Глава 27

Мы должны ограничивать свои мечты, обуздывать желания и сдерживать гнев, помня о том, что человек способен достичь только бесконечно малой доли того, к чему стоит стремиться… [109]

После занятия группа привычно направилась в кофейню на Юнион-стрит. Поскольку Филипа не было, никто не заговаривал о нем. Вопросы, поднятые на встрече, тоже остались в стороне — вместо этого все с огромным интересом выслушали рассказ Пэм о поездке в Индию. Бонни с Ребеккой чрезвычайно заинтересовал рассказ про Виджая, таинственного попутчика с волнующим ароматом корицы, и обе наперебой убеждали Пэм не отказываться отвечать на его электронные письма, которыми он в последнее время ее забрасывал. Гилл был непривычно оживлен, не переставая благодарил всех за поддержку, обещал непременно встретиться с Джулиусом, окончательно завязать и в ближайшее время вступить в общество анонимных алкоголиков. Он даже поблагодарил Пэм за то, что она как следует его пропесочила.

— Слушайся Пэм, — сказал ему Тони. — Она плохого не посоветует — строгая, но справедливая.

Когда все разошлись, Пэм вернулась к себе домой в Беркли. Дом, где она жила, стоял на холмах, прямо над университетом. Она часто хвалила себя за то, что после свадьбы с Эрлом у нее хватило ума сохранить эту квартиру — какое-то чутье подсказывало ей, что когда-нибудь квартира пригодится. Она любила эти комнаты, обитые светлым деревом, свои тибетские коврики и теплый солнечный свет, струившийся в окна по вечерам. Ей нравилось, сидя в шезлонге, потягивать просекко и смотреть, как солнце медленно опускается в залив.

В этот вечер мысли о группе не давали ей покоя. Она вспоминала, как Тони в первый раз сбросил с себя шутовскую маску и с хирургической точностью обработал Филипа. Да, это было просто восхитительно. Жаль, у нее не было с собой магнитофона. Тони просто чудо — мал золотник, да дорог. Со временем его достоинства проступают все ярче. А как он сказал про нее — «строгая, но справедливая»? Интересно, заметили они, как много «строгости» и мало «справедливости» в ней было, когда она накинулась сегодня на Гилла? Да, напасть на Гилла было одно удовольствие, и то, что это пошло ему на пользу, даже немного портило дело. «Генеральный прокурор» — так он ее назвал? Слава богу, у него хватило смелости хоть на это. Правда, он тут же смазал все своими льстивыми похвалами.

Она вспомнила, как в первый раз увидела Гилла — он сразу привлек ее внимание: это лицо, эти мускулы, которые угадывались под жилеткой. И как быстро потом наступило разочарование: как трусливо, как малодушно он старался угодить каждому. А его нытье, его бесконечные жалобы на Роуз — его настырную, фригидную худышку Роуз, у которой, как выясняется, все-таки хватило разума не залететь от этого пьянчужки.

Уже после нескольких занятий Гилл занял почетное место в длинном списке неудачников, с которыми сталкивала ее судьба. Возглавлял этот список ее отец — человек, позорно бросивший диплом юриста из страха перед трудностями адвокатуры и избравший безопасный путь тихого клерка. Всю жизнь он наставлял секретарш, как правильно составлять деловую корреспонденцию, не нашел в себе сил справиться с обычной пневмонией и скончался, даже не дожив до пенсии. В затылок отцу дышал Эрон, ее застенчивый прыщавый дружок, который предпочел отказаться от колледжа в Сватморе, только чтобы не покидать мамочку, и каждый день мотался на электричке в университет Мэриленда, потому что тот был поближе к дому. А Владимир, так упорно добивавшийся ее руки, — даже не удосужился получить приличное место и был навек обречен перебиваться случайными заработками, читая лекции юнцам про то, как правильно писать сочинения. А ее бывший — Эрл, с которым, слава богу, все скоро закончится, — фальшивый насквозь, от хваленой греческой краски для волос до заученных чужих мнений о книгах. Эрл, который любовно обхаживал свои закрома, кишащие восторженными пациентками, готовыми, как и она сама когда-то, в любую минуту прыгнуть к нему в постель. А Джон? Трус, побоялся бросить жену, с которой его ничего не связывало. А ее последнее приобретение, Виджай? Ну уж нет, пусть такие, как Бонни с Ребеккой, дерутся за него, а она не собирается вздыхать по человеку, которому нужно провести сутки в трансе, чтобы справится со стрессом от заказывания чашки чая.

Но все эти мысли приходили и уходили. По-настоящему ее занимал только один человек, Филип — этот надутый фанфарон, зомби, второй Шопенгауэр, который сидит, изрекая чужие глупости, и только притворяется человеком.

После ужина Пэм подошла к книжному шкафу и отыскала на полках Шопенгауэра. Одно время она собиралась всерьез заняться философией и даже готовилась написать диссертацию о влиянии Шопенгауэра на Беккета и Жида. Ей нравился его стиль — лучший философский стиль, исключая Ницше, конечно. Ее восхищала эта мощь, этот интеллект, бесстрашие, с которым он расправлялся с любыми предрассудками. Однако позже, когда она узнала побольше о нем самом, она почувствовала непреодолимое отвращение к этому человеку. Пэм сняла с полки старенький томик из полного собрания сочинений и, открыв раздел «О нашем поведении по отношению к другим», перечитала подчеркнутые места:

• «В жизни превосходство может быть приобретено лишь тем, что человек ни в каком отношении не будет нуждаться в других и открыто станет показывать это».

• «Чем меньше уважаешь других, тем больше они будут уважать тебя».

• «Немного вежливости и дружелюбия способны сделать людей уступчивыми и услужливыми. Таким образом, вежливость для человека то же, что для воска тепло».

Теперь она вспомнила, за что так невзлюбила Шопенгауэра. Так, значит, Филип профессионально консультирует людей? И Шопенгауэр его идол? А Джулиус его учитель? Все это не укладывалось в голове.

Она перечитала снова: «вежливость для человека то же, что для воска тепло». Гм-м, так он думает, из меня можно лепить все, что хочешь? Замолить грехи жалкими комплиментами про Бубера или пропуская меня в дверь? Ну уж нет. Пусть катится ко всем чертям.

Она попыталась успокоиться — наполнила джакузи и погрузилась отмокать под монотонные записи Гоенки. Они всегда действовали на нее умиротворяюще, эти гипнотические звуки, их резкие остановки и такие же резкие начала, колебания темпа и тембра. Она даже попыталась несколько минут помедитировать в випассане, но та уже не приносила ей прежнего успокоения. Выйдя из ванны, она внимательно осмотрела свое отражение в зеркале, втянула живот, подтянула груди, исследовала профиль, погладила волосы на лобке, скрестила ноги в соблазнительной позе. Чертовски хороша для тридцати трех лет.

Внезапно события пятнадцатилетней давности замелькали в памяти: Филип, каким она увидела его в первый раз — сидя на столе, он небрежно раздавал планы лекций входящим студентам и широко ей улыбнулся. Он показался ей таким сногсшибательным — красивый, умный, недосягаемый, сосредоточенный на чем-то своем. Что случилось с этим человеком? Эта отвратительная сцена, его настойчивость, когда он срывал с нее одежду, накрывал ее своим телом. Не пытайся обмануть себя, Пэм, тебе это нравилось. Ученый с блестящим знанием философии, великолепный учитель — возможно, лучший из всех, кого ты встречала. Вот почему она решила потом выбрать философию. Но этого он никогда не узнает.

Разделавшись с этими тревожными, злыми мыслями, она тихонько загрустила: смерть Джулиуса. Вот человек, достойный настоящей любви. Несмотря на приближение смерти, он продолжает работать как обычно. Как он это делает? Как ему удается сохранять спокойствие и притом заботиться о других? А этот негодяй Филип еще смеет требовать от него каких-то признаний. И Джулиус — само терпение. Продолжает учить его как ни в чем не бывало. Разве он не видит, что Филип жалкое ничтожество, пустышка?

Она представила себе, как будет ухаживать за Джулиусом, когда ему станет совсем плохо: она будет приносить ему еду, купать его, вытирать теплым полотенцем, менять простыни и забираться ночью к нему в постель, чтобы его успокоить. С группой происходит чтото невероятное — эти бесконечные мелодрамы, разыгрываемые на фоне его смерти. Как это несправедливо, что именно Джулиус должен умереть. Внезапно Пэм затрясло от бешенства — но против кого?

Она погасила лампу. Лежа в постели и ожидая, пока снотворное сделает свое дело, она успела подумать, что, слава богу, есть хоть одна польза от этих тревог: мысли о Джоне, исчезнувшие и вновь возникшие после приезда из Индии, кажется, пропали — дай бог, чтобы навсегда.