ЛЫСЕНКО УДАЛЯЮТ С ПОЛИТИЧЕСКОЙ СЦЕНЫ ВМЕСТЕ С ХРУШЕВЫМ

Г л а в а XVII

"Не пощадит ни книг, ни фресок безумный век.

И зверь не так жесток и мерзок,

как человек" .

Борис Чичибабин (1).

"Недаром же всемирная история пестрит именами властителей, вождей, полководцев, авантюристов, которые все, за редчайшими исключениями, превосходно начинали и очень плохо кончали, которые все, хотя бы на словах, стремились к власти добра ради, а потом уже, одержимые и опьяненные властью, возлюбили власть ради нее самой".

Герман Гессе. Игра в бисер (2).

Призрачное главенство

Вполне уместен вопрос: мог ли Лысенко, вернувшись в свой прежний кабинет, смирить непомерную гордыню, прервать уже непосильную для него борьбу с выдуманными врагами социализма? Ведь мог же он затаить злобу, разыграть мудрое смирение и стать добреньким патриархом, без пристрастия глядящим на всех своих коллег? Чего другого, а актерских способностей ему было не занимать! В нем всегда жил умнейший царедворец и утонченный лицедей. Да и что было делить! Он снова Президент, снова властитель. Росли дети -- Юрий, Людмила и Олег (дочь кончала медицинский, готовилась стать кардиологом, Юрий работал на кафедре физики моря в МГУ, радовал Олег -- пошел по его стопам). Всё еще бодрячком ходил отец, живший теперь в Горках Ленинских с внуками. Можно же было унять пыл страстей, перестать сводить счеты и... спокойно руководить.

Но, нет, не мог он отсиживаться, не для того бился с ворогами, не для того кровь портил. Да и почивать на лаврах можно тому, у кого с лаврами всё в порядке. А здесь опять и опять ему сообщали о нападках и на "учение о плодородии почвы" и на "закон жизненности вида" со ссылками на никуда негодных иоаннисяновских коров. Не до покоя и не до сна.

Не удавалось и другое: пригасить ход всё более мощно раскручивавшегося маховика генетических исследований. Каждую неделю он узнавал новости -- одна горше другой, и не до самоуспокоенности было, добродушная снисходительность равна была глупости. В сентябре 1961 года Комитет по делам изобретений и открытий выдал диплом на открытие члену-корреспонденту АН СССР Б.Л.Астаурову -- заклятому врагу, генетику. Вручение диплома об открытиях в науке -- событие чрезвычайное. В биологии это было вообще первое открытие, зарегистрированное комитетом. Да и предмет открытия немаловажным назвать никак было нельзя. Пока они с Иоаннисяном и Авакяном мямлили о том, как условиями кормления можно понуждать зиготы развиваться по материнскому или отцовскому пути, Астауров с помощью радиации и других воздействий на ядра клеток, хромосомы и гены научился регулировать пол у шелкопрядов и получать потомство любого пола. Хочешь -- женского, хочешь -- мужского. В начале октября в "Правде" появилась большая статья Астаурова -- на двух страницах газетного листа с портретом автора открытия. Редакция называла работу "выдающейся" (3) и утверждала, что она "... открывает огромные перспективы в повышении производительных сил сельскохозяйственного производства, укрепляет господство человека над силами природы" (4).

Как будто нарочно, как будто с провокационной целью Астауров начинал статью с вопроса первейшей важности, о котором всегда пекся и Лысенко:

"Сейчас, конечно, рано делить шкуру еще не убитого медведя, но трудно даже вообразить, какой эффект в тоннах масла, количестве яиц или метрах шерстяной и шелковой ткани могло бы дать умение получать по желанию потомство нужного пола" (5).

Два десятка лет генетик Астауров не предавал анафеме хромосомы и гены и подбирался к возможности прямого влияния на женские и мужские половые клетки и теперь разрешил старую проблему:

"Установлено, что точно дозированными воздействиями высокой температуры можно подавить деление ядра при образовании женских клеток и одновременно побудить их... к девственному развитию... Все потомки девственной матери будут похожи друг на друга, как близнецы, и все они всегда самки" (6).

Женская линия шелкопряда в опытах Астаурова размножалась "этим путем более пятнадцати лет... и среди них никогда не появляется ни одного самца" (7). Меняя характер воздействия, Астауров научился решать и другую задачу: когда было нужно, он получал одних лишь самцов шелкопряда, которые наследовали "все признаки отца и оказывались все самцами" (8). Такого в мировой практике еще никто не достигал.

Благодаря работам Астаурова удалось поднять выход шелка почти на четверть, так как "коконы самцов на добрых 2-530 процентов шелконоснее самок" (9). Этим и покоряла работа Астаурова: он уже умел на практике творить чудеса с шелкопрядами и мечтал о чудесах с другими животными. Астауров провозглашал широкую программу взаимосложения усилий ученых:

"Плодотворное решение таких больших проблем нуждается теперь в координации и компенсировании усилий ученых разных специальностей и должно осуществляться на основе взаимного проникновения методов математики, физики, химии и биологии" (10).

Проявление повышенного интереса главной партийной газеты к открытию Астаурова было неприятно Лысенко. Оно указывало на непрочность его теперешнего состояния, на зыбкость приобретенного главенства.

Впрочем, успокаивало то, что по-прежнему высоко ценил его Никита Сергеевич, пожалуй, даже его отношение крепло, он готов был выгородить своего любимца даже в таком деле, как внедрение "травополья" (11), в то время, как другие ученые пытались образумить руководителя партии.

Хрущев старательно формировал стереотип эдакого рубахи-парня, которому море -- по колено. Его длинные, простецкие, нередко по-мужицки грубые речи следовали одна за другой. Говорить часами на людях он уже привык, и газеты печатались с вкладышами, чтобы воспроизвести эти длинные болтливые речи с прибаутками и поучениями. Вот и очередной раз, выступая 14 декабря 1961 года, он долго рассказывал о том, как, приехав отдыхать в 1954 году в Крым, "посмотрел немножко на море, а потом сел в машину и поехал по колхозам и совхозам" (12), как он встретил переселенцев из Курской области, которым не понравился Крым с его жарой, палящим солнцем и... кровожадными клопами. Проблема клопов так заняла мысли 1-го Секретаря ЦК партии, что он и теперь, спустя несколько лет, с удовольствием вспоминал, как он бойко осадил нытиков-переселенцев:

"А разве, говорю им, курские клопы менее кровожадные, чем крымские? (Веселое оживление)" (13).

Эти байки лидера партии, наверное, были предназначены для того, чтобы рас-положить слушателей, показать, какой он простой, хороший, свой в доску мужик. А на этом пасторальном фоне еще более жестким выглядел длинный раз-дел речи об ученых, не удовлетворяющих его "изысканному вкусу". Упомянув Лысенко первым среди настоящих ученых, которым можно внимать с пользой для дела, Хрущев перешел к тем, кого и слушать вредно и кому, по его словам:

"Хочется сказать: не срамите ученого звания, не позорьте науку! (Аплодисменты)... Извините за грубость, но как тут не сказать: на кой черт нужна народу такая "наука"! (Оживление в зале. Аплодисменты)" (14).

Знал ли сам Хрущев, какой должна быть наука? В этой речи он еще раз показал, сколь примитивными были его требования к науке: она должна была лишь соответствовать "мировоззрению нашей партии", да быть практичной. Первое требование только провозглашалось, и о нем больше речи не велось, а второе обсуждалось в следующих "изящных" выражениях:

"Многие научно-исследовательские учреждения... не освещают путь практике, отстали от жизни, иных ученых нужно самих из болота за уши вытаскивать и в баню тащить, отмывать (Оживление в зале. Аплодисменты). Поможем вытащить вас, товарищи ученые (Оживление в зале). Но вы и сами выбирайтесь из травопольного болота (Оживление в зале)." (15).

В чем был Хрущев неколебим -- в уверенности, что "СССР в кратчайшие сроки" догонит США по производству мяса, масла, молока и другой продукции.

"Наша страна, -- сказал он в этой речи, -- уже доказала Соединенным Штатам Америки и буржуазные экономисты по существу и не оспаривают того, что СССР в кратчайшие сроки не только догонит, но и перегонит Соединенные Штаты по производству продукции на душу населения" (16).

По его словам залогом этого рывка вперед служила правильная научная деятельность таких ученых, как Лысенко. С тем же пафосом держал речи Лысенко, но к его словам все относились с еще меньшим доверием, чем к словам вожака партии. Предчувствия близкой гибели охватили многих бывших "мичуринцев", и они начали перекрашиваться. Нельзя было без усмешки читать стенания лысенкоистов по поводу тех, кто раньше писал в своих статьях и книгах одно, а теперь другое. "Чему же верить?" -- вопрошал Н.И.Фейгинсон, обсуждая такие случаи (17). Например, профессора В.Е.Писарева раньше лысенкоисты причисляли к своим, а теперь из-под его пера выходили статьи о значении амфидиплоидов, гибридов, о невозможности работать грамотно без учета генетических категорий и понятий, отвергавшихся лысенкоистами (18).

Так вел себя не один Писарев. Снова и снова в ЦК партии "лично товарищу Хрущеву" поступали письма и докладные записки с разбором ошибок Лысенко. Теперь появился новый мотив. Разоблачив "культ Сталина", Хрущев дал возможность открыто обсуждать последствия культа, к искоренению которых он сам призывал. Но кто же не знал, что в науке самым ярким, самым злокозненным последышем сталинизма был Лысенко? Так, открыв ворота для критики, Хрущев вопреки своей воле подставил под удар своего любимца. Хор голосов, осуждавших этого "маленького Сталина в биологии", стал звучать мощно, и в апреле 1962 года Хрущеву пришлось, скрепя сердце, снова дать согласие на снятие Лысенко с поста Президента ВАСХНИЛ. Второе его пребывание на этом посту кончилось еще более бесславно, чем первое. Хорошо хоть Хрущев предложил Лысенко самому назвать кандидатуру на замену. Новым Президентом стал многолетний заместитель Лысенко по Одесскому институту и верный ему до мозга костей Михаил Ольшанский.

Праздники и будни

Летом 1962 года лысенкоисты нашли предлог продемонстрировать всей стране свою монолитность, свои успехи и оптимизм. Отсчитав срок от появления в Одессе опытного поля, на базе которого затем возник Институт генетики и селекции, они получили круглую цифру -- 50. Чем не юбилей! Правда, на долю главенства лысенкоистов из этих 50 приходилось что-то около 30 лет, но отдельные несуразности можно было в расчет не принимать. На фронтоне главного институтского здания с колоннами появилась цифра 50 в лаврово-дубовом обрамлении. Много приглашений было послано зарубежным ученым. Административный директор института А.С.Мусийко, обсуждая с корреспондентами главные достижения института за 50 лет, делал акцент на идейной стороне:

"В упорной борьбе, открытых дискуссиях с преобладавшим в то время в биологической науке менделизмом-морганизмом, ученые-мичуринцы разоблачали теоретическую несостоятельность и практическую бесплодность менделистов и морганистов" (19).

А один из заправил праздника Глущенко радовался своему трюку: в ряд зарубежных "Обществ друзей Мичурина" были заблаговременно отправлены на-поминания о предстоящем юбилее и соответствующие моменту небольшие меморандумы с перечислением главных достижений института. И вот из-за границы стали поступать приветствия с нужными текстами, во многом повторяющими меморандумы. Теперь надо было успевать давать нужный ход приветствиям. Например, в газете "Сельская жизнь" появилась такая "развесистая клюква":

"На конференцию по случаю 50-летия ВСГИ пришло приветствие от французского общества друзей Мичурина: в нем, в частности, говорится:

"У нас в капиталистическом мире селекция все больше захватывается космополитическими монополистами, которые подчиняют свою работу своим эгоистическим целям. Эти монополии взяли себе за правило распространять только гибридные семена и гибридных животных, качество которых грубо ограничено первым поколением.

...Реакционная идеология морганистов является для них не только идеологическим аргументом, способом оправдать политику империалистов даже в их самых страшных расистских преступлениях. Эта теория стала... основным средством защиты барышей"" (20).

Так задним числом (не своими же руками -- французы пишут) наводили тень на плетень -- и промахи с гибридной кукурузой и другими гибридами отвергали; и ошибки с рекомендациями относительно использования первого поколения гибридов от себя отметали. Уже и партийные лидеры во главе с Хрущевым, съездив в США, убедились, из рассказов фермера из Айовы Гарста хотя бы, что только первое поколение гибридов обладает повышенной жизнеспособностью и дает максимальную прибавку урожая, а вот, видите, французские "друзья Мичурина" этот подход грубым называют: прекрасная реабилитация многолетнего правильного пути соотечественников Мичурина. И проклятых морганистов с их реакционной идеологией, как видите, во Франции не любят, как не любят французы барыши, повышенные урожаи, излишки мяса, молока и масла.

С приподнятым чувством разъезжались гости из Одессы, а в Москве лысенковцев ждали снова неприятности. Гибельность для науки и сельского хозяйства главенства Лысенко снова привлекла внимание общественности.

В Центральном Доме журналиста состоялась встреча с учеными, на которую собралось несколько сот работников редакций журналов и газет. Выступавшие один за другим "морганисты" -- В.П.Эфроимсон, Ж.А.Медведев, А.А.Прокофьева-Бельговская, В.Н.Сойфер рассказывали об успехах науки, а сидевшие в зале могли сами делать выводы о том, куда же завели отечественную науку радетели идейной чистоты "мичуринской биологии". В.П.Эфроимсон остановился на просчетах советской медицины, происходящих из-за недоучета генетических закономерностей. Ж.А.Медведев говорил о тех, кто, занимая высокие посты в руководстве советской наукой, мешали прогрессу и преследовали честных ученых. Я пересказал работы Ф.Жакоба и Ж.Моно, изучивших регуляцию действия генов, и на этом примере постарался показать, как глубоко ушли генетики вперед в познании генов, и как нелепы на этом фоне потуги Лысенко отвергать само существование генов1.

В 1961 году Несмеянова на посту Президента АН СССР сменил Мстислав Всеволодович Келдыш -- известный аэродинамик, один из главных руководителей космических исследований СССР2. В 1962 году он решил разобраться сам, без помощи "официально признанных" советчиков, в том, каковы реальные достижения обругиваемых Лысенко вейсманистов-морганистов, и каковы успехи самих лысенкоистов. Келдыш обложился книгами, съездил в ряд институтов, побывал, в частности, в Новосибирске и в Минске (21), поговорил с десятком крупных ученых. Для непредубежденного человека картина складывалась ясная. Грехи "реакционеров", "прислужников Запада" были явно придуманы, а вот их заслуги перед наукой, отвергаемые лысенкоистами, оказались неоспоримыми. Теперь предстояло посмотреть работу Лысенко на месте. В октябре 1962 года Президент приехал сначала в лысенковский институт генетики на Калужском шоссе (сейчас Ленинский проспект, 33), а потом, по предложению Лысенко, поехал в Горки. Лысенко повел Келдыша по полям, на ферму коров, показал лесопосадки дуба. Впечатление от этой "высокой науки" было удручающим. Вконец всё испортила перепалка между Лысенко и его ближайшими сподвижниками, когда учитель обозвал своего заместителя Кушнера безграмотным, буквально оскорбил присутствующих на встрече Сисакяна (ставшего в то время большим боссом в Академии наук) и Глущенко. Кушнер и Сисакян дипломатично проглотили пилюлю, а Глущенко взорвался, стал оправдываться перед Келдышем3. Сцена была неприятной. То, что сами с собой лысенкоисты не ладили, знали многие, но что Лысенко уже не может вести себя спокойно с самыми близкими людьми, лучше всяких слов характеризовало и его самого и всю "школу ? Страшный удар по позициям Лысенко нанесла книга Жореса Александровича Медведева, законченная им в это время. Медведев дал читать рукопись книги нескольким коллегам. С неё были изготовлены машинописные копии, с них делали новые и новые -- самиздат заработал на полную мощь. Книга оставляла неизгладимый след убедительностью фактов4.

Оборона на два фронта К концу 1962 года окончательно сложилась ситуация, при которой Лысенко пришлось сдерживать нападение с двух сторон -- отражать критику биологов и противостоять напору представителей точных наук. Обороняться же Лысенко мог только с помощью чужих рук -- заступников из верхушки партийного аппарата, то предоставлявших ему трибуну для широкомасштабных обещаний, то лично защищавших его (27).

Характерной чертой этого периода стала двойственность принимаемых верхами решений. В постановлениях, публикуемых от имени ЦК партии и правительства, почти всегда соседствовали разорванные абзацем, параграфом или пунктом два раздела на одну и ту же тему. Сначала говорилось о якобы несомненных успехах мичуринской биологии и необходимости биологам и дальше идти по этому пути, а ниже, после упоминания о физике, химии или математике, шли абзацы о пользе развития новой биологии с применением физических и химических методов. Это отчетливо проявилось в принятом в январе 1963 года Постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР "О мерах по дальнейшему развитию биологической науки и укреплению её связи с практикой" (28)5.

Конечно, Лысенко пробовал изменить это положение, укрепить свои позиции в биологии. В конце 1962 года он созвал в ВАСХНИЛ большую конференцию, на которой было заслушано более 70 докладов "о путях управления наследственностью" (путь, правда, был избран один -- перенос растений в чуждые для него условия среды, но называлось это всегда громко, всегда во множественном числе). На этот раз основной упор делали на якобы доказанную возможность превращения яровых культур в озимые после посева их в течение 2-3 лет не весной, как положено, а осенью, под зиму. Многие последователи Лысенко утверждали, что доказали возможность такой трансформации любых сортов, показывали таблицы с цифрами, щеголяли терминами. Кое-кто занимался обратными переходами -- из озимых в яровые. И тоже получалось всё чудесно: внешняя среда сама формировала желаемые свойства.

Особенно активен был на этой конференции селекционер с Украины Василий Николаевич Ремесло, с энтузиазмом взявшийся за выведение новых сортов на Мироновской селекционной станции. За ним уже числилось несколько сортов, он постоянно утверждал, что все они получены на основе учения товарища Лысенко, а за это Лысенко и поддерживавшая "мичуринцев" коммунистическая партия показали всем, как они умеют ценить и возвышать своих героев: он стал членом ЦК компартии Украины, депутатом Верховного Совета УССР, зам. Председателя Президиума Верховного Совета УССР, лауреатом Ленинской премии, Героем Социалистического труда, был награжден 22 орденами и медалями СССР, орденом Труда ЧССР, орденом "Возрождения" ПНР, орденом "Звезда Дружбы Народов" ГДР, стал академиком ВАСХНИЛ, членом-корреспондентом Академии наук ГДР. Спустя несколько лет, когда Ремесло получил еще несколько высокоурожайных сортов, его избрали за большой практический вклад в сельское хозяйство академиком АН СССР. Несмотря на все награды и звания академик был крайне плохо образован, в предложении из десяти слов мог сделать двадцать ошибок.

Ремесло объявил на конференции, что сорт мягкой яровой пшеницы "мироновская-264" (42-хромосомный вид пшеницы) получен "путем воспитания" из твердой 28-хромосомной пшеницы6. По окончании конференции Лысенко выступил 3 декабря 1962 года с большим докладом, подводящим итоги. Через два месяца ему удалось напечатать его в "Правде" (29). Воодушевленный услышанными докладами он вопрошал:

"Кто теперь... всерьез усомнится в возможности в прямом смысле лепить, создавать из условий неживой внешней среды, при посредстве совершенно незимостойких растений, например, яровой пшеницы или ячменя, хорошо зимующие озимые растения" (30).

Это открытие он причислял к новым выдающимся достижениям советской науки и радовался тому, что "приоритет этого важного теоретического открытия в биологической науке остается за Советским Союзом, за мичуринской биологией" (/31/, выделено Лысенко).

Новым в докладе Лысенко было желание принизить значение работы Уотсона и Крика о строении дезоксирибонуклеиновой кислоты. Ничего особенного эти молекулы, по его словам, не представляли и никоим образом не могли рассматриваться как молекулы наследственности. Он даже соглашался признать кое-что в представлениях ненавистного Августа Вейсмана, лишь бы отбросить главное -- то, что молекулы ДНК могут быть средоточием генов:

"То, что зачатки новых поколений возникают, получают свое начало не из сомы родителей -- в этом Вейсман и его последователи правы... Но неверно утверждение о наличии мифического наследственного вещества, особого, отдельного от живого тела (сомы)... Нельзя также приписывать нежизнеспособность веществу, например, дезоксирибонуклеиновой кислоте, свойство живого, то есть свойство наследственности" (32).

Коснулся он и еще одного больного для него вопроса -- о роли химии и физики, и снова с небольшим отступлением в одном вопросе:

"Изучать физику и химию живого крайне важно не только для целей медицинской и сельскохозяйственной практики, но и для теоретической биологии" (33).

и наступлением в другом:

"В теории это особенно важно для познания закона превращения неживого в живое при посредстве живого" (34).

Нет, не хотел Лысенко смириться, что нет никакого превращения неживого в живое, что процессы биосинтеза молекул -- это чисто химические реакции, что нет в этом процессе тайны, якобы ускользающей всегда от исследователя.

"Никакое химическое или физическое познание живого не дает представления о тех биологических законах, по которым живет и развивается органический мир" (35).

От этой зауми, от желания возвести Китайскую стену между разными способами познания (и еще хуже: между процессами в живых организмах) несло не материализмом, а настоящей мистикой. И сколько бы раз не возглашал Лысенко, что он самый что ни на есть стойкий материалист, слова его говорили об обратном. Парадокс, впрочем, заключался в том, что и скрытым агностиком он также не был, как не был он и теистом. Просто недообразованность, неспособность понять диалектику развития характеризовали его уровень познания и мышления.

Очередной партийный окрик на критиков Лысенко

Распространение книги Медведева, также как приобщение к числу критиков лысенкоизма крупнейших отечественных ученых разных специальностей, сделали за год то, что не удавалось за десятилетия. Научный и нравственный портрет малограмотного человека, но ожесточенного и ловкого политикана, проступил ясно и стал отчетливо виден огромному числу интеллигентов в стране. Хотя усилиями партии коммунистов в стране была рождена интеллигенция "нового типа", хотя воспитанники советских вузов были в подавляющем большинстве выходцами из рабочих и крестьян, приобщение их к культуре, искусству, науке выточило из них не одни лишь винтики, послушно вкручивающиеся в нужном "углублении" государственного механизма, а породило людей с развитыми мозгами. В свою очередь, это неминуемо повлекло за собой индивидуальность мышления. Как ни спорили между собой социологи и критики советского режима о задавленности мыслей, чувств, а, главное, поступков советского человека, как ни сравнивали степень самоутверждения интеллигента западного и советского, и у последнего способность давать оценки и приходить к суждениям не стопроцентно определялась сегодняшней передовицей "Правды". Отсюда вытекал и массовый интерес к делам, тебя лично вроде бы не касающимся, а, тем не менее, волнующим каждого вполне искренне. Этот интерес исключительно возрос после хрущевских нападок на сталинизм и "культ личности" в целом. В обществе вдруг, в масштабах, сильно напугавших власти и самого Хрущева, проявилась тяга к вскрытию язв общества. Многие были готовы принять участие в их лечении и устранении истоков болезни.

В этот момент книга Медведева в одночасье открыла сущность Лысенко множеству людей. Черты его незатейливой биографии, особенности речи, приземленность лозунгов, приемы борьбы с антиподами в науке, которые рождали общие симпатии в тридцатые-сороковые годы, годы, когда простоватого крестьянского парубка вынесло на гребень общественного интереса, теперь вызывали отвращение. Перестала казаться симпатичной недообразованность, стала коробить примитивная упрощенность помыслов "Главного Агронома Страны". Преступной предстала мания неразделяемой ни с кем власти, которая привела к гибели в лагерях и тюрьмах одаренных ученых, цвета русской науки. Ни у кого не осталось и тени сомнений о вреде практических выдумок этого сухопарого, злобного человека. Перестала манить цветистость обещаний, их иллюзорность не подлежала сомнению. Отодвигать далее час ответа за эти преступления больше было нельзя. И многие полагали, что час настал.

Насколько наивными были эти ожидания, показало ближайшее же время. Всем было продемонстрировано еще раз, что Лысенко с комплексом ошибок и преступлений рассматривается партийными лидерами как свой, как правильный и последовательный борец за нужные идеалы, а критики были обвинены в отходе от ленинизма и в буржуазных извращениях.

Первым пострадал Ж.А.Медведев. Его выставили из Тимирязевской академии, и несколько месяцев он оставался без работы. В Москве, центре науки с сотней научно-исследовательских и учебных биологических учреждений, Медведев найти работу не смог. На счастье, в 1961 году в городе Обнинске Калужской области, где была построена первая атомная станция, начали создавать Институт медицинской радиологии АМН СССР, и Медведев нашел место там. Правда, пришлось проститься с Москвой.

Выезд Медведева из столицы не помешал первому секретарю Московского горкома партии и члену ЦК Н.Г.Егорычеву в выступлении на пленуме ЦК КПСС 18 июня 1963 года вспомнить бывшего москвича и обвинить его в идеологических ошибках, в "отходе от ленинских указаний" (36):

"... Ж.А.Медведев, бывший старший научный сотрудник кафедры агрохимии Сельско-хозяйственной академии им. К.А.Тимирязева подготовил к печати монографию "Биологическая наука и культ личности". В этой работе неправильно освещаются основные вопросы развития советской биологии, охаивается мичуринская наука, захваливаются те буржуазные исследования, которые не являются последовательно материалистическими" (37).

Разнес Егорычев и другую книгу Медведева "Биосинтез белков и проблемы онтогенеза", изданную Медгизом. В ней Медведев во вводной главе, описывая общегенетические закономерности, в краткой форме обрисовал основы учения о хромосомах и генах и совсем уж лапидарно сказал о трудностях в развитии исследований в этих областях, связанных с деятельностью Лысенко. Сказанное об этом не занимало и сотой части текста книги. Работа, прошедшая цензуру и разрешенная к выходу в свет, была отпечатана. Положенные десять контрольных экземпляров развезли в ЦК партии, в Книжную палату, в Библиотеку имени Ленина. Неожиданно из ЦК, с самого верха, поступил приказ -- задержать весь тираж. Один из помощников Суслова принес ему экземпляр книги, в котором красным карандашом были подчеркнуты несколько десятков фраз о Лысенко и генетике7. Последовало распоряжение внести исправления. Напечатанную книгу разброшюровали, страницы с "крамольным" текстом вырвали, вместо них был дописан "нейтральный" текст. Но и с этим текстом книга опального автора не удовлетворила идейной направленности секретаря самой крупной партийной организации страны Егорычева:

"...Медведев не сложил оружия, перебазировался в Калужскую область и подготовил к печати (а Медгиз издал) книгу "Биосинтез белков и проблемы онтогенеза", содержавшую те же ошибки. За ширмой наукообразности порой прячутся идейные вывихи!.. В борьбе с буржуазной идеологией мы должны наступать, и только наступать, -- этому учит нас партия!" (38).

К счастью Медведева, Егорычеву не успели доложить еще об одном "проступке" Медведева, а то бы его гнев был во сто раз круче. Он не знал, что Медведев успел "протащить свою вредную идеологию", и в ленинградском издательстве в третьем номере журнала "Нева" за 1963 год В.С.Кирпичникову7а и ему посчастливилось буквально чудом опубликовать статью "Перспективы советской генетики" (39). В статье впервые было открыто сказано, что августовская сессия ВАСХНИЛ 1948 года была следствием произвола Сталина, а ссылки на то, что это непогрешимое и некритикуемое событие в истории советской науки -- выгодны лишь врагам науки типа Лысенко.

Такая вольность вызвала взрыв негодования со стороны вновь назначенного Президента ВАСХНИЛ М.А. Ольшанского. 18 августа 1963 года в печатном органе ЦК партии "Сельская жизнь" появилась его обличительная статья (40), в которой воздавалась хвала мичуринской биологии ("Мичуринской биология обладает неиссякаемой жизненной силой"), а критики осуждены:

"... в последнее время появился ряд произведений, представляющих в извращенном виде положение дел в биологической науке. Вышли, например, две книги Н.П.Дубинина, изданные Атомиздатом... с ложью на советскую биологическую науку статьи продолжает печатать "Бюллетень Московского Общества Испытателей Природы". Не удержался от соблазна клеветы на мичуринскую науку литературно-художественный журнал "Нева"" [речь шла о статье Медведева и Кирпичникова -- В.С.] (41).

Автор видел две главных причины появления таких взглядов:

"... отрыв биологических исследований от практики социалистического сельского хозяйства" (42)

и "преклонение перед зарубежной наукой, стоящей на позициях идеалистического, вейсманистско-морганистского учения... Вместо партийного, критического подхода такие ученые выше всего ставят свое родство с "мировой биологической наукой"..." (43).

Не обошлось и без курьезов. Президент ВАСХНИЛ объявил, что будто бы выведение гибридной кукурузы не было обеспечено успехами генетики, а произошло случайно, и что авторы открытия (был назван один Дж.Шелл) дали ему негенетическое объяснение ("неменделевское", по словам Ольшанского).

Особый вес категорическому осуждению генетики придало то, что через три дня в "Правде" появилась редакционная статья с изложением публикации Ольшанского (44). Кое-какие оценки погромного характера редакция "Правды" сделала самостоятельно. Критиков Лысенко безоговорочно отнесли к разряду мракобесов, идеалистов, механицистов, клеветников -- каждый из перечисленных эпитетов встречался в статье. Сказано было и следующее:

"...бесплодных "пустырей" в науке взяла в свои советчики редколлегия журнала "Нева"... Авторы... статьи в журнале "Нева" видят перспективу мичуринской материалистической генетики, как видно, в ее слиянии с идеалистической концепцией "классической генетики". Такое примиренчество в биологии недопустимо" (45),

хотя даже думать о возможности слияния генетики с лысенковщиной было смешно. Чрезвычайно важным было то место, в котором была дана оценка сессии ВАСХНИЛ 1948 года. Медведев и Кирпичников писали об этой сессии:

"/на ней/ был выдвинут и проведен в жизнь принцип классовости биологии8, принцип необходимости признания коренных различий между генетикой советской и генетикой западных стран... Классическую генетику объявили буржуазной наукой, и она оказалась таким образом "вне закона"" (47).

Приведя эту цитату, редакторы "Правды", вслед за Ольшанским, заявили, что ничего подобного на сессии в 1948 году сделано не было, что авторы статьи в журнале "Нева", как было сказано, "извратили итоги сессии", что "... ни в докладе "О положении в биологической науке", ни в постановлении сессии ВАСХНИЛ нет и намека на то, о чем говорится в приведенной цитате. Тогда... и теперь... речь шла и идет о другом: о борьбе двух противоположных мировоззрений в науке. Советским биологам дорога наша наука, и они хотят ее развивать только на основе марксистско-ленинского учения, диалектического материализма" (48).

Легко заметить, однако, что именно перенесение принципа классовости в биологическую дискуссию было характерной чертой сессии 1948 года, пронизывало выступления большинства сторонников Лысенко на сессии. Отрицать это было всё равно, что называть черное белым. Апелляция же "правдистов" от имени всех советских биологов выглядела просто демагогической уловкой.

Газета "Правда" послушно подлаживались под взгляды Лысенко и в вопросе изучения физических и химических процессов в явлениях жизни. Как уже было сказано выше, в Постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР, принятом в январе того же года, содержался раздел о необходимости "изучения физики и химии живого" (49). Авторы редакционной статьи в "Правде" разъясняли это место так, что по сути отвергали это направление науки:

"... исследованиями по физике и химии живого ни в коей мере нельзя подменять изучение биологической специфики, раскрытия сущности явлений жизни и отыскания биологических закономерностей развития органического мира" (50).

Однако главным принципом, который коммунисты провозглашали очередной раз, было то, что лысенковские представления партия рассматривает как неотъемлемую часть развиваемой в СССР идеологической доктрины:

"На передовых позициях борьбы за коммунизм стоит мичуринская биология. Прочно опираясь на гранитные основы марксизма-ленинизма, диалектический материализм, мичуринская биология смело вторгается в жизнь, все глубже проникает в тайны природы...

...Поэтому статью "Перспективы советской генетики", напечатанную в журнале "Нева", надо считать ошибочной и вредной для нашей науки" (51).

Столь суровое и категоричное осуждение Кирпичникова и Медведева не привело, однако, к репрессивным мерам, которые бы неминуемо последовали после такой статьи еще несколько лет назад. Редколлегия "Невы" в сентябрьском номере вынужденно признала (52), что ошиблась, опубликовав статью "Перспективы советской генетики". Но оба автора не только не были арестованы или судимы, но даже не были выгнаны с работы немедленно (53). Не удалось Лысенко укрепить свои позиции и в Академии наук. Келдыш нисколько не изменил направленности работ в Академии. Физико-химические исследования жизненных процессов продолжались, Институт цитологии и генетики в Новосибирском Академгородке набирал силу, работали многочисленные лаборатории в Москве, Ленинграде, Минске, ученые упрочали свои усилия в изучении наследственных процессов.

Реорганизация Академии наук и провал Н.И.Нуждина на выборах в академики

Возможно, не без влияния Лысенко ЦК партии дал согласие на проведение в 1963 году очередной реорганизации структуры Академии наук СССР (54). Теперь все академические научные учреждения были разделены по трем секциям: "Физико-технических и математических наук", "Химико-технологических и биологических наук" и "Общественных наук". Во главе второй секции встал академик Н.Н.Семенов, открыто благоволивший генетикам.

В этой секции было организовано пять отделений -- два химических, два биологических (общей биологии и физиологии) и одно, как говорили, на стыке наук: ему дали длинное название "Биохимии, биофизики и химии физиологически активных соединений". Туда же отошла лаборатория Дубинина, входившая в состав Института биофизики. Таким образом в этом Отделении сосредоточились все основные "недруги" Лысенко, тяготевшие к развитию точных направлений биологии. Теперь они при поддержке физиков, таких как Тамм и Сахаров, могли распоряжаться в рамках дозволенных свобод внутри своего Отделения, но им нечего было делать во вновь созданном Отделении общей биологии, и обстановка для Лысенко несколько разрядилась... .

В биологическом отделении главенствующее место стал занимать Институт генетики во главе с Лысенко; в некоторой изоляции после разгромных речей на Пленуме ЦК КПСС и статьи в "Правде" оказался Ботанический институт, а остальные институты -- Зоологический в Ленинграде, Морфологии животных и Палеонтологический в Москве держались подальше от Лысенко. Был еще Главный Ботанический сад АН СССР во главе с Цициным, но директор Ботсада был готов драться за первенство с Лысенко в качестве лидера мичуринской биологии (в этом качестве он иногда вставал в позу и по генетическим вопросам).

Воспользовавшись реорганизацией, Лысенко решил укрепить позиции в Отделении общей биологии, чтобы создать себе большинство в составе академиков. На 1964 год были объявлены выборы в академию, и ЦК партии распорядился выделить Отделению общей биологии дополнительные места (то есть средства для оплаты гонорара) сразу для трех академиков по специальности "генетика". Хотя приставки "мичуринская" не было, само собой разумелось, что выбирать можно будет только "мичуринских генетиков", а не "врагов прогресса и метафизиков". Сам Хрущев включился в обсуждение кандидатур, и в ЦК партии было решено, что на эти вакансии следует избрать селекционеров, твердо придерживающихся лысенковских взглядов (предпочтительно, П.П.Лукьяненко или В.Н.Ремесло), и обязательно, всенепременно -- Н.И.Нуждина, ставшего правой рукой Лысенко в эти годы.

Вопрос об избрании Нуждина стал и для Лысенко и для Хрущева вопросом престижа -- вот до какой степени дошла вовлеченность партийного лидера в дела академии. Кандидатуру Нуждина рассмотрели на заседании Секретариата ЦК КПСС, Хрущев дал ему высокую оценку, после чего было принято специальное на этот счет решение9.

Сам по себе этот факт был экстраординарным. Конечно, кандидатуры избираемых в академию с 1929 года подробно обсуждались в аппарате ЦК (и не только в Отделе науки, но и в других отделах, контактирующих с теми или иными отделениями Академии), предварительные списки кандидатов, начиная с 1929 года, утверждало Политбюро. Обработка академиков, вызываемых в кабинеты в здании на Старой площади с целью инструктажа относительно того, за кого следует подавать голоса, а кого лучше было бы не избирать, всегда была важной частью избирательной кампании. В случае с Нуждиным было оказано жесткое открытое давление -- совсем в духе беспардонного и повседневного вмешательства Хрущева во все вопросы -- и как стихи писать, и как скульптуры ваять, и какие песни петь, и как метромосты строить, и какой этажности дома возводить, и даже как движение автотранспорта по Манежной площади пустить. Хрущев вызвал после заседания Секретариата ЦК Келдыша и в грубых выражениях (видимо, зная антипатию Президента к Лысенко) потребовал обеспечить избрание лысенковских протеже и, в первую очередь, Нуждина в действительные члены Академии. В противном случае, -- сказал он, -- академии грозят административные меры, вплоть до её закрытия и передачи институтов, лабораторий и прочих организаций в ведение Госкомитета по науке и технике. Положение, таким образом, стало критическим.

В 20-х числах июня, наконец, настал срок выборов. Они проходили, как всегда, тайно и двухступенчато. Сначала кандидатов рассматривали в специализированных отделениях: физиков -- в физических, химиков -- в химических, биологов -- в биологических отделениях. В Отделении общей биологии Лысенко, используя "машину голосования", то есть насажденное им в течение полутора десятилетий послушное большинство, довольно легко добился своего. Его кандидаты, за исключением Ремесло, были рекомендованы, и теперь уже общему собранию всех академиков оставалось лишь автоматически утвердить (также тайным голосованием) тех, кто прошел сквозь первое сито.

Как правило, камнем преткновения на выборах было голосование в отделениях. Кто же лучше может знать истинную цену ученого, как не его коллеги? Но здесь получилось иначе. На общем собрании Академии наук СССР 26 июня 1964 года сразу трое академиков выступили против избрания Нуждина в члены академии, задев при этом очень чувствительно самого Лысенко (55). Первым попросил слова В.А.Энгельгардт, который сказал, что за Нуждиным нет никакого вклада практического характера, а его теоретические работы ни один ученый в мире вообще не цитирует (56). А.Д.Сахаров говорил не столько о Нуждине, сколько о преступной деятельности всех лысенкоистов и призвал "...всех присутствующих академиков проголосовать так, чтобы единственными бюллетенями, которые будут поданы "за", были бюллетени тех лиц, которые вместе с Нуждиным, вместе с Лысенко несут ответственность за те позорные страницы в развитии советской науки, которые в настоящее время, к счастью, кончаются. (Аплодисменты)" (57)10.

И.Е. Тамм сказал, что изучение молекулярных основ наследственности стало важной частью современного естествознания, а Нуждин "был одним из виднейших противников, тормозивших это направление" (58).

Пока Сахаров и Тамм говорили, Лысенко молчал, но затем взорвался и буквально истерически стал требовать от Келдыша, чтобы президиум АН СССР на этом же заседании, немедленно перед ним извинился "за клеветнические заявления Сахарова" (60). Эта истерика ни к чему не привела. Келдыш перешел к раздаче бюллетеней академиков. Голосование для Нуждина (и для Хрущева с Лысенко) оказалось убийственным: "за" были только 23 академика (в основном сторонники Лысенко и философы), против -- 120!

В то время в биологических кругах Тамм и Сахаров стали легендарными фигурами. Конечно, им было отлично известно о предупреждении, сделанном Хрущевым Келдышу, и нужно было иметь изрядное мужество, чтобы выступить против личного протеже партийного вождя. Реальная угроза, нависшая над всей Академией, была велика, но несмотря ни на что и Тамм, и его ученик Сахаров не поступились своими убеждениями.

Мне думается, что борьба Сахарова за интересы науки оказалась важной и для него самого. В нем открылось нечто такое, что выделило его из среды коллег: способность к общественной деятельности, отсутствие страха перед давлением любого рода. В годы, когда он выступил в качестве оппонента лысенкоизму, он еще не проявил себя борцом за идеалы гуманизма, что принесло ему позже мировое признание. Это была, возможно, первая проба, но она ясно продемонстрировала могучую силу этого удивительного человека11.

Провал Нуждина на выборах вызвал гнев Хрущева, и он серьезно приступил к программе разгона Академии наук. В ЦК были сформированы комиссии по проверке различных сторон деятельности академии. Проект объединения ее с Госкомитетом по науке и технике обсуждался полным ходом.

Со своей стороны лысенкоисты тоже пошли в бой. Ольшанский написал Хрущеву раздраженное письмо (60), в газете "Сельская жизнь" 29 августа появилась статья Ольшанского "Против дезинформации и клеветы" (61). Все сообщения об успехах генетики были отнесены Ольшанским к разряду "дешевых сенсаций, не основанных на фактах прожектах". Снова была упомянута статья Медведева и Кирпичникова в журнале "Нева", опять характеризуемая как клеветническая. Обругиванию подвергалась деятельность В.П.Эфроимсона12. Еще более зло отозвался Ольшанский о книге Медведева "Биологические науки и культ личности". Он презрительно именовал ее "записка" и заявлял, что ничего, кроме измышлений, причем измышлений с далеко идущими политическими целями, книга не содержит:

"В высокомерно-издевательской форме он [Медведев -- В.С.], походя ниспровергает теоретические основы мичуринской биологии. Все эти домыслы и небылицы выглядели бы как пустой фарс, если бы в своем пасквиле на мичуринскую науку автор не прибег бы к политической клевете, что не может не вызывать гнева и возмущения... Ж.Медведев доходит до чудовищных утверждений, будто бы ученые мичуринского направления повинны в репрессиях, которым подвергались в ту пору ["культа личности" -- В.С.] некоторые работники науки.

Каждому ясно: это уже не фарс. Это грязная политическая спекуляция" (62).

Однако на этот раз вся эта раздраженная филиппика была направлена, главным образом, не против Медведева, а против якобы подпавшего под его влияние А.Д.Сахарова (Тамма, удостоившегося Нобелевской премии, лысенкоисты предпочитали теперь не упоминать):

"... политическая спекуляция Ж.Медведева производит, видимо, впечатление на некоторых малосведущих и не в меру простодушных лиц. Чем иначе объяснить, что на одном из собраний Академии наук СССР академик А.Д.Сахаров, инженер по специальности13 допустил в своем публичном выступлении весьма далекий от науки оскорбительный выпад против ученых-мичуринцев в стиле подметных писем, распространяемых Ж.Медведевым?" (63).

По-видимому, Лысенко почувствовал в это время, что поддержка со стороны Хрущева простирается столь далеко, что в отношении его врагов могут, на-конец-то, применить репрессивные меры, вплоть до суда. Отсюда вытекал вопрос, задаваемый его клевретом Ольшаникам:

"Не пришло ли время поставить перед Ж.Медведевым и подобными ему клеветниками такой вопрос: либо они подтвердят свои злобные обвинения фактами, либо пусть ответят перед судом за распространение клеветы" (64).

Ольшанский по сути дела давал инструкцию будущему суду о том, как квалифицировать аргументы критиков лысенкоизма:

"Разумеется, подтвердить свои обвинения фактами они не смогут, потому что таких фактов не существует" (/65/, выделено М.Ольшанским).

2 октября в той же "Сельской жизни" с обвинениями аналогичного свойства выступил ленинградский журналист П.Шелест (66). Не только над генетикой, но и над всей наукой сгустились тучи.

"Малая октябрьская революция"

Запустив в ход машину по подготовке разгрома своевольной Академии наук, Н.С.Хрущев отбыл на отдых на юг, чтобы, вернувшись, с новыми силами довершить задуманное. Но сделать это ему не удалось. Как передавали люди друг другу шепотком, на правительственную дачу в Пицунду приехал Микоян с генералами, заключившими Хрущева под стражу. Срочно собравшийся Президиум ЦК партии 14 октября отправил его на пенсию. Власть в свои руки взял Брежнев. В народе этот бескровный переворот иронично назвали "малой октябрьской революцией". 16 октября сообщение о снятии Хрущева было выплеснуто на страницы газет, но за день до этого в редакциях центральных газет уже стало известно о падении Хрущева и одновременном осуждении его любимчика Лысенко. Неожиданно видные генетики -- Эфроимсон, Рапопорт, литераторы, известные своим негативным отношением к Лысенко, и прежде всего О.Н.Писаржевский были вызваны в редакции, где им предложили срочно, за ночь, подготовить материалы, показывающие ошибки Лысенко.

Но очень скоро, буквально на следующий день, прояснилась одна важнейшая деталь. Высшие партийные лидеры действительно связали имена Хрущева и Лысенко в момент, когда надо было лишить власти Первого Секретаря ЦК, но они вовсе не ставили на одну доску выброшенного на свалку бывшего лидера, мешавшего их личной карьере, и полезного с многих точек зрения, своего по духу, академика Лысенко. Его заботливо ограждали от чрезмерно громкой критики и не торопились удалять с постов (прежде всего с поста директора Института генетики АН СССР и руководителя "Горок Ленинских").

Особенно рельефно это отношение проявилось при следующих обстоятельствах. Как уже было сказано, за день до объявления народу о снятии Хрущева Эфроимсон был срочно вызван в редакцию "Экономической газеты", где ему предложили немедленно -- к утру следующего дня -- подготовить статью на 20 страницах (печатный лист!) с рассказом о вреде, нанесенном Лысенко. "Напишите деловито, без смягчений", -- сказал Владимиру Павловичу сотрудник редакции М.В.Хвастунов. Статья был написана Эфроимсоном за двое суток, понравилась заказавшему её сотруднику редакции, была набрана, но потом вдруг публикация затормозилась. Вмешались какие-то иные силы. Эфроимсону объяснили, что якобы заведующий отделом редакции, испугавшись слишком разоблачительного характера статьи, решил посоветоваться с высокопоставленными друзьями, стоит ли её публиковать и не нагорит ли ему за излишнюю смелость. Набранный текст лег на стол секретаря ЦК партии по идеологии Суслова, и увидев его Суслов распорядился отклонить статью. Заведующий отделом газеты сообщил автору статьи мнение главного идеолога о его труде: "Здесь всё слишком концентрировано. Выберите четыре главных пункта и давайте по одному каждую неделю!" Верстка пошла в корзину для мусора, четыре еженедельных статьи так и не вышли14.

В других газетах осуждение Лысенко было преподнесено в весьма приглушенном тоне и как правило, без упоминания имени самого лидера мичуринцев. Первой 22 октября 1964 года была опубликована статья И.А.Рапопорта (67). Показательно, что она появилась в бывшей вотчине Лысенко "Сельской жизни". Теперь редакция этого рупора лысенкоистов спешила встать на "правильные рельсы". Ни слова персонально о Лысенко не прорвалось на страницы газеты. Между тем, молчание в данном случае разило еще сильнее. Как будто Лысенко вообще перестал существовать. Рапопорт перечислял успехи генетиков за последние годы, упоминал множество фамилий советских ученых, не изменивших генетике в самые трудные годы, отмечал их важные достижения:

"Открытые у нас раньше, чем в других странах, химические мутагены, также как и физические, позволили советским генетикам развернуть интенсивные исследования по созданию новых сортов..." (68).

С этого дня во многих газетах стали появляться статьи с осуждением лысенкоизма. Особенно часто на эту тему выступала "Комсомольская правда". 23 октября было рассказано о том, как ставленники Лысенко препятствовали работам с перспективным полиплоидным сортом картофеля (69). Наглядной стала картина того, как всё понимавшие люди, такие как П.М.Жуковский потакали диктатору и боялись подать слово в защиту многообещающего направления. 2 ноября был опубликован огромный очерк об выдающемся ученике Вавилова -- Михаиле Ивановиче Хаджинове (70). В статье было упомянуто волне арестов в годы главенства лысенкоистов, были названы имена погибших. Но имя Лысенко упомянуто не было. 10 ноября, наконец-то, была напечатана заметка с критикой в адрес самого Лысенко. В ней был рассмотрен микроскопический штрих из всей картины монополизма -- нездоровый интерес редколлегии журнала "Агробиология" к печатанию статей с оскорблениями молекулярной генетики и о делавшихся в этих случаях выпадах в адрес отечественных генетиков (71). Вот только в связи с этим было сказано о Лысенко:

"Очень печально, что редакционная коллегия журнала "Агробиология", походя оскорбляет видных ученых... Обрушиваясь на "классическую биологию", недопустимо оскорбляя инакомыслящих ученых-генетиков, одним махом перечеркивая их труд, журнал вместе с тем постоянно и только в самых хвалебных тонах говорит о Лысенко. Это выглядит тем более странно, что на титульном листе журнала значится: "Главный редактор академик Т.Д.Лысенко"" (72).

На следующий день была напечатана большая статья Н.Н.Воронцова15 "Жизнь торопит", в которой автор рассказал о просчетах в преподавании биологии в школе, в результате чего несколько поколений советских людей, не получило даже элементарных сведений о законах генетики и вместо этого их пичкали белибердой, подававшейся под соусом самой передовой в мире материалистической "мичуринской биологии" (73). Но снова имя Лысенко отсутствовало.

Очень сильная по тону и по приводимым фактам статья появилась в этой газете 17 ноября 1964 года (72). В ней было совершенно правильно отмечено, что августовская сессия ВАСХНИЛ 1948 года,

"... созванная специально для установления в биологии и сельскохозяйственной науке монополии только одного научного направления, объявила идеализмом и реакционной метафизикой все другие направления в биологии" (75).

Было честно упомянуто, правда, опять без упоминания имени Лысенко, заботливо вычеркнутого редакционными служаками, что "яровизация, внутрисортовое скрещивание самоопыляющихся сортов, свободное меж-сортовое скрещивание перекрестников, летние посадки картофеля... не совершили ни-какой революции и были забыты как экономически нерентабельные или просто убыточные" (76).

Перечислив более поздние новинки (вроде ветвистой пшеницы, органо-минеральных смесей и др.), авторы делали общий вывод:

"Плачевные результаты этого псевдоноваторства крайне отрицательно влияли на сельскохозяйственное производство, и рано или поздно об этом надо сказать" (77).

Наряду с этими правильными положениями в статье было несколько грубых ошибок. Утверждалось, что метод полиплоидии был создан в 30-е годы профессором Карпеченко. Кроме того, было высказано предположение, что живи Мичурин во времена, когда Карпеченко получил свой гибрид рафанобрассику и узнай он об этом, как он "без сомнения горячо бы приветствовал эти работы как открывающие новый этап во многовековой истории селекции" (78). Это было неправдой. Мичурин умер в 1935 году, знал о работе Карпеченко и недвусмысленно плохо отзывался о ней (неоднократно!), характеризовал её как пустячную, считал, что рокфеллеровскую премию нужно было присудить ему, а вовсе не Карпеченко (79).

Под статьей стояли две подписи: В.П.Эфроимсона и Роя Медведева -- брата-близнеца Жореса Медведева, кандидата педагогических наук. То, что публицист, историк Рой Александрович Медведев мог допустить эти ошибки, было вполне понятно: он вторгся в далекую от него область. Но странно было видеть под этой публикацией фамилию грамотного биолога Эфроимсона.

Но, как объяснил мне позже Эфроимсон, он имел к этой статье мимолетное касательство. В публикацию вторглись иные силы, что и привело к появлению в печати этих ляпсусов. В редакцию в эти дни поступила резкая статья Эфроимсона и помягче Ж.А.Медведева, и редакторы решили напечатать более умеренную по тону статью. Но когда она была вставлена в номер, выяснилось, что само имя Ж.Медведева было КГБ поставлено под запрет. Тогда в редакции решили не особенно церемониться и придумали "ловкий" ход: под статью подверстали фамилию Эфроимсона и вызвали его в редакцию на улицу "Правды" подписать верстку, надеясь, что он не заметит подмены. Конечно, произошло обратное. Тогда его стали уламывать подписать чужую статью, ссылаясь на то, что выход в свет такой статьи -- самой пока острой из всего, что было напечатано до сих пор -- большое дело. Как вспоминал Эфроимсон:

"Отдел науки "Комсомолки" стал разыскивать Ж.Медведева в Обнинске (может быть, только для виду, кажется, был запрет печатать Ж.Медведева)... Эфроимсон, который не захотел подписывать чужую и слишком мягкую статью, торговался и отказывался, и настоял, чтобы поставили имя хотя бы Р.Медведева, ...который на другой день был потрясен тем, что его фамилия стоит под статьей, которой он в глаза не видал. Второпях, в процессе ругани было пропущено несколько ошибок, которые допустил Ж.Медведев..." (80).

Преждевременная смерть О.Н.Писаржевского

В эти дни еще раз продемонстрировал свои высокие моральные качества писатель Олег Николаевич Писаржевский, опубликовавший статью "Пусть ученые спорят..." (81). На большом материале он в яркой, острой форме высветил убожество лысенкоистов и реальные достижения генетиков. Перед тем как публиковать статью, главный редактор собрал у себя совещание, пытаясь смягчить наиболее острые места. Олег Николаевич смело боролся за её основные положения. Вечером этого же дня мы долго говорили с Олегом Николаевичем, и он весело рассказывал об одержанной победе. Он был полон жажды довести разгром Лысенко до конца, преодолеть тормоза, мягко стопорившие основную критику в адрес лидера "мичуринского направления". Писаржевский был главной пружиной в разворачивавшемся давлении на лысенкоизм. С утра до ночи он переезжал из одной редакции в другую, с одного совещания на другое.

Кончилось это трагически. Статья Олега Николаевича вышла в свет 17 ноября, а через день утром, когда он подошел к машине, чтобы ехать в редакцию на очередное боевое совещание, где решалась судьба следующих статей, его сердце не выдержало. Олег Николаевич взялся за ручку дверцы машины, нажал на кнопку замка, дверь легко открылась, но обмякшее тело сползло на асфальт, и было уже поздно звать врачей...

А 27 января 1965 года в "Литературной газете" была напечатана статья, продолжившая тему, начатую Олегом Николаевичем Писаржевским. Как и следовало ожидать, его предсмертная статья, равно как и опубликованный десятью годами раньше очерк "Дружба наук и ее нарушения" (82), больше других публикаций пришлись не по вкусу лысенкоистам. Они бросились опровергать и отвергать факты, приведенные писателем. Среди присланных ими писем в редакцию было письмо главного зоотехника "Горок Ленинских" Д.М.Москаленко. Это был молодой еще человек, недавно успешно закончивший зоотехнический факультет Тимирязевки. В студенческие годы он проявил себя активным и устремленным к практической деятельности. Поэтому, хотя ему и предлагали остаться в Тимирязевке в аспирантуре, он пошел на ферму к Лысенко. Последний высоко ценил молодого шустрого паренька, выдвинул его в главные зоотехники и, чтобы поддержать еще больше, незадолго до описываемого времени решил помочь Москаленко "остепениться" -- получить диплом кандидата сельскохозяйственных наук. Митя Москаленко, впрочем, теперь уже не Митя, а Дмитрий Михайлович, ждал со дня на день утверждения в ученой степени кандидата наук. И тут вдруг земля закачалась, статейки пошли, и самая неприятная -- Писаржевского.

Не стерпел Дмитрий Михайлович, задело за живое, он сел и разом накатал -- прямо на бланке Экспериментальной Базы Академии наук СССР "Горки Ленинские" письмо этому Писаржевскому, пожалуй, даже не от себя только, а от всех тех, кто могучими колоннами шел за своим вождем Лысенко, и кого сейчас так оскорбляли эти люди, ничего в их деле не понимавшие. Получилось письмо, согласно его воззрениям -- искреннее и честное, а если слегка отрешенно на него посмотреть -- хлесткое, даже, в общем, хулиганское, да еще отражало оно невысокую грамотность автора. Москаленко писал:

"Тов. Олег Писаржевский!

Я прочитал внимательно вашу статью. Прямо надо сказать: Ваша статья произвела на меня потрясающее впечатление. Ну, думаю, договорился тов. Писаржевский до веселой жизни! Пора бы такому писаке поработать там, где его знаменитые "хромосомы" превращаются в мясо, молоко, и масло. Т. е. на колхозных совхозных фермах...

Хватит отвлеченно спорить, тов. Писаржевский. Надо работать, засучив рукава, работать день и ночь. В своей статье Вы подвергли не справедливой критике учение И.В.Мичурина и защищаете отвергнутое с/х практикой реакционное учение Вейсмана и Моргана, которое было разгромлено как ненужное учение в 1948 году. Кто дал право Вам, писаке, называть августовскую сессию ВАСХНИЛ (1948 г.) началом административного разгрома генетики?! ...

Тов. Писаржевский Олег!

... Призывать ученых спорить много ума не нужно, а вот разобраться в этих спорах надо очень много знать и много работать на полях и фермах.

Приезжайте, тов. Писаржевский, к нам в любое время дня и ночи. Будем спорить с Вами на ферме, а не страницах "Литературной газеты".

С приветом к Вам Москаленко Д.М.

главный зоотехник э/б Горки Ленинские АН СССР" (83).

Когда письмо пришло в редакцию, адресата на этом свете уже не было. Письмо показали другу Писаржевского, жившему в одном с ним дворе, также публицисту -- Анатолию Абрамовичу Аграновскому. Он решил заменить умершего друга и ответить на письмо рассерженного зоотехника. Дважды побывал Аграновский в "Горках Ленинских", внимательно ознакомился с хозяйством, долго беседовал с Москаленко. Результатом стал большой очерк "Наука на веру ничего не принимает" (84).

Автору очерка удалось вполне зримо нарисовать портрет молодого специалиста -- хваткого, энергичного, самоуверенного и описать дела на процветающей ферме Лысенко.

"Что я там увидел? -- писал А.А.Аграновский. -- Я увидел скотный двор, образцовый во всех отношениях. Было очень просторно и очень чисто, было много света и много воздуха. И коровы были сытые, красивые, надменные. Дмитрий Михайлович Москаленко вел меня вдоль белокафельных стен, зачитывал таблички удоев, сыпал процентами жира, и по всему было видно, что он горд своим хозяйством и уверен в неотразимости его...

- Факты упрямая вещь, -- сказал Москаленко. -- Это ж коровы, не какие-то хромосомы!

- Что вы знаете о хромосомах? -- спросил я.

- Нам это ни к чему.

- Читали вы о них?

- Зачем? -- сказал он. -- Мертвое дело. Ничего эти хромосомы животноводству не дадут.

- Ну, хорошо, -- сказал я. Вы ответьте хотя бы: существуют они в природе или нет?

Главный зоотехник ничего на это не сказал" (85).

То, с чем журналист познакомился на базе и что он описал в очерке, про-изводило гнетущее впечатление. Это не был финансовый или научный отчет, Аграновский не сыпал цифрами. Он спокойно, неторопливо повествовал, как на ферме Горок "пробовали выпаивать телят сметаной... Коровы вырастали жирные, но молоко давали жидкое. Пробовали кормить скот дрожжами... Не было эффекта. Брали с кондитерской фабрики какавеллу, отжимки какао, четыре центнера скормили коровам, и от этого упали надои, а жирность все равно не повысилась" (86).

Вопреки уверениям, что среда формирует наследственность, она не "формировалась".

Аграновский рассказывал о том, как выведенные по рецептам таких вот ученых вырастали в Горках быки, помпезно именовавшиеся "элита рекорд", и как от рекордистов даже среднего по свойствам потомства не получалось. Повествовал о том, как провалились при первой же проверке идеи шефа "Горок" Лысенко относительно того, как удобрять посевы, приводил убийственные строки из его книги, где на разных страницах Лысенко сам от себя отказывался: сначала писал, что его смеси равны "по своей удобрительной ценности 30-40 тоннам хорошего навоза", затем умерял кичливое хвастовство и писал уже о том, что "10-20 тонн компоста действуют лучше 20 т хорошего навоза", а затем опускался до более скромных цифр -- дескать, "тонна компоста равна по своему действию тонне навоза". Аграновский резюмировал:

"Все это у одного автора.

Все это в одной книге", --

и приводил номера страниц, откуда он выписал эти шараханья, нелепые на-столько, что уже не верилось и последнему, хоть и жирным шрифтом выделенному -- "равна" (87).

Не могли не поразить любого читавшего очерк сообщения о чудовищных затратах корма -- не только для коров, но и для свиней, и для кур. Сурен Иоаннисян так раскормил подопытных курочек, мечтая повысить их яйценоскость, что одна среднеучетная хохлатка, оказывается, несла всего 70 яичек в год, а на производство одного яйца уходило по 2 килограмма зерна. Сытно жилось курочкам на ферме у Лысенко и Иоаннисяна с Москаленко.

Тут уж нечего было удивляться, сколь фантастическими оказались приписки в отчетах. Одно и то же сено значилось в разных отчетах то по 20, то по 31, то по 44 рубля за тонну. "Однажды тут списали на корм телятам 1170 кг рыбной муки стоимостью 772 рубля", но оказалось, что никакой муки до телят не дошло, акт на ферме подделали, "куда на самом деле подевалась мука, так и не выяснили" (85). Действительно, по каждому случаю прикажете следствие что ли заводить, да прокуроров от дел отрывать?

"Если рыба молчит, то можете себе представить, как молчит рыбная мука", --

писал журналист (89).

Тем временем умело хозяйствовавшие и ночей не досыпавшие подвижники науки ходили в героях: выпускали книги, защищали ненаписанные диссертации, похвалялись успехами на Пленумах ЦК партии и съездах и, главное, -- грозились повести за собой всех земледельцев и животноводов страны.

"И вот эти "сытые", не разумея "голодных", давали свои великолепные рекомендации...", --

с горечью замечал Аграновский (90).

Но он подметил и другое -- уверенность лысенковцев в том, что и на этот раз им все сойдет с рук, управа на критиков найдется. Тот же главный зоотехник не убоялся сказать ему:

"Откуда это поветрие? Все шло хорошо, всюду нас хвалили, и вдруг ни с того, ни с сего: "Крой, Ванька, бога нет!". Ну, ничего. Их поправят, писак. Вызовут, сделают внушение. И все. До того, понимаешь, предвзяточно пишут!" (91).

И ведь во многом он оказался прав. Когда самому Лысенко не удалось подавить критику в свой адрес, и когда -- в ответ на эту критику -- ему пришлось потесниться (не со всех!) постов, и Москаленко, и Иоаннисян, и другие лысенкоисты в подавляющем большинстве случаев остались при исполнении прежних обязанностей. А через год и "писаки" поутихли.

Последние раскаты критики в печати

До конца 1964 и в начале 1965 года в газетах появилось много статей на тему о вреде монополизма в науке, написанных генетиками (92), селекционерами (93), биологами других специальностей (94), журналистами (95) и даже сотрудником лысенковского Института генетики В.Н.Вороновым, отвергшим хвалебные достоинства лысенковских жирных коров (96). Но в целом гром критики стихал.

Прекрасный образчик лавирования при смене направления партийных веяний в который раз показал академик А.Л.Курсанов. Вместе с А.А.Имшенецким, А.И.Опариным, Н.М.Сисакяном он много лет благосклонно внимал Лысенко, голосовал за его кандидатур, выступал с липовыми доказательствами правоты лепешинковщины. Но в это горячее время не к лицу было оставаться в стороне. В большой статье в "Правде" Курсанов очень гладко пропел хвалу успехам генетики, восславил Рапопорта, также как погибшего в тюрьме Г.А.Надсона, "смело" сказал об успехах селекционеров П.П.Лукьяненко, В.С.Пустовойта, В.Н.Кузьмина, следующих по пути Мичурина (97). Осуждения лысенкоизма из его уст не прозвучало, но вполне благопристойное, обтекаемо гладкое нечто о чем-то ниспоследовало:

"На фоне всеобщего прогресса биологии, который создает теперь атмосферу оптимизма и уверенности в дальнейших крупных успехах, необъяснимым кажется настойчивое стремление некоторых исследователей игнорировать прогресс в биологии и искусственно ограничивать круг допустимых для нее подходов полукустарными опытами и рассуждениями, не имеющими доказательной силы" (98).

Особняком от этих писаний стояли две по-настоящему обличительных статьи, в которых называли имя Лысенко. В статье академика Н.Н.Семенова в журнале "Наука и жизнь" (подготовленной для академика Л.М.Чайлахяном, М.Б.Беркинблитом, С.А.Ковалевым и другими /99/) и в статье кандидата биологических наук М.Д.Голубовского16 в журнале "Биология в школе" (100) речь шла не вообще о лысенкоизме, а непосредственно о Лысенко. Семенов прямо сказал о неграмотности Лысенко, о его постоянном вранье, о постыдном приспособленчестве представителей его "школы" и о тех, кто просто подпевал Лысенко, не понимая смысла дела, и о тех, кто был вполне образован и всё хорошо понимал, но предпочитал творить неправду, о тех, кто, вроде Презента, переводил "борьбу с инакомыслием из плоскости научной дискуссии в плоскость демагогии и политических обвинений" (101).

Статья Н.Н.Семенова была им сначала озаглавлена "О науке подлинной и мнимой" и отправлена в "Правду". Семенов тогда пользовался огромным влиянием и как ученый (в 1956 году он был удостоен Нобелевской премии по химии), и как администратор (был членом ЦК КПСС и вице-президентом АН СССР). Казалось бы орган ЦК компартии не мог отвергнуть материал, написанный таким автором. Сначала статью пустили в набор, верстку прислали автору на утверждение, затем было предложено слегка подсократить текст. Все требования были выполнены, но в обещанный день статья из номера "выпала", а затем сотрудник редакции В.В.Смирнов позвонил и сообщил, что статья в "Правде" вообще не пойдет. Лысенко уводили из под огня критики. С большими трудностями член ЦК и Нобелевский лауреат сумел пристроить её в журнале "Наука и жизнь", в котором он был членом редколлегии и где главный редактор В.Н.Болховитинов и его заместитель -- дочь Хрущева Рада Никитична Аджубей были антилысенковцами. Журнал выходил огромным тиражом, поэтому резонанс от статьи оказался особенно сильным.

После этого всякая печатная критика Лысенко прекратилась. Его больше не беспокоили, и в явном виде его имя не упоминали. Каким образом достигалось единодушное молчание, я узнал на собственном примере. В конце 1965 года должна была выйти книга "Микромир жизни", для которой я написал главу об успехах генетики "Человек познает законы наследственности", и в ней был раздел о Лысенко и его ошибках (102). Перед выпуском книги во все редакции поступила команда -- публикацию подобных "выпадов" прекратить! Как только научный редактор книги Д.М.Гольдфарб и я не спорили с издательством, пробить брешь в обороне, занимаемой теперь и редакторами и цензором издательства не удалось. Весь раздел был выкинут.

На страницах еженедельника "За рубежом" был опубликован удивительный документ, созданный Джоном Холдейном -- несомненно талантливым, но столь же тщеславным человеком, перебрасывавшемся из одной области генетики в другую, одно время бывшим влиятельным членом английской компартии и входившим в ее ЦК, затем организационно отошедшим от компартии, но сохранившим верность марксизму. Холдейн знал о своей неизлечимой болезни, ждал смерти и написал в феврале 1964 года самому себе некролог. 1 декабря 1964 он скончался, и в тот же день по английскому телевидению некролог был зачитан. В нем Холдейн высказывался о Лысенко как о крупном самобытном ученом, которому предоставили слишком большую власть, столь большую, что он прямо-таки судьбой был выведен в диктаторы и тираны:

"Я считаю, что Лысенко очень хороший биолог и что некоторые его идеи правильны... И я считаю, что советскому сельскому хозяйству и советской биологии крайне не повезло, что этому человеку дали такую власть при Сталине... Я... глубоко убежден, что если бы меня сделали диктатором в области английской генетики или английской физиологии, я сыграл бы столь же катастрофическую роль..." (103).

Комиссия по проверке Горок Ленинских

Одна суровая оргмера все-таки была предпринята. 10 февраля 1965 года на общем собрании членов ВАСХНИЛ ни Лысенко, ни Ольшанский не были избраны в состав нового Президиума академии сельхознаук. Президентом ВАСХНИЛ был назначен снова П.П.Лобанов (128). Но терять руководство "Горками" Лысенко не хотел, хотя в Академии наук СССР посчитали, что надо проверить его работу и на этом посту.

Формальным поводом для проверки хозяйства "Горок" послужила публикация статьи Аграновского в "Литературной газете". Постановление о проверке было принято 29 января 1965 года через 5 дней после публикации статьи (104). Был утвержден персональный состав комиссии (по согласованию с Министром сельского хозяйства СССР и Президентом ВАСХНИЛ) и порядок ее работы (105). В комиссию подобрали людей, которые никогда не имели личных неприязненных отношений с Лысенко, никогда против него не выступали и чья профессиональная подготовка не могла ни у кого (в первую очередь, у Лысенко) вызвать подозрения. Комиссия работала в "Горках" почти полтора месяца -- с 9 февраля по 22 марта, причем, как был вынужден признать даже Лысенко, члены комиссии работали все эти дни "с утра до позднего вечера" (106).

Самой поразительной чертой и состава комиссии и её работы было то, что она не предназначалась для анализа ошибок в научной деятельности Лысенко (в комиссии не оказалось ни одного крупного ученого -- не только генетика, физиолога или почвоведа, но даже и крупного селекционера, причем не было в ней и ни одного члена Академии наук СССР, как будто Келдыш старался выполнить неприятную работу руками специалистов из других ведомств). Тем более никто не собирался касаться политиканства "колхозного академика". Все было низведено до самого примитивного уровня -- хозяйственной деятельности лысенкоистов, их ошибкам с разведением жирномолочных коров и с внедрением органо-минеральных смесей. Не было обращено никакого внимания на те посулы Лысенко, благодаря которым он "вылез в люди" и которые использовались им для политической борьбы с инакомыслящими.

Правда, надо сказать, что и в этой, крайне урезанной по масштабу работе комиссии, вскрытые факты были впечатляющими. Когда комиссия представила свои выводы Президиуму АН СССР, все были поражены тем, насколько Лысенко бесконтрольно насаждал антинаучные рекомендации в практику, как глубоко зашла тактика пренебрежения элементарными требованиями к постановке экспериментов. Факты, отмечавшиеся в "Литературной газете", поблекли перед тем, что выявила комиссия.

Прежде всего стало ясно, что никакой современной науки на базе развивать не могли и в целом наукой в общеупотребительном смысле слова не занимались, хотя средства на науку текли здесь полноводной рекой. Но что это была за высокая наука?

"В настоящее время, -- читаем в докладе комиссии, -- лаборатории оснащены несложным научным оборудованием (световые микроскопы, различные весы, термостаты и т. д.)" (107).

В числе тем, которые выполняли сотрудники базы, комиссия отметила наряду с обычными лысенковскими "проблемами" (108) и достаточно экзотические. Так, комиссия писала:

"Надо отметить, что в "Горках Ленинских" проводились и отдельные кратковременные исследования, например, по посевам чая в лесной чаще (1949-1951 г. г.), по изучению эффективности гетерозиса в пчеловодстве, работы с виноградом и грецким орехом" (/109/, выделено мной -- В.С.).

За посадку чая, винограда и грецких орехов лысенкоисты брались в полосе Москвы, где каждую зиму температура воздуха устойчиво опускается ниже минус 20 градусов по Цельсию. Комиссия смогла поставить точку в многолетней проверке органо-минеральных смесей. Далеко не ими, а огромными дозами ежегодно вносимых в разных участках базы удобрений были обеспечены неплохие урожаи в хозяйстве (110). Параллельно комиссия вскрыла парадоксальный для научного учреждения факт: в "Горках" не проводили почвенно-агрохимического обследования земель, и даже простейшее определение кислотности почв было сделано всего два раза -- в 1948 и 1955 годах (111).

Не менее удручающая картина открылась при анализе животноводства. Лысенко и Иоаннисян трубили много лет о созданной Трофимом Денисовичем ТЕОРИИ племенной работы. Комиссия же отметила:

"Несмотря на неоднократные просьбы... до сих пор не опубликованы научная методика опытов и ее обоснование. На ферме отсутствуют план племенной работы, а также методика проведения опыта. Не опубликована научная информация о результатах скрещивания.

В опубликованных же работах академика Т.Д.Лысенко и С.Л.Иоаннисяна много говорилось о значении "закона жизни биологического вида" и слишком мало о фактических экспериментальных данных, полученных на ферме" (112).

Прежде всего удалось оценить методы Лысенко, положенные в основу создания жирномолочного стада. Методы эти шли вразрез с мировой практикой (113).

Отчет комиссии содержал данные о мошенничестве в вопросах теории и жульничестве в практической деятельности, что было определяющей чертой таких лысенкоистов, как Иоаннисян. Они шли на любые подлоги, чтобы обмануть всех, включая и досточтимого Трофима Денисовича.

Впервые специалисты получили доступ ко всем финансовым материалам, журналам, каждодневным записям. Поэтому на многие вопросы посчастливилось получить ответы. Удобрения (пресловутые смеси) не давали эффекта и в "Горках". Молоко продавали по ценам, намного превышавшим государственные. Если бы не эта чистая спекуляция (по советским законам), ферма имела бы одни убытки (114). То же касалось продажи бычков в племенные хозяйства. Цены, заламывавшиеся за помесных бычков, были умопомрачительными. То же происходило и с кормами: нигде в стране так ловчить не могли, выписывая на корм скоту продукты, которые любой детский сад и столовая были бы счастливы приобрести за цены, по которым покупали лысенкоисты, жившие как восточные цари:

"В июне 1962 года на свиноматок с поросятами и хряков [а их всего в это время было около 40 штук -- В.С.] списано 1254 кг пшеницы, 654 кг овса, 4564 кг картофеля, 300 кг цельного и 300 кг снятого молока, 354 кг мясокостной и 104 кг рыбной муки без разнесения в кормовой ведомости по числам месяца, без указания суточных норм кормления, без подписи главного зоотехника и утверждения директором хозяйства" (115).

Вес списанных кормов превышал 7,5 тонн! И это количество высококалорийных продуктов якобы ухитрились съесть 40 животных свиного рода за месяц! По 6,3 кг сухого веса в день на голову. Когда уж тут разносить разносолы по ведомостям, когда, наверное, и до дома дотаскивать было тяжеловато.

Еще более интересными оказались сведении о курицах с цыплятами. Всего их на птицеферме числилось около тысячи штук и были они не просто прожорливыми, а обладали изысканным вкусом: не просо клевали, а за неделю -- с 24 по 30 апреля 1964 года -- помимо многого другого сожрали:

"6000 шт. яиц, 72 кг творога и 132 кг снятого молока" (116).

Как уже было сказано, курицы неслись плохо, в среднем на несушку в месяц приходилось меньше 6 яиц. Сколько из яиц удавалось вывести цыплят, комиссия не сообщала, и даже если сотую часть творога и молока пустили на корм "молодняка птицы" (как значилось в ведомости), то и в этом случае их аппетиту можно позавидовать!

Это беззастенчивое воровство, ставшее нормой в лысенковском хозяйстве, не было, конечно, уникальным. Но масштабы уворованного и наклонность к гурманству поражали.

Попытка Лысенко отвергнуть результаты проверки Горок Ленинских

Когда работа комиссии была закончена и текст доклада вчерне составлен, его передали Лысенко для ознакомления. В ответ он подготовил длинный документ (117) из смеси почти детских обид и упреков и одновременно яростных нападок по многим поводам. Он жаловался на то, что члены комиссии были непочтительны в той мере, как бы ему хотелось, не обращались к нему за разъяснениями, не обсуждали "вопросы, относящиеся к науке" (118), с другой стороны, он почти в каждом абзаце твердил, что члены комиссии извратили слова и дела руководителя Горок и исполнителей его предначертаний. "Клевета", "злостная клевета", "клеветнические измышления", "намеренный обман", "кривое зеркало" -- этими и подобными эпитетами пестрел весь текст. До этого комиссия столкнулась с фактом утайки справки ветврача Комарова о масштабе выбраковки животных, не удовлетворявших "теории" Лысенко. Лысенко и Иоаннисян постоянно заявляли, что они работают в соответствии с новыми законами биологии, не изучают передачу свойств от родителей потомкам, а ВОСПИТЫВАЮТ ЗИГОТЫ, формируют эмбрионы в нужном им направлении, поэтому у них НИКОГДА выбраковка не имела места. Жидкомолочных коров у них якобы возникнуть не может, и, следовательно, браковать было нечего.

Однако корова -- это объект строгой финансовой отчетности. Как Иоаннисян не исхитрялся, но следы забоя некондиционных животных в бухгалтерии оставались. И комиссия раскопала эти следы, уличив Иоаннисяна в обмане (122). Конечно, эта практика забоя "неподходящих" коров изобличала прежде всего Лысенко, не желавшего (или не умевшего) смотреть правде в глаза и продолжавшего твердить, что на его ферме не было ни одного случая отступления от выдвинутого им закона. В последний раз он об этом широковещательно объявил на Пленуме ЦК партии17 в феврале 1964 года, когда он заявил: "За десятилетний период... ни одно животное не было выбраковано по причине жидкомолочности" (123).

Для политикана, каковым являлся Лысенко, обвинение в том, что он ввел в заблуждение коллегиальный орган руководства партии, было тяжким и наиболее опасным. Поэтому в самом начале замечаний по докладу комиссии он вопрошал:

"выходит, что я говорил на Пленуме ЦК КПСС неправду? Пусть комиссия назовет хотя бы одну корову из нового помесного жирномолочного стада, которая была на нашей ферме выбракована именно по причине ЖИДКОМОЛОЧНОСТИ. Такого факта у нас на ферме не было. Нет его и до сих пор..." (124).

Говорилось это совершенно голословно, так как в приложенных к докладу таблицах клички коров были приведены и был строго доказан факт выбраковки коров молодого возраста, то есть коров помесных (125), главным образом, из-за жидкомолочности (126). Общее число выбывших за 10 лет коров (забито, продано, пало) составило огромную цифру -- 68% от всего стада (54 коровы из 79 помесных). Лысенко же в связи с этим утверждал:

"все эти таблицы к разбираемому вопросу никакого отношения не имеют" (127).

Пришлось теперь комиссии давать еще и "Разъяснения в связи с замечаниями академика Т.Д.Лысенко" (127) и в них перечислить несколько наиболее показательных случаев выбраковки.

Возможно, Иоаннисян тщательно скрывал от своего шефа эти данные. Но крыть приводимые комиссией факты Лысенко было нечем. Он на самом деле обманул партийные органы, когда утверждал, что ни одна корова не была выбракована из стада по причине жидкомолочности.

Помимо своей воли Лысенко своими "Замечаниями..." выпукло охарактеризовал стиль поступков не комиссии, а своих. Ни один ученый с такими аргументами в руках не стал бы называть работу проверявших его коллег клеветнической, не оспаривал бы все выводы. Особенно характерным стало то, что главный для него лично пункт -- об утаивании информации -- он попросту обошел. Трудно сказать, на что он надеялся в эти дни, какого чуда ждал. Но что ждал -- это несомненно. Он оттягивал время, пока писал "Замечания", пока требовал встреч и объяснений. Надежда на спасение не покидала его, так как и он, и директор Экспериментальной Базы Ф.В.Каллистратов упрямо обвиняли комиссию в подлоге, злостной клевете, непонимании специфики "Горок Ленинских" и в непрофессиональности. Поэтому и шли в ход обвинения. Поэтому и звучало рефреном: не хотим эту комиссию -- она -- "предвзяточная", давай другую, а там мы еще посмотрим!

Публичное обсуждение доклада Комиссии

Тем временем Келдыш торопился довести дело до конца. 22 апреля комиссия обсудила текст подготовленного доклада с Лысенко. Он стоял на своем, говорил, что комиссия работала необъективно, допустила многочисленные извращения и лично его оклеветала, но конкретных возражений так и не последовало. 3 мая он переслал в Президиум Академии наук текст "Замечаний". В тот же день представил свои замечания Ф.В.Каллистратов и заместитель директора по административно-хозяйственным вопросам "Горок Ленинских" В.С.Бендерский. Каллистратов утверждал с первой строки:

"В докладе и выводах комиссии по отдельным вопросам допущено необъективное суждение" (129),

причисляя к "отдельным вопросам" все основные выводы комиссии.

В.С.Бендерский писал, что: "За... 1-5летний период не было никаких санкций со стороны вышестоящих органов и других административных и финансовых организаций за нарушения сметно-финансовой дисциплины" (130), что жилья строят много.

"Увеличена площадь детских учреждений со 100 койкомест до 160 койкомест. Расширена амбулатория, в которой работают 5 врачей вместо ранее работавших 2 врачей. Значительно расширено благоустройство дорог, тротуаров (до 41455 кв. м). На территории усадьбы дороги все асфальтированы" (131).

И далее в том же духе.

Затем наступили летние каникулы. Замечаниями и несогласиями Лысенко умело затягивал сроки принятия решения. Только 31 августа 1965 года упоминавшиеся выше "Разъяснения Комиссии в связи с замечаниями академика Т.Д.Лысенко" были приняты в аппарате Президиума. Теперь вроде бы вся подготовительная работа была завершена.

На 2 сентября, уже очень спеша, Келдыш назначил открытое обсуждение всех материалов на совместном заседании Президиума АН СССР, Коллегии Министерства сельского хозяйства СССР и Президиума ВАСХНИЛ. В этот момент для Лысенко должно было стать ясным, что дело проиграно, и он струсил. Он позвонил Келдышу и сообщил, что на заседание не придет. В тот же день он написал президенту АН СССР письмо, в котором попытался еще раз оспорить нападки на него:

"Глубокоуважаемый Мстислав Всеволодович!

Вчера, 31 августа 1965 г., Вы сообщили мне, что 2 сентября будет совместное заседание... по рассмотрению доклада комиссии... Вы мне передали также проект постановления указанного совместного заседания.

...во вчерашней устной беседе я опять же говорил Вам, что комиссия в своем докладе возвела на меня совершенно незаслуженное тяжелое обвинение.

Так, на стр. 22 доклада комиссии говорится: "Академик Т.Д.Лысенко утверждал с трибуны Пленума ЦК КПСС (февраль, 1964 г.), что за десятилетний период ни одно животное не было выбраковано из стада по причине жидкомолочности. В действительности это не так".

Я утверждал и продолжаю утверждать, что это злостная клевета... на ферме за десятилетний период ни одно животное не было выбраковано из стада по ПРИЧИНЕ ЖИДКОМОЛОЧНОСТИ...

Я считаю, что главная причина всей истории с обвинением меня заключается в том, что члены комиссии и те, кто разбирают ее доклад, не знают, что существует ТАКАЯ БИОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ, исходя из которой можно жидкомолочное стадо коров за -57 лет путем скрещивания превратить в жирномолочное стадо без выбраковки жидкомолочных "выщепенцев"...

Выходит, теперь пусть академик Лысенко говорит сколько ему угодно... все равно этому не поверят... Разговоры же Лысенко о какой-то действенной прогрессивной биологической теории -- это просто так себе, обман.

Комиссия заявляет, что эта теория не подтверждается...

Всю свою жизнь я развивал и буду развивать, в единстве с колхозно-совхозной практикой, прогрессивную биологическую теорию, которая всегда пользовалась поддержкой партии и правительства. Я уверен, что и теперь и дальше партия и правительство поддерживают и будут поддерживать прогрессивное материалистическое направление в науке...

Мстислав Всеволодович, без проверки справедливости высказанного мною заявления с трибуны Пленума ЦК КПСС (в феврале 1964 г.) я не вижу смысла обсуждать на объединенном заседании все остальные вопросы, изложенные в докладе комиссии, допустившей не только многочисленные извращения, но и злостную клевету в мой адрес. И так как, несмотря на мои просьбы, руководство объединенным заседанием не принимает меры по проверке достоверности возведенного на меня тяжкого обвинения, я не могу принимать участия в этом заседании.

Уважающий Вас академик Т.Д.Лысенко

1 сентября 1965 г." (132).

Возможно, он еще надеялся, что в отсутствие его персоны разбор дел не состоится, а, оттянув время, позже удастся что-то поправить (не потому ли он ссылался на поддержку партией и правительством всего безупречно материалистического). Но это уже было не в его силах. Заседание состоялось в назначенное время. Председательствовал Келдыш, а вместе с ним за столом сидели два министра -- сельского хозяйства и совхозов, президент ВАСХНИЛ, в зале находились наблюдатели из отделов науки и сельского хозяйства ЦК партии.

Открывая заседание, Келдыш зачитал полученное им накануне письмо Лысенко и обратился к присутствующим с короткой речью. Он напомнил о факте утайки от комиссии отчета ветврача Комарова:

"В связи с этим я заявил академику Лысенко, что он сам не содействовал дальнейшему выяснению вопроса, не представив справки" (133),

и продолжал:

"Он ответил мне, что, по его мнению, эта справка отношения к делу не имеет. Я сказал академику Лысенко, что, по-моему, он поступит неправильно, если не явится на совместное заседание, так как он подотчетен Президиуму Академии наук СССР и должен принимать участие в любом обсуждении работы "Горок Ленинских", которые подотчетны Президиуму Академии" (134).

Келдыш внес предложение рассматривать вопрос в отсутствие Лысенко. Все участники единогласно с этим согласились.

Примечательно, что, не явившись на совместное заседание президиумов академий и коллегии министерства, Лысенко, помимо своей воли, дал всем понять, что никто иной, как он сам, не желал серьезного разбора. Все прежние жалобы и последнее письмо об этом говорили. Факты же, которые вскрыла комиссия, не могли быть оспорены. Несмотря на то, что и в Президиуме ВАСХНИЛ и в Коллегии Минсельхоза было много его явных и скрытых сторонников, никто из них не решился взять его под защиту, настолько ярки были обвинения Лысенко в делах, несовместимых с именем ученого.

Комментируя отчет комиссии, профессор Н.А.Кравченко, руководивший группой специалистов, проверявших работу по животноводству, сказал:

"... факты таковы. Никаких методик ведения научных исследований. Селекционно-племенного плана нет. Бонитировка скота не проводится. Данные биометрически не обрабатываются. Достоверность не вычисляется. Нет учета кормов и их остатков, что делается даже на опытных станциях, но даже имеющиеся записи рационов и те не хранятся. И это [происходит], как ни странно, в лаборатории академика, официального лидера мичуринского направления..." (135).

Остановился Кравченко и на постулатах "теории" Лысенко:

"Все эти положения, как показал проведенный анализ, несостоятельны. Это несомненно. Его гипотеза не подтвердилась, она потерпела крах. По законам развития науки ее следует отбросить, убрать с дороги, чтобы она не мешала, заменить более правильной гипотезой и вернуться на путь дарвинизма, генетики и зоотехнии.

Это главный решающий вывод нашего обследования" (136).

Было отмечено, что рекомендации Лысенко о замене всего стада, если бы они были применены в масштабах всей страны, несли в себе заряд разрушительной силы:

"Это... трудный, болезненный процесс, грозящий заболеваниями, яловостью и даже падежом. И если бы исполнилось задуманное академиком Лысенко, это было бы для страны равносильно стихийному бедствию. Сколько бы мы потеряли молока, мяса, кожи и поголовья!" (137).

Как помним, Лысенко делал всё возможное, чтобы выполнить свою про-грамму, и Министерство сельского хозяйства СССР шло ему навстречу, а в 1962 году, после посещения "Горок" Хрущевым и Сусловым, соответсвующее постановление вынес Совет Министров СССР. Можно благодарить лишь небо за то, что Лысенко, подобно "ничьей бабушке" из Вороньей слободки Ильфа и Петрова, не верил в искусственное осеменение, а то бы команда Иоаннисяна успела наплодить такую уйму помесных коров и бычков, что трудно даже и вообразить. Но и того, что они успели сделать, было предостаточно. В Молдавии, где с восторгом встречали любые предложения Лысенко и Иоаннисяна,

"было осеменено около 90% маточного поголовья... для восстановления того, что было испорчено таким скрещиванием, потребуется десяток, а, может быть, и больше лет" (138).

Были приведены также данные десятилетней проверки "теории" минерального питания, проведенной "всеми зональными и отраслевыми институтами и крупнейшими областными опытными станциями, расположенными как в нечерноземной, так и в черноземной зонах Советского Союза" (139):

"действие тройной органо-фосфорно-известковой смеси... было почти в полтора раза ниже, чем навоза, ...а последействие органо-минеральных смесей на второй и последующей культурах было значительно слабее, чем обычных доз навоза" (140).

Что можно было возразить против заключения научных учреждений, вовлеченных в проверку, причем многолетнюю, лысенковских псевдоидей? Казалось бы ничего. Но даже на этом заседании директор "Горок Ленинских" Каллистратов попытался опорочить выводы комиссии и ученых. В конце заседания, когда выступили все желающие, Келдыш обратился к сидящим в зале:

"Я удивляюсь: мы пригласили академика Лысенко, который не пришел, и тов. Каллистратова, и секретаря партийной организации, и тов. Иоаннисяна, -- что же они молчали?" (141),

Кто-то в ответ выкрикнул из зала: "Иоаннисяна не приглашали", хотя Келдышу лучше было знать, кого он приглашал на заседание, да и оно, к тому же, было открытым, и руководитель всех работ по животноводству Иоаннисян, если бы он был настоящим и честным ученым, уверенным в правоте своего дела, не мог не добиться, чтобы его допустили отстаивать свою точку зрения и с вниманием бы выслушали. Но совсем не такими были лысенкоисты. Спор за научную истину был им чужд. Совместное заседание представителей нескольких ведомств хорошо это продемонстрировало. Обратимся еще раз к стенограмме:

"С места Секретаря партийной организации тов. Позднякову приглашали. Она здесь.

М.В.Келдыш Хорошо. Вызывает удивление, что товарищи отмалчивались. Как это понять?

Ф.В.Каллистратов, директор научно-экспериментальной базы "Горки Ленинские"

Я подготовился к выступлению и хотел записаться в прениях, но после того, как вы сказали о прекращении прений...

М.В.Келдыш Если бы вы заявили, что желаете выступить, мы бы вам дали слово.

Ф.В.Каллистратов Вы сказали, что прения прекращаются. Во всяком случае я не отмалчивался.

М.В.Келдыш Если вы хотите высказаться, мы вам дадим слово.

Ф.В.Каллистратов Если вы настаиваете, я выступлю. (Шум в зале).

М.В.Келдыш Что значит "настаиваем"? -

уже буквально взорвался Президент (142).

После этого Каллистратов был вынужден начать свое выступление, но стиль его был как две капли воды похож на всегдашние попытки лысенкоистов изворачиваться, лгать, использовать политический подтекст в любых научных диспутах. Казалось бы, уже нечем возразить, доклад комиссии, выступления всех до одного специалистов вскрыли ту обстановку, которая царила в подведомственном Каллистратову научном учреждении. Однако и сейчас, действуя по старинке, он пытался мутить воду:

"После того, как я внимательно выслушал доклад тов. Тулупникова и все прения, -- сказал он, -- мне хочется сделать только одно основное замечание: в результате всего сказанного создалось впечатление, что наше хозяйство никуда не годное. Но ведь это совсем не так. За 37 лет моей работы в этом хозяйстве совместно с коллективом, не было дня, чтобы наш коллектив не добивался наилучшего выполнения решений партии и правительства по подъему сельского хозяйства.

... А сложилось впечатление, что это хозяйство никуда не годное. Почему? Потому что данная комиссией оценка необъективна" (143).

Каллистратов предложил гипотезу, объяснявшую такое неправильное поведение членов комиссии:

"На минуточку вдумаемся, товарищи, почему так сложилось? Я никого из присутствующих не обвиняю, я считаю, что комиссия просто преподнесла этот материал не совсем добросовестно...

Я очень уважаю и тов. Лесика и тов. Тулупникова, и не считаю, что они сделали это по доброй воле, но их ввели в заблуждение или они закрыли глаза" (144).

Далее он настаивая на том, что урожаи на базе самые что ни на есть замечательные, что все это результат правильных теорий Лысенко (145). Он высказывал надежду, что еще найдутся люди, которые повернут всё вспять:

"До бесконечности благодарю Президиум за то, что он собирается опубликовать материалы комиссии. Цифры... приведенные в докладе комиссии, прямо подтверждают эффективность органо-минеральных удобрений.

Утверждают, что нет производственных опытов, нет данных, которые бы говорили, что можно при меньших затратах удобрений в компостах получить такие же хорошие урожаи. Прекрасный материал! Если он будет опубликован, специалисты разберутся в нем. Мне страшно жаль, что наше совещание проходит в этом хорошем зале. Я был бы счастлив, если бы все здесь присутствующие были на наших полях и посмотрели на урожай этого года в хозяйстве" (146).

О каких он мечтает специалистах, способных разобраться иначе в цифрах, представленных комиссией, Каллистратов не говорил, и лишь предпоследняя фраза его выступления давала прозрачный намек на это:

"Я убежден, что наш коллектив при том большом внимании, которое уделяется ему со стороны районного комитета партии, высоко оценивающего хозяйство... сумеет в очень короткий срок добиться еще лучших результатов и устранить все недочеты, имеющиеся в хозяйстве" (147).

Пора было заканчивать заседание. Келдыш зачитал проект решения. Президиум Академии наук СССР, Коллегия Министерства сельского хозяйства СССР и Президиум ВАСХНИЛ сочли, что "комиссия дала вполне объективную оценку работы базы и вскрыла ряд грубых нарушений методики научных исследований и ведения экспериментального хозяйства" (148),

и постановили:

"1. Утвердить доклад и выводы комиссии по проверке деятельности научно-экспериментальной базы и подсобного хозяйства "Горки Ленинские"...

2. Материалы комиссии опубликовать в журналах "Вестник Академии наук СССР", "Вестник сельскохозяйственной науки", "Агробиология".

3. Считать целесообразным отменить приказы по Министерству сельского хозяйства СССР от 5 января 1961 г. ¦3 "Об опыте работы экспериментального хозяйства "Горки Ленинские" по повышению жирномолочности коров" и от 26 июня 1963 г. ¦131 "Об улучшении работы по созданию жирномолочного стада крупного рогатого скота в колхозах и совхозах путем использования племенных животных, происходящих с фермы "Горки Ленинские", и их потомков".

Считать недопустимым использование помесных быков из "Горок Ленинских" в племенных хозяйствах..." (149).

Так бесславно закончилась последняя попытка Лысенко и его приближенных сорвать обсуждение данных комиссии. Последний пункт постановления гласил:

"7. Считать целесообразным рассмотреть вопрос об укреплении руководства научно-экспериментальной базы и подсобного научно-производственного хозяйства "Горки Ленинские"" (150).

В переводе с бюрократического на общепринятый язык этот пункт означал, что на подотчетном Академии наук СССР хозяйстве "Горок Ленинских", наконец-то, будет наведен порядок, что сменят руководителей и что начнется на базе настоящая научная работа, созвучная достижениям науки XX века. Теперь надлежало быстро привести в исполнение совместное решение могучих ведомств.

Только ни в этом, ни в последующих годах ничего такого не произошло. И Лысенко, и Каллистратов, и Иоаннисян, и другие лысенкоисты отделались легким испугом. Все их замечательные исследования, по их -- замечательным -- методикам ("разным в разных случаях") так и продолжались на экспериментальной базе. Возможные кары, которыми постращали лысенкоистов, потихоньку ушли в небытие. Приказов, правда, по министерствам, кои бы обязывали перенимать опыт "Горок" в непременном виде, больше не издавали. Но всё, что касалось самих лысенкоистов, осталось по-прежнему. Конечно, не надо быть наивными людьми и думать, что это стало возможно по недосмотру кого-то из подчиненных Келдыша или из-за его мягкосердия. Несомненно, в окончательное принятие мер вмешались высшие силы, которым и Келдыш перечить не мог18.

Но и то, о чем на заседании было сказано и по поводу чего было принято совместное решение, претворять в жизнь никто не спешил. Спустя два с половиной месяца был опубликован стенографический отчет о заседании (106). Многие ученые в стране ждали, что Лысенко, пойманный, наконец-то, с поличным, уличенный и в сокрытии данных о его научной работе и в обмане высших органов партии, будет исключен из Академии наук СССР, из Академии наук Украины и из Академии сельхознаук. Разве совместимо звание академика и вранье в научных делах? Но об этом никто даже не заикнулся. В тридцатые годы из рядов АН СССР исключили несколько великих российских ученых, оказавшихся на Западе, а вот своего врага науки Академия наук Советского Союза подвергать справедливой мере наказания и исключать из своих рядов не стала. Могут возразить, что этого им возможно не дали сделать вожди коммунистической партии. Но прошли годы, история убрала коммунистов из власти, Российская Академия наук могла более не обращать внимания на приказы Политбюро ЦК ВКП(б) и вернула звания академиков тем, кто уже давно мертв, но чьи имена украшали эту академию -- академикам Чичибабину и Ипатьеву. Был лишен посмертно звания академика Д.Т.Шепилов. А как с Лысенко? Это грязное пятно на Академии так и остается не смытым, так же как остаются по сей день членами АН Вышинский, Молотов и преступник Сталин, подручные Лысенко Нуждин и Авакян (151а). Когда-то придет пора исключения их из ареопага самых мудрых!?

Только в середине 1966 года, после того как тайным голосованием члены Отделения общей биологии АН забаллотировали Лысенко при переизбрании его на новый срок в качестве директора, этот институт, наконец, был реорганизован, и на его базе создан Институт общей генетики АН СССР (сегодня он носит имя Н.И.Вавилова). В него влилась огромная лаборатория Н.П.Дубинина, который в том же 1966 году, одновременно с генетиком Б.Л.Астауровым, стал академиком АН СССР. Но практически все ведущие сотрудники Лысенко остались на местах.

В одесском институте жизнь текла размеренно и без волнений. Там вообще все остались на местах, тематику не поменяли и работали, как прежде. Лишь к началу 70-х годов ценой длинных пешечных ходов в кресло директора был продвинут молодой кандидат наук из своих А.А.Созинов, который вооружился отверткой, клещами и кувалдой, пошел к воротам и сбил доску с указанием, что здесь размещается институт имени Лысенко. Официально никто институт этого имени не лишал.

Сам Лысенко сохранил за собой научное руководство "Горками Ленинскими", где под его началом трудилось более ста научных сотрудников. Академик трех академий спокойно продолжал участвовать в сессиях и общих собраниях академиков, неизменно проходил в первые ряды на каждом из таких заседаний и не стеснялся вступать в дискуссии и споры.

В конце каждого года он, как и требуется от академика, отправлял в академии пухлый том своих отчетов. Они, как две капли воды, напоминали его прежние писания. В них по-прежнему утверждалось, что генов нет, что ДНК -- это молекула, не обладающая никакой наследственной специфичностью. Лысенко продолжал считать, что открытые им "законы" -- наивысший продукт человеческой мысли.

Летом 2000 года нынешний директор Всероссийского института растениеводства имени Н.И.Вавилова Виктор Александрович Драгавцев вспоминал в беседе со мной, что в бытность его ученым секретарем Научного Совета по генетике и селекции АН СССР в 1970-м году ему позвонил Келдыш и попросил познакомиться с отчетом, направленным Лысенко в Академию Наук. К отчету, напечатанному на почти двухстах страницах, была приложена записка Лысенко, в которой он упрямо повторял, что "обогатил мировую науку открытиями метода яровизации, теории стадийного развития, превращения видов, летних посадок картофеля, создания жирномолочных коров". Однако, по его словам, его работе "мешают такие вейсманисты-морганисты как Дубинин, Астауров, Рапопорт, Эфроимсон и другие". Он называл их врагами народа и предлагал с ними расправиться. Драгавцев отправил отчет на отзывы трем специалистам, получил отрицательные заключения и вернул все материалы Келдышу. Неожиданно через несколько дней Драгавцева попросили срочно прилететь в Москву из Новосибирска, чтобы встретиться с Келдышем. Встреча состоялась поздним вечером. Просьба, высказанная Келдышем, была простой: каждый год, получая очередной том с отчетами Лысенко и его сотрудников, не направлять его на отзывы, а запирать в сейф. "Не надо подымать волну", -- просил ученого секретаря Президент АН СССР, которому приходилось видимо не сладко из-за жалоб Лысенко властям на то, что его продолжают зажимать. Так Драгавцев и стал делать. Один из отчетов Лысенко (за 1972 год) сохранился у него до настоящего времени. Разбирать его мало интересно. За государственные деньги сын Лысенко Олег и еще с десяток подписавших отдельные разделы сотрудников наглядно "Мичуринская биологическая концепция в корне противоречит, отвергает вейсманистскую биологическую концепцию во всех ее вариациях /менделизм, морганизм и теперешняя генетика/. Вейсманистская концепция... считает, что в теле /соме/ организмов, в их клетках находится особое вещество наследственности... и размножается это наследственное вещество только путем точного копирования. Поэтому, качество наследственного вещества не зависит от условий жизни, от качества пищи, из которой строится живое тело организмов.

Мы исходим из того, что наследственность -- это не какое-то вещество, а врожденные потребности живого тела в условиях жизни." (152).

На двадцати с лишним страницах сын Лысенко описывал примитивнейшие опыты по якобы установленному им доказательству "адекватной внешним условиям наследственности". Он перечислял число растений посеянных, взошедших, развившихся, ставших наследственно новыми и прочее и прочее. Эти опыты десятки раз были повторены учеными в лысенковское время, и ни у кого ни в СССР, ни в других странах не было найдено описываемого эффекта, пора было остановиться, но он продолжал твердить:

"Приведенный нами результат опытного посева 10 сентября 1971 г. при внимательном его разборе показывает, что не только сома, но и все наследственные, т.е. врожденные свойства у опытных растений построились из новых условий, из новой пищи. Построились путем ассимиляции этой пищи организмом. И при повторном развитии в новом поколении эти новые условия являются уже наследственно требуемыми. Потребность в них стала врожденной. В этом и заключается адэкватность наследственной изменчивости.

Ст. научн. сотр. к.б.н. /О.Т.Лысенко/" (153).

Однажды в 1973 или 1974 году Президент ВАСХНИЛ П.П.Лобанов также дал мне очередной отчет Лысенко и попросил подготовить заключение о нем: "Посмотрите, -- сказал Павел Павлович, -- может что-то новенькое появилось, все-таки двести бездельников у него в "Горках" числятся". Я внимательно прочел, но ничего нового не нашел. У меня сложилось впечатление, что Лысенко ничего из критики в его адрес не принял и принимать не собирался. Он просто счел все замечания за желание врагов снести его и оставался в твердом убеждении, что стоит измениться веяниям наверху, стоит появиться другим людям у кормила власти -- и о нем вспомнят, вернут снова наверх и "мичуринский подход" восторжествует. Возможно, при его необразованности он, даже если бы захотел, не смог понять ни значимости новых успехов науки, ни смысла предъявляемых к нему требований.

Всё свободное время Трофим Денисович проводил теперь в столовой для академиков и членов-корреспондентов на Ленинском проспекте. Во всяком случае, те, кто регулярно посещал столовую, неизменно заставал там Лысенко. Он не менялся внешне, может быть, чуточку сгорбился. Новым стало лишь его подобрение к тем членам Академии наук, которые подвергались гонениям.

Так, однажды он столкнулся у раздевалки с членом-корреспондентом Левичем, подавшем заявление о желании выехать из СССР. Левича склоняли на всех углах, позорили, может быть, ждали, что от нервотрепки у него не выдержит сердце или голова. Никогда раньше Лысенко с ним близок не был, а тут шагнул навстречу (рядом стояли люди, с интересом эту сцену наблюдавшие), протянул руку для приветствия и, обменявшись рукопожатиями, спросил:

- Ну что, Вениамин Григорьевич, тяжко?.. Мне тоже тяжко!

Другую историю мне рассказали Андрей Дмитриевич Сахаров и Елена Георгиевна Боннэр. Мы разговаривали вскоре после их возвращения из незаконной 7-летней ссылки в Горький. Зашла речь о Лысенко, о том, как он в день провала Нуждина в академики шипел на Сахарова: "Таких под суд отдавать надо". И вдруг Елена Георгиевна спросила:

- Андрей, а ты помнишь, как мы пришли с тобой в академическую столовую, я что-то замешкалась у входа, а ты прошел в центр обеденного зала, как вдруг из-за углового стола вскочил Лысенко, подбежал к тебе, церемонно про-тянул руку и многозначительно ее пожал.

Андрей Дмитриевич, вспомнив эту курьезную выходку "колхозного академика", добавил:

- Да, тогда как раз было опубликовано письмо академиков, обвинявших меня в предательстве родины, и Лысенко, видимо, хотел показать, что мы оба гонимы -- и он, и я.

Так и оставался Лысенко до конца своих дней (он умер в 1976 году) научным руководителем "Горок Ленинских". Каллистратов тоже года три работал директором, потом его проводили на заслуженный отдых, и вскоре он скончался. Иоаннисян же преспокойно работал в том же качестве в "Горках" и ходил очень важный.

Как и следовало ожидать, распри между приближенными колхозного академика после его смерти резко обострились. Ученики "великого ученого" начали, как умели, сводить друг с другом счеты. Путь для этого они знали один: писать в разные инстанции доносы и кляузы -- подписанные (в одиночку и коллективно) и анонимные. В ответ на эти жалобы партийные органы стали посылать одну за другой комиссии в академию наук (куда смотрит руководство?) и на места (почему бузите?). Увидев, что ничего с таким коллективом поделать нельзя, что поломать сложившиеся традиции не удается -- разве выгнать бы их всех разом, да куда ж их выгонишь, они тут так мясом обросли -- Президиум АН почел за благо тихонько отделаться от "Горок". Беспокойное хозяйство передали в ВАСХНИЛ, а там его прикрепили к новому институту -- Всесоюзному НИИ прикладной молекулярной биологии и генетики. У Иоаннисяна нашлись могучие покровители из числа академиков и молодых докторов наук и в этом институте. Его вскоре ввели в Ученый совет этого лишь по названию молекулярно-биологического института. Иоаннисян подготовил докторскую диссертацию на старом материале, раскритикованном двадцатью годами раньше.

Очередной запрет на критику

Итак, вскоре после снятия Хрущева с поста 1-го секретаря ЦК партии критика Лысенко в печати была прекращена. Многими это воспринималось как следствие мистического умения Лысенко выходить сухим из воды при любых вождях. Однако определяющими в этом подавлении критики были не личностные качества Лысенко, а консолидированная воля коммунистов, остававшихся у руля высшей власти. Лысенко был продуктом их системы, потому публичное осуждение самих себя было для них святотатством. На нескольких инструктажах руководителей средств массовой информации в Отделе печати ЦК КПСС было разъяснено, что больше не следует разжевывать публично суть ошибок Лысенко. Вообще, нужно перестать склонять его имя на страницах книг, газет и журналов. Был дан рецепт ответов авторам, которые будут настаивать на публикации как полностью антилысенковских материалов, так и отдельных "выпадов" против него: мы не можем допустить разжигания страстей, эмоции на пользу не пойдут, и, вообще, мы против РЕВАНШИЗМА. Это словечко -- реваншизм -- было отныне взято на вооружение идеологическими работниками.

И все-таки первоисточник желания подавить критику оставался непонятным. Многие полагали, что Трофима Денисовича защищает Суслов, и он-то как идеологический лидер во всем виноват. Конечно, роль М.А.Суслова была и на самом деле велика. Но мне удалось получить документ, который показал, что и другие руководители аппарата ЦК партии приложили руку к прекращению "гонений" на Лысенко. Из этого документа становится понятным, какие рассуждения были положены в основу запрета, равно как и то, каким мощным оставался политический диктат в советской стране.

"Ц К К П С С За последние два года на страницах газет, научно-популярных и литературно-художественных журналов опубликован ряд полезных выступлений крупных ученых и специалистов по различным разделам биологии и сельскохозяйственной науки. Но в то же время стали появляться статьи, в которых авторы неправильно информируют читателей о современном состоянии биологии, в частности генетики и селекции, допускают необоснованные выпады против отдельных советских ученых, без достаточно глубокой научной аргументации анализируют развитие биологической науки за последние тридцать лет. Во многих статьях чрезмерно восхваляются научные достижения одного из направлений в генетике, некритически воспринимаются идеалистические высказывания таких зарубежных генетиков как Мёллер, Дарлингтон и др. Вред от подобной односторонней "дискуссии" углубляется еще и тем, что к ней подключились некоторые журналисты, некомпетентные в вопросах биологии.

Идеологический и Сельскохозяйственный отделы ЦК КПСС в декабре 1964 года провели совещание редакторов газет и журналов, на котором были высказаны пожелания о необходимости квалифицированного, правдивого освещения современных проблем науки и практики. После этого совещания поток односторонних необъективных публикаций уменьшился, но в последнее время вновь стали появляться субъективистские выступления, наносящие ущерб интересам развития науки и воспитанию научных кадров и специалистов.

Редакционные коллегии некоторых газет ("Комсомольская правда", "Литературная газета") и журналов ("Вопросы философии", "Генетика", "Бюллетень Московского общества испытателей природы") неправомерно берут на себя роль арбитров в научных спорах, предоставляя возможность выступать определенной группе авторов, односторонне освещающих положение в биологической науке.

В журнале Союза писателей Казахстана "Простор" (¦¦7, 8 за 1966 год) была опубликована "документальная повесть" Марка Поповского "1000 дней академика Вавилова". Как выяснилось, это сокращенный вариант последней части книги "Человек на глобусе", подготовленной к печати издательством "Советская Россия". Повесть не раскрывает облика крупного ученого Н.И.Вавилова. Односторонне подбирая исторический материал, автор предпринял попытку к идеализации, канонизации Н.И.Вавилова. В то же время другой, не менее крупный ученый И.В.Мичурин, преподносится как садовод, "которому привычнее держать в руках секатор и лопату, нежели перо".

М.Поповский подробно и довольно недвусмысленно останавливается на причинах и обстоятельствах гибели Вавилова. Вывод автора сводится к тому, что в смерти Н.И.Вавилова и других крупных ученых повинны вся окружающая их политическая обстановка в стране, а также Лысенко и его соратники. Автор искусственно сгущает краски, создавая картину страшных репрессий, террора и беззакония, царившего в описываемый им период.

"... один за другим сменяются наркомы земледелия, заведующие отделом сельского хозяйства ЦК. "Враги народа" -- повсюду и, конечно же, в сельском хозяйстве. Их ищут и находят, находят и списывают на них все промахи, просчеты, ошибки и просто глупости".

"Каждый арест потрясает Николая Ивановича: исчезают люди, которых он знает много лет и уверен в них... Директор института просил вернуть в Ленинград арестованных и высланных, ручался за их лояльность...

Спасти, однако, не удалось никого".

Эта повесть Поповского в значительно смягченной форме повторяет содержание лекций, с которыми он выступал перед широкой аудиторией ученых, студентов и преподавателей в ряде институтов Москвы и Ленинграда. В лекциях на тему о причинах и обстоятельствах трагической гибели Вавилова он заявлял, что с санкции прокурора СССР получил доступ к следственному делу Вавилова и разрешение на оглашение содержащихся в нем документов. Во время лекции в Институте растениеводства в Ленинграде он зачитал протоколы очных ставок, показания Вавилова, якобы вырванные у него под пыткой, акт о его смерти, "доносы" на Вавилова, написанные умершими и ныне здравствующими учеными. Лектор, присвоив себе функции и следователя, и прокурора, и судьи, обличал многих людей и фактически призывал к расправе с ними.

Такие выступления писателя М.Поповского кажутся тем более странными, что в прошлом он с неменьшей страстностью превозносил "народного ученого" Лысенко, называя его "замечательным ученым и патриотом".

Не случайно также появление статей, в которых в форме научного анализа работ И.В.Мичурина делается попытка доказать, что великий преобразователь природы был простым садоводом, не способным осмыслить полученные им факты, и что сейчас мичуринские принципы селекционной работы находятся в "стороне от главной магистрали развития биологии". Наиболее показательна в этом плане статья Н.П.Дубинина "И.В.Мичурин и современная генетика" (ж. "Вопросы философии", ¦6, 1966 г.).

Выступления, умаляющие значение работ замечательного ученого-биолога и селекционера, тем более непонятны, что одновременно авторы фетишизируют Н.И.Вавилова -- выдающегося ученого-ботаника, но не лишенного недостатков и ошибок в своих теоретических обобщениях.

Из анализа многочисленных публикаций последних лет создается впечатление, что некоторые ученые пытаются использовать имя Н.И.Вавилова в целях расправы со своими научными противниками. Это напоминает недалекое прошлое, когда с той же неблаговидной целью некоторые ученые, журналисты и философы злоупотребляли именем И.В.Мичурина. Такие методы чреваты опасностью возрождения монополизма и администрирования в науке.

Не может быть оправдана в этой связи позиция редколлегии журнала "Вопросы философии", начавшей систематическую публикацию материалов, односторонне освещающих положение в биологической науке и предоставившей страницы журнала Л.П.Эфроимсону [воспроизведена орфография оригинала: должно быть В.П.Эфроимсону, -- В.С.], статьи которого выделяются особой резкостью, граничащей с грубостью. Во многих публикациях на страницах газет и журналов этот автор бездоказательно и огульно отрицает все достижения отечественной биологической и сельско-хозяйственной науки за последние три десятилетия. Подобная "критика", ставящая под сомнение труд многих честных советских ученых вызывает недоумение не только у наших специалистов, но и у научной общественности братских социалистических стран.

Публикация отдельными органами печати дискуссионных статей, не подкрепленных экспериментальным материалом, преследующих в основном реваншистские, "разоблачительные" цели, может создать у читателей, особенно молодежи, неуверенность, породить нигилизм, неверие в ученых, научные идеалы и принципы. Подобная практика ведет к разжиганию страстей, обостряет отношения в среде биологов, отвлекает их на ненужные споры, не способствует созданию нормальной творческой атмосферы.

Все это стало возможным вследствие ослабления требовательности со стороны партийных комитетов и руководителей органов печати к обеспечению квалифицированного освещения современных проблем науки и практики.

Отделы пропаганды, науки и учебных заведений и Сельскохозяйственный отдел ЦК КПСС считают необходимым обратить внимание ЦК КП союзных республик, крайкомов, обкомов партии, руководителей органов печати, а также Президиумов АН СССР, ВАСХНИЛ, АМН СССР и академий наук союзных республик на необходимость повышения ответственности работников за качество и идейную направленность публикуемых материалов.

Просили бы поручить товарищу Демичеву П.Н. [кандидату в члены Политбюро ЦК КПСС -- В.С.] выступить по этому вопросу перед руководителями органов печати, радио, телевидения и кино.

В. Степаков С. Трапезников В. Карлов

" " февраля 1967 г." (154).

После этого обращения заведующих Отделами ЦК КПСС -- науки С.П.Трапезникова, идеологического -- В.Степакова и сельского хозяйства -- В.А.Карлова высшие руководители ЦК приняли меры. Критика Лысенко была совершенно запрещена. А это лишний раз подтвердило стремление руководителей партии любой ценой сохранить "незыблемость основ и непоколебимость устремлений".

Последние попытки лысенкоистов: 1970 год -- письмо 24-х Трагедия советской биологической науки заключалась в том, что не один Лысенко заскоруз в своих знаниях и убеждениях. Легион его единомышленников был легионом таких же людей полузнания, и не гнать же их было ото-всюду! Да и кем заменить? В составе только Академии наук СССР числились полноправными академиками люди, насквозь пропитанные лысенкоизмом, и среди них Лукьяненко, Пустовойт, Ремесло. Каждый из них помимо титула академика двух академий был дважды увенчан золотыми звездами Героев социалистического труда.

Действительные члены (академики) ВАСХНИЛ практически поголовно были лысенкоистами. У многих из них лацканы парадных пиджаков сверкали золотом звезд Героев и орденов Ленина. Когда чинно и важно они усаживались на заседаниях академии сельхознаук, стоял малиновый звон от позвякивающих наград, и в глазах рябило от такого средоточия в одном месте уймы высочайших знаков отличия. Всем им Лысенко был ближе и понятнее, чем любой из его критиков. Им был далек смысл трудов классиков науки, неведома терминология. Что уж было говорить о сути новых научных открытий -- темна вода во облацех.

Пожалуй, единственно, что изменилось всерьез в академической среде, -- отношение к публикации работ особо одиозных лиц из сонма лысенкоистов. Был закрыт журнал "Агробиология", и вместо него стал выходить чуть больший по объему журнал "Сельскохозяйственная биология". Трудно стало выпускать откровенно лысенкоистские книги, хотя любые работы этой направленности, но без вызывающей рекламы, выходили в свет. После многолетнего главенства лысенкоисты почувствовали себя ущемленными и пошли в бой. В августе 1969 года Глущенко и философ Г.В.Платонов подготовили текст коллективного обращения к Брежневу -- тогдашнему генеральному секретарю ЦК партии. Документ был разослан по разным городам для ознакомления. Лысенко был в стороне от этой затеи: Глущенко с ним больше не поддерживал связи после того, как Лысенко попробовал выставить его перед Келдышем в роли бездельника, а невыдержанный Глущенко посмел возражать и разразился скандал. Самые близкие к Лысенко люди своих подписей также не поставили. Окончательный вариант подписали те, кто формально в сотрудниках у Лысенко уже не числился.

Готовивших письмо активно поддерживал член Коллегии и начальник Главка сельхозвузов Министерства сельского хозяйства СССР В.Ф.Красота, заведовавший одновременно кафедрой в Московской ветеринарной академии. Красота, в частности, намеревался собрать совещание заведующих кафедрами генетики и селекции сельхозвузов страны и принять на нем резолюцию в поддержку взглядов, излагаемых в обращении к Генсеку партии. Но о тайной подготовке этого совещания один из "активистов" -- профессор Кемеровского мединститута Е.Д.Логачев рассказал сотрудникам Института генетики и цитологии в Новосибирске. Тут же слух распространился, после чего президент Общества генетиков и селекционеров имени Н.И.Вавилова академик Б.Л.Астауров и Председатель Научного Совета по генетике и селекции АН СССР (одновременно директор Института цитологии и генетики Сибирского Отделения АН СССР) член-корреспондент АН СССР Д.К.Беляев направились к министру сельского хозяйства СССР В.В.Мацкевичу, который их успокоил и посоветовал не переоценивать действенности усилий сторонников лысенкоизма.

Тем временем обращение в ЦК подписали несколько наиболее авторитетных "мичуринских" биологов и некоторые из второстепенных людей -- для массовости. Совещание, планировавшееся Красотой, не состоялось, но письмо к Брежневу было отправлено. В окончательном виде под ним стояли 24 подписи:

"Генеральному секретарю ЦК КПСС Товарищу Л.И.Брежневу

Глубокоуважаемый Леонид Ильич!

Глубокая тревога за судьбы советской биологической и сельскохозяйственной науки, за развитие мичуринского направления в биологии побудила нас обратиться к Вам с настоящим письмом.

Программа Коммунистической партии Советского Союза акцентирует внимание биологов на выяснение сущности явлений жизни, вскрытии биологических закономерностей развития органического мира, изучении физики и химии живого. Вместе с тем в программе подчеркивается необходимость -- "шире и глубже развивать мичуринское направление в биологической науке, которое исходит из того, что условия жизни являются ведущими в развитии органического мира".

В послевоенный период развития советская биология, и особенно селекция, достигли немалых успехов. Многие сорта пшеницы, подсолнечника, сахарной свеклы, хлопчатника и других сельскохозяйственных культур, выведенные советскими селекционерами, оказались лучше массовых стандартов и получили широкое распространение не только у нас, но и в ряде других стран Европы и Азии.

После Октябрьского Пленума ЦК КПСС (1964 г.) был положен конец недооценке изучения тонких структур живых тел, благодаря чему достигнуты известные положительные результаты также и в исследованиях в области молекулярной биологии, генетики, биофизики, биохимии.

Однако в ходе устранения ранее имеющихся в биологической науке изъянов, ныне допускаются не менее существенные ошибки.

В последние годы под флагом борьбы против ошибочных положений Т.Д.Лысенко, многие биологи и органы печати выступают против идей И.В.Мичурина, И.П.Павлова, а также против основных принципов Ч.Дарвина. Между тем хорошо известна высокая оценка теории Дарвина основоположниками марксизма-ленинизма. В.И.Ленин, Коммунистическая партия и Советское Правительство всегда оказывали решительную поддержку И.В.Мичурину, И.П.Павлову, К.А.Тимирязеву и их последователям. Это принесло немалые положительные результаты не только науке, но и практике. Подавляющее большинство новых сортов сельскохозяйственных растений и новых пород домашних животных создаются дарвиновско-мичуринскими методами.

И вот теперь мы наблюдаем совершенно непонятный поворот против того направления в биологической и сельскохозяйственной науке, который получил со стороны В.И.Ленина горячее одобрение и поддержку.

Издательства, научные и популярные журналы прекратили выпуск работ, написанных с позиций дарвиновско-мичуринского направления в биологии. В учебниках и учебных пособиях учение Мичурина и его последователей не раскрывается, а если и затрагивается, то преподносится читателю в обедненном и деформированном виде. Многие ученые, журналисты стремятся представить мичуринское направление как старомодное, устаревшее, якобы опрокинутое бурным развитием молекулярной биологии и генетики, вооружающими человечество более эффективными методами преобразования живой природы. Массы читателей поверили, что современная генетика овладела необычными способами быстрого выведения новых сортов растений и пород животных, что генетика вплотную подошла к ликвидации опаснейших болезней (как, например, рак), что генетики своими методами могут улучшать весь человеческий род.

Со всей ответственностью мы можем заявить, что это не так. Во-первых, новые направления, достигшие успехов в изучении живого на молекулярном уровне, не только не отвергают, но чаще всего подтверждают и дополняют принципиальные положения теории Дарвина-Мичурина, рассматривающей закономерности живой природы преимущественно на уровне организма и вида. Во-вторых, хотя представители молекулярной генетики выдали в последние годы не мало векселей на эффективное обслуживание сельскохозяйственной практики, их реальные результаты в этом отношении пока еще более чем скромны. Мы отнюдь не считаем, что так будет и дальше. По-видимому, в будущем вклад молекулярной генетики окажется более значительным. Но, ожидая и активно содействуя этому, было бы нелепым и опасным игнорировать или недооценивать проверенные практикой дарвиновско-мичуринские методы генетики и селекции. Поэтому необходимо использовать и всемерно развивать научные направления, ведущие к выяснению истины и ее плодотворному использованию на практике.

Недооценка и третирование мичуринского учения является, на наш взгляд, одним из проявлений чернительских тенденций по отношению к нашему прошлому, ко всему тому, что делалось в Советском Союзе до 1953 г. Против этих пагубных тенденций справедливо выступают некоторые партийные органы (например, журнал "Коммунист", ¦3, 1969 г.). Однако волна чернительства, особенно в биологии, отнюдь не останавливается. Некоторые советские генетики печатают за рубежом свои книги и статьи, где стараются всемерно опорочить мичуринское учение.

Весьма опасным в идеологическом отношении является проникновение в совет-скую печать попыток буржуазных идеологов подменить марксистское понимание за-конов общественного развития социально-биологическими концепциями, против чего в свое время решительно выступал В.И.Ленин. Часть советских генетиков и некоторые журналисты упорно добиваются восстановления в правах давно отвергнутых жизнью концепций евгеники, философские журналы вместо того, чтобы организовать отпор подобным настроениям, все более устраняются от идейной борьбы, сводя предмет философии к законам мышления. В некоторых своих статьях эти органы становятся прямо на антимичуринские и антипавловские позиции.

Все это говорит о настоятельной необходимости внести существенные коррективы в организацию научных исследований, освещение в печати и преподавание биологических дисциплин. В частности, представляется целесообразным:

1) Восстановить в правах мичуринскую тематику исследований в научных учреждениях и вузах, прекратить дискредитацию сторонников мичуринского учения.

2) Представителям мичуринского направления предоставить равные права со сторонниками классической генетики в публикации результатов научных исследований.

3) Устранить наблюдающуюся ныне односторонность в освещении биологических проблем в программах, учебниках и учебных пособиях.

4) Предложить редакциям журналов по философии и биологии усилить борьбу против идеалистических и метафизических концепций в биологии, против биологических концепций в социологии.

Некоторые из нас писали по этим вопросам в своих индивидуальных письмах в различные партийные учреждения и печатные органы. Однако письма эти, как правило, оставались без последствий. Вот почему мы решили обратиться лично к Вам с коллективным письмом. Мы твердо верим, что наше письмо не задержится на пол-пути и Вы ознакомитесь с ним, что ЦК КПСС, следуя и здесь ленинским заветам, примет должные меры для сохранения и дальнейшего развития теоретического наследия выдающегося советского ученого И.В.Мичурина 30 января 1970 г." (155).

Из ЦК партии эту смесь жалоб и ссылок на авторитет Ленина переслали в Министерство сельского хозяйства СССР. 8 апреля 1970 года в зале заседаний Коллегии Министерства состоялась встреча Министра В.В.Мацкевича19 и Президента ВАСХНИЛ П.П.Лобанова с некоторыми из тех, кто подписал письмо (И.Е.Глущенко, В.Н.Ремесло, П.Ф.Гаркавым, С.А.Погосяном, Г.В.Платоновым и другими). Министр поступил как мудрый ребе, выслушавший всех спорящих и каждому из них наедине сказавший, что он прав. Как и представителям генетиков, ходокам лысенкоистов было предложено не волноваться. Было обещано доложить об этой встрече в ЦК партии и поправить неправых. Мацкевич также сказал, что кое-кто из генетиков очень преувеличивает свои достижения, и что это неверно.

Существенного значения эта акция не имела, хотя была использована в качестве охранного мероприятия, предотвратившего увольнение кое-кого из мелких сошек "на местах".

Как ни противились молекулярной биологии и генетике увенчанные наградами столпы лысенкоизма, им пришлось самим, хотя бы для вида, демонстрировать интерес к этим направлениям. Каждый из них старался обзавестись одним-двумя молодыми сотрудниками со знанием молекулярно-биологических дисциплин. Так в Одессе в институте имени Лысенко в лаборатории директора института Мусийко появился сынок одного из местных партийных князьков, который без всяких затруднений получил командировку в США на год, чтобы познакомиться с модными штучками. У Ремесло в Мироновке объявился свой "молекулярщик", у Лукьяненко свой. В 1970 году при Президиуме ВАСХНИЛ было решено создать Лабораторию молекулярной биологии и генетики, и меня пригласили заведовать ею, обещав и средства, и кадры, и в будущем институт. По моей инициативе был создан Научный Совет по молекулярной биологии и генетике ВАСХНИЛ, в котором я стал ученым секретарем. Совет был наделен кое-какими полномочиями, но я быстро убедился в том, что любые начинания такого рода обречены на провал без смены общей обстановки.

Примеров тому было много. Вот один из них. Была подготовлена докладная записка для правительства, в которой мы объяснили, что для успехов селекции нужно безотлагательно повести работу так, чтобы все выводимые сорта проверялись не только на урожайность, но и на биохимические свойства, устойчивость к болезням и т. п., и указали, что работа селекционера может быть улучшена, если использовать достижения мировой науки, наладить контроль за многими параметрами, причем, благодаря совершенным приборам есть возможность постоянно вести такой контроль. Председателю Совета Министров СССР А.Н.Косыгину записка понравилась, вопрос был вынесен на заседание Президиума Совета Министров СССР. От нас срочно потребовали список приборов, названия фирм, производящих их (естественно, в СССР соответствующая промышленность отсутствовала), стоимость оборудования. Параллельно, крупные селекционеры и сельскохозяйственные научно-исследовательские институты подтвердили, что они не откажутся от оборудования, если им его дадут. Заседание Совета Министров состоялось, программа по созданию в стране почти 50 селекционных центров, оснащенных самым современным оборудованием, была принята. Потекла валюта, Минвнешторг получил задание на закупку больших партий оборудования, целых лабораторий. А через четыре года выяснилось, что, например, из более сотни закупленных голландских теплиц не установлено и трети, и они пришли в негодность, что большинство американских ультрацентрифуг, японских спектрофотометров, шведских установок для разделения веществ и им подобных приборов не используют. Модные дорогостоящие игрушки никому по-настоящему н? Что оставалось тем не менее непонятным, почему же в Советском Союзе власти поощряли лысенок? Почему все они были увенчаны звездами героев, отмечены Ленинскими и Сталинскими премиями, почему властители пошли на то, чтобы отправить в тюрьмы, лагеря, расстрелять цвет науки их страны, чтобы заместить ученых людьми полузнания? Многие исследователи новейшей истории, особенно в среде западных ученых, выражали удивление по поводу алогичности поддержки руководителями коммунистической партии и советского правительства таких деятелей, как Лысенко (а подобных ему было немало и в других сферах советской науки). То, что лысенки наносили вред стране, так очевидно, что не понимать вреда от их деятельности не мог любой здравомыслящий человек, не говоря уже о государственных деятелях.

Равным образом социальный феномен выноса лысенок на верхи науки не может быть списан на "культ личности Сталина". И сам Лысенко не был "маленьким Сталиным в биологии", и лысенкоизм в целом не был простой внутридисциплинарной разновидностью сталинизма. Не случайно Хрущев поддержал Лысенко, одновременно борясь с "культом Сталина".

В общем виде объяснение такого поведения советских лидеров может быть сведено к простой фразе: успех лысенок был обусловлен особенностями сложившегося в СССР тоталитарного строя, заложенного при самом его основании коммунистическими вождями. Вожди так безоглядно и решительно ухватились за Лысенко и противопоставили его проекты (может быть, правильнее сказать -- его посулы и заверения) трезвым расчетам ученых, потому что посулы соответствовали их верованиям, а вера была для них важнее многого другого.

Феномен веры коммунистических вождей в Лысенко и ему подобных основан на нескольких факторах, в основном связанных с несвободой в тоталитарном обществе, с превалированием элементов веры в насаждаемую идеологию и неверия в свободно развиваемую науку.

Сначала они поверили, что дешевая по своим запросам яровизация поможет победить засухи. Ученые со своей стороны предлагали им много программ, которые способствовали бы защите от губительных засух (мелиорацию, химизацию, введение влагосберегающей агротехники, направленную селекцию засухоустойчивых сортов). Однако внедрение в практику любой научно обоснованной программы требовало ассигнований со стороны правительства, создания деловых взаимоотношений с учеными и гибкости в управлении страной. При этом ни один ученый не мог выдать гарантии, что, применив на практике одну из программ, можно разом разрешить все трудности. А Лысенко именно одним махом всех убивахом, без сомнений, самокопаний и уверток. Его предложения были столь приятны, столь дешевы и столь решающи, что мигом привлекли интерес начальственных персон. Поскольку же борьбой же с засухой власти в основном занимались на разговорном уровне, поскольку финансовые и научные ресурсы тратили на милитаризацию страны, слушать скептиков-ученых никто не стал.

Внедрение мифов в общественное сознание стало вообще важнейшим советским феноменом. Например, вожди нового общества предпочитали декларировать скорое, неминуемое наступление эры коммунизма. Эта мечта преобладала в речах и декретах, ею грезили все -- от верхов до активистов на низах. При этом ни верхи, ни низы даже не понимали, что это за штука -- коммунизм, и до хрипоты спорили об определении понятия, о грядущей мировой революции, о легком изменении природы человека и связанных с ними, далеко не шуточных категориях.

Наука, с её педантизмом, дотошностью, несговорчивостью и отверганием мифов, вызывала раздражение вождей, начиная с Ленина, страдавшего комплексом неполноценности из-за того, что ему не довелось нормально поучиться в университете, познать языки, прикоснуться к чтению серьезных трудов ученых.

Ученые были неспособны дать в руки властям равные лысенковским обещания и при этом вызывали дополнительное раздражение властей тем, что критиковали "новатора". Чтобы парировать научную критику, Лысенко пошел естественным для него путем: словесно отверг законы науки, объявил их несуществующими или вредными. Осторожность ученых и их критическое отношение к "практику" Лысенко были охарактеризованы "практиком" как вылазки против передовой науки, а еще чаще лысенкоисты выставляли ученых перед коммунистическими властителями как идейных врагов и вредителей.

Развязанная коммунистами истерия поиска идейных врагов, расправы с ними самыми кровавыми способами, создала условия, при которых всех несогласных с избранниками Коммунистической Системы квалифицировали однозначно как врагов Системы, и это породило криминально-уголовную практику расправы с научными противниками Лысенко.

Еще одной из причин, обеспечивших восторженный прием Лысенко, был классовый принцип, избранный в качестве решающего при создании красной интеллигенции. В этом смысле даже уж совсем мелкая деталь могла подкупить власти: исполнителем идеи сына выступил его отец -- действительно простой, не обученный ни в каких школах и заочных институтах крестьянин, который открыто заявил о горячем желании помочь партии и правительству. В атмосфере тех лет, ежедневно подпитываемой рассуждениями о неиссякаемых творческих силах простых людей, их желании и возможности горы своротить, но светлое будущее построить ("коммунизм не за горами -- твердили этим людям ежечасно"), реальность таких подвигов представлялась сама собой разумеющейся. Большинству вовсе не казалось тогда странным, что малограмотные, темные люди легко преодолевали затруднения, непосильные для пусть и грамотных специалистов, но "превозмогших лишь казенное образование" (выражение Ленина). Ведь последние, как утверждалось, почти поголовно заскорузли в своих "берлогах", и потому оскудели -- и кругозором и по части смелости. Поэтому даже не возникал вопрос, а как же это могло случится, что наука и ученые прошли мимо столь легкой возможности утроить урожаи одним махом. Ответ был заранее сформулирован: а им это и не нужно было вовсе, они, "казенные специалисты", о себе, о своей выгоде и наживе пеклись, а не о благе народном помышляли.

Также помогли признанию Лысенко властями его личностные качества. Он продемонстрировал недюжинное умение контактировать с руководителями разного ранга, удачно держал речи перед самим Сталиным, зная, кого нужно во время этих выступлений позорить и как нужно щедро раздавать обещания на будущее. Не пасовал он и в общении с самыми маститыми учеными, часто просто третируя их. В сталинское время многие просоветские литераторы умилялись личными талантами Трофима Денисовича Лысенко, его нетерпимостью к идейным противникам, его бульдозерным темпераментом и медвежьей хваткой. Умиляться тут вроде бы было нечему, хотя нельзя не признать, что в своей социальной среде он действовал умело и успешно. Он вырос на специфической питательной среде, он следовал укоренившейся в коммунистическом обществе морали, использовал стиль поведения, признаваемый обществом за единственно правильный. Конечно, Лысенко проявил недюжинный талант в политиканстве, добился на этом пути наивысшего успеха, стал едва ли не самой колоритной фигурой в научной сфере Страны Советов. Но его личностные черты, индивидуальные оттенки ни в коей мере не могут заслонить собой непреложность общей картины, характерологическая сущность которой никак не может быть сведена (или низведена) до уровня личностного феномена.

Слабая образованность большинства новых вождей не только вела к вере в мифы. Она была важным фактором, который обусловил принижение уровня научных исследований, низведение научного творчества до положения служанки при дворе Её Величества Практики. Примат практицизма в науке, требование к науке быть обращенной лицом к практике было внедрено в советском обществе безоговорочно. Лысенко это хорошо уловил с самого начала своей карьеры и быстро приучился противопоставлять в своих декларациях практический подход теоретическому. Деятельность Лысенко и его сторонников развертывалась на фоне непрестанного повторения в качестве исходной предпосылки нужды в срочной помощи практике со стороны науки. Заявления о практической направленности их работы сопровождали все выступления лысенкоистов, всегда противопоставлявших себя тем ученым, которые якобы бездумно мудрствуя и постыдно теоретизируя, лишь поедали хлеб народный.

Однако отнюдь не Лысенко был первым глашатаем этой псевдоистины о вредоносной сути теоретизирования в науке. Споры относительно роли науки в обществе и назначении научных исследований велись в России на протяжении долгого времени. Отметим, что еще в пору дискуссий между западниками и славянофилами о путях развития России выкристаллизовалась идея о полезности, с учетом русского характера, рационального практицизма, о несокрушимой сметливости русского мужика и его способности "завсегда дать фору в сто очков" образованному немцу или, хуже того, жиду-хитрецу1, победителем в любых состязаниях всенепременно выйти. Саркастичный Салтыков-Щедрин, создавший обобщенный образ "изобретателя", равно как и некоторые другие русские писатели тяготели к побасенке об особой практичности русского мужика. Особенно живуча эта побасенка в народном восприятии, и персонажи бажовских сказов в относительно недавнее время были созданы, чтобы иллюстрировать уверенность в могучих талантах русских мужиков, "университетов не проходивших", но от природы сообразительных, знающих всё и находящих самобытные выходы из ситуаций, в которых иноземцы пасуют. Правда, не всё однозначно и в литературе. На протяжении десятилетий существует убеждение что Лесков восхищался народными умельцами, когда вывел образ Левши -- одного из трех тульских умельцев, подковавших аглицкое чудо -- махонькую стальную блоху с подзаводом, способную усами шевелить и дансе танцевать в разные стороны и уморительно подпрыгивать. Не могу понять, почему при всех умилительных разговорах о косоглазом Левше никто не обращает внимание на такую деталь: Лесков рассказывает, что п Преувеличенные восхваления, на деле принижающие достоинства самобытных умельцев из народа, с течением времени стали переноситься в иную сферу -- начали муссировать тезис о ненужности "сугубых наук" для обучения и без того умелых русских людей. Новоявленные Митрофанушки прикрывались этими байками как щитом и восставали против излишних мудрствований.

В возникшем с новой силой во второй половине XIX века в России споре о пользе наук "отвлеченных" и "практичных" большинство в русском обществе склонялось на сторону противников чистого знания. Конечно, в России дореформенной, когда крепостное право давило значительную часть народа, научные занятия были такой редкостью, что отрицать или защищать тезис о пользе академических знаний для массы русского народа, было нелепо. В то время этот спор был лишен базы и оставался лишь соревнованием в красоте воздушных построений. Но даже к концу XIX века, когда в России была создана мощная промышленность, разрослась сеть университетов и технических учебных учреждений, продуктивно работала Российская Академия наук, старый диспут не только не затих, но возобновился с небывалой силой.

На рубеже XX века в спор включился Л.Н.Толстой -- и снова на стороне тех, кто рассматривал науку лишь как служанку, приглашенную для утоления сиюминутных нужд. Толстой полагал, что отдача от научных исследований была бы выше, если бы интересы ученых сместились в сторону решения чисто практических задач, а это бы, в свою очередь, могло облегчить жизнь народную.

Вместо этого, заявлял Толстой, "все ученые заняты своими жреческими занятиями, из которых выходят исследования о протоплазмах, спектральных анализах звезд и тому подобному". Написано это было в 1885 году в нашумевшей статье "О назначении науки и искусства", когда литератор настоятельно рекомендовал ученым перестать заниматься всякой заумной дребеденью, повернуться лицом к практике и особо говорил о биологах.

"Ботаники нашли и клеточку, и в клеточках-то протоплазму, и в протоплазме еще что-то, и в той штучке еще что-то. Занятия эти, очевидно, долго еще не кончатся, потому что им, очевидно, и конца быть не может, и потому ученым некогда заняться тем, что нужно людям. И потому опять, со времен египетской древности и еврейской, когда уже была выведена пшеница и чечевица, до нашего времени, не прибавилось для пищи народа ни одного растения, кроме картофеля, и то приобретенного не наукой...

Мы выдумали телеграфы, телефоны, фонографы; а в жизни, в труде народном, что мы подвинули? Пересчитали два миллиона букашек! А приручили ли хоть одно животное со времен библейских, когда уже наши животные были давно приручены? А лось, олень, куропатка, тетерев, рябчик все остаются дикими", --

сердито выговаривал ученым великий писатель (157).

Такое отношение к науке было свойственно не одному Л.Н.Толстому. Отнюдь не случайно в 1894 году при открытии IX съезда русских естествоиспытателей и врачей в Москве К.А.Тимирязев -- известный физиолог растений и публицист горячо возразил приверженцам такого взгляда:

"С гораздо большим правом можно утверждать обратное, что наука... привела к тем небывалым результатам в материальном, утилитарном смысле, именно благодаря тому, что приняла и принимает все более отвлеченный, идеальный характер...

Ослепляющие нас приложения посыпались как из рога изобилия с той именно поры, когда они перестали служить ближайшею целью науки. Только с той поры, когда наука стала сама себе целью -- удовлетворением высших стремлений человеческого духа, явились как бы сами собой и наиболее поразительные приложения ее к жизни: это -- самый общий, самый широкий вывод из истории естествознания" (158).

Тимирязев категорично резюмировал:

"Не в поисках за ближайшими приложениями возводится здание науки, а приложения являются только крупицами, падающими со стола науки" (159).

Затрагивал Тимирязев также вопрос, активно дебатировавшийся в те годы: нужны ли одаренные ученые-одиночки или более успешными были бы коллективные усилия группы средних по уровню мышления и изобретательности специалистов, творчество которых подчинялось бы одной цели и контролировалось бы сверху? В России в те годы стала весьма популярной идея артельного творчества обученных нужному ремеслу людей, Это случилось благодаря широкой распространенности среди читающей публики произведений социалистов и утопистов (см., например, /160/), равно как книг Чернышевского и других публицистов социалистического толка. Тимирязев отверг эту утопию:

"Никакая подобная искусственная организация, именно напоминающая бюрократический прием "получения сведений", не подвинет науки. Артельное, даже подчиненное строго-иерархическому контролю производство науки представляется мне таким же невозможным как и подобное производство поэзии" (161).

Но в среде русской интеллигенции так считали далеко не все. Идея блага, проистекающего из "приземления" научного труда, жила и крепла. Не умолкали голоса людей, обвинявших ученых в оторванности от повседневной жизни, в кастовости и паразитировании на теле общества. Популярным стал тезис о том, что никаких особых талантов не требуется для того, чтобы стать продуктивным ученым. "Не боги горшки обжигают", "И медведя можно научить зажигать спички" -- эти залихватские присказки не переставали звучать в преломлении к проблеме роста талантов. В русской среде особенно популярным стал рассказ о выдающемся успехе даже не в одной науке, а в науках вообще холмогорского паренька Михайлы Ломоносова, пешком дошедшего до Москвы из-под Архангельска, обучившегося в сказочно короткие сроки, а затем якобы покорившего весь современный ему мир первоклассными работами, выдвинувшими имя Михайла Васильевича Ломоносова в число великих умов человечества. Строки из ломоносовской оды "Похвально дело есть убогих призирать,

Сугуба похвала для пользы воспитать:

Натура то гласит, повелевает вера...

И божественных Платонов И великих, славных истинно Невтонов

Может и российская земля рождать" (162)

были трансформированы в более привычные современникам стихотворные размеры, и теперь у многих спорящих всегда наготове был убойный аргумент о легком взращивании на российской почве быстрых разумом Ньютонов. Тимирязев возражал против такого упрощенчества:

"...только в мозгу Ньютона, только в мозгу Дарвина совершился тот смелый, тот безумный скачок мысли, перескакивающий от падающего тела к несущейся в пространстве планете, от эмпирических приемов скотовода -- к законам, управляющим всем органическим миром. Эта способность угадывать, схватывать аналогии, ускользающие от обыкновенных умов, -- и составляет удел гения" (163).

Но снова и снова ученые (то есть те, кто знали на своем опыте, что значит научная деятельность) сталкивались с глухой стеной непонимания со стороны большей части общества, непоколебимо уверенной в обратном.

В канун октября 1917 года и после него, в условиях смены старых порядков новыми, спор о роли творческих исследований не прекратился. Так, весной 1917 года М.Горький говорил, обращаясь к ученым, литераторам, и в целом к интеллигенции:

"Русская история сплела для нашего народа густую сеть таких условий, которые издавна внушали и до сего дня продолжают внушать массам подозрительное, даже враждебное отношение к творческой силе разума и великим завоеваниям науки... В представлении мужика ученый -- это барин, а не работник, разбивающий оковы духа...

Народ должен знать, что ныне он живет в атмосфере, созданной для него именно наукой, -- он не знает этого. Ему должно быть понятно, что барин, собирающий в поле цветы, - не бездельник, а человек, который воспитывает деревне агронома, что ситцевая рубаха на его плечах сработана на станке, который нельзя создать, не зная математики, что лекарство врача явилось результатом кропотливой работы ученого" (164).

Эти слова были произнесены в момент, когда русский царь сложил с себя обязанности монарха. В атмосфере эйфорического ликования либералов Горький, всецело разделявший эти чувства, говорил:

"Вывод должен быть только один: наука, самая активная сила мира, должна разрушить древнее недоверие к ней, коренящееся в русском народе, она должна сорвать с народной души скептицизм невежества, должна освободить эту, всем нам дорогую душу, от оков предрассудка и, окрылив ее знанием, вознести русский народ на высшую стадию культуры" (165).

Он продолжал:

"Нам, граждане, нужно организовать в своей стране ее лучший мозг... создать для развития русской науки такие условия, которые дали бы ей возможность свободного и бесконечного развития...

Чем выше поднимется свободно исследующая наука, тем шире ее кругозор, тем обильнее возможность практического применения научных знаний к жизни, к быту..." (166)7.

Но уже в апреле 1918 года Ленин твердой рукой очертил рамки деятельности Академии наук России, ограничив её работу чисто прикладными задачами: анализом "рационального р а з м е щ е н и я промышленности", изучением наилучших путей для её концентрации в зависимости от природных ресурсов, вопросами поиска новых центров сырья, использования "водяных сил и ветряных двигателей вообще и в применении к земледелию" (168).

"Надо ускорить и з д а н и е этих материалов [имелись ввиду его директивы о том, как теперь надлежит развивать науку -- В.С.] изо всех сил, послать об этом бумажку и в Комиссариат народного просвещения, и в союз типографских рабочих, и в комиссариат труда", --

требовал Ленин (169). Вслед за ним с аналогичными требованиями выступил Зиновьев (170). Ни слова о теоретических исследованиях даже не было произнесено.

И хотя некоторые из вождей нового общества (Н.И.Бухарин, Л.Б.Каменев) на словах поддерживали важность развития теоретических исследований, не направленных непосредственно на разрешение утилитарных целей (171), среди руководителей сохранялось негативное отношение к высокой науке. Дискуссия о призвании ученых, о направленности их труда и о том, кому идти в науку, возродилась на новой основе. Декларации о том, из кого следует формировать корпус "красных спецов" и какими целями следует достичь решения этой задачи, говорили сами за себя. Пожалуй, только голоса таких людей, как В.Г.Короленко и А.М.Горький выбивались из согласно звучащего хора тех, кто считал дело науки посильным для любого человека, в лучшем случае проявляющего любознательность и смекалку, а в худшем просто командированного "грызть гранит науки". "Творчество масс", "Инициатива миллионов" -- эти и подобные им лозунги стали знамением времени.

Особенно активно пропаганда привлечения в науку лиц с недостаточным образованием, с отсутствием данных к продуктивному творчеству, но подходящих с точки зрения классового происхождения и лояльного поведения, развернулась при Сталине. Сильный в плетении интриг, но не способный к проявлению высших сторон духовной деятельности, Сталин начал методично проводить в жизнь политику недоверия к людям умственного труда, требовал насаждать в учебных и научных учреждениях людей, преданных партии. Для "чудаков-ученых" настали тяжелые времена.

Эта мрачная страница в истории отечественной науки еще не до конца прочитана, еще во многом не осознана. Несомненно, что призывы Сталина (повторявшие во многом императивы Ленина) встретили сочувствие у многих в стране, даже в среде интеллигентов. Особенно в ходу был лозунг о привлечении в науку и культуру выдвиженцев из народа. Тот же Горький, например, восхищался возможностью приобщения к литературе только что познавших грамоту людей и тщился создать новый вид творчества -- летописи фабрик, заводов и колхозов, написанных простыми людьми (см., например, /172/).

Разговоры о приближении науки к практике стали еще более популярными. Осуждение "кабинетного стиля", "оторванности от жизни", "витания в эмпиреях" стало широко распространенным. "Чистая наука" превратилась в предмет откровенных нападок.

Лысенкоизм -- общественное течение, опиравшееся на лозунг привлечения к научной работе тысяч полуграмотных крестьян, объединенных в колхозы, -- был плоть от плоти таких представлений. На многих примерах в книге было показано, насколько пренебрежительно относились Лысенко и его клевреты к науке и ученым, занятым не поверхностно-примитивным опытничеством, а глубокой проработкой серьезных проблем, то есть деятельностью, требовавшей и обширных знаний и глубокого ума. Особенно откровенно негативное отношение к науке и к деятелям науки высказывал Презент -- правая рука Лысенко и идеолог лысенковского клана.

Повторявшиеся этими людьми утверждения об озабоченности улучшением сельскохозяйственной практики отражали два существенных для оценки лысенкоизма момента -- с одной стороны, собственный низкий уровень творческой активности лысенкоистов и их неспособность (естественную в условиях недообразованности) к глубоким исследованиям, а, с другой стороны, рожденный Лысенко особый метод делания науки, вернее науки в кавычках, -- метод рассылки по колхозам анкет и оправдывания пользы от своих нововведений на основе якобы сообщаемых в анкетах цифр. В то же время анализ повседневной практики лысенкоистов показывает, что на самом деле ни Лысенко, ни его последователи на самом деле никоим образом результатами "народных опытов" не пользовались и от них не зависели. Постоянные апелляции лысенкоистов к простым колхозникам были примитивной и пустой в своем содержании политической игрой.

В то же время следует заметить, что и сам Лысенко и его ближайшие сподвижники не должны рассматриваться как люди недалекие и примитивные. Они, действительно, были людьми полузнания, не прошедшими серьезную научную школу, но это были умные и тонкие политиканы, лица, прекрасно разбиравшиеся в людях, их психологии, весьма флексибильные к любым изменениям политического климата. Они были хорошими организаторами, как правило, прекрасно ораторствовали на популярные темы и легко приспосабливались как к среде партийных начальников, так и к простонародью. В новом обществе их поведение неизменно встречало хороший прием и рождало симпатии.

Постепенно, шаг за шагом, Лысенко теснил с "поля битвы" тех, кто оставался на чисто научных позициях, и каждая маленькая победа над ними не только не подрывала его реноме, а, напротив, прибавляла веса к его авторитету в глазах руководства и большинства простых людей "на местах".

В целом, зарождение лысенкоизма и тем более разрастание его были закономерными, вытекали из причин социальных, отражали реалии складывавшегося общественного порядка. Аналоги лысенкоизма можно найти не только в биологии, но и во всех других отраслях советской науки, а научные деятели, поступавшие сходным образом, имелись во множестве. И поэтому приходится с болью за советское общество признать, что если бы на сцену не вышел человек по фамилии Лысенко, его место неминуемо занял бы другой такой же деятель, фамилия которого звучала бы иначе, но основные действия которого были бы такими же. Так складывались нормы поведения в те времена, что для любителя триумфов иного пути не было, в таком поведении заключалась железная закономерность Cистемы.

Примечания и комментарии к главе XVII

1 Борис Чичибабин. Из книги: Мои шестидесятые. Киев, Изд. художественной литературы "Днiпро", 1990. стр.198.

2 Герман Гессе. Игра в бисер. Перевод с немецкого, М., Изд. иностр. лит-ры, 1962, стр. 147.

3 Член-корреспондент Академии наук СССР Б. Астауров. На пороге больших открытий. Газета "Правда", 8 октября 1961 г., ¦282 (15772), стр. 2-3.

4 От редакции. Там же, стр. 2.

5 Там же.

6 Там же, стр. 3.

7 Там же.

8 Там же.

9 Там же, стр. 2.

10 Там же, стр. 3.

11 Н.С. Хрущев. Правильное использование земли -- важнейшее условие быстрого увеличения производства зерна, мяса, молока и других сельскохозяйственных продуктов. Речь на совещании работников сельского хозяйства областей и автономных республик нечерноземной зоны РСФСР в Москве 14 декабря 1961 года. Газета "Известия", 16 декабря 1961 г., ¦297 (13843), стр. 1-3.

12 Там же, стр. 1.

13 Там же.

14 Там же.

15 Там же, стр. 2.

16 Там же, стр. 3.

17 Н. Фейгинсон (доцент кафедры генетики и селекции МГУ). Чему же верить? Газета "Сельская жизнь", 29 мая 1962 г., ¦124 (9297), стр. 2. Наряду с обычными уговорами относительно грандиозных успехов Лысенко и его учения ("Развитие мичуринского учения...позволило намного обогнать... биологическую науку капиталистических стран... Крупнейшим достижением... является открытый академиком Т.Д.Лысенко и экспериментально обоснованный процесс порождения одними видами других"), Фейгинсон выражал возмущение действиями тех, кто раньше всецело разделял положения "мичуринского учения", а теперь от него отошел. В связи с этим он ссылался на сотрудника ВИР А.П.Иванова, который в 1955 году присоединился к мнению тех, кто считал возможным, что одни виды способны порождать другие, а в 1962 году издал книгу "Рожь", в которой категорически отверг такую возможность.

18 В. Писарев, профессор. Озимую пшеницу -- на восток. Газета "Сельская жизнь", 1 июня 1962 г., ¦127 (9300), стр. 2.

19 А.С.Мусийко. Наш вклад. Беседа с корреспондентами. Там же, 20 июня 1962 г., ¦143 (9316), стр. 2.

20 Информационная заметка "Конференция ученых-селекционеров". Там же, 22 июня 1962 г., ¦145 (9318), стр. 4.

21 Личное сообщение академика ВАСХНИЛ и АН БССР Н.В.Турбина.

22 Mark B. Adams. Biology after Stalin: A case study. Survey, Winter 1977-1978, vol. 23, no. 1 (102). Publ. by The Eastern Press Ltd., London and Reading, pp. 53-80.

23 Лаборатория Глущенко была в течение ряда лет прикреплена к Почвенному институту имени В.В.Докучаева, а затем вошла в состав Всесоюзного НИИ прикладной молекулярной биологии и генетики ВАСХНИЛ.

24 История посещения М.В. Келдышем лысенковского института описана в воспоминаниях И.Е.Глущенко, стр. 282-284.

25 Zhores A. Medvedev. The Rise and Fall f T.D. Lysenko. Columbia University Press, New York, 1969. На русском языке книга была издана почти 2-5ю годами позже: Жорес Медведев. Взлет и падение Лысенко; История биологической дискуссии в СССР (1929-1966). М., Изд. "Книга", 1993.

26 H.Mageshwari and Mathur Nirmala. The rise and fall of Lysenko. J. Science Club, March-May 1965, p. 167-172 27 "Полнее использовать возможность роста производства в каждом колхозе и совхозе". Речь товарища Н.С. Хрущева в селе Калиновка Курской области 28 июля 1962 года. Газета "Правда", 3 августа 1962 г., ¦182 (14036), стр. 1-2.

28 В ЦК КПСС и Совете Министров СССР. О мерах по дальнейшему развитию биологичес- кой науки и укреплению ее связей с практикой. Там же, 25 января 1963 г., ¦25 (16246), стр. 1.

29 Академик Т.Д.Лысенко. Теоретические основы направленного изменения наследственности сельскохозяйственных растений. Там же, 29 января 1963 г., ¦29 (16250), стр. 3-4.

30 Там же, стр. 3.

31 Там же.

32 Там же.

33 Там же, стр. 4.

34 Там же.

35 Там же.

36 Н.Г. Егорычев. Речь на Пленуме ЦК КПСС. Газета "Вечерняя Москва", 19 июня 1963 г., ¦144 (12041), стр. 4.

37 Там же.

38 Там же.

39 Ж. Медведев, В. Кирпичников. Перспективы советской генетики. Журнал "Нева", 1963, ¦3, стр. 16-5178. Авторы, в частности, призывали:

"Нужно объявить... борьбу с теми безответственными критиками, которые долгое время объявляли расизмом -- генетику человека -- науку, прогрессивное развитие которой определяет будущее медицины" (стр. 173).

40 М.А. Ольшанский, президент ВАСХНИЛ. Против фальсификации в биологической науке. Газета "Сельская жизнь", 18 августа 1963 г., ¦195 (9673), стр. 2-3.

41 Там же.

42 Там же, стр. 3.

43 Там же.

44 Редакционная статья "Против фальсификации в биологической науке". Газета "Правда", 21 августа 1963 г., ¦233 (16454), стр. 6.

45 Там же.

46 В.И.Ленин. Полное собрание сочинений. 5 изд., т. 2, стр. 547-548; т. 13, стр. 274 и др.

47 См. прим. /39/.

48 См. прим. /44/.

49 См. прим. /28/.

50 См. прим. /44/.

51 Там же.

52 Журнал "Нева", 1963, ¦9, стр. 162. В заметке было сказано:

"Редакция журнала "Нева" допустила грубую ошибку, напечатав в ¦3 статью Ж.Медведева и В.Кирпичникова "Перспективы советской генетики", в которой не-объективно, с групповых позиций трактовались проблемы развития биологической науки. Статью... редакция считает ошибочной и вредной для нашей науки".

53 Некоторые неприятности Ж.А. Медведева и В.С.Кирпичникова начались, как считает Кирпичников, после того, как Н.С.Хрущев съездил в Югославию для восстановления разорванных Сталиным отношений с И.Броз Тито. Кирпичников даже видел фотографию сидящих визави обоих лидеров двух стран и лежащего между ними на столе номера "Невы" с их статьей. Прямо в Белград был вызван 1-й секретарь Ленинградского обкома партии Толстиков, которому Хрущев приказал навести порядок в подведомственном ему журнале. Редакторов "Невы" тут же вызвали в обком, но так уж изменились порядки, что руководители журнала С.А.Воронин и А.И.Хватов своеобразно выполнили приказ: освободились от мешавших им людей -- поэта Орлова, литературоведа Дмитриевского, секретаря редакции Курочкина и других (всего 6 человек), которые статью Медведева и Кирпичникова и в глаза не видели.

Прорабатывать В.С.Кирпичникова в Государственном НИИ рыбного хозяйства, где он тогда заведовал лабораторией рыбоводства, собирались долго -- дотянули до апреля 1964 года. Руководить проработкой провинившегося обком партии поручил человеку со стороны, но зато своему в этих инстанциях -- академику Б.Е.Быховскому, директору Зоологического Института АН СССР. Собрание института было назначено на 14 апреля 1964 года. На него пришло невиданное ранее в этом тихом институте число научных сотрудников. Выступали в основном люди пришлые: три философа из института усовершенствования врачей, а также М.Е.Лобашев, Ю.И.Полянский, Н.Л.Гербильский, Ю.М.Оленов, В.Я.Александров и А.С.Трошин. Первые трое обвинили авторов в политических ошибках. Особенно неприятным было выступление даже не философов, а коллег Кирпичникова -- биологов Лобашева и Полянского. Они фактически согласились с оценкой философов, но и внесли "свой вклад". В личном плане для Кирпичникова было особенно больно слышать речь Ю.И.Полянского, который сказал, что он полностью согласен с М.Е.Лобашевым, считающим, что в центральной части статьи генетика слишком восславлена, а мичуринское учение слишком принижено, и что совершенно ошибочны начало и конец статьи, т. е. те места, где критиковался лысенкоизм как целое и говорилось о вреде, нанесенном науке и советскому обществу.

"В этом отношении я с Михаилом Ефимовичем [Лобашевым -- В.С.] согласен. Нужно прямо сказать, что это ошибочно, это нехорошо и неправильно", --

сказал Полянский. (Цитировано по выдержке из стенограммы, хранящейся в личном архиве профессора В.Я.Александрова).

Б.Е.Быховский, поддержав вывод Лобашева и Полянского, добавил от себя, размахивая статьей американского историка науки Д.Жоравского:

"Смотрите, что они там на Западе пишут в связи со статьей Медведева и Кирпичников. В СССР будто бы есть два лагеря в научных кругах: академический и другой -- партийных ученых. Это возмутительная клевета. Нет двух лагерей, а формальная генетика -- вредоносна". (Цитировано по записи, хранящейся у В.С.Кирпичникова).

Оленов, Трошин и Александров постарались возразить и Лобашеву с Полянским и Быховскому с философами. Александров, в частности, сказал:

"Почему мы гордимся, когда в американской прессе пишут об ансамбле Игоря Моисеева и считаем ужасным, когда там пишут статьи о советских журналах и советской генетике?"

Вердикт собрания был безликим: было сказано, что в институте слаба идеологическая работа, а в статье "не показана борьба идеалистического и материалистического направлений в науке, допущен объективизм в отборе и освещении фактов". (Цитировано по резолюции, хранящейся у В.С.Кирпичникова). Заранее подготовленный пункт об идеологической ошибочности статьи и о назначении комиссии для проверки лаборатории В.С.Кирпичникова не зачитывался и на голосование даже не ставился.

54 М.В. Келдыш. О мерах по улучшению деятельности Академии наук СССР и Академий наук Союзных республик. Доклад на общем собрании АН СССР 14 мая 1963 г., журнал "Вестник АН СССР", 1963, ¦6, стр. 3-22. Келдыш предложил создать 15 отделений в составе АН СССР.

В упомянутом выше очерке американского историка Марка Б.Адамса /22/ говорится, что реорганизация могла проводится под нажимом Т.Д.Лысенко. Это предположение оспаривают ответственные сотрудники аппарата Президиума АН СССР. Они рассказывают, что идея реорганизации возникла у М.В.Келдыша после его очередного вояжа в одну из соцстран. Ему понравилось там деление АН на секции, и он решил сделать то же в АН СССР. Такое деление было действительно на руку Т.Д.Лысенко и было в духе реформаторских инициатив Хрущева. Ирония судьбы заключалась в том, что пока реорганизовывали АН СССР, в "братской" АН деление на секции успели отменить, убедившись в его неэффективности.

55 См. отрывки из стенограммы Общего собрания АН СССР 26 июня 1964 года: Т.Д.Лысенко и Академия наук. Сб. "Репрессированная наука", Л., Изд. "Наука", 1991, стр. 518-522.

56 Там же, стр. 519-520.

57 Там же, стр. 520.

58 Там же, стр. 520-521.

59 Там же, стр.521-522.

60 Там же, стр. 523-525.

61 М. Ольшанский, президент ВАСХНИЛ. Против дезинформации и клеветы. Газета "Сель- ская жизнь", 29 августа 1964 г., ¦204 (9989), стр. 5.

62 Там же.

63 Там же.

64 Там же.

65 Там же.

66 П. Шелест. Вдали от производства. О серьезных недостатках в работе Ботанического института Академии наук СССР. Газета "Сельская жизнь", 2 октября 1965 г., ¦233 (10018), стр. 3. Автор статьи отрицательно, даже ругательно отзывался о генетике, очернил научную работу ученика Вавилова Ф.Х.Бахтеева и других ученых.

67 И. Рапопорт, доктор биологических наук. Химический мутагенез. Там же, 22 октября 1964 г., ¦250 (10035), стр. 3.

68 Там же.

68 В. Дудинцев. Нет, истина неприкосновенна! Газета "Комсомольская правда", 23 октября 1964 г., стр. 2-3.

70 К. Кожевникова. Берег честь смолоду. Там же, 2 ноября 1964 г.,стр. 2-3.

71 В.Губарев. Когда не хватает такта. Там же, 10 ноября 1964 г., стр. 4.

72 Там же.

73 Н.Воронцов, кандидат биологических наук. Жизнь торопит. Нужны современные пособия по биологии. Там же, 11 ноября 1964 г., стр. 3.

74 В. Эфроимсон, доктор биологических наук, Р.Медведев, кандидат педагогических наук. Критерий -- практика. Письмо в редакцию. Там же, 17 ноября 1964 г.

75 Там же.

76 Там же.

77 Там же.

78 Там же.

79 Например, в обращении к молодежи, названном "Товарищи комсомольцы, юные пролетарии и колхозники", опубликованном в газете "Мичуринская искра" в 1932 году, И.В.Мичурин писал:

"С межвидовой гибридизацией стали считаться, однако, не тогда, когда я вывел ценные в экономическом отношении межвидовые гибриды, а с тех пор, когда ученый Карпеченко получил гибрид между редькой и капустой, и хотя этот гибрид имеет лишь голый научный интерес и ничего не даст для экономики, Карпеченко все же была присуждена Рокфеллеровская премия.

Я не нуждаюсь нисколько в капиталистических премиях, так как я счастлив тем вниманием и теми заботами, которые проявляют ко мне коммунистическая партия и советское правительство, а ныне и вы, комсомольцы -- пролетарии и колхозники".

Цитировано по книге: "И.В.Мичурин". Соч., т. 4, стр. 244, Сельхозгиз, М., 1948.

80 Цитиров. по рукописной заметке В.П.Эфроимсона, написанной после прочтения рукописи этой книги и хранящейся в моем архиве.

81 Олег Писаржевский. Пусть ученые спорят. "Литературная газета", 17 ноября 1964 г., ¦136 (4878), стр. 1-2.

82 См. прим. (82) к главе ХV.

83 Цитиров. по статье А.А.Аграновского. См. следующее прим.

84 Анатолий Аграновский. Наука на веру ничего не принимает. "Литературная газета", 23 января 1965 г., ¦10, стр. 2.

85 Там же.

86 Там же.

87 Там же.

88 Там же.

89 Там же.

90 Там же.

91 Там же.

92 Н.П. Дубинин. Покорить живую крепость. Газета "Комсомольская правда", 21 ноября 1964 г., стр. 4; Д.Беляев. На основе законов генетики. Газета "Правда", 22 ноября 1964 г., ¦327 (16913), стр. 3; Ю.Керкис. Что такое вегетативная гибридизация. "Учительская газета", 4 марта 1965 г., его же: Еще раз о вегетативной гибридизации, там же, 17 июля 1965 г.

93 М.Хаджинов. Генетика и проблема гибридных растений. Газета "Сельская жизнь", 1 декабря 1964 г.; В. Мамонтова. Хороший сорт -- основа урожая. Газета "Правда", 8 января 1965 г., стр. 2.

94 П. Жуковский. О некоторых новых методах прикладной генетики. Газета "Сельская жизнь", 19 ноября 1964 г.; Б.Соколовская. О чем же умолчал учебник. "Учительская газета", 22 декабря 1964 г.; В.Жданов. Цель -- управлять наследственной изменчивостью. "Медицинская газета", 2 февраля 1965 г.

95 В. Губарев. Два полюса жизни. Газета "Комсомольская правда", 27 февраля 1965 г.;

М.Поповский. Право на истину. Там же, 27 ноября 1964 г.; его же: О чести ученого. Газета "Советская Россия", 4 февраля 1965 г.

96 В.Воронов. К вопросу о жирномолочности: что показывает опыт работы с джерсеями в совхозе "Коммунарка". Газета "Сельская жизнь", ¦278 (10063), 25 ноября 1964 г., стр. 3.

97 Академик А.Л. Курсанов. От молекулярной биологии до селекции. Газета "Правда", 19 декабря 1964 г., стр. 2.

98 Там же.

99 Академик Н. Семенов. Наука не терпит субъективизма. Журнал "Наука и жизнь", 1965, ¦4, стр. 38-43 и 132.

100 М.Д. Голубовский. О развитии генетики в нашей стране и научной истине (по страницам газет и журналов). Журнал "Биология в школе", 1965, ¦4, стр. 86-90.

101 См. прим. (99), стр. 43.

102 В.Н. Сойфер, кандидат биологических наук. Человек познает законы наследственности. В кн: "Микромир жизни", под редакцией доктора медицинских наук профессора Д.М.Гольдфарба, Изд. "Знание", М., 1965, стр. 124-162.

103 Джон Холдейн. Ученый уходит из жизни. Еженедельник "За рубежом", 26 декабря 1964 г., ¦52, стр. 22.

104 Распоряжение Президиума Академии наук СССР ¦33-260 от 13 февраля 1965 г.

105 Согласно распоряжению Президиума Академии наук СССР ¦ 37-171 от 29 января 1965 г.

в комиссию вошли: А.И.Тулупников (член-корреспондент ВАСХНИЛ) -- председатель, Э.К.Гунеева и Ю.М.Кринкин (старшие зоотехники Главного управления племенного дела Министерства сельского хозяйства СССР), Н.А.Кравченко (профессор Украинской сельско-хозяйственной академии), Л.С.Лесик (заместитель начальника Главного управления семеноводства Министерства сельского хозяйства СССР), И.Л.Попок (заместитель главного бухгалтера Центральной бухгалтерии Президиума АН СССР) и др.

106 См. Журнал "Вестник Академии наук СССР", 1965, ¦11, стр. 57.

107 Там же, стр. 27.

108 В докладе были перечислены такие темы:

"...направленное изменение природы растений", "разработка способа массового превращения яровых культур в морозостойкие озимые и озимых в яровые", "выведение новых сортов мягкой пшеницы с обычными и ветвистыми колосьями", "биологические закономерности корневого питания растений", "повышение жирномолочности крупного рогатого скота" и "межпородное скрещивание свиней" (там же, стр. 28).

109 Там же. стр. 29.

110 В докладе было сказано:

"С 1954 по 1964 год на всей площади пашни (500 га) было внесено в почву 16512 т органо-минеральных смесей и 35263 т навозно-земляных компостов, в состав которых входило: навоза -- 22597 т, торфа -- 5000 т, фосфоритной муки -- 763 т и извести -- 2208 т. Кроме того, за эти годы было внесено раздельно: суперфосфата -- 583 т, калийной соли -- 320 т и аммиачной селитры-- 375 т. Это означает, что ежегодно на один гектар пашни на поля "Горок Ленинских" вносилось в среднем навоза-- 5 т, извести -- 4 ц и минеральных удобрений (включая фосфоритную муку) -- по 3,8 ц" (там же, стр. 7).

111 Там же, стр. 3.

112 Там же, стр. 23.

113 Там же.

114 Там же, стр. 6. В заключении комиссии были приведены следующие данные:

"... О важном значении для хозяйства права реализации продукции по розничным ценам свидетельствуют следующие данные. В 1964 г. хозяйство "Горки Ленинские" выручило за продажу молока по розничным ценам 303,6 тыс. руб. Если бы молоко было продано государству по заготовительной цене (по 12,5 руб. за 1 ц), как это происходило в 1964 г. в обычном совхозе, выручка составила бы только 173 тыс. руб., а прибыль не 153 тыс. руб., а 22,5 тыс. руб., т. е. в 7 раз меньше. Если бы и реализация племенного молодняка происходила по средним плановым ценам, установленным для племенных совхозов, то хозяйство не только не получило бы прибыли (186 тыс. руб.), а имело убыток".

Конечно, такой расчет был совершенно обоснован, ибо и Лысенко и за ним другие лысенкоисты постоянно ставили хозяйство Горок в пример другим хозяйствам, а ведь все их успехи были основаны на этой уникальной возможности хозяйствовать не по социалистическим меркам (без заранее запланированных цен на продукты сельского хозяйства, не учитывающих рыночный спрос, без заранее указанной структуры посевных площадей, поголовья того или иного скота и т.д.). Грош цена была этим советчикам, так как их бахвальство и стремление все время всех поучать не имели под собой основания.

115 Там же, стр. 18.

116 Там же.

117 Там же, стр. 56-65.

118 Там же. стр. 57.

119 См. о Пленум Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза. 10--15 февраля 1964 года. Стенографический отчет. Изд. Политической лит-ры, М., 1964 120 Там же.

121 Газета "Правда", 22 декабря 1959 г.

122 См. прим. (106), стр. 22.

123 См. прим. (119), стр. 342.

124 См. прим. (106), стр. 56.

125 Там же, стр. 52.

126 Там же, стр. 52-53.

127 Там же, стр. 57.

128 Там же. Чуть ли не первой эту новость сообщила варшавская газета "Политика" в статье с названием "Граб -- не лещина", Maciej Ilowiecki. Grab nie lezcyna. Politika (Warszawa), 20/II/ 1965.

129 См. прим. (106), стр. 66.

130 Там же, стр. 69.

131 Там же, стр. 71.

132 Там же, стр. 79-80.

133 Там же, стр. 81.

134 Там же, стр. 81-82.

135 Там же, стр. 91-92.

136 Там же, стр. 94-95.

137 Там же, стр. 97.

138 Там же, стр. 108.

139 Там же, стр. 109.

140 Там же. В этом выступлении было показано, что включение извести в смесь было совершенно неоправданным: в 68 опытах проверяли внесение не тройной, а двойной (без извести) смеси и установили, что, если в среднем тройчатка дала 3,8 ц/га прибавки урожая при урожае на контрольных участках 19,6 ц/га, то двойная смесь дала прибавку 3,9 ц/га.

141 Там же, стр. 121.

142 Там же.

143 Там же.

144 Там же, стр. 122.

145 Там же, стр. 123.

146 Там же, стр. 124.

147 Там же, стр. 123.

148 Там же, стр. 128.

149 Там же.

150 Там же.

151 Личное сообщение сотрудницы аппарата Президиума АН СССР Т.Н.Щербиновской.

151а В 2001 году я выступил с печати с предложением исключить всех упомянутых людей из Российской Академии наук (см.: В.Н.Сойфер. Воспоминания детей "больших родителей" и историческая справедливость. Газета "Новые Известия", 3 февраля 2001 г., ¦ 19 (778), стр. 4.

152 См. "Отчет о научной работе Экспериментальной научно-исследовательской базы "Горки Ленинские" АН СССР. Москва, 197"2, регистрационный номер экспедиции АН СССР ¦22/268, 2/IV. 1972, стр. 6-7. 153 Там же, стр. 28.

154 Следующие подписи стояли под обращением:

Герой социалистического труда, депутат Верховного Совета СССР, академик П.П.Лукьяненко Герой социалистического труда, лауреат Ленинской премии, депутат Верховного Совета УССР, академик ВАСХНИЛ В.Н.Ремесло

Герой социалистического труда, лауреат Ленинской премии, академик ВАСХНИЛ А.Л.Мазлумов Герой социалистического труда, академик ВАСХНИЛ Л.А.Жданов

Герой социалистического труда, академик ВАСХНИЛ, член-корр. АН СССР И.Г.Эйхфельд Герой социалистического труда, академик ВАСХНИЛ и АН УССР Л.К.Гребень

Дважды лауреат Государственной премии, академик ВАСХНИЛ, профессор, доктор наук И.Е.Глущенко Академик ВАСХНИЛ и АН УССР П.А.Власюк

Лауреат Государственной премии, академик ВАСХНИЛ, доктор биологических наук А.В.Алпатьев Академик ВАСХНИЛ, профессор, доктор наук Н.И.Анучин

Лауреат Ленинской премии, заслуженный деятель науки, член-корр. ВАСХНИЛ П.Ф.Гаркавый Член-корреспондент ВАСХНИЛ, профессор, доктор наук С.А.Погосян

Член-корреспондент ВАСХНИЛ, профессор, доктор сельскохозяйственных наук А.В.Альбенский Член-корреспондент ВАСХНИЛ, профессор, доктор биологических наук А.Н.Мельниченко

Лауреат Государственной премии, профессор, доктор философских наук Г.В.Платонов Профессор Московской сельскохозяйственной академии им. К.А.Тимирязева, доктор биологических наук Б.В.Добровольский

Профессор Волгоградского сельскохозяйственного института, доктор с. х. наук П.А.Яхтенфельд Профессор Днепропетровского медицинского института, доктор медицинских наук Е.И.Демиховский

Профессор Московского Государственного Университета, доктор биологических наук Н.В.Лебедев Доцент Волгоградского сельскохозяйственного института, кандидат с. х. наук В.Н.Рыкунова

Доцент Волгоградского сельскохозяйственного института, кандидат с. х. наук В.Балашов Доцент Дальневосточного института советской торговли, кандидат философских наук В.И.Минеев

Доцент Крымского сельскохозяйственного института им. М.И.Калинина, кандидат философских наук И.А.Бардин Доцент Московского Государственного Университета, кандидат философских наук А.И.Куроедов

На имеющемся в моем распоряжении экземпляре этого письма (машинописная копия)

внизу страницы есть важная деталь -- машинистка поставила значок "5л", что означает, согласно принятому в ЦК КПСС делопроизводству, что ею для данного документа было отпечатано 5 страниц. В нашем распоряжении имеется это письмо с собственной нумерацией от первой до четвертой страницы, причем значок "5л" стоит на странице, помеченной "4". Следовательно, кроме данного документа, было еще какое-то письмо, которым мы не располагаем, помещенное впереди приводимого текста.

155 Цитиров. по тексту воспоминаний И.Е.Глущенко.

156 Цитиров. по имеющемся у меня экземпляру коммюнике.

157 Л.Н.Толстой. О назначении науки и искусства. Цитиров. по: Сочинения графа Л.Н.Толстого. Часть одиннадцатая. Народные рассказы и статьи. Издание одиннадцатое, Москва, Типолитография Товарищества И.Н.Кушнерев и Ко, 1903, стр. 344.

158 К.А.Тимирязев. Праздник русской науки. В кн.: "Некоторые основные задачи современного естествознания". Издание В.Н.Маракуева, М., 1895, стр. 12.

159 Там же, стр. 13.

160 Томас Мор. Утопия. Перевод А.Г.Генкеля, издание 3-е, испр. и допол., Изд. Петроградского Совета рабочих и красноармейских депутатов, серия утопических романов, 1918 (первое издание вышло в СПБ в 1902 г.).

161 См. прим. /156/, стр. 37.

162 Цитиров. по статье А.П.Щапова "Памяти М.В.Ломоносова", 1865, перепечатано в сборнике "Шестидесятники", М., Изд. "Советская Россия", 1984, стр. 389.

163 К.А.Тимирязев. Дарвин как тип ученого. Лекция, прочитанная в Московском университете 2 апреля 1878 г., в кн.: "Некоторые основные задачи современного естествознания". Изд. В.Н.Маракуева, М., 1895, стр. 99.

164 М. Горький. Наука и демократия. Журнал "Природа", 1917, ¦ -56; перепечатана в журнале "Природа", 1978, ¦2 (750), стр. 51.

165 Там же.

166 Там же, стр. 53.

167 Там же, стр. 50.

168 В.И.Ленин. Наброски плана научно-технических работ. Т. 27, стр 288-289.

169 Там же, стр. 288.

170 См.: "Речь тов. Зиновьева на юбилейных торжествах в Ленинграде по случаю 200летия Академии наук". Газета "Известия ЦИК и ВЦИК", 1925, 10 сентября, ¦ 205 (2539), стр. 2. В отчете о речи Г.Е.Зиновьева говорилось:

"...Сегодня мы присутствуем при встрече победоносного рабочего класса с представителями науки.

Далее тов. Зиновьев... указывает, что коммунистическая партия, взяв власть в свои руки, одной из боевых задач поставила распространение науки среди широких слоев населения".

Через три дня, выступая на пленуме Ленинградского Совета в честь Академии наук, Г.Е.Зиновьев снова повторил:

"...мы твердо убеждены, что теперь, когда... марксизм в действии... теперь грянет такая эпоха, когда сближение между лучшими людьми науки и представителями многомиллионных масс трудящихся, в первую очередь, рабочего класса -- когда сближение между ними будет неизбежно". См.: "Единый фронт науки и труда". Газета "Известия ЦИК и ВЦИК", 13 сентября 1925 г., ¦209 (2543), стр. 2.

171 См., например, приветствие Л.Б.Каменева Академии наук. Газета "Известия", 15 сентября 1925 г., ¦ 209 (2542), стр. 2.

172 М.Горький. За работу! О создании большевистской "Истории заводов". Газета "Изве- стия", 28 ноября 1931 г., ¦327 (4534), стр. 3.