Когда риск – благородное дело

Александр Петрович Лаврентьев, интервью с которым мы предлагаем вниманию читателей, возглавлял Казанский вертолетный завод с 1984 по 2006 год. Под его руководством КВЗ превратился в одно из лидирующих предприятий авиационной промышленности, успешно конкурирующее с ведущими мировыми фирмами – производителями вертолетов. В свое время А.П. Лаврентьев был включен в список 100 самых эффективных руководителей промышленности России. Под его началом на заводе разработали, а потом и построили многоцелевой легкий вертолет «Ансат».

– Александр Петрович, насколько дата первого полета вертолета – 17 августа 1999 года – значима для Вас?

– Конечно, в масштабах страны этот юбилей, наверное, не очень заметное явление, но для нашего завода – очень важное и значимое событие. Летательный аппарат

– продукт уникальный, и рождается он даже в недрах специализированных КБ далеко не каждый день. А тут вертолет появился на серийном заводе, не имевшем до этого опыта собственных разработок (и по определению не смеющего его иметь). На нашем «Ансате» огромное количество новинок, которых до этого не было, да и в настоящее время нет в российской вертолетной технике такого класса.

Как сегодня оценить то, что сделал коллектив KB3, решившись на создание и производство нового вертолета? В наше время другие ценности и другие герои, достаточно посмотреть телевизор или почитать газеты: к сожалению, ничего о созидании и созидателях, один криминал. Создается впечатление, что мы живем в обществе, где говорить о своих коллегах плохо, заранее сомневаться в полезности нового продукта

– нормально и не стыдно. Говорить же о технических новинках, о людях производства чуть ли не плохой тон. Я думаю, что разговор об «Ансате» – это в какой-то мере и разговор о будущем нашей авиации, отечественного вертолетостроения. Ведь «Ансат» – не только вертолет, созданный на серийном заводе и поднятый в небо (заметим, что это единственная машина, которую начали разрабатывать в постсоветское время и довели до серийного производства). «Ансат» – это пример технической дерзости, организационной отваги, профессионализма рядовых работников, что и позволило в короткий срок решить задачу, которая казалась безумной и неподъемной для многих корифеев отечественного вертолетостроения. Заметим, что работы по вертолету заняли именно столько времени, сколько традиционно уходит у любого мирового разработчика на то, чтобы от эскизного проекта дойти до стадии серийного производства, – примерно 7-9 лет.

Люди, связанные с авиацией, прекрасно понимают, что значит создать вертолет. Это тяжелое и рискованное дело. И далеко не все специалисты поддерживали инициативу завода. Скажем честно, в успех не верили. А когда появились первые результаты, когда вертолет начал летать и летать успешно, когда в испытаниях начали подтверждаться заложенные параметры, стали рьяно искать изъяны в конструкции и исполнении. Странно было и то, что машина появилась не в столичном КБ, а на периферийном, пусть и крупном, серийном заводе. Все это было впервые, а первым всегда непросто.

Приходилось ломать и стереотипы, которые сложились у представителей властных структур: они тоже привыкли к тому, что все, что в стране происходит, должно инициироваться из Москвы. А вертолет был создан. Трансмиссия, несущий винт с композитными лопастями и бесшарнирной втулкой, электродистанционная система управления, сначала аналоговая, затем цифровая. В России такой техники не было. Но время не ждет. И страна не может ждать, иначе можно оказаться в хвосте авиационного прогресса.

В работе все было. И вынужденные посадки во время испытательных полетов. И дверь оторвалась во время показательного полета, когда приехала делегация во главе с Сергеем Ивановым (тогда Министром обороны), спланировав рядом с местом, где стояли зрители. И что от этого? Эту злополучную дверь нам до сих пор вспоминают. Недавно в Казань приезжал Министр промышленности и торговли РФ Виктор Христенко и тоже спрашивал: «Что это у вас двери-то от вертолетов отваливаются?». Конечно, плохо, что отваливаются. Но эпизод этот помнят, а то, что правительство ни копейки в проект не вложило, никто не вспоминает. Может, если бы была финансовая помощь со стороны государства, то и двери бы крепче держались? Деньги, между прочим, мы собственные вкладывали. Конечно, по большому счету никого эти подробности сегодня не интересуют. Важно, что вертолет создан. Это как ребенок. Родился, и уже не скажешь, что его нет.

– Конечно, негатив был. Вызван он был и конкуренцией, и неумением работать в новых условиях. Но ведь кто-то поддерживал проект. Кто эти люди, организации?

– Как ни странно, первая оценка последовала со стороны зарубежных коллег. Нет, не поздравляли, а оценили и признали как конкурентов. Когда прошел первый полет, мне на МАКС привезли кассету с записью. В этот день была назначена встреча с руководством Eurocopter. Приехали в полном составе, пришли в шале MB3, должны вести речь про Ми-38, а я ставлю кассету с первым полетом, который Русецкий выполнял. Надо было видеть реакцию французов. Они просто оцепенели. Как? Когда? Почему? Говорю, что все по графику, просто случайно с МАКСом совпало. Французы поздравляли, переговоры по Ми-38 отменили, говорят, потом в Москве проведем (так потом и было). Им нужно было понять, как себя вести дальше. Первое, о чем спрашивали, это цена. Говорим: в полтора раза дешевле ваших аналогов. Это был шок. Они увидели, что проект реализовался, машина летает, появился конкурент, создавший вертолет с более низкой ценой. России в годы полнейшей разрухи удалось создать вертолет, который был не •хуже французских. И они отдали нам должное. Вот это была оценка. Второй эпизод был связан с United Technologies. Неожиданно приехал президент компании Дэвид Дэ-вис (в делегации были и представители Pratt amp;Whitney, наши партнеры по проекту). 2000 год. Прием у Президента Татарстана. Мы должны были организовать встречу с посещением завода. Организовали. Прибывшие машину смотрели очень внимательно, после осмотра говорят: мы бы хотели этот продукт купить. Лицензию? Нет, целиком забрать документацию. Это совершенно непонятный нам, но очень прагматичный подход. Дело в том, что Sikorsky специализируется на крупных машинах, а с ними всегда беда: их сложно реализовывать. Если нет больших экспортных заказов, возникает проблема и с загрузкой производственных мощностей. Вот фирма Bell которая производит легкие вертолеты, всегда на плаву, а в компании Sikorsky есть сложности с тяжелыми машинами. Им был нужен легкий вертолет (сегодня они решили эту проблему, купив Schweizer). В Америке тогда шел тендер на легкие вертолеты, заказ предполагал до 3100-3400 машин. Контракт отдается Bell, но созданный под него вертолет Bell-427 не пошел, стали делать модификацию Belt-429, и у конкурентов возникла возможность включиться в игру, создав машину под этот тендер. Вот и появилось предложение продать фактически готовый вертолет. Создание аналогичной машины – это 10-12 лет работы. Купить машину – это сэкономить время и деньги. Это тоже было признанием.

– Как начиналась работа над «Ансатом»?

– С чего все началось? Надо помнить, какая разруха была. 92-й год отработали по инерции. Все заказы выполнили. Появилась прибыль. Но ситуация ухудшалась. Работ по обмену и взаимозачету практически не было, работали только за живые деньги. Поэтому как директор я был вынужден экономить. Зарплата была низкая, честно скажу, меня не единожды вызывали к руководству республики по этому вопросу. А потом пошел спад. В 93-м сократили производство, а в 94-м мы уже сидели на нуле. 6 месяцев вообще не работали, вот где сбережения пригодились. Тогда и появился Валерий Борисович Карташев. Говорит: «Надо бы, наверное, начать делать новый вертолет». Какой новый? Безумие! Кто будет создавать? МВЗ? Заказали в ГосНИИ ГА технико-экономическое обоснование, где была изложена возможность создания, а главное – реализации примерно 2000-2200 машин в течение 15 лет. Едем в Москву. Нам говорят, что все, конечно, возможно, но называют такие суммы, которых у нас просто нет. Через несколько месяцев опять приходит Карташев и говорит: «Давайте сами создадим». Еще более сумасшедшая идея. Говорю, ведь надо КБ создавать. Он: «Создадим». Говорю: «Наши конструкторы, конечно, хорошие, но не готовы новую технику создавать». Говорит: «Научим». Я ему: «А еще надо стендовую базу построить, а научная база, она у нас есть? Идти в ЦАГИ – без штанов останемся». Месяца через три приходит опять: «Людей найдем. Переговорил с КАИ. Ребята готовы с нами поработать». Принес с собой проект приказа. Ну и подписали.

Что у нас было? Филиал ОКБ МВЗ. Но это только филиал. Что такое головное КБ? Это штат более 5000 человек. А у нас тут, если всех собрать, – 1300 едва наберется. За КБ – государство, институты, научные и испытательные. Вот и получается, что там -целая махина, а здесь – один серийный завод и идея, которую пытаются реализовать энтузиасты почти на пустом месте. Да еще и риски. Риски огромные, ведь надо вкладывать собственные, заводские деньги. А тут на зарплату не хватает. Стоим 6 месяцев и людям платим 2/3 тарифа. Была возможность пойти по пути, по которому пошли многие предприятия: использовать производственную базу для выпуска товаров народного потребления. С этим у нас проблем не было бы. Какое-то время. Но завод как вертолетостроительное предприятие мы бы потеряли навсегда. Все заводы, которые пошли по этому пути, умерли медленной смертью. Стоял вопрос: или мы как вертолетный завод (а по большому счету как вертолетная страна) умрем, или будем жить. В такой ситуации и родилась идея создавать вертолет вопреки всему. И люди пошли нам навстречу. Постепенно сформировалось ОКБ, ведь специалисты-то были, практически все модификации делались здесь, только право подписи принадлежало Москве. Важно было психологию поменять, ведь теперь речь шла не о модернизации машины, которая уже существует, а о создании вертолета практически с чистого листа, хотя, конечно, в технике «чистого листа» не бывает.

Пришло время, и мы поняли: можем. Перестали ездить в Москву – смысла нет. Издали приказ о создании нового вертолета. Всем целиком занимался В.Б. Карташев, он и был настоящим руководителем проекта. Естественно, без главного конструктора никуда, появилась команда А.И. Степанова. Смотрю, люди стали приезжать. Появились предприятия, с которыми мы раньше никогда не работали, – из Ульяновска, Москвы, Перми, Санкт-Петербурга, Верхней Салды. Фирмы, которые раньше работали с самолетчиками, создавали оборудование для истребителей, фронтовой, дальней авиации. Пришли разработчики оборудования, серьезные люди, с серьезными наработками, пришли строить серьезные деловые отношения. Мы поняли и другое: пусть в стране разброд и шатание, специалистов может объединить идея. Мы все готовы на нее и за нее работать, так как престиж предприятия, страны – слова для авиастроителей не пустые. Появились организации, которые согласны не только работать, но и риски разделять. Соглашались с тем, что мы рискуем своими средствами, которые вкладываем в вертолет, и были готовы рисковать своими средствами. Ведь мы платили фактически за «железо», за комплектующие, а вот затраты на НИ0КР ложились на плечи самого предприятия. Было и другое, как у Ильфа и Петрова: «Утром -деньги, вечером стулья». Так, с Джанжгавой договориться не получилось. Я сразу сказал: «В Раменское не поеду». Карташев поехал со Степановым. А там ответ прямой: «Хочешь работу – плати реальные деньги». Кстати, потом Джанжгава на меня же и обиделся: «Вы, – говорит, – сукины дети, не взяли меня в проект». А мы брали. Более того, просили. Сам не пошел. Все понятно: боялся рисков. И по-своему прав был. Но ведь кто-то другой рисковал. Макаров, например, генеральный директор Ульяновского конструкторского бюро приборостроения. Рискнул. И не проиграл.

Карташев лично объезжал всех. TЗ делали по набору оборудования – навигационному, связному – всему, что было необходимо. Договаривались и делали все практически с нуля, прямо, что называется, на машине. Ничего не было из оборудования, что когда-то было в серии. Практически все создано заново. Машина рождалась, и оборудование рождалось с этой машиной. И никого не надо было строить, вызывать на ковер. Обошлись без МАПа, без «партийных» взысканий.

Конечно, трудно было. Сроки сдвигались: мы задавали одни, а машина определяла другие. Люди уходили, деньги кончались. Зарплаты иногда не было. Но при полном отсутствии всего: финансов, возможностей, опыта, ресурсов – машина рождалась. Мало того, вместе с машиной родилась научная база. Чтобы вертолет летал, нужно было провести огромный объем стендовых испытаний, расчетов. Основную массу расчетных программ выполнил КАИ, специалисты под руководством С.А. Михайлова. Надо отдать им должное, люди буквально вцепились в работу, понимая, что это реальное дело, что здесь можно расти профессионально. А заодно и диссертаций кучу написать. Ученые КАИ проделали колоссальную работу, связанную с техническими расчетами. Были созданы новые инженерные центры, разрабатывалось и внедрялось новое стендовое оборудование, без которого мы бы не смогли поднять машину. До начала работ у нас не было таких кадров, которые могли бы эту работу сделать. Думаю, что и в КАИ их «готовых» не было. Теоретики должны были стать практиками.

Потом начались проблемы с сертификацией. Институт и здесь помогал. Авиационный институт – это глыба. В КАИ могут решать самые невероятные задачи. Если бы мы в свое время начали заключать договоры напрямую с ЦАГИ, у нас бы никаких средств не хватило. Не могли мы платить такие деньги, к которым привыкла Москва. В КАИ все это понимали. А мы ощутили, что есть наука и она действительно реальная производительная сила. Люди работали вместе с нами как одержимые, другого слова нет. Например, сегодня испытания что-то не ладятся. Звонишь, говорят, что завтра уже все будет пересчитано, переделано, отработано. И действительно – назавтра уже готовые результаты.

А сколько вопросов было с двигателями? Удивительное дело, но канадская фирма Pratt amp;Whitney с американскими корнями поверила в провинциальный российский завод. И бесплатно дала несколько комплектов двигателей. Каждый двигатель стоит 250 тысяч долларов. В общей сложности их нам выделили на 2 миллиона. Таможня – это отдельная песня. Ввозим, декларируем. А законы такие, что эту «бесплатную» продукцию мы каждый год должны вывозить обратно: если бесплатно, без НДС, без таможенных пошлин, то будьте любезны. В правительстве поддержки мы не нашли. Ни Клебанов, ни Алешин, ни Иванов не оказали никакого содействия. Все все видели, всем все показывали, объясняли, но толку от того… И вот мы как законопослушные граждане каждые двенадцать месяцев останавливали машину, снимали двигатели с серийных прототипов, отвозили за границу. Процесс стоит, вертолеты не летают, ждем, ввозим, декларируем. В общем, у нас все создано для того, чтобы в стране ничего нового и ценного не появлялось. А вот иностранцы в нас видели конкурентов или партнеров. Помню, как делегация Татарстана приехала в Канаду. Приходим на Pratt amp; Whitney. Президент фирмы уделяет нам самое пристальное внимание, особый почет и уважение – Премьер-министру. Мы еще ничего не сделали, но мы – партнер, с которым фирма работает в России. Президент рассказывает, что у них есть прибыль, что мы создаем им рабочие места. Говорят, что правительство (Канады!) на 3 года выделило им средства на научные разработки. Под наш двигатель! Вот отношение государства к фирме, которая создает продукт высоких технологий. Мы слушаем, и у нас от зависти аж зубы скрипят. Вторая половина 90-х – денег вообще нет, в 1998 еще и дефолт грянул. Создавали на те деньги, которые поступали от прибыли, появившейся только благодаря выходу на международный рынок.

Надо отдать должное Правительству и руководству Татарстана, лично М.Ш. Шаймиеву. Поддержка с его стороны была ощутимой. Правда, больше моральной. Завод вложил в «Ансат» по прямому счету 1,5 млрд. рублей, а если через накладные расходы и через зарплату конструкторам, рабочим, технологам, то все 3,5-4 млрд. А это серьезные деньги. Вертолет был нужен заводу. Люди должны верить, что в работе будет какая-то стабильность. Что она просто будет. Можно прийти на завод, и будет рабочее место. Коллектив нас поддерживал. Мы «прятали» прибыль для того, чтобы финансировать проект, от показанной прибыли часть шла на работу над «Ансатом».

Но все же главной движущей силой, мотором и сердцем проекта был В.Б. Карта-шев. Правда, мне как чистому производственнику было трудно понять эту работу, которая не всегда укладывалась в мои представления о процессе. Я с Карташева не мог вытрясти ни одного сетевого графика. «Слушай, – говорю, – я должен запланировать деньги, затраты, мне это все надо предусмотреть (с серийными машинами-то это можно было сделать). Нарисуй, – говорю, -графики, подо что, какая тематика, когда планируется тот или иной этап, в какой момент нужны будут средства, 8 каком объеме». А он плечами пожимает, говорит: «Хрен его знает!». И действительно, то поломка, то двигатель снимаем, то еще что-нибудь. И все же мы вместе прошли весь этот путь. Сегодня точно можно сказать: все старания были не зря. Военные приняли вертолет на вооружение. Соответствующие документы дали. По гражданской версии не сегодня – завтра вопрос решится. Оформляются все необходимые документы. Процесс идет. Пусть и не всегда по плану.

– Александр Петрович, когда у Вас появилась уверенность, что все состоится?

– Да у меня, пожалуй, даже вопросов не было. Прототип сделали, пошел второй. Пошла отработка, испытания. Экономили на всем, чтобы машина полетела. Мы, например, более 10 лет не покупали новое оборудование на предприятие, жили на всем старом. Сегодня появилась возможность заняться технологическим перевооружением завода. И это замечательно. Сейчас выделено более 30 млн. долларов на новое оборудование. Это бешеные деньги! Сегодня на КВЗ довольно стабильное положение. Есть работы по контракту для Венесуэлы, это почти 500 млн. долларов, есть индийский контракт, это около 1,5 млрд. На заводе создан такой задел, что лет 5-6 можно работать в достаточно хороших условиях. Контракты есть, программа ВПК принята. С такой базой (чего мы, например, никогда не имели) новому руководству необходимо вплотную заниматься «Ансатом». Работы много. Надо выходить на выпуск до 20-25 машин в год. Надо занять эту нишу в планах «Вертолетов России». Есть перспективы и для роста объемов производства. Eurocopter выпускает до 70 машин аналогичного класса в год,

Bell – столько же. И спрос не падает. Ниша огромна. Но не безбрежна. Надо продолжать работы по созданию на базе «Ансата» машины взлетным весом 4,5 тонны. Задел есть, его нельзя растранжирить.

– В современной России есть два летательных аппарата, которые были сделаны с нуля после развала Советского Союза. Это «Ансат» и, как это ни странно, SuperJet. Но SuperJet создавался с такой поддержкой государства, с таким составом производителей комплектующих и стран-участниц, что не сделать машину было просто невозможно. А «Ансат»? Это ведь колоссальная разница.

– Трудно сказать. В чем-то путь один. Все начиналось с энтузиазма. А дальше уже включались разные механизмы. И не забывайте: SuperJet – столичный «ребенок». Но, думаю, история все поставит на свои места. А нам просто работать надо. Вопросов-то еще много. Например, с системой управления. В Корее возникла проблема. Это вообще очень драматичная история. Машина рухнула. Был виновен летчик. Один канал системы управления «Ансата» вышел из строя. По документации, если возник такой отказ, то вертолет должен сесть и на земле необходимо принять меры по устранению дефектов. А летчик 17 минут пролетал на неисправной машине. Нарушил все. А проблема, как всегда, одна: если виноват пилот, его семья не получит никакой страховой пенсии. Надо летчика спасать. А машину кто будет спасать? Кто ее репутацию спасет? Вот и получился какой-то компромиссный вариант. До сих пор расхлебываем. Но уже тогда стало понятно: нужна альтернативная система управления. Кто знает, какой корейский летчик еще попадется.

В общем, проблем много. Машина как ребенок: чем больше успехов, тем больше проблем. Но это и хорошо. Это жизнь.