Глава 1. Сказки Венского леса

Девятое издание путеводителя по Австрии Бедекера 1900 года, написанное в эпоху, когда люди были гораздо увереннее в себе, рассказывает об этих местах авторитетно и даже категорично. Одна из страниц содержит описание краткой экскурсии из столицы к вершине находящейся неподалеку горы под названием Каленберг. Автор одним махом разделывается с описанием троп, таверн, виноградников и пейзажей. С высоты четырехсот восьмидесяти метров в ясную погоду на востоке видны вершины Карпат, а на юго-западе – Альпы.

И наконец, в центре обширного вида (900 кв. м) вы видите столицу, Вену, с новым Дунайским каналом и пятью мостами.

Подняться наверх можно по-разному: например, подъехать паровозом до Нуссдорфа в Девятнадцатом округе и отправиться вдоль аллеи «по тенистой тропе под названием Бетховенганг (аллея Бетховена) с бронзовым бюстом великого композитора, который часто проводил тут время». Тенистая тропа и бюст остались там по сей день – потемневший от непогоды памятник возвышается над кустами с багряными ягодами, падающими на постамент. Мимо проносятся мальчишки на велосипедах. Слышен запах жареного мяса – где-то на лужайке перед домом делают барбекю.

Должно быть, десятки тысяч людей прошли этим путем, чтобы отдать дать уважения композитору. В то время люди считали, что и статуи, и портретные фотографии могут о многом рассказать. Среди них не раз бывал молодой Зигмунд Фрейд, который любил прогулки по пригороду Вены, потому что не мог позволить себе никаких других. До нас дошел его рассказ об одной из таких прогулок в 1882 году, когда он водил по знакомым местам свою немецкую возлюбленную, Марту (она была родом из Гамбурга). Их сопровождала сестра Марты, Минна. В этот летний день они отправились вверх по аллее Бетховена, где, без сомнения, любовались бюстом, установленным два десятилетия тому назад, и говорили о жизни композитора в Вене. Но Зигмунд, двадцатишестилетний врач без гроша в кармане, думал о другом. Его влюбленный взгляд не мог не направляться в сторону Марты, когда та отворачивалась и подтягивала чулки. Похоже, она делала это слишком часто. Фрейд даже год спустя упоминал о чулках в письме к Марте, извиняясь за свою дерзость, причем воспоминания ему были явно приятны. Даже в то пуританское время подобное действие едва ли заслуживало внимания, но половое развитие Фрейда никак нельзя было назвать ранним.

Вокруг Каленберга и холмов в его окрестностях раскинулся буковый Венский лес. Когда-то он служил для охоты императора, а теперь является пристанищем любителей пикников, хотя многие считают подобные леса «ненастоящими» – слишком уж близко к городу они расположены. Доктор Фрейд с детьми собирал там грибы. На той девушке из Гамбурга он все-таки женился. Сначала они жили в квартире на бульваре, и он удачно начал карьеру частного врача – впрочем, судя по снам, подобная карьера едва ли казалась ему удачной. Когда тайны воображения Фрейда (по крайней, мере, частично) стали достоянием читателей, оказалось, что в его снах содержатся воспоминания о бедном отце семейства Фрейдов, жившего то в одной, то в другой квартире в еврейском квартале. Присутствует там и собственное желание Фрейда преуспеть в жизни.

Долгие летние каникулы, которым венцы придают большое значение, Зигмунд и Марта вскоре смогли проводить всей семьей в Земмеринге, горном районе в восьмидесяти километрах к юго-западу от столицы. Обычно они останавливались в Рейхенау, деревушке на высоте пятисот метров над уровнем моря, где когда-то добывали железо. Фрейд поднимался на пустынные горные плато в твидовом костюме, воротничке и галстуке – так ходили все мужчины даже во время отдыха. Одним из его излюбленных мест была «Снежная гора», Шнееберг, самая высокая вершина в Нижней Австрии (более двух тысяч метров). Эта удивительная пустыня, взмывшая в небо, – та часть Альп, которая видна в ясную погоду с венской горы Каленберг.

Гористая местность нравилась Фрейду. Австрийцы, как и швейцарцы, относятся к горам приблизительно так же, как британцы к побережью. В Вене говорят с оптимизмом: «В горах нет греха». Во время очередного летнего отдыха в Земмеринге, в 1893 году, с Фрейдом произошло одно событие на горе Ракс, что рядом со Шнеебергом. Это событие было в истинном духе психологии Фрейда: яркое, немного странное, без свидетелей. К нему подошла дочь хозяина таверны, мрачный подросток, и попросила совета по поводу приступов тревоги. Фрейд быстро разобрался, в чем ее проблема. У нее был «дядя» (на самом деле отец), который занимался сексуальными домогательствами по отношению к ней и ее кузине. Симптомы девушки, решил Фрейд, невротичны. Они воспроизводят ту тревогу, которую она чувствовала, если получала удары от отца-дяди. Фрейд использовал эту историю в одной из своих книг, и «Катарина -» стала известной фигурой в психологической литературе.

Возможно, Фрейд немного изменил события, чтобы повествование походило на литературный рассказ (а оно воспринимается именно так), но Катарина действительно существовала. Ее звали Аурелия Кроних, и есть даже ее фотография вместе со злым отцом Юлиусом, человеком с небольшими усами, вызывающими ассоциацию с Гитлером. Личность девушки и фотографии были обнаружены век спустя Питером Суэйлзом «Питер Дж. Суэйлз, родился в 1948 году в Хейверфордвесте (Уэльс), закончил местную среднюю классическую школу, а позже, после „духовного кризиса“, оказался в Нью-Йорке и превратился в лабораторию по изучению Фрейда, состоящую из одного человека.», самостоятельным исследователем-фрейдистом, который прослеживает развитие мысли Фрейда от одной истории к другой, проверяя их правдивость с такой же беспощадной изобретательностью, с которой работал сам Фрейд.

Фрейдисты уделяют огромное внимание этим ранним годам, времени становления идей психоанализа. Сложно отделить человека, который встретился на горной вершине с Катариной и наблюдал на аллее Бетховена, как Марта Бернейс поправляет одежду, от многократно описанного устоявшегося образа. Немного помогают биографу места, где он бывал: природа, комната с сохранившейся обстановкой – хотя зачастую эта помощь лишь мнимая.

Фрейд хотел изменить мир, дав ему универсальную теорию человеческого поведения, и нельзя рассматривать этого ученого вне его веры в то, что это возможно и что именно он в состоянии это сделать. Любой человек подобными амбициозными заявлениями вызывает скептическую реакцию. А попытка Фрейда была поистине грандиозна. Возможно, в конце концов оказалось, что вся человеческая природа ему не по плечу, но его комментарии по поводу нашей жизни полны остроумных догадок и ответов на многие вопросы. Некоторые вопросы в его книгах превращаются в новые загадки, и все же они помогают нам больше узнать о себе. Если он и пользовался любыми средствами – обманом, хитростью – для достижения своих целей, то не больше, чем остальные изобретатели. Лишь неординарный человек мог со всем этим справиться – некий Эдип (которым он себя представлял), знающий ответ на загадку Сфинкса. Фрейд не тот, каким кажется.

Среди лугов и виноградников ниже по склону горы Каленберг и на окрестных холмах находились первоклассные имения. Одно из них – «Шлосс Бельвю», дом, расположенный на высоте почти пятисот метров над уровнем моря. Он связан с именем Фрейда. В путеводителе Бедекера об этом здании ничего не сказано. Там можно прочитать лишь о Гринцинге, деревне в полутора километрах от этого места (ресторан «Бергер», тенистый сад и хорошее вино), а также найти упоминание о «многочисленных виллах». Теперь в этом месте заканчивается трамвайная линия Вены, а в тенистых садах туристы поглощают «хойригер», молодое вино местного производства. Аллея Бетховена находится всего в восьмистах метрах к востоку.

Сразу под Гринцингом находится публичный парк. Именно в этих местах располагалась турецкая армия, которая многие месяцы держала осаду Вены в 1683 году. В одно осеннее утро имперская армия с польскими союзниками вышла из-за Каленберга и разбила турок. Несмотря на это, два последующих столетия Вена по-прежнему опасалась вторжения с востока и не убирала крепостных стен, строясь преимущественно под их защитой. Когда Фрейд был ребенком, военные как раз уступили городу участки земли за стенами и Вена была охвачена манией строительства. Но к концу его жизни, в 1937 году, когда нацисты были практически у ворот Вены, Фрейд проводил параллель с 1683 годом, с грустью констатируя, что на этот раз из-за Каленберга никакие союзники не появятся.

В 1896 году Фрейду не хватало средств для семейного отдыха, поэтому он решил отказаться от Альп и провести лето в районе Каленберга. «Бельвю», принадлежавший семье Шлагов, не был ни гостиницей, ни рестораном, и владельцы считали его пансионом, «домом для гостей». Конечно, гости платили, но это тщательно маскировалось. Здание было необычным, приземистым, почти в итальянском стиле с фасада, а верхний этаж с обеих сторон венчали тонкие башни. Оно было построено в начале века для развлечений – приемов, балов, азартных игр, – и поэтому комнаты были необычайно просторными. В задней части было два крыла, прятавшихся за плохо гармонировавшим со всем зданием фасадом. Бросались в глаза три больших окна наверху с видом на Вену. В этих комнатах жили наиболее почетные гости. Фрейды имели хорошую репутацию, но в то время их имя значило немного, и в семействе Шлагов сохранились лишь крайне незначительные воспоминания об этих постояльцах. Над окнами красовалась надпись крупными и не слишком изящными буквами: «Belle Vue» («Бельвю»).

Фрейды отправились туда рано, в конце мая. Без сомнения, они наняли повозку для служанки и багажа и закрытый экипаж для себя и пятерых детей. Марта носила с марта шестого ребенка, чему они были не особо рады. «В понедельник мы переезжаем на Небеса», писал Фрейд другу. Химмельштрассе, или «Небесная улица», – это дорога, ведущая из Гринцинга в имение «Химмель» («Небеса»), расположенное выше на холме. «Бельвю» находилось как раз на этой дороге. Впрочем, Фрейд был в то время далек от «небесной жизни». Пока не началось лето, он постоянно ездил оттуда в городскую квартиру (в то время на Берггассе, или «Горной улице»). Там его ждали пациенты, а значит, и деньги.

Фрейд чувствовал себя этой весной не слишком уверенно. У него уменьшилось желание работать обычным врачом, но деньги были тем не менее нужны. А у него уже появлялись идеи, над которыми вскоре начнут смеяться жестокие венские коллеги. За несколько дней до отъезда семейства в «Бельвю» он признался другу, берлинскому врачу Вильгельму Флису, что «такой человек, как я», не может жить без всепоглощающей страсти. Он утверждал, что нашел эту страсть в психологии. Изучение «мыслительных функций», сказал он, нормальных и аномальных, превратилось для него в вечного тирана.

Похоже, эта страсть не подпитывалась никакими особыми внешними обстоятельствами. Ее растил в себе сам Фрейд, как и все, что с нею связано: поиск мельчайших подробностей о том, как работает человеческий разум и как можно лечить его расстройства. Клинический материал доктора Фрейда был невелик. Он состоял из разрозненных случаев невротических венцев среднего класса, которыми он занимался в течение девяти лет. Именно такие клиенты давали основную работу подобным врачебным практикам. Их проблемы были достаточно реальны, но лечение проводилось наугад.

Настоящих умалишенных обычные врачи не лечили. Состоятельные душевнобольные оказывались в частных клиниках, а бедные – в неприглядных больничных палатах. Считалось, что они наследовали «дурную кровь» от родителей, и о них благополучно забывали. Невротики, «легкораненые» психиатрии, чаще подвергались лечению, потому что были «более нормальны». К ним относились люди, страдающие от приступов страха и фобий – те, кто боится лошадей или темноты, считает себя неполноценным, страдает от необъяснимого несварения желудка, болей в спине и слабости ног. Для них не существовало конкретного диагноза, кроме малопонятного популярного слова «неврастения» или, в тяжелых случаях, «истерия». Это заболевание тоже было не очень понятно медицине. В девятнадцатом веке оно встречалось часто, особенно среди женщин среднего класса, и многое связывают его с образом жизни, который они вели.

Транквилизаторов или антидепрессантов не было. Для большинства врачей пациенты с «больными нервами» почти не относились к настоящей медицине, хотя, что немаловажно, приносили неплохой доход. Фрейд тоже брал с них деньги, но обращал внимание и на то, что они ему говорили. Наблюдения вызвали в нем интерес к личностям пациентов, которые были «не в себе». Природа человеческого сознания была предметом многих философских дебатов в девятнадцатом столетии. К тому времени когда Фрейд начал работать, у психологов и психиатров появилась профессиональная заинтересованность в этом вопросе; многие были уверены в существовании подсознательной, или бессознательной, части мозга. Почти все люди принимали идею о делимости сознания как должное. Когда Томас Харди написал в книге «Возвращение на родину», что «людей что-то уводит от выполнения намерений даже тогда, когда они их выполняют», он выразил прописную истину, известную его читателям викторианской эпохи, 1878 года. Что же сделал Фрейд? Он воспользовался этим развивающимся понятием о существовании некоего сознания внутри сознания и с помощью интуиции и наблюдений стал создавать всеобъемлющую систему, построенную на исследовании невротиков, но призванную объяснить человеческое поведение в целом.

Задача оказалась не из легких. Нужно было разобраться хотя бы со своим собственным разумом, который представлял собой всего лишь часть общей тайны. «Внутреннее восприятие нельзя считать 'доказательством'», – писал он своему другу Флису. Ему часто бывало не по себе. Впрочем, это его не останавливало.

Его заявления не становились более правдоподобными от убеждения, что это «второе я» в основном сосредоточено на сексе. Первая книга Фрейда, «Этюды по истерии», написанная вместе со старшим коллегой, имя которого стояло на титульном листе первым, была опубликована в том же месяце, в мае 1895 года, и содержала странное примечание курсивом: «Истерики в основном страдают от воспоминаний». (Одной из пациенток, описанных в книге, стала Катарина, та девушка с горы.) Размышления Фрейда о природе этих воспоминаний не были выражены в этой книге достаточно четко, но, очевидно, он уже тогда считал, что они связаны с сексуальными вопросами.

Секс, с его точки зрения, занимал основное место и в менее серьезных психических расстройствах, таких как неврастения, при которой люди «имели проблемы с нервами». Либо рассказы пациентов, либо собственные идеи – Фрейд намекал на первое, факты же говорят о втором – приводят его к осуждению мастурбации и использования презервативов и утверждению, что это опасно, портит людям нервы и расстраивает их рассудок. Врачи и священники часто осуждали все, что делало из секса не обязанность, а удовольствие. Фрейд не считал (а если и считал, то не выражал этого открыто) подобные вещи аморальными. Он просто утверждал, что они вредны и вызывают неврастению. Поскольку в Вене было достаточно много процветающих горожан среднего класса, которые страдали от нервных расстройств и делали в прошлом массу запретных вещей, этот вывод можно было применить к очень многим пациентам. Но не стоит утверждать, что Фрейд – это врач, изобретающий лечение на пустом месте. Он верил, что у него в руках истинный ответ, ключ ко всем загадкам.

Этот вопрос интересовал его и с личной стороны. Сам он был отцом пятерых, уже почти шестерых детей, а его жена страдала от постоянных беременностей. Это наводило его на мрачные мысли о контрацепции. Вспышки оптимизма (он «дико и нетерпеливо» ждал прихода весны, как он писал берлинскому другу в апреле) чередовались с приступами уныния. Неровный пульс и жжение в груди сделали из него ипохондрика. Он принимал кокаин и много курил. Ему было тридцать девять, а он был уверен, что умрет в пятьдесят один, потому что эта дата имела для него некое таинственное значение. Фрейд понимал, что сам страдает от невроза.

«Бельвю» летом позволяло ему отдохнуть от города. Городская пыль не достигала этих лугов и садов. Северо-восточный ветер приносил с собой слабые звуки музыки – это по четвергам и воскресеньям играл военный оркестр в гостинице «Каленберг». Кроме этого, едва ли что-то нарушало покой в имении. На тех, кто сворачивал в их сторону с Химмельштрассе без разрешения, громко кричал в рупор господин Шлаг.

В июле Фрейд бывал там чаще. В перерывах между прогулками и сбором ягод он размышлял об историях о сексуальных впечатлениях детства, услышанных от пациентов (или угаданных в их разговорах). Его беспокоило и другое. Во время предыдущей беременности у его жены появились тромбы в венах ног, и Фрейд боялся повторения. По сегодняшним меркам, это была все еще молодая женщина, которой 26 июля исполнялось тридцать четыре года. В «Бельвю» по этому поводу устраивали праздник. 23 июля один друг и молодой коллега Фрейда, Оскар Рие, навестил их и заметил, что одна из пациенток Фрейда, Ирма, не получает правильного лечения.

Беременность Марты, приближающийся день рождения, посещение коллеги, беспокойство о размере залов в «Бельвю» и профессиональные проблемы – все это уже готово было вылиться в сон, который Фрейд сделал знаменитым. Он утверждал, что смог разгадать его значение, и использовал это как первое подтверждение тому, что сны – серьезная область научных исследований. Вскоре сны станут необходимыми для его новой, еще никому неизвестной психологии. Фрейд считал, что сны отнюдь не так неразборчивы, как кажется, и позволяют узнать многое о том, кто их видит, если знать их язык. Фрейд считал, что его знает.

Сон в «Бельвю» был очень драматичным, а драматичность всегда была частью успеха теорий Фрейда. Фрейд увидел его рано утром 24 июля. Он стоял в большом зале, таком как в «Бельвю», и принимал гостей, среди которых была пациентка, которой он дал вымышленное имя Ирма. Ее состояние беспокоило его. Он посмотрел на ее горло и увидел странные язвы. Там были другие врачи, с которыми он обсуждал этот случай. Они решили, что инфекция у Ирмы вызвана недавней, инъекцией, которую, вероятно, сделал доктор Рие грязным шприцом.

Вот и все. Спустя четыре года, в конце века, стремясь завоевать внимание читателей немедицинских профессий, Фрейд опубликовал этот сон в книге «Толкование сновидений». Сон описывался несколькими сотнями слов. Фрейд назвал его «сном-образцом» и тщательно исследовал, в то же время посвящая читателей в «мельчайшие подробности» своей жизни.

Мысли, вызванные сном, были связаны с компетентностью Фрейда как врача. Мнимый тромбоз Марты – с подкожным уколом, сделанным Ирме. Все эти ассоциации занимают много страниц, причем фрейдисты добавляют к ним все новые. Для Фрейда это был сон о его профессиональном мастерстве, о сравнении с коллегами, который позволил ему сделать вывод, что не он виноват в состоянии Ирмы. «Сон представлял собой определенное положение вещей, которое я бы предпочел иметь. Таким образом, его содержание было исполнением желания, а его мотив – самим желанием». Фрейд сделал это одной из аксиом своей теории. Он был убежден, что нет снов без целей, что они всегда представляют собой попытку исполнить желание, пусть и не всегда явное. Это давало ему конкретные знания, которые можно было использовать для оценки снов, рассказываемых ему пациентами.

Действительно ли связаны сны с исполнением желаний или нет (большинство ученых в настоящее время несогласны с Фрейдом), эти «мельчайшие подробности» открыли о том, кто видел этот сон, больше, чем он намеревался открыть. Фрейд был скрытным человеком, но постоянно оставлял какие-то подсказки, которые позволяют узнать что-то его жизни: в снах, в письмах, в объемных трудах. Друзья отговаривали его от этого, но он не мог избавиться от автобиографичности, и многие «научные» работы, которыми он хотел покорить весь мир, полны намеков и иносказаний. Жизни большинства людей видны через внешние события. Почти вся жизнь Фрейда происходила внутри него, и, возможно, именно это бессознательное желание, открыть побольше – если остального биографам покажется мало – заставляло его сообщать о себе то, что не всегда характеризовало его с лучшей стороны.

Сон об Ирме и комментарий говорят о том, что он испытывал чувство вины. Беспокоила ли его склонность Марты к тромбозу? Или то, что, воздерживаясь от половых сношений после рождения пятого ребенка в 1893 году (он не хотел использовать контрацепцию), он снова зачал ребенка в марте 1895 года? «Я снова человек с человеческими чувствами», – торжествующе пишет он доктору Флису 15 марта, день или два спустя после той ночи, когда, скорее всего, был зачат шестой ребенок.

Были и другие моменты, которые могли вызвать чувство вины. Под именем Ирмы скрывалась Эмма Экштейн, пациентка с нарушениями менструации. Фрейд подверг ее анализу и, возможно, подумал, что ее проблемы вызваны мастурбацией. Ранее в том же году он отослал ее к доктору Флису, который был не менее изобретателен, чем сам Фрейд, и считал, что между носом и половыми органами есть «симпатизирующая» связь (медицина в то время была странной наукой). Флис провел операцию на носе Экштейн, но сделал ее плохо. По возвращении в Вену у нее несколько раз были кровотечения, от которых она чуть не умерла. На людях Фрейд не хотел и слышать ни одного слова осуждения в адрес Флиса, этого коллеги-новатора, в дружбе которого он так нуждался. Но сон – совсем иное дело.

«Инъекция Ирмы» была поворотной точкой для Фрейда. Это был сон, как мы уже говорили, человека средних лет с творческими наклонностями, отчаянно пытавшегося в одиночку разгадать человеческую природу. Этот сон продемонстрировал ему, что может рассказать бессознательное. Возможно, он увидел его как бы «специально». У пациентов часто бывают именно такие сны, которые нужны аналитику. В течение нескольких лет после 1895 года мозг Фрейда услужливо предоставлял ему все новые сны, необходимые для понимания самого важного пациента – себя самого.

В июне 1900 года в письме Флису (снова из «Бельвю») Фрейд размышляет о том, будет ли там «однажды» мраморная табличка с надписью:

В этом доме 24 июля 1895 года

доктору Зигмунду Фрейду

открылась тайна снов

На это потребовалось много времени, но мечта Фрейда почти в точности сбылась в 1977 году, на сто двадцать первую годовщину его рождения. На краю места, которое когда-то было лугом «Бельвю», на склоне со стороны Вены, была установлена табличка на пьедестале. На ней написана именно та фраза из письма Флису. Но она стоит посреди пустоты – имения «Бельвю» больше нет.

Семья Шлагов оставила поместье очень давно. После них там размещался детский санаторий, а в 1945 году были расквартированы русские солдаты. Некоторое время там жили беженцы с востока. Позднее кто-то пытался восстановить развалины и сделать из них ресторан, но безуспешно. В конце концов здание снесли. Теперь «Бельвю» – это лишь название места между двумя долинами. Там, где стоял дом, осталась лишь неровная земля да несколько деревьев.