|
||||
|
|
ГЛАВА 26. БЕРЛИН, 26 марта 1923 г
Доктор Карл Абрахам прочел письмо и протянул его обратно Фридриху. — И как вы планируете ему ответить? — Не знаю. Я хотел бы использовать наш с вами сегодняшний час, чтобы обсудить это. Вы его помните? Я описывал мой разговор с ним несколько месяцев назад. — Это тот самый, что опубликовал «Протоколы сионских мудрецов»? Как же я могу его забыть! — Я с тех пор не видел Розенберга лично. Только обменивался с ним письмами. А вот вчерашний выпуск его газеты, «Фелькишер беобахтер». Только взгляните на эти заголовки: НАСИЛИЕ НАД РЕБЕНКОМ В ВЕНСКОМ БОРДЕЛЕ! ЗАМЕШАНЫ МНОГИЕ ЕВРЕИ! Мельком бросив взгляд на страницу, доктор Абрахам с отвращением покачал головой и спросил: — А сами «Протоколы» — вы их читали? — Только выдержки и пару критических рецензий, которые заклеймили их как фальшивку. — Да, это очевидная фальшивка, но опасная! И у меня нет сомнений в том, что ваш пациент, Розенберг, об этом знал. Заслуживающие доверия еврейские ученые в моей общине говорят, что эти, с позволения сказать, «протоколы» были составлены бесчестным русским бумагомаракой, Сергеем Нилусом, который желал убедить царя в том, что евреи пытаются завладеть властью в России. По прочтении «Протоколов» царь отдал приказ о серии кровавых погромов. — Итак, — начал Фридрих, — мой вопрос состоит в том, как я могу проводить терапию с пациентом, который совершает столь омерзительные поступки? Я знаю, что он опасен. Как мне справиться с моим контрпереносом[99]? — Я предпочитаю считать контрперенос невротической реакцией терапевта на пациента, а в данном случае у ваших чувств есть рациональная основа. Правильнее поставить вопрос так: «Как вам работать с пациентом, который по всем объективным стандартам является отвратительным, злобным человеком, способным на крайне разрушительные поступки?» Фридрих некоторое время обдумывал слова своего наставника. — Отвратительный, злобный… сильные выражения! — Вы правы, доктор Пфистер, это мои слова, а не ваши, и я полагаю, вы намекаете, и совершенно правильно, на еще одну проблему — контрперенос наставника (супервизора[100]), который может негативно повлиять на мою способность учить вас. То, что я — еврей, делает лично для меня невозможным лечить этого отпетого антисемита. Но давайте посмотрим, не смогу ли я все-таки оказать вам помощь как наставник. Расскажите мне побольше о своих чувствах к нему. — Хоть я и не еврей, меня лично оскорбляет его антисемитизм. В конце концов, почти все люди, с которыми я здесь близок — евреи: мой аналитик, вы сами и большая часть факультета в институте, — Фридрих подобрал со стола письмо Альфреда. — Вот, взгляните. Он с гордостью пишет об успехах своей карьеры, ожидая, что меня это порадует. А вместо этого я чувствую себя еще более оскорбленным и боюсь за вас, за всех цивилизованных немцев. Думаю, что он — это воплощенное зло. А его идол, этот Гитлер, возможно, инкарнация самого дьявола! — Это говорит одна ваша часть. Однако есть и другая часть вас, которая хочет продолжать с ним видеться. Почему? — Дело в том, что мы с вами обсуждали прежде — в моей интеллектуальной заинтересованности. Мне интересно анализировать человека, с которым у меня общее прошлое. Я всю жизнь знаком с его братом, я знал Альфреда маленьким мальчиком… — Но, доктор Пфистер, ведь очевидно, что вы никак не сможете анализировать его! Уже само расстояние делает это невозможным. В лучшем случае вы будете встречаться с ним от случая к случаю, проведете пару-тройку разрозненных сеансов и никогда не сумеете произвести глубокие археологические раскопки в его прошлом. — Верно. Я должен отказаться от этой идеи… Должно быть, есть и другие причины. — Я помню, как вы рассказывали мне о своем чувстве уничтоженного прошлого. От него остался только ваш друг — его брат. Я запамятовал его имя… — Эйген. — Да, остается только Эйген Розенберг и — в значительно меньшей степени, поскольку вы никогда не были с ним особенно близки, — младший брат Эйгена, Альфред. Ваши родители умерли, братьев и сестер нет, у вас нет никаких других контактов с вашей прежней жизнью — ни людей, ни мест. Мне кажется, что вы пытаетесь отрицать старение или преходящий характер жизни, ища нечто нетленное. Вы разбирались с этим, я надеюсь, в своем личном психоанализе? — Пока нет. Но ваше замечание очень ценно. Я не могу остановить время, цепляясь за Эйгена или Альфреда! Да, доктор Абрахам, вы ясно даете мне понять, что встречи с Альфредом никак не разрешают мои внутренние конфликты. — Это настолько важно, доктор Пфистер, что я повторю. Встречи с Альфредом Розенбергом никак не разрешают ваши внутренние конфликты. Место для этого — сеансы вашего собственного психоанализа. Так? Фридрих, смиряясь, кивнул. — Итак, я еще раз спрашиваю: почему вы хотите видеться с ним? — Я не уверен… Я согласен, он — человек опасный, человек, который сеет ненависть. Однако я все же думаю о нем как о маленьком мальчике, жившем по соседству, а не как о взрослом мужчине, который есть воплощенное зло. Я считаю его заблудшей душой, а не демонической фигурой. Он истинно верует в эту расовую чушь, и его мысли и действия исходят в абсолютно последовательной манере от посылок Хьюстона Стюарта Чемберлена. Я не верю, что он садист, психопат или человек жестокий. Он на самом деле скорее робок, почти труслив, он не уверен в себе, скован в общении с другими и целиком и полностью обуян надеждой на любовь со стороны их лидера, Гитлера. Похоже, он сознает свою ограниченность и с удивительной готовностью соглашается проделать терапевтическую работу. — Так, значит, ваши цели в терапии — это… — Вероятно, с моей стороны это наивно — но разве, если я смогу изменить его, сделать более нравственным человеком, он не принесет миру меньше зла? Это же лучше, чем не делать ничего! Возможно, я даже могу помочь ему обратить внимание на силу и иррациональность его антисемитизма. — Ах, если бы вы смогли успешно проанализировать антисемитизм, вы бы получили за это Нобелевскую премию, которая до сих пор уплывала из рук Фрейда! У вас есть какие-нибудь мысли относительно того, как подойти к этому? — Пока нет, они только маячат на горизонте… и это определенно моя цель, а не цель моего пациента. — А его цель? Чего хочет он? — Его эксплицитная цель — более эффективно общаться с Гитлером и другими членами партии. Все более возвышенное мне придется протаскивать контрабандой. — А что, вы хороший контрабандист? — Пока лишь новичок, но у меня есть идея. Я уже упоминал вам, что я наставлял его по Спинозе? В общем, в четвертой части «Этики» — тот раздел, где о преодолении аффектов — есть фраза, которая привлекла мое внимание. Спиноза говорит, что истинное познание добра и зла, поскольку оно истинно, не может препятствовать никакому аффекту и что нам следует превратить в страсть сам разум, само познание. — Хм-м, интересно. И как же вы предполагаете сделать это? — У меня в мыслях пока не сложился определенный метод. Но я знаю, что должен подогреть его любопытство по отношению к себе самому. Ведь любой человек живо интересуется собственной персоной. Разве не каждому хочется понять все в себе? Я, к примеру, знаю, что мне — хочется. Я буду стремиться разжечь любопытство Альфреда к самому себе. — Интересный способ фрейминга терапии, доктор Пфистер. Оригинальный способ. Будем надеяться, он станет сотрудничать, а я сделаю что смогу, чтобы быть полезным вам в профессиональном наставничестве. Вот только я гадаю, нет ли изъяна в вашей аргументации. — Какого же? — Чрезмерного обобщения. Терапевты бывают разные. Мы все — белые вороны. Большинство других людей не разделяют наше страстное любопытство по отношению к содержанию психики. До сих пор я слышал от вас, что цель его абсолютно отлична от вашей, он стремится, чтобы его больше любили его приятели-нацисты. Так что помните об опасности того, что эта терапия может в результате принести всем больше вреда! Позвольте, я выражусь конкретнее. Если вы преуспеете в помощи Розенбергу и он сможет измениться так, что это заставит Гитлера больше его любить, тогда вы сделаете его еще более действенным источником зла. — Я понимаю. Моя задача — помочь ему изменить цель на совершенно противоположную: он должен осознать свою отчаянную и иррациональную потребность в любви Гитлера и отказаться от нее. Доктор Абрахам улыбнулся своему молодому ученику. — Точно! Мне нравится ваш энтузиазм, Фридрих. Кто знает, может быть, вы и сумеете это осуществить. Давайте поищем какие-нибудь связанные с нашей профессией мероприятия в Мюнхене, которые вы сможете посетить и заодно провести с ним там дополнительные сеансы… * * *БАЙРЕЙТ, октябрь 1923 г. Несмотря на избыток работы, Альфред довел до конца свой план — нанести визит Хьюстону Стюарту Чемберлену — и с легкостью убедил Гитлера пойти к Чемберлену вместе. Воображение Гитлера тоже зажгла книга «Основы девятнадцатого века», и он будет до конца своей жизни утверждать, что Чемберлен (наряду с Дитрихом Эккартом и Рихардом Вагнером) был его главным интеллектуальным наставником. Чемберлен жил в Байрейте, в Ванфриде — огромном доме Вагнера со своей женой Евой — дочерью Вагнера, и Козимой, его 86-летней вдовой. Путешествие в Байрейт, за 150 миль от Мюнхена, доставило Альфреду огромное удовольствие. Это была его первая поездка в новеньком сияющем «Мерседесе» Гитлера — и редкая возможность безраздельно наслаждаться вниманием хозяина авто в течение нескольких часов. Слуга поприветствовал их и провел наверх в гостиную, где в кресле-каталке сидел Чемберлен с аккуратно укутанными в зелено-голубой клетчатый плед ногами, глядя в широкое окно, выходящее на внутренний дворик. Выздоравливающий после таинственного нервного расстройства, которое наполовину парализовало его и лишило способности ясно выговаривать слова, Чемберлен выглядел значительно старше своих 70 лет. Кожа его была покрыта пигментными пятнами, в глазах застыло отсутствующее выражение, половина лица искажена судорогой. Устремив взгляд на лицо Гитлера, Чемберлен время от времени кивал и, кажется, понимал его слова. На Розенберга он так и не взглянул. Гитлер наклонился вперед, приблизив губы к уху Чемберлена, и сказал: — Я считаю истинным сокровищем эти слова из вашей великой книги «Основы девятнадцатого века»: «Германская раса вовлечена в смертельную схватку с евреями, которая должна вестись не только пушками, но и любым оружием, имеющимся в человеческой жизни и обществе». — Чемберлен кивнул, и Гитлер продолжал: — Герр Чемберлен, я клянусь вам, что я — тот самый человек, который поведет за вас эту битву, — и продолжал пространно описывать программу «25 пунктов» и свою абсолютно непоколебимую решимость очистить Европу от евреев. Чемберлен энергично кивал и время от времени повторял: — Да, да! Позже, когда Гитлер вышел из комнаты, направившись на личную аудиенцию с Козимой Вагнер, Розенберг остался наедине с Чемберленом и поведал ему, что в возрасте 16 лет он, как и Гитлер, был совершенно захвачен «Основами девятнадцатого века», и что он тоже находится в неоплатном долгу перед Чемберленом. Потом, наклонившись ближе к уху Чемберлена, как делал Гитлер, он признался: — Я начинаю работать над книгой, которая, я надеюсь, станет продолжением вашей работы — на материалах следующего столетия. Возможно, Чемберлен улыбнулся: его лицо было настолько искажено, что трудно было сказать наверняка. Альфред продолжал: — Ваши идеи и ваши слова будут повсюду на страницах моей книги. Я пока только в самом начале работы. Она продлится лет пять — ведь так много нужно сделать! Однако пассаж для концовки уже есть, я написал его только что: «Священный час для немцев пробьет вновь, когда символ пробуждения — флаг со свастикой, знаком возрожденной жизни, — станет единственным преобладающим кредо рейха». Чемберлен что-то промычал. Может быть, говорил: «Да, да!»? Альфред снова сел на свой стул и огляделся. Гитлера все еще не было. Тогда он опять склонился над ухом Чем- берлена: — Дорогой учитель, мне кое в чем нужна ваша помощь. Это проблема Спинозы. Скажите, как этот еврей из Амстердама мог писать труды, столь почитаемые величайшими мыслителями Германии, в том числе и бессмертным Гете? Как такое могло случиться? Чемберлен взволнованно задвигал головой и издал несколько рычащих звуков, из которых Розенберг смог разобрать только «Jа, jа[101]». Вскоре после этого он погрузился в глубокий сон. На обратном пути они мало говорили о Чемберлене, поскольку у Альфреда был иной замысел: убедить Гитлера в том, что для партии настало время действовать. Альфред напомнил Гитлеру основные факты. — Хаос захватывает Германию, — говорил Альфред. — Инфляция выходит из-под контроля. Четыре месяца назад доллар стоил 75 тысяч дойчмарок, а вчера он уже перевалил за 150 миллионов! Вчера мой зеленщик просил 90 миллионов дойчмарок за фунт картошки. И я доподлинно знаю, что в самом скором времени печатные прессы казначейства будут выпускать банкноты в один триллион марок. Гитлер устало кивал. Он все это слышал от Альфреда уже несколько раз. — И посмотрите на эти бесконечные бунты, которые множатся, как грибы, — продолжал Альфред. — Коммунистический путч в Саксонии, путч резерва рейхсвера[102]в Восточной Пруссии, бунт Каппа в Берлине, сепаратистский путч в Рейнской земле. Притом именно Мюнхен и вся Бавария — истинный пороховой бочонок, готовый взорваться! Мюнхен переполнен целой ордой партий правого крыла, оппозиционных правительству в Берлине, но из них мы определенно самые могущественные, самые сильные и лучше прочих организованные. Это наше время! Я разжигал энтузиазм населения, печатая в нашей газете одну за другой подстрекательские статьи, готовя его к решительным действиям со стороны партии. Судя по виду Гитлера, тот был еще не до конца убежден. Альфред поднажал: — Ваше время пришло! Вы должны действовать немедленно — или упустите момент. Когда машина подъехала к зданию редакции «Фель- кишер беобахтер», Гитлер сказал только: — Есть о чем подумать, Розенберг… Через несколько дней Гитлер зашел в кабинет к Альфреду с довольной улыбкой. Он помахивал письмом, которое только что получил от Чемберлена, и зачитал отрывок из него вслух:
— Должно быть, у него восстановилась речь, и он надиктовал его… Чудесное письмо! — проговорил Альфред, стараясь скрыть зависть. А потом торопливо добавил: — И вполне заслуженное, герр Гитлер. — А теперь позвольте поделиться с вами настоящей новостью, — ответил Гитлер. — Эрих Людендорф объединил свои силы с нашими! — Прекрасно! Превосходно! — отозвался Альфред. Людендорф был, мягко выражаясь, человеком эксцентричным, но он по-прежнему пользовался всеобщим уважением как пехотный генерал мировой войны. — Он согласен с моей идеей путча, — продолжал Гитлер. — Он тоже считает, что мы должны объединить силы с другими группами правого крыла, даже с монархистами и баварскими сепаратистами, ворваться на вечернее заседание 8 ноября, захватить нескольких чиновников баварского правительства и заставить их под дулом пистолета принять меня как лидера. На следующий день мы массовым маршем пройдем по центру города к военному министерству и с помощью заложников и репутации прославленного генерала Людендорфа возьмем под контроль германскую армию. А потом превзойдем муссолиниевский марш на Рим, двинувшись на «красный» Берлин, чтобы низложить германское демократическое правительство. — Отлично! Наконец-то началось! — Альфред был вне себя от радости и едва ли огорчился, что Гитлер ни словом не упомянул о том, что Альфред предлагал ему именно этот план. Он уже привык, что Гитлер присваивает его идеи, не отдавая ему должное. Однако все пошло наперекосяк. Путч потерпел полное фиаско. Вечером 8 ноября Гитлер и Альфред вдвоем отправились на митинг коалиции партий правого крыла. Эти партии никогда прежде не собирались вместе, и митинг сделался настолько неуправляемым, что в какой-то момент Гитлеру пришлось вскочить на стол и разрядить пистолет в потолок, чтобы восстановить порядок. Потом путчисты захватили членов баварского правительства, чтобы держать их в заложниках. Однако, положившись на то, что пленники переметнутся на их сторону, нацисты не позаботились подобающим образом охранять их, и те под покровом ночи совершили удачный побег. Тем не менее Гитлер уступил настояниям Людендорфа, согласившись поутру осуществить свое массовое шествие, в надежде поднять и увлечь за собой горожан. Людендорф был уверен, что ни армия, ни полиция не осмелятся открыть по ним огонь. Розенберг поспешил обратно в редакцию и принялся готовить газетные заголовки, призывающие ко всеобщему восстанию. Ранним утром 9 ноября 1923 года колонна из двух тысяч мужчин, многие из которых были вооружены, включая Гитлера и Розенберга, начала свой марш к центру Мюнхена. В переднем ряду двигались: генерал Людендорф, являвший внушительное зрелище в своей полной военной форме и шлеме времен прошедшей мировой войны, Герман Геринг — популярный в народе летчик-ас, герой той же войны, надевший все свои правительственные награды, наконец, Шейбнер-Рихтер, который шел рука об руку со своим близким другом Гитлером. Розенберг следовал во второй шеренге сразу за Гитлером. Рудольф Гесс шагал за Розенбергом, как и Путци Ганфштенгль (тот самый благотворитель, который дал «Фелькишер беобахтер» возможность стать ежедневной газетой). В нескольких шеренгах позади маршировал Генрих Гиммлер, он нес флаг нацистской партии. Когда они достигли открытой площади, оказалось, что там их поджидает баррикада, возведенная правительственными войсками. Гитлер выкрикнул солдатам предложение сдаться. Но, вместо того чтобы сдаваться, они открыли огонь, и последовала трехминутная перестрелка, во время которой маршировавшие колонны полностью рассеялись. Шестнадцать нацистов и три солдата оказались убиты. Генерал Людендорф, не колеблясь, прошел прямо к баррикаде, оттолкнул в сторону направленные на него винтовки и был вежливо приветствован офицером, который извинился за необходимость взять его под стражу — в целях защиты. Геринг был дважды ранен в пах, но ползком добрался до безопасного места, где его подобрал добросердечный врач-еврей, который превосходнейшим образом его вылечил, после чего Геринга спешно вывезли из страны. Шейбнер-Рихтер, шедший под руку с Гитлером, был убит на месте и увлек Гитлера наземь, вывихнув тому плечо. Телохранитель Ульрих Граф прикрыл Гитлера своим телом и получил несколько пуль, чем спас Гитлеру жизнь. Хотя человек, шедший справа от Альфреда, был убит, сам Альфред не пострадал, выполз в боковую улочку, подальше от этой бойни, и затерялся в толпе. Он не осмеливался идти домой или в редакцию: правительство сразу же закрыло газету на неопределенный срок и выставило часовых возле ее помещений. В конечном счете Альфреду удалось убедить одну пожилую даму позволить ему спрятаться у нее в доме на несколько дней, а поздним вечером он выбирался в город, пытаясь проведать о судьбе товарищей. Гитлер, мучимый болью в плече, ползком преодолел несколько футов, затем его подобрала стоявшая наготове машина, и в сопровождении партийного врача его отвезли в дом Путци Ганфштенгля, где ему вправили плечо и спрятали на чердаке. Прямо перед арестом он нацарапал записку Альфреду и попросил фрау Ганфштенгль доставить ее. Она отыскала Альфреда на следующий день и передала ему письмецо, которое он немедленно вскрыл и, к своему великому изумлению, прочел: ДОРОГОЙ РОЗЕНБЕРГ, С ЭТОГО МОМЕНТА ДВИЖЕНИЕ ВОЗГЛАВЛЯЕТЕ ВЫ. АДОЛЬФ ГИТЛЕР Примечания:1 Канал в Амстердаме. 9 Розовый цвет (нем.). 10 Зеленое дерево (нем.). 99 Контрперенос — характерный феномен взаимоотношений пациента и психоаналитика, противоположный феномену переноса. Перенос заключается в том, что пациент переносит на психотерапевта базовую ролевую схему взаимоотношений, сложившуюся у него в прошлом. Обычно это взаимоотношения родитель — ребенок, где психотерапевт выполняет роль отца или матери (даже если терапевт — мужчина). Соответственно, контрперенос — обратный процесс переноса, исходящий от психоаналитика, когда он реагирует на пациента не на основе реальности, но исходя из некоего образа другого человека, связанного с определенными установками, предубеждениями, страхами самого аналитика. Иначе говоря, аналитик в таком случае теряет нейтральность и реагирует как невротик. (Прим. ред.) 100 В оригинале автор использует термин «supervisor», но русское «супервизор» имеет иной и более узкий смысл. Этот термин — кальку с английского — применяют в настоящее время в системе обучения специалистов по психотерапии. (Так в процессе подготовки специалистов по транзактному анализу после нескольких лет обучения, практики, а также прохождения полного курса психоанализа самим учащимся ему присваивают квалификацию сертифицированного аналитика, следующая ступень — предварительный статус тренера, и высшая ступень — квалификация тренера и супервизора.) А поскольку во времена доктора Фрейда, и много-много позже, еще не было нынешней сложной схемы международной сертификации специалистов по психотерапии, в русскоязычном контексте этого изложения, наверно, все же уместнее использовать слово «наставник». (Прим. ред.) 101 Да, да! (нем.) 102 Вооруженные силы Германии в 1919–1935 гг., ограниченные по численности Версальским договором. |
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх |
||||
|
|
||||
