Глава 21

Счастлив тот, кому совсем не приходится сталкиваться с иными личностями [65] .

На следующем занятии, не успела Бонни заикнуться про Пэм, как дверь распахнулась — и на пороге возникла Пэм собственной персоной. Широко раскинув руки, она воскликнула: «А вот и я!» — и все, кроме Филипа, повскакали и радостно ее окружили. Сияя своей удивительной улыбкой, Пэм обошла всех по порядку, заглянула каждому в глаза, обняла, поцеловала Ребекку и Бонни, взъерошила волосы Тони и, добравшись наконец до Джулиуса, нежно прижалась к нему и прошептала: «Спасибо, что рассказал мне по телефону. Я жутко расстроена, я так за тебя волнуюсь». Джулиус взглянул на нее: такое родное, улыбающееся лицо Пэм светилось радостью и оптимизмом.

— Добро пожаловать домой, Пэм, — сказал он. — Боже мой, я так рад снова тебя видеть. Мы скучали по тебе. Я скучал по тебе. Тут взгляд Пэм упал на Филипа, и лицо ее мгновенно омрачилось. Улыбка стерлась, добродушные морщинки вокруг глаз исчезли. Думая, что она удивлена появлением нового лица в группе, Джулиус поспешил представить:

— Это наш новичок, Филип Слейт.

— Что ты говоришь. Неужели Слейт? — воскликнула Пэм, нарочито избегая глядеть на Филипа. — А я думала, Филип Слиз Лицом-Вниз. Или Филип Слаймболл Женский-Дырокол. — Она повернулась к двери. — Извини, Джулиус, я не могу находиться в одной комнате с этим подонком.

Все остолбенели от неожиданности и, застыв, молча переводили взгляды с Пэм, которая так и кипела от возмущения, на Филипа, сохранявшего полную невозмутимость. Джулиус не выдержал первым:

— Что с тобой, Пэм? Сядь, пожалуйста.

Тони внес в комнату еще один стул и хотел было его поставить, как Пэм воскликнула:

— Не сюда. — (Свободное место было только рядом с Филипом.) Ребекка немедленно поднялась и проводила Пэм к своему месту.

После паузы Тони спросил:

— Что случилось, Пэм?

— Боже мой. Я не могу поверить. Это что, чья-то шутка? Хуже этого ничего нельзя было придумать. Снова видеть эту мразь.

— Да что такое? — спросил Стюарт. — Что ты такое натворил, Филип? Скажи же что-нибудь. Что здесь происходит?

Филип ничего не ответил и только слегка покачал головой, но его лицо, на котором успела выступить краска, говорило само за себя. Значит, какие-то нервы у тебя все-таки есть, отметил про себя Джулиус.

— Что происходит, Пэм? — настаивал Тони. — Скажи, здесь все свои.

— За всю жизнь ни один мужчина не обходился со мной хуже, чем это существо. Вернуться домой, в свою родную группу, чтобы оказаться с ним в одной комнате, — нет, это невероятно. Мне хочется кричать, топать ногами, но я не стану — по крайней мере, не при нем. — Внезапно замолчав, Пэм опустила глаза, медленно качая головой.

— Джулиус! — воскликнула Ребекка. — Сделай же что-нибудь. Мне это совсем не нравится. Что творится, в конце концов?

— Очевидно, между Пэм и Филипом что-то произошло раньше, но, уверяю вас, для меня это полный сюрприз.

Немного помолчав, Пэм подняла глаза на Джулиуса и сказала: -

— Я так много думала о нашей группе, так хотела скорее вернуться, все думала, что расскажу вам про путешествие. Но извини, Джулиус, теперь я не могу. Я не хочу здесь больше оставаться.

Она встала и направилась к выходу. Тони тут же подскочил к ней и схватил за руку:

— Пэм, пожалуйста, ты не можешь так уйти. Ты так много для меня сделала. Давай я сяду рядом с тобой. Или, хочешь, мы с ним выйдем, побеседуем с глазу на глаз? — Пэм слабо улыбнулась и позволила Тони отвести себя обратно на место. Гилл пересел, освободив соседнее кресло для Тони.

— Тони прав. Я хочу тебе помочь, — сказал Джулиус. — Мы все хотим тебе помочь. Но ты должна пойти нам навстречу, Пэм. Очевидно, здесь скрывается какая-то история — и неприятная история, между тобой и Филипом. Расскажи нам, заговори об этом — иначе мы не сможем ничего сделать.

Пэм слабо кивнула, закрыла глаза, открыла рот — но не издала ни звука. Немного погодя встала, подошла к окну и, прижавшись лбом к стеклу, несколько минут постояла так. Тони хотел было подойти к ней, но она, замахав рукой, заставила его вернуться на место. Наконец она повернулась, несколько раз глубоко вздохнула и заговорила чужим механическим голосом:

— Пятнадцать лет назад мы с Молли решили побывать в Нью-Йорке. Молли была моей соседкой и лучшей подругой, мы были знакомы с детства. Тогда мы только закончили первый курс в Амхёрсте и решили записаться на лето в Колумбию. Кроме всего прочего, мы должны были проходить античную философию — и догадайтесь, кто был нашим АП?

— АП? — переспросил Тони.

— Ассистент преподавателя, — тут же негромко отозвался Филип — это были первые слова, которые он произнес с начала занятия. — АП — это аспирант, который обычно помогает преподавателю — ведет практические занятия, проверяет контрольные и принимает экзамены.

Казалось, неожиданное замечание Филипа выбило Пэм из колеи. Тони разъяснил ей:

— Филип у нас справочное бюро. Ты спрашиваешь — он отвечает. Прости, я не должен был тебя перебивать, теперь буду держать язык за зубами. Продолжай. Может, присядешь сюда, к нам?

Пэм кивнула, вернулась на место, снова закрыла глаза и продолжила рассказ:

— В общем, пятнадцать лет назад мы с Молли оказались на летних курсах в Колумбии, и этот человек… это существо, которое сидит здесь, стал нашим АП. У Молли тогда был кризис: она только что поссорилась со своим парнем, с которым долго встречалась. В общем, не успели начаться занятия, как этот… извините, человек, — она кивнула на Филипа, — начинает к ней клеиться. Заметьте, нам было по восемнадцать, и он был нашим преподавателем — профессор появлялся только на лекции, два раза в неделю, а АП отвечал за весь курс, и он же принимал экзамены. О, это был мастер. А Молли была в расстроенных чувствах — в общем, она втюрилась в него по уши и около недели была на седьмом небе от счастья. Как-то в субботу вечером он звонит мне и просит зайти к нему по поводу моего выпускного сочинения. Я прихожу, и он начинает с места в карьер. Я была совершенной дурочкой, позволила ему собой манипулировать, и не успеваю я опомниться, как оказываюсь в чем мать родила на диване в его кабинете. Мне было восемнадцать, и Я была девственницей. А он был любитель грубого секса. Он повторил это еще через пару дней, а потом бросил меня — он даже перестал смотреть в мою сторону, как будто мы незнакомы, и хуже всего было то, что он даже не счел нужным объяснить, почему меня бросил. А я — я была так напугана, я боялась спросить — он ведь был учителем, от него зависели выпускные экзамены. Вот так я вошла в сказочный, волшебный мир секса. Я была уничтожена, я была в бешенстве, мне было так стыдно… и… хуже всего, я считала, что виновата перед Молли. И перестала считать себя привлекательной.

— О, Пэм! — воскликнула Бонни, качая головой. — Не удивительно, что ты сейчас в шоке.

— Погоди-погоди. Ты еще не знаешь худшего про это чудовище, — с новым жаром заговорила Пэм. Джулиус взглянул на группу: все, подавшись вперед, не отрываясь, смотрели на Пэм; один Филип сидел, закрыв глаза, с совершенно отсутствующим видом. — Они с Молли встречались еще пару недель, и потом он бросил ее — просто сказал, что она ему надоела и он уходит — и все. Бесчеловечный ублюдок. Представляете себе учителя, который говорит это студентке? Больше он не сказал ей ни слова и даже запретил ей трогать ее вещи, которые она оставила в его квартире. Напоследок показал ей список из тринадцати женщин, с которыми переспал за тот месяц, — в основном девчонки из нашей группы. Мое имя значилось первым в этом списке.

— Он не показывал ей этот список, — не открывая глаз, отозвался Филип, — она сама его отыскала, когда рылась в его вещах.

— Кто, кроме последнего извращенца, станет составлять такие списки? — парировала Пэм.

Не меняя тона, Филип невозмутимо ответил:

— Природа диктует самцу разбрасывать свои семена. Он был ни первым, ни последним, кто вел учет полей, которые сам вспахал и засеял.

Пэм только воздела руки и, покачав головой, тихо произнесла: «Слышали?», словно желая сказать: глядите, как нелепа эта жизненная форма. Демонстративно пропустив мимо ушей замечание Филипа, она продолжила:

— Начались страдания и слезы. Молли мучилась ужасно, и прошло еще много времени, прежде чем она снова смогла поверить мужчинам. Мне она так никогда и не поверила. Нашей дружбе пришел конец, она никогда не простила мне измены. Для меня это был страшный удар, и для нее, думаю, тоже. Мы, конечно, пытались сойтись снова — мы и сейчас иногда переписываемся, сообщаем друг другу новости, — но она ни разу с тех пор не заговаривала со мной о том лете.

Наступило долгое молчание — возможно, самое долгое за всю историю группы. Наконец, Джулиус сказал:

— Пэм, это действительно ужасно. Пережить такое в восемнадцать лет. То, что ты никогда не рассказывала об этом ни мне, ни группе, только доказывает, сколь серьезна была травма. Потерять лучшую подругу, и каким образом. Это действительно ужасно. Но позволь мне сказать тебе кое-что. Это хорошо, что ты осталась сегодня, и хорошо, что рассказала об этом. Я знаю, тебе не понравится то, что я хочу сказать, но, может быть, это не так уж плохо, что ты и Филип — вы оба оказались здесь. Может быть, это знак того, что вам обоим нужно что-то сделать, что-то исправить — и тебе, и ему.

— Ты прав, Джулиус, мне действительно не понравилось то, что ты сказал. И еще мне не нравится вновь видеть это ничтожество. Он в моей любимой группе. Это меня просто убивает.

У Джулиуса закружилась голова. Мысли неслись вихрем, одна за другой. Сколько Филип будет это терпеть? Должен же быть предел даже у него. Сколько еще, прежде чем он встанет и выйдет из комнаты, чтобы никогда больше не возвращаться? Джулиус ясно представил себе эту картину, одновременно не переставая размышлять о последствиях — для самого Филипа, конечно, но главным образом для Пэм — она значила для него гораздо больше. Пэм была удивительная женщина, и он очень хотел ей помочь. Выиграет ли она что-нибудь, если Филип уйдет? Возможно, она испытает радость мщения — но это будет пиррова победа. Если бы я мог найти способ, думал он, помочь Пэм простить Филипа. Это бы исцелило ее — и, возможно, Филипа тоже.

Он чуть не содрогнулся при слове «простить»: из всех последних увлечений, потрясавших психотерапию, болтовня о «всепрощении» раздражала его больше всего. Как опытный психотерапевт, он и раньше всегда работал с пациентами, которые не могли расстаться со своими обидами, которые этими обидами подпитывались и не желали обрести душевного покоя; он и раньше всегдазнал множество способов помочь людям достичь «прощения», то есть отстраниться от собственных обид. Да что говорить, у каждого уважающего себя психотерапевта есть целый арсенал приемов по «выбросу» дурных мыслей из головы. Но прежняя бесхитростная индустрия «прощения» неожиданно вышла из моды, ей на смену пришла другая, крикливая и важная, которая бросилась наклеивать новые ярлыки на традиционный аспект психотерапии, вываливая его на прилавок как принципиально новое слово науки. И пошло-поехало. Подхваченная общей волной «всепрощенчества», эта новая идея принялась расти, заговорила громче, сливаясь с общественным хором горького раскаяния по поводу тяжких преступлений человечества, вроде геноцида, рабства и колониальной эксплуатации. Даже Папа недавно покаялся за разграбление Константинополя, совершенное крестоносцами в тринадцатом веке.

Если Филип сбежит, как Джулиус,терапевт группы, будет себя чувствовать? Нет, Джулиус не хотел терять Филипа, хотя не слишком ему сочувствовал. Сорок лет назад студентом он однажды был на лекции Эриха Фромма, и тот процитировал Теренция, сказавшего более двух тысяч лет назад: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Фромм тогда подчеркнул, что хороший врач должен смело входить в темную область своего сознания, сливаясь с любыми мыслями и фантазиями пациента. Вот это-то Джулиус и пытался сейчас сделать. Так, значит, Филип вел список женщин, с которыми переспал? А разве Джулиус сам в молодости не вел таких списков? Естественно, вел, как, впрочем, и большинство мужчин; с которыми ему доводилось об этом говорить.

Кроме того, напомнил он себе, ты ответствен перед Филипом — и перед его будущими клиентами тоже. Ты сам пригласил Филипа стать твоим пациентом и учеником. Нравится тебе или нет, Филип готовится стать психотерапевтом, и вышвыривать его за дверь — это плохое лечение, плохое обучение и плохой пример. В конце концов, это просто безнравственно.

Размышляя, Джулиус одновременно лихорадочно подбирал слова, с которых следовало начать. Он уже хотел воспользоваться своим излюбленным «я оказался перед непростым выбором: с одной стороны… но, с другой стороны…», но ситуация была слишком необычной, чтобы прибегать к избитым фразам, поэтому он начал так:

— Филип, в разговоре с Пэм ты называл себя в третьем лице: вместо «я» ты все время говорил «он», ты сказал: «Он не показывал ей этот список». Может ли это означать, что теперь ты считаешь себя совсем другим человеком?

Филип открыл глаза и посмотрел на Джулиуса. В глаза — какая редкость. Уж не благодарность ли в этом взгляде?

— Давно известно, — начал Филип, — что клетки тела регулярно стареют, отмирают и заменяются новыми. Несколько лет назад считалось, что только клетки мозга — ну, и женские яйцеклетки, конечно, — на протяжении жизни остаются неизменными, но исследования показали, что нервные клетки тоже отмирают и в мозгу постоянно рождаются новые нейроны — в том числе и клетки, формирующие структуру моего головного мозга, мое сознание. Думаю, будет справедливо сказать, что ни одна клетка во мне сейчас не существовала в том человеке, который носил мое имя пятнадцать лет назад.

— Господа присяжные заседатели, это был не я, — рявкнул Тони. — Чист и невиновен. Это кто-то другой, чьи-то чужие клетки мозга сделали свое грязное дело еще до того, как я прибыл на место.

— Тони, это нечестно, — вступилась Ребекка. — Мы все переживаем за Пэм, но это не значит, что мы должны наваливаться на Филипа. Чего ты от него хочешь?

— Черт возьми. Как насчет «извини» для начала? — Тони повернулся к Филипу: — Это хотя бы можно сделать? Или боишься, что переломишься?

— Я хочу кое-что сказать вам обоим, — заметил Стюарт. — Сначала тебе, Филип. Я слежу за исследованиями головного мозга и хочу сказать, что твои сведения о регенерации клеток не совсем верны. По последним данным, стволовые клетки костного мозга, если их пересадить другому человеку, иногда обнаруживаются в виде нейронов в некоторых участках мозга, к примеру, в гиппокампе или в клетках Пуркинье в коре мозжечка, но пока нет никаких доказательств, что в коре головного мозга образуются новые нейроны.

— Принято, — ответил Филип. — Можешь прислать мне ссылки на свои источники? — Филип вынул визитку из бумажника и протянул ее Стюарту; тот бросил визитку в карман, даже не взглянув.

— Теперь ты, Тони, — продолжал Стюарт. — Ты знаешь, я ничего против тебя не имею. Мне нравится, что ты всегда режешь правду-матку в глаза, но сейчас я согласен с Ребеккой: мне кажется, ты ведешь себя слишком грубо — и не к месту. Когда я только пришел в группу, ты, помнится, каждый выходной ходил на отработку — чистил дороги в качестве условного наказания за сексуальные домогательства…

— Нет, это были побои. Сексуальные домогательства — чушь собачья. Лиззи потом забрала заявление. Да и побои чушь. Но к чему ты это?

— А к тому, что я никогда не слышал, чтобы ты извинялся или чтобы кто-то нападал на тебя за тот случай. Наоборот, я все время видел обратное — я видел только поддержку. Да, черт побери, одну поддержку. Все женщины, даже она, — Стюарт повернулся к Пэм, — смотрели сквозь пальцы на твои… твои… как это? правонарушения. Помнишь, как Пэм с Бонни возили тебе сэндвичи, когда ты собирал мусор на 101-й магистрали? Я помню, как Гилл и я, мы говорили, что нам далеко до твоего… твоего… как мы это называли?

— Тарзанства, — подсказал Гилл.

— Да-а, — ухмыльнулся Тони. — Тарзан Первобытный Человек. Это было круто.

— Ну так, может, брейк? То, что хорошо для Тарзана, не очень хорошо для Филипа. Дай ему высказать свое мнение. Я тоже сочувствую Пэм, но давай по порядку. Что ты налетел на человека? Пятнадцать лет — это тебе не фунт изюму.

— Ладно, — ответил Тони. — Тогда не про пятнадцать лет, а про сейчас. — Он повернулся к Филипу: — Я что-то не понял, на прошлой неделе ты… Филип. Черт тебя побери. Как с тобой говорить, если ты не смотришь в глаза? Меня это просто бесит. На прошлой неделе ты говорил, что тебе по барабану, нравишься ты Ребекке или нет и что она… э-э-э… клеится?… не могу вспомнить это проклятое слово.

— Красуется! — подсказала Бонни. Ребекка обхватила голову руками:

— Боже мой. Сколько можно? Подумать только. Я распустила волосы — какой ужас. Неужели это такое страшное преступление, что срок давности на него не распространяется? Сколько я буду все это терпеть?

— Сколько нужно, — откликнулся Тони и снова вернулся к Филипу: — Ну, так как же мой вопрос, Филип? Ты тут изображаешь из себя монаха, делаешь вид, что ты выше всего этого, слишком чистенький, чтобы интересоваться женщинами, даже самыми хорошенькими…

— Теперь ты понимаешь, — заговорил Филип, обращаясь не к Тони, а к Джулиусу, — почему я был против группы?

— Ты это предвидел?

— Я тысячу раз все это проходил, — ответил Филип. — Чем меньше я общаюсь с людьми, тем лучше. Когда я пытался жить с ними, взамен получал одно беспокойство. Уйти от жизни, не хотеть, не ждать ничего, целиком посвятить себя размышлениям — вот мой путь, единственный путь к спокойствию.

— Все это прекрасно, Филип, — ответил Джулиус, — только есть одно «но». Если ты собираешься работать в группе, или вести группу, или помогать своим клиентам строить отношения с другими людьми, тебе не избежать отношений с ними.

Краем глаза Джулиус заметил, как Пэм изумленно качает головой:

— Что здесь происходит? Сумасшедший дом. Филип здесь. Ребекка с ним заигрывает. Филип собирается вести группу, поучать клиентов. Что у вас творится?

— Пэм права, нам следовало ввести ее в курс дела, — заметил Джулиус.

— Стюарт, твой выход! — выкрикнула Бонни.

— Сейчас сделаем, — ответил Стюарт. — В общем, так, за те два месяца, что тебя не было…

Но тут вмешался Джулиус:

— Нет, Стюарт, давай, на этот раз ты только начнешь. Нечестно все время заставлять тебя одного работать.

— Ладно, хотя ты знаешь, мне это совсем не трудно — я люблю делать обзоры. — Заметив, что Джулиус готовится его оборвать, Стюарт быстро добавил: — Хорошо-хорошо, я только скажу одну вещь и замолкну. Когда ты уехала, Пэм, мне было очень плохо. Я так жалел, что мы не оправдали твоих надежд, не смогли тебе помочь. Я очень расстроился, что тебе пришлось ехать бог знает куда — в Индию — за помощью. Все, следующий.

Бонни скороговоркой произнесла:

— Самое важное было, когда Джулиус объявил о своей болезни. Ты уже знаешь об этом?

— Да. — Пэм печально кивнула. — Джулиус рассказал мне на прошлой неделе, когда я позвонила ему сказать, что возвращаюсь.

— Не совсем так, — вмешался Гилл. — Одна поправочка — только без обид, Бонни. — Джулиус нам про это не говорил. Дело было так: мы пошли в кафе — это было после первого занятия Филипа, — и он рассказал нам про это, потому что Джулиус рассказал ему об этом еще раньше при встрече. Джулиус потом сильно кипятился, что Филип его опередил. Следующий.

— Филип с нами примерно пять занятий. Он готовится стать психотерапевтом, — продолжила Ребекка, — и, насколько я поняла, много лет назад он лечился у Джулиуса.

Тони добавил:

— Мы говорили про… э-э-э… в общем, про состояние Джулиуса, про…

— Ты хотел сказать «рак». Это страшное слово, я знаю, — вмешался Джулиус, — но лучше говорить как есть, Тони.

— Ну да, рак- Джулиус, ты старый воробей, тебя не проведешь, — продолжил Тони. — В общем, мы говорили про рак Джулиуса и про то, как тяжело говорить про что-то еще, потому что все остальное кажется чепухой в сравнении.

Теперь наступила очередь Филипа, который сказал:

— Джулиус, будет лучше, если ты сам расскажешь группе, зачем я здесь.

— Я помогу тебе, Филип, но будет еще лучше, если ты расскажешь сам, когда будешь готов.

Филип кивнул.

Когда стало ясно, что Филип не собирается продолжать, Стюарт сказал:

— Значит, опять я — по второму кругу? — Все закивали, и Стюарт продолжил: — На одном из занятий Бонни стала нападать на Ребекку за то, что та строит глазки Филипу. — Стюарт помедлил, покосился на Ребекку и поправился: — Якобы строит глазки. Еще Бонни говорила о том, как она относится к самой себе — что она считает себя непривлекательной.

— И нескладной, и неспособной соперничать с такими женщинами, как ты, Пэм, и Ребекка, — добавила Бонни.

Ребекка сказала:

— Пока тебя не было, Филип высказал много интересных замечаний.

— И ничего не сказал про себя, — добавил Тони.

— И последнее: у Гилла была серьезная размолвка с женой — он даже собирался уйти из дома, — сказал Стюарт.

— Только не думай обо мне слишком хорошо — в конце концов я все-таки струсил. Меня хватило только на четыре часа, — прибавил Гилл.

— Ну что ж, по-моему, все верно, ничего не упустили, — сказал Джулиус, поглядывая на часы. — Перед тем как закончить, я хотел бы спросить тебя, Пэм, как ты? Чувствуешь себя дома?

— Еще не знаю. Я сама не своя, но рада, что вернулась. Больше я сегодня ни на что не способна, — сказала Пэм, собирая вещи.

— Можно, я? — вмешалась Бонни. — Мне страшно. Вы все знаете, как я люблю нашу группу, но у меня такое чувство, будто мы сидим на бочке с порохом. Скажите, мы еще соберемся? Ты, Пэм? Ты, Филип? Вы придете в следующий раз?

— Прямой вопрос, — быстро ответил Филип, — поэтому я дам на него прямой ответ. Джулиус пригласил меня в группу на шесть месяцев, и я согласился. Он также пообещал мне стать моим супервизором. Так что лично я намерен сдержать слово и выполнить условия. Я никуда не ухожу.

— А ты, Пэм? — спросила Бонни. Пэм встала.

— Больше я сегодня ни на что не способна.

Все засобирались, и до Джулиуса донеслись обычные разговоры про кофе. Интересно, подумал он, пригласят ли они Филипа после всего, что случилось? Он всегда говорил, что, если группа остается после занятий не в полном составе, это может неблагоприятно сказаться на общей работе. В этот момент он заметил, что Филип и Пэм одновременно приближаются к двери. Любопытно, что сейчас будет, подумал Джулиус. Неожиданно Филип тоже заметил это и, должно быть, сообразив, что дверь слишком узка для двоих, остановился и, тихо пробормотав «пожалуйста», посторонился, чтобы пропустить Пэм. Она гордо прошествовала мимо, будто Филип невидимка.