Уколы и секс

После чемпионата мира-86 у нас развернулись горячие дебаты. Завязались они вокруг проблемы чрезмерной медицинской опеки команды в Мексике.

В узком кругу я пожаловался на пренебрежение к нам, предоставленность самим себе после недель весьма интенсивной врачебной опеки со стороны профессора Лизена и его медицинской команды.

Возможно, что такая опека необходима, если вспомнить об условиях игр в Мексике, разреженном горном воздухе, жаре. Да и гигиенические условия были скорее экзотичными. И все же вся процедура казалась мне чересчур назойливой, не гибкой и не дающей возможности выбора.

Во-первых, мы должны были выпивать ежедневно по три литра минерального напитка, обогащенного микроэлементами. Этому было дано довольно правдоподобное объяснение: под воздействием экстремальных физических нагрузок организм несет ощутимые потери электролитов и солей. Кажется, вполне логичным компенсировать или замещать эти потери. Нужно восстановить потерянное, чтобы предотвратить истощение и сохранить в организме воду. Словом, все футболисты послушно, хотя зачастую и против воли, наливались этой минералкой. На третий день нас всех прохватил понос. Мне кажется, напиток был слишком концентрированным и подавался чересчур холодным.

Ежедневно в полдень мы запивали нашим электролитным пойлом целую кучу таблеток: магнезия, железо, витамин В в больших дозах, витамин Е, пара гормончиков для лучшего привыкания к высоте… Рядом со столом, за которым я сидел вместе с Клаусом Аллофсом, Пьером Литтбарски и Вольфгангом Рольфом, стояла пальма в деревянном, наполненном землею ящике. Года этак через два, по моим расчетам, на ней должны вырасти болты. Мы закапывали в ящик все таблетки железа. Такое количество химии, на мой взгляд, было чрезмерным, хотя нам разъясняли, что для красных кровяных телец, начиная с определенной бедной кислородом высоты, требуется очень много железа.

Причиной поноса стали огромные дозы магнезии. Это подтвердил один мой знакомый врач из Кельна. Так же как и я, он оценил чрезмерный таблеточный режим скептически: «Я никогда бы не проглотил больше десяти разных таблеток в день, – сказал он. – К тому же неизвестно, как в конечном счете будут реагировать они друг на друга: могут усиливать действие друг друга, а могут оказаться несовместимыми».

Цель магнезийной терапии – снять напряжение с мышц и тем самым уберечь нас от судорог. С медицинской точки зрения метод давно устарел.

Кроме таблеток на нас обрушился и град уколов. Профессор Лизен собственноручно сделал около 3 тысяч из них.

Кололи нас чем только возможно: растительным экстрактом для укрепления защитной системы организма, витаминами С и B12 в больших дозах, экстрактом пчелиного меда – чтобы поддержать сердце и кровообращение, экстрактом телячьей крови – для адаптации к высокогорью. Плюс к этому еще и таблетки витамина Е. По-моему, для нас это было чересчур. Кроме, может быть, вымотанных «итальянцев» Бригеля и Румменигге, которые привыкли в Италии к меньшим по продолжительности и интенсивности тренировкам, чем мы в бундеслиге.

Мое недоверие к таблеткам сильно огорчало профессора Лизена. Берти Фогтс тоже был обижен, когда однажды после тренировки в ответ на его предложение проделать «ускорение» я постучал по лбу. Пришлось как-то обосновать свой отказ. «Это разрушает липиды, лактаты, молочную кислоту», – так складно формулируют в подобном случае спортивные врачи. Но Берти был неумолим: «Ускорения!».

И я ускорялся до воспаления ахиллова сухожилия. Оно мучило меня шесть недель…

При каждом анализе мои показатели лактатов оказывались все хуже, чем у «спринтеров» на футбольном поле. Ничего удивительного: в конце концов я вратарь, а не марафонец. Тем не менее мне было настоятельно рекомендовано совершать ежедневную получасовую пробежку по лесу.

Внимание медиков не могло, естественно, не распространиться и на наш стол. Диета включала в себя много мяса, картофель, мучные блюда, воду и фруктовые соки. Твердой рукой Пьер Литтбарски был разлучен со своим любимым напитком – кока-колой. Я – абсолютный гурман дома, поклонник жаркого, гамбургеров, свиных ножек, основательных домашних обедов – должен был довольствоваться выверенными дозами глюкозидов, липидов, витаминов и гидрокарбонатов.

С урчащим животом я отказался повиноваться. Мятеж был поднят мной еще в 1985-м во время нашей ознакомительной поездки в Мексику. Целую неделю я сознательно питался только салатами и яичницей. Из прочего употреблял лишь минеральную воду и немного пива вечером.

Всех остальных игроков во время поездки мучил понос. Здоровым оставался один я!

Во время чемпионата мира 1986 года шесть недель я не прикасался к мясу. Был уже научен опытом.

Однако профессор не уставал повторять: «Тони, это же невозможно. Гидрокарбонат… Какое легкомыслие!»

Я не сдавался. Тогда к профессору присоединились другие озабоченные голоса: «Харальд, это же чистое безумие. Ты не можешь целыми неделями…»

«Почему же не могу? Я прекрасно себя чувствую. И хватит об этом».

Специалисты в области питания, безусловно, весьма симпатичные люди, их добрые советы заслуживают всяческого внимания. Но им следует быть чуть терпимее. Допускать исключения из своих правил. Ведь абсолютной истины не существует и в том, что касается спортивной диеты тоже.

Бывший теннисный чемпион Маккинрой попытался в 1986 году вернуться на корт. Чтобы скорее набрать наилучшую спортивную форму, он питался исключительно «рационально» (молоко и т. д.) и не спускал глаз с таблицы калорийности. Он налился здоровьем. Поистине прекрасно выглядел. Вот только успеха не имел. А в пору своего спортивного расцвета Маккинрой чихать хотел на все предписания диетологов. И побеждал, несмотря на свою нездоровую диету, состоящую из мороженого и гамбургеров.

От проклятого снотворного я отказался еще более энергично. Предписание Лизена: «Снотворное необходимо, потому что выспавшийся игрок чувствует себя лучше». Для меня такое обоснование было недостаточным. От бессонницы я предписываю себе от одного до трех бокалов пива. После этого я сплю, как сытый медведь.

Так почему же не «Кельнское» вместо пилюль снотворного?

После некоторого первоначального сопротивления с моей особой терапией примирились. Однажды в тренировочном лагере Кайзерау я попросил у нашего опекуна Хорста Шмидта немного пива. Он побледнел, украдкой оглянулся вокруг себя и что-то зашептал на ухо Берти Фогтсу. Во второй порции мне было категорически отказано. Я разъярился. И только после храбро отвоеванной порции пива заснул сном праведника.

Вокруг пищи, сна, сексуальных потребностей спортсменов либо создается слишком много проблем, либо эти проблемы вообще игнорируются. Казарменное в психологическом и сексуальном смысле положение накануне и во время турнира угнетает меня, пожалуй, в меньшей степени, чем моих коллег. Сама возможность, шанс завоевать мировое первенство целиком овладевают мною на 4 – 6 недель. Моя семья отступает при этом на задний план: ее близость доставила бы мне гораздо больше забот, чем радостей.

Я объясняю это так: Мексику отделяют от ФРГ примерно 12 тысяч километров. Предположим, я, подобно Румменигге, отправляюсь в эту поездку с женою и детьми. Поселяю их в отеле поблизости от нашего тренировочного лагеря. И вдруг кто-то из детей заболевает. Это может случиться и дома. Но тогда удаленность приглушит эмоции. И все происходящее в меньшей степени будет давить на меня. Ведь все равно я не смог бы летать за 12 тысяч километров. Но если мой ребенок лежит с гриппом и сорокаградусной температурой поблизости, в гостиничной постели, то мне, конечно, не до футбола.

Я понимаю коллег, которые, подобно Карл-Хайнцу Фёрстеру, ни при каких условиях не хотят отказываться от семейной жизни. «Моя жена должна быть со мной», – требует он.

Почему же нет? По мне, так его благоверная может жить рядом с ним. Если он в итоге будет лучше играть, это в наших же интересах.

Прагматизм вместо твердолобого упрямства. Я против стрижки под одну гребенку и фельдфебельских манер. Я вовсе не аскет, но во время таких важных турниров, как чемпионат мира, могу вовсе обойтись без моей жены.

На это время я забываю о любви и думаю лишь о моей цели: стать чемпионом, лучшим вратарем мира. Времени на удовольствия и страсти не остается.

Сознательно или нет, но все чувства переключаются на победу. «Сублимируются», как называет это мой друг врач доктор Калленберг. «Инстинкты, эмоции, физическое состояние, подчиненные правильно выбранной спортивной цели, пробуждают больший потенциал, чем секс».

Я разделяю эту точку зрения. И поэтому я – за воздержание. За сосредоточенность на поставленную задачу.

Эпилог к теме чрезмерной медицинской опеки. В конце сентября 1986 года мы оказались в Копенгагене; сборная проводила товарищескую встречу с датчанами.

Профессор Лизен прознал из газет о моем ворчании по поводу его врачебных методов и средств. Это его задело.

– Господин Шумахер, мне нужно с вами поговорить, – он был явно не в духе.

– Ясно, профессор, когда вам угодно. Что касается меня, то хоть сейчас на этом самом месте.

– Было бы лучше, если бы о ваших претензиях к моей работе я узнавал бы от вас, а не из прессы.

– Это вышло непреднамеренно. Я говорил в узком кругу, среди друзей, и вовсе не собирался посвящать в эти проблемы общественность.

– Тем не менее я нахожу это достойным сожаления, потому что возникло впечатление, что вы меня…

– У меня не было намерения нападать на вас, ставить под сомнение вашу компетентность или подрывать вашу репутацию. Намеревайся я это сделать, обратился бы к научным авторитетам. И все-таки, по-моему, вовсе не случайно, что все футболисты, выступавшие в команде на чемпионате мира, играют сегодня слабо, выглядят в бундеслиге далеко не лучшим образом. Они смертельно устали. Мое критическое замечание я считаю вполне справедливым: после интенсивной опеки медиков мы остались без всякого внимания с их стороны. Нас накачали в Мексике, а после предоставили самим себе.

– Это потому, что вы не обращались за помощью или советом, – попытался возразить профессор Лизен.

Абсурдный ответ. Могу ли я быть собственным врачом? Могу ли поставить обоснованный диагноз своей депрессии и усталости?

Можно превозмочь боль, преодолеть сомнение. Но с усталостью ничего не поделаешь. У человеческого организма, этой почти совершенной машины, существуют границы возможностей, машина изнашивается. Она не отвечает больше растущим требованиям спортивного соперничества. Наступает естественное истощение.

А нагрузки все растут. Медицинская помощь, активная терапия почти не помогают. И тогда появляется искушение прибегнуть к стимуляторам.

Одна из главных опасностей для спортсменов мирового класса заключается в том, что, часто оказываясь в таких стрессовых ситуациях, они попадают в зависимость от препаратов.

Мы наслышаны о подобных случаях в велоспорте. На протяжении десятилетий там в ходу слово «допинг», а числу допинговых скандалов, в которых замешаны велосипедисты, давно уже потерян счет. Амфетамины, анаболики… снадобья, известные сегодня каждому. С допингом пытаются бороться, вводя систематический контроль.

Допинг и футбол? Мыслимо ли это вообще? В отличие от велосипедистов футболисты после каждого матча не представляют пробирки с мочой на анализ, за исключением чемпионатов Европы и мира. Выходит, то, что не фиксируется, вообще не может существовать? Это верно лишь относительно. И в футбольном мире также существует допинг – разумеется, это абсолютный секрет, страшная тайна, табу.

Признаюсь чистосердечно: однажды на тренировке я испытал на себе действие медикамента с допинговым эффектом. Эта штука называется каптагон.

Популярны также различные составы от кашля, содержащие эфедрин. Как я выяснил, это вещество стимулирует агрессивность, повышает выносливость.

Последствия скверны: граница возможностей организма преодолена, насильственно нарушена. Продолжительное время вы расходуете свой биологический капитал без хорошо знакомого предупредительного сигнала организма: «Больше не могу!»

Затем – стремительная усталость, не проходящая несколько дней.

Несмотря на изнеможение, к вам не приходит несущий покой и отдых сон. Полное безразличие к интимной жизни.

Из этого приключения я понял для себя следующее: повторное обращение к допингу не только опасно для жизни, но и просто унизительно. Словом, нужно держаться подальше от таких экспериментов.

Ночь, но я без сна. Широко раскрытые глаза уставлены в потолок. Меня бросает то в жар, то в холод. Болит каждый мускул на теле.

Я сотворил эту глупость скорее из любопытства вскоре после чемпионата Европы 1984 года. Принял стимулятор, чтобы испытать машину марки «организм» на запредельные нагрузки. Я хотел заставить организм превысить определенную для него 100-процентную мощность и работать с удвоенной силой. Хотелось знать, насколько я был способен превозмочь самого себя. Кроме того, я был травмирован, беспокоился за свою форму и боялся за мышцы, сухожилия и кости.

Я страдал из-за сверхнагрузок и жил на грани депрессии, причиной которой были очень высокие требования ко мне. Тогда и решился поставить на карту свое здоровье, поступив со своей «машиной» как взбесившийся гонщик, выжимающий все из мотора своего спортивного автомобиля: на приборной доске горят все красные лампы, стрелка тахометра показывает 9 – 10 тысяч оборотов в минуту. И тем не менее – полный газ! Я сознательно рисковал погибнуть.

Сумасшествие. Безответственность. Глупость.

Врачи предостерегали меня, описывая побочные эффекты стимуляторов, но я хотел приобрести собственный опыт, не удовлетворяясь одной только глюкозой в качестве источника энергии.

Впоследствии я никого не винил. В конце концов я сам для себя был подопытным кроликом. Впрочем, «кролик» – не слишком подходящее сравнение. Я чувствовал себя скорее паровозом с предельным давлением пара в котле.

Так было и на тренировках, и на разминке накануне кубковых встреч и игр бундеслиги.

Был ли мой случай единственным в своем роде?

Осень 1984 года в Кельне. Правление клуба в очередной раз заводит разговор о «ключевой игре». Вновь речь идет якобы о жизни и смерти клуба. И тогда некоторые из игроков «Кельна» испытывают эту штуку – торопливо и обреченно мы глотаем средство от кашля, содержащее огромные дозы эфедрина. Подкрепленные этим напитком, футболисты, как черти, носятся по полю. Матч мы выиграли. Но какой ценой. После долгого и мучительного периода упадка сил решаем: никогда больше! Никто из нас никогда не склонит другого к этому безумству.

Но мои кельнские коллеги и я вовсе не единственные, кто не устоял перед искушением попробовать на себе допинг. В бундеслиге с допингом связаны давние традиции.

Раньше, совсем молодым игроком, я при случае исполнял обязанности «шофера» при многих звездах клуба. На своем маленьком желтом «Р-5» я частенько отвозил с полдюжины наших ведущих игроков к одному кельнскому врачу. Накануне важных игр они получали у него пилюли и уколы. Мне казалось странным, что абсолютно здоровые люди так накачивают себя медикаментами.

Некоторые из них вообще не могли представить свою дальнейшую карьеру без этих пилюль, поддерживающих форму. Пилюли и результаты – для них это были две части уравнения, которое прочно вошло в их жизнь.

Существенная деталь: этот врач обслуживал известных спортсменов, когда с допингом было связано много сенсаций. Допускаю, что к этим препаратам относились анаболики, амфетамины и различные другие стимуляторы. Тогда все было так же, как это обстоит и сегодня.

И в национальной сборной были игроки, которые в обращении с «подкрепляющей медициной» стали просто чемпионами мира. Среди них был один из мюнхенских футболистов, которого мы прозвали «ходячей аптекой». Он понимал толк в медицине и испытывал действие специальных препаратов на самом себе. Если разобраться, то можно установить четкую зависимость между употреблением допинга и количеством травм у футболистов. Разрыв мышечных волокон у игрока зачастую свидетельствует о том, что футболист играет под воздействием допинга. При этом теряется ощущение предела собственных возможностей. Поэтому не удивительно, что мышцы и суставы не выдерживают. Предохранительная система организма отключена, и мускулы «бастуют».

Допинг – точно такой же яд, как и наркотики. Руки прочь от этой проклятой дьявольщины. Знаю, что особенно опасна она для людей неустойчивых. Нужно разъяснять ее пагубность и предотвращать применение. Подумайте: если из «фольксвагена»-жука выжать 500 лошадиных сил, то проедешь на нем в лучшем случае пару кругов.