ПСИХОТЕРАПИЯ, ИСКУССТВО И РЕЛИГИЯ

Задача логотерапии — привнести свет в духовную борьбу человека, следовательно, мы должны задать вопрос — что представляет собой эта борьба. Чем психотерапия может помочь невротику в этой борьбе? История болезни, которая приводится ниже, показывает, как ответить на этот, возникший во время логотерапевтического лечения, вопрос.

В процессе этого исследования мы должны помнить о двух моментах. Во-первых, если художник становится психотиком и тем не менее продолжает рисовать, он делает это, несмотря на свой психоз, а не вследствие него. Само по себе психическое заболевание не может способствовать творчеству, болезнь, как таковая, не может ничего создать. Творить может лишь человеческий дух, но не его болезнь. Противодействуя ужасной судьбе человека, страдающего от психического заболевания, человеческий дух может дойти до высшей точки своего творчества. Верно и обратное. Если мы не верим, что заболевание как таковое может способствовать творчеству, то мы не можем использовать факт психического заболевания как аргумент, позволяющий не признавать художественной ценности какого-нибудь предмета искусства. Психиатр не может компетентно судить о том, что представляет собой ценность, а что нет, что является истинным, а что подделкой, истинны ли воззрения Ницше и насколько прекрасны стихи Гельдерлина.

Здесь приводятся записи истории болезни и лечения пациентки, которая боролась за свою работу и за свою веру. Мы должны заметить, что религиозной проблематики не было в начале лечения, но она неожиданно возникла в его процессе. Это лишний раз доказывает правильность выводов, о которых я всегда говорил: у врача нет ни необходимости, ни права вмешиваться в мировоззрение пациента, поскольку такое вмешательство было бы диктатом авторитета добродетельного доктора. Это лишний раз показывает, что корректно проводимая психотерапия пробуждает религиозное чувство пациента, даже если оно никак не проявляло себя и его пробуждение не входило в планы терапевта.

В нашем случае мы имели дело с женщиной средних лет, художником по профессии. Она жаловалась на постоянный «недостаток контактов с жизнью». «Так или иначе, все есть обман», — провозгласила она. «Мне непременно нужен кто-то, кто помог бы мне выйти из порочного круга», — написала она в анкете по самооценке. «Я задыхаюсь от всепоглощающей тишины. В моей душе воцаряется хаос. Приходит момент, когда осознаешь, что жизнь бессодержательна, все становится бессмысленным и нет спасения от гибели. Но я хочу найти новый смысл своей жизни».

Вне стен больницы пациентка производила впечатление хорошо приспособленного человека, в том числе, социально; но она сама чувствовала, насколько несерьезны были ее социальные, художественные и эротические достижения. Она говорила: «Сейчас я могу существовать, только когда постоянно куда-то тороплюсь. Приглашения, концерты, мужчины, книги, все... Когда эта череда впечатлений замедляет свой ход или останавливается, передо мной возникает пропасть пустоты и отчаяния. Театр — это еще одна отдушина. Моя живопись (единственное занятие, которое действительно интересует меня) пугает меня своей силой подобно любому другому глубокому переживанию! Как только я начинаю сильно хотеть чего-то, все идет не так. Кого бы я ни полюбила, я все сама порчу, и так всякий раз. Я больше не осмеливаюсь влюбляться. Следующий раз будет последним — я повешусь».

Лечение такого невроза должно начинаться с обращения внимания пациента на типичный невротический фатализм: в разговоре на общие темы ей помогли понять этот фатализм, убедить ее в том, что она свободна от прошлого и его влияния, — не только «свободна от» того, что подавляло ее, но также «свободна для» того, чтобы найти свой особый, личный смысл жизни во всей его уникальности и чтобы найти свой «собственный стиль» в живописи.

Однажды ее спросили о ее художественных принципах, и она ответила: «Нет никаких, кроме абсолютной честности! — И добавила: — Я рисую, потому что меня влечет к этому, потому что я должна рисовать. Иногда я даже чувствую себя одержимой живописью». В другой раз она сказала: «Я не знаю точно, почему я рисую, но я знаю, что должна это делать, — вот почему я рисую». Из этих объяснений следует, что пациентка не заигрывает с той силой, которая заставляет ее рисовать: нельзя сказать, что ей нравится этот феномен, который ассоциируется у нее с заболеванием, — она сама сказала: «Я боюсь этой одержимости». Но факт остается: «Это происходит не отчего-то и не для чего-то — только вследствие жажды и давления». В какой-то степени она сознавала, что это происходит в результате проявления «активности» ее бессознательного. Она заявила: «Я не знаю ничего, кроме работы, старания, отказа признать созданное чем-либо стоящим и новых усилий. Я, например, ничего не знаю о выборе цвета, кроме того, что он не зависит от настроения художника. Выбор осуществляется на гораздо более глубоком уровне!»

Затем последовали жалобы, которые позже подсказали, как достичь терапевтического результата: «Во сне я часто рисовала картины, которые нравились мне, но которые я никогда не могла воспроизвести проснувшись». Это была ниточка, за которую терапевт мог ухватиться. В другой раз пациентка эмоционально заявила: «Я хочу найти картину, которой бы всем своим сердцем сказала «да». Я должна прекратить копировать саму себя я должна побороть эту привычку. Я должна осознать те творческие формы, которые живут во мне». Однажды она неожиданно спросила: «Я хотела бы знать, можно ли заниматься творчеством, находясь под гипнозом; я бы, например, освободила таким образом свои собственные переживания и придала бы им форму произведения искусства». Она заявила, что ей было бы интересно проявить для сознания впечатления прошлого. Ее сознание художника, ее самоощущение и даже ее недоверие к себе как к художнику настолько обострились, что она спросила: «Хотела бы я знать, как далеко сюрреалисты заходят в своем обмане. Их так называемое автоматическое рисование нисколько не отличается от обычного».

Пациентка говорила об увиденной во сне цветной композиции, которую она была не в состоянии воссоздать после пробуждения. Настала необходимость обратиться к ее бессознательной сновиденческой жизни; при этом была использована модифицированная форма системы упражнений на расслабление («аутогенная тренировка»), созданная Д. X. Шульцем. Пациентка описала то, что она ощутила сразу после этого: «Чувство потрясающей ясности. Меньше осознаешь себя, зато все объекты гораздо более отчетливы. Чувство свежести, как будто завеса спала с моих глаз. Это что-то новое. Теперь я лежу на кушетке. Кресло, корзина для бумаг, тень от письменного стола — все очень отчетливое... Я рисую...» Это были заметки, которые она сделала позднее.

Следующей ночью ей снились цветные сны. «Моя правая рука дотянулась до карандаша, — написала она, — чей-то голос сказал мне, чтобы я начинала рисовать. Я просыпалась от этого несколько раз. В конце концов я попыталась успокоиться. После этого я спокойно проспала до девяти часов».

Следуя принятому решению, а также используя постгипнотические команды, пациентка на следующий день начала рисовать. Она сообщила: «Эскиз пейзажа... Полчаса рисовала и вдруг осознала, что работаю автоматически. Чувство одержимости... Я заметила, что рисую что-то совсем не то, что хотела рисовать. Чувство бессилия... Я борюсь с этим наваждением, не хочу погружаться в него. Последняя фаза: автоматическое рисование чередуется с сознательным, фрагментами, время от времени включается критическая оценка».

Затем следует запись: «Глаза закрыты, карандаш в руке, я готова рисовать. Во мне возникли образы: розовый квадрат, белый растущий месяц, темно-фиолетовый овал и, неожиданно, женский профиль, как сочетание двух цветов — светлого и темного. Рисую полусознательно. Я отчетливо вижу, как моя рука делает набросок в форме цветного эскиза. Мне кажется, что я вижу этот эскиз на холсте, но я до конца не уверена в этом. Что касается предыдущих рисунков, то я также не запомнила точного момента, когда нанесла свои видения на холст. Сейчас это имеет значение для моего сознательного рисования. Образы, которые возникают на холсте, намного ярче тех, которые я изображала раньше, временами я чувствую, что работаю не самостоятельно. Но сегодня я не борюсь с навязчивыми образами. Я позволяю чему-то во мне вести себя; иногда я смотрю на свои картины критическим взглядом и чувствую себя счастливой. Когда я вставила картину в самую маленькую раму, закрепив ее между задником и передней частью, я неожиданно почувствовала свободу, свет и чистоту».

На следующий день: «Мне нравится этот рисунок! Я вижу в картине два новых начала. Первое — композицию, и второе — свое контролируемое воображение. Цветная композиция напоминает ту, которую я хотела видеть в первой, «автоматически» нарисованной картине, но тогда у меня не получилось сделать это. Теперь картина очень гармонична». Затем: «Историк искусства, специалист по современной живописи, видел сегодня эту картину. Он сказал: «Картина сбалансирована, в своей цветной композиции она выглядит завершенной; эта картина, в отличие от ваших обычных работ, несет в себе гармонию!»

Затем последовал рецидив. В ее записях сказано: «Мне нехорошо; я рисую так же плохо, как и все другие. Я не знаю, что мне делать: как мне выразить образы моей души? Расслабляющие упражнения у д-ра Ф. Немедленный сброс напряжения — как во время плавания... Я вижу фрагменты картин. О, как бы я хотела подчиниться цвету, возникающему во мне, рисовать... Я буду рисовать! Я рисую — чувствую запах красок, я не могу дождаться, когда я смогу пойти домой и работать. Я хочу начать рисовать. Я бегу домой. Количество фрагментов картины увеличивается, я начинаю делать набросок — у меня не получается, нет вдохновения. Цвета интригуют, но не соотносятся в пространстве. Темнеет. Пора заканчивать, у меня еще дела на кухне. Оказавшись на кухне, я прозреваю! Покатившаяся булавка с шарообразной головкой на конце, я могу целыми днями смотреть на ее возбуждающее сочетание закругленных и прямых линий, на их переплетение! Почему я не могу сделать то, что хочу? Наверное, потому, что хочу». На следующий день: «Я упражняюсь регулярно, но не могу рисовать. Я чувствую себя застывшей, пустой, холодной». Затем новая запись: «Сегодня д-р Ф. снова велел мне работать над собой. У меня как бы два тела, я не чувствую своего веса; одно тело внизу, другое поднимается к потолку...»

«Завтра у меня откроются глаза художника, завтра я смогу ощутить новые сочетания цветов и форм, смогу преодолеть то, что мешало мне». Далее: «Хорошо выспалась... Поработала утром. Формула самовнушения та же, что и вчера. Неожиданно — картины! Несмотря ни на что, живые и оптимистичные. Утром — дурные вести из Америки, все рухнуло. Я потеряла то, что поддерживало меня. Я одинока, все бессмысленно. За что держаться? Друзья уходят. Не умею молиться. Хоть ложись и помирай... Бог поймет. Но я не должна. Странно, только сегодня я вижу глазами художника. Я недостаточно работаю. Я рисую. Но снова и снова во мне возникает чувство конца. Это невыносимо... Однако я не хочу потерять свое человеческое достоинство. Отдаться Богу, всецело, глубоко... Но я не умею. Это плохо. Все потеряно! Проделать упражнение на расслабление? Не могу отключиться. Однако успокаиваюсь».

Итак, кризис продолжался. На следующий день: «Делаю упражнения. Через полчаса в конце концов погружаюсь в легкий транс. Произнесла формулу самовнушения: ничто не имеет значения, кроме живописи и Бога. Я научусь молиться, я научусь рисовать, я — наедине с Богом и своей живописью... По утрам и вечерам проделываю те же упражнения». День спустя: «Делаю упражнения. Состояние транса возникает быстро. Тепло, сквозь меня струится голубой воздух, я чувствую вес своего предплечья... Формула самовнушения: я должна снова увидеть образы, некогда возникавшие во мне, давно забытые образы редкой красоты. Я вижу их снова, свои глубоко личные образы. На этот раз так отчетливо, что смогу облечь их в форму. Весь день, пока рисовала, во мне сохранялось видение художника. Идей много, но они сменяют друг друга с такой скоростью, что я не успеваю воплотить их. Нахожусь в очень оптимистичном настроении, испытываю радостное возбуждение. Еле заснула». На другой день: «Во мне постоянно возникают образы. Но вокруг много суеты, я должна принимать гостей, отвечать на телефонные звонки. Тем не менее в промежутках я рисую пейзажи, лучшие пейзажи! С сумасшедшей скоростью. Они, похоже, рисуются сами. Дико счастлива. Как только закрою глаза, образы — прежних и новых картин — сменяют друг друга. Вижу также композиции, гармония цвета которых доведена до ума. Они сменяются так быстро, что вряд ли мне удастся удержать их. Перед тем как идти спать, чтобы расслабиться, делаю упражнение. На следующий день образы появляются вновь. Я так счастлива! Слава Богу... Жизнь прекрасна. Образы мелькают как в фильме, у меня чудесные сны. Утром чувствую себя отдохнувшей, полной сил и здоровья. Делала сегодня упражнения. Неожиданно поплыла. Испытала нечто вроде перевоплощения: я стала светом... Чудесно быть светом! Это настолько здорово, что не хочу больше ничем заниматься. Я не знаю. сколько времени это продолжалось, но я почувствовала повышение работоспособности. Картина еще не закончена — у меня еще есть время. Я чувствую себя спокойной и очень счастливой...»

Спустя месяцы, в течение которых пациентка плодотворно работала и во время которых всего несколько раз посетила терапевта, она сообщила: «Н. Н. [известный художественный критик] посмотрел десять моих картин и об одной из них сказал, что это лучшее из того, что я когда-либо рисовала. Он сказал, что эти картины носят очень личный характер, что «они представляют собой настоящее искусство, что эти картины гораздо сильнее и индивидуальное прежних, что в них есть глубина, которой не было раньше. Они написаны в независимой манере, оригинальны и честны; только в отдельных местах проглядывают пережитки натурализма». Если во время первых недель терапии у меня было всего несколько творческих «вспышек» и регулярная работа была невозможна, то сейчас я работаю систематически; работоспособность моя стабилизировалась, ко мне вернулось то просветленное состояние, которое было характерно для меня до войны, — я испытываю его безо всякого транса. Все навыки восстановились, и я с чистой совестью могу сказать, что лечение можно считать успешно завершенным. Только сейчас, когда я столкнулась с серьезными трудностями внешнего характера, я вижу, насколько успешным было лечение. Я больше не отчаиваюсь, если кому-то не нравлюсь, не ненавижу, не испытываю страха и не протестую, даже когда остаюсь одна и знаю, что никто мне не поможет... Я многое воспринимаю как испытание и стараюсь переносить это достойно. Сам Бог — пусть это звучит самонадеянно — наблюдает за мной. Я чувствую, что пережитое пошло мне на пользу. Я начала понимать, что лечение последовательно устраняло то, что мешало мне работать, пока я полностью не освободилась от этого. Лучшее из того, что можно было надеяться получить, дала мне терапия».

Несмотря на почти патологическую самокритичность, пациентке нравились ее последние работы. Она вновь почувствовала себя состоятельной. Время от времени она делала упражнения на расслабление, используя следующую формулу самовнушения: «Все, что высвобождается, — мои наиболее личные переживания цвета и формы — становятся осознанными, и я могу перенести их на холст».

Теперь, когда пациентка снова смогла работать, ее стала беспокоить другая проблема, до сих пор не проявлявшая себя. Потребовалось продолжить логотерапию. Образно говоря, если до сих пор логотерапия помогала рождению художницы в пациентке, то теперь логотерапия должна была способствовать возрождению ее духа. С помощью логотерапии предстояло проявить и помочь решить те религиозные проблемы, которые спонтанно возникли у пациентки в этот период.

Вот отрывок из записей пациентки, относящихся к данному периоду: «Сегодня на рассвете, после глубокого сна, я неожиданно проснулась. Пришла мысль: Бог ставит меня на колени. Я снова почувствовала всю тяжесть потери своего мужа и осознала, как страшно мне его не хватает. Я, конечно, догадывалась об этом, но только сейчас меня охватило раскаяние. Сегодня Бог пробудил меня. Утром я пришла во францисканскую церковь... Я не буду рассказывать о том, что случилось со мной в течение этого часа, скажу только, что четыре года назад, получив сообщение о смерти своего мужа на войне, я также пошла в эту церковь. Тогда я горячо молилась, желая умереть. Сегодня я хотела жить! Столько предстояло искупить!»

Много недель спустя пациентка сделала следующую запись в своем дневнике: «Я безуспешно пытаюсь понять, в чем заключается скрытая вина, которую я в эти годы смутно ощущала, но не могла проявить для себя. Все это время я не могла позволить себе никакой веры (вера, особенно в Бога, бессильна без мира в душе и благоволения). Что я делала? Почему наказывала себя? Я должна была понять это». Таким образом пациентка считала, что сама закрыла себе путь к вере. Доктор посоветовал ей делать упражнения с использованием следующей формулы самовнушения: «сегодня во сне я узнаю, в чем состоит моя вина». Но пациентке ничего не приснилось. Однако стоит отметить, что в то же время и на том же листе бумаги она попросила доктора проинтерпретировать старое, со времен войны запомнившееся ей сновидение, которое до сих пор «сильно беспокоило» ее. Вспоминается хорошо известный и достаточно важный совет Фрейда, который состоит в том, чтобы психологически оценивать детские воспоминания, независимо от того, имели ли они место на самом деле, или же представляли собой лишь проекцию в прошлое бессознательного. В этом смысле для терапевта не имело значения то, что сновидение, беспокоившее ее, пришло в бессознательное пациентки не в качестве желаемого ответа на задаваемый вопрос. Аналитическое значение этого состояло в том, что об этом старом сновидении терапевт узнал в связи с наболевшим вопросом пациентки.

Вот содержание сновидения: пациентка смотрела на дверь своей квартиры и увидела, как в нее зашла молодая женщина. Пациентка поняла, что это она сама. Она описала ситуацию так: «Одно «я» наблюдало за другим «я»». «Второе «я» открыло дверь и вошло в большую комнату, затем повернуло налево — стены стали прозрачными, — вошла в маленькую комнату (теперешнюю мою студию) и направилось в угол к плите. Там, на соломе, лежал немецкий солдат. Второе «я» нагнулось над ним и убило его. Затем я проснулась». Мы не ошибемся, если попытаемся в этом сновидении из прошлого найти ответ на вопрос, который был поставлен перед ней доктором гораздо позднее. Можно предположить, что, вспомнив об этом сновидении, пациент ответил на заданный вопрос.

Постоянная борьба художницы с собой выражалась в непрекращающемся самокопании и самокритике. Но снова и снова освобожденная творческая сила находила себе выход и «заставляла» пациентку работать, несмотря на самокритицизм. Она сообщила: «Для меня установилась спокойная жизнь. Трудно сказать, какая она — очень плохая или сносная; я начала рисовать не рассуждая. В конце концов, это мои собственные идеи. Я продолжаю выполнять упражнения Шульца. Они работают и даже вызывают ощущение тепла. Но самое важное то, что я снова могу молиться! Уже в течение нескольких недель я все время читаю молитвы, иногда против своей воли. И тогда мне трудно продолжать рисование».

Эти заметки свидетельствуют о том, что пациентка искренне пытается утвердить в себе религиозное чувство, борется за него: «Снова и снова Бог становится недоступным, непостижимым... Только в молитве Бог становится ближе. Я должна снова и снова стараться создавать своего Бога. Я думаю, что это свойство человеческого бытия, и оно существует, вероятно, потому, что этого хочет Бог. Часто я больше молюсь, чем рисую, — рисовать гораздо труднее. Но это в любом случае греховно». Далее: «Я нахожу Бога только в радости. Но затем я чувствую экстаз. Я по-прежнему не совсем готова страдать. Но каждый день я узнаю слишком мало, чтобы жертвовать своим Айзеком... Бог чего-то хочет от меня, я должна узнать — чего. Иногда я готова закричать от радости — жизнь прекрасна, прекрасна, прекрасна!»

Пациентка, кажется, так же скептична по отношению к своей живописи, как и в отношении своей религиозности: «Некоторые вещи мне представляются весьма подозрительными. Например, то, что я прихожу к вам с этими проблемами. Женщины любят украшать себя Богом. Я могу с таким же успехом пойти к священнику». Или: «Меня озадачивает то, что я нахожу свой путь к Богу именно сейчас... Я не думаю о том, чтобы стать проводником к Христу! Я не хочу иметь с Богом никаких дел. Я хочу Бога без эротизма и без надежды на справедливость». В другой раз «Я не хочу любить Бога только потому, что N.N. не заботится обо мне. Если бы все молящиеся шли этим путем, я бы открыла братство! Люди живут здесь для любви, Бог, которого я хочу, не может выразить этого в словах. Это больше того, что я могу увидеть: я должна познать — как правильно страдать. Я опять страдаю не так, как надо; но без благодати я, вероятно, не смогу страдать осмысленно».

Для того, чтобы освободить пациентку от того, что угнетало ее, ей предложили припомнить какие-либо религиозные впечатления, которые в детстве могли бы ее напугать. Она рассказала, что была крещена в католичестве, ее окружали равнодушные люди. В возрасте 14 или 15 лет она испытала религиозный кризис. «Почему плоть называют греховной? Я не могла этого понять. Я перешла в протестантизм; для меня это означало — нанести удар по авторитарности. Я не знаю, когда я молилась последний раз; снова молиться я начала во сне, в котором впервые ощутила (именно «ощутила») образ Бога: бесконечно яркий и неправдоподобный, совсем не человеческий... Нет смысла просить Бога о покровительстве. Единственное, что достойно Бога — любить Его ради него самого».

«Недавно, в полночь, я впервые молилась сознательно. Молитва пришла неожиданно, я не собиралась молиться. Это, определенно, было первой настоящей молитвой в моей жизни. Молитвой завершающей, а не начинающей что-то новое».

Пациентка сама предположила, что у нее не хватало мужества верить. Ей посоветовали во время «упражнения» использовать следующую формулу самовнушения: «Мне приснится сегодня то, что лежит в основе моих проблем». На следующий день она рассказала следующее сновидение: «Я отчаянно пытаюсь «создать картину. Я не рисую ее, — я живу ей!». Интерпретация понятна: «картина» — это вся ее жизнь, которую она хочет изменить. В сновидении сама жизнь стала картиной. Далее: «Я видела отъезжающий экипаж». Отвечая на уточняющий вопрос, она отметила, что экипаж везли лошади и что во времена ее детства на таких экипажах разъезжали те, кто любил путешествовать. Она вспомнила, что слева на картине был предмет странной формы, «который я очень хочу увидеть целиком, но который распадается на кусочки. Справа я вижу трещину, проходящую через всю картину сверху донизу». На вопрос, что нарушает целостность вашей жизни? — она быстро ответила — смерть мужа. (Мы видим как замыкается круг. В одной и той же точке сходится ее чувство, что жизнь разрушена, с чувством вины, беспокоящим ее религиозную веру.) Еще до того, как доктор помог ей проинтерпретировать этот сон, она увидела другой сон, мы бы сказали, терапевтический сон, дополняющий тот, который она видела первым. Из этого, второго, сна пациентка запомнила только одно — чувство большой радости и голос, который говорил: «Пусть уснет, пусть уснет старая боль!»

Однако кризис еще не был преодолен. Снова необходимо было делать упражнение с формулой самовнушения: «Сегодня ночью мне приснится, почему я чувствую враждебность к христианству. После чего я немедленно проснусь и запишу это».

Вот сон пациентки: она увидела себя в Вальдеге, где провела свое детство, ждущей поезда на Вену. (Здесь пациентка прокладывает себе дорожку из прошлого в настоящее: сейчас она живет в Вене.) Д-р К. живет в Вене, и она собралась его повидать. (Д-р К. — известный психотерапевт, друг семьи. Эта часть сна означает: нужна психотерапия.) Она не знала, где живет доктор. Она спросила об этом женщину и услышала в ответ: «Рядом с церковью». (Пациентка поняла, что ее лечение может быть завершено только через религию.) В своем сне пациентка знала, что найдет церковь. (Она была настроена оптимистично относительно своих перспектив возвращения к религиозной вере.) Но все выглядело незнакомым. (Взрослому человеку, прошедшему сквозь ад жизни и сомнений, вернуться к вере нелегко.) Она не знала, по какой улице пойти. (Пациентка не знает, как именно ей следует восстанавливать свою веру.) В течение длительного времени она блуждала и не находила нужного пути... (В своем сновидении она искала верный путь к д-ру К., в реальности она искала путь к Богу.) Неожиданно перед ней оказалась маленькая девочка, которая указала, куда идти. (Во время анализа сновидения пациентка осознала, что маленькая девочка — это она сама в детстве. Она согласилась с библейской трактовкой этого образа: «Вы должны стать как дети».) Маленькая девочка в ее сновидении сказала ей: «К церкви? Вы пошли в неверном направлении, вы должны повернуть обратно». (Снова тема, имеющая тот же смысл: чтобы найти церковь, символизирующую спасение и исцеление, пациентка должна вернуться к наивной вере своего детства.) В сновидении она стала испытывать жажду. (В процессе интерпретации пациентка подтвердила, что ей хорошо известно библейское: «Как глубина жаждет воды, так моя душа стремится к Тебе...») Ребенок принес чистой воды из источника, но кувшин, из которого пациентка должна была пить, оказался грязным. (Она знакома с отрывком из моей книги The Doctor and the Soul, в котором жена изменяла мужу, который был ей верен, и где использовались образы источника и кувшина.) В сновидении пациентка захотела купить себе новый кувшин — ее собственный разбился. (Пациентка постоянно жаловалась, что с тех пор, как потеряла мужа, она не смогла никого полюбить, но что ей нужен кто-то.) В своем сновидении она повернула обратно. (Это соответствовало логотерапевтическому лечению.) Неожиданно дорога оказалась перегороженной тополями, лежащими поперек улицы. (Трудности и рецидивы, с которыми она должна была столкнуться во время лечения.) Но затем дорога вновь освободилась и вдалеке показалась церковь — красивый молочно-белого цвета собор, напоминающий тот, что находится в Каене. После этого пациентка проснулась. Во время последовавшего обсуждения она сообщила, что путешествовала на машине через Нормандию. Тогда она смотрела вперед, чтобы не пропустить в Каене собор, который видела только на фотографиях. Однако она прибыла в Каен только ночью, в плотном тумане собор невозможно было разглядеть. Появление в ее сновидении собора, которого она никогда не видела, но которым восхищалась, отразило то изменение, которое произошло в пациентке в ходе анализа: преображение восприятия ею Бога — из непроявленного, как бы скрытого туманом и тьмой, он стал Богом проявленным.

Немного позже ей приснился другой сон: «Мое лицо было повернуто к свету. За мной — глубокий провал в темноту. Оттуда веяло леденящим ветром. Я не боялась, потому что чувствовала, что принадлежу Богу. Возникло удивительное чувство радости, смирения, любви, защищенности. Я ожидала сильных страданий, но со мною был Бог. Я отдалась религиозному чувству так, как никогда раньше; это было определенное, защищающее и очевидное единение с Богом. Находясь в таком состоянии, невозможно испытывать сомнения! Быть в Боге...» Далее, в этом сне: «Женщина сказала мне: «Вы такая грязная, это неудивительно после такой долгой поездки». А я ответила: «Да, но мне еще делали операцию». (Операция относилась к угрозе целостности ее жизни, о которой мы уже говорили.) «Я устала. Я пойду домой и приму ванну». (Снова тема очищения.) «Затем следовали приключения, препятствия, которые надо было преодолеть. Книгу можно написать. Но в конце концов я счастливым образом добралась до своей квартиры и стала заново меблировать ее». Этот сон, который пациентка увидела через несколько недель после первого сновидения, отразил чувство возвращения домой (возвращения к себе, к Богу) и восстановление чистоты (восстановление возможности молиться, обновление).

Следующая запись, сделанная пациенткой в дневнике, не связана с сознательным анализом, но относится к теме данного сновидения: «Я должна начать с начала, но я не знаю ни одной молитвы. Я забыла все обряды, у меня нет церкви, чтобы преклонить колени... Но я обязана верить в Бога».

И в конце: «Я спасена, как в чудесной сказке. Лечение вернуло мне способность рисовать. И я могу снова молиться! Молюсь глубоко и взволнованно, как никогда не молилась. Это благодать. Достойна ли я ее?»

Мы уже рассмотрели то, как взаимосвязаны между собой предвосхищающее сновидение и последующий жизненный опыт, теперь мы рассмотрим, как содержание последнего сновидения стало реализовываться в ее жизни наяву. Пациентка по-прежнему боролась за чистоту своего опыта: «Не слишком ли легкий путь я выбираю? Смею ли я верить? На самом деле я не могу сказать, что нашла наконец смысл». Но на той же странице она написала: «То блаженство, которое я испытываю во сне уже в течение нескольких дней, я чувствую наяву. Теперь это случилось... Пребываю в Боге. Теперь все имеет смысл!»

Таким образом, лечение, говоря словами пациентки, освободило ее «от всего, от чего должно было освободить». Вскоре она научилась находить свой путь и идти по нему самостоятельно. Это также отразилось в очередном сновидении: «Ночь. Я вручила мужчине письмо, на котором был написан адрес. Я должна была сопровождать его, так как мы договорились об этом.

Вначале мне было трудно, затем стало легче. В конце концов, мужчина исчез. (Это, конечно, означает завершение терапии.) Вначале мне было страшно, но затем я стала очень спокойной, подумала: почему я беспокоюсь? Я знаю адрес. Я могу в одиночку найти путь сквозь тьму».

Через некоторое время оказалось, что пациентка вновь не испытывает удовлетворения ни этими улучшениями, ни собой: «За прошедшие месяцы я испытывала сильнейшее желание уйти, так сказать, в монастырь — быть одной, рисовать, принимать вещи такими, какие они есть. Теперь я вижу, что это невозможно». «Почему я не могу сдаться?» — спрашивала она. И сама себе отвечала: «Я одновременно жажду этого и боюсь». Она даже высказывает подозрение, что у нее не настоящий религиозный опыт и что она не достаточно искренна: «Как отличить истину от лжи? Не является ли мой Бог всего лишь возрастным симптомом? Может быть, я изобрела его, чтобы не искать Его? Я не сомневаюсь в том, что Бог существует, тем не менее я сомневаюсь в своей вере. Я скрываюсь от Бога в интимное богоотношение».

«Бог здесь. Я знаю это. Бог — за стеной толщиной в бумажный лист, но она непроницаема для меня. Я пытаюсь снова и снова, пытаюсь по-настоящему, но могу проникнуть сквозь стену только в своих сновидениях. Но стоит мне проснуться — и я снова не могу сделать это». Вот одно из ее сновидений: «На вершине горы стоит готический собор. Очень приятные колонны... Я упала на скалистую землю, и мне стало мягко и тепло... Я стала молиться... Все исчезло... остались только колонны. Пришла мысль: Бог должен быть здесь, неподалеку... Сон болезненно прервался, и наступило пробуждение».

Однажды пациентка почувствовала себя совершенно здоровой. «О, это истерия, это чувство близости к Богу, это безусловное приятие и в то же время эта спокойная расчетливость в отношении того, что надо делать. Это не моя заслуга, мне нет доверия, но я удивлена и благодарна. На самом деле я не знаю, что произошло со мной сегодня ночью. Я могу только верить, что это было что-то удивительное. Это переживание по-прежнему со мной, но я все еще не могу его выразить».

Эти состояния повторялись. «Это как болезненный приступ. Я чувствую, что умру здесь и сейчас, но это не страшит меня; напротив, это было бы прекрасно. Чрезвычайно сильные, невыразимо прекрасные ощущения... Долгие часы состояния Света, как будто Бог вобрал меня в себя... чувство единения с Богом. Бытие один-на-один со всеми вещами и с Богом. Все, что я вижу, есть я сама; все, до чего я дотрагиваюсь, — это я... На одной волне со всеми линиями и цветами... Контакт с предметами... Все земное бытие течет через меня к Богу; сейчас я проводник». Что-то она воспринимает как «часть Бога, вдруг ставшую прозрачной». Она говорит о Присутствии и о себе самой: «Я в контакте...» Кроме этого, она «светится от величайшей ясности». «Это начало сумасшествия... И что с того? Если это сумасшествие, значит, я хочу его навсегда... потому что в таком случае истина — в сумасшествии, и я предпочту его нормальности».

Затем кризис: «Я чувствую тупость, пустоту». После всех возвышенных переживаний это тем более мучительно. Однажды она сама назвала происходящее самонаказанием, так как не «заслужила такого счастья». Ее переживания настолько исчерпывающи, что и жизнь ее кажется завершенной: «Во мне нарастает чувство, что жизнь моя уже закончилась, что я вряд ли смогу идти дальше, что мне не хватает только смерти. Ничто не радует меня, и я хочу лишь одного — повторения тех экстатических состояний и ничего больше. Для меня это форма наркотической зависимости. Я жалкая и ничтожная по сравнению с благодатью, я день и ночь думаю о том, как стать лучше, но это может оказаться глупой гордыней. Я очень боюсь пустоты, и это несмотря на то что должна, как я теперь знаю, принимать все безусловно и целиком».

В конце концов, победили радостные переживания и активная жизнедеятельность: «Это моя первая весна в Боге. До сих пор я была глухой и слепой». Теперь «все освещается Богом», и пациентка обрела способность «чувствовать Бога. Это некое шестое чувство: чувство Бога — это нечто подобное слуху или зрению. Для него не существует имени. Это терапия привела меня к Богу. Нет больше бездны, бытие-в-Боге защищает меня, и я не могу упасть. Жизнь снова удивительна, богата и полна возможностями. С божьей помощью можно перенести все, что угодно, найти смысл во всем. Мне кажется, я знаю, что должна делать: прео,разить свою повседневную жизнь любовью к Богу».