Глава 23. Разрыв с Юнгом

В 1911 году психоаналитик стал героем художественной литературы благодаря немецкому роману «Интеллектуалы» Греты Майзель-Хесс, где изображен доктор с проницательным взглядом и бородкой, которую он любит поглаживать. Этот доктор лечит невротичку, страдающую от подавленных воспоминаний о сексе. После того как она рассказывает ему о своих снах, он вылечивает ее с помощью гипноза и внушения. Американский доаналитический роман 1880 года, «Процесс доктора Гайденхоффа» Эдварда Беллами уже касался этой темы. Как выразился доктор Гайденхофф, «вопрос Макбета „Как исцелить недужное сознанье,/Как выполоть из памяти печаль,/Как письмена тоски стереть в мозгу…“ „Пер. Ю. Корнеева.“ был загадкой для врача шестнадцатого столетия, но врач двадцатого и, возможно, даже девятнадцатого века сможет ответить на него (утвердительно».

К 1911 году Фрейд рассказал миру о психоанализе, но попрежнему презрительно относился к попыткам его популяризации. Это была доктрина для образованных людей. Ни его, ни Юнга не интересовало вульгарное любопытство публики. Когда в следующем году цюрихские газеты развернули кампанию против психоанализа, первым побуждением Юнга было обратиться к юристу и подать в суд на вредителей за клевету (он не смог этого сделать или не захотел). Если «публика» имеет какое-то значение, пусть об этом беспокоятся подчиненные. Ференци писал Фрейду (в августе 1911 года), что, по крайней мере, в венгерской части Австрийской империи «молодежь и интеллектуалы» уже завоеваны, даже если их легко могли переубедить «злобные нападки профессоров». Фрейд никак на это не отреагировал.

Он и Юнг были практикующими психоаналитиками – особенно Фрейд, потому что у него не было богатой жены и источников дохода помимо пациентов, – но, что более важно, они были ведущими теоретиками в своей области. Юнг специализировался на лечении и понимании сумасшествия, по выражению Энтони Сторра, «поиске смысла в кажущейся бессмыслице». Его работа дополняла исследования Фрейдом невроза, и они оба были солидными фигурами движения, занимавшими доминирующее положение. Уход Адлера в 1911 году не поссорил их. Юнг, не терпевший всех венцев, кроме Фрейда, хотел избавиться от него еще больше, чем Фрейд. Двоевластие было эффективно до тех пор, пока у них не возникло разногласий по поводу ранга.

Как бы это ни замалчивалось, Фрейд должен был оставаться старшим партнером. Они могли не соглашаться друг с другом, но споры имели свои пределы. Их статус по отношению друг к другу карикатурно выражен в групповой фотографии с Веймарского съезда в сентябре 1911 года, где Фрейд, который был гораздо ниже Юнга, возвышается над ним. Либо Фрейд стоял на ящике, либо Юнг стоял ниже уровня пола.

С самого начала у каждого из них было то, что нужно другому. Фрейд не скрывал, каким прекрасным организатором и пропагандистом считает друга. Юнг признавался в своих мемуарах, что хотел воспользоваться опытом Фрейда. Кроме личных интересов, наверняка они просто нравились друг другу. Но история об отце и сыне, предложенная одним и принятая вторым, повторялась слишком часто, чтобы быть правдой.

Если принять самую мрачную точку зрения, они были близкими знакомыми, которые хотели или нуждались в том, чтобы казаться друзьями. В это время в переписке они осторожно обходили некоторые темы, как корабли – мели. Они регулярно писали друг другу о политике движения, новостях и врагах, но все реже – о теоретических вопросах. Их письма были сложными построениями, в которых часто подразумевалось больше, чем говорилось.

В 1911 году скрытой темой переписки был очерк (который в конце концов стал книгой) о мифологии, написанный Юнгом и приобретший некую таинственность. Юнг вспомнил семейную легенду о том, что он правнук Гете благодаря какой-то внебрачной связи, чтобы пошутить о том, как идет работа, и сказать, что Гете она бы понравилась, подразумевая при этом, что Фрейд бы ее не одобрил. Юнг пишет Фрейду 18 января:

Опасно яйцу пытаться быть умнее курицы И все же то, что заключено в яйце, должно в конце концов набраться храбрости и вы браться наружу. Так что вы видите, к каким фантазиям мне приходится прибегать, чтобы защитить себя от вашей критики.

Говорят, что ваш сын Мартин сломал ногу, катаясь на лыжах. Это правда?

Мартин сломал ногу на Шнееберге. Фрейд пишет Юнгу 22 января:

Он лежал пять часов без движения на снегу, пока не прибыла помощь, и некоторые органы непременно бы замерзли, если бы рядом не оказалось друга. Не знаю, почему ты так боишься моей критики насчет мифологии.

Их жизни очень отличались друг от друга. Юнг, который всегда сомневался в том, что секс может все объяснить, был неверен жене, и ей приходилось с этим мириться. Фрейд, считавший сексуальность центром человеческой деятельности, вел почти не существующую половую жизнь с Мартой. Юнг в своем доме на берегу озера на стене кабинета повесил древние манускрипты и фотографию Туринской плащаницы, которую прикрывал куском материи, чтобы не было видно отпечатка лица Христа. Фрейд сидел в своей тесной квартире вместе со статуэтками «старых и грязных богов». По сравнению с масштабами Юнга его жизнь кажется ограниченной и замкнутой.

В январе 1911 года, работая вечерами у себя в кабинете, Фрейд начал страдать от головной боли, днем же его тревожила забывчивость. Он решил, что это признаки старости (ему было теперь пятьдесят четыре) и отвердения артерий, и сообщил Юнгу, что у него проблемы со здоровьем. Но тут кто-то заметил, что в резиновой трубке, по которой газ поступал в его настольную лампу, плохое соединение. Каждую ночь он медленно себя отравлял.

Узнав об этом. Юнг пишет: «Неужели никто не слышал запаха газа?» Это заставило Фрейда описать случай более подробно («Я не чувствовал запаха, потому что сидел окутанный дымом сигары») и трогательно похвастаться, что, столкнувшись с этой потерей памяти о людях и событиях, «я не приписал все неврозу и очень этим горжусь».

То, что Юнг собирается написать очерк по мифологии, очень интересовало Фрейда, поскольку ему самому была близка эта тема. Он считал, что мифы имеют невротическое происхождение. Так, Ева на самом деле мать Адама, а история в Книге Бытия – искаженный первоначальный миф, в котором Адама наказывают за кровосмешение с ней. Такой подход, типичный для Фрейда, был свойствен Юнгу в меньшей степени. Он считал, что мифы имеют свою реальность и самостоятельную ценность, а не являются простым отражением бессознательного. Он рассказал Фрейду, как «бродил в одиночестве по незнакомой земле, видя чудесные вещи, не виданные никем раньше». Фрейд не усматривал в этом вреда. Но ему очень хотелось знать, что же выйдет наружу из этого яйца.

Все стало ясно из выступления Юнга во время Веймарского съезда, а затем в больших подробностях в первой части самого очерка, опубликованного в «Ежегоднике», работы, которая произвела на читателей впечатление своим размахом, прекрасным исполнением и в первую очередь неясностью. В этом очерке под названием «Трансформации и символы либидо» Юнг использовал многие литературные и антропологические источники и попытался истолковать мифы примитивных народов и древних цивилизаций как нечто целое, основанное на одних и тех же символических цифрах и образах. Часть этого целого он впоследствии назвал «коллективным бессознательным».

Большая часть экспериментальных данных Юнга, как в этом очерке, так и в других работах, была получена от людей в состоянии измененного сознания, в том числе провидцев и шизофреников, которые, предположительно, имели больший доступ к этим универсальным мифам. В частности, на него оказали влияние опубликованные фантазии женщины, с которой он лично не был знаком, – молодой американки, писавшей стихи и впадавшей в транс, мисс Франк Миллер. Ее излияния о Боге, солнце и ацтекском герое, укушенном зеленой змеей, похоже, подвигли Юнга выразить свои собственные видения в «Трансформациях».

Кроме мисс Миллер с очевидными странностями, у него были душевнобольные пациенты, фантазии которых, по его мнению, содержали те же мифологические элементы. Он выразил свою точку зрения в афоризме на Веймарском съезде: «При [шизофрении] пациент страдает от воспоминаний человечества», перефразированном утверждении Фрейда, сделанном в 1890-х годах, согласно которому истерик страдает от воспоминаний, но не всего человечества, а своих собственных.

Фрейд, озадаченный этими новыми идеями, не находил в них ничего еретического. Один из его собственных проектов 1911 года касался примитивных народов и их обычаев (впоследствии это стало книгой «Тотем и табу»), и он говорил Джонсу, будто они с Юнгом «на одном пути», что было неверно. Джонс, который в сентябре вернулся в Европу, в Веймар, говорил Фрейду (правда, пятнадцать лет спустя), что на съезде Юнг отвел его в сторону и начал рассказывать о дне, когда он станет выше Фрейда. Джонс ответил, что ему нужно проанализировать «отцовский комплекс», который заставляет его говорить такие вещи, а Юнг в ответ сказал: «Это моя судьба».

«И Юнг, и Фрейд любили делать подобные заявления. В 1912 году, заканчивая семинар в Венском психоаналитическом обществе, Фрейд защищал свою точку зрения словами: „Я знаю, что у меня есть предназначение, которое нужно выполнить. Я не могу избежать судьбы, и мне не нужно самому двигаться к ней. Я жду ее“.»

На Веймарском съезде раскол между ними внешне не был заметен. Но линии коммуникации уже работали плохо. Фрейд жил у Юнгов в Куснахте и не сказал ни слова о первой части «Трансформаций», опубликованной почти за месяц до того. Юнг не мог заставить себя заговорить об этом, и это сделала госпожа Юнг, которая тайно писала Фрейду в октябре и ноябре, рассказывая о вещах, о которых до того умалчивали. Ее «мучила» мысль о том, что его отношения с Юнгом «не совсем такие, какими должны быть». Она рассказала об «опасениях» и «тревоге» мужа в связи с «Трансформациями» и тем самым обратила внимание Фрейда на некоторые нюансы в первой части, которые он мог пропустить, а также на вероятность того, что вторая часть ему может не понравиться.

Брак госпожи Юнг не был безоблачным, отчасти из-за сексуальной жизни мужа. Две из его предполагаемых любовниц – Тони Вулф, бывшая пациентка, и медсестра, Мэри Мольцер, женщины среднего класса, впоследствии ставшие аналитиками, – тоже были на съезде. Возможно, Эмма искала у Фрейда какого-то сочувствия. В одном письме Эмма сетует, что, конечно, все эти женщины влюблены в Карла, и добавляет, что она совершенно не может противопоставить себя ему «и мне обычно в компании приходится вести себя еще более глупо». В Цюрихе женщина занимала такой же статус, как и в Вене. Но госпожа Юнг была не настолько подавлена авторитетом мужа, чтобы не давать советов Фрейду. Ее письмо от 6 ноября заканчивается предостережением:

Можете себе представить, какой радостью и честью для меня является то доверие, которое вы оказываете Карлу, но мне кажется, что иногда вы даете ему слишком много – неужели вы не видите в нем своего последователя и исполнителя в слишком большой степени? Разве люди часто не дают много потому, что хотят много сохранить?… И думайте о Карле не с отцовским чувством: «Он вырастет, а я должен буду уступить ему место», а так, как один человек думает о другом, у которого, как и у вас, есть собственный закон, который нужно выполнять.

Такой материнский совет от молодой госпожи Юнг наверняка заставил Фрейда заскрипеть зубами. Но она знала, о чем говорит. Вторая часть шедевра, над которой Юнг в то время все еще работал, начала отбрасывать тень, как и первая.

«Во второй части, – писал Юнг 14 ноября, – я подхожу к фундаментальному обсуждению теории либидо». В словаре Фрейда «либидо» означало всесильное сексуальное желание. Появились знаки, указывающие на то, что Юнг собирается изменить это священное слово психоаналитического словаря и расширить его определение до энергии, не обязательно сексуальной. От Фрейда к Юнгу и обратно ходили напряженные письма, где их авторы выражали вежливое несогласие, хотя явных поводов для этого не было.

В 1911 году Фрейд без видимых причин опубликовал историческое исследование об Эфесе, описывая, как апостол Павел основал там общину отступников, которые «недолго сохраняли ему верность» и попали под влияние другого апостола, Иоанна, уклонившегося в мистику. Некоторые специалисты полагают, что это было направлено на Юнга, отступника фрейдовских дней, хотя намек был настолько слабым, что едва ли мог произвести серьезное впечатление на такого уверенного в себе человека.

Они уже стояли на пути к разрыву. «Я бы никогда с самого начала не стал на вашу сторону, если бы в моей крови не было ереси», – писал Фрейду Юнг в марте 1912 года, возможно, имея в виду святого Иоанна в Эфесе. Он начал выражать сомнения по поводу фрейдистской концепции желания инцеста у маленьких детей, что означало пересмотр эдипова комплекса. Для неспециалистов многие моменты, по которым они не соглашались, о происхождении табу на инцест, непонятны. Сам Фрейд не сразу понял, что имеет в виду Юнг.

В мае 1912 года они нашли тривиальный повод для ссоры и отвлечения внимания от основной проблемы – их взаимоотношений. Фрейд отправился в гости к Людвигу Бинсвангеру, молодому швейцарскому психиатру, с которым когда-то познакомился в Вене вместе с Юнгом. Бинсвангер, которому Фрейд нравился больше, чем Юнг, считал, что умирает от рака (но прожил еще пятьдесят четыре года), и собирался написать прощальный очерк. По этому поводу Фрейд и приезжал к нему.

Бинсвангер по наследству получил управление санаторием «Бельвю» в Кройцлинге на озере Констанс, где лечили Берту Паппенгейм. Там же находилось его семейное имение, где Фрейд посетил его на Троицу. Он отметил, что граф Цеппелин, тот самый, в честь которого назвали известный воздухоплавательный аппарат, живет по соседству.

Юнг находился не более чем в шестидесяти пяти километрах к югу, на озере Цюрих, но либо Фрейд не предупредил его о своем визите вовремя, либо Юнг сделал вид, что не знал об этом. Фрейд послал письмо о своих планах в последний момент, а Юнг в это время катался по озеру на яхте. Или Фрейд сделал так из злого умысла (как до сих пор считают некоторые последователи Юнга), или же это произошло в результате недоразумения, усугубленного нежеланием обеих сторон встретиться.

Юнг, либо искренне обиженный, либо стремящийся получить тактическое преимущество, назвал это происшествие «кройцлингским жестом». «Я понимаю ваш кройцлингский жест, – мрачно сказал он. – Верна ли ваша политика, покажет успех либо неудача моей работы».

В июле Фрейд пишет Ференци, риторически вопрошая, что это мажет означать, и сам дает ответ:

Вероятно, Юнг находится в состоянии сильнейшего невроза. Неважно, чем это закончится, но похоже, что мое намерение объединить евреев и «гоев» «Иноверцы, неевреи; иногда слово носит презрительный оттенок (с еврейск.). – Прим. ред.» в служении психоанализу не осуществилось. Они не смешиваются, как масло и вода.

6 августа Ференци отвечает немедленным осуждением Юнга и его фантазий. Стоило Фрейду начать этот разговор, как аналитики Центральной Европы тут же собрались выразить накопившуюся досаду по отношению к этому чужаку. Ференци добавил, что швейцарцы вообще «банда антисемитов», и посоветовал учителю быть поосторожнее и с Джонсом.

Но Джонс был достаточно безопасным. Более безопасным, чем любой из них. Вернувшись в Европу на весь оставшийся год, он хотя и надеялся, что в Канаде передумают и примут его, но строил планы, в которые Юнг не входил. В начале лета он вместе с Лоу Канн посетил Вену, чтобы Фрейд попробовал вылечить ее от пристрастия к морфию (которое, несомненно, усугубилось в Торонто). Фрейду эта «глубоко невротичная еврейка» очень понравилась.

Пока он был в Вене, Джонс узнал последние новости о Юнге и ухватился за фразу Ференци о том, что небольшая группа людей может представлять (по словам Джонса) «чистую теорию, не искаженную личными комплексами, и таким образом построить неофициальный внутренний круг». Фрейд пришел от этой идеи в восторг, назвал этот круг «тайным советом» и вместе с Джонсом принялся обсуждать перспективы. Они создали романтический образ братского отряда, борющегося со всем миром, «которому предназначено, – заливался Джонс, – как паладинам Карла Великого, защищать владения и политику хозяина». Цели этого союза были стратегическими, а не научными. «Я сказал бы, – писал Фрейд, – что мне было бы легче жить и умереть, если бы я знал, что существует такая организация, которая будет защищать мое творение».

Фрейд настаивал на том, чтобы дело не предавалось огласке. Он отдал приказы членам круга: Джонсу, Ференци и Абрахаму – врачам, – и двум неспециалистам, Ранку и новичку юристу Гансу Заксу. Все были евреями, кроме Джонса, а этот «кельт из Уэльса» старался доказать свою солидарность, называя себя, возможно в шутку, представителем еще одного «угнетенного народа». Эти люди должны были стать верховными жрецами, хранителями доктрины; или же, в зависимости от того, как были настроены менее суровые члены – Джонс, возможно, Закс, иногда даже Фрейд в более благодушном состоянии – храбрецы из приключенческих рассказов, которые дадут вечную клятву верности на крови и будут держаться вместе, что бы ни случилось.

В 1912 году не намечалось съезда, к которому нужно было готовиться. Планы проведения его в Мюнхене были отменены, когда Юнг объявил, что в сентябре поедет в Америку давать девять лекций в иезуитском Фордхэмском университете в Нью-Йорке. То ли случайно, то ли намеренно, но он оказался за пределами Европы как раз в тот момент, когда начали просачиваться вести о второй части «Трансформаций».

За несколько дней до отъезда Юнга Джонс был в Баварии с другом-аналитиком, у которого были гранки второй части в том виде, в котором книга должна была появиться в «Ежегоднике». Рукопись составляла почти триста страниц. Джонс извлек из них все, что только мог. Либидо, как он сообщил Фрейду, явно «перестало быть сексуальным у отдельного ребенка». Юнг не полностью отказывался от детской сексуальности, но, по словам Джонса, его работа была неясной и бессвязной, «беспорядочным нагромождением мифологии с редкими собственными замечаниями».

Вскоре Фрейд смог сам прочитать работу, когда неделю спустя госпожа Юнг, пока ее муж плыл по Атлантическому океану, отослала ему оттиски. Он сказал, что читал ее не спеша. Эти триста страниц отправились с Фрейдом в Рим, где он провел вторую половину сентября, а по пути в Вену он закончил чтение.

Теоретическое содержание Фрейд отмел в сторону, утверждая, что ошибки Юнга не имеют значения. Его больше беспокоил характер автора, потому что кто может уважать «величие, провозглашающее себя таковым»? И тем не менее ошибки постепенно начали восприниматься, и Фрейду нужно было как-то на них отреагировать. Вторая часть, которую все так ждали, оказалась странной поэмой о Герое, развитие которого через самопожертвование и перерождение происходит благодаря таинственным психическим силам («этой движущей силе нашей собственной души»), а не сексуальной энергии либидо, как утверждал Фрейд.

Лекции, которые Юнг читал в Нью-Йорке, скоро в виде сообщений из вторых рук попали в Европу. В них его мысли выражались более прямо. Он дал либидо новое определение, назвав его жизненной силой, он отрицал детскую сексуальность в понимании Фрейда, а также свел к минимуму воздействие эдипова комплекса. Человеческая природа у Юнга управлялась другими силами – духовными, а не биологическими.

В ноябре 1912 года Юнг написал из Цюриха впервые за три месяца, чтобы похвалиться «крупным успехом», которого достиг для движения в Америке. «Конечно, – писал он, – я оставил место и для той части моих взглядов, которые в некоторых местах отклоняются от существующих идей». Он решил отомстить:

Я нашел, что моя версия психоанализа убедила многих людей, которых до этого отталкивала проблема сексуальности в неврозе. Как только у меня появятся оттиски, я с удовольствием пришлю вам копию своих лекций в надежде, что вы постепенно примете некоторые нововведения, на которые уже есть намеки в моей работе о либидо.

Юнг знал, как на это отреагирует Фрейд, и в том, что он делал вид, будто ожидает обратного, было известное презрение. Но аргументы постепенно уступали место оскорбительным выпадам. «Ваш кройцлингский жест очень ранил меня», – добавил Юнг, на что Фрейд ответил, будто считает его «постоянные упоминания об этом как странными, так и оскорбительными». Он обращается к нему уже как к «дорогому доктору», а не к «дорогому другу».

Позже в том же месяце они встретились на нейтральной территории – при решении вопроса, связанного с одним из международных журналов, «Центральблатт», редактор которого, Штекель, не хотел оставлять поста, несмотря на попытки Фрейда сместить его за плохое поведение. По просьбе Фрейда Юнг как президент международной ассоциации созвал на встречу руководителей филиалов, чтобы избавиться от Штекеля в качестве редактора и утвердить вместо этого журнала новый. Возможно, оба понимали, что рано или поздно им придется встретиться последний раз перед расставанием – как любовникам, которые идут в ресторан на прощальный ужин.

Семеро человек, в том числе Фрейд и Юнг, собрались в мюнхенской гостинице «Парк» 24 ноября. Джонс, который в то время был во Флоренции, получил открытку от Юнга с сообщением, что встреча произойдет 26 ноября, но узнал о верной дате от своей любовницы, Канн, которая как раз подвергалась анализу в Вене. В Мюнхене он сказал Фрейду, что Юнг, без сомнения, сделал невольную описку. «У джентльмена не было бы такого бессознательного», – отвечал Фрейд.

Со Штекелем поступили так, как предложил Фрейд, лишив «Центральблатт» официального статуса. В одиннадцать, за два часа до того, как вся компания должна была собраться на обед, Зигмунд с Карлом вместе ушли из отеля и (как Фрейд сказал Ференци) «пошли на назначенную заранее прогулку, чтобы поговорить». Так что это событие планировалось.

Письмо об этой встрече было написано два дня спустя. Оно начиналось словами о «кройцлингском жесте». Потом произошло «невероятное и неожиданное». Юнг как будто капитулировал:

Он был совершенно сломлен, пристыжен и затем признался во всем что он уже давно боялся, будто близость со мной или другими повредит его независимости, и поэтому решил отдалиться; что он несомненно видел меня в свете своего отцовского комплекса и боялся того, что я скажу о его изменениях…

Я высказал ему все: спокойно сказал, что дружбу с ним не могу больше сохранять, что он сам создал эту близость, которую затем так жестоко разрушил, что в его отношениях с людьми не все в порядке, не только со мной, но и с другими… Он совершенно перестал спорить со мной и признал все. Я думаю, это было ему полезно.

Такое изменение, добавил Фрейд, не могло длиться вечно из-за «лживой сущности» Юнга.

О событиях, которые произошли после этого в Мюнхене, Ференци узнал в меньших подробностях. «У меня случился такой же приступ тревожности за столом, как тогда… в Бремене; я хотел встать и на какой-то миг почувствовал себя дурно». Фрейд винил во всем бессонную ночь в поезде.

В действительности все оказалось гораздо интереснее. За обедом возник небольшой спор. По одной версии, он касался египетского фараона, который как будто стер имя своего отца с памятников. Снова смерть, как и в Бремене. По другой версии, Фрейд был расстроен тем, что его имя пропустили в какой-то швейцарской работе по психоанализу. Очень может быть, что имело место и то и другое. Фрейд неожиданно обмяк и упал со стула. Джонс видел, как Юнг поднял его и отнес на диван. Придя в себя, тот пробормотал: «Как приятно, должно быть, умирать». Юнг писал в своих мемуарах: «Он смотрел на меня, как будто я был его отцом».

Фрейд не смог справиться либо со своими эмоциями, либо с проблемами пищеварения. Он боялся, что из-за этого обморока, как он сказал Джонсу, потерял «часть авторитета», но на протяжении одного-двух дней все говорило об обратном. Следом за ним в Вену пришло покаянное письмо от Юнга, где тот признает, что его ошибки непростительны, и заверяет Фрейда, что их «личные отношения» продолжатся, а также выражает надежду, что поездка домой не слишком его утомила.

В ответ Фрейд благодарит его и просит забыть об инциденте в гостинице как о «небольшом неврозе, которым мне действительно стоит заняться». Он добавляет, что «Трансформации» Юнга «принесли нам великое откровение, хотя и не то, которое вы планировали», и делает замечание о мистицизме, звучащее несколько пренебрежительно.

3 декабря Юнг спрашивает, как Фрейд может понимать его работу, в то же время недооценивая ее; что же касается «небольшого невроза», Фрейду следует отнестись к нему серьезно. 5 декабря Фрейд советует каждому из них обращать внимание на собственные неврозы, а не на неврозы соседа. Приблизительно 11 декабря в кратком письме, где Юнг отгораживается от Адлера, он хотел написать, что «даже дружки Адлера не считают меня своим», но вместо этого написал «вашим». 16 декабря Фрейд в письме подчеркивает эту описку и осведомляется, не мог бы Юнг отнестись к этому «без злобы».

Но Юнг не смог. 18 декабря он наконец потерял контроль над собой. Не нужно было, – гневно написал он, – Фрейду относиться к своим ученикам как к пациентам, получая либо рабски повинующихся сыновей, либо «дерзких щенков» вроде «Адлера, Штекеля и всей этой наглой шайки, теперь шатающейся по Вене». Обвинение следовало за обвинением. Юнг, чувствовавший такую же неуверенность по поводу своих новых идей, как когда-то Фрейд по поводу своих, возможно, считал, что эта грубость возымеет терапевтическое действие.

Я достаточно объективен, чтобы понимать вашу хитрость. Вы вынюхиваете все симптоматические поступки у людей вокруг вас, и все они опускаются до уровня сыновей и дочерей, которые смущенно сознаются в своих пороках. А вы остаетесь наверху, как отец, – ловко устроились…

Видите ли, мой дорогой профессор, пока вы этим занимаетесь, меня абсолютно не трогают мои симптоматические поступки. Они ничто по сравнению с солидным бревном в чужом глазу – глазу Фрейда. Я отнюдь не страдаю неврозом – постучим по дереву! Я подвергся анализу, и тем лучше для меня. Вы, конечно, знаете, до чего пациент может дойти с помощью самоанализа и не спастись от невроза – совсем как вы. Я буду по-прежнему поддерживать вас публично, не отказываясь от собственных взглядов, но в частных письмах начну говорить вам то, что думаю о вас на самом деле.

Фрейд Юнгу, 3 января 1913 года: «Предлагаю полностью прекратить наши личные отношения».

Юнг Фрейду, 6 января: «Я согласен с вашим желанием отказаться от личных отношений, потому что я никому не навязываю своей дружбы. Вы сами – лучший судья того, что этот момент для вас означает 'Остальное – тишина'».

Аналитики Центральной Европы и Джонс не изменили своих убеждений. Фрейд обсудил с ними Юнга в презрительном тоне. «Пусть бросается в свое озеро», – писал он Ференци. Он рассказал Джонсу о том, как Юнг похвалялся, что в отличие от Фрейда подвергался психоанализу. «С этой Мольцер [Мэри Мольцер, медсестра и предполагаемая любовница Юнга], я полагаю? Можете себе представить, в чем заключалось лечение».

Психоаналитическое сообщество, расколовшееся в прошлом году в связи с уходом Адлера, снова подверглось разделению, на этот раз и по идеологическим, и по национальным причинам. Но Юнг, после разрыва переживший длительный личный кризис, полный снов и видений, не был в состоянии основать школу и найти учеников, даже если и намеревался сделать это. «Трансформации», бессвязный текст новой психологии Юнга, были плохим замещением ясного письма Фрейда. Не было у него и круга друзей-аналитиков, как у Фрейда, многие из которых были с ним связаны либо эмоционально, либо в силу того, что он посылал к ним пациентов.

Ференци полагался на Фрейда как на отца и учителя, бомбардируя его снами и признаниями, беспрестанно рассказывая о неразрешимой проблеме матери и дочери, Гизеллы и Эльмы, описывая посещения проституток, беспокоясь, что заразился сифилисом, и тем, что действительно хочет заболеть сифилисом, чтобы предстать перед Гизеллой презираемым всеми сифилитиком и найти утешение в ее любви.

Джонсу было необходимо покровительство более терпимого человека, чем медицинские клики Лондона и Торонто. Какую бы информацию он ни утаивал от Фрейда, без сомнения, часть ее попадала к нему через Лоу Канн, которую Фрейд подвергал анализу. Пока проходил анализ, Джонс в последний раз побывал в Канаде. Фрейд написал Ференци о том, как мило вела себя Лоу (Джонс снова попал в переделку, на этот раз потому, что спал с ее компаньонкой, Линой). «Теперь я совершенно доволен своими приемными детьми», – сиял Фрейд.

Как Ференци, они были частью организации Фрейда. Это можно сказать и про весь тайный комитет. Даже Сабина Шпильрейн, которая сама теперь собиралась заняться психоанализом, избрала идеи Фрейда, а не Юнга. Его сыновья и дочери, возможно, были людьми более мелкого калибра, чем Юнг, но Фрейду этого было достаточно. В отличие от Юнга, который переживал разрыв годами, Фрейд пожал плечами и двинулся дальше.