СЛЕДЫ ОТ ПЕРЧАТОК

Большой спорт не может пожаловаться на недостаток внимания. Его жизнь, его проблемы неизменно находятся в центре интересов общественности. И чем выше популярность спортсмена, тем чаще он попадает под перекрестный допрос болельщиков. Болельщики хотят знать все. Поэтому они никогда не устают задавать вопросы. Это их естественное и неотъемлемое право.

Пожалуй, наиболее личный и в то же время наиболее распространенный вопрос, который мне множество раз задавали прежде и продолжают задавать теперь, — что дал мне бокс? — является вместе с тем и самым существенным, самым важным. В самом деле, что дает бокс человеку вообще? Есть ли в нем что-либо такое, чего не может дать ни один другой вид спорта и чем, следовательно, оправдано само его существование? Ведь схватки на ринге — не просто спортивная борьба с соперником или с самим собой; ринг требует гораздо большего. А если так, насколько и чем обоснованы эти требования? Состязаться в силе, ловкости, мужестве можно и другими, более цивилизованными, как порой говорят, способами; спорт в этом смысле предоставляет огромный, если не сказать неисчерпаемый, выбор.

Итак, чем же обогатил меня бокс, что он дал мне за десять лет, проведенных на ринге?

Обычно, спрашивая, многие ждут, что речь пойдет о таких вещах, как известность, определенное положение в жизни, возможность повидать мир, спортивные титулы и медали, физическое здоровье, наконец… Все это верно, но все это в равной мере относится к любому виду спорта. С боксом же дело обстоит особо. Если говорить коротко: бокс дал мне меня самого — Альгирдаса Шоцикаса. Не чемпиона Шоцикаса, а человека Шоцикаса, того человека, каким бы я не был без бокса, но которым я с его помощью стал.

Так я считал всегда: то же самое я сказал корреспонденту «Недели», который спустя двадцать пять лет после начала моей боксерской карьеры задал мне, как и многие другие, все тот же вопрос. И чтобы не оставить никаких недомолвок, я пояснил:

— Бокс дал мне главное — уверенность в себе. Благодаря ему я никогда никого и ничего не боялся. Дело не в том, что я мог ввязаться в любую драку и суметь постоять за себя, — хотя и одного этого вполне достаточно, чтобы свести знакомство с боксом, — повторяю, он дал мне уверенность в себе. А это решает многое. Только человек, уверенный в себе, способен выполнить свою жизненную программу.

Журналист, бравший интервью, не возразил, как нередко случается, что ринг, мол, не обладает монополией на воспитание характера; он, видно, знал толк в боксе и понял, что я имею в виду.

Конечно, уверенность в себе приходит к людям разными путями, и вовсе не обязательно добывать ее непременно с помощью кожаных перчаток. Она может основываться на богатстве жизненного опыта, опираться на твердость выношенных убеждений, вытекать из сознания компетентности в избранной профессии, да мало ли… Но я говорю о другой уверенности — об уверенности, исходной точкой которой является ощущение собственной надежности, испытанности на прочность и тела и духа. Эта уверенность особого рода, и хотя сфера ее действия, казалось бы, целиком исчерпывается небогатым набором тех житейских ситуаций, когда необходимо умение постоять за себя, на деле она далеко выходит за их рамки, находя себе применение буквально на каждом шагу. Ощущение физической защищенности и связанное с ней чувство внутренней независимости накладывает на человека неизгладимый отпечаток, позволяя ему сохранить собственное достоинство в любой обстановке и при любых обстоятельствах. В какой-то мере это напоминает хорошо сшитый костюм, в котором его владелец не только сам чувствует себя ладно и ловко, но сознает, что именно так он выглядит и со стороны, в глазах окружающих, а это, в свою очередь, прибавляет ему куражу, помогая держаться уверенно и непринужденно. Разница в том, что этот ладно скроенный и прочно сшитый «костюм» зависит не от постороннего искусства портного, а от собственного духовного опыта, накопленного и надежно испытанного в боях на ринге.

Бокс в этом смысле дает характеру больше, чем любой другой вид спорта. Душевная уравновешенность, уверенность в себе и чувство внутренней независимости, которые он воспитывает, заметно, а порой просто неузнаваемо меняют человека и остаются с ним на всю жизнь. Следы от перчаток не сохраняются, за редкими исключениями, на физиономии, зато они, образно говоря, навсегда запечатлеваются в характере, меняя к лучшему весь душевный облик и жизненный настрой человека. За шестнадцать лет своей работы тренером у меня было вдоволь случаев, чтобы убедиться в этом.

Неоценимо помогли эти качества и мне самому. И, как ни парадоксально, помогли прежде всего именно в боксе. Точнее, в овладении нелегкой профессией тренера. Найти себя в этой новой для меня роли оказалось весьма нелегко. Подчас, особенно на первых порах, мной попросту овладевало отчаяние. И если бы не помощь друзей, если бы не та душевная крепость и стойкость, о которой я только что говорил, не знаю, что бы у меня вышло.

Вскоре после того, как я вернулся в Каунас, меня назначили старшим тренером республики, и я с головой окунулся в работу. Поначалу я считал, что все должно пойти гладко и просто; невелико дело научить тому, что умеешь, чему сам посвятил столько времени, отдал столько сил. Однако первый же опыт начисто развеял эти наивные взгляды и представления. Знать — это одно, уметь передать свои знания — совсем другое. Для этого прежде всего необходим духовный контакт, способность находить общий язык с теми, с кем приходится иметь дело. А люди, как известно, скроены не на одну колодку: у всякого свои особенности, своя индивидуальность, к каждому нужно искать отдельный подход; необходимо, словом, хорошо разбираться в характерах, угадывать главные их струны.

Не стану говорить общих мест о том, чем должен обладать толковый воспитатель и; педагог, все это и без меня отлично известно; сказку только, что поле моей деятельности далеко не исчерпывалось непосредственной работой со спортсменами в тренировочном зале. Зал был лишь половиной дела. Притом наименее трудоемкой и наименее сложной. Львиная доля хлопот лежала вне его стен, включая в себя порой самые неожиданные аспекты. Успех в спорте зависит не от одних тренировок, он аккумулирует в себе и личную жизнь спортсмена, со всеми ее мелочами, треволнениями и проблемами.

Во что только не доводилось вмешиваться, чего не приходилось делать! Поссорился ученик с невестой — мири; окрепли отношения — зовут на свадьбу; родился ребенок — помогаешь устроить в ясли… У одного не ладится с учебой в вечернем техникуме, у другого конфликт на заводе, у третьего зашли в тупик отношения с родителями, четвертый связался не с той компанией…

Является, например, какая-нибудь мамаша.

— Ну что хорошего в этом боксе! — начинает она с места в карьер. — Отвык драться на улице, так теперь сюда ходит… Что это, по-вашему, профессия, кусок хлеба на будущее?

— Нет, конечно, — отвечаю я. — Не профессия. Спорт. А насчет куска хлеба, так сын же ваш в институте заочно учится.

— Вот именно — заочно! А синяки очно зарабатывает. Вчера опять с подбитым глазом с тренировки пришел.

Начинается долгий разговор, за ним второй, третий… Убеждаешь, доказываешь, приглашаешь на тренировки. Только уладишь одно: глядишь, уже другая каша заварилась. Словом, один во всех лицах: и тренер, и посредник, и ходатай…

Но все это пришло не сразу. Сначала надо было завоевать авторитет, добиться дружбы, доверия, а уж затем, — как следствие — права на участие в чужих жизнях, права на товарищескую помощь и совет. Как ни странно, но облегчение я почувствовал лишь тогда, когда стало трудно, когда заботы тех, кого я тренировал, стали и моими заботами. Без этого ни один тренер ничего путного не добьется: ринг — это не только бои, не только работа на снарядах, он неизбежно втягивает в свою сферу и многое из того, что, казалось бы, находится вне его канатов.

Дел день ото дня становилось все больше. И одному мне, конечно, не удалось бы справиться и с десятой их долей. Выручало понимание, которое я неизменно встречал всюду. Я уже говорил, что спорт у нас в Литве не только любят, но и высоко ценят, охотно вникая в его проблемы и нужды.

Впрочем, ничего удивительного здесь нет; подобное положение типично, разумеется, не только для нашей республики: спорт в Советской стране всегда пользовался заслуженным уважением. И для меня это не пустые слова, не громкая, пришедшая к месту фраза. Достаточно сказать, что меня в числе других спортсменов наградили орденом Ленина. В республике напечатали несколько моих книг, где я делился своим спортивным и тренерским опытом. Меня назначили председателем республиканского совета по боксу; избрали депутатом в Каунасский горсовет, в составе которого я нахожусь до сих пор. Оговорюсь сразу же: упоминаю я об этом вовсе не за тем, чтобы подчеркнуть какие-то свои личные заслуги, — о них судить не мне, да и не о них речь! — просто, говоря о нашей работе, нельзя не сказать о тех условиях, о той общественной атмосфере, в которых она складывается и без чего вряд ли удалось добиться по-настоящему заметных успехов. Есть вещи, с которыми мы настолько свыклись, что, говоря о них, невольно опасаешься, как бы тебя не упрекнули в банальности, но для тех, кто повседневно имеет с ними дело, не говорить о них просто нельзя. Хотя бы оттого только, чтобы не быть неправильно понятым.

А успехи действительно были налицо: уровень бокса в республике значительно вырос. Стоит назвать такие имена, как Мураускас, Юшкенас, Зурза, Позняк, Тамулис, Юоцявичус, Биндялис, чтобы стало ясно, что времена безвестности и ученичества прошли: боксеры Литвы уверенно штурмовали не только всесоюзный ринг, но и вносили свою лепту на крупных международных турнирах. Немало появилось и талантливой, перспективной молодежи, что само по себе являлось лучшим свидетельством растущего в республике интереса к боксу. Пример таких мастеров кожаной перчатки, как тот же Тамулис или Позняк, прочно вошедших в число лучших перчаток международного любительского бокса, воодушевлял и вселял надежды, увеличивая наплыв желающих в боксерские школы и секции.

Работать год от года становилось хотя и труднее, но интереснее.

Я часто бывал в Москве, советовался с ведущими специалистами и тренерами страны, неусыпно следил за всем, что происходит на большом ринге. Не терял, разумеется, связи с Виктором Ивановичем Огуренковым; мы с ним не только часто встречались, поддерживая давнишнюю, проверенную временем и испытаниями дружбу, но и постоянно переписывались, держа друг друга в курсе своих дел и творческих замыслов. Нередко наезжал Виктор Иванович и в Каунас; взятое им когда-то шефство над литовским боксом стало для него делом сердца и совести; его активный интерес, его советы, подкрепленные огромным опытом и знаниями, оказывали мне неоценимую помощь. Приезжал в Каунас и Николай Королев. Николай Федорович придирчиво приглядывался ко всему, что у нас происходит, многое одобрил, кое-что раскритиковал, дал несколько точных и дельных советов, побывал он напоследок и у меня дома, познакомился с семьей — нам было о чем вспомнить, а о чем и поспорить. Расстались мы с ним друзьями, и мне было очень радостно оттого, что нет у нас в спорте ни вражды, ни зависти, что соперничество в нем никогда не мешает сохранять уважение друг к другу, а вместе с ним и хорошие, чисто человеческие отношения.

Жизнь моя год от года набирала силы, становилась ярче и глубже. Меня назначили тренером сборной Советского Союза; я много колесил по стране, нередко доводилось бывать и за рубежом.

Особенно много впечатлений оставила поездка в Соединенные Штаты, где мне не по книгам и газетам, а, так сказать, лично удалось присмотреться к профессиональному боксу. Ездил я туда в качестве помощника главного тренера нашей сборной, которая наносила ответный визит побывавшим у нас в стране американским боксерам.

На Американский континент я попал впервые. В Мексике, несмотря на то, что в состав олимпийской сборной входил один из моих учеников — Чепулис, мне побывать не пришлось. Случилось так потому, что Чепулиса включили в состав команды, что называется, в последнюю минуту. Ионас, например, даже не хотел поначалу ехать на предолимпийские сборы — настолько нереальным считали мы с ним его участие в сборной. Несмотря на мои уговоры, что ехать в Москву все равно надо, он колебался до самого конца.

— Что, я мешок, что ли? Будут на мне удары в спаррингах отрабатывать. Там и без меня тяжей хватает. Не поеду! — упрямился он. — Ну скажи что-нибудь, тренер!

— Надо ехать! Если ты боксер…

— Вот именно, боксер! А не снаряд для тренировок. Пойми, тренер, нет у меня шансов попасть в Мексику, сам знаешь!

Чепулис почему-то всегда называл меня не по имени или как-нибудь еще, а только тренером; сначала я смеялся, а потом привык, так у нас с ним и повелось. Он был неплохой тяж и в Мехико завоевал серебряную медаль, проиграв лишь исключительно сильному американцу Формену, который после Олимпийских игр перешел, как водится, в профессионалы и стал абсолютным чемпионом мира. И все же тогда ни я, ни Чепулис не верили, что его включат в состав сборной, — слишком велика была конкуренция в этой весовой категории. Но суть дела от этого, разумеется, не менялась.

— Надо ехать, — вновь сказал я ему.

И Чепулис, махнув в сердцах рукой, отправился на вокзал.

А вскоре из Москвы пришла от него телеграмма: «Тренер! Сам не ожидал, но еду в Мехико! Не забудь включить телевизор».

Телевизор, разумеется, включать я не забывал, следил за поединками у себя дома в Каунасе. Не хочу говорить о них задним числом — любители бокса наверняка сами все видели. Напомню только, что Позняк добился «золота», а Чепулис, как уже говорилось, привез с собой «серебро». Для литовского бокса это был огромный успех, переоценить который попросту невозможно.

Конечно, я очень жалел, что не удалось побывать в Мексике. С тем большей охотой собирался я в Соединенные Штаты. Что ни говори, одна из сильнейших боксерских держав мира!

В состав нашей сборной входили Семенов, Запорожец, Левищев, Мельников, Хромов, Казарян, Тлеубаев, Толков, Юоцявичус, Каратаев и Сароян. Из тренеров, кроме меня, поехали Николай Ли и главный тренер Анатолий Степанов; Енгибарян и Романов должны были выступать в качестве судей.

В Нью-Йорк мы прилетели поздно вечером и, переночевав, рано утром отправились в Лас-Вегас. Встретили нас с помпой. Поселили в самом роскошном отеле «Цезарь-палас», где все стилизовано на древнеримский манер, и даже прислуга носила туники. Но нам было не до исторических ассоциаций: долгая, изнурительная дорога порядком измучила ребят, и все, естественно, хотели одного — отдохнуть перед поединками.

Вообще говоря, настроение в команде царило бодрое. Как известно, в Москве и Минске наши боксеры у американцев выиграли. Конечно, у себя дома и стены помогают. Но все же исход предстоящего матча нас не тревожил. Предчувствия эти вполне оправдались. Сначала в Лас-Вегасе, а затем в Денвере и Луисвилле обе американские сборные вновь потерпели поражение.

Однако победы на сей раз дались нелегко; соперники подобрались достойные. Особенно обращал на себя внимание американский тяжеловес, двадцатипятилетний негр из Денвера Лайл.

— Узнаешь молодость? Твоя копия, только ты, кажется, был чуточку посветлей, — отозвался о нем, улыбаясь, Анатолий Степанов. — Высокий, стройный, ни капли жира — сплошные мышцы. Вот только, как работать будет, надо поглядеть.

И надо сказать, что Лайл нас не разочаровал. Работал он с блеском: жестко, расчетливо, точно. Вдобавок ко всему он был чудовищно быстр. Мы наблюдали его в бою с профессионалом, которого он нокаутировал во втором раунде. Выглядело это весьма впечатляюще. Когда Лайл провел свой кросс правой, и нокаутированный противник уже валился в беспамятстве на пол, негр успел нанести вдогонку еще два резких боковых — настолько он был стремителен.

Выиграл Лайл и у нашего Сарояна, заставив того сложить оружие также во втором раунде. Правда, Сарояну вскоре удалось отыграться. Следующим его противником оказался некий Лиль, которого перед тем выпустили из тюрьмы, и на ринг он явился, можно сказать, прямо из-за решетки. Лиль, мягко говоря, не мог похвастать скромностью. На ринге он вытворял что хотел; прыгал, кривлялся, произносил монологи и даже пытался петь. В бою он себя вел тоже не лучшим образом: американский судья хотел дисквалифицировать его за грубую манеру боя и запрещенные удары, но Сароян опередил рефери и сам «успокоил» распоясавшегося противника своими мощными прямыми правой. Схватку остановили ввиду явного преимущества советского боксера.

В Лас-Вегасе нас встретил один из лучших профессионалов прошлого, знаменитый Джо Луис, который в течение двенадцати лет удерживал за собой титул абсолютного чемпиона мира.

Луис приехал в Лас-Вегас на похороны Сонни Листона, еще одной знаменитости профессионального бокса, экс-чемпиона мира в тяжелом весе, предшественника Касиуса Клея. Узнав о приезде советских боксеров, Луис решил задержаться и часто навещал нас в гостинице. Он присутствовал на всех поединках и высоко отзывался о мастерстве наших ребят, считая, что советская школа бокса одна из самых перспективных в мире.

Выглядел Луис неважно и, судя по всему, ничего хорошего от жизни уже не ждал; единственным источником его существования являлись те деньги, которые он получал за судейство матчей кетча — этой чисто американской разновидности борьбы, в которой, по существу, нет никаких правил и дозволяется все, вплоть до увечий любыми, пусть самыми зверскими способами. Лучшему профессионалу мира, чтобы заработать на жизнь, еще совсем недавно и самому приходилось принимать участие в этих грязных кровавых спектаклях. Впрочем, как отозвался сам Джо Луис, и это было еще не самым худшим из того, что ему доводилось делать с тех пор, как он оставил ринг.

Удалось познакомиться нам и с другими звездами профессионального бокса. В Нью-Йорке, например, мы получили приглашение на обед от не менее известного боксера-профессионала, восьмого из двадцати четырех чемпионов мира в тяжелом весе, Джека Демпси. Несмотря на то, что Демпси покинул ринг много лет назад, бокс в его жизни по-прежнему занимал главное место. Когда-то он купил на Бродвее небольшой ресторан, который вскоре стал своего рода Меккой для ветеранов и просто ценителей бокса. В баре Джека Демпси все было выдержано в едином духе. На стенах, украшенных портретами чемпионов и эпизодами из наиболее драматичных схваток на ринге, можно было, не сходя с места, проследить всю историю мирового профессионального бокса. Всюду, куда ни глянь, взгляд натыкался на что-нибудь, так или иначе связанное с жизнью героев кожаной перчатки. Даже спички — и те фирменные: на коробке фигура хозяина бара в боевой стойке.

Демпси, в отличие от Джо Луиса и многих других коллег, можно сказать, повезло. Ресторан, куда он нас пригласил, дал ему возможность обеспечить себя под старость. А такое выпадало очень и очень немногим. Большинство, покидая ринг, оставалось вроде Джо Луиса ни с чем. Прошлый же успех и былая слава, сколь шумными они ни были, гарантий от нищеты не давали.

Показывали нам и кинохронику наиболее ответственных матчей тяжеловесов всех времен. Особенно яркое впечатление произвели на меня два боя Джо Луиса с Максом Шмеллингом. В первом, как известно, победил Шмеллинг. Перед поединком немецкий боксер много раз просматривал кинопленки, стараясь отыскать в боевой манере своего грозного противника какое-нибудь уязвимое место. Наконец Шмеллинг нашел то, что искал: он обратил внимание, что Джо Луис после прямого удара левой опускал на мгновение руку и чуть-чуть приподнимал подбородок.

— Мой шанс — это встречный справа поверх левой черномазого, — заявил Шмеллинг своему тренеру.

И ему удалось его использовать. Этот единственный свой шанс. В конце четвертого раунда он воспользовался ошибкой Луиса и провел мощный крюк справа по челюсти. В двенадцатом раунде Шмеллингу удалось повторить свой удар, и на этот раз его противник уже не смог подняться на ноги.

Через два года в матч-реванше Джо Луис сделал необходимые выводы и уже в шестом раунде покончил со Шмеллингом. Трижды тот поднимался с пола после сокрушительных ударов Луиса, но продолжать бой немец, по существу, уже не мог; он мотался по рингу как пьяный, и судья в конце концов оказался вынужденным остановить схватку.

Великолепно работал на ринге и другой знаменитый американский тяжеловес, итальянец Рокки Марчиано. Смотреть кинохронику его боев было истинным наслаждением. Марчиано был единственным профессионалом, который не знал ни одного поражения и ушел после четырех лет, в течение которых удерживал титул сильнейшей перчатки мира, непобежденным; все 49 проведенных им боев он выиграл. Мощные удары с обеих рук сочетались у него с блестящей техникой и огромной физической выносливостью.

Вообще говоря, профессионалы, как правило, обладают в сравнении с боксерами-любителями повышенной способностью переносить тяжелые удары. Тот же Сонни Листон, например, умудрился устоять на ногах после того, как его противник — Марти Маршалл сломал ему правым свингом в нескольких местах челюсть. Объяснить подобную выносливость несложно. Жестокие правила профессионального бокса, позволяющие продолжать бой даже после того, как один или оба противника получили серьезные травмы, создают своего рода искусственный отбор, который удается пройти лишь тому, кто в состоянии выполнять роль современных гладиаторов. Нередко судьбу боксера решает не столько высокое искусство и разносторонняя техника, сколько уникальные физические данные, вроде тех, что позволяют держать удары, от которых свалилась бы и лошадь. Техника Листона, например, не шла ни в какие сравнения с боксерским искусством, скажем, Касиуса Клея. Клей, правда, выиграл у него, но победа эта вызвала у самих американцев столь прозрачное недоверие, что разбором темной истории оказалась вынужденной заняться специальная комиссия сената Соединенных Штатов. Листон, сославшись на травму плеча, отказался продолжать бой после шестого раунда. И хотя врачи тщательно обследовали его плечо, все, что они смогли сказать по этому поводу, звучало весьма подозрительно. «Возможно, Листон и не мог продолжать бой», — дали они уклончивое заключение, не желая вмешиваться в очередной скандал.

Но дело в конце концов вовсе не в том, мог или не мог продолжать Листон схватку, суть заключалась в другом: он с самого начала вел поединок на проигрыш. Так, видимо, кто-то решил заранее. А шансов у Клея, по мнению самих американских специалистов, было немного. Несмотря на все свое бесспорное искусство, ему вряд ли бы удалось избежать страшного по силе удара Листона. Когда поединок длится пятнадцать раундов, сделать это почти невозможно. А ведь первый же точный удар Листона, как правило, лишал боеспособности любого из его противников. Так что, если бы не история с якобы поврежденным плечом, то победа, как это нередко случалось на профессиональном ринге, осталась бы скорее всего не за техникой, а за феноменальной физической силой и выносливостью. Во всяком случае, Листон не раз одерживал верх именно таким способом; правила профессионального бокса тому, как уже говорилось, весьма способствуют.

Конечно, неверно было бы делать вывод, будто боксеры-профессионалы технически плохо подготовлены. Это, разумеется, совершенно не так. Многие среди них владеют искусством боя в самой высокой степени. Но когда слышишь безапелляционные заявления вроде того, что боксеры-любители никуда не годятся в сравнении с профессионалами, это нужно расценивать как другую крайность, которую, разумеется, также не стоит принимать всерьез. На мой взгляд, особой разницы между классом тех и других нет. Все дело в методах тренировки, в разнице целевых установок и самих правил. Подготовка боксеров-любителей гораздо гуманнее и нацелена на принципиально иной характер поединков. Лучшие из них при соответствующей переподготовке ни в чем не уступили бы на ринге профессионалам.

Конечно, я понимаю условность подобной ситуации. Но можно привести немало примеров, носящих уже не теоретический, а вполне практический характер.

Скажем, любитель Ласло Папп, перейдя в профессионалы, быстро добился бесспорных и весьма высоких успехов, став чемпионом Европы. Многие звезды профессионального бокса, такие, как Клей, Бенвенуто, Фрезер, Юханссон, Формэн — имен можно назвать множество, — начинали в качестве любителей и, переходя затем в класс профессионалов, мало чем отличались от тех своих соперников-любителей, встречи с которыми открыли им этот путь.

Мерились с ними силами и многие советские мастера бокса. С Клеем, например, дрался в Риме Геннадий Шатков; Вадим Емельянов встречался в Токио с Фрезером. Мне удалось выиграть в Гётеборге у Юханссона. Чепулис провел финальный поединок в Мехико с Формэном. Радоняк мужественно боролся за золотую медаль с Бенвенуто в Риме. А ведь все названные мной стали вскоре сильнейшими профессионалами мира.

Словом, дело не в том, кто лучше — профессионал или любитель, а лишь в том, кто к чему готовится и какие цели ставит перед собой. Не думаю, например, чтобы нынешний чемпион мира Формэн сумел бы легко выиграть в трехраундовом поединке по любительским правилам у лучших тяжеловесов-любителей. Так же как ни один из них, вероятно, не сумел бы одолеть того же Формэна в пятнадцатираундовом бою на профессиональном ринге. Разные условия дали бы разные результаты. И это естественно. Уровень мастерства в каждом отдельном случае определяется не принадлежностью к профессиональному или любительскому боксу, а природными способностями боксера и степенью его подготовки.

Вернувшись из Соединенных Штатов, я вновь целиком отдался прерванной на время поездки работе. Настала пора всерьез готовиться к предстоящему первенству Европы в Мадриде. Подготовка, разумеется, началась гораздо раньше, но поединки в Лас-Вегасе и Денвере помогли выявить просчеты, которые необходимо было как можно скорее устранить.

Основным претендентом на поездку в Мадрид являлся Юоцявичус; им и предстояло заняться в первую очередь. Несмотря на то, что все свои бои с американцами он выиграл, и выиграл довольно легко, работы впереди предстояло немало. Впрочем, его подгонять не приходилось: Юозас любил бокс самозабвенно и то, в чем его обделила природа — недостаток физической силы и сравнительно невысокая выносливость, — старался перекрыть за счет упорной шлифовки техники и тактического мастерства. Он с одинаковым рвением работал на всех снарядах, часами не отходя от груши или мешка.

Далеко не каждый мог похвастать подобной старательностью и столь серьезным отношением к делу. Некоторые, особенно тяжеловесы, не очень-то жаловали своим вниманием спортивные снаряды. Особую антипатию внушал почему-то мешок. Впрочем, работа с мешком отнимала много физической энергии и отличалась известной монотонностью. С грушей работать легче, но тоже довольно нудно. То ли дело — постучать на лапах! Тут охотники никогда не переводились.

Но лапы, на мой взгляд, в значительной мере самообман. Тренер невольно подыгрывает, помогает боксеру; лапы на его руках как бы живые, они активно участвуют в игре. Мешок — нет. Мешок мертв и инертен. Своими бесстрастными, подчиненными одним лишь физическим законам движениями он не скрадывает, не маскирует ошибок, а с завидным постоянством подчеркивает их.

Но боксеру, нравится ему или нет, без снарядов, разумеется, не обойтись. Без мешка не поставишь удара, без пневматической груши не добьешься точности и быстроты. Поэтому тех, кто пытался отлынивать, приходилось, что называется, приводить в чувство; без разумной строгости и даже жесткости, как я давно понял, в тренировочном зале многого не добьешься. Всякий из нас немножко лентяй, и мало кто способен ежедневно выкладываться до конца, если его не подстегивать со стороны. Юоцявичуса можно считать исключением. Во всяком случае, таких, как он, встречать мне доводилось нечасто.

Однако, помимо Юоцявичуса, у меня занимались еще два с лишним десятка человек. В основном уже достаточно зрелые боксеры: мастера спорта или кандидаты в мастера. Вообще я считал да и продолжаю думать до сих пор, что зрелый, сложившийся спортсмен должен в основном работать над собой самостоятельно. Мелочная опека пользы ему не принесет. Он сам знает, что ему надо, в чем его сила и слабости, а самостоятельное творчество в этих случаях — лучший помощник. Такое творчество не только стимулирует спортсмена, подогревая его интерес, но и, главное, помогает глубже вскрыть индивидуальность, ярче выразить собственную самобытность и врожденные особенности. Конечно, тренер не вправе пускать все на самотек, но его задачи строго ограничены; он не должен навязывать что-либо насильно, стараться уложить индивидуальность в какую-то заранее заданную схему, его роль сводится к тому, чтобы контролировать поиск спортсмена, отметая все лишнее и ненужное. В большом спорте сегодня добивается успеха лишь тот, кто идет не проторенными путями, а ищет свою собственную дорогу. И главная цель тренера — помочь спортсмену как можно полнее реализовать все заложенные в нем резервы.

Разумеется, я имею в виду ярко одаренных и вместе с тем способных к самостоятельному творчеству людей. Последнее дается не всем и, конечно, не сразу. Но если говорить о таких, как Чепулис, Зурза или Позняк, все сказанное относится к ним в полной мере.

С Юоцявичусом дело обстояло несколько иначе. Прежде всего ему недоставало опыта; если не считать поездки в Америку, международный ринг он знал лишь понаслышке. Во-вторых, он был попросту молод, и присущая его возрасту горячность и увлеченность не всегда позволяли до конца разобраться в самом себе. И наконец, в весе семьдесят пять килограммов во все времена царила жесткая конкуренция. Как удачно выразился когда-то Попенченко — это самый мужской вес, И верно. Если не считать азиатских стран, второй средний вес наиболее типичен для нормально сложенного мужчины. Но дело не исчерпывается одной статистикой, хотя, конечно, чем больше соперников, тем труднее борьба. Есть тут и еще другая особенность: второй средний вес как бы вобрал в себя силу обеих крайностей — мощь ударов, сравнимую с ударами тяжей, и подвижность, свойственную мухачам. Подобное сочетание, думается, говорит само за себя. И как ни странно на первый взгляд, именно оно и делает эту весовую категорию наиболее трудной. Преимущества как бы оборачиваются в свою противоположность: чем разнообразнее оружие, тем большее искусство требуется от бойца.

Юоцявичус обладал многими из тех качеств, которые необходимы для лидера, и он в то время, бесспорно, был лучшим в своей весовой категории. Но намного ли — это уже вопрос другой. Таких ярких и, главное, стабильных мастеров, как Геннадий Шатков или Валерий Попенченко, в весе семьдесят пять пока не было, но и жаловаться на отсутствие достойных соперников также не приходилось. Имена Лемешева, Рискиева, Климанова и Панкратова имели, пожалуй, не меньший вес, чем боксерское имя Юоцявичуса. Они шли не сзади, а рядом. И стоило чуть расслабиться, чуть снизить темп работы над собой, как тотчас же произошла бы перестановка сил. Разрыва не было: основные соперники шли, что называется, впритык. Сложившееся во втором среднем весе положение напоминало гонку без лидера. Во всяком случае, без явно выраженного лидера. И ни я, ни сам Юоцявичус нисколько не заблуждались на этот счет.

Но первенство в Казани, как уже говорилось, Юоцявичус все-таки выиграл. Упорная ежедневная работа помогла ему удержать завоеванные позиции, открыв путь в Мадрид.

Это было и радостно, и тревожно. Я понимал, что отдал своему ученику все, что мог, но одновременно видел, что этого может оказаться недостаточно. Юоцявичус сделал больше, чем смогли бы сделать на его месте многие: он практически полностью исчерпал себя, овладев всеми отпущенными ему природой резервами. Он достиг предела, или почти предела, и не его вина, думалось мне, если европейский ринг потребует большего. У всякого из нас есть потолок. И с этим — хочешь не хочешь — приходится мириться.

Юозас пришел ко мне за два года до Мадрида. Пришел уже опытным, сложившимся боксером. Прежний его тренер, видимо, считал, что исчерпал свои возможности до конца и не в силах что-либо еще дать ученику.

— Поработайте с ним, парень того стоит, — сказал он мне. — Прирожденный боксер. Впрочем, у них это семейное.

Семья Юоцявичусов и в самом деле была спортивной семьей. Вместе с Юозасом — он к тому времени был уже мастером спорта — пришли два его младших брата, Стасис и Юзеф. Оба тоже неплохие боксеры. Один — чемпион республики, второй — призер первенства профсоюзов. Лишь последний, четвертый брат изменил фамильной традиции, предпочтя кожаной перчатке настольный теннис.

Юозас с первых же дней покорил меня всепоглощающей, самоотверженной страстью к боксу. Его трудолюбию, внутренней собранности и самодисциплине оставалось только завидовать. Все свое свободное время — он учился на третьем курсе экономического факультета — Юозас отдавал тренировкам. Порой его приходилось чуть ли не гнать из зала; на снарядах он мог работать до самозабвения, часами не отходя от стрекочущей груши или гулко стонущего под ударами мешка. Из-за режима с ним тоже не приходилось тревожиться: кружку пива в летнюю жару выпить не уговоришь. Словом, с точки зрения тренера, святой, а не человек, хоть памятник ставь.

Единственное, чего ему, на мой взгляд, не хватало, это физической силы. Для своего роста он был немного легковат. Несколько лишних килограммов ему явно бы не помешали. К первенству страны 1970 года, которое проходило у нас в Каунасе, Юозас набрал свой вес, что называется, в упор, — ровно семьдесят пять; и все же по его комплекции этого было недостаточно.

Правда, все встречи он выиграл, но исключительно за счет блестящей техники и очень высокой культуры боя. Ввяжись он в рубку, и ему бы не устоять. Но Юозас и сам это хорошо понимал. Типично дистанционный боксер, он знал, что встречный бой не его стихия. И никто с ним ничего не смог сделать. Такие асы, как Крохмальный или чемпион Европы 1969 года Тарасенков, лишь зря теряли время, пытаясь навязать ему обмен ударами. Превосходство Юоцявичуса было бесспорным: раунд за раундом он уверенно переигрывал своих грозных соперников, ни на минуту не упуская из своих рук инициативу.

То же самое произошло через несколько месяцев и в США.

В Лас-Вегасе Юоцявичус встретился с негром Лардом, типичным темповиком и файтером, работающим, как и большинство американских боксеров-любителей, под профессионала. Хлесткие удары снизу в ближнем бою, могучие хуки с обеих рук на средней дистанции, высокий темп и не прекращающийся ни на секунду натиск помогли Ларду выиграть незадолго до этого у Тарасенкова.

Но с Юоцявичусом у него дело не пошло. Негр и тут все три раунда неукротимо лез напролом. Но Юозас был готов к этому.

— Только не заводись! — уговаривал я его перед боем. — И не жалей ног, тогда ему за тобой не угнаться.

— Бегать от него прикажешь? — улыбнулся в ответ Юозас, сделав вид, будто не понимает.

— Шутить будешь потом. А пока — побегай. Хоть от него, хоть за ним. Лучше за ним.

Бегать за Лардом, конечно, не пришлось. Он как завелся с первой минуты, так и не сбавлял темпа до самого гонга. А толку никакого. Лард рвется вперед, атакует, наслаивает серию за серией; весь мокрый, хоть выжимай. А у Юозаса майка совершенно сухая, будто только надел. Так и бой кончил — без единой капельки пота. Все пятеро судей единодушно отдали ему победу.

— Ну как? — спросил он в раздевалке.

— Молодец. Плясал, как на свадьбе.

— Так, пожалуй, и подошвы у боксерок протрешь, — не унимался Юозас.

— Зато на пластыре сэкономим, — в тон ему ответил я.

Я и в самом деле был очень доволен. И не только победой. Главное, Юозас не дал втянуть себя во встречный бой. Негр, несмотря на то, что буквально не давал себе передышки, доставал его крайне редко: два-три удара за весь бой, не больше. Сам Юозас бил точно, а противнику не давал. Оттого и майка сухой осталась.

Зато во втором бою в Денвере мне стало уже не до шуток.

Юозас не выдержал психологического напряжения. Видимо, сказалась непривычность обстановки: он впервые выступал не у себя дома, а на международном ринге. Бой Юозас опять выиграл. Причем выиграл так, что убедительнее не бывает. Но на первой же минуте сорвался и ввязался в рубку.

Джим Фаррель, полицейский из Нью-Йорка, сумел провести сильный хук в голову. И тут зрители подняли шум. В Лас-Вегасе американцы проиграли, и болельщики теперь жаждали реванша. Пока Юоцявичус, верный своей излюбленной тактике, расстреливал противника с дистанции, на трибунах угрюмо молчали. Но когда Фаррелю удалось нанести свой хук, швырнувший Юозаса на канаты, болельщики воспрянули духом и устроили такой тарарам, что в ушах ломило.

Обычно во время боя боксеры трибун не слышат; не до того. Но на международных соревнованиях, особенно если прежде не участвовал в таких турнирах, чувствуешь себя иначе, воспринимая непривычную атмосферу более обостренно. И Юозас, видимо, решил доказать, что не боится силовой борьбы, что, если нужно, он готов вести встречный бой.

Только нужно-то это было не ему, а противнику и трибунам. На настоящий бокс у Фарреля не хватало пороху: Юоцявичус делал с ним что хотел. Единственный шанс американца заключался в том, чтобы попробовать поймать противника на удар. То, что один из его хуков прошел, еще не решало дела. Фаррель все время стремился навязать обмен, но, пока Юозас этого не хотел, американец не в силах был изменить ход поединка, и бой складывался для него безнадежно. А когда вдруг Юоцявичус сам пошел ему в этом навстречу, шансы их фактически выровнялись. Во встречном бою дело решает не столько техника, сколько грубая сила, способность держать удары и физическая выносливость. А то и просто случай.

Так и вышло. Юозас нарвался на такой свинг, что у меня ноги подкосились. У него, правда, хватило сил продолжать бой, но я по себе знал, как туго ему приходилось. В глазах — клочья тумана, уши будто ватой заложило и ноги как не свои… Главное, ноги… Странно, что судья не открыл счета. Нокдаун хоть дает несколько секунд передышки. После такой оплеухи лучше всего клинчевать… Но Юозас, видимо, решил до конца выдержать характер. Тряхнув головой, он вновь ринулся в атаку.

— Может, подставишься еще раз? Публике понравилось, — не удержался от язвительной реплики я. Хотя, разумеется, знал, что ни Юозас, да и никто другой в таком гвалте меня не услышат.

Фаррель, судя по всему, тоже считал, что минута его торжества настала. Правая его действовала теперь как кувалда. Я видел, что после удара он чуть-чуть опускает ее вниз, оставляя на какую-то долю секунды челюсть незащищенной. Но вопрос, замечает ли это и Юозас? Ему сейчас, наверное, не до того. Слишком много пропускает ударов, слишком много…

Фаррель вновь ударил, и опять открылся… Неужели Юозас не замечает, неужели не видит!.. Стоп! Сейчас что-то будет… Юозас теперь сам лезет под удар, но, кажется, на этот раз сознательно, кажется, он провоцирует… Фаррель бьет. Бьет очень сильно…

Да, это провокация. Юозас в последнее мгновение делает шаг назад, и тут же шаг вперед, с ударом. Прямой левой, сухой и очень точный, бросает Фарреля на пол. Нокаут.

Зрители встали. Лавина аплодисментов обрушилась с трибун. Американцы ради хорошего бокса умеют отказаться от национальных чувств. А Юоцявичус им, бесспорно, понравился.

Что ж, победителей, говорят, не судят. И все же Юозас пропустил неоправданно много ударов. Бой он мог выиграть гораздо более легкой ценой. Нельзя, глупо было ввязываться в рубку.

Юозас, разумеется, и сам понимал, что свалял дурака. Но я все же решил не упускать случай и после боя крупно поговорил с ним. Иной раз это необходимо. Даже с мастерами такого класса, как Юоцявичус. Даже если боксер сам все понимает. То, что всплыло наружу и осуждено вслух, крепче запоминается.

И надо сказать, что Юозас этого не забыл. Конечно, всякий из нас, как говорится, живой человек, и сдержаться порой очень трудно. Но в боксе идти на поводу у эмоций никак нельзя. Противник нередко рассчитывает именно на них. Особенно если ему не остается ничего другого. А Юоцявичус был как раз из тех, кто привык ставить своих соперников именно в такое положение. На то, чтобы выиграть у него по очкам, рассчитывать особенно не приходилось.

В Казани, где вскоре после матча со сборной США проводилось первенство страны, нервы Юозаса вновь подверглись жестокой проверке на прочность. В отличие от зарубежных наши боксеры прекрасно знали как сильные, так и слабые его стороны; знали и, естественно, заранее к ним готовились. Через Казань лежала дорога в Мадрид.

Если встречи в Лас-Вегасе и Денвере явились лишь пробной прикидкой, кому предстоит защищать честь советского бокса на первенстве Европы, то в Казани этот вопрос решался окончательно. Нас с Юоцявичусом устраивала лишь золотая медаль. Но завоевать ее было нелегко. Победы на всесоюзном ринге всегда доставались тяжелее. Гораздо тяжелее, чем в большинстве международных турниров. Как ни странно, но факт остается фактом.

Сюрпризы начались уже в четвертьфинальных схватках. Неожиданно для всех проиграли чемпион страны в полутяжелом весе Каратаев и чемпион прошлого первенства Европы Тарасенков. Оба проиграли молодым, не очень еще известным тогда боксерам; причина была все та же — рубка. Дан Позняк, судивший бой полутяжеловесов, пять раз останавливал схватку; пять нокдаунов за полтора раунда!

— Я же тебя просил: не дерись! — едва сдерживая досаду, говорил после гонга угрюмо отмалчивавшемуся Каратаеву его тренер Джероян. — Мог бы запросто выиграть.

Джероян, конечно, был прав. Каратаев как боксер обладал значительно большим опытом и зрелостью, чем его двадцатилетний соперник, недавний юниор Анфимов. Но встречный бой с его лобовым прямолинейным натиском уравнивает мастерство, выдвигая не столько опыт, сколько случайное стечение обстоятельств. Нельзя сказать, что Анфимов был лучше. Он пропустил не меньше сильных ударов; ему просто повезло: после одинакового количества нокдаунов — 2:2 — кто-то должен был первым пересечь запретный рубеж. Этим неудачником и стал Каратаев. При трех нокдаунах рефери обязан прекратить бой.

Тарасенков оказался на полу при схожей ситуации. Весь первый раунд он лез на рожон, пренебрегая защитой и осыпая соперника градом ударов. Рискиев, его противник, отвечал тем же. И в конце раунда Тарасенков нарвался на мощный кросс, который и послал его на брезент.

Но если Каратаев и Тарасенков могли привести хоть какое-то оправдание: оба, будучи темповиками и обладая большой физической выносливостью, работали в общем-то близко к своей манере, то у Юоцявичуса, ввяжись он в рубку, не осталось бы даже и такого утешения.

— Не волнуйся, — сказал он мне перед боем.

А через минуту Дан Позняк уже махал перед его носом ладонью: нокдаун.

Правда, виной на сей раз была не забывчивость Юозаса, а одна из тех ошибок, которых время от времени не в состоянии избежать ни один, пусть даже первоклассный боксер. Бой есть бой, и от перчатки противника никто не застрахован.

— Чудно он меня как-то зацепил. Бил я, а попало мне, — сказал Юозас в перерыве.

— Случайность?.. А вообще не зевай, в одной восьмой и четвертьфиналах всегда много «темных лошадок».

Поляновского, боксера из общества «Труд», я на ринге до этого не видел. В общем-то, ничего особенного, но с этим правым прямым у него неплохо получилось. Учуял как-то, что финт, и вместо того чтобы закрыться, врезал со свободной руки сам. Хотя, конечно, рискованно: Юозас и ногу переменил — попробуй угадай, ложный это выпад или настоящий удар. Но дальше игра опять пошла в одни ворота. Юозас выиграл бой чисто, с большим преимуществом.

В финале он встретился с Панкратовым из «Трудовых резервов», который перед тем выиграл у Рискиева. Панкратов буквально из кожи лез, чтобы переломить бой и вынудить противника пойти на обмен ударами, но Юоцявичус все время был начеку. Его правая действовала безотказно, а работа ног была выше всяких похвал. Когда Панкратов кидался в очередную атаку, он либо натыкался на перчатку, либо перед ним оказывалась пустота. Кулаки его рассекали воздух, не доставая цели, а когда он переставал, перчатка Юозаса неумолимо настигала его, и боковые судьи записывали все новые и новые очки. И так весь бой, раунд за раундом.

Знаменитый в прошлом боксер Валерий Попенченко, который тоже работал в весе семьдесят пять килограммов и потому с особым пристрастием следил за всем, что происходило в этой весовой категории, оценивая финальный бой, отозвался коротко, но исчерпывающе. «Лично я ценю в боксе в первую очередь умение контратаковать, — писал он в газете «Советский спорт». — И это качество приятно отличает и выделяет среди остальных Юоцявичуса. На мой взгляд, он сегодня наш лучший тактик. Он умеет превосходно использовать собственные достоинства и навязывать партнеру удобные для себя темп и дистанцию. Панкратов тоже хороший боксер, он сделал все, что мог, чтобы перевести бой на ближнюю дистанцию. Но в отличие от Юоцявичуса он начинал свои комбинации с попытки ударить, а надо, чтобы удар был завершением, венцом комбинации».

Трудно к этому что-либо добавить. Разве лишь одно: ближний бой, которого столь искусно научился избегать Юоцявичус, сам по себе не является чем-то нежелательным в боксе; он такая же составная его часть, как бой на средней и дальней дистанциях. Сам Попенченко, кстати, блестяще владел искусством ближнего боя. Просто Юоцявичус, как уже говорилось, не был для него создан. И изменить тут никто ничего не в состоянии. Каждому свое.

Главное, уметь трезво оценивать свои силы и свои слабости. То, чего не дано добиться одним путем, можно завоевать иначе. Не надо только изменять себе, стараться насиловать природу. Победа одна, но путей к ней множество. И Юоцявичус лишний раз доказал это в Казани. Вторая золотая медаль чемпиона открыла ему дорогу в Мадрид. Он в те дни, бесспорно, был лучшим боксером страны в своем весе.

Настал час доказать, что он может стать лучшим в Европе…

Мадрид. 21 июня 1971 года. Поздний вечер.

Звучит гонг, и стрелки на световых часах Мадридского Дворца спорта начинают отсчитывать секунды последнего, третьего раунда финального боя XIX первенства Европы. Пусть победит сильнейший…

Нэстак, как распрямившаяся пружина, стремительно бросается в атаку. Юоцявичус точными, выверенными до миллиметра движениями уходит от ударов и тотчас отвечает прямыми в голову: раз-два! Так называется в боксе короткая двухударная серия. Она проста и доступна любому боксеру, но все зависит от исполнения… А оно великолепно. Оба удара прошли, и прошли так чисто, что чище, пожалуй, уже нельзя. Теперь атакует Юозас; схватка завязывается в центре ринга, идет борьба за инициативу…

Восемь золотых медалей уже разыграно. У нас пока одна — в первом среднем весе. Все ли я сделал для того, чтобы мой ученик добыл еще одну золотую медаль? Я знаю, что не раз уже задавал себе этот вопрос, я знаю и ответ на него, но все-таки вновь и вновь спрашиваю себя о том же самом. Спрашиваю и сверяю ответ с тем, что происходит на ринге.

Юоцявичус выглядит свежим, он сумел оправиться после нокдауна. Зрители сейчас явно на его стороне и не скупятся на выражение своих симпатий: каждый его точный удар, каждая точная защита вызывает лавину аплодисментов. Румын по-прежнему агрессивен и не щадит ни энергии, ни сил. Его короткие мощные руки, казалось, не знают усталости, но я знаю, что так будет не всегда. Я знаю, что он скоро выдохнется. Я вижу это по движениям его ног: они устают быстрее… Но пока еще рано, пока еще у Нэстака достаточно сил.

Вот он взрывается в очередной атаке. Работает боковыми, но слишком размашисто, слишком откровенен замах… Это тоже признак усталости, один из первых намеков на нее. Нэстак пытается пройти в ближний бой; его хуки резки и опасны, но пока они идут в плечи и перчатки… А вот этим боковым левой он мог бы закончить бой! Мог бы… Но Юозас его ждал, этот сокрушительный боковой; молниеносный уклон в сторону и тут же встречный прямой слева.

Румын грохнулся на брезент.

А трибуны поднимаются на ноги; там поняли: исход поединка теперь предрешен. Юоцявичус не захотел ждать, когда противник выдохнется; он резонно решил, что настала пора ему в этом помочь. Если Нэстак и встанет, прыти в нем все равно поубавится…

Нэстак встал.

Это было непросто. Но на европейском ринге слабаки в финал не выходят. Румын встал почти сразу же, но боя вести не мог, и рефери считал ему до восьми.

Странно, но тем не менее факт: Юозас к концу боя выглядит обычно лучше, чем вначале. Будто и в самом деле его надо подстегнуть хорошей, как говорят боксеры, плюхой. Если так, то он ее получил. Еще во втором раунде. А сейчас, в третьем, сумел отквитать, и отквитать, прямо надо сказать, неплохо.

Теперь игра начинает идти в одни ворота. При том темпе, в котором сейчас ведет бой Юозас, заметна даже незначительная потеря в быстроте. А Нэстак стал явно медлительнее. У него, пожалуй, остался единственный шанс — поймать на удар. Но вряд ли ему это удастся… Вряд ли!..

Когда рефери поднимает вверх руку нового чемпиона Европы, зал взрывается долго незатихающей овацией. Юозас поднимает вторую перчатку, отвечает на приветствие и идет в свой угол.

— С победой! — говорю я ему. — С твоей самой большой победой!

— Нет! — говорит он мне. — Нет. Это твоя и моя победа. Это наша победа.

Я киваю в ответ головой. Он прав: победа никогда не принадлежит одному; победу делают вместе.