичуринцев" (211).

Помпезно чествовали юбиляра и в Минсельхозе. В журнале "Огонек" появилось сообщение об этом событии, о телеграммах, присланных в адрес Лысенко разными людьми, и в их числе С.И.Вавиловым и Н.С.Хрущевым. Председатель Государственной Комиссии по сортоиспытанию А.В.Крылов вручил юбиляру под аплодисменты присутствующих пышный каравай, испеченный из муки, полученной от растений сорта пшеницы, "выведенного академиком Лысенко". С караваем в руках, улыбающийся Лысенко смотрел на читателей со страниц "Огонька" (212). Возможно, он улыбался еще и потому, что знал доподлинно, какое рукотворное чудо он держит: уж ему-то было отлично известно, что муки, из которой якобы испекли каравай, не существует, так как ни на одном гектаре земли его "сорт пшеницы" не растет.

Этим юбилеем закономерно завершилась сессия ВАСХНИЛ. Партия коммунистов вывела Лысенко в разряд абсолютных победителей после многолетней борьбы. Враги его были посрамлены и низвергнуты. Результаты сессии ВАСХНИЛ восхваляли органы информации (213). Представители других наук начали также требовать, чтобы в их сферах были использованы аналогичные подходы. Группа физиков и философов готовила расправу над теоретиками, заявляла о необходимости немедленного разоблачения буржуазных извращений, якобы допущенных А.Эйнштейном в его теории относительности. В декабрьском номере "Вестника Академии наук СССР" за 1948 год академик Е.А.Чудаков требовал срочно перестроить "технические науки в свете решений сессии ВАСХНИЛ" (214), а крупный астроном Б.В.Кукаркин в 1949 году в предисловии к книге о строении звездных систем утверждал, что он "стремился учесть итоги философской дискуссии по книге Г.Ф.Александрова и сессии ВАСХНИЛ о положении в биологической науке".

Пропагандистская кампания была развернута и вокруг решения выдающегося американского ученого Германа Мёллера выйти из состава иностранных членов АН СССР в знак протеста против "победы" Лысенко. Имя Мёллера -- большого друга Советского Союза, до 1937 года работавшего в Институте Н.И.Вавилова, в будущем лауреата Нобелевской премии (в 1946 году он получил ее за открытие возможности вызывания мутаций облучением), -- и раньше использовалось лысенкоистами в полемике с их научными оппонентами как имя откровенного врага, а теперь Мёллер и вовсе был зачислен в разряд врагов советской власти и ретроградов. Вопрос о Мёллере рассмотрело Политбюро ЦК ВКП(б) и утвердило предложение исключить его из числа членов советской АН (215). В специальном "Ответе профессору Г.Дж.Мёллеру", подписанном "Президиум Академии Наук СССР", было сказано следующее:

"Мёллер заявляет, что в своем решении по вопросам биологии Академия наук преследовала политические цели, что наука в СССР подчинена политике.

Мы, советские ученые, убеждены в том, что не существует и не может существовать в мире наука, оторванная от политики.

... Выступив против Советского Союза и его науки, Мёллер снискал восторг и признание всех реакционных сил Соединенных Штатов.

Академия наук СССР без чувства сожаления расстается со своим бывшим членом, который предал интересы подлинной науки и открыто перешел в лагерь врагов прогресса и науки, мира и демократии" (216).

Вместе с тем само письмо Мёллера не только не было опубликовано, но было немедленно засекречено и никогда в СССР не было воспроизведено. Прочтя это письмо, можно понять, почему к нему и к автору отнеслись с таким страхом. Мёллер писал 24 сентября 1948 года Президенту, Секретарю и Членам Академии Наук СССР, объявляя о своем выходе из состава советской Академии наук:

"Вы заявили о своей поддержке шарлатана Лысенко, в отношении которого унизили себя несколько лет тому назад, приняв его в число своих членов. По его настоянию Вы отрицаете принципы генетики.

Эти позорные действия ясно показывают, что руководители Вашей академии уже не ведут себя как ученые, но злоупотребляют своим положением для разрушения науки ради политических целей, совершенно так, как делали многие из тех, которые выступали в роли ученых в Германии под властью нацистов. ...В СССР до-научный обскурантизм поддерживается так называемым "диалектическим материализмом"... Он должен неизбежно привести и приводит к тем же опасным фашистским выводам, которые делались нацистами...

При наличии вышеуказанных обстоятельств ни один уважающий себя ученый и в особенности ни один генетик, если только он сохранил свободу выбора, не может согласиться на то, чтобы его имя фигурировало в списках Вашей академии" (письмо приведено в официальном переводе, сделанном для Политбюро ЦК ВКП(б); перевод хранился в Центральном Политическом Архиве /217/).

В эти же дни в печати в особенно мажорных тонах расписывали "народность" советской науки, делали упор на связь между появлением в науке таких людей, как Лысенко, и программой партии по привлечению в науку и культуру "красных специалистов". В ноябрьском номере журнала "Вестник АН СССР" в передовой статье (218) были приведены слова С.И.Вавилова:

"Народность советской науки определяется тем, что за советские годы в науку привлечены народные массы, что громадное большинство всей армии советских ученых -- это выходцы из рабочих и крестьян, которые всем своим существом связывают нашу научную культуру с жизнью, бытом, стремлением народных масс" (219).

Подтверждением того, насколько высоко ставили победу Лысенко кремлевские руководители, служило то, что даже в докладе, посвященном 31-й годовщине Октября, первый заместитель Председателя Совета Министров СССР В.М.Молотов в присутствии самого Председателя -- И.В.Сталина особо остановился на этом вопросе, оценив его с политической точки зрения:

"Дискуссия по вопросам наследственности поставила большие принципиальные вопросы о борьбе подлинной науки, основанной на принципах материализма, с реакционными идеалистическими пережитками в научной работе, вроде учения вейсманизма о неизменной наследственности, исключающей передачу приобретенных свойств после-дующим поколениям. Она подчеркнула творческое значение материалистических принципов для всех областей науки, что должно содействовать ускоренному движению вперед научно-творческой работы в нашей стране. Мы должны помнить поставленную товарищем Сталиным перед нашими учеными задачу: "Не только догнать, но и превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны"... Дискуссия по вопросам биологии имела и большое практическое значение, особенно для дальнейших успехов социалистического сельского хозяйства. Недаром эту борьбу возглавил академик Лысенко, заслуги которого в нашей общей борьбе по подъему социалистического сельского хозяйства известны всем...

... Научная дискуссия по вопросам биологии была проведена под направляющим влиянием нашей партии. Руководящие идеи товарища Сталина и здесь сыграли решающую роль, открыв новые широкие перспективы в научной и практической работе" (220).

Был ли Сталин предрасположен к лысенкоизму?

В заключение этой главы есть смысл вернуться к вопросу, не раз возникавшему в литературе и носящему хоть и личностный характер, но достаточно важному: почему Сталин с таким воодушевлением воспринял лысенкоизм? Действительно, почему наивные и поверхностные идеи Лысенко о прямом влиянии внешней среды на наследственность, его горячее одобрение принципа наследования благоприобретенных признаков -- эти, в общем, довольно легко отвергаемые экспериментами взгляды, нашли отклик в душе Сталина?

Анализируя этот вопрос, Ж.А.Медведев (221) и Л.Грэм (") отрицают связь между собственными идеями Сталина, выражавшимися им с первых самостоятельных политических шагов, и лысенковскими утверждениями. Грэм, в частности, повторяя слова Ж.А.Медведева, пишет:

"Поддержка, которую Лысенко заслужил у Сталина, была без сомнения очень важной в его непрерывном взлете. Однако трудно отыскать в теоретических писаниях Сталина свидетельства для такой симпатии. Некоторые авторы считают, что с ранних пор Сталин был предрасположен к неоламаркизму; в подкрепление этого взгляда часто ссылаются на сталинскую работу "Анархизм или социализм?", опубликованную в 1906 году. Эти аргументы становятся менее убедительными при их проверке: одна единственная фраза из "Анархизма или социализма?" имеет отношение к биологии и эта фраза не очень значаща" (223).

Грэм вслед за Медведевым приводит эту, якобы единственную, фразу, использованную Сталиным во время обсуждения периодической системы элементов Менделеева (224), когда Сталин, говоря о переходе количественных изменений в качественные, пишет:

"Об этом же свидетельствует в биологии теория неоламаркизма, которой уступает место неодарвинизм" (225).

Однако утверждение о наличии всего одной фразы, имеющей отношение к биологии, в данной работе Сталина -- ошибочно. Рассуждения о дарвинизме и ламаркизме как способах объяснения эволюционного развития и о теории катастроф Кювье как одной из форм объяснения революционных перемен занимают центральное место в первой части работы, озаглавленной "Диалектический метод". Обращаясь к наблюдениям биологов, касающимся изменений органического мира и безосновательно привлекая эти наблюдения к решению вопросов социального развития, Сталин видит в них иллюстрацию диалектического единства количественных и качественных изменений24,

"когда прогрессивные элементы стихийно [эволюционно -- В.С.] продолжают свою повседневную работу и вносят в старые порядки мелкие, количественные изменения",

и, в конце концов, обусловливают возникновение революционной ситуации, то есть приводят к такому положению, при котором, по словам Сталина:

"... те же элементы объединяются, проникают единой идеей и устремляются против вражеского лагеря, чтобы в корне уничтожить старые порядки и внести в жизнь качественные изменения, установить новые порядки" (226).

Сталин далее утверждал:

"Эволюция подготовляет революцию и создает для нее почву, а революция завершает эволюцию и содействует ее дальнейшей работе" (227).

Завершая обсуждение перехода количественных изменений в качественные и соотношение эволюционных и революционных переходов, он пишет:

"Такие же процессы имеют место и в жизни природы... все в природе должно рассматриваться с точки зрения движения развития" (228),

и затем упоминает периодическую таблицу Менделеева, выписывая предложение о "теории неоламаркизма, которой уступает место неодарвинизм" (229), то есть предложение, приведенное Медведевым и Грэмом.

Сталин продолжает использовать имена Ламарка и Дарвина в своей полемике с анархистами, когда, пытаясь доказать правоту диалектического метода, говорит:

"не были революционерами также Ламарк и Дарвин, но их эволюционный метод поставил на ноги биологическую науку" (230).

Заметим, и здесь примат отдается Ламарку, которого он, разумеется, не в силу хронологических, а идейных причин ставит впереди Дарвина, ибо Сталин уверен, что неоламаркизм25 выходит победителем в борьбе с неодарвинизмом. Последний, по его мысли, вынужден теперь "уступить место неоламаркизму".

Дальше он раскрывает еще больше неприятие неодарвинизма, когда рассуждает о положительных и отрицательных сторонах в развитии, в движении:

"Коль скоро жизнь изменяется и находится в движении, -- всякое жизненное явление имеет две тенденции: положительную и отрицательную, из коих первую мы должны защищать, а вторую отвергнуть" (233).

Конечно, в этом заявлении не может не поражать вульгарное деление жизненных процессов всего на два полярных по своей направленности течения, непонимание и гораздо большего спектра тенденций в развитии, и их взаимозависимость, и примитивное стремление направить творческую активность человека к тому, чтобы "защитить" положительное начало и подавить "отрицательное". В годы расцвета сталинского диктата это его отношение к природе вылилось в особенно уродливое восхваление лозунга И.В.Мичурина: "Мы не можем ждать милостей от природы -- взять их у нее наша задача", и в гибельное для природы отношение к естественным ресурсам26.

Затем в полемике с грузинскими и отчасти русскими анархистами, по его словам, полагающими, что "марксизм опирается на дарвинизм и относится к нему некритически" (234), Сталин делает еще одно -- важнейшее замечание относительно дарвинизма, которое будучи само по себе совершенно неверным и бездоказательным (и, кстати, далеким от взглядов самого Дарвина), тем не менее, весьма характерно демонстрирует корни негативного отношения Сталина к дарвинизму. Отношение это сложилось уже в те годы -- далекие от времени выхода Лысенко на путь борьбы с генетикой. Итак, Сталин утверждает:

"Дарвинизм отвергает не только катаклизмы Кювье, но также и диалектически понятое развитие, включающее революцию, тогда как с точки зрения диалектического метода эволюция и революция, количественное и качественное изменения -- это две не-обходимые формы одного и того же движения" (235).

И, наконец, эта же работа Сталина "Анархизм или социализм?", опубликованная первоначально в 1906 году, дает нам ясное представление о том, что идея Ламарка о наследовании благоприобретенных признаков и вытекающее из неё простое объяснение эволюции за счет медленного приспособления организмов к условиям меняющейся внешней среды принимались Сталиным. Он следовал именно этой идее (причем в упрощенном, вульгаризированном виде), когда брался объяснить поступательный ход эволюции, с одной стороны, и примат материи над сознанием, с другой:

"Еще не было живых существ, но уже существовала так называемая внешняя, "неживая" природа. Первое живое существо не обладало никаким сознанием, оно обладало свойством раздражимости и первыми зачатками ощущения. Затем у животных постепенно развивалась способность ощущения, медленно переходя в сознание, в соответствии с развитием строения их организма и нервной системы. Если бы обезьяна всегда ходила на четвереньках, если бы она не разогнула спины, то потомок ее -- человек -- не мог бы свободно пользоваться своими легкими и голосовыми связками, и, таким образом, не мог бы пользоваться речью, что в корне задержало бы развитие его сознания. Или еще: если бы обезьяна не стала на задние ноги, то потомок ее -- человек -- был бы вынужден всегда ходить на четвереньках, смотреть вниз и оттуда черпать свои впечатления; он не имел бы возможности смотреть вверх и вокруг себя и, следовательно, не имел бы возможности доставить своему мозгу больше впечатлений, чем их несет четвероногое животное. Все это коренным образом задержало бы развитие человеческого сознания" (236).

"Выходит, -- пишет Сталин, -- что развитию идеальной стороны, развитию сознания предшествует развитие материальной стороны, развитие внешних условий: сначала изменяются внешние условия, сначала изменяется материальная сторона, а затем соответственно изменяется сознание, идеальная сторона" (237).

Для Лысенко же именно эта основная идея, примененная также в утрированно упрощенном виде, служила в качестве "символа веры".

Длинная тирада Сталина знаменательна еще и тем, что она показывает, как на заре своей политической деятельности, борьбы за власть сначала в среде грузинских социал-демократов, а затем питерских и московских большевиков, Сталин смело брался решать вопросы, требующие специальных и глубоких знаний, которыми он не обладает. Это обстоятельство не останавливало его в 1906 году, оно, тем более, не стало для него препятствием позже, когда он начал вторгаться со столь же выраженной самоуверенностью в объяснение философских категорий, в обоснование экономических "законов" развития социализма, в поддержку лысенковских идей, в проблемы языкознания и т. д.

Из приведенного отрывка следует, что Сталин допускает здесь еще одну вульгаризацию -- на сей раз марксизма: понятие материального базиса развития он подменяет "материальными условиями". Точно так же Лысенко позже будет утверждать примат внешней среды в изменении наследственности.

Таким образом, на вопрос о том, было ли выдвижение Лысенко Сталиным и активная поддержка им лысенкоизма прямым следствием его, Сталина, внутренней подготовленности к восприятию именно лысенкоизма, а не идей генетиков, отрицавших простой путь адекватного воздействия внешней среды на наследственность и искавших хотя и сложные по форме, но вполне материалистические по содержанию закономерности наследственной изменчивости, можно ответить, на наш взгляд, однозначно. Да, Сталин был подготовлен к восприятию именно лысенкоизма. Он, лысенкоизм, вполне соответствовал взглядам и интересам Сталина. Существовало важное сходство в стиле мышления Лысенко и Сталина. Свои концепции оба строили на общей основе, выводили их из одних корней -- полузнания, редукции сложного до простейшего, они были способны родить лишь примитивные и однозначные решения, также как из общности их задач вытекала тенденция к монополизации власти в своих сферах.

Но сводить каузальную сторону упрочения лысенкоизма только к личным свойствам Сталина, как это делает ряд историков, значило бы грубо ошибаться в анализе этого явления, представляющего собой закономерное порождение ленинизма, большевистского отношения к интеллигенции, примата практицизма и других социальных феноменов (см., например, приложение к книге). Лысенкоизм представлял собой социальное явление, закономерное для тоталитарного государства, и в этом заключается главная причина его упрочения.

Несомненно, что доброжелательному отношению Сталина к Лысенко способствовала и та внешняя политическая шелуха, в которую облекали Лысенко и Презент их, в общем, крайне наивные воззрения на сущность наследственности и изменчивости, их постоянная апелляция к высказываниям Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Кроме того, Сталину не могли не импонировать организационные приемчики, коими пользовался Лысенко, а также разговоры о том, как важно-де "проверять свои предложения на полях колхозов и совхозов", а не в тиши лабораторий.

* *

*

Партийное вмешательство в судьбу науки стало одной из самых трагических страниц в истории науки. Это вмешательство было закамуфлировалоно демагогическими рассуждениями лидеров партии на публике о свободе науки и научных дискуссий в стране. До поры до времени, как мы видели раньше, дискуссии действительно шли: и в 1936 году в ВАСХНИЛ, и в 1939 году -- в редакции журнала "Под знаменем марксизма". Однако и пресса, полностью контролируемая коммунистами, и власти, не позволявшие ученым вырваться из под их цепкого надзора, не оставляли никаких степеней свободы для ученых, сами же ученые влиять на развитие науки не могли даже в минимальной степени. Была лишь видимость свободы дискутирования, но на сессии ВАСХНИЛ 1948 года даже эта видимость была грубо подавлена. С этого времени само слово ГЕН уже не могло быть произнесено, ученым было запрещено свободно спорить друг с другом, они не могли выражать свое мнение, критиковать позиции сторон, и соревновательное начало уже не могло служить двигательной силой в развитии науки. Такая однонаправленность поведения властей в условиях централизованного планирования экономикой вела к гибели науки. Ведь финансирование науки в СССР никак не зависело от реальных успехов ученых, оно жестко определялось их идеологическими взглядами. По сути и ранее научные дискуссии в СССР не вели к прогрессу, аргументы ученых не принимались властью во внимание, а определяющими были партийные взгляды руководителей страны, нисколько не прислушивавшихся к доводам ученых и научным результатам. Была и другая несуразность: все деньги шли из одного источника, альтернативных фондов не существовало, система независимый оценки проектов ученых са? А Россия тем временем теряла свои славные позиции, некогда с почетом завоеванные. Если вести отсчет от "Августовской сессии ВАСХНИЛ", то всего пять лет оставалось до открытия американцем Джеймсом Уотсоном и англичанином Френсисом Криком двойной спирали ДНК -- открытия, начавшего эру молекулярной генетики. Только ведь не в Америке и не в Англии, а в советской России двадцатью пятью годами ранее Н.К.Кольцов предсказал, что наследственные молекулы должны иметь двойное строение. Подхватить бы эстафету от Кольцова, создать его школе условия благоприятствования! Но нет, затравили и самого Николая Константиновича, обзывали его и фашистом, и мракобесом, и сколько раз призывали посадить его, школу изничтожить, чтобы ростков не дала, чтоб продолжения не последовало.

Точно также не где-то на "презренном" Западе, а в советской России Четвериков заложил основы популяционной генетики, науки, значение которой сегодня -- в пору всеобщего экологического бедствия -- и оценить-то сообразно весомости этой науки вряд ли возможно. Но выгнан был сразу после сессии ВАСХНИЛ великий ученый, унижен и оскорблен. Он умирал в Горьком, беспомощный, забытый у себя на родине в то время, когда на Западе ему присуждали плакетты, печатали переводы его статей, разыскивали его портреты.

А разве не в советской России Г.А.Надсон и Г.С.Филиппов открыли радиационный мутагенез, а М.Н.Мейсель (ученик Г.А.Надсона) -- мутагенез химический. Но арестовали Г.А.Надсона и сгноили в тюрьме. В советской стране С.Г.Левит создал первый в мире медико-генетический институт. Но расстреляли в тюрьме Левита, а институт и всех сотрудников разогнали. И дух института истребили. Талантливейший ученик Левита С.Н.Ардашников сразу после сессии оказался без работы и маялся несколько лет, да так по специальности места и не нашел. И.А.Рапопорт первым в мире начал широкие опыты с разнообразными химическими мутагенами, но даже книжку с его пионерской статьей велено было в 1948 году сжечь. И сожгли. И Нобелевскую премию рекомендовали не присуждать. И вскоре угнали по этапу вторично бескомпромиссного борца с лысенкоизмом В.П.Эфроимсона.

А впереди страну ждало еще много испытаний: отставание и в генетике, и в селекции, и в лечении наследственных болезней, и в промышленном производстве антибиотиков. И самое тяжкое испытание: полная отстраненность от гонки западных стран в важнейшей отрасли, имеющей и экономическое и военное значение, -- биотехнологии. Советский Союз оказался на обочине дороги, по которой умчались вперед даже те страны, которые некогда и помыслить не смели, чтобы посоревноваться с Россией генетической в изучении свойств и структур наследственности, со страной, в которую будущий Нобелевский лауреат Герман Мёллер приехал жить и работать бок о бок с Вавиловым28.

Тлетворная плесень лысенок и презентов с гигантской скоростью пускала новые поросли, отпочковывала от себя аналогичных деятелей в смежных науках и прекрасно развивалась на том идеологическом сусле, которое булькало, пенилось и пыжилось, заполняя собой все поры государственного организма. Горьким оказался плод, созревший на этой питательной почве!

Примечания и комментарии к главе XIII

1 Б. Л. Пастернак. Стихотворения и поэмы. "Малая серия поэта", Ленинград, 1977, стр. 506.

2 И.В.Сталин. Речь на выпуске академиков Красной Армии. Газета "Социалистическое земледелие", 6 мая 1935 г., ¦80 (1889), стр. 1.

3 Архив АН, ф. 1521, оп. 1, д. 114, л. 18-180б, цитировано по К.О.Россиянову, Сталин как редактор Лысенко (К предыстории августовской (1948 г.) сессии ВАСХНИЛ). Машино- писный препринт Института естествознания и техники РАН. 1991.

3а Там же, л. 39.

3б Этот абзац почти дословно повторен в докладе Т.Д. Лысенко на сессии ВАСХНИЛ (см. прим. /78/, стр. 231).

4 Тексты писем Т.Д. Лысенко к И.В.Сталину и А.А.Жданову (и приложения о содержании лекции Ю.А.Жданова) и к И.А.Бенедиктову хранятся в архиве Президиума ВАСХНИЛ (в конце писем я привожу регистрационные номера по книге канцелярии Президиума ВАСХНИЛ). Опубликованы в моей статье "Горький плод" в журнале "Огонек". 1988 г., ¦1 и 2.

5 Личное сообщение академика АН БССР и ВАСХНИЛ Н.В.Турбина.

6 См.некролог, подписанный М.С. Горбачевым, А.А. Громыко и другими, "Иван Александро- вич Бенедиктов", газета "Правда", 1 августа 1983 г., стр. 8.

7 ЦПА ИМЛ, ф. 77, оп. 3, д. 177, л. 30; цитировано по публикации В.Есакова, С.Ивановой и Е.Левиной "Из истории борьбы с лысенковщиной" в журнале "Известия ЦК КПСС", ¦7, 1991, стр. 111.

8 S. Allilueva. Only One Year. Translation from Russian by P. Chavchavadze, New York and Evanston, Ill., 1969, p. 380.

9 Светлана Аллилуева писала (цитируется по русскому изданию книги):

"То же произошло с теорией Менделя-Моргана в генетике, когда отец поддержал Т.Лысенко, польщенный ложным "практицизмом" этого карьериста, ловко игравшего на пристрастии отца к "практике". Я помню, как работавший в отделе науки ЦК Юрий Жданов выступил в 1948 году против Лысенко, которого сейчас же защитил мой отец. "Теперь генетика кончилась!" - сказал тогда Юрий. Подчиняясь партийной дисциплине, Ю.Жданову пришлось "признать" свои ошибки и написать покаянное письмо Сталину, с опубликованием его в "Правде". Его же самого заставили проводить теоретический разгром хромосомной теории "с позиций марксизма"...".

10 ЦПА ИМЛ, ф. 77, оп. 3, д. 177, лл. 50 и оборотный.

11 М. Якубинцер. Пшеница муслинка. Журнал "Колхозное опытничество", 1938, ¦ 7, стр. 51. М.М.Якубинцер -- специалист по пшеницам писал в этой статье:

"Для колхозной селекции "муслинка" несомненно представляет интерес... Этот сорт взят ... орденоносцем Н.В.Цициным в целях скрещивания с пыреем".

Ничего путного из этой затеи не вышло, так как никаких сообщений об успехах Цицина в печати больше не появилось.

12 Временные указания по кахетинской ветвистой пшенице. Тбилиси, Изд-во "Коммунист" (на грузинском языке), 16 страниц.

13 История появления ветвистой пшеницы у колхозников Телавского района и последующих неудач М. Бегиевой, так же как непомерное восхваление "достижений" Т.Лысенко, содержится в книге Е. Мара "Богатырская пшеницв", Детгиз, 1949, (серия "Рассказы о советской науке"), стр. 17-20 .

14 Об этом поручении Сталина писали все популяризаторы лысенкоизма тех лет, см. /13/, /32/, /82/ и др.

15 Фотография опубликована в газете "Социалистическое земледелие", ¦ 156 (2544), 1937, стр. 3.

16 Российский академик В.Севергин в книге "Начальные основания естественной истории,

содержащие царства животных, произрастаний и ископаемых. Часть I -- Царство произ-растаний, изданная Академиком Василием Севергиным по Турнефортовой с Линнеевою соединенной системе на французском языке писанной", СПБ, 1794 (404 страницы) на страницах 122-123 приводил сведения о смирнской или удивительной пшенице с ветвящимся колосом.

17 Броневский. О посеве разного рода хлебов в Омске. "Земледельческий журнал", 1834, ¦6.

18 Профессор А.М. Бажанов. О возделывании пшеницы с описанием пород, разводимых в России. М., Издание Московского Императорского Университета, 1856.

19 Обозрение сельского хозяйства удельных имений в 1832 и 1833 годах. Сост. Байков, СПБ, издание Департамента уделов, 1836; сведения о пшенице "Благодать" приведены на стр. 85.

20 См., прим. /18/, стр. 38.

21 Н. Щеглов. Хозяйственная ботаника, заключающая в себе описания и изображения полезных и вредных для человека растений. Т. I -- Употребляемые в пищу человека луговые и технологические растения. СПБ, 1828.

22 М.В. Спафарьев. Вопрос о пшенице "Благодать". "Земледельческая газета", 1837, ¦ 42, стр. 334-335; О. Шиманский. Ответ на вопрос о пшенице -- благодати. "Земледельчес- кая газета", 1837, ¦68, стр. 542.

23 См прим. /18/, стр. 40.

24 См., например, "Мумийная египетская пшеница". "Труды Вольного Экономического Общества", 1851, СПБ. т. III, отд. I, стр. 1.

25 См. статьи: Кое-что о кормовой траве му-сюй и мумийной египетской пшенице. "Экономические записки", 1856, ¦30, стр. 238-239; Новые факты в пользу мумийной египетской пшеницы. "Труды Вольного Экономического Общества", 1850, т. IV, прибавление, СПБ, стр. 47; П.В.Долгоруков. Сведения об урожае семян, разосланных от Вольного Экономического Общества, СПБ, т.IV, прибавление, 1851,стр. 23; А. Кнуст. Опыты посевов мумийной пшеницы, белого проса, белого мака и целебной (белой) горчицы на Ижевском заводе. "Экономические записки", 1854, ¦3, стр. 17-18.

26 А. Яблонский. Сведения об урожае мумийной пшеницы. "Труды Вольного Экономического Общества", 1852, СПБ, т. I, стр. 69; М.Зензинов. Письмо в Вольно-Экономическое общество из Нерчинска о разведении в том крае пшеницы. "Экономические записки", 1860, ¦30, стр. 240; анонимная статья "Египетская или мумийная пшеница -- пуф". Там же, 1861, СПБ, ¦19, стр. 152; А.Фонтон. Опыт над семенами египетской пшеницы. В журнале "Опыт сельского хозяйства южной России", 1850, Одесса, ¦7, стр. 448-450.

27 Редакционная статья "Практический ответ теоретическим порицателям египетской мумий- ной пшеницы". "Труды Вольного Экономического Общества", 1854, СПБ, т. III, стр. 93.

28 И.И.Солнцев. Испытание озимой китайской пшеницы. "Вестник русского сельского хозяйства", 1893, ¦23, стр. 794; там же: "Заметка редакции Вестника", стр. 378; М.Рева. Опыты посева китайской пшеницы Хайруза, там же, 1894, ¦16, стр. 266.

29 А.П.Андриановский в книге "Хозяйственные растения, их сорта и способы возделывания",

1888 г., писал о ветвистой пшенице, что она "едва ли не самая требовательная в мире, поэтому в больших количествах не разводится". Н.Васильев в статье "Ботанические раз-новидности и сорта хлебных растений в России", опубликованной в журнале "Сельское хозяйство и лесоводство", 1905, ¦1, стр. 1-47 писал:

"Попытка возделывания [ветвистой пшеницы -- В.С.] в России оказадась неудачной: в первый же год пшеница перерождалась и имела обыкновенный колос" (стр. 43).

См. также: А.Филипченко. Стоит ли выводить многоплодный сорт ржи? "Земледельческая газета", 1890, ¦50, стр. 981-983; его же статья была опубликована в следующем номере этого журнала -- ¦51, стр. 1003-1005.

30 Ф.М. Куперман. О ветвистых формах озимых пшениц, ржи и ячменя. Журнал "Яровиза- ция", 1940, ¦2, стр. 101-105.

31 В 20-40-е годы, то есть в годы, когда Лысенко лично занимался селекцией пшениц, ветвистые формы были описаны в вавиловских "Трудах по прикладной ботанике, генетике и селекции", -- см., например, следующие статьи: об афганской пшенице "зафрани" -- В.К.Кобелев, Пшеницы Афганистана (состав и распространение), Там же, 1928, т. 19, вып. 1, стр. 21; об армянских представителях пшениц с таким колосом -- М.Туманян, Ветвистая мягкая пшеница, там же, серия 5, ¦2, 1934, стр. 141.

Изучению ветвистых форм посвящали свои работы физиологи растений, установившие, при каких условиях колос зерновых ветвится (см., например, Г.В.Заблуда, О ветвлении колосьев в условиях короткого дня, Доклады АН СССР, 1941, т. 30, ¦6, стр. 533-535). Писалось в свое время о ветвистой пшенице и в советских газетах, в том числе и в газете, в которой сам Лысенко постоянно помещал свои заметки -- газета "Социалистическое земледелие", см. напр., выпуск от 15 сентября 1938 г., ¦212, стр. 3.

32 Геннадий Фиш. Пшеница будущего. Журнал "Молодой колхозник", орган ЦК ВЛКСМ, январь 1949 г., ¦1, стр. 19. См. также его книгу: Человек создает землю. Изд. ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия", М., 1954.

33 Показательной была судьба академика ВАСХНИЛ лауреата Сталинской премии Ивана Даниловича Колесника, ставшегл в конце 30-х -- начале 40-х годов одним из ближайших к Лысенко людей. Как рассказывал профессору В.П.Эфроимсону бывший профессор Полтавского сельскохозяйственного института Иванов, И.Д.Колесник работал счетоводом в бухгалтерии этого института в конце 20-х -- начале 30-х годов. Чувствуя, что все научные работы Иванова тормозятся из-за самых нелепых финансовых причин, профессор, наконец, сообразил, что нужна специфическая "смазка", иначе всем его научным проектам уготована плохая судьба. Поэтому он предложил младшему счетоводу Колеснику такую помощь: поспособствовать в зачислении его студентом заочного отделения этого института в обмен на более внимательное отношение к его финансовым просьбам. Взялся Иванов уговорить и других преподавателей отнестись снисходительно к пробелам знаний Вани Колесника -- паренька бойкого, но косноязычного и малограмотного. Стоило зачислить счетовода в штат, как хорошо пошли дела с финансированием исследовательской работы Иванова. Но в 1937 году Иванова арестовали как "врага народа". Будучи человеком физически крепким, он перенес лагерные мучения и в 1955 году вышел на свободу. Как водится, работу по специальности он долго не мог найти, пока кто-то не надоумил его обратиться прямо к Лысенко, который иногда помогал тем землякам, кто не гнушался поклониться ему. В приемной Президента ВАСХНИЛ, когда Иванов ждал возможности хотя бы увидеть Трофима Денисовича, он внезапно заметил, что за ним наблюдает человек с орденом Ленина на пиджаке. Человек этот все время сновал то в кабинет Президента, то обратно с бумагами. Вдруг этот человек подошел к нему и с тем же простецким выговором, какой у него был в бытность счетоводом, спросил: "А вы случаем ?

34 См. прим. (118) к главе XII, стр. 157.

35 П.Соловьев. Размножение ветвистых пшениц. Газета "Социалистическое земледелие", 1948,

¦18, 22 января, стр. 4; Редакционная статья "Опыты с ветвистой пшеницей". Там же, 23 мая 1948 года, ¦119, стр. 4 (описаны посевы в Грузинской ССР); Редакционная статья "Ветвистая пшеница на Украине". Там же, 4 июня 1948 г., ¦131, стр. 3; П.Полынский. Ветвистая пшеница на Украине. Там же, 25 июня 1947 г. и др.

36 См. прим. /32/, стр. 19.

37 Там же.

38 Личные сообщения профессора В.П.Эфроимсона и академика АН БССР А.Р.Жебрака.

39 Об этом высказывании Сталина стало известно со слов Ю.А. Жданова, предупреждавшего не раз А.Р.Жебрака и других генетиков, что от ветвистой пшеницы Сталин ждет большого результата. На этом основании Ю.Жданов просил генетиков дать материалы в ЦК партии об этой пшенице. Об этом же интересе Сталина говорили мне академики ВАСХНИЛ В.Д.Панников и Н.В.Турбин и профессор В.П.Эфроимсон.

40 Личное сообщение Ю.А.Жданова.

41 Позже Д.Т.Шепилов опубликовал краткие воспоминания о событиях той поры в журнале "Вопросы истории КПСС", 1989, ¦2, стр. 53-54.

42 В.Н.Сойфер. Горький плод. Журнал "Огонек", ¦1 и 2, 1988.

43 Личное сообщение Ю.А.Жданова 22 декабря 1987 г.

44 См. воспоминания Ю.А.Жданова "Во мгле противоречий". Журнал "Вопросы филосо- фии", ¦ 7, 1993, стр. 67.

45 Статья "Старая площадь". Журнал "Источник" (Издание Архива Президента Российской Федерации), 1997, ¦5, стр. 100.

46 Советы академика Т.Д.Лысенко звеньевому М.И.Лаптеву. Газета "Социалистическое земле- делие", 1949, ¦70, 25 марта, стр. 4.

47 См. выступление Д.А.Долгушина на августовской сессии ВАСХНИЛ (см. прим. /144/, стр. 204-210); а также Д.А. Долгушин. Мичуринские принципы селекции и семеноводства культурных растений. Стенограмма публичной лекции, прочитанной в Центральном лектории Всесоюзного Общества по распространению политических и научных знаний, Москва, Изд-во "Правда", 1949, стр. 23.

48 В.Н. Ремесло. Селекция яровой пшеницы. В кн.: "Научный отчет Мироновской селекцион- ной станции за 1944-1949 годы", вып. 1, Киев-Харьков, 1951, стр. 51-57.

49 Г.С.Давтян, И.Р.Юзбашан. Изменение ветвистой пшеницы под влиянием химических удоб- рений. Журнал "Доклады АН АрмССР", 1949, т. II,¦3, стр. 10-5110.

50 Редакционная статья "В Академии сельскохозяйственных наук имени В.И. Ленина. Совещание ученых и руководителей совхозов Московской области по вопросам агротехники и сева ветвистой пшеницы". "Совхозная газета", 14 апреля 1949 г., ¦45, стр. 1; Редакционная статья "В Академии имени В.И.Ленина. Совещание по вопросам, связанным с возделыванием ветвистой пшеницы", Там же, 29 марта 1951 г., ¦37, стр. 1.

51 Евгений Мар. Богатырская пшеница. М., Детгиз, 1949 (Серия "Рассказы о советской науке).

52 См. прим. /32/, стр. 21.

53 И. Ильин. В Горках Ленинских (Опытное поле ветвистой пшеницы на экспериментальной базе Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук им. Ленина). Газета "Комсомольская правда" 13 августа 1948 г.; Пшеница будущего. "Литературная газета", 19 марта 1949 г., ¦19, стр. 1; Н. Бутенко, И.Бяхов. Драгоценные зерна. Вклад старого хлебороба Андрея Подлиннова. "Совхозная газета", 1949, ¦156, стр. 3; см. также книгу В.Сафонова "Земля в цвету (История развития агробиологической науки и расцвет мичуринского учения в СССР)". М., 1952.

54 В.Я. Юрьев, академик ВАСХНИЛ. Из практики селекции и семеноводства зерновых культур. Газета "Сельское хозяйство", 5 августа 1954 г.

55 Личное сообщение академика ВАСХНИЛ И.Е.Глущенко.

56 См. прим. (44), стр. 86-87.

57 ЦПА ИМЛ, ф. 77, оп. 3, д. 180, л. 21, цитировано по книге "Академия Наук СССР в решени- ях Политбюро ЦК РКП(б)--ВКП(б)--КПСС. 1922-1952 (Составитель В.Д.Есаков). Москва, РОССПЭН, 2000, стр. 112 .

58 Л.Максименков. Сумбур вместо музыки. Сталинская культурная революция 1936-1938. Изд. "Юридическая книга", М., 1997.

59 I.I.Schamlhausen. Factors of Evolution. The Theory of Stabilizing Selection. The University of Chicago Press. Chicago and London. 1986.

60 ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 8, д. 991, л. 83. В публикации В.Д.Есакова и др. "Из истории борьбы с лысенковщиной" в журнале "Известия ЦК КПСС", ¦7, 1991, стр. 112 вкралась опечатка -- сказано, что дело в Центральном Политическом Архиве хранится под ¦ 77, должно быть ф. 17).

61 ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 8, д. 991, л. 83-64.

62 ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 3, д. 991, лл. 105 и 123.

63 Там же, л. 104.

64 В протоколе Политбюро ¦ 63 от 6.07.48 сказано: "Разрешить А.А.Жданову отпуск с 10 ию- ля 1948 г. на два месяца, согласно заключению врачей".

65 Протокол Политбюро ЦК ВКП(б) ¦ 64, пункт 117. 66 Протокол Политбюро ЦК ВКП(б) ¦ 64, пункт 124.

67 ЦПА ИМЛ, ф. 558, д. 5285, л. 51.

68 Из истории борьбы с лысенковщиной. Журнал "Известия ЦК КПСС", ¦7, 1991, стр. 111- 112. 69 К.О.Россиянов. Сталин как редактор Лысенко (к предыстории августовской (1948 г.) сессии

ВАСХНИЛ. Тезисы Конференции по социальной истории советской науки. М. 1990, стр. 51; К. Россиянов. Сталин как редактор Лысенко. журнал "Вопросы философии", 1993, ¦2, стр. 56-69 K. Rossianov. Editing Nature: Joseph Stalin and the "New" Soviet Biology. ISIS, 1993, v. 84, pp. 728-745; K.O.Rossianov. Stalin as Lysenko's editor: Reshaping political discourse in Soviet science. Configurations, 1993, v. 1, No 3, Fall 1993, pp. 439-456. 70 Информационное сообщение "Во Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени В.И.Ленина". Газета "Правда", 28 июля 1948 г., ¦210 (10957), стр. 2.

71 В рукописных воспоминаниях академика АМН СССР Льва Александровича Зильбера, хранящихся в его семье, имеется немало строк, посвященных времени его пребывания в неволе. Много раз в беседах с сотрудниками Л.А.Зильбер рассказывал о тех гнусностях, которыми была оплетена жизнь С.Н.Муромцева (1898-1960), его садистского отношения к заключенным и неожиданного взлета квази-научной карьеры этого профессионального сотрудника карательного органа, "накинувшего" на военный мундир офицера НКВД белоснежный халат врача. Не раз в кругу друзей аналогичную характеристику давал ему и академик АМН СССР П.Ф.Здродовский (по рассказам его сотрудников, Здродовский даже не ходил демонстративно на те заседания, где присутствовал Муромцев, пока последний числился директором Института имени Н.Ф.Гамалея). Однажды Муромцев попытался объяснить академику Зильберу, работавшему зав. лабораторией этого института, что он-де вынужден был избивать Зильбера и Здродовского, иначе бы их били другие чекисты и били бы более жестоко. Зильбера так возмутила эта "покаянка", что он впал в неистовство, ударил Муромцева и разнес всю мебель в кабинете директора, при этом бравый офицерик испугался, но счел за благо помалкивать о случившемся, ведь авторитет выдающегося ученого Л.А.Зильбера (трижды отсидевшего в сталинских тюрьмах и лагерях и знавшего, как за себя постоять) был так высок, что огласка случившегося только больнее ударила бы по Муромцеву. Когда С.Н.Муромцев скончался, сотрудники Института эпидемиологии и микробиологии имени Гамалея единодушно игнорировали похороны: у гроба стояли только охранники.

Возмутительным фактом более поздних дней стало то, что в 3-м издании БСЭ появилась отдельная статья о Сергее Николаевиче Муромцеве (БСЭ, 3 изд., т. 17, М., 1974, стр. 127), в которой сообщалась явная ложь о его "научной деятельности". По статусу БСЭ, статьи о членах отраслевых академий в ней не печатаются. Поэтому публикация статьи об академике ВАСХНИЛ Муромцеве -- событие особое. Нельзя исключить того, что опубликовать статью о своем кадровом офицере могло заставить руководство КГБ.

72 В.Снегирев. Убийства заказывались в Кремле... Проверено: действует безотказно. Газета "Труд", 23 июля 1992, ¦110 (21634). 73 см. книгу генерала П.А.Судоплатова -- P.& A. Sudoplatov. Special Tasks. The Memoirs of an Unwanted Witness -- a Soviet Spymaster. Little, Brown and Co. Boston, 1994, pp. 400-401.

74 Личное сообщение академиков ВАСХНИЛ В.Д.Панникова, И.Е.Глущенко и Н.В.Турбина.

75 См. прим. (70).

76 Там же.

77 Сразу после сессии Столетов занял место директора Тимирязевской сельскохозяйственной академии, а с 1950 года стал заместителем министра сельского хозяйства по науке. Через несколько месяцев он стал министром высшего образования СССР при довольно курьезных обстоятельствах. В январе 1951 года исполнялось семьдесят лет члену Политбюро ЦК партии К.Е.Ворошилову -- весьма посредственному и неумному человеку, известному своим лакейством перед Сталиным, занимавшему тогда пост заместителя Председателя Совета Министров СССР. Кафтанов по поводу юбилея опубликовал хвалебную статью, в которой от большого усердия договорился до того, что будто бы Климент Ефремович был вместе с Лениным одним из основателей партии большевиков (на самом деле, Ворошилов -- малограмотный рабочий из Луганска, участвовавший в карательных отрядах и, наряду с Дзержинским, один из руководителей ВЧК, -- всегда был на вторых ролях). Конечно, тут же нашлись "благожелатели", которые показали это литературное произведение Сталину, весьма ревностно оберегавшему миф о своем решающем участии в организации партии, и тот якобы воскликнул: "Да он и политграмоты не знает". Карьера Кафтанова после этого была подрублена: в один из ближайших дней в кабинете Кафтанова появились Ю.А.Жданов и В.Н.Столетов, и первый представил теперь уже бывшему министру нового министра -- Столетова (личное сообщение академика Турбина, 1973 год). Когда после смерти Сталина министерства объединили, Столетова понизили до заместителя министра культуры СССР, затем сделали заместителем министра высшего образования СССР. В 70-е годы он снова стал министром высшего и среднего специального образования, но не СССР, а РСФСР, позже Президентом Академии педагогических наук, затем председателем Общества по связи с соотечественниками за рубежом (Общество "Родина", которое издавало газету и вело радиопередачи для тех, кто покинул СССР и жил на Западе, и кого советская власть мечтала бы заманить обратно). Почти три десятилетия, начиная с 1949 года, Столетов одновременно был заместителем председателя Высшей Аттестационной Комиссии и вершил на этом посту "высший суд" -- кому быть, а кому не быть кандидатом или доктором наук, доцентом или профессором, кому присвоить звание, а кого лишить всех степеней и званий.

Одним из первых, вслед за Н.В.Турбиным, Столетов почуял в конце 50-х годов, что позиции Лысенко становятся в глазах властей слабыми, и в самый подходящий момент отшатнулся от него. Оказавшись дальновиднее своего учителя, он признал генетику и занял место заведующего кафедрой генетики и селекции Московского университета имени М.В.Ломоносова (благо министру высшего образования сделать это было проще простого). Он стал способствовать изданию книг заклятых врагов лысенковцев (например, был редактором перевода на русский язык книги "Генетические исследования" Арне Мюнтцинга -- редактировал перевод, не зная ни слова по-английски). Помог он и в издании учебника по генетике для вузов М.Е.Лобашева. Не напрасно бывший ректор Ленинградского университета академик А.Д.Александров говорил: "Столетов был мудрый как змий" (см.: Э.И.Колчинский. Взгляд из ректората на биологию в Ленинградском университете. В кн.: Репрессированная наука, вып II, СПБ, изд. "Наука", 1994, стр. 173). Его предательство так возмутило лысенковцев, что однажды ярая приверженница Лысенко, много лет проработавшая с ним и затем приглашенная директором института общей генетики АН СССР А.А.Созиновым работать в этом академическом институте, югославская партизанка Ружица Главинич, узнав, что сын одного из ближайших приближенных Лысенко Д.Филиппова работает на кафедре генетики в МГУ и неплохо о Столетове отзывается, закричала за обеденным столом, где собрались ученики Лысенко: "Да я вашего заведующего, этого подлеца Столетова, своими бы руками застрелила!" (личное сообщение В.Д.Филиппова, лето 1979 года). Скончался Столетов 8 декабря 1989 г.

78 Т.Д.Лысенко. Доклад о положении в биологической науке. В книге "О положении в био- логической науке. Стенографический отчет о сессии ВАСХНИЛ 31 июля -- 7 августа 1948 г.", ОГИЗ-Сельхозгиз, М., 1948. Этот доклад был издан отдельным изданием в СССР и переведен на многие языки мира.

79 Там же, стр. 10.

80 Там же, стр. 63.

81 Там же, стр. 40.

82 В. Сафонов. "Земля в цвету (История развития агробиологической науки и расцвет мичу- ринского учения в СССР)". М., 1952, стр. 338-339.

83 Там же.

84 О положении в биологической науке. Стенографический отчет о сессии ВАСХНИЛ 31июля -- 7 августа 1948 г., ОГИЗ-Сельхозгиз, М., 1948, стр. 40.

85 Там же, стр. 73.

86 Там же, стр. 121.

87 Там же, стр. 138.

88 Там же, стр. 166.

89 Там же, стр. 279.

90 Там же, стр. 411.

91 См. газету "Правда", 4 августа 1948 г., ¦217 (10958), стр. 1-3; 5 августа, стр. 2-3; 6 августа, стр. 2-3; 7 августа, стр. 2-4; 8 августа, стр. 2-4; 9 августа, стр. 2; 10 августа, стр. 1-4; 11 августа, стр. 2-4; 15 августа, стр. 1 и 3.

91а Б.М. Завадовский. Речь на августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г., см. в книге: "О поло- жении в биологической науке. Стенографический отчет о сессии ВАСХНИЛ 31 июля -- 7 августа 1948 г.", ОГИЗ-Сельхозгиз, М., 1948, стр. 281-302. Цитата взята со стр. 292.

92 Об исключительной храбрости, проявленной И.А. Рапопортом на фронтах Второй Мировой войны, см. в статье: Н. Гладков, полковник запаса. На подступах к Будапешту, журнал "Военный вестник", 1964, ¦12, стр. 10-13. Рапопорт командовал на передовой разведбатальоном, был награжден шестью боевыми орденами и дважды представлен к званию Героя Советского Союза, но оба раза, как информировали Иосифа Абрамовича, документы о представлении к высшей советской награде исчезали мистическим образом "где-то на верху".

93 Личное сообщение члена-корреспондента АН СССР И.А. Рапопорта, сделанное мне в 1969 году. 24 декабря 1987 г. И.А.Рапопорт подтвердил это еще раз, сказав мне со смехом: "Мне и стенографистки помогли. В один из перерывов я проходил мимо их стола, и одна из них, немного меня знавшая, подмигнув, сказала: "Не беспокойтесь, мы самые острые места из вашего выступления и ваших реплик опустили".

94 См. прим. /84/, стр. 134.

95 Там же, стр. 137.

96 Там же.

97 Там же.

98 РГАСПИ, ф. 17, оп. 118, д. 120, лл. 49-54.

99 Цитировано по книге "Академия Наук СССР в решениях Политбюро ЦК РКП(б)--ВКП(б)--

КПСС. 1922-195"2 (Составитель В.Д.Есаков). Москва, РОССПЭН, 2000, стр. 381.

100 См. прим. (84), стр. 469.

101 Там же, стр. 471.

102 Там же.

103 Там же, стр. 472-473.

104 Там же.

105 Там же.

106 Там же, стр. 475.

107 М.С. Горбачев. О задачах партии по коренной перестройке управления экономикой. Док- лад Генерального секретаря ЦК КПСС 25 июня 1987 г. В кн.: "Материалы пленума Центрального Комитета КПСС 2-526 июня 1987 г.", стр. 42.

108 См. при. /84/, стр. 510.

109 Там же, стр. 488.

110 Там же, стр. 505.

111 Там же.

112 Там же, стр. 506.

113 Там же, стр. 507.

114 Там же, стр. 510.

115 Личное сообщение проф. В.П.Эфроимсона.

116 См. прим. /84/, стр. 512.

117 Т.Д.Лысенко. Корифей науки. Газета "Правда", 8 марта 1953 г.

118 См. прим. /84/, стр. 153.

119 Т.Д.Лысенко. Он вдохновлял нас на борьбу за дальнейший расцвет науки. Газета "Изве- стия", 1 ноября 1948 г., ¦207, стр. 1.

120 Ю.А.Жданов. В ЦК ВКП(б), товарищу И.В.Сталину. Газета "Правда", 7 августа 1948 г., ¦220 (10961), стр. 5.

121 Во время моей беседы с Ю.А. Ждановым 22 декабря 1987 года он сказал, что на самом деле никакого письма в "Правду" не писал, а что опубликованный в газете материал был текстом объяснительной записки, подготовленной после майского заседания Политбюро ЦК ВКП(б), на котором Сталин лично обвинил Ю.А.Жданова в ошибках. Появление в "Правде" этого внутреннего документа партии, не предназначавшегося для печати, было, по словам Ю.А.Жданова, неожиданностью для него.

Мне довелось слышать в 1978 году от ранее близкого к Ю.А.Жданову сотрудника, кандидата биологических наук А.Гапоненко, что Ждановым было подготовлено два варианта покаянных письма. В первом из них он якобы свел "покаяние" лишь к пустым формальным фразам. Гапоненко утверждал, что когда эта покаянка была принесена Сталину, тот будто бы написал в верхнем углу одну фразу -- "Ишь, какой прыткий!", чего было достаточно, чтобы молодой заведующий Отделом науки ЦК партии написал то, что от него ждали. Однако во время беседы в декабре 1987 года Ю.А.Жданов сказал мне, что не помнит этого факта.

122 См. прим. /84/, стр. 523-525.

123 Там же, стр. 52-5526.

124 Там же, стр. 358.

125 Личное сообщение ученика А.С.Серебровского члена-корреспондента АН СССР Р.Б.Хеси- на, лето 1983 г.

126 Покаянные письма А.Ф.Шереметьева и И.Н.Грязнова были опубликованы в областной газете "Горьковская правда", 21 сентября 1948 г., ¦224 (8982) и в университетской газете "За Сталинскую науку", 1948 г., ¦19, стр. 1. Авторы писем обвиняли своего учителя С.С.Четверикова в том, что он вел их по неправильной дороге и завел в тупик. Однако в том же Горьковском университете, где подавляющее большинство ведущих биологов каялось в ошибках и поносило своего коллегу Четверикова, нашелся ученый, не отступивший от правды. Им был доцент Петр Андереевич Суворов, читавший курс низших растений. В газете "За Сталинскую науку" появились строки, осуждавшие позицию ученого:

"Доц. Суворов во вводной лекции на 2-м курсе обошел молчанием факт исторического поворота на фронте биологической науки. Он читал лекцию в старом стиле" (передовая статья в ¦19 газеты). В начале 70-х годов П.А.Суворов защитил докторскую диссертацию.

В 1958 году С.С.Четвериков с мягкой улыбкой рассказывал мне, как сразу после сессии ВАСХНИЛ к нему прибежал, как он его называл, Саша Шереметьев -- тогда ассисент кафедры Четверикова -- и со страхом в голосе спросил, что же ему делать теперь, ведь он член партии, у него семья и т. д. Сергей Сергеевич посоветовал ему: "Вали всё, Саша, на меня, я уже старик, жизнь прожил, мне бояться нечего". И Саша начал валить. Самого Четверикова, незадолго до того освобожденного от должности декана факультета, но оставленного на том же биофаке заведующим кафедрой генетики, вызвал к себе ректор университета ярый мичуринец А.Н.Мельниченко и предложил покаяться, обещав в этом случае сохранить работу. Четвериков отказался, заявив, что как разделял, так и будет до конца дней своих разделять все положения генетики. Тут же он был уволен, несколько месяцев не получал ниоткуда ни копейки денег, пока, наконец, ему не оформили пенсию. Вскоре Шереметьев был назначен деканом биофака (заведовать кафедрой дарвинизма и генетики стал сам Мельниченко), он же ездил в ГДР читать лекции о мичуринской генетике. Он же первым, как только наступили иные времена, опубликовал в той же университетской газете большую статью о С.С.Четверикове, захвалив его, как теперь стало модным, и "вспомнив", что Сергей Сергеевич был и его учителем.

126а Вот только один из примеров творчества И.М.Полякова после сессии ВАСХНИЛ 1948 года.

Он писал об очередном генетическом конгрессе:

"Только карикатурой на науку можно назвать доклады Ауэрбаха (так в оригинале! -- В.С.), Демерека, Форда и других генетиков, посвященные, например, "актуальным вопросам" современной генетики, как "мутагенное действие" иприта! - Меллер, Дэйл, Дарлингтон и другие вопят о "репрессиях против генетиков в СССР". Пользуюсь случаем, чтобы с негодованием опровергнуть этот гнусный бред. Автор настоящей статьи принадлежал к тем биологам, деятельность которых подвергалась резкой критике на прошлогодней августвоской сессии Всесоюзной академии с-х наук имени В.И.Ленина. Но никто не мешал выступавшим, в том числе и мне защищать свои всзгляды- Никто и ничто не мешает нам продолжать свою работу. ".

Из статьи: И.Поляков. Член-коореспондент АН УССР. Враги науки. "Литературная газета", 24 августа 1949 г., ¦ 68(2-), стр. 2. 127 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 132, д. 40, лл. 1-4.

128 Протокол решения Оргбюро ¦ 365, а также протокол постановления Политбюро ¦ 65, хранились в РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 116, ед. хр. 365.

129 Протокол ¦ 65, пункт 53, протокол заседания Оргбюро ¦ 365, п. 12-с; см. также прим. (99), стр. 378 .

130 Протокол решений Политбюро ЦК ВКП(б) ¦ 65, пункт 53 и протокол заседания Оргбюро ¦ 365, п. 10-с; см. также прим ( 99), стр. 383.

131 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 116, ед. хр. 365, л. 3.

132 Там же, лл. 3-4.

133 Докладная записка заместителя заведующего Объединением Государственных Издатель- ств при Совете Министров СССР С.Суворова и директора Государственного Издательства сельскохозяйственной литературы М.Абросимова от 11 августа 1948 с грифом "Секретно" Г.М.Маленкову на 11 страницах; хранится в РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 118, д. 129, лл. 40-50.

134 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 116, ед. хр. 368, лл. 72-75.

135 Там же, л. 74-75.

136 Юбилейная статья "Владимир Павлович Эфроимсон". Журнал "Генетика", 1978, т. XIV, ¦12, стр. "3-"4, цитата взята со стр. "3.

137 См. журнал "Вестник высшей школы", декабрь1948, ¦12, стр. 17.

138 Сойфер В.Н. Воспоминания детей "Больших родителей и историческая справедливость. Газета "Новые известия", 3 февраля 2001 г., ¦ 19 (788), стр. 4.

139 Воспроизведено по фотокопии этого документа, приведенного в качестве иллюстрации к статье Эфроимсона "Авторитет, а не авторитарность", журнал "Огонек", 11 марта 1989, ¦ 11 (3216), стр. 10-13 140 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 163, д. 1514, лл. 39-42.

141 Там же, л. 39. Все эти предложения были приняты Оргбюро ЦК ВКП)б) и утверждены этим органом; см. прим. (99), стр. 381-383.

142 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 118, д. 129, лл. 28-32.

143 Там же, л. 29.

144 Там же, л. 32.

145 Решение Оргбюро ЦК ВКП(б) ¦368, пункт 2-с, хранится в РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 118, д. 129, лл. 26-27.

146 РЦХИДНИ ф. 17, оп. 118, д. 129, лл. 52-53.

147 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 132, д. 40, л. 13.

148 Про пiдсумки роботы сесii Всесоюзноi Академii Сiльскогосподарских наук iменi В.I.

Ленина про завдання далйого развитку Мiчурiнскоi агробiологii на Украiнi (Об итогах работы сессии Академии сельскохозяйственных наук имени В.И.Ленина и задачах дальнейшего развития мичуринской агробиологии на Украине). Стенографiчный звiт республиканскоi нарады 30 серпеня -- 2 вересня 1948 р. Державне видавництво сiльскогосподарскоi лiтературы УССР. Киiв -- Харкiв, 1948 (Редакцiйна Коллегiя -- П.А.Власюк, П.Ф.Плисецкий, А.Н.Свiстельник).

149 Там же.

150 Там же.

151 Профессор А.Р. Жебрак. В редакцию газеты "Правда". Газета "Правда", 15 августа 1948 г., ¦228 (10969), стр. 3.

152 Там же.

153 Там же.

154 От редакции. Там же.

155 Российский Государственный Архив Экономики, ф. 390, оп. 1, д. 2285.

156 Приказ Министра высшего образования СССР ¦1213 от 23 августа 1948 года. Цитировано по имеющейся у меня копии этого документа. 157 Приказ ¦ 709 по Московской ордена Ленина сельскохозяйственной Академии имени К. А. Тимирязева от 25 августа 1948 года, подписанный директором академии В.Н.Столетовым.

158 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 118, д. 151, л. 73-75.

159 Там же, л. 72.

160 Там же, л. 71. 161 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 24, д. 30, л. 7.

162 В газете "Социалистическое земледелие" было опубликовано следующее объявление:

"Тимирязевская с. х. Академия объявляет, что 7 января 1936 г. ...состоится защита диссертации на соискание ученой степени доктора биологических наук А.Р.Жебрака. Тема диссертации: "Состояние генотипа при модификации организма". Официальные оппоненты: засл. деятель науки акад. Е.Ф.Лискун и член-корр. Акад. наук СССР профессор Техасского университета (США) Г.Г.Мёллер".

163 Данные приведены М.А.Поповским в книге "Дело академика Вавилова", Ихд; "Эрмитаж", Тенафлай (США), 1983, стр. 164.

164 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 163, д. 1514, лл. 39-42.

165 Там же, л. 42.

166 С.И. Вавилов. Вступительное слово на расширенном заседании Президиума Академии наук СССР. Журнал "Вестник АН СССР", 1948, ¦9, стр. 25.

167 Там же.

168 Там же, стр. 26.

169 Там же, 1948, ¦9, стр. 105.

170 Там же, стр. 50.

171 Там же, стр. 52. Кафтанов срочно выпустил с помощью М.Б.Митина и Н.В.Турбина брошюру с текстом лекции, прочитанной им во Всесоюзном Обществе по распространению политических и научных знаний, озаглавленную "За безраздельное господство мичуринской биологии", М., 1948, 21 стр.

172 Там же, стр. 162.

173 Там же, стр. 67.

174 Там же, стр. 61. Через два месяца И.Е. Глущенко еще раз выступил с обвинениями в адрес генетиков (см. его статью "Реакционная сущность вейсманизма". Газета "Правда", 19 октября 1948 г., ¦293, стр. 2).

175 О.Писаржевский. Кандидат сельскохозяйственных наук Сисакян. Журнал "Знание-Сила", 1938, ¦10, стр. 10-13.

176 Там же, стр. 11.

177 Там же, стр. 12.

178 См. прим. /169/, стр. 197.

179 Там же, стр. 164.

180 Там же, стр. 170.

181 Там же, стр. 173. Вавилов в конце выступления сказал (см. стр. 175):

"Я считаю, что правильно будет освободить Леона Абгаровича от обязанностей академика-секретаря Отделения биологических наук.

... Я вношу предложение обязанности академика-секретаря возложить на Александра Ивановича Опарина. Необходимо также для обеспечения правильности идеологического руководства Отделением... ввести в состав Отделения академика Трофима Денисовича Лысенко.

Я полагаю, что Президиум подтвердит мое предварительное распоряжение об освобождении академика Шмальгаузена от обязанностей директора института эволюционной морфологии имени Северцова.

... С ясностью следует, что нужно упразднить в Институте цитологии и эмбриологии, а также в институте эволюционной морфологии некоторые лаборатории, работавшие в направлении формальной генетики".

182 Там же, стр. 174.

183 Там же, стр. 175.

184 Там же, стр. 179.

185 Постановление Президиума Академии наук СССР от 26 августа 1948 года "По вопросу о состоянии и задачах биологической науки в институтах и учреждениях Академии наук СССР". Журнал "Вестник Академии наук СССР", ¦9, стр. 23.

186 Выступление ученого секретаря Отделения биологических наук АН СССР кандидата био- логических наук Р.Л.Дозорцевой. Там же, стр. 185.

187 Постановление Президиума АН СССР было опубликовано в газетах "Правда" и "Известия" 27 августа 1948 года, а затем перепечатано многими другими газетами и жур-налами. В "Правде" за 27 августа ¦240 (10981), стр. 1, кроме того, в передовой статье "За процветание нашей передовой науки" содержалось следующее указание:

"Необходимо решительно и бесповоротно изгнать из планов [научных учреждений -- В.С.] вейсманистско-морганистские работы, укрепить биологические институты марк-систско-ленинскими мичуринскими кадрами".

188 Приказ по Министерству высшего образования СССР ¦1208 от 23 августа 1948 года. Цитировано по имеющейся в моем распоряжении копии этого приказа.

188а РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 132, д. 40, лл. 6-566 .

188б Там же, л. 67. 188в Там же, л. 68.

188г Там же, лл. 176-182. 188д РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 132, д. 40, лл. 180-182

189 Приношу признательность члену-корреспонденту РАН В.А.Гвоздеву за предоставление копий этих документов из личного архива Р.Б.Хесина.

190 Академик, лауреат Ленинской премии А. Спирин, доктор биологических наук, проф. В.

Гвоздев. Гены управляют клеткой. Газета "Известия", 10 марта 1986 г., ¦ 70 (21512), стр. 2.

191 Информационное сообщение: "В Президиуме Академии медицинских наук СССР. Проблемы медицины в свете решений сессии Всесоюзной Академии сельскохозяйственных на ук имени В.И.Ленина". Газета "Медицинский работник", 15 сентября 1948 г., ¦39 (797), стр. 2.

192 Личное сообщение профессора В.Я.Александрова.

193 О.Б.Лепешинская. Воинствующий витализм. Вологда, 1926, типография "Северный печат- ник".

194 Газета "Медицинский работник", 15 сентября 1948 г., ¦39 (797).

195 Там же.

196 Там же.

107 Там же.

198 Там же.

199 Там же.

200 Там же.

201 Там же.

202 "От участников расширенного заседания Президиума Академии медицинских наук СССР Москва, Кремль. Товарищу Иосифу Виссарионовичу Сталину". Там же, 15 сентября 1948 г., ¦39 (797), стр. 1.

203 За передовую биологическую науку, за дальнейшее развитие советской медицины. Газета "Медицинский работник", Там же, стр. 1.

204 Там же.

205 Проф. И.Кочергин, проф. Н.Турбин. Порочный учебник. О "Курсе общей биологии с зоо- логией и паразитологией проф. Л.Я. Бляхера". Газета "Медицинский работник", 18 ав- густа 1948 г., ¦35 (793), стр. 2.

206 Редакционная статья "Медицинские работники обсуждают проблемы биологии". Газета "Медицинский работник", ¦36 (794), стр. 1. В следующем номере этой же газеты проф. Н.Гращенков, заменивший в 1947 году А.Р.Жебрака на посту Президента Академии наук Белорусской ССР, в статье "Откровенная пропаганда идеализма" обрушился на книгу проф. С.Н.Давиденкова "Наследственные болезни нервной системы" (заслуженно считающуюся по сей день классическим трудом в этой области науки), а проф. В.Тимаков и проф. Н.Жуков-Вережников (в те годы работавший главным редактором Медгиза) в статье "Изучение наслественности микробов и мичуринское учение" описывали якобы имеющий место переход одних видов бактерий и вирусов в другие виды. Позже первый из авторов (В.Д.Тимаков) стал сначала вице-президентом, а затем президентом АМН СССР, а второй -- академиком этой академии, вице-президентом ее, заместителем министра здравоохранения СССР, Председателем Научного Совета АМН СССР по медицинской генетике и крупным функционером в Советском фонде мира и других официальных организациях по борьбе за мир.

207 В изданной в СССР книге К. Циммера "Проблемы количественной радиобиологии", Госатомиздат, М., 1962, автор пишет в предисловии (стр. 6), умело скрывая это от глаз советской цензуры, о том времени, когда он мог из окон лаборатории любоваться красотой Уральских гор.

208 См. журнал "Вестник АН СССР", 1948, ¦10 (октябрь), стр. 70.

209 Там же, стр. 71.

210 Там же, стр. 76.

211 Там же, стр. 78.

212 Редакционная статья "Народный ученый". Журнал "Огонек", 10 октября 1948 г., ¦41 (1114), стр. 9.

213 С сентября 1948 года в журнале "Огонек" стали публиковать в каждом номере материалы о Лысенко и его победе. И.И.Презент, которого в первом сентябрьском номере назвали "известным исследователем мичуринского наследия", сказал (см. И.Презент. Победа мичуринцев):

"...развернувшийся на сессии спор является прямым и непосредственным продолжением ожесточенной, непримиримой борьбы... которую ведут ученые, разделяющие марксистский принцип познаваемости мира, против буржуазных ученых, стоящих на мистических позициях непознаваемости... Основателями такого ложного учения оказались немцы Вейсман и Мендель и американец Морган" ("Огонек", 22 августа, ¦34, стр. 11).

В номере, вышедшем 7 ноября, С.И.Вавилов в статье "Торжество материалистических идей" ("Огонек", ¦45, стр. 9) писал:

"В отличие от Мичурина формальная генетика вела биологию, в сущности, к идеа-лизму...

Долгие годы передовые советские ученые боролись против враждебного науке тече-ния -- так называемого вейсманизма-морганизма. Эта теория была взята "напрокат" из-за границы...

В нашей стране передовое мичуринское направление одержало победу".

Подобные высказывания повторялись из номера в номер.

214 Академик Е.А. Чудаков. К перестройке академической и научной работы в области технических наук. Журнал "Вестник АН СССР", 1948, ¦12 (декабрь), стр. 6-9; Б.В.Кукаркин. Исследование строения и развития звездных систем на основе изучения переменных звезд. Гос. изд-во технико-теоретической литературы, 1949.

215 Решение Секретариата ЦК ВКП(б) от 20 декабря 1948 г., протокол ¦404, пункт 20-с, реше- ние Политбюро ¦66, пункт 246.

216 Ответ профессору Г.Дж. Мёллеру. Журнал "Вестник АН СССР", 1948, ¦ 12, стр. 4-5. Он же был опубликован в газете "Правда" от 14 декабря 1948 г., ¦ 349 (11090), стр. 1.

217 Г.Дж. Мёллер. Президенту, Секретарю и Членам Академии Наук СССР. Хранится в РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 132, ед. хр. 40, лл. 196-108.

218 Передовая Передовая статья "Наука советского народа". Журнал "Вестник АН СССР", 1948, ¦11, стр. 5.

219 С.И.Вавилов. Наука и народ. "Литературная газета", 3 ноября 1948 г.

220 В.М.Молотов. 31 годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Доклад на торжественном заседании в Большом театре Союза ССР. Госполитиздат, М., 1948, стр. 20.

221 Ж.А.Медведев, Биологические науки и культ личности. Машинописный вариант, каждая глава собственноручно подписана автором в сентябре 1962 года.

" Loren Graham. Science and Philosophy in the Soviet Union, p. 214.

223 Там же стр. 512.

224 См. эту фразу в работе И.В. Сталина "Анархизм или социализм?", соч., т. 1, Госполит- издат, М., 1946, стр. 301.

225 Там же.

226 Там же.

227 Там же.

228 Там же.

229 Там же.

230 Там же, стр. 303.

231 Термин "неодарвинизм" одним из первых применил А.Вейсман, хотя позже (в начале XX века) его стали применять к описанию взглядов самого А.Вейсмана, причем нередко с желанием охарактеризовать позицию Вейсмана отрицательно.

232 С.С. Четвериков. О некоторых моментах эволюционного учения с точки зрения современной генетики. "Журнал экспериментальной биологии", сер. А, 1926, т. 2, вып. 1, стр. 3-54. Эта же работа была опубликована в переводе на английский язык в Proc. Amer. Philosophycal Soc., v. 105, ¦2, pp. 156-191. Она же была перепечатана в журнале "Бюллетень Московского общества испытателей природы, отдел биологический", 1965, т. 60, вып. 4, стр. 33-74. Работа была дополнена примечаниями, сделанными в 1958 году, когда Сергей Сергеевич диктовал их мне, так как сам уже не мог ни читать, ни писать, полностью ослепнув. К сожалению, Б.Л.Астауров, редактировавший этот выпуск, не счел нужным опубликовать все примечания, сделанные Четвериковым, произвольно опустив некоторые из них, считавшиеся Четвериковым самим важными. Впоследствии эта работа еще несколько раз публиковалась, но каждый раз примечания и дополнения воспроизводились по изданию "Бюллетеня МОИП".

233 См. прим. /224/, стр. 307.

234 Там же, стр. 308.

235 Там же, стр. 309.

236 Там же, стр. 313.

237 Там же, стр. 314.