Глава 11 Открытие Яйца[83]

[84]

Вечером третьего дня я преклоняю колени на ковер и осторожно открываю яйцо. Нечто, напоминающее дым, поднимается из него, и неожиданно Издубар стоит передо мной, громадный, преображенный и цельный. Его конечности целы, и я не могу найти и следа повреждений на них. Он будто проснулся после долго сна. Он говорит:

«Где я? Как тесно здесь, как темно, как холодно — я в могиле? Где я был? Мне кажется, что я был вне вселенной — надо мной и подо мной было темное, мерцающее звездами небо — и я был охвачен невыразимым стремлением.

Потоки огня разбивались о мое сияющее тело –

я вздымался над ослепительным пламенем —

я плыл в море, объявшем меня живыми огнями –

Полный света, полный томления, полный вечности –

я был древним и вечно обновляющим себя —

Падающим с высот в глубины,

и проносился, пылающий, с высот в глубины —

вращаясь среди пылающих облаков –

как поток угольев накатывался, как пена прибоя, засасывая

себя в душном жаре —

Объемля и отвергая себя в безграничной игре —

Где был я? Я был исполнен солнца» [85]

Я: «О Издубар! Божественный! Как прекрасно! Ты исцелен!»

«Исцелен? А был ли я болен? Кто говорит о болезни? Я был солнечным, исполненным солнца. Я — солнце»

Невыразимый свет изливается из его тела, свет, который мои глаза не могут выдержать. Я прикрываю лицо и обращаю взор на землю.

Я: «Ты солнце, вечный свет — могущественнейший, прости за то, что разгневал тебя»

Все пребывает в тишине и темноте. Я смотрю вокруг: пустая скорлупа лежит на ковре. Я ощущаю себя, пол, стены: все как обычно, чрезвычайно просто и чрезвычайно реально. Хотел бы я сказать, что все вокруг обратилось в золото. Но это не так — все вокруг, как было всегда. Здесь правил вечный свет, безмерный и неодолимый.[86]

Случилось так, что я открыл яйцо и Бог покинул его. Он был исцелен, и фигура его сияла, преображенная, и я встал на колени, как ребенок, не в силах постичь это чудо. Он, втиснутый в самое сердце начала, восстал, и на нем не было ни следа болезни. И пока я думал, что поймал могущественнейшего и держал его в своих ладонях, он был самим солнцем.

Я брел к Востоку, где встает солнце. Если бы я был солнцем, я бы тоже, наверное, взошел. Я хотел объять солнце и взойти с ним на заре. Но оно подошло ко мне и встало на моем пути. Оно сказало мне, что у меня нет никаких шансов достигнуть начала. Но я искалечил того, кто хотел обрушить все, чтобы зайти вместе с солнцем в лоно ночи; он лишился всякой надежды достигнуть благословенных Западных земель.

Но вот! Я ухватил солнце, не осознавая этого, и нес в своих руках. Тот, кто хотел опуститься с солнцем, обнаружил меня в своем нисхождении. Я стал его ночной матерью, высидевшей яйцо начала. И он восстал, обновленный, возродился в еще большем сиянии.

Однако с его восхождением я опускаюсь вниз. Когда я завоевал Бога, его сила устремилась в меня. Но когда Бог отдыхал в яйце и ждал своего начала, моя сила перешла к нему. И когда он, лучащийся, вознесся, я пал на мое лицо. Он забрал мою жизнь с собой. Вся моя сила теперь была в нем. Моя душа плавала как рыба в его море огня. Но я лег в пугающую прохладу теней земли и погружался глубже и глубже, до самой нижней тьмы. Весь свет покинул меня. Бог поднялся в Восточных землях, и я пал в ужас подземного мира. Я лежу здесь, как роженица, сокрушенная и изливающая свою жизнь в ребенка, объединяющая жизнь и смерть в угасающем сиянии, мать дня и добыча ночи. Мой Бог разодрал меня, он выпил сок моей жизни, он выпил мои высшие силы, и стал изумительным и сильным, как солнце, безупречный Бог, ни изъяна, ни пятнышка. Он отнял мои крылья, украл вздымающуюся силу моих мускулов, и сила моей воли исчезла вместе с ним. Он оставил меня бессильным и стенающим.

Я не знал, что происходило со мной, поскольку попросту все могучее, прекрасное, блаженное и сверхчеловеческое утекло из моего материнского лона, не осталось никакого сверкающего золота. Жестоко и немыслимо солнечная птица раскрыла свои крылья и улетела в бесконечное пространство. Я остался с расколотой скорлупой и злосчастными оболочками его начала; пустота глубин раскрылась подо мной.

Горе матери, родившей Бога! Если она родит израненного, мучимого болью Бога, меч пронзит ее душу. Но если она родит безупречного Бога, Ад раскроется для нее, и из него, содрогаясь, поднимутся отвратительные змеи, чтобы отравить мать ядовитыми испарениями. Роды трудны, но в тысячу раз труднее адский послед.[87] За божественным сыном следуют все драконы и отвратительные змеи вечной пустоты.

Что остается человеческой природе, когда Бог становится взрослым и захватывает всю власть? Все неспособное, все бессильное, все вечно грубое, все вредное и злосчастное, все вынужденное, убывающее, истребляемое, все абсурдное, все, что таит в себе бесконечная ночь материи, таков послед Бога и его дьявольский и ужасающе искаженный брат.

Бог страдает, когда человек не принимает его тьмы. Следовательно, людям нужен страдающий Бог, пока они страдают от зла. Страдать от зла означает, что ты все еще любишь зло и тем не менее не любишь его больше. Ты все еще надеешься что-то получить, но не хочешь всматриваться, потому что можешь обнаружить, что все еще любишь зло. Бог страдает, потому что ты продолжаешь страдать оттого, что любишь зло. Ты страдаешь от зла не потому что осознаешь его, а потому что оно дает тебе тайное удовольствие и потому что ты считаешь, что оно обещает удовольствие неведомой возможности.

Пока твой Бог страдает, у тебя взаимопонимание с ним и с самим собой. Так ты хранишь свой Ад и продлеваешь его страдания. Если ты хочешь, чтобы он поправился, не вступая в тайную общность с тобой, зло вставляет палки в колеса — зло, чей облик ты осознаешь, но о чьей адской силе в себе ты не знаешь. Твое незнание происходит от прошлой безвредности твоей жизни, из мирного времяпрепровождения и отсутствия Бога. Но если Бог оказывается рядом, твоя сущность восстает, и черная грязь вздымается с глубин.

Человек стоит между пустотой и полнотой. Если его сила соединяется с полнотой, она становится формирующей. Всегда есть что-то хорошее в этом формировании. Если его сила соединяется с пустотой, она оказывает растворяющее и разрушающее действие, коль скоро пустота не может быть оформлена, а лишь удовлетворяет себя за счет полноты. Соединившись так, человеческая сила превращает пустоту в зло. Если твоя сила созидает полноту, это из-за того, что она связана с полнотой. Но чтобы быть уверенным, что созданное тобой продолжает существовать, оно должно оставаться связанным с твоей силой. С постоянным формированием ты постепенно теряешь свою силу, поскольку абсолютно вся сила оказывается связанной с изменчивостью, обретающей форму. И наконец, когда ты ошибочно воображаешь, что богат, ты на самом деле беден и стоишь посреди своих форм, как нищий. Вот тогда ослепленным человеком овладевает растущее желание придавать форму вещам, поскольку он убежден, что многократно увеличивающееся созидание удовлетворит его желание. Потратив всю свою силу, он становится жаждущим; он заставляет других служить и забирает их силу, следуя собственным задумкам.

В этот момент тебе нужно зло. Когда ты замечаешь, что твоя сила на исходе, ты должен обратить ее от того, что уже сформировано, к пустоте; через эту связь с пустотой тебе удастся растворить сотворенное в себе. Так ты вернешь себе свободу, потому что спас силу от угнетающей связи с объектом. Пока ты остаешься на позиции добра, ты не можешь растворить свое созидание, потому что оно и есть это добро. Нельзя растворить добро добром. Добро можно растворить только злом, ибо твое добро в конечном счете ведет к смерти из-за постепенного связывания силы. Ты совершенно не способен жить без зла.

Изменчивость вначале создает образ формы внутри тебя. Этот образ остается в тебе, и это первое и непосредственное выражение твоей изменчивости. Затем именно через этот образ производится внешний, могущий существовать вне тебя и пережить тебя. Твоя сила не связана напрямую с внешним творением, а только лишь с образом, остающимся в тебе. Когда ты приступаешь к растворению сотворенного при помощи зла, ты не уничтожаешь внешний образ, иначе ты уничтожишь собственный труд. Но ты уничтожаешь образ, образованный в тебе самом, ибо именно он отягощает твою силу. Тебе нужно зло для растворения сотворенного и освобождения себя от власти того, что минуло, в той мере, в каковой сей образ сковывает твою силу.

Поэтому творения вынуждают, мучают многих хороших людей до смерти, потому что эти люди не могут в той же мере пристать ко злу. Чем лучше человек и чем сильнее привязан к своему творению, тем больше он теряет силы. Но что происходит, когда хорошие люди полностью потеряют силу в своем творении? Они не только будут стремиться поставить других на службу своему творению с бессознательным коварством и силой, но и станут злыми в своей доброте, не зная этого, потому что их жажда удовлетворения и укрепления сделает их еще более эгоистичными. Но из-за этого добрые полностью уничтожат свой собственный труд, а все те, кого они принудили к служению своему труду, станут их врагами, потому что между ними произойдет отчуждение. Но ты также начнешь тайно, против своей воли, ненавидеть тех, кто отчуждает тебя от самого себя, даже если они действуют из лучших побуждений. К сожалению, хороший человек, познавший и подчинивший свою силу, слишком легко найдет рабов на службу, потому что всегда более чем достаточно тех, кто ничего не жаждет так, как отчуждения от самих себя под хорошим предлогом.

Ты страдаешь от зла, потому что тайно любишь его и не осознаешь своей любви. Ты хочешь выпутаться из затруднений, и начинаешь ненавидеть зло. И снова ты привязан ко злу через ненависть, потому что любишь ты его или нет, это не имеет значения: ты привязан ко злу. Зло следует принимать. То, чего мы хотим, остается в наших руках. То, чего мы не хотим и что сильнее нас, уничтожает нас, и мы не можем это остановить, не навредив себе, ибо наша сила остается со злом. Потому нам, вероятно, следует принять наше зло без любви и ненависти, признав, что оно существует и должно иметь свою долю в жизни. Поступая так, мы может лишить его силы, которой оно может нас подчинить.

Когда нам удается создание Бога, и если с этим творением вся наша сила уходит в этот замысел, нас переполняет желание взойти вместе с божественным солнцем и стать частью его великолепия. Но мы забываем, что тогда становимся не более, чем пустыми формами, потому что придание формы Богу полностью нас истощило. Мы не только бедны, но и становимся инертной материей, которая никогда не удостоится участия в божественности.

Как ужасное страдание или неизбежное дьявольское наказание, несчастье и нужда закрадываются в нас. Бессильная материя становится кормилицей и хотела бы поглотить свою форму обратно. Но поскольку мы всегда без ума от собственных творений, мы верим, что Бог зовет нас к себе, и отчаянно пытаемся последовать за Богом в высшие миры или же наставительно и требовательно обращаемся к окружающим, любой ценой заставляя их следовать за Богом. К несчастью, есть люди, которые позволяют убедить себя поступать так, вредя сами себе.

Гибель таится в этом стремлении: ведь кто мог предположить, что создавший Бога сам осужден на Ад? Но так все и обстоит, потому что материя, лишенная божественного сияния силы, пуста и темна. Если Бог восходит из материи, мы ощущаем пустоту материи как часть бесконечно пустого пространства.

Ускорением, стремлением и действием мы хотим освободиться от пустоты, а также от зла. Но следовало бы принять пустоту, уничтожить образ формы в нас, отринуть Бога и спуститься в бездну и ужас материи. Бог как плод нашей работы стоит вне нас и больше не нуждается в нашей помощи. Он создан и остается предоставленным самому себе. Сотворенное, которое разрушается сразу после того, как мы отвернемся от него, не стоит и потраченных сил, будь оно даже Богом.

Но где же пребывает Бог после сотворения и отделения от меня? Если ты строишь дом, ты видишь его стоящим во внешнем мире. Но когда создаешь Бога, которого не увидеть своими глазами, он в духовном мире, который не менее ценен, чем внешний физический. Он там и делает для тебя и других все, чего можно ожидать от Бога.

Потому твоя душа и есть ты в духовном мире. Однако как обиталище духов, духовный мир есть также и внешний мир. Как ты не одинок в видимом мире, но окружен объектами, принадлежащими и подчиняющимися тебе одному, так и мысли принадлежат и подчиняются только тебе. Но как ты окружен в видимом мире вещами и существами, не принадлежащими тебе и не подчиняющимися, так и в духовном мире ты окружен мыслями и существами мыслей, не принадлежащими и не подчиняющимися тебе. Как ты зачинаешь и рожаешь своих физических детей, и как они растут и отделяются от себя, так же ты производишь и порождаешь сущности мыслей, отделяющихся от тебя и живущих собственной жизнью. Как мы оставляем своих детей, когда те вырастают и предаем тело земле, я отделяю себя от моего Бога, солнца, погружаюсь в пустоту материи и стираю в себе образ моего ребенка. Это происходит, когда я принимаю природу материи и позволяю силе моей формы утечь в пустоту. Когда я вновь порождаю больного Бога при помощи своей силы, с этого времени я оживляю пустоту материи, в которой растет зло.

Природа игрива и ужасна. Некоторые видят игривую сторону, развлекаются с ней и дают ей блистать. Другие видят страх и покрывают голову и скорее мертвы, чем живы. Путь лежит не между одним и другим, но включает в себя и то, и другое. Это и радостная игра, и леденящий ужас.[88]

Примечания:

8

Термины hinubergehen (движение через), Ubergang (переход), Untergang (гибель) и Brucke (мост) используются в «Заратустре» Ницше в связи с переходом от человека к Ubermensch (сверхчеловеку). Например: «В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель. / Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть, ибо идут они по мосту» (слова подчеркнуты в копии Юнга).

83

В «Черновике» стоит: «Третий День» (стр. 329).

84

10 января 1914 г. В «Черной Книге-3» Юнг писал: «Похоже, что нечто было достигнуто с этим запоминающимся событием. Но невозможно понять, к чему это все может привести. Я едва ли осмелюсь назвать судьбу Издубара гротескной и трагической, ибо такова и есть наша драгоценная жизнь. Первым возвести эту истину в систему попытался Фр. Т. Вишер (A[uch]. E[iner]). Он по праву заслуживает место среди бессмертных. Истина же находится посередине. У нее много обличий; одно определенно комичное, другое грустное, третье — злое, четвертое — трагическое, пятое — веселое, шестое — гримаса и т. д. Если один из этих ликов становится особенно навязчивым, мы понимаем, что отвратились от некой истины и приближаемся к крайности, которая определенно окажется тупиком, последуй мы этим маршрутом. Это убийственная задача — написать мудрость о реальной жизни, особенно если ты посвятил много лет серьезным научным исследованиям. Что поистине трудно, так это уловить игривость жизни (ребячество, так сказать). Каждая из многочисленных сторон жизни, величественная прекрасная, серьезная, черная, дьявольская, добрая, глупая, гротескная — это области применения, каждая из которых стремится полностью поглотить наблюдающего или описывающего. Наше время требует нечто, могущее управлять разумом. Точно также, как материальный мир расширился от ограниченности древнего мировоззрения до неизмеримого многообразия нашего современного мировоззрения, так и мир интеллектуальных возможностей развился до невероятного многообразия. Бесконечно долгие пути, вымощенные тысячами толстых томов, ведут от одной специализации до другой. Скоро никто не сможет пройти по ним. И тогда останутся одни специалисты. Мы как никогда нуждаемся в живой истине жизни разума, в чем-то, способном указать нам устойчивое направление» (стр. 74–77). Работой Вишера была «Auch Einer: Eine Reisebekanntschaft» (Stuttgart, 1884). В 1921 г. Юнг писал: «Роман Вишера, «Auch Einer», представляет собой глубокое проникновение на эту сторону интровертного состояния души, а также в лежащий в ее основе символизм коллективного бессознательного» («Психологические типы», § 627). В 1932 г. комментирует Вишера в работе «Психология кундалини-йоги», стр. 54. Об «Auch Einer» см. Ruth Heller, «Auch Einer: the epitome of F. Th. Vischer's Philosophy of Life», «German Life and Letters 8» (1954) pp. 9-18.

85

Рошер (Roscher) отмечает, что «Как Бог, Издубар соотносится с Богом-Солнцем» («Auifuhrliches Lexikon der Griechischen und Romischen Mythologie», vol. 2, p. 774). Эта инкубация и возрождение Издубара соответствует классическому образцу солнечных мифов. В «Das Zeitalter des Sonnengottes» Лео Фробениус указывает на широко распространенный мотив женщины, которая беременеет через непорочное зачатие и дает рождение солнечному Богу, который развивается удивительно быстро. В некоторых формах он скрывается в яйце. Фробениус соотносил это с заходом и восходом солнца в море ([Berlin, G. Reimer, 1904], pp. 223-63). Юнг цитировал эту работу в разных местах «Метаморфоз и символов либидо» (1912).

86

В «Психологических типах» (1921) Юнг комментирует мотив обновленного Бога: «Обновленный Бог означает обновленный подход, обновленную возможность интенсивной жизни, восстановление жизни, поскольку психологически Бог всегда означает высочайшую ценность, и потому наибольшее количество либидо, наибольшую интенсивность жизни, оптимум активности психологической жизни» (§ 301).

87

В следующей главе Юнг оказывается в Аду.

88

В «Сновидения» Юнг писал 15 февраля 1917 г.: «Закончил переносить вступление. / Чудесное чувство обновления. Сегодня назад, к научной работе. / Типы!» (стр. 5) Это говорит о завершении этой части переписывания в каллиграфический том и продолжении работы над психологическими типами.