1. ВВЕДЕНИЕ

Если вы принимаете пациентов, то наверняка замечали, что им часто снятся важные архетипические сны, однако они не осознают содержащегося в них архетипического материала. Иногда после таких сновидений люди просыпаются настолько потрясенными, что вам больше не нужно делать для них какие-то дополнительные комментарии. Люди сами чувствуют и знают, что с ними произошло нечто очень важное и значимое. Какое-то время они пребывали под воздействием очень сильной эмоции, которая вызвала у них серьезные изменения. Но в других случаях вы встречаетесь со сновидениями, содержащими очень важные архетипические мотивы, к которым люди относятся слишком легкомысленно. Они не осознают, что происходящее внутри них по масштабу всегда больше любых обычных событий в их жизни. Похоже, их единственная реакция заключается в том, что вместо потрясения они испытывают недоумение. Посмеиваясь, они говорят: «Прошлой ночью мне приснился смешной сон: он совершенно никак не вяжется с тем, что я могу понять».

В таких случаях, то есть если вам не удается распознать в сновидении архетипического содержания, если вы не замечаете его глубины, значит, вы упускаете потрясающую возможность, ибо, по мнению Юнга, единственным исцеляющим фактором в психотерапии является архетипическое переживание. Все методы и способы, с помощью которых мы пытаемся помочь людям, предполагают и архетипические переживания. Но архетипические переживания посылает нам только бессознательное, и тогда они оказываются проявлениями благодати, которые никак нельзя вызвать искусственно. Мы можем только ждать их, готовиться, к ним и надеяться на их появление. Если же они все-таки не появляются, больше ничего сделать нельзя. При правильной психотерапии вы могли бы почувствовать себя несколько лучше, но ее все равно нельзя считать ни подлинным исцелением, ни полноценной помощью. Иногда эти исцеляющие архетипические переживания происходят как бы непреднамеренно. Бывает так, что человеку снится какой-то короткий непонятный сон, содержание которого он пересказывает вам с легкой и веселой усмешкой, а когда вы просите привести какие-то ассоциации к нему, человек отвечает, что их нет, или говорит вам то, что уже давно известно… Это вам обязательно следует знать.

Я все больше убеждаюсь в том, что люди не научились улавливать подлинные ассоциации. Многие пациенты стремятся как можно быстрее перейти к интерпретациям вместо продуцирования нужных ассоциаций. Увидев сон, они сразу говорят: «Надо же, мне опять приснилась «плохая» мать» (или еще что-то в этом роде). Сначала следует отмести все подобные интерпретации. Так говорит их сознание; такое суждение может быть истинным, но в 95 % случаев оно все-таки является ложным. И, как правило, в нем даже проявляется защитная функция сознания: «Ведь я же все про это знаю», — и только для того, чтобы отложить все неясности в долгий ящик. Поэтому вам следует возразить: «Нет, нет, давайте разберемся. С чем у вас ассоциируется (то или иное содержание сновидения)?..». И тогда вы увидите: когда людям снятся архетипические сны и им удается избежать потрясения, у них обычно появляется очень мало ассоциаций или же они оказываются бедными и малоинформативными. Например, вы просите привести ассоциацию к слову «огонь». «Огонь жжет», — отвечают вам. Или: «Как-то я видел (или видела) огонь», или еще что-нибудь, столь же тривиальное. Иными словами, люди избегают переживания, и тогда вам обязательно придется узнать глубину и эмоциональную силу происходящего и найти подходящую форму, позволяющую донести ваше мнение до сознания пациента.

Есть еще одно обстоятельство: вызывать у людей эмоциональное подавление мифологическими ассоциациями совершенно бесполезно. Психотерапевту следует знать такие ассоциации, но при этом нет нужды выпаливать их пациентам, как из автомата. Терапевт должен в этом разбираться, чтобы испытывать изумление и даже потрясение, когда его увлекает тот или иной мифологический мотив и когда нужно найти подходящие слова или правильный контекст, чтобы выразить свои чувства. Это можно сделать только сразу, в данный момент. Об этом нельзя узнать заранее. Но психотерапевту следует обязательно научиться работать с архетипическим материалом, распознавать его, видеть его глубину, а значит, быть готовым правильно на него реагировать. Именно поэтому в качестве интерпретации мы используем сказки.

Со сказками работать значительно сложнее, чем с местными сагами и легендами, в которых герои и героини являются обычными людьми. Так, например, в саге герой может оказаться в разрушенном замке, где ему является змея в золотой короне, просит поцеловать ее и после поцелуя превращается в прекрасную девушку и т. д. Герой, с которым происходит такая история, — обыкновенный мужчина. Он такой же, как вы и я. А из легенды мы узнаем обо всех его реакциях; например, он думает: «Нет, я ни за что не стану целовать эту холодную мерзкую тварь», — а сам трясется от страха. И вскоре у него появляются совершенно иные мысли: «Ах, какое это несчастное создание». Или он как-то иначе выражает свое сочувствие. Все его переживания отражаются в повествовании. Герой реагирует как обычный человек.

Фольклорист Макс Люти написал книгу, в которой очень четко показал различия между сказкой и сагой.[1] Вы не можете сказать, что сага — это осознанное повествование человека, обладающего нуминозными бессознательными переживаниями. А нуминозное переживание — например, встреча со змеей в золотой короне — описано так, словно оно совершенно реально, но, как в любой мифологии, его действующими лицами оказываются разные боги, духи и демоны, словно они столь же реальны, как и мы сами. В таких сказаниях всегда есть описание некоего приближения к порогу, где Эго сталкивается с каким-то потрясением, которое воздействует на него ошеломляюще и драматически. И тогда у этой истории либо наступает счастливый конец, либо главный герой терпит неудачу и/или ему грозит страшная опасность, которой он должен избежать и целым и невредимым вернуться обратно.

Я бы сказала, что все эти саги очень соответствуют событиям, происходящим в современной жизни. В первобытных племенах и земледельческих общинах люди до сих пор испытывают нуминозные переживания. В условиях так называемой цивилизации для нас заканчивается ночь, как только зажигается электрический свет, и мы ощущаем «просветление» и внутреннюю и внешнюю защищенность от разных «мрачных» проявлений. Но если вы живете в стране, где очень долго приходится добираться домой в кромешной тьме, где шелестит листва черных, как смоль, деревьев и вам приходится выпить стакан, два, а то и больше, — тогда может случиться все! Точно так же, как это бывало в прошлом. Так и в сагах рассказывается о столкновениях с бессознательным, причем содержание таких столкновений описывается весьма подробно. Если они производят огромное впечатление и вызывают интерес, то люди их пересказывают снова и снова. «Однажды в нашей деревне жил один мужчина. Как-то ночью он вышел из дома и отправился к старой разрушенной мельнице. Приблизившись к ней, он увидел в щель мелькающий свет и услышал доносившийся изнутри шум. Он приблизился к мельнице и вошел внутрь…» И так далее.

Сказки же, по мнению Люти, являются чистой абстракцией. Это значит, что в данном случае нельзя говорить о встрече Эго человека с миром бессознательного. Терапевту приходится иметь дело с продуктами воображения, в которых между собой взаимодействуют воображаемые или архетипические образы. Это один способ, позволяющий их представить. В саге есть светлый мир нашего сознания и героя, который отправляется в некое странствие и там происходит его столкновение с одним или несколькими архетипами. В саге всегда существует такая попытка преодоления порога, которая иногда заканчивается жутким страхом и бегством обратно.

Что касается сказки, в ней присутствует рассказчик (то есть Эго), повествующий об архетипах, которые кружатся в его бессознательном в вихре танца. Сказочный герой — не обычный человек, и от него не следует ожидать привычных человеческих реакций. Сталкиваясь с драконом, он не испытывает никакого страха. Он не пускается в бегство, когда змея начинает с ним разговаривать человеческим голосом. Он не боится, когда ночью у его постели появляется принцесса и начинает его мучить или происходит нечто подобное. Он всегда либо умница, либо дурак и тупица. Он мужественный, сметливый, находчивый или же, наоборот, прямолинейный и ограниченный. И на протяжении всего сказочного сюжета все его поступки соответствуют его сущности. Если он отважен, значит, он всегда сражается. Если он хитер, то всегда выходит сухим из воды. Можно сказать, что он совершенно непсихологичен. Его образ схематичен. А взглянув на него внимательнее, мы увидим явный архетипический образ.

В сказках существует единственное Эго. Это рассказчик, который появляется в начале сказки или в ее конце, но всегда отсутствует в процессе повествования. В сказках некоторых стран, например, румынских, рассказчик может так начать повествование: «Однажды со мной случилось…» — и дальше следует некое условное (вводное) предложение; или же: «На самом краю земли, где уже нет ни пространства, ни времени, за семью горами и жилищем слепого пса, где наступил конец света и мир не отличается от его границ, однажды жил один царь (или король)…» — и так далее. А вот такое небольшое вступление рассказчика бывает в начале каждой сказки: «Там, на краю света, где мир уже не отличается от своих границ…» Это начало чем-то похоже на небольшое стихотворение. Рассказчик создает некое общее введение (rite d'entree), а в конце сказки происходит некое общее завершение (rite d'sortie), например, всем известное: «Я на той свадьбе был, мед-пиво пил, по усам текло, в рот не попало; подали белужины — остался без ужина».[2] А вот, например, цыгане говорят так: «Это была шикарная свадьба, и они, счастливые, ели, пили и наслаждались, а я был бедный дьявол, которому ничего не досталось». Это тоже rite d'sortie. В начале сказки рассказчик дает нам понять, что мы вступаем в другой мир, а заканчивает сказку тем, что выводит нас из него, как правило, делая это в слегка шутливой форме. А в процессе повествования мы внимаем тому, что происходит в другом, сказочном мире. Поэтому, если речь заходит о сказках, следует понимать, что не стоит проецировать на них свою собственную историю и свой личный опыт. По существу, вам следует к ним относиться как натуралисту, наблюдающему за ростом деревьев и поведением рыб, — то есть максимально объективно.

Знать все это чрезвычайно важно, ибо аналитику, который знакомится с содержанием сновидения, всегда грозит опасность спроецировать на этот процесс свое суждение. Например, если к вам приходит внешне чрезвычайно женоподобный юноша, не женатый, который к тому же живет вместе с мамой, вы сразу приходите к заключению (причем, скорее всего, это заключение правильное): «Да ведь это маменькин сынок». А когда он вам рассказывает сон о том, как его пожирает огромная змея, вы думаете: «У него материнский комплекс». Но это не интерпретация. По существу, это проекция ваших мыслей на бессознательный образ. Если у вас хорошая интуиция, она может соответствовать действительности, но все же такие выводы делать крайне опасно, так как бессознательное, точнее, исцеляющий бессознательный процесс никогда не течет прямолинейно. Он всегда совершает самые поразительные и замысловатые повороты.

Например, вы думаете: «Наверное, этому мужчине следовало бы ослабить свою зависимость от матери». Но затем мужчине снится целая серия снов, которые, наоборот, побуждают его укреплять свои отношения с матерью. И вы должны реагировать достаточно быстро и вместе с тем максимально объективно, сказав: «Это странно. Здесь нет никакого совпадения с моими мыслями. Но бессознательное нас ведет именно туда, поэтому нам нужно следовать за ним». И вы можете так поступить лишь в том случае, если не проецируете на содержание его снов свое мнение. И тогда вы обнаружите мудрое откровение бессознательного: оказывается, оно все время вело молодого человека к снижению его зависимости от матери, но совершенно неожиданным для вас способом, до которого вам никогда не удалось бы додуматься самому. Именно поэтому вам следует стремиться быть максимально объективным, не перескакивая с одного вывода на другой. Лучше всего этому можно научиться из сказок. Вы можете прочитать о психологии все, но затем нужно просто посмотреть, как это происходит на самом деле. Чем эта сказка отличается от моего суждения? Это обстоятельство можно назвать ключевым и в познании, и в практической деятельности.

Однажды у меня был пациент с сильным негативным материнским комплексом. Он принес записи многочисленных сновидений, при этом у него было очень плохое, депрессивное настроение. В целом он не был депрессивной личностью, но, оказавшись во власти своей Анимы, испытывал крайний пессимизм. Пациент приходил на анализ с сумрачным лицом и говорил: «Бессознательное опять недовольно мной». А я ему отвечала: «Хорошо, давайте прислушаемся к нему!» И тогда он мне рассказывал очень важный сон, в котором были некие негативные моменты. Но пациент обращал внимание только на негативное. «Так, опять сон говорит, что я ничтожество. Я пропал, пошел по ложному пути» и т. д. И каждый раз мне приходилось отметать все это и говорить: «Подождите, давайте начнем сначала. Посмотрим на сон объективно. Не позволяйте своей ужасной и мрачной Аниме снова выливать свою черноту на сновидение, прежде чем вы успеете хотя бы немного его осмыслить».

Как видно, даже у пациента может появиться желание «перевернуть» материал, чтобы он соответствовал вашему мнению. Разумеется, объективность здесь несколько приблизительная. Мы вынуждены проецировать свою личность на содержание сказки; мы видим, что бросается нам в глаза, и не замечаем того, к чему не привыкли. Поэтому даже так называемые объективные интерпретации оказываются далеки от полной объективности, но с этими крайне примитивными проекциями можно по крайней мере бороться или хотя бы что-то пытаться сделать в этой области.

Примечания:

1

Volksmdrshen und Volkssagen, 2-nd ed. (Bern and Munich: Franck Verlag, 1966

2

Вообще количество вариантов сказочных rites de sortie бесконечно. Текст, который приводит М.-Л. фон Франц, дословно выглядит так: "I was at the wedding and I was in the kitchen and I stole some of the meat and the wine but the cook give me a kick in the arse and thaf's why I have now flown here and told you a story". В каком-то смысле его можно считать синтезом приведенного выше завершения, например, следующего: "Я на том пиру был, мед-вино пил, по усам текло, да в рот не попало; тут меня угощали: отняли лоханку от быка и налили молока; потом дали калача, в ту лоханку помоча. Я не пил, не ел, вздумал утираться, со мной стали драться; я надел колпак, стали в шею толкать!" — Прим. Переводчика