Семь занятий повышенной сложности по терапии горя

Однажды, давным-давно, мой старый друг Эрл сообщил мне по телефону, что у его лучшего друга Джека обнаружили злокачественную неоперабельную опухоль мозга. Не успел я посочувствовать, как он сказал:

— Слушай, Ирв, я звоню не насчет себя, а насчет другого человека. Я тебя кое о чем попрошу. Для меня это очень важно. Слушай, ты бы не мог поработать с Айрин, женой Джека? Джек умрет очень тяжелой смертью — может быть, самой тяжелой, какая только бывает. И, конечно, Айрин только тяжелее оттого, что она хирург; она слишком хорошо знает, что ждет ее мужа. Ей будет гораздо мучительнее стоять и беспомощно смотреть, как рак выедает ему мозг. А потом она останется одна с маленькой дочкой и с больными, которых надо лечить. Ей будет чудовищно тяжело.

Выслушав просьбу Эрла, я загорелся желанием помочь. Я хотел сделать все, о чем он просит. Но была одна проблема. Хорошая терапия требует четких границ, а я знал и Джека, и Айрин. Правда, не близко. Но мы несколько раз встречались в гостях у Эрла. Еще я однажды ходил с Джеком на игру Суперкубка, и несколько раз мы с ним играли в теннис.

Я сказал об этом Эрлу и подытожил:

— Если пытаешься лечить знакомых, рано или поздно вляпаешься в неприятности. Лучшее, что я могу сделать — порекомендовать хорошего врача, незнакомого с этой семьей.

— Я так и знал, что ты это скажешь, — ответил он. — Я предупредил Айрин, что ты именно так и ответишь. Мы с ней уже сто раз об этом говорили, но она не желает и слышать про другого врача. Она довольно упряма, и хотя в целом не очень уважает психиатров, зациклилась на тебе. Она говорит, что поинтересовалась твоими трудами, и, Бог знает почему, решила, что ты единственный психиатр, который для нее достаточно умен.

— Дай подумать. Я тебе завтра позвоню.

Что делать? С одной стороны, долг дружбы: мы с Эрлом никогда ни в чем друг другу не отказывали. Но потенциальное нарушение границ меня настораживало. Эрл и его жена Эмили были моими ближайшими доверенными лицами. А Эмили, в свою очередь, была лучшей подругой Айрин. Я мог себе представить, как они с глазу на глаз перемывают мне косточки. Да, тут не о чем и думать: у меня в голове зазвенел сигнал тревоги. Но я решительно привернул регулятор громкости. Я возьму и с Айрин, и с Эмили клятву: окружить терапию стеной молчания. Сложно, ничего не скажешь. Но если я такой умный, как она обо мне думает, я с этим справлюсь.

Повесив трубку, я задумался, почему с такой готовностью игнорирую сигналы тревоги. Я понял, что просьба Эрла, прозвучавшая именно в этот момент моей жизни, показалась мне знаком судьбы. Мы с коллегой только что закончили эмпирическое исследование людей, понесших тяжелую утрату. Исследование длилось три года. Мы изучили восемьдесят мужчин и женщин, которые недавно потеряли жен и мужей. Наша исследовательская группа работала с ними в течение года, собрала гору информации и опубликовала несколько трудов в профессиональных журналах. Я пришел к убеждению, что очень мало кто разбирается в этом вопросе лучше меня. И если я, специалист по тяжелым утратам, не допущу к себе Айрин, разве это не останется у меня на совести?

Кроме того, она произнесла волшебные слова — я единственный, кто достаточно умен, чтобы с ней работать. Идеальная затычка для моей бочки тщеславия.