Петр Николаевич Краснов родился в 1869 году в семье казачьего офицера (впоследствии генерал-лейтенанта) Николая Ивановича Краснова в Санкт-Петербурге, где Николай Иванович служил в Главном Управлении Казачьих Войск.

Красновы были известным на Дону казачьим родом. Предок их, чье имя остается неизвестным; пришел сюда из волжского города Камышина, осел в хоперской станице Букановской и был принят здесь в казачество. Когда это случилось, точно определить невозможно.

Первым Красновым, чья биография известна более или менее точно и кто прославил Красновых на весь Дон сверху до низу и с низа до верховий, стал Иван Кузьмич Краснов (1752—1812), генерал-майор, имя которого было в начале XX века навечно присвоено 15-му Донскому казачьему полку. Сын простого казака, начавший службу полковым писарем, за многочисленные подвиги был возвышен до казавшихся недосягаемыми офицерских чинов, служил под командованием А. В. Суворова, М. И. Кутузова, М. И. Платова и погиб в сражении под Колоцким монастырем за два дня до Бородинского сражения. Донских генералов, павших на поле боя, можно по пальцам пересчитать. Профессиональные воины не имели привычки подставлять голову, сами били противника умело и расчетливо. И ставший исключением отчаянно храбрый генерал Краснов не был забыт благодарными потомками. Когда в 1904 году семнадцати первоочередным донским полкам присвоили имена почетных шефов, то в один ряд с Суворовым, Кутузовым, Ермаком Тимофеевичем, Платовым, Потемкиным, Баклановым был поставлен и генерал-майор Иван Кузьмич Краснов. Вот только полк, носивший его имя, в 1918 году почти в полном составе ушел к большевикам...

Честно служил царю и Отечеству сын Ивана Кузьмича, подполковник Иван Иванович Краснов, и внук, тоже Иван Иванович, но уже генерал-лейтенант, герой обороны Таганрога в Крымскую войну. Иван Иванович Краснов (младший) стал известен и как деятель культуры. Им были напечатаны стихотворные произведения «Тихий Дон» и «Князь Василько», исторические и историко-этнографические работы: «О казачьей службе», «Низовые и верховые казаки», «Малороссияне на Дону», «Иногородние на Дону», «Партия на Дону», «О строевой казачьей службе», «Оборона Таганрога и берегов Азовского моря», «Донцы на Кавказе» и другие.

Возможно, начиная с И. И. Краснова, литературные способности стали наследственными в роду Красновых.

Сын И. И. Краснова, отец нашего героя, Николай Иванович Краснов был типичным представителем своего рода — лихой, храбрый воин, известный литератор...

Н. И. Краснов закончил 1-й кадетский корпус в Санкт-Петербурге, служил в Донской гвардейской батарее и здесь впервые проявил мужество и находчивость. Однажды он конвоировал транспорт с порохом для батареи, и в самом городе, на Литейном проспекте, у одной из повозок с порохом от трения загорелась ось — Николай Краснов не растерялся, зашел в ближайший ресторан, взял графин с водой, вынес и залил огонь.

В Крымскую войну он служил под командованием своего отца в отряде, защищавшем Таганрог. Во время отражения английского десанта казаки батареи, где служил Краснов, подбили английскую канонерку, которая села на мель. Н. И. Краснов с казаками своей батареи в конном строю атаковал по мелководью подбитое судно и снял с него 4 орудия.

По окончании войны Николай Краснов поступил в Школу колонновожатых (Академия Генерального штаба). По окончании ее получил задание составить «Военно-статистическое описание земли Войска Донского». Этот труд по истории, географии и этнографии Войска Донского, изданный в 1863 году, стал, по мнению специалистов, краеугольным камнем для всех последующих, дополнительных, описаний земли Войска Донского.

Карьера Н. И. Краснова удалась. Он служил в Главном Управлении Казачьих Войск, считался специалистом в деле статистики, представлял русское правительство на Статистическом конгрессе в Пеште, преподавал военную статистику наследнику цесаревичу Николаю Александровичу (будущему Николаю II), в отставку вышел в чине генерал-лейтенанта.

Все это время Н. И. Краснов публиковал статьи по истории Дона, о донских атаманах, о донском коневодстве, о возможности привлекать казаков на морскую службу, используя опыт их прошлых набегов на Турцию и Крым... Исторические повести «Казак Иван Богатый» и «Тяжкий грех Булавина» показывают, что и художественное творчество не было чуждо Николаю Ивановичу.

Служившие и жившие вдали от берегов родимого Дона казачьи генералы (а Н. И. Краснов в этом отношении был не одинок) все же числились казаками той или иной станицы, где им и их детям полагались, как и всем прочим казакам, земельные паи. Николай Иванович числился в станице Вёшенской, и землю ему отвели на левом берету Дона около хутора Каргина. Землю он сдавал в аренду, а арендную плату наказал использовать для поддержки и развития школ для казачат. Неизвестно, бывал ли он сам в станице Вёшенской, но сохранились письма, в которых он регулярно сообщал станичному правлению о себе и о своих сыновьях, тоже числившихся казаками Вёшенской станицы.

Сыновьями Бог Николая Ивановича не обидел. Старший сын его, Андрей Николаевич, оценивается в нашей отечественной истории как «выдающийся ученый-естествоиспытатель, классик отечественной ботанической и физической географии, основоположник современной науки о ландшафтах и один из основоположников экологического направления в естествознании и географии». Друг В. И. Вернадского, первый донской казак, совершивший кругосветное путешествие, создатель Батумского ботанического сада... Андрей Николаевич умер до революции и по-, хоронен на территории Батумского ботанического сада. И даже при Советской власти над могилой его возвышался памятник. Может быть, власти не догадывались, чей это родственник, чей брат...

Второй сын Николая Ивановича Краснова, Платон Николаевич, известный математик и видный железнодорожный деятель, много занимался переводами западной лирики на русский язык, писал критические и историко-литературные статьи. Он близко сошелся с литературными кругами столицы, был женат на писательнице Екатерине Андреевне Бекетовой, родной тетке Александра Блока.

И лишь третий из сыновей Николая Ивановича Краснова, Петр Николаевич, наш герой, пошел по стезе предков, поступил на военную службу.

Петр Краснов числился казаком Вёшенской станицы, но рос и учился в Санкт-Петербурге. Он закончил пять классов 1-й классической гимназии, перешел в Александровский кадетский корпус, закончил корпус по первому разряду и был зачислен в 1-е Павловское военное училище. Павловское училище готовило офицеров для русской пехоты и отличалось строгой дисциплиной и особо «отчетливо» поставленной строевой подготовкой. Юный Краснов за особые успехи, дисциплину и рано проявившиеся организаторские способности был назначен фельдфебелем (чин, равный «старшине» в современной российской армии) «роты Его Величества», роты, над которой шефствовал сам царь. В 1889 году Павловское училище было закончено Красновым по первому разряду с занесением имени выпускника на мраморную доску. Первый разряд давал право выпускнику первым выбирать полк, в котором он хотел бы служить. Однако для тех, кто выбирал какую-либо гвардейскую часть, необходимо было заручиться согласием офицеров этой части принять в свою среду нового члена. Так складывалась гвардейская корпоративность, когда полки на протяжении десятилетий пополнялись представителями узкого круга аристократических фамилий. Красновы служили в 6-й лейб-гвардии Донской конной батарее, дед нашего героя несколько лет командовал лейб-гвардии казачьим полком и собирал материал по его истории. Но Петр Николаевич Краснов выбрал лейб-гвардии Атаманский полк, второй из донских гвардейских полков.

Атаманский полк был создан в 1775 году как личный десятисотенныи полк атамана А. И. Иловайского. С тех пор эта воинская часть традиционно считалась донской гвардией. Сменялись атаманы, но оставался Атаманский полк. При Николае I атаманом всех казачьих войск был объявлен наследник престола, и Атаманский полк через какое-то время перевели с Дона в столицу и уравняли в правах с гвардией. Отныне он назывался лейб-гвардии Атаманский Наследника Цесаревича полком.

Почему Краснов избрал именно этот полк? Выросший в Петербурге, он помнил о своем происхождении, с детства увлекался донской историей и, видимо, болезненно воспринимал, когда его называли «петербургским казаком». Всю жизнь он стремился сблизиться с простым донским казаком, стать поистине «своим» в казачьей среде. И на службу хотел идти со «своими», хоперцами, верхнедонцами. Как человек военный, он не мог не думать о карьере и выбрал лейб-гвардию, но в гвардии он выбрал полк, где служили казаки с Хопра, с Верхнего Дона. Это был традиционно пополняемый «верховцами» Атаманский полк (лейб-казачий так же традиционно формировался из «низовцев»).

В Атаманском полку вакансий не было, первый год Краснов числился «прикомандированным», а затем уже стал «коренным атаманцем», корнетом славного полка.

Казалось, что Петр Краснов просто создан для кавалерийской службы. Небольшого роста, мускулистый, выносливый, прекрасный наездник, знаток и любитель лошадей. В первый же год в полку он зарекомендовал себя как четкий, быстрый, организованный, точный, гибкий, умный и надежный работник. Работающий от зари до зари, аккуратный, подтянутый, внешне приятный Краснов быстро вписался в дружную атаманскую семью. Но ему мало было военной карьеры, мало одной (хотя и любимой) казачьей службы. Как и многие Красновы, он мечтал стать настоящим писателем. Один из биографов П. Н. Краснова писал, что еще 12—15-летним мальчиком Петр Краснов издавал журнал, который сам составлял, набирал и печатал. В 1891 году в военном издании «Русский инвалид» появились его первые печатные работы. Впоследствии он сотрудничал с «Петербургским листком», «Биржевыми ведомостями», «Петербургской газетой», «Отдыхом», «Нивой», «Военным сборником». Он писал военно-теоретические статьи, выступал с ними участником извечного «спора между кавалерией и конницей». Он защищал овеянную романтикой казачью систему службы от нападок со стороны апологетов «регулярства» и в то же время писал художественные произведения: рассказы, повести.

Жизненный практицизм, высвечивание слабых сторон в подготовке войск к боевой работе странным образом сочетались с наивной романтизацией казачества как явления, воспеванием славного прошлого. В своих рассказах о жизни русского офицерства Краснов открыто противостоит Куприну и его «Поединку», где жизнь офицеров захолустного гарнизона тупа и беспросветна, у Краснова офицеры — особая благородная каста. Его считают монархистом. Позже он так описал сцену, когда царь знакомил наследника престола, Атамана всех казачьих войск, с его Атаманским Наследника Цесаревича полком: «Государь взял на руки наследника и медленно пошел с ним вдоль фронта казаков. Я стоял во главе своей 3-й сотни и оттуда заметил, что шашки в руках казаков 1-й и 2-й сотен качались... И по мере того, как Государь шел с Наследником вдоль фронта, плакали казаки и качались шашки в грубых мозолистых руках, и остановить это качание я не мог и не хотел...»

Впрочем, можно ли говорить об устойчивых политических взглядах писателя, художника, человека, который во многом живет эмоциями?

В 1892 году Краснов поступил в Академию Генерального штаба, но в следующем году был отчислен «за невыдержанием переводного экзамена». Вполне возможно. Именно тогда выходит в свет его первая книга, сборник повестей и рассказов «На озере». Учиться в Академии и одновременно так много писать и публиковать — труд непосильный. Однако некоторые биографы будущего атамана считают, что из Академии он ушел по собственному желанию, так как по отношению к нему была допущена бестактность со стороны начальника Академии.

В родном полку Краснова ждет производство в сотники, а в следующем 1894 году он назначается полковым адъютантом, практически начальником штаба полка, человеком, отвечающим за всю полковую документацию.

Он начинает работать в архивах, собирать материал по истории Атаманского полка, а затем на его основе издает книгу «Атаманская памятка. Краткий очерк истории лейб-гвардии Его императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича полка». В это же время выходят в свет роман «Атаман Платов», сборник рассказов «Донцы», такой же сборник «Ваграм», книга «Донской казачий полк в начале XIX века».

В нарастающей волне либеральной критики режима, всей русской жизни, армии в том числе, произведения Краснова звучат явно не в тон, и правительство относится к нему благожелательно. Донской наказной атаман постоянно приказывает делать в «Донских войсковых ведомостях» перепечатки красновских статей из других газет и журналов.

В 1897 году, когда в Эфиопию была послана первая русская дипломатическая миссия, ей был придан конвой из гвардейских казаков. Начальником конвоя назначался сотник Краснов.

Посольство отправилось морем от Одессы до Джибути, а оттуда три месяца пробиралась через пустыни и горы до Аддис-Абебы. Тяжелые переходы в непривычных климатических условиях требовали напряжения всех сил. Но игра стоила свеч. Признание Россией правительства Менелика II упрочило независимость Эфиопии, боровшейся с итальянцами, и повысило престиж России. Эфиопам была продемонстрирована мощь их нового союзника, что произошло довольно своеобразно — казаки конвоя показали свою боевую выучку, джигитовку, умение владеть оружием. В присутствии самого Менелика, его вельмож и населения Краснов сам начал учения конвоя, первым проскакал, стоя одновременно на двух лошадях, за ним показали свое умение казаки. Эфиопы были в восторге, никто из воинов Менелика не смог повторить ничего подобного. Казаки были щедро награждены, Краснову преподнесли офицерский крест Эфиопской звезды 3-й степени.

Вслед за этим сотник был послан из Аддис-Абебы на родину с важными документами. За одиннадцать дней он проскакал на муле тысячеверстный путь, который посольство проделало за три месяца. Через месяц Краснов был в Санкт-Петербурге, доставил бумаги по назначению и получил заслуженную награду — орден Святого Станислава 2-й степени, орден «Почетного легиона» от союзников-французов и чин подъесаула.

Впечатления от экспедиции нашли отражение в двух книгах: «Казаки в Африке» и «Казаки в Абиссинии». Художественное произведение «Любовь абиссинки» стало в один ряд с успевшими выйти рассказами и повестями.

Романтическое путешествие закончилось, подъесаул Краснов вернулся к монотонной полковой жизни. По возвращении из командировки он женился. Жена его, Лидия Федоровна Гринейзен, евангелическо-лютеранского вероисповедания, дочь действительного статского советника («штатского генерала»), начинала как камерная певица. Брак с П. Н. Красновым был для нее вторым. С однолюбом Красновым она прожила в мире и согласии сорок пять лет. Нет никаких сведений об амурных увлечениях Петра Николаевича ни до, ни после женитьбы. И полковые застолья, которыми славились офицерские собрания гвардейских полков, его не привлекали. Только за письменным столом и в самой строевой службе находил он истинное удовольствие, пьянел от игры воображения, как на пир мчался на полковые и сотенные учения, с увлечением участвовал во всех конно-спортивных соревнованиях.

В 1899—1900 годах П. Н. Краснов командовал сотней в своем полку. Но начальство уже отметило его незаурядные способности и стало давать ему отдельные поручения, где требовались острый ум, организаторские способности, военное мастерство, широкий кругозор. Краснов посылается в Казанскую губернию для оказания помощи крестьянам после неурожая, в качестве специального корреспондента «Русского инвалида» («инвалид» в те времена означал вышедшего в отставку воина-ветерана), едет на Дальний Восток, где идет подавление европейскими державами китайского восстания, здесь впервые принимает участие в боевых действиях, затем — Япония и Индия. В результате увидели свет книги «Борьба с Китаем» и «По Азии».

В 1902 году Краснов участвует в знаменитых Курских маневрах в качестве ординарца при генерале Куропаткине, командующем Южной армией. В том же году командируется в Закавказье изучать жизнь и быт казаков на турецкой и персидской границах.

Вернувшись из командировки и опубликовав ряд очерков об увиденном, подъесаул Краснов вновь принимает должность полкового адъютанта Атаманского полка.

В 1904 году, когда началась русско-японская война, Краснов просит направить его на театр военных действий и вновь оказывается на Дальнем Востоке в качестве корреспондента все той же офицерской правительственной газеты «Русский инвалид». Но он не ограничивается ролью наблюдателя. Официально П. Н. Краснов приписывается к штабу Забайкальской казачьей дивизии и вместе с забайкальцами участвует в боях. За авангардные бои, где Краснов командовал частями забайкальских казаков, он награждается орденом Святой Анны 4-й степени «за храбрость», а за бои в составе 10-го армейского корпуса под Ляояном — орденом Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Далее следуют бои на реке Шаха и под Мукденом и дополнительная награда — мечи к уже имеющемуся ордену Святого Станислава. В результате участия в боях и наблюдений выходит двухтомник «Год войны».

В 1906 году Краснов принимает 3-ю сотню Атаманского полка, а в 1907-м командируется в Офицерскую кавалерийскую школу, своеобразные «курсы повышения квалификации». В том же году он производится в есаулы «за выслугу лет», но получает старшинство с 10 августа 1901 года.

Обучение в Офицерской кавалерийской школе отшлифовало навыки конника. Краснова начинают считать лучшим инструктором и знатоком конного дела на Дону. После окончания школы он был оставлен в ней начальником казачьего отдела и произведен в войсковые старшины. А в 1910 году за выдающиеся успехи по службе П. Н. Краснов получил звание полковника.

В своей книге «Старые Вёшки» В. Н. Королев приводит аттестацию Краснова, подписанную заместителем начальника Офицерской кавалерийской школы князем Багратионом: «Службу знает отлично, относясь к ней с увлечением, а потому представляет для подчиненных прекрасный пример, проявляя строгую требовательность, беспристрастие и заботливость. Отлично знает быт офицера и нижнего чина. Подробно изучил самобытный уклад казачьей жизни. Здоровья отличного. Хороший манежный ездок и превосходный, неутомимый, лихой наездник в поле. Очень развитой, способный и в высшей степени любознательный, талантливый штаб-офицер, не только интересующийся военным делом, но и проявляющий к нему исключительную любовь. Много раз бывал за границей... Знает иностранные языки. Следя за военной литературой, принимает в ней видное участие; за свои талантливые статьи давно отмечен крупными авторитетами.

Работоспособность и энергия его, разумная инициатива строевой деятельности исключительные, почему всякое поручение исполняется этим штаб-офицером превосходно и с ярким оттенком высокого воинского духа. Прекрасный семьянин, чужд кутежей, азарта и искания популярности. Рассудительный, тактичный, настойчивый, с сильной волей и характером, он пользуется авторитетом у сослуживцев и подчиненных. Бережливый к казенному интересу, одарен организаторскими способностями.

Выдающийся штаб-офицер этот достоин возможно скорейшего выдвижения по службе и назначения командиром казачьего полка вне очереди».

В 1911 году П. Н. Краснов был назначен командиром 1-го Сибирского казачьего имени Ермака Тимофеевича полка, стоявшего в городе Джаркенте, и прокомандовал им до 1913 года, после чего получил в командование 10-й Донской казачий генерала Луковкина полк, расположенный в г. Замостье, в Царстве Польском.

К началу первой мировой войны Краснов был командиром одного из лучших полков русской конницы в составе Краонской бригады (полки этой бригады — 9-й и 10-й Донские — в 1814 году отличились под Краоном) 1-й Донской казачьей дивизии. Он стал широко известен как военный публицист, историк-популяризатор, автор биографии Суворова и учебного пособия «Картины былого Тихого Дона» (эта книга используется в учебном процессе в средней школе и сейчас), талантливый романист, автор романов «В житейском море», «Погром», «Потерянные», повестей «Фарфоровый кролик», «Волшебная песня», многочисленных рассказов. Спортсмены-конники знали его как блестящего знатока и большого любителя лошадей. Даже рассказы и публицистические статьи свои он подписывал «Гр. А. Д.» — «Град» (кличка любимой лошади).

Мировая война предоставила ему новые возможности прославиться. В первые же дни войны Краснов с казаками идет в набег на австрийскую территорию, на железнодорожную станцию Любеч, базу развертывания австро-венгерских войск. Стремительный конный бросок заканчивается атакой станции в пешем строю, где Краснов «личным примером под огнем увлек спешенные сотни», захватил станцию и взорвал мост. За этот подвиг он был награжден «Георгиевским оружием», а в ноябре 1914 года производится в генерал-майоры.

Командуя 10-м Донским полком, а затем всей Краонской бригадой, Краснов воюет лихо, дерзко и эффективно, умудряется водить казаков в картинно красивые конные атаки под развернутыми полковыми штандартами и при этом почти не несет потерь.

Атаки казаков под Незвиской, Баламутовкой, Ржавенцами в начале 1915 года упрочили боевую репутацию Краснова, раненого, но оставшегося в строю. В апреле 1915 года он назначается командовать 3-й бригадой Туземной («Дикой») дивизии, состоявшей из добровольцев, горцев Кавказа. В мае следует новое отличие у местечка Дзвиняч и награждение орденом Святого Георгия 4-й степени.

В июле, в тяжелые дни отступления русской армии, Краснов назначается начальником 3-й Донской дивизии, но сразу же переводится во 2-ю Сводно-казачью, прикрывающую отступление армии на самом опасном участке. Во главе этой дивизии П. Н. Краснов воевал около двух лет. Он оказался именно в той среде, которую изучал всю предыдущую жизнь, которой восторгался. Донцы, кубанцы и терцы, представители трех казачьих войск, составляли полки 2-й Сводно-казачьей дивизии, из оренбургских казаков состояла дивизионная артиллерия. Начальником штаба дивизии был назначен молодой донской полковник Святослав Варламович Денисов, человек, сыгравший немаловажную роль в судьбе Краснова.

В 1915 году, когда дивизии пришлось прикрывать отход русских войск, силы ее и силы напиравших немцев были несопоставимы. Упорной обороной, приказом «Ни шагу назад!» ситуации не разрешить. И Краснов начинает маневренную борьбу, вклинивается меж наступающими германскими колоннами, не обороняется, но сам нападает. Одна из ночных атак кубанцев и терцев решает дело. Потрясенные дерзким внезапным нападением, немцы останавливают наступление на пять суток и дают русским войскам отдохнуть и укрепиться. В разгар боев, когда судьба фронта опять зависает на волоске, дивизия Краснова прорывает немецкие позиции и уходит в рейд по вражеским тылам, нарушая управление войсками, сея панику и неразбериху. Еще один набег, дорого стоивший противнику, Краснов совершает осенью 1915 года.

В 1916 году, когда готовился знаменитый Брусиловский прорыв, командование, учитывая опыт Краснова, планировало бросить его дивизию в рейд по австрийским тылам, на Ковель, крупный транспортный узел, с другой стороны туда же должна была прорываться армия генерала Каледина. В случае успеха — прорыва австрийского фронта в двух местах и захвата Ковеля — вся операция превратилась бы для австрийцев в огромные «Канны», крупнейший «котел», пленение армии.

В целом план не удался. Каледин фронт прорвал, но перед частями Краснова противник устоял, пехота не смогла прорвать австрийскую оборону, и Краснов вместо того, чтобы ворваться в прорыв и помчаться по тылам неприятеля, бросил своих казаков в пешем строю взламывать австрийскую оборону. Бои в условиях болотистой местности достигли невиданного накала, австрийцы сняли части с других участков фронта и бросили против Краснова. Брусилов воспользовался этим. Под общим напором на ослабленных участках австрийцы покатились на запад, оставляя трофеи и пленных. Так, притянув на себя силы противника, Краснов способствовал общему успеху всего Юго-Западного фронта.

Февральская революция 1917 года произошла для многих совершенно неожиданно. П. Н. Краснов в это время принимал участие в разработке плана очередной, как надеялись — последней, наступательной операции, которая должна была вывести Австро-Венгрию из войны. Но Россия первой не выдержала напряжения этой войны и стала разваливаться. Гнойник, набухавший на протяжении столетий, прорвался. Изначально никто не разглядел в революции ничего страшного. Краснов, человек практического склада ума, видел слабость Николая И, сознавал необходимость перемен. «Мы верили, — писал он, — что великая бескровная революция прошла, что Временное правительство идет быстрыми шагами к Учредительному собранию, а Учредительное собрание — к конституционной монархии с великим князем Михаилом Александровичем во главе»[1]. Но началось страшное, вместе с развалом страны стала разлагаться армия.

2-я Сводно-казачья дивизия была выведена в тыл и тут, соприкоснувшись с «революционными» частями, стала разлагаться. Для Краснова это был шок. На глазахвсей дивизии «революционные солдаты» арестовали его по нелепому обвинению, и лишь самообладание позволило Краснову избежать расправы. Считая свой прежний авторитет в дивизии утерянным, Краснов подал в отставку. Он считал, что армии нет, война проиграна, надо как можно скорее мириться с немцами и распустить обезумевших солдат по деревням. Многие войсковые начальники поддерживали его. Но Временное правительство верило, что «революционная армия» разобьет немцев, и собиралось воевать «до победного конца». Отставку Краснова не приняли, но его самого перевели командовать 1-й Кубанской дивизией.

Оправившись после пережитого шока, Краснов стал прислушиваться и присматриваться к казакам-кубанцам. Все они были политизированны. «Я слышал, как казаки совершенно серьезно говорили о республике с царем, или о монархии, но без царя, и т. п.», — вспоминал генерал. Больше всего их интересовала земля, не отберут ли ее у казаков безземельные пришлые крестьяне. Гарантию от крестьянских посягательств на казачью землю видели в своей казачьей власти, в автономии или даже в создании своей казачьей республики. Меньше всего думали о войне, о необходимости дальше воевать с немцами. Примерно такие же настроения были у донцов.

Краснов пытался убедить казаков. Он объяснял им программы разных политических партий, цели войны, значение Босфора и Дарданелл, которые по договоренности с союзниками после победы должны были отойти к России. Более того, он доказывал им «географическую невозможность создания самостоятельной казачьей республики, о чем мечтали многие горячие головы даже и с офицерскими погонами на плечах». Отметим этот факт, отметим, что летом 1917 года Краснов доказывал невозможность создания «самостоятельной казачьей республики»...

Не зря П. Н. Краснов считался прекрасным оратором. Казаки стали прислушиваться к нему. Но как только части дивизии попытались направить против взбунтовавшейся пехоты, казаки не пошли, пали духом и грозились убить Краснова и полковых командиров. Конфликтовать вдали от родной земли с многомиллионной солдатской массой они явно уклонялись.

24 августа П. Н. Краснов был послан принять командование 3-м конным корпусом.

Верхушка армии, стремясь спасти страну от окончательного развала и видя неспособность Временного правительства, попыталась произвести военный переворот и установить сильную власть. Верховный главнокомандующий генерал Л. Г. Корнилов обвинил Временное правительство в пособничестве немцам и двинул на Петроград войска. Глава Временного правительства А.Ф. Керенский объявил Корнилова мятежником. В этой войне патриотически настроенных генералов с демократами Краснов безоговорочно встал на сторону генералов. На вопрос Корнилова: «С нами вы, генерал, или против нас?» — он ответил: «Я старый солдат, ваше высокопревосходительство, и всякое ваше приказание исполню в точности и беспрекословно».

Корнилов послал Краснова взять под свою команду 3-й конный корпус, основную ударную силу, идущую на Петроград «наводить порядок». «Мы все так жаждали возрождения армии и надежды на победу, что готовы были тогда идти с кем угодно, лишь бы выздоровела наша горячо любимая армия», — вспоминал Краснов.

Но основная масса солдат оказалась против Корнилова, она боялась восстановления дисциплины, смертной казни за воинские преступления, считала, что Корнилов хочет продолжения войны, как и положено генералу, а Керенский — за мир. И пока Краснов искал прежнего начальника корпуса генерала Крымова, чтобы принять от него командование, войска, посланные на Петроград, были остановлены саботажем железнодорожников, сопротивлением петроградского гарнизона, работой агитаторов. Командование Московского военного округа пригрозило Корнилову всей мощью округа. Военный переворот грозил вылиться в полномасштабную гражданскую войну внутри русской армии, что вовсе не способствовало бы оздоровлению армии и страны и победе над немцами. Корнилов осознал это и принял решение прекратить свое выступление. Он был арестован и со своими ближайшими сподвижниками посажен в городе Быхове в тюрьму, переоборудованную из женской гимназии. Непосредственно руководивший движением войск на Петроград генерал Крымов застрелился.

3-й конный корпус, оставшись без руководства, волновался, и Краснов прибыл как раз вовремя, чтобы победители, сторонники Керенского, дали ему то же задание, что и Корнилов, вступить в командование корпусом и успокоить его.

Неудача корниловского выступления, борьба «патриотов» с «демократами» усилила левых радикалов — большевиков. Краснов сразу же отметил это. Керенскому теперь «угрожали не правые круги, притихшие и подавленные под солдатским террором, а анархия и большевизм». Понял это и Керенский. Через три дня после ареста Корнилова он отдал приказ все тому же 3-му конному корпусу приблизиться вплотную к Петрограду и расположиться в Павловске, Гатчине и Петергофе. Вызванному в Петроград Краснову объяснили, что ему предстоит бороться за Керенского, «который все-таки хочет добра России», против Ленина и большевиков. В 3-м конном корпусе Краснов был принят хорошо. Корпус состоял из 1-й Донской дивизии, в которой Краснов начинал войну, и из Уссурийской казачьей. Казаки-донцы помнили и уважали его, с уссурийцами дело обстояло хуже, после встречи с офицерами дивизии на душе Краснова было «гадко, склизко и противно». Но и здесь неутомимый генерал взялся за дело, стал подтягивать, оздоровлять, проводить беседы...

В октябре корпус как будто нарочно стали раздергивать, требовать из него отдельные части для выполнения разных заданий и посылать их подальше от Петрограда. Заподозривший неладное Краснов противился, но вынужден был подчиняться приказам свыше.

В конце октября, когда в Петрограде началось выступление большевиков, под рукой у Краснова вместо положенных 50 сотен всадников оставалось всего 18 сотен, корпусная артиллерия сократилась наполовину.

И все же именно в ополовиненный корпус Краснова бежал из Петрограда от большевиков Керенский.

Керенского Краснов презирал и ненавидел, все в Керенском было Краснову «противно до гадливого отвращения», в Керенском видел генерал одного из виновников разрушения русской армии. Но в нем же Краснов видел законного главу государства. «Она (Россия — А. В.) его избрала, она пошла за ним, она не сумела найти вождя способнее, пойду помогать ему, если он за Россию...» — думал Краснов. Керенский впоследствии вспоминал, что Краснов держал себя «с большой, но корректной сдержанностью. Он был вообще все время очень, как говорится, себе на уме. Однако у меня сразу создалось впечатление, что лично он готов все сделать для подавления большевистского мятежа».

Керенский назначил Краснова командующим армией, которая должна была идти на Петроград против большевиков. Но армия была армией лишь на бумаге. С пятью сотнями донцов и сотней енисеицев двинулся Краснов в поход, который впоследствии был назван большевиками «мятежом Керенского — Краснова». Казаки легко и без потерь захватили Гатчину, распустили пленных на все четыре стороны, после утомительных переговоров и двух орудийных выстрелов разогнали царскосельский гарнизон и заняли Царское Село. Но занятые населенные пункты окончательно растворили в себе силы казаков. Обещанная Керенским армия не подходила, казаки отказывались идти вперед одни, без пехоты. Появились разговоры, что за Керенским никто не стоит, вся армия за большевиков.

30 октября под Пулково сотни Краснова столкнулись с пятью-шестью тысячами красногвардейцев и матросов и были отбиты. Ночью к казакам прибыли представители от матросов и предложили договориться самим, без генералов, без Керенского.

Переговоры затянулись. «Викжель», профсоюз железнодорожников, угрожая всеобщей забастовкой, требовал, чтобы Керенский помирился с большевиками и составил однородное социалистическое правительство. В ходе переговоров казачьи сотни разлагались.

1 ноября делегация матросов предложила казакам произвести размен: казаки выдадут большевикам Керенского, а матросы казакам выдадут Ленина, «ухо на ухо поменяем», тогда и междоусобица закончится. Казаки поверили. Они стали требовать, чтобы Краснов выдал Керенского, и порывались сделать это. Краснов предупредил Керенского, чтобы тот бежал. В это время большевики, нарушив перемирие, ввели войска в Гатчину, где находились Краснов и Керенский-Керенский бежал, переодевшись в кожаный костюм шофера и прикрыв пол-лица мотоциклетными очками. Казаки, заподозрив Краснова в содействии побегу, потребовали его к ответу. Фактически они предали его. Но Краснову удалось переломить настроение. Он вышел к 9-му Донскому полку, требовавшему от него объяснений, и поинтересовался, выдали ли матросы казакам Ленина, как обещали. Казаки молчали. «Я знаю, что я делаю, — сказал казакам Краснов. — Я вас привел сюда, и я вас выведу отсюда. Верьте мне, и вы не погибнете, а будете на Дону».

Формально перемирие между матросами и казаками продолжалось. Краснова пригласили в Смольный для переговоров, это было скрытым арестом.

Но пятитысячную массу казаков под Петроградом надо было кормить и содержать, и большевистское руководство, само державшееся на волоске, предпочло отпустить Краснова, чтобы он увел казаков из-под Петрограда на Дон.

Страна все глубже и глубже опускалась в омут всеобщего хаоса. Собрать две дивизии казаков, усадить в эшелоны (которые надо было еще найти) и довести до родных куреней — бремя для человека, не облаченного реальной властью, непосильное. Но Краснов справился. Почти всю зиму пробирался он с казаками через сотрясаемую революцией Россию. В первых числах февраля 1918 года Краснов, распустив приведенных казаков по домам, прибыл в донскую столицу — Новочеркасск.

Ситуация на Дону была не лучше, чем под Петроградом. Выборный донской атаман А. М. Каледин, не признавший власть большевиков и вступивший с ними в войну, застрелился. Казаки не хотели защищать Дон от большевиков. В Каменской они создали Донской казачий военно-революционный комитет, который, подравшись с верными Каледину частями, признал большевистский СНК и начал войну со своим атаманом и Войсковым Кругом. После смерти Каледина из ста с лишним тысяч боеспособных донских казаков, участвовавших в мировой войне, лишь полторы тысячи как-то противостояли большевикам. Собравшиеся в Ростове под знамена генерала Корнилова офицеры, гордо именовавшиеся «Добровольческой армией», численно немногим превышали три тысячи человек.

Опасаясь окружения, Добровольческая армия ушла из Ростова на Кубань в свой легендарный «Ледовый поход». Ожидая «пробуждения казачества», ушли в Сальские степи донские офицеры и казаки походного атамана П. X. Попова. Поход впоследствии назвали «Степным», а его участников — «степняками».

П. Н. Краснов не участвовал ни в «Ледовом», ни в «Степном» походах. Разуверившись в предавших его казаках, он укрылся в станице Константиновской и жил там под немецкой фамилией (взял фамилию жены?).

На Дон пришла Красная гвардия. Установилась Советская власть.

Весна 1918 года на Дону была временем смутным и тревожным. Советская власть установилась в городах и окружных центрах, большинство захолустных хуторов и станиц, узнав об установлении новой власти по телеграфу, согласно вывесили над правлениями красные флаги, но должностные лица остались прежние. Исподволь накалялись страсти. Крестьяне, как и всюду по России, попытались поделить и распахать помещичью землю. Зарились они и на казачьи угодья, на войсковой запас земли. Казаки, которым из-за экстенсивного земледелия земли тоже не хватало, хотя имели они ее втрое больше, чем крестьяне, насторожились. Положение усугублялось «дуростью» новой власти, среди которой было много деклассированного элемента, арестами офицеров-донцов, враждебным настроем пришедших на Дон красногвардейцев, которым после бедного и голодного Севера казалось, что богатый Юг чужд и враждебен. Вдобавок ко всему по территории Украины подходили немцы, а перед ними откатывались разрозненные полуанархические отряды украинских «социалистических армий». Пьяные разгульные толпища украинских красногвардейцев (а первыми отступали наименее дисциплинированные) получили на Дону прозвище «чертова свадьба».

Еще в марте на Дону начинают вспыхивать разрозненные восстания, но быстро гаснут. Советская власть перебирается из ненадежной донской столицы — Новочеркасска — в Ростов-на-Дону. И в ближайшее время казаки лежащей около Новочеркасска Кривянской станицы, задравшись с присланными реквизировать хлеб матросами, поднимают восстание и врываются в город. Красная гвардия, присланная из Ростова, Новочеркасск отбила, но казаки, пользуясь разливом Дона, засели на островах у станицы Заплавской и стали формировать свою Донскую армию. Во главе армии стал генерал Поляков, а начальником штаба у него стал полковник С. В. Денисов, бывший начальником штаба у Краснова во 2-й сводно-казачьей дивизии.

Известие о восстании под Новочеркасском прокатилось по всему Дону. Восстали казаки во 2-м Донском округе, на Донце, на Верхнем Дону, на Хопре.

Услышав о восстании на Дону, повернула на север Добровольческая армия, понесшая страшные потери под Екатеринодаром и лишившаяся там своего вождя, Л. Г. Корнилова. Две тысячи «добровольцев», все, что осталось в строю после «Ледового похода», подошли к границам Дона и расположились в станице Мечетинской. Вышли из Сальской степи и двинулись к Новочеркасску партизаны походного атамана П. X. Попова, полторы тысячи штыков и сабель.

В самой станице Константиновской, где скрывался П. Н. Краснов, тоже было неспокойно. Казаки хотели восставать и искали достойного предводителя. К сожалению, это были те самые ребята из 9-го Донского полка, который чуть было не разменял Ленина и Троцкого на Керенского и Краснова. Когда делегация пришла к Краснову и спросила, не возглавит ли он 9-й полк, который готов выступить против большевиков и Красной гвардии, Краснов, прекрасно помня события под Петроградом, ответил:

— Я эту сволочь прекрасно знаю и никакого дела с ней иметь не хочу.

Затем в Константиновскую вступили партизаны генерала Попова, но и в них Краснов не поверил и не присоединился к отряду.

Меж тем немецкие войска вступили на территорию Дона, начались бои под Ростовом. 6 мая Ростовский вокзал был захвачен отрядом полковника Дроздовского, идущим с Румынского фронта на соединение с Добровольческой армией. Из Ростова Дроздовский пошел на Новочеркасск, где вновь разгорелись бои. Донская армия генерала Полякова, Дроздовцы и партизаны Попова объединили свои усилия. 8 мая 1918 года они заняли Новочеркасск. В тот же день немцами был занят Ростов.

Занятие Новочеркасска еще не решало окончательно всего дела. Кроме города пока лишь 10 станиц (из 134) были в руках восставших. И самое неприятное — среди захвативших город повстанцев не было единства.

Созданное повстанцами Временное Донское правительство не доверяло генералу П. X. Попову, встретило его довольно холодно. Главной причиной было то, что у Попова в отряде преобладали офицеры, а среди восставших казаков все еще жили порожденные революцией антиофицерские настроения.

В споре за власть, который неминуемо стал разгораться, и «партизаны» и «заплавцы» пошли по пути наименьшего сопротивления, стали искать третью компромиссную фигуру. 9 мая Временное Донское правительство обсуждало вопрос о передаче всей военной власти генералу А. И. Деникину, командующему Добровольческой армией после смерти Л. Г. Корнилова. Но главенство Деникина означало немедленный конфликт с немцами, для борьбы с которыми Добровольческая армия по идее и создавалась (а с большевиками боролась как с немецкими ставленниками). Для такой борьбы нужны были совершенно иные силы и средства, не две тысячи «добровольцев» и не разрозненные сотни восставших казаков. Сам Деникин не особо жаловал Временное Донское правительство, считал его «многоголовым совдепом», главу его Г. П. Янова — «правым демагогом», а походного атамана Попова — «человеком вялым и нерешительным».

Противоречия в какой-то мере разрешились на Круге Спасения Дона, собравшемся 11 мая в Новочеркасске. Не надеясь до конца на массовую поддержку, восставшие обеспечили себе большинство на Круге самой избирательной системой, согласно которой станица выдвигала на Круг одного делегата, а полк или дружина, выставленные станицей против большевиков, — двух делегатов. Практически это был Круг из представителей восставших полков и дружин. Председателем Круга и его товарищем (заместителем) были избраны члены Временного Донского правительства. Большинство принадлежало казакам низовых станиц, «черкасне». Круг назвали «серым», на нем почти не было интеллигенции, только казаки-повстанцы. «Этот серый Круг имел одну цель — спасти Дон от большевиков, спасти во что бы то ни стало и какою бы то ни было ценой.

Он был истинно народным и потому коротким, мудрым и деловым в своих заседаниях и решениях. Он коротко и просто сказал, что хочет Дон теперь: порядка.

Что будет в России и какова она будет, он не думал. Это не его дело и не потому не его дело, что он отшатнулся от России, а потому, что он чувствовал себя слишком маленьким и ничтожным, чтобы затрагивать такие большие вопросы», — писал впоследствии Краснов.

Круг объявил принудительный заем в 4,2 млн рублей у местных капиталистов, которые не особо помогали материально, хотя всей душой сочувствовали антибольшевистскому движению. Далее было принято решение о создании регулярной армии для борьбы с большевиками. К немцам была послана делегация с целью «твердо отстаивать существующие ныне границы области, ее независимость и самобытность казачества».

Естественно встал вопрос об атамане. Кому доверить власть в столь неспокойное время? Генералу П. X. Попову? Но Попов не имел опыта военных действий, до Степного похода он был начальником Новочеркасского юнкерского училища, в мировой войне не участвовал. Деникину? Эта кандидатура отметалась без рассуждений. Деникин был «солдатский» генерал, а здесь нужен был казак. И тут полковник С. В. Денисов напомнил о П. Н. Краснове. Краснов был приглашен на Круг с просьбой «высказаться о современной политической обстановке».

Может быть, такова участь всех «петербургских казаков»... Человек практического ума, Краснов восторженно писал о казаках. Они его предали, позволили арестовать на своих глазах, готовы были выдать, и он однажды высказал, что он думает о некоторых конкретных представителях казачества. Но Круг пригласил его... И Краснов явился.

Знал ли он о перспективах подобного приглашения? Да, это было практически приглашение в атаманы. Почему именно его? Краснов объяснял это тем, что был в тот момент «старшим по службе из донских генералов», последняя должность — командир корпуса. Объяснял тем, что «члены Круга знали генерала Краснова как молодого офицера, знали как полкового командира, как начальника дивизии и командира корпуса, они видели его в боях, привыкли верить ему и повиноваться ему, а главное — суеверно верили в его счастье, потому что не раз на войне он выходил победителем из очень сложных и тяжелых положений. Про него знали, что он любит и жалеет донских казаков, и каждый знает, что простой народ этому слову жалеть придает особое значение».

Краснов, знаток донской жизни и донской истории, знал, но умолчал, что Круг вообще-то искал жертву. Любое замкнутое сообщество, а Войско Донское таковым являлось, ввязываясь в сомнительное мероприятие, лидера, вождя, предпочитает брать со стороны, чтоб не было усиления того или иного клана среди своих, чтоб никому из своих не было обидно, чтоб не жалко было сдать «чужака» в случае провала. Такова судьба Разина, Пугачева, Булавина. Краснов «любил и жалел донских казаков»... Но ведь так говорят о чужих. Донских казаков любит и жалеет казак «петербургский»; свой донец знает цену всем и каждому, такие слова к нему неприменимы, как глупо было бы сказать, что сосед «любит и жалеет» всех своих соседей, восхищается ими. Свой своим не восхищается.

И все же Краснов откликнулся и пошел, потому что он был «петербургский казак», с комплексами, с ностальгией, с любовью «ко всему казачьему».

Два часа при гробовом молчании Круга Краснов говорил о положении на Дону и в России. Его доклад стал программой деятельности Круга. Предусматривалось привлечение на свою сторону всех слоев казачества. Тезис «казачество стоит вне партий» стремился затушевать классовые противоречия внутри сообщества, тезис «все силы на восстановление старины» идеализировал добуржуазные «патриархальные отношения вольных степей» и должен был придать движению ореол романтизма. Тезис «казачество участвует в освобождении русского народа от большевизма» определял цели объединения, но, учитывая отсутствие единства взглядов по этому вопросу среди казаков, Краснов уточнил непосредственные цели военных действий — выход на линию Царицын — Поворино — Лиски.

Взаимоотношения с антисоветскими силами были оговорены в тезисе «все, кто против большевиков, — наши союзники». Отношение к немецким войскам, которые, будучи в данный момент антибольшевистской силой, подходили под разряд «союзников», было выражено туманно: «С немцами войны быть не может, но казачество — свободно».

В интересах казачьего сообщества было высказано требование утверждения всех прав казачества при «восстановлении России». Большая самостоятельность Дона в будущем, его своеобразная «автономия» выразились в тезисе, что донской атаман будет непосредственно подчиняться лицу, возглавляющему центральную власть.

Гарантом воплощения в жизнь всех этих идей программа считала создание постоянной казачьей армии. 16 мая 1918 г. П. Н. Краснов был избран донским атаманом 107 голосами против 23. Других претендентов на этот пост не было. Лишь 1 голос был подан за социалиста П. Агеева.

Избирался Краснов временно, до Большого Войскового Круга, который предполагали собрать, когда Войско Донское будет освобождено от большевиков и все население сможет принять участие в выборах.

Однако Краснов отказался принять атаманский пернач, поставил Кругу условие: принять заранее подготовленные им законы. Это были законы об атаманской власти, согласно им атаман утверждал законы, назначал всех министров правительства, становился высшим руководителем всех внешних сношений, верховным вождем Донской армии, то есть полновластным правителем Дона. Далее шли законы о вере («первенствующей» считалась православная, но все иноверцы пользовались правом свободного отправления их веры и богослужения), о правах и обязанностях граждан (подтверждались демократические свободы), о законах.

Не опасаясь обвинений в приверженности старому режиму, Краснов объявлял: «Впредь до издания и обнародования новых законов Всевеликое Войско Донское управляется на твердых основах Свода законов Российской империи, за исключением тех статей, которые настоящими основными законами отменяются». Отменялись все законы Временного правительства и все декреты Совета Народных Комиссаров. Армия возвращалась к уставам, изданным до 23 февраля 1917 года. В законах оговаривалось создание нового правительства — «Совета управляющих», создание отдела финансов, войскового суда. Предлагались донские флаг, герб и гимн. Флаг — три продольные полосы синего, желтого и алого цвета — символизировал «три народности, издревле живущие на донской земле», казаков, калмыков и русских. Герб изображал нагого казака в папахе, при шашке, ружье и амуниции, сидящего верхом на бочке. Гимном становилась модификация песни «Всколыхнулся, взволновался православный Тихий Дон».

— Вы хозяева земли Донской, я ваш управляющий, — сказал Краснов Кругу. — Все дело в доверии. Если вы мне доверяете, вы принимаете предложенные мною законы, если вы их не примете, значит, вы мне не доверяете, боитесь, что я использую власть, вами данную, во вред Войску. Тогда нам не о чем разговаривать. Без вашего полного доверия я править Войском не могу.

Полного доверия со стороны Круга к Краснову не было. Но вопрос был поставлен прямо и на него надо было прямо отвечать. Законы приняли.

— Умник — это верно, но... дюже доверять ему опасно. Но мы по банку вдарили, пошли на пан или пропал — дали всю власть. Что выйдет — не знаем, — говорили разъезжавшиеся с Круга казаки.

Круг разъехался. Наделенный диктаторскими полномочиями атаман остался править Войском.

К управлению, к административной работе, Краснов подошел как к искусству, к творческому процессу. Именно поэтому он и требовал диктаторских полномочий. «Донскому атаману предстояло творить, и он предпочитал остаться один вне критики Круга или Кругом назначенного правительства», — вспоминал Краснов.

— Творчество, — сказал он в одной из своих речей, — никогда не было уделом коллектива. Мадонну Рафаэля создал Рафаэль, а не комитет художников...

Что же собирался творить атаман? Ему нужна была мощная сила для борьбы с большевиками, для восстановления России, мощное народное движение, в которое безоглядно влилось бы казачество, то есть движение, отвечающее казачьим интересам и выражающее их.

Препятствия встречали Краснова на каждом шагу. Во-первых, Дон не был един. Казаки составляли лишь 43 % населения. Да и то какая-то часть их изначально присоединилась к большевикам. Таких было мало, их называли изменниками, но все же... Донские крестьяне, коренные и недавно пришедшие на Дон, безземельные, в подавляющем большинстве были настроены против казаков, против атаманской власти. Поэтому они единодушнее, чем где бы то ни было в России, выступали за Советскую власть. Получался замкнутый круг. Противопоставить Советской России единый Дон было абсолютно невозможно, но именно благодаря настроениям крестьян, испугавшись этого настроения, казаки и восстали против большевиков. Помирись казаки с крестьянами, никто и не подумает свергать Советы в далекой Москве. Повстанцы при всех своих боевых качествах, как и во времена крестьянских войн, освободив свою станицу, не хотели идти дальше, и «поднять их на энергичное преследование противника не представлялось возможным. Все пока держалось на исключительной доблести и самопожертвовании офицеров, учащейся молодежи и особенно стариков, своим авторитетом влиявших на фронтовиков». Как считали современники, «восставая, казаки меньше всего думали об устройстве своего государства. Восставая, ни на минуту не забывали того, что можно помириться, коль скоро Советская власть согласится не нарушать их станичного быта». Еще до избрания Краснова атаманом Временное Донское правительство, отменив большевистские декреты, поспешно объявило об оборонительном характере войны и курсе на примирение классов: «Намерение Временного правительства — не выходить за пределы области, но отстаивать ее территорию в исторических границах. Как будет закончена борьба, будет созван Большой Круг и съезд неказачьего населения». Как в таком случае идти на Москву? Вторым важным фактором, на который нельзя было не обратить внимания, стали немцы, занявшие Ростов, Таганрог и остановившиеся по линии Дона и Юго-Восточной железной дороги. Немцы стремились к бакинской нефти, предвосхищая свой рывок 1942 года. Но будучи наиболее мощной военной силой на юге России в то время (более 300 тысяч штыков), немцы прочно увязли на Западном фронте, а потому избегали здесь, на востоке, ввязываться в серьезные конфликты. Дальнейшему их продвижению на восток препятствовало настороженное отношение к ним восставших казаков, враждебное отношение «добровольцев» и, наконец, разлив Дона. Впоследствии они попытаются продвинуться южнее, высадят десант на Шаманском полуострове, затем в Поти, но до Баку так и не дойдут.

А пока они стояли в Ростове, в Каменской, в Миллерово, в Чертково. Их орудия и пулеметы были наведены на Новочеркасск. Зная казаков по опыту мировой войны, немцы предпочитали не рисковать и держать палец на спусковом крючке.

Как, сражаясь с большевиками, не ввязаться еще и в бои с сильным, опасным, победоносным пока противником — немцами?

В-третьих, прятавшаяся при большевиках интеллигенция «вылезла наружу» и стала обвинять Краснова в свертывании демократии. «Стремящаяся к власти, воспитанная на критике ради критики, на разрушении, а не на творчестве, она повела широкую кампанию против атамана», — жаловался Краснов.

И, наконец, в-четвертых, соперников Краснов увидел в «добровольцах», в генерале Деникине. «Добровольцы», сражавшиеся под знаменами «Единой и Неделимой России», претендовали на главенство в антибольшевистском движении, они надеялись пополниться за счет казаков, которых считали «прекрасным боевым материалом». Но когда казаки созвали Круг, создали свое правительство, свою армию, приняли самостоятельно законы, утвердили флаг, герб и гимн, это вызвало недовольство и даже озлобление в среде «добровольцев». Уж не вздумали ли донцы отделиться от России?..

Генерал Деникин стремился быть в курсе всех событий на Дону. У него в «Доброволии» был целый полк из донских офицеров, казаков и студентов, и командовал этим «Партизанским» полком донской генерал, известный на Дону не менее Краснова, Африкан Петрович Богаевский. Правда, известен он больше был как брат Митрофана Богаевского, казачьего идеолога, сподвижника Каледина, «донского соловья», расстрелянного большевиками. Деникин послал Африкана Богаевского на Круг в надежде, что того изберут атаманом, но Богаевский опоздал, избрали Краснова. Тем не менее, учитывая популярность самого имени и то, что Богаевский закончил войну с немцами начальником казачьей дивизии, то есть немногим уступал самому Краснову в старшинстве, Краснов назначил его «премьер-министром» в донском правительстве и доверил ему все внешние сношения Войска.

Впоследствии Краснов не раз говорил: «У меня четыре врага: наша донская и русская интеллигенция, ставящая интересы партии выше интересов России, — мой самый страшный враг; генерал Деникин; иностранцы — немцы или союзники и большевики. И последних я боюсь меньше всего, потому что веду с ними открытую борьбу, и они не притворяются, что они мои друзья...»

Не смущаясь наличием такого количества врагов и их мощью, П. Н. Краснов принялся за работу.

Первыми шагами атамана, стремившегося к выигрышу времени, к собиранию сил, было письмо к императору Вильгельму о собственном избрании и просьбой прекратить наступление, Краснов уверял германского императора в дружественных чувствах, просил оружия, а взамен предлагал установить «правильные торговые отношения» между Доном и Германией. Делегации, посланные Красновым к германскому командованию, хотя и оговаривали неприкосновенность донских границ, основной целью имели заключение соглашения о военной и политической поддержке в обмен на поставки Доном продовольствия для Германии.

Через два дня к Краснову прибыла делегация от немецкого командования и заявила, что германцы никаких завоевательных целей не преследуют и уйдут, «как только увидят, что на Дону восстановился полный порядок». Что касается Таганрога и округа, то немцы заняли его лишь потому, что украинцы сказали, что он принадлежит Украине. Этот пограничный спор немцы предлагали Краснову разрешить с гетманом Украины П. Скоропадским. В ряде донецких станиц немцы оказались по просьбе казаков, которые искали у германских войск поддержки в боях с Красной гвардией.

Краснов убедился в том, что немцы побаиваются казаков и заинтересованы в союзе с ними. Сам он немцев не боялся — бил их на войне, да и женат, кстати сказать, был на немке. Но с реальным противником или реальным партнером надо было считаться, и Краснов в первом же приказе потребовал, «как ни тяжело для нашего казачьего сердца... чтоб все воздержались от каких бы то ни было выходок по отношению к германским войскам и смотрели бы на них так же, как на свои части».

Естественно, немцы грабили донскую территорию, но ограблению в основном подверглись Таганрогский и Донецкий округа, где подавляющую часть населения составляли крестьяне. Казачьи станицы пострадали в единичных случаях. Краснов развернул «взаимовыгодную торговлю», приравняв 1 марку к 75 донским копейкам. За 1 русскую винтовку с 30 патронами немцам давали пуд ржи или пшеницы. Подобную цену на оружие трудно назвать высокой. Она действительно была «взаимовыгодной». Немцы продавали доставшиеся им даром вооружение с русских складов на Украине, а Краснов его за бесценок скупал.

Взаимоотношения «доно-германские» сразу же теснейшим образом переплелись с отношениями «доно-украинскими». На Украине немцы установили власть гетмана Павла Скоропадского, потомка старинного рода, генерала русской армии. В области внешней политики Краснов первым делом потребовал от ведомства иностранных дел «войти в немедленные дипломатические сношения с Киевом». Однако донское правительство сразу же вступило с гетманом в конфликт. Стремясь укрепиться на линии Дона и в Донецком угольном бассейне, немцы поддерживали претензии гетманского правительства на Таганрогский и Ростовский округа Донской области, так как там якобы 67 % населения составляли украинцы (на самом деле — 27 %). Взамен гетман предлагал донским казакам... устье Волги. Между тем спорные округа давали 70 % всего налогового дохода Войска Донского, 81 % добываемого угля, на их территории располагалось 86 % фабрик, заводов и других предприятий области.

Донское правительство сразу же заявило, что «считает Ростов и Таганрог в Донской области. Присутствие германских войск не означает оккупацию или украинизацию этих городов», и начало тяжбу с гетманом за Таганрогский округ. Зная истинную цену «Украинской державе», донские делегации и сам атаман в основном переговоры вели с немцами, а гетманское правительство иногда с презрением называли «неудачным экспериментом на живом народном организме». Кроме того, взаимоотношения «доно-германские» сильно повлияли на взаимоотношения Дона и Добровольческой армии. Между немцами и «добровольцами» была взаимная вражда. Контакты Краснова с немцами сразу же обостряли неприязнь между Красновым и Деникиным, а попытки Краснова поддержать «добровольцев» вызывали настороженность и недоверие к нему со стороны германского командования.

28 мая Краснов встретился с командованием Добровольческой армии и настойчиво советовал ему наступать на Царицын (ныне Волгоград), в Поволжье. Тем самым атаман бил сразу трех зайцев: выпроваживал соперника из региона и снимал в глазах немцев вопрос о доно-деникинских отношениях; давал Деникину возможность соединиться на Волге с восставшими чехословаками, которые, как и Деникин, были враждебны немцам (все солдаты Чехословацкого корпуса были изменники, бежавшие из рядов австро-венгерской армии, ни немцы, ни австрийцы их в плен не брали, а если брали, то показательно вешали), тем самым на Волге образовался бы относительно мощный антисоветский и антигерманский фронт, и немцы, не желая ввязываться в очередные бои, прикрылись бы от чехов и Деникина буферным государством — Войском Донским; в-третьих, с захватом Царицына весь Юг был бы отрезан от Москвы, что наносило тяжелейший удар по большевистской власти.

Однако Деникина и других «добровольцев» нелегко было толкнуть на этот шаг. Хотя чехи впоследствии и приглашали Деникина в Поволжье, Добровольческая армия туда не пошла. Чтобы говорить с союзниками-чехами на равных, нужна была настоящая армия, а не жалкие 2 тысячи. Деникин планировал создать армию на базе кубанского казачества (если уж не удалось создать ее на базе донского), а для этого вновь идти на Кубань.

Все же удалось договориться, что Добровольческая армия овладеет железной дорогой Великокняжеская — Тихорецкая и освободит от большевиков Задонье, а затем пойдет на Кубань. Взамен Деникин потребовал оружие с русских складов на Украине, которое Краснов должен был выпросить у гетмана и немцев, и 6 млн рублей на содержание армии.

В конце мая 1918 года немцы предприняли очередную попытку прорваться на Кавказ. Первым этапом операции стала атака на Батайск, где все еще стояли красногвардейцы. Красновские казаки тоже участвовали в этом бою. Общее руководство осуществлял генерал фон Кнерцер, командующий донскими частями генерал Греков подчинялся ему на правах командира корпуса. Чтобы нейтрализовать упреки «добровольцев», Краснов привлек к совместной операции с немцами отряд полковника Глазенапа, состоявший из донских казаков, но входивший в Добровольческую армию. Бои за Батайск шли 30 мая и 2 июня, закончились они неудачно, так как Дон еще не вошел в свои берега, и Батайск был прикрыт от немцев и казаков целым морем половодья. Кроме того, немцы как раз в это время начали наступление во Франции на реке Энн, которое к 5 июня стало захлебываться. С этого момента они все больше уклоняются от боев, усиленно склоняют Краснова занять Царицын и создать на Дону своеобразную буферную зону, которая прикрывала бы их попытки прорваться на Кавказ и к Баку рывком через Грузию. Чтобы Краснов не договорился с чехами, немцы начинают усиленно снабжать его оружием и деньгами. Создается парадоксальная ситуация: немцы грабят Украину и в то же время на самом верху, в ставке Вильгельма II, решается вопрос, где взять деньги, чтобы окончательно склонить на свою сторону донских казаков и их атамана. На Украине немцы берут, а Дону дают.

Краснов «подыграл» немецкому командованию, заявив: «В настоящее время я занят подготовкой общественного мнения для активной борьбы с чехословаками», после чего передал треть снарядов и четвертую часть патронов, полученных от немцев, злейшим врагам Германии — «добровольцам».

Во второй половине июня германское командование, готовясь к генеральному сражению во Франции на реке Марне, заключает с большевиками очередной договор и устанавливает разграничительную линию между германскими и советскими войсками. Немецкий «натиск на восток» останавливается. В это же время Деникин с «добровольцами» и присоединившимся к нему отрядом полковника Дроздовского, который, помогая казакам взять Новочеркасск, уходит во «2-й Кубанский поход», устремляется на Кубань и начинает бить там большевиков, поднимать кубанское казачество.

Германское командование, которое не оставляло замысла о своей экспансии на Кубань путем «воссоединения» Кубани и Украины (о чем постоянно велись переговоры кубанских «самостийников» и гетмана), запросило Краснова о положении и планах Добровольческой армии. Краснов ответил, что Добровольческая армия 30 июня самовольно, без ведома донского командования бросила позиции под Кагальницкой — Мечетинской и на свой страх и риск отправилась в неизвестном направлении. Силы «добровольцев» невелики, — успокоил немцев Краснов, — всего 12 тысяч, из них 70 % — кубанские казаки и 1,5 тысячи — отряд Дроздовского. На самом деле красновские казаки приняли самое активное участие в боях «добровольцев» за южные районы Донской области. Краснов передал в подчинение Деникину 3,5-тысячный отряд генерала Быкодорова, который вскоре возрос до 12 тысяч, то есть сравнялся по количеству со всей Добровольческой армией.

Таким образом к июлю 1918 года взаимоотношения с немцами определились, а главнейший соперник Краснова — Деникин — увел свою армию на Кубань.

Что касается интеллигенции, то здесь дело было сложнее. Интеллигенция действительно стала критиковать атамана за монархические жесты, агитировать казаков, да и сами казаки, особенно в северных округах, колебались, не круто ли взял атаман, возвращаясь к законам Российской империи. Пришлось Краснову исправлять ситуацию. Через неделю после Круга он издал приказ № 12, в котором объявлялось, что, отменяя законы Временного правительства, донские власти «не думали посягать на свободу граждан». Пункт приказа, отменяющий законы Временного правительства, объявлялся временным: «Всевеликое Войско Донское, благодаря историческим событиям поставленное в условия суверенного государства, стоит на страже завоеванных революцией свобод. Все законы Временного правительства, укрепляющие русскую государственность и способствующие укреплению и процветанию Донского края, лягут в основу жизни Всевеликого Войска Донского. В наикратчайший срок законы, охраняющие права населения и общественных организаций, будут проведены в жизнь».

В конечном итоге в специальной декларации 5 июня 1918 года «впредь до образования в той или иной форме Единой России» Войско Донское объявлялось «самостоятельной демократической республикой».

Определились взаимоотношения с политическими партиями. Эсеры пытались вести с Красновым переговоры «о возможности совместной борьбы против большевиков», но казаки на союз с ними не шли, помня, что лидер эсеров В. Чернов поддерживал притязания крестьян на казачью землю. Официальных членов эсеровской партии среди членов Круга не было или почти не было. Меньшевиков были единицы.

Кадеты же составили атаману оппозицию «справа», хотя с самого начала Краснов пытался привлечь их к тесному сотрудничеству, предлагал войти в правительство местному кадетскому лидеру и миллионеру Н. Е. Парамонову. Парамонов отказался, требуя, чтобы из правительства убрали одиозных контрреволюционеров и ввели его сторонников. Краснов на это не пошел, и местные кадетские лидеры, Парамонов и Харламов, отныне стали во главе оппозиции.

Пользуясь тем, что в Круге формальных членов партий были единицы, атаман в черном теле держал все общественные организации. «Атаман одинаково разрешал собрания эсеров, кадетов и монархистов и одинаково их прикрывал, как только они выходили за рамки болтовни и пытались вмешиваться во внутренние дела Войска», — вспоминал Краснов. Он в 24 часа выставил формируемый в Ростове-на-Дону «отряд монархистов», наложив резолюцию: «Это не отряд монархистов, а отряд жуликов и вымогателей, о чем Осведомительному отделу надо бы знать раньше меня. 12.VII.18. Генерал-майор Краснов». Не постеснялся он выслать из области и видного политического деятеля, бывшего председателя Государственной Думы Родзянко, когда тот надумал поучать атамана.

В отставку был отправлен генерал-лейтенант Попов и его соратники, которые настаивали на более тесных связях с Деникиным.

В своей работе и своей борьбе Краснов опирался на рядовых казаков, особенно на зажиточное низовое казачество, так же как низовцы опирались на него в достижении своих целей, и в то же время Краснов имел конечную цель, которая расходилась с конечной целью избравших его казаков. Он хотел свергнуть большевиков по всей России, низовцы не помышляли идти дальше границ и готовы были помириться с кем угодно, лишь бы сохранить сложившийся уклад казачьей жизни. Складывалась парадоксальная ситуация — в глубине души атаман был один против всех.

С самого начала, подыгрывая настроению Круга, атаман заявил, что «путь спасения Дона лежит в окончательном его отделении от матушки-России», но на самом деле делал все, чтобы втянуть казаков в затяжную войну с большевиками и в конечном итоге повести их на Москву. «Атаман чувствовал, что у него нет силы заставить пойти, и потому делал все возможное, чтобы пошли сами», — вспоминал Краснов. Он обещал мир, но требовал, чтобы для гарантии этого мира казаки заняли российские города вне пределов Донской области: Царицын, Камышин, Поворино.

Чтобы казакам было за что сражаться, атаман воззвал к донскому патриотизму, без колебаний признал донских казаков отдельной нацией. В газетах стали появляться статьи, доказывающие происхождение донцов чуть ли не от жителей древней Трои, от этрусков, амазонок и так далее. Но главное, надо было убедить казаков, что они живут в самостоятельном, независимом государстве, прекрасно обустроенном, а большевики угрожают Дону, как независимому, богатому, счастливому государству, несут нищету, порабощение.

Работать приходилось на нескольких направлениях. Самыми энергичными мерами налаживалась экономическая жизнь области. От управляющих отделом финансов и торговли и промышленности Краснов потребовал создать «стройную систему налогового обложения», напечатать свои ассигнации и заменить ими марки Временного правительства. Предполагалось развитие свободной торговли, «добиваясь понижения цен конкуренцией, но не нормировкой цен», было дано указание «призвать к жизни кооперативы и дать им возможность самого широкого развития». Краснов писал, что у императора Вильгельма он «просил машин, фабрик, чтобы опять-таки как можно скорее освободиться от опеки иностранцев». Предполагалось развивать «новые отрасли с наилучшим и современным техническим оборудованием», разрабатывались проекты Волго-Донского и Донецко-Днепровского каналов.

Земельный вопрос предполагалось если не разрешить, то сгладить. Своего рода источником земли стали земли тех, кто ушел с красными. Было приказано засеять все пустующие участки, земли помещиков засеять, используя пленных красногвардейцев, а урожай сдать в казну, выработать максимальную норму частного землевладения и правила отчуждения земли для выдачи безземельным.

И все это не были бессмысленные мечтания. Краснов умел работать сам и умел заставить работать других. Он был строг, даже суров, беспристрастен и, если нужно, язвителен. В гневе — страшен. Как вспоминал донской прокурор И. М. Калинин, «должностное лицо, с которым Краснов говорил по телефону, стояло навытяжку перед аппаратом и то и дело почтительнейше отвечало в трубку:

— Слушаю-с, ваше высокопревосходительство».

Результаты сказались очень скоро. За период красновского правления было открыто 8 гимназий и много начальных школ. Случалось, что казаки слали с фронта домой трофейное имущество, чтоб его продали, а на вырученные средства открыли хуторскую начальную школу. Поезда по территории Войска Донского ходили строго по расписанию, и даже извозчики брали за проезд по дореволюционным расценкам.

Один из донских офицеров, вернувшийся домой из охваченной революцией России, вспоминал: «На железной дороге совершенно не чувствовалась происшедшая в России революция, и жизнь шла своим нормальным чередом. Будочники с зелеными флажками провожали поезда; казаки везли с поля груженые подводы сена и зерна и, лежа на возах, равнодушно поглядывали на пассажиров; мальчишки с красными лампасами на штанишках бежали к полотну ЖД и выпрашивали старые газеты «тятьке на цигарку», ну словом, повсюду на Дону можно было наблюдать жизнь дореволюционного времени».

Тем не менее в бюджете доходы покрывали 46 % расходов, а 57 % расходов шли на армию...

Война не прекращалась. Казаки восстали по всему Дону и, собравшись в сотни и полки, выбили красногвардейцев с донской территории. Летом бои велись лишь на окраинах области. Но за границу Войска Донского казаки переходить не хотели. Нужна была постоянная армия. Прошедшие фронты мировой войны, казаки имели огромный боевой опыт, но также имели опыт полковых комитетов, митингов и других «революционных прав». И Краснов решил создать «Молодую армию» из молодежи призывного возраста, еще не служившей. В лагере под Новочеркасском собрали 12 полков молодежи и стали обучать ее в традициях старой русской армии. Кроме того, мобилизовали крестьян и сформировали из них стрелковую бригаду. У Краснова были и свои виды на сформированные и усиленно обучаемые молодые полки. «... Атаман знал, что все казаки на Москву ни за что не пойдут, а эти тридцать тысяч, а за ними столько же охотников, наверное, пойдут», — вспоминал Краснов.

Пока шло обучение молодежи, так же энергично началось переформирование восставших казаков на фронте. Командование Донской армией Краснов доверил произведенному в генералы С. В. Денисову. Разрозненные полки сводились в отряды и дивизии. В конечном итоге, преодолев местнические настроения повстанцев, к лету 1918 года Краснов, по мнению «конкурентов»-деникинцев, имел «около 100 тысяч вполне удовлетворительной в общем и прекрасной по частям армии». Даже летом в условиях полевых работ, то распуская, то призывая казаков различных возрастов групп, он смог держать на фронте 50-тысячное войско. Для несения тыловой службы было привлечено все население, включая стариков, женщин и детей, на которых также лежали и все заботы по хозяйству.

А. И. Деникин оценил эти вооруженные силы так: «Донской армии по существу не было: был вооруженный народ. Точнее, вооруженный класс...»

И Ленин, делавший в июне заметки к одному из докладов, отметил две главные силы в стране, противостоящие большевикам: «чехословаки; Краснов».

В августе 1918 года, когда Донская армия освободила практически всю территорию Дона и заняла даже один из городов Воронежской губернии, собрался Большой Войсковой Круг, надо было отчитаться за три месяца работы. Результаты были потрясающими. Германскому командованию, наиболее реальной военной силе на территории России в тот период, приходилось не только брать с Дона (продовольствие), но и давать Дону, оплачивать его лояльность. Атаман Краснов, постоянно шантажирующий немцев своими контактами с «добровольцами», стремился урвать, где только возможно. Когда немцы вели переговоры с советским руководством о разграничительной (демаркационной) линии между советскими и германскими войсками, Краснов склонял немцев, чтоб они потребовали демаркационной линии по Волге, начиная от Камышина, по Азовскому и Черному морю, иначе он якобы не мог поставить немцам требуемое продовольствие, так как на Дону намечался неурожай и положение могла спасти лишь Задонская степь. Немцы ответили, что для установления такой демаркационной линии им придется открыть военные действия против большевиков, добровольно такую территорию те, конечно же, не сдадут. Кроме того, немцы отказались открыто признать Дон независимым государством. На совещании в Спа, в ставке кайзера Вильгельма, было решено: «Стремление донских казаков к самостоятельности не следует поощрять. Верховное главнокомандование, однако, считает обязательной военной необходимостью привлечь на свою сторону донских казаков, снабдив их деньгами и оружием, чтобы удержать от объединения с чехословаками. Верховное командование окажет при этом тайную поддержку казакам, так что политическому руководству вовсе не следует об этом знать...»

Разгадав планы и опасения немцев, Краснов сделал акцент на доно-украинских противоречиях из-за Таганрогского округа и Донецкого бассейна. Помимо экономического значения этих территорий для Дона Краснов усмотрел, что Таганрогский и Ростовский округа — сухопутный мост с Украины на Кубань. В случае объединения Украины и Кубани Дон, по мнению Краснова, оказался бы между молотом и наковальней. И Краснов пишет знаменитое письмо императору Вильгельму, где помимо просьб о помощи оружием и дипломатической поддержке в разрешении спора с Украиной, сообщает о союзе с астраханским и кубанским казачьими войсками и просит «признать права Всевеликого Войска Донского на самостоятельное существование, а по мере освобождения последних — Кубанского, Астраханского и Терского войск и Северного Кавказа — право на самостоятельное существование и всей федерации под именем Доно-Кавказского Союза». Взамен он обещал нейтралитет в мировой войне и торговые льготы. Помимо письма Вильгельму II Краснов в открытую пригрозил Украине, что на Круге пожалуется на захват украинцами казачьих земель, так что ситуация «грозила окончиться кровавым столкновением».

Противопоставление наметившемуся кубано-украинскому прогерманскому альянсу Доно-Кавказского (включающего Кубань) нейтрального союза, в декларации об образовании которого говорилось о намерении казачества «не допускать вторжения на свою территорию никаких войск иноземного происхождения» и «поддерживать мирные отношения со всеми державами», было вызовом, в каких бы льстивых выражениях ни было написано письмо. Был здесь и элемент авантюры — Кубань впоследствии к идее Доно-Кавказского союза отнеслась довольно прохладно. Таким образом, два наиболее верных «союзника» Германии в противо-большевистской игре готовы были сцепиться из-за территориальных претензий, и немцы вынуждены были отвлекаться на устройство доно-украинских дел. Они настояли на перенесении «на будущее» создания Доно-Кавказского союза, угрожая прекратить поставки оружия Краснову, но чтобы «не раздражать» атамана и направить его активность на восток и на север, пошли на нужные атаману уступки: сами они Всевеликого Войска Донского не признали, но на Украину повлияли. 7 августа Украина и Дон заключили предварительное соглашение, в котором признавали «взаимно свою независимость и суверенитет». Таганрогский и Ростовский округа оставались за Доном. Донецкий бассейн находился под контролем обеих «держав». Помимо этого было заключено секретное соглашение, по которому Украина передавала Дону оружие на вооружение трех корпусов. После чего на мирных переговорах между Украинской державой и РСФСР (немцы по Брестскому мирному договору заставили большевиков признать Украину) украинская делегация заявила советской, что «Украина признала самостоятельность Донской республики, и поэтому не желает устанавливать с Россией границ в области Дона».

Таким образом, за три месяца работы Краснов добился освобождения донской территории от большевиков, вернул Дону спорные с Украиной территории и добился признания донской независимости Украиной, которая сама была признана и Германией и Советской Россией.

С особой гордостью Краснов продемонстрировал Кругу созданную за три месяца «Молодую армию». «Былая, славная армия 1914 года возродилась в лице этих бравых юношей, отлично кормленных, развитых гимнастикой, прекрасно выправленных, бодро маршировавших по площади в новой щегольски пригнанной одежде», — вспоминал Краснов. Депутаты Круга были восхищены. Круг произвел Краснова в генералы от кавалерии, минуя звание генерал-лейтенанта.

Однако не все шло гладко. Казаки на фронте не хотели переходить донские границы. На самом Дону существовала оппозиция Краснову из недовольных офицеров и генералов и представителей кадетской партии. Оппозицию поддерживала Добровольческая армия. В вину Краснову ставились его монархизм и «немецкая ориентация». Оппозиция планировала произвести на Круге переизбрание Краснова и прочила на его место А. П. Багаевского. Этому, казалось, способствовало избрание на Круг не только простых казаков и боевых офицеров, как было на Круге Спасения Дона, но и интеллигентов, которых Краснов презрительно назвал «полуинтеллигенцией», народных учителей и мелких адвокатов. Во главе Круга стал вождь донских кадетов В. А. Харламов, бывший член Государственной Думы, «опытный парламентарий, искушенный в политической борьбе».

Пользуясь восторженным настроем большинства собравшихся, Краснов просил снять с него полномочия и избрать нового атамана, надеясь, что вновь изберут его. Но оппозиция оттягивала перевыборы атамана, устроила бесконечные дискуссии, обвиняя Краснова в «немецкой ориентации», ставя в пример Добровольческую армию, верную союзникам, враждебную немцам, которая как раз вела бои у Екатеринодара, освобождая Кубань.

Склоки между донцами и «добровольцами» доходили до неприличия, хотя они делали общее дело, раненые Добровольческой армии лечились в Новочеркасске, а половину патронов и снарядов, полученных от немцев, донцы исправно посылали «добровольцам», хотя немцы запрещали это делать. И все же как-то в запальчивости «добровольцы» обозвали донцов «проституткой, зарабатывающей на немецкой постели», на что командующий Донской армией генерал Денисов ответил: «А кто в таком случае вы, «добровольцы», если живете у нас на содержании?»

И Краснов на Круге, когда ему указали на «немецкую ориентацию» и поставили в пример «добровольцев», ответил:

— Да, да, господа! Добровольческая армия чиста и непогрешима. Но ведь это я, донской атаман, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, омываю их в волнах тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии! Весь позор этого дела лежит на мне!

В разгоревшейся борьбе Краснов снова сделал ставку на рядовых казаков, он не оправдывался перед оппозицией, он взывал к казакам:

— Казачий Круг! И пусть казачьим он и останется. Руки прочь от нашего казачьего дела — те, кто проливал нашу казачью кровь, те, кто злобно шипел и бранил казаков. Дон для донцов! Мы завоевали эту землю и утучнили ее кровью своей, и мы, только мы одни хозяева этой земли. Вас будут смущать обиженные города и крестьяне. Не верьте им... Не верьте волкам в овечьей шкуре. Они зарятся на ваши земли и жадными руками тянутся к ним. Пусть свободно и вольно живут на Дону гостями, но хозяева только мы, только мы одни... Казаки!

Казакам Краснов сказал, что он не верит в иностранную помощь.

— ...Немцы — наши враги, мы дрались с ними три с половиной года — это не забывается. Они пришли за нашим хлебом и мясом, и мы им совсем не нужны. Они нам не союзники.

Не верил атаман и союзникам, англичанам и французам. Дважды напомнил он Кругу слова старинной казачьей песни:

— У меня, молодца, было три товарища: Первый товарищ — мой конь вороной, А другой товарищ — я сам молодой, А третий товарищ — сабля вострая в руках!..

В этом было его жизненное кредо, кредо индивидуалиста, «Рафаэля». В том было его политическое кредо.

— Помните, не спасут Россию ни немцы, ни англичане, ни японцы, ни американцы — они только разорит ее и зальют кровью... Спасет Россию сама Россия спасут Россию ее казаки! Добровольческая армия и вольные отряды донских, кубанских, терских, оренбургских, сибирских, уральских и астраханских казаков спасут Россию... И тогда снова, как встарь, широко развернется над дворцом нашего атамана бело-сине-красный русский флаг— единой и неделимой России.

Подтвердив казакам, что хозяева на Дону — они, атаман открыто сказал «добровольцам» и либеральной оппозиции, что цель у него такая же, как и у них, — единая и неделимая Россия. Разница была в методах. Краснов считал, что Деникин слишком уж «решительно шел к тому старому режиму, о котором при обстоятельствах теперешнего момента атаман не моги заикнуться». Деникин же никак не мог понять увлечений Краснова донской государственностью, обещаний помириться с большевиками, но занять ключевые пункты на «русско-донской» границе, таких, как Царицын, Камышин, Воронеж. «Такая политика, — считал Деникин, — была или слишком хитрой, или слишком беспринципной; во всяком случае для современников событий не вполне понятной».

Очередная атака на Краснова началась, когда он отдал приказ служить панихиду об убитом большевиками царе, а в официальной газете «Донской край» появились статьи, благожелательно говорившие о восстановлении монархии в России.

Либеральная оппозиция потребовала убрать редактора «Донского края» И. А. Родионова, известного донского писателя, убежденного монархиста. Им удалось разжечь настроения на Круге. «К прошлому возврата нет!» — провозгласили донские либералы, и Круг им дружно аплодировал. У Краснова требовали «сдать» его помощников.

20 августа (2 сентября) Краснов сыграл ва-банк. Из Донского музея ему принесли войсковой пернач, знак атаманской власти, и он с перначом в руке обратился к Кругу, упрекая его за необоснованную критику, которая расшатывает власть и подрывает веру войск в нее.

— Когда управляющий видит, что хозяин недоволен его работой, да мало того, что недоволен, но когда хозяин разрушает сделанное управляющим и с корнем вырывает молодые посадки, которые он с таким трудом сделал, он уходит! — заявил Краснов Кругу, который считался «хозяином донской земли». — Это его долг! Ухожу и я, но считаю своим долгом предупредить вас, что атаманский пернач очень тяжел, и не советую вам вручать его в слабые руки!

С этими словами Краснов швырнул пернач на стол и проломил крышку. В гробовом молчании он покинул зал заседаний.

После его ухода Круг заволновался, рядовые его депутаты потребовали вернуть атамана, и особая делегация была послана к нему с просьбой оставаться у власти до новых выборов. Краснов согласился, но просил ускорить выборы. Выборы назначили на 23 августа (5 сентября), но вновь отложили.

Борьба с переменным успехом велась еще около трех недель. Выборы состоялись 12 (25) сентября. Деникинские сторонники надеялись на успех, но в дело вмешались немцы. Их вполне устраивал Краснов. «Донские казаки деловым образом разрешили вопросы, поставленные нами; равно и мы деловым образом разрешили вопросы, поставленные ими», — было заявлено в рейхстаге. Немцы не желали передачи власти на Дону проденикински и проантантовски настроенному А. П. Богаевскому, которого усиленно двигала на атаманский пост либеральная оппозиция. Перед выборами на закрытом заседании А. П. Богаевский прочел Кругу телеграмму майора Кохенгаузена, который от имени германского командования требовал вновь избрать П. Н. Краснова атаманом и угрожал в противном случае изменить существующие доброжелательные отношения к Дону со стороны немцев.

Круг все понял. Официальный посланец на Круг от Деникина, генерал Лукомский, стремясь сохранить лицо, телеграфировал в штаб Добровольческой армии: «Я глубоко убежден, что донской атаман генерал Краснов, входя в соглашение с немцами, вел двойную игру и, страхуя Дон от всяких случайностей, лишь временно «по стратегическим (как он выразился) соображениям» хотел присоединить к Дону части соседних губерний... но все же чувствовалось, что он в конце концов не отделяет Дон от России и на борьбу с советским правительством пойдет до конца и поведет за собой Дон». Деникин, увидев, что сильной партии противопоставить Краснову не удается, отдал распоряжение поддерживать Краснова при условии, что Краснов будет поддерживать Добровольческую армию.

В результате голосования 234 голоса были поданы за Краснова, 70 за Богаевского, 33 делегата подали пустые бюллетени.

Краснов остался на своем посту. Члены Круга разъехались по станицам и полкам. Перед отъездом они составили указ, в котором были слова: «Одна мысль, одна воля да объединит нас: помочь атаману в его тяжелом и ответственном служении Дону...»

Не разъехалась лишь оппозиция. Оппозиционеры, в большинстве своем новочеркасские жители, остались с председателем Круга В. А. Харламовым в Новочеркасске в законодательной комиссии и повели, как считал Краснов, «серьезную подпольную работу для замены атамана Краснова — «германской ориентации» атаманом Багаевским — «союзнической ориентации».

Предстоящее поражение Германии в мировой войне было очевидным. Но немцы смогли создать на Юге достаточно мощные политические и военные силы, чтобы реально влиять на ход гражданской войны в этом регионе.

В октябре 1918 года впервые серьезно встает вопрос о походе на Москву. «Добровольцы» к этому времени разбивают большевиков на Кубани. Верховный вождь «добровольческого движения» генерал Алексеев, авторитетный генерал, первый Верховный главнокомандующий русской армией после отречения царя от престола, считал, что Кубань — эпизод в боевой работе «добровольцев», а все силы надо сосредоточить на севере, объединить и наступать на Москву. Алексеев и Краснов постоянно переписывались, и Краснов согласен был признать главенство Алексеева, если и Донская и Добровольческая армии будут в равном подчинении этому генералу. Но 8 октября М. В. Алексеев умер, и полновластным хозяином в «Доброволии» остался генерал Деникин, отношения с которым оставались натянутыми.

Тогда же, в октябре, германское командование решает бросить на Москву красновских казаков, чтобы свалить большевистское правительство и тем самым заручиться на будущей мирной конференции поддержкой «благодарных русских». Но уже 31 октября в германское министерство иностранных дел поступило сообщение: «Ввиду неустойчивого политического положения в Донбассе Краснов не может представить своих казаков для наступления против большевиков, так как они нужны ему для поддержания порядка в своем районе, не говоря уже о том, что казаки не захотят оставить свою область».

После смерти М. В. Алексеева Краснов обратил внимание на гетмана Украины П. Скоропадского как на наиболее вероятного союзника в борьбе с большевиками. Он встретился с гетманом, которого знал еще по совместной службе в гвардии. На встрече гетман сказал:

— Вы, конечно, понимаете, что я, флигель-адъютант и генерал свиты Его Величества, не могу быть щирым украинцем и говорить о свободной Украине, но в то же время именно я, благодаря своей близости к государю, должен сказать, что он сам погубил дело империи и сам виноват в своем падении. Не может быть теперь и речи о возвращении к империи и восстановлении императорской власти. Здесь, на Украине, мне пришлось выбирать — или самостийность, или большевизм, и я выбрал самостийность. И право, в этой самостийности ничего худого нет. Предоставьте народу жить так, как он хочет. Я не понимаю Деникина. Давить, давить все — это невозможно... Какую надо иметь силу для этого? Этой силы никто не имеет теперь. Да и хорошо ли это? Не надо этого! Дайте самим развиваться, и, ей-Богу, сам народ устроит это все не хуже нас с вами...

Гетман предлагал создать союз Дона, Кубани, Украины, Грузии, Крыма и Добровольческой армии для борьбы против большевиков.

— Мы все русские люди, и нам надо спасти Россию, и спасти ее мы можем только сами. Поверьте, никакие немцы, никакие англичане или французы нас не спасут...

Краснов должен был выступить посредником между Деникиным и гетманом и договориться о военном союзе. В тот же день он написал генералу Лукомскому, заместителю Деникина, и сообщил о своей встрече с гетманом. Краснов предлагал «добровольцам» взять у гетмана оружие и боеприпасы и передавал предложение гетмана: «Нам нужно просто только столковаться. Ведь не дети же мы? капризные, своенравные дети, которые друг друга в чем-то обвинили и не хотят разговаривать один с другим... Гетман предполагает на этих днях обратиться к Добровольческой армии, Дону и Кубани, если возможно — Тереку, Грузии и Крыму, чтобы всем этим образованиям выслать определенное число депутатов на общий съезд. Цель этого съезда пока только одна: выработка общего плана борьбы с большевиками и большевизмом в России, чтобы наши действия не были отрывочными и эпизодическими, но в полной мере планомерными. И я надеюсь, что протянутая рука единения и дружбы не будет вами оттолкнута».

Деникин отказался участвовать в работе подобного съезда. Добровольческая армия не признавала самостоятельности Грузии и Крыма, а гетмана считала немецким ставленником (как оно и было на самом деле). Они стремились к объединению «осколков империи» и заранее высказывались об уничтожении самостоятельности Украины, Грузии, сужении автономии Дона, Кубани, Терека и Крыма. «Если Скоропадский и Краснов, как русские люди, не менее русские, нежели Деникин, могли пойти на это, то гетман и атаман идти на это, не предавая избравший их народ, не могли», — вспоминал Краснов. Объединения не получилось. Но от идеи похода на Москву Краснов не отказался. Казаки за пределы Войска шли неохотно, и немцы начали перекачку с Украины на Дон монархически настроенных офицерских кадров. Тем более, что такие же монархические настроения часто встречались среди офицеров возрожденной Красновым регулярной «Молодой армии», особенно в гвардейских полках. Прибывшие с Украины офицеры должны были стать костяком новой чисто русской армии, которой предстояло идти на Москву.

Заволновавшихся после появления на Дону «монархических армий» донских демократов Краснов успокоил приказом №932: «Никакой ответственности за разрешенные мною формирования Войско не несет и помогает им лишь в той мере, в какой эти армии в будущем обеспечат его границы. Политической программой этих армий Войско не интересуется и их не разделяет, имея одну цель — создание сильного государства — Всевеликого Войска Донского».

Попытки проденикинских кругов воздействовать на пришедшие с Украины формирования или создать на территории Дона свои части были пресечены. Краснов отдал приказ, что некоторые «узкопартийные круги» пытаются формировать свои дружины, все они, за исключением Южной армии (штаб — Кантимировка), Астраханской армии (штаб — Морозовская) и Русской народной армии (штаб — Михайловка), должны были в три дня покинуть пределы Всевеликого Войска Донского. Как видим, помимо Южной армии, выведенной с украинской территории, Краснов стал формировать Астраханскую и Русскую народную армии.

Для придания этим формированиям авторитета Краснов предлагал принять командование над ними видным русским военачальникам, известным своими подвигами на фронтах мировой войны, но все эти оставшиеся не у дел полководцы оглядывались на Деникина, который считал все эти формирования происками немцев во вред «добровольцам», и отказывались. Согласился возглавить Южную армию лишь генерал Николай Иудович Иванов, тот самый, что пытался подавить выступления в Петрограде в феврале 1917 года. Крушение империи, которой Иванов был верен всей душой, сильно подействовало на него, настолько, что Краснов сомневался в его душевном здоровье. Иванов жил в Новочеркасске и бедствовал. Армию он возглавил, но ясно было, что хозяин в ней не Н. И. Иванов, человек с «несколько расстроенными умственными способностями», а атаман Краснов.

К началу ноября 1918 года Краснов располагал достаточно внушительными неказачьими монархическими силами. Одна Южная армия состояла формально из 20—30 тысяч бойцов.

Гораздо меньше по численности, но более боеспособной была Русская народная армия, именовавшаяся изначально Саратовским корпусом. По количеству реальных бойцов она равнялась обычной пехотной бригаде, но состояла из саратовских крестьян, сознательно выступивших против большевиков (нашлись и такие). Командовал «армией» полковник Манакин. В одном интервью он высказал «кредо» своей «армии». Манакин был «без ориентации», цель — восстановление русского государства, Земский Собор, наилучшие отношения с Добровольческой, Южной и Астраханской армиями; с немцами, французами, чехами отношения строго корректные, как с временными гостями России; «армия Донская является матерью Русской народной армии».

Астраханская армия имела около трех тысяч пехоты и тысячу всадников, командовал ею князь Тундутов, который, как писал Краснов, «оказался пустым и недалеким человеком, готовым на всяческую интригу, и очень плохим организатором». У калмыков он играл роль не то царя, не то полубога, но для верных ему людей ничего сделать не мог или не хотел. Его калмыки были босы и оборваны, большинство не имело седел и оружия. Но в целом и эта «армия» дралась неплохо.

Располагая такими силами, Краснов не побоялся взять на себя задачу освобождения России от большевиков и занятия Москвы, о чем сообщил, выступая в г. Таганроге в начале ноября 1918 года.

Ему надо было спешить. Немцы были на краю пропасти, австрийцы уже просили мира. Пока они не ушли и не пришли союзники, англичане и французы, атаман мог перехватить инициативу у «добровольцев» и первым двинуться в поход на Москву. Он автоматически становился тогда первым лицом в антибольшевистском лагере, что обеспечивало совершенно иное отношение к нему и «своих» победителей-союзников, которые рано или поздно вмешаются в российские дела и станут искать, на кого делать ставку.

Первые же вторжения на территорию великорусских губерний русских монархических и казачьих частей — своего рода генеральная репетиция будущего деникинского похода — показали обреченность этой идеи. В обращении к «русским людям Воронежской, Тамбовской и Саратовской губерний» донское командование заявляло: «Мы идем не для насилий, мы только хотим, сбросив власть комиссаров окончательно, помочь вам сделать то же... На Дону мы сами решаем свои дела, а большевики разогнали ваших и наших выборных в Учредительное собрание и до сих пор не созывают его». Генерал Семенов, военный губернатор Богучарского и Новохоперского уездов Воронежской губернии, руководствовался при управлении законами Всевеликого Войска Донского, как «наиболее отвечающими укладу русской жизни». Однако жизнь все ставила на свои места. Южная монархическая армия, сформированная на немецкие деньги, привлекавшая неказачье офицерство монархическими лозунгами и хорошими окладами, оказалась совершенно небоеспособной, так как к Иванову шли те, кто не хотел ехать к Деникину, «опасаясь попасть в бой». В Богучарском уезде Южная армия восстановила старшин и старост и стала взимать земские налоги за 1917 и 1918 годы. Сами белые характеризовали отношение Южной армии к крестьянам как «ужасное». Дружины воронежских крестьян, выступившие было против Советской власти, при вступлении в их места монархических отрядов Южной армии разбегались.

Что касается донских казаков, то они, заболев «пограничной болезнью», если и переходили границы области, то только с целью грабежа.

Начало революции в Германии и восстание петлюровцев против гетмана на Украине оставили Краснова без союзников. Положение изменилось радикально. Немцев приходилось опасаться, так как сразу же после начала революции в Германии, 9 ноября 1918 г., Ленин предписал Курскому и Орловскому губкомам склонять немецких «революционных» солдат на Украине «ударить на красновские войска, ибо тогда мы вместе завоюем десятки миллионов пудов хлеба для немецких рабочих и отразим нашествие англичан, которые теперь подходят эскадрой к Новороссийску». Но немецкие солдаты, утомленные годами войны, думали лишь о том, как быстрее добраться до дому...

Вся западная граница Войска осталась без прикрытия, вместо надежных немецких гарнизонов в пограничных пунктах появились петлюровцы и махновцы. Гетман взывал о помощи. Краснов договорился с ним о занятии донскими войсками Луганска, Дебальцево, Юзовки, Мариуполя и Беловодска. «Ждем от вас ласкового «Добро пожаловать», — обратился Краснов к украинцам и ввел на Украину казачьи части. В украинские уезды назначались донские генерал-губернаторы; местное население успокаивали, что это временно, «до создания на Украине прочной и всеми признанной власти». 24 ноября (7 декабря) в сводках Всевеликого Войска Донского появились первые сообщения о боях с петлюровцами и махновцами на территории Украины.

В целом после ухода немцев настроение красновских войск упало. «Донские войска стали испытывать жуткое чувство одиночества в борьбе, — вспоминали донские офицеры. — Начался душевный надлом, сдвиг в пользу «примиренчества», «соглашательства», сдачи без боя, прямого перехода на сторону противника». Буйство и драки офицеров в нетрезвом виде стали обычным явлением.

Силы Донской армии были надорваны. В октябрьских боях, когда «ходили за границу» и в очередной раз осаждали Царицын, из ее рядов выбыли 40 % казаков и 80 % офицеров. «Молодая армия» оказалась раздерганной. Из трех ее дивизий одна уже сражалась под Царицыном, другая была введена на украинскую территорию, и лишь 1-я (два гвардейских полка, Калмыцкий и 4-й Донской) все еще стояла в резерве в Ростове, Таганроге и Новочеркасске, но это был последний резерв.

В Новочеркасске подняла голову проденикинская оппозиция. Силы ее оказались велики. Стали собираться съезды партии кадетов, съезды монархистов. Все осуждали Краснова за прошлый союз с немцами. Крупные финансисты открыто побежали с Дона к Деникину. Так, управляющий отделом торговли и промышленности (министр) Донского правительства Лебедев ушел в отставку по болезни и вскоре был зачислен в деникинский административный аппарат. Еще раньше там появился миллионер и видный кадетский лидер из донских казаков Н. Е. Парамонов. Вдохновленный этими событиями, один из руководителей деникинской армии генерал Лукомский грозился свергнуть Краснова через 24 часа после крушения немцев.

Немцы ушли, на горизонте в Черном море показались английские и французские корабли. Деникин, верный этим союзникам России по мировой войне, чувствовал себя хозяином положения.

Чтобы спасти свое пошатнувшееся положение, Краснов начал политический маневр, имеющий целью самому установить контакт со странами Антанты. В сентябре, когда немцы еще господствовали на Украине, представитель Краснова барон Майдель ездил в Румынию и вел переговоры с англо-французским командованием. Но переговоры развития не получили, так как союзники считали Войско Донское «полубольшевистским государством, руководимым немцами».

И все же Краснов не сомневался, что союзники вынуждены будут считаться с Донским войском, контролирующим бОльшую часть Донецкого бассейна и имеющим самые большие среди антибольшевистских государственных образований вооруженные силы. Более того, донской атаман склонен был поторговаться и в первых числах ноября, говоря о возможном приходе союзников, заявил: «Довольно иноземной силы на нашей земле!».

Краснов считал, что после поражения Германии все государственные образования на территории бывшей Российской империи должны участвовать в работе мирной конференции, он предлагал послать на мирные переговоры представителей от Украины, Дона, Кубани, Польши, Добровольческой армии, Белоруссии, Сибири, но не отдельно, а предварительно всем собраться и выделить 2—3 человека. Но прежде надо было решить: монархией или республикой будет Россия? Из каких частей? Каковы границы? Кто поможет освободиться от большевиков: союзники, которые в «неоплатном долгу», поскольку Россия спасла их от разгрома в мировой войне, или центральные державы, которые «заинтересованы больше других»?

Предварительно Краснов высказал «точку зрения Дона» на будущие взаимоотношения с Россией: Всевеликое Войско Донское входит как часть неразрывного целого в будущую Россию (за исключением «Советской»), сохраняет автономию, Войсковой Круг и атамана, внутренние законы устанавливаются Кругом, Дон сохраняет свое войско, вывод которого за пределы Войска области в мирное время будет возможен только с разрешения Круга; оговаривалось, что и Войсковой Круг и отделы ведомств будут зависеть от российских министерств «лишь в известной степени».

Краснов предлагал собраться на предварительную конференцию в Таганроге, прислать по два представителя от Украины, Польши, Прибалтийского края, Финляндии, Белоруссии, Крыма, Кубани, Добровольческой армии, Грузии, Уфимской директории и прочих свободных частей России.

Предложение было послано Деникину, но еще до того, как его получили, деникинское Особое совещание высказалось за единство представительства России на мирной конференции, за исключением большевиков и тех территориальных образований, которые в своих основных принципах расходятся с целями Добровольческой армии, то есть наряду с большевиками отмели Грузию, Крым, Прибалтику и других «националов».

Краснову Деникин ответил корректно, что конференцию предлагает провести в Екатеринодаре, но общее представительство от всех территорий не удастся, надо послать людей, которые были бы известны союзникам и известны в России (союзникам были известны либо царские министры, либо царские генералы). Кроме того, Деникин предлагал Краснову обсудить вопрос об общем командовании. Это должно было стать «первым шагом к собиранию земли русской».

Соглашение достигнуто не было, и к союзникам в Яссы донская и «добровольческая» делегации поехали порознь. Помимо просьбы прислать войска донцы повезли меморандум, что до образования в той или иной форме единой России Войско Донское составляет самостоятельную демократическую республику. Помимо донцов и «добровольцев» Яссы посетил добрый десяток делегаций, и каждая предлагала французам и англичанам поддержку в обмен на признание и военную помощь. Донцы на совещание, которое проводили в Яссах союзники, опоздали, но все-таки встретились с французским генералом Бертелло. Принципиальные вопросы о статусе и признании Войска Донского в Яссах решены не были. Французское командование не имело таких полномочий от своего правительства. Бертелло лишь передал донцам 5,5 тысячи винтовок, 47 пулеметов и 2 млн. патронов.

Главное, что уяснила себе в Яссах донская делегации, была общая позиция Франции. Французы были кровно заинтересованы в восстановлении единой России как будущего союзника против разбитой, но могущей возродиться Германии. Кроме того, Франция была заинтересована в оплате кем-то долгов старого российского правительства, а французы вложили в Россию немало. Кто возьмется отвечать за всю Россию и оплатит все ее старые долги, того Франция и поддержит. Пока что этот неподъемный груз на Юге России брал на себя Деникин.

Позиция Деникина, который выступал от имени всей России, а не от Дона, Кубани или Ставрополья (хотя войска его были именно там), стала решающим фактором. Глава англо-французской миссии генерал Пуль направился к Деникину. Краснов же довольствовался офицерами с миноносцев, вошедших в Азовское море.

По донесению английского капитана Бонда, миссия не входила в его задание, он должен был зайти в Мариуполь и Таганрог и выяснить там ситуацию, но русский адмирал Кононов (сам донской казак) организовал поездку английских и французских офицеров на Дон, чтобы усилить позиции Краснова.

Тем не менее миссия была встречена с большим почетом. Вино лилось рекой, гремела музыка. Донские генералы пили за здоровье союзников, а союзники просили исполнить старый русский гимн «Боже, царя храни!».

Но англичане, люди практичные, за пышностью встречи заметили и относительный порядок в Войске, и то напряжение, с которым держался весь казачий антибольшевистский фронт. «Мы видели всюду руку сильного человека, и мы почтем за счастье передать нашему командованию все то, что видели здесь», — сказал Краснову капитал Бонд. «Здесь за полгода сделано то, что сделало бы честь любому государству за десять лет работы», — подтвердил его коллега капитан Ошен. Приезд союзников на какое-то время вдохновил казаков на фронте. «Из разговоров казаков видно, что они питают надежды на союзников, которых они ожидают со дня на день, они придут и предложат обеим сторонам сложить оружие, т. е. кадетам и большевикам», — доносила советская разведка. А Краснов уже издал обращение «Граждане Российские! Что несут вам союзники и донские казаки», где обещал Учредительное собрание, которое решит вопрос о власти и земле («по справедливой оценке»).

Кроме того, Краснов, обычно в таких ситуациях игравший на обострение, попытался вырвать из-под влияния Деникина кубанских казаков. Пока на Кубани шла борьба с большевиками, кубанские казаки, составлявшие до 70 % Добровольческой армии, беспрекословно подчинялись Деникину в военном отношении. Но, вытеснив большевиков, они стали тяготиться властью «русских генералов». Лидеры украиноязычной Нижней Кубани постоянно оглядывались на Украину, поддерживали контакты с гетманом. Между кубанцами и «добровольцами» начались трения. Военные кубанские власти были безусловно за Деникина, а вот Кубанская Рада вела «самостийную» политику. Как раз в это время делегация Кубанской рады во главе с П. Л. Макаренко прибыла на Дон, встревоженная усилением позиций Деникина в связи с прибытием союзных кораблей. Кубанцы хотели выяснить взгляды «донских кругов» на трения между кубанцами и «добровольцами», на диктатуру, на всероссийскую государственную власть, единое командование, представительство на мирной конференции, текущие переговоры с союзниками, отношение к Украине.

Краснов заявил, что «не может признать диктатуру полезной для дела всероссийского и донского», отказался признать Особое совещание при Деникине «всероссийской властью» (оно, кстати, и само себя таковой не считало): «В настоящее время, принимая во внимание свободу Дона и Кубани, где успешно работают собственные правительства, не может быть стремления к другой общегосударственной власти. Я удивляюсь, чем собственно будет ведать эта власть, существующая на территории, где имеются свои управления». Об общероссийской власти можно было бы говорить в случае, если бы «добровольцы» освободили область, большую, чем непосредственно Дон и Кубань, так же как и единое командование было бы немедленно признано в случае похода на Москву, но пока что единое командование возможно, если ему будут в равной степени подчинены все армии и оно будет признано донской и кубанской властями.

Краснов высказался за немедленный «сговор» Дона и Кубани, чтобы в будущем все переговоры велись «единым казачьим фронтом». Что касается союзников, то лучшие союзники друг другу — сами казаки. По вопросу о представительстве на мирной конференции Краснов заявил: «Я ничего не имею против того, чтобы от имени России говорил один представитель, например, Сазонов, но категорически буду настаивать на том, чтобы там были советники Дона и Кубани». Что касается Украины, то в ее внутренние дела Дон не вмешивается, только защищает западную границу.

Кубанская делегация была полностью удовлетворена такой постановкой проблем, и, возвратившись в Екатеринодар, Макаренко заявил, что при виде всего, что сделано на Дону, слезы радости сжимали ему горло.

Игра Краснова поначалу имела успех. Большую роль сыграло то, что донские войска контролировали Донецкий бассейн, куда Франция в свое время вложила огромные деньги. Вторая сила, формально контролирующая бассейн — гетман, — еле держалась в Киеве под ударами петлюровцев. Обеспокоенные ситуацией в Донбассе французы все же заявили, что собираются вести переговоры с Доном. Предварительно глава союзнической миссии генерал Пуль написал Краснову, что союзникам выгодно единство среди русских генералов и подчинение Краснова Деникину. В ответ донские власти заявили, что Пулю «будет оказан чисто деловой прием».

Встреча Краснова и Пуля произошла 12 (23) декабря в Кущевке, на границе Донской и Кубанской областей. Краснов поставил перед союзниками альтернативу: либо Дон заключает мир с большевиками, либо организуется совместный с союзниками поход на Москву. Говоря о «казачьем народе», Краснов сказал: «Он имеет все свое и он удалил от себя большевиков. Завтра он заключит мир с большевиками и будет жить отлично. Но нам нужно спасти Россию и вот для этого-то нам необходима помощь союзников, и они обязаны ее оказать». В это же время официоз «Донские ведомости» заявил: «Для дальнейшей борьбы с большевиками Дон не может нести тяготы в прежнем 100 %-ном масштабе и может уделить на эту борьбу во всяком случае не больше 25 % своей силы, ибо 75 % бое- и работоспособных казаков нужно обратить на восстановление разрушенного хозяйства. С этим должны считаться и союзники и Добровольческая армия».

Подобная постановка вопроса охладила Пуля. Отныне его требования были не столь категоричны. Генерал Пуль, который видел многих белых генералов, считал впоследствии Краснова самым способным из всех встреченных, а организацию Донской армии — на более высоком уровне, чем где-либо еще в России. Но все это не отменяло главного: требование подчиниться Деникину оставалось. Даже белогвардейцам было ясно, что «политика союзников вызвана не «германофильством» донского атамана, а собственными выгодами Англии и Франции».

Оппозиция «справа» (председатель Войскового Круга Харламов) высказывалась за «единое командование в рамках оперативных». Оппозиция «слева» (социалист П. Агеев) заявляла: «Деникин — кристально чистый патриот великой России... Он не чужд идее демократии, он ей не враг».

Силы казачества и так были расколоты. Осенью 1918 г. 18 % боеспособных казаков оказались в рядах Красной Армии, 82 % — в Донской. Среди ушедших к большевикам ясно видно было преобладание бедноты. Там были свои герои (вроде Ф. К. Миронова), своя романтика, складывалась своя легенда, легенда «красных казаков», дожившая впоследствии до 90-х годов XX века...

Дон воевал, и правительство шло на непопулярные меры. 5 (18) октября 1918 года был издан приказ: «Все количество хлеба, продовольственного и кормового, урожая текущего 1918 года, прошлых лет и будущего урожая 1919 г. за вычетом запаса, необходимого для продовольствия и хозяйственных нужд владельца, поступает (со времени взятия на учет) в распоряжение Всевеликого Войска Донского и может быть отчуждаемо лишь при посредстве продовольственных органов». Казакам предлагалось самим сдавать урожай по цене 10 рублей за пуд до 15 мая 1919 года, тем, кто сдаст до 1 декабря 1918 года, полагалась премия — 50 % всей стоимости. Станицы были недовольны этим постановлением, этой «продразверсткой» в красновском варианте.

Последней каплей было наступление советских войск против Краснова на Южном фронте, начавшееся 4 января 1919 г., и начало развала Донской армии.

Южный фронт, отрезавший большевиков от хлеба и угля, фронт, где белые имели действительно массовую поддержку казачьего населения, можно смело назвать главным фронтом гражданской войны. «Может быть, здесь завязался роковой узел, от рассечения которого зависит судьба русской, а значит и мировой революции», — писали большевистские «Известия ВЦИК».

Вдохновленные революцией в Германии большевики начали два главных наступления: на Запад с целью ворваться в Европу вслед за уходящими немецкими войсками и на Юг, чтобы раз и навсегда разорить «гнездо несомненно контрреволюционного казачества» и, не отвлекаясь более на внутренние проблемы, все силы бросить на раздувание мирового пожара.

Лучшие силы Красной Армии, в том числе переброшенные с других фронтов, атаковали донцов по всей линии обороны. Лучшие агитаторы большевистской партии стали уговаривать казаков разойтись по домам, обещая мир и всеобщее братство и даже неприкосновенность донских границ, хотя в партийных верхах уже готовилась директива репрессировать всех казаков, кто прямо или косвенно принимал участие в борьбе с большевиками, а «прямо или косвенно» привлекалось Красновым все казачество... Утомленные борьбой, брошенные недавними союзниками-немцами, не дождавшиеся новых союзников, французов и англичан, казаки стали бросать свои полки и расходиться по домам.

Краснов ждал высадки союзного десанта. А союзники требовали объединения и единого командования, то есть подчинения Краснова Деникину. Настроены они были решительно. Обеспечивавший связь союзников и Деникина генерал Щербаков настоятельно рекомендовал Деникину надавить на Краснова и потребовать подчинения Дона «добровольцам»: «Для сего осталось сделать лишь небольшие дипломатические усилия, успех коих обеспечен, так как опирается на все могущество союзников».

8 января 1919 года Краснов пошел на «оперативное объединение» с Деникиным. На станции Торговой донское и добровольческое командование обсуждало этот непростой вопрос весь день. Деникин, уверенный, что Донская армия стоит на грани катастрофы, предложил кроме единства военного еще и единство государственное на основе «полного признания автономии новых государственных образований». Предполагалось, что Донская армия в оперативном отношении подчинится Деникину, но ни одна часть не будет уведена с Дона, если Дону будет угрожать опасность. Дон также должен был платить углем за оружие, поставляемое союзниками.

Краснов был согласен на объединение почты, телеграфа и судебной системы, все это при наличии подготовленных местных кадров все равно осталось бы под контролем донцов, но отклонил государственное объединение и заявил, что гласное признание единого командования невозможно теперь, «ибо вслед за этим казаки уйдут по станицам». Командующий Донской армией, 34-летний генерал С. В. Денисов, предупреждал, что казаки не потерпят подчинения «русским генералам» и взбунтуются. Он предлагал объединиться формально, чтобы успокоить союзников. Деникин настаивал на полном и реальном подчинении и дважды порывался прекратить обсуждение и уехать. Генерал Щербачев настаивал:

— Предположим, что единое командование невозможно. Но союзники его требуют, и развал Дона им не страшен... Помощь союзников за нами, затягивая соглашение, мы рискуем ею.

Краснов намекал, что лучше бы назначить главнокомандующим какое-нибудь «третье» лицо, чтобы ему одинаково подчинялись и командующий Добровольческой армией Деникин и командующий Донской армией Денисов. Это мог быть либо французский ставленник Щербачев, либо адмирал Колчак, который незадолго до этого возглавил белые армии на Востоке. Но перерешать было поздно. Как заявил генерал Смагин, «соглашение ведь есть. Нужно только его оформить».

Как только Деникин в очередной раз попытался встать и уйти, Краснов сказал ему:

— Антон Иванович, ввиду сложившейся обстановки я считаю необходимым признать над собой ваше верховное командование, но при сохранении автономии Донской армии и подчинении ее вам через меня. Давайте составим об этом приказ.

Деникин сам написал и подписал приказ, а Краснов от себя добавил: «Объявляя этот приказ главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России Донским армиям, подтверждаю, что по соглашению моему с генералом Деникиным конституция Всевеликого войска Донского, Большим Войсковым Кругом утвержденная, нарушена не будет. Достояние Дона, вопросы о земле и недрах, условия быта и службы Донской армии этим командованием затронуты же будут, но делается это с весьма разумною целью достижения единства действий против большевиков».

«Добровольцы» были недовольны добавлением. Генерал Драгомиров считал, что им совершенно уничтожается весь смысл приказа о едином командовании. «Деникин махнул рукой: делайте, мол, как хотите». А командующий Донской армией генерал Денисов, наоборот, сказал Краснову:

— Вы подписываете себе и Войску смертный приговор...

В сознании современников это соглашение отразилось следующим образом: Краснова «удалось подчинить» «только благодаря поддержке союзников».

Краснов же считал, что он выполнил условие, поставленное союзниками, и теперь они окажут Дону и «добровольцам» военную помощь. Действительно, через два дня в Новочеркасск прибыл генерал Пуль. Краснов указал ему на «упущенные возможности»: «Вы не послушали тогда меня, старого солдата... Медленно и осторожно с большими разговорами и совещаниями приближались вы к этому гаду, на которого надо смело броситься и раздавить его». Генерал Пуль заверил, что союзники несомненно окажут помощь донскому казачеству. «Однако целый ряд технических трудностей не позволяет сделать это слишком быстро».

Но надежду на английский десант пришлось оставить. Посланец Дона в Париже генерал Свечин сообщал Краснову: «Нет ни одного солдата и даже офицера, который не только желал бы продлить войну, но даже и слышать об этом не может... Английский генерал Томсон (генерал-квартирмейстер при английском представительстве на мирной конференции) на завтраке сказал, что Англия не даст живой силы. Американский член конференции Сесиль (бывший член правительства) сказал при мне — снабжение дадим, живой силы нет».

Надежды на помощь союзников какое-то время удерживали казаков на белом фронте. Устойчиво держался слух, что союзники подойдут к 1 февраля. 15 (28) января 1919 г. Краснов писал Деникину и жаловался на разлагающую войска агитацию: «Главное, на чем они играют, — это отсутствие союзников. Они говорят, что казаков обманывают, и это в связи с утомлением, большими морозами и тяжелыми условиями борьбы на севере вне железных дорог разлагает северные станицы, и они очищают фронт». Краснов просил хотя бы 1 батальон иностранных войск для агитации. «Теперь можно отстоять Дон, через две недели Дон придется завоевывать, так же как Украину. Теперь достаточно 2—3 батальонов, тогда потребуются целые корпуса». Но помощь союзников не пришла, и после 1 февраля даже старики, добровольно сражавшиеся с большевиками, решили бросить фронт.

Донские части развалились. Первыми пошли по домам казаки Вёшенской станицы. Атаман сам ездил их уговаривать, грозил сравнять станицу с землей, но казаки его и слушать не стали, просто не пустили в Вёшенскую. Большинство казаков северных округов расходятся по домам, припрятав оружие. Ядро армии — в основном низовое казачество — уходит за Донец и Маныч. Строй сохраняют 15 тысяч отборных бойцов, столько же уходят от красных без всякого порядка и пытаются осесть в низовых станицах.

Мысль о возможном разрешении неравной борьбы миром начала зарождаться в голове некоторых интеллигентов. Некоторые шептались о возможности «замирения», большинство просто разбегалось, увозило из Новочеркасска семьи.

Лидеры донских кадетов видели спасение в полном подчинении Деникину и консолидации сил под знаменем «Единой и Неделимой России». Краснов же, уже допустивший «оперативное объединение» с Деникиным, предвидел в этом крах антибольшевистского движения на Дону, так как единственной идеей, способной сплотить народ против большевиков, считал национализм. Впоследствии он писал: «Как только война перестала быть национальной, народной — она стала классовой и как классовая не могла иметь успеха в беднейшем классе. Казаки и крестьяне отошли от Добровольческой армии, и Добровольческая армия погибла».

Последней попыткой было обращение к французам. Англичане в помощи живой силой отказали. Но тот же Свечин из Парижа докладывал: «Ллойд-Джордж и Вильсон решили всячески помочь русским армиям снабжением, снаряжением и вооружением, для чего каждому иметь свой район: французы — юг, англичане — север и Кавказ, американцы и японцы — восток». Из этого донесения трудно было понять, в чью зону влияния попадает Дон, но ясно было, что раздел Юга союзниками уже произошел, и традиционно казачьи территории (Кубань и Терек) попали в английскую зону. Такая же судьба, видимо, была предопределена и для Дона, доказательством тому стало появление 16 января 1919 года на Дону английской экономической миссии. Но в то же время Краснов знал, что французы претендуют на Донецкий бассейн — часть Донской области. А французы в отличие от англичан свои десанты высаживали. Греки, поляки, сенегальцы французской службы, сами французы наводнили Одессу. Что стоило им высадиться в Таганроге?

В ответ на предложения Краснова о совместных действиях французы выдвинули жесткие условия. Краснову на подпись была подана декларация, составленная за него и за Войсковой Круг самими французами, 2-й пункт которой между прочим гласил: «Как высшую над собою власть в военном, политическом, административном и внутреннем отношении признаем власть французского главнокомандующего генерала Франше д'Эспрэ». Кроме того, французы требовали оплатить убытки, которые понесли с 1914 года французские граждане, проживающие в районе «Донец». Французский представитель объявил Краснову: «Исполнение военной программы начнется не ранее того, как я буду иметь документы в руках. Капитан Фуке». Краснов отказался. Перегнувший палку французский представитель был отозван, но переговоры донцов с французами прекратились.

Положение казалось безвыходным. Попытка Краснова обратиться за помощью к кубанскому казачеству помимо Деникина также сорвалась. «Атаману Краснову. Просьба о помощи удовлетворена, но высылку частей предоставляю главкому», — ответил кубанский атаман Филимонов. Деникин, главнокомандующий Вооруженными силами Юга России, только что разбивший большевиков на Тереке и в калмыцких степях, не спешил «сбить спесь с молодой Донской армии». Условием прибытия «добровольческих» частей на Дон он поставил подчинение действующих на Царицынском направлении донских частей генералу Врангелю.

В середине февраля должен был собраться Войсковой Круг. Отныне Краснов его боялся. Представляя собой на 70 % простые казачьи массы, не могшие разобраться в сложной обстановке, большая часть Круга, видимо, верила, что есть один какой-то виновник, и всячески старалась его отыскать. 27 января (9 февраля) Краснов писал Деникину, что Круг «сыграет нехорошую роль и не укрепит, а расшатает фронт, так как левые партии хотят воспользоваться разрухой на фронте для своих целей».

Крайние группировки — донские проденикински настроенные офицеры и низовое богатое казачество — видели выход в вооруженном разрешении конфликта. Накануне созыва Большого Войскового Круга Краснов получил известие, что отряд ушедшего с донской службы генерала Семилетова двинут из Новороссийска на Ростов для оказания давления в случае нужды на него, атамана. Верные Краснову гвардейские полки, Атаманский и лейб-казачий, волновались и предлагали атаману уничтожить семилетовцев и, если нужно, разогнать Круг.

До столкновения дело не дошло. Внешне произошла определенная «демократизация». «Круг в лице своей серой части на всякий случай «демократизировался» и играл под большевиков», — писал Краснов. Но внутренне народные избранники уже были готовы признать власть деникинцев.

Были попытки найти компромиссное решение. Непосредственно перед открытием Круга окружные совещания делегатов требовали сменить высший командный состав армии, «как потерявший доверие на местах». Хоперский округ (а вернее делегаты от округа, который уже был занят большевиками) выразил недоверие главкому Донской армии Денисову. 31 января (13 февраля) 1919 года на частном заседании две трети делегатов предложили Краснову заменить Денисова. Краснов отказал.

В это время Денисов и его начальник штаба генерал Поляков готовили контрудар. Они пытались сконцентрировать лучшие донские войска и, прорвав красный фронт, бросить их на север области, где, как ожидалось, побывавшие под большевистской оккупацией казаки готовы были восстать. Денисов работал на пределе человеческих сил. Днем его приглашали выступить с докладом перед той или иной окружной «фракцией», а ночью в оставшееся после выступлений и отчетов перед народными избранниками время он руководил операциями из штаба Донской армии. Безоговорочно веривший Денисову атаман не хотел расставаться с таким проверенным помощником, особенно в разгар подготовки операции, которая, по расчетам Краснова, должна была переломить ситуацию на фронте: Таким образом, попытка частных соглашений Круга и атамана, попытка, имевшая целью «безболезненно вскрыть нарыв общего недовольства и ропота», успехом не увенчалась. Сам Краснов считал, что это попытка «обрубить ему обе руки», окружить его людьми из оппозиции и сделать атаманскую власть номинальной.

1 (14) февраля 1919 года открылся Круг. Делегаты устроили «допрос с пристрастием» Денисову, но Краснов вступился за своего соратника и, казалось бы, переломил настроение Круга. Он «заставил их (казаков) пожалеть Денисова и сравнить его жизнь непрерывно работающего, исхудалого и измученного человека с издерганными нервами, с жизнью его обвинителей, восемь месяцев борьбы живущих без дела на отдыхе, сытых, толстых и праздных».

Но в ночь с 1 на 2 февраля (ст. ст.), сразу же после заседания Круга, кто-то покушался на жизнь лидера «левых» Павла Агеева. Оппозиция обвинила во всем сторонников атамана.

На следующем заседании Круга семь округов выразили недоверие командующему Донской армией генералу Денисову, лишь «черкасня», Черкасский, Ростовский и Таганрогский округа, поддержали его.

— Одумайтесь, что вы делаете, — сказал атаман Кругу, — и не шатайте власти тогда, когда враг идет, чтобы вас уничтожить. Выраженное вами недоверие к командующему армией генералу Денисову и его начальнику штаба Полякову я отношу всецело к себе, потому что я являюсь верховным вождем и руководителем Донской армии, а они только мои подручные и исполнители моей воли. Я уже вчера говорил вам, что устранить от сотрудничества со мною этих лиц — это значит обрубить у меня правую и левую руки. Согласиться на их замену теперь я не могу, а потому я отказываюсь от должности донского атамана и прошу избрать мне преемника.

Краснов покинул зал заседаний. Делегации из округов стали заявлять, что они верят Краснову и просят его остаться. Тогда председатель Круга Харламов объявил перерыв и просил собраться по округам. На закрытых окружных заседаниях было объявлено, что союзники не оказали помощи из-за упрямства Краснова, не желавшего признать единого военного командования, что отставка Краснова — требование Деникина и союзников, иначе они не окажут Дону никакой помощи. После этого большинством голосов отставка атамана была принята. «Черкасня», протестуя против такого решения Круга, покинула зал заседания.

Фронтовые части телеграфировали, чтобы Краснов не уходил со своего поста, но Харламов не огласил этих телеграмм.

3 (16) февраля на Круге ждали генерала Деникина. Краснов выехал ему навстречу, чтобы лично доложить о положении в Войске и на фронте.

— Как жаль, что меня не было, — сказал Краснову Деникин. — Я не допустил бы вашей отставки.

— Настроение Круга и Войска таково, что всякое ваше желание будет исполнено. Казаки от вас ожидают спасения и все для вас сделают, — ответил Краснов, давая понять, что нуждается в поддержке Деникина, просит его о ней.

В Новочеркасске, где Деникина встречал исполняющий обязанности атамана А. И. Богаевский, по самой церемонии встречи все поняли, что Деникин Краснова не поддержит. Богаевский вошел в вагон, где уже были Деникин и Краснов, затем из вагона вышел Деникин, за ним — Богаевский, третьим шел бывший атаман. Очевидцы вспоминали, что лицо Краснова было абсолютно спокойно и бесстрастно.

На Круге Деникин обещал поддержку и сказал, что не может и не хочет быть судьей во внутренних спорах Войска. Потом Деникин обедал у Краснова и советовался с ним, кого назначить командующим Донской армией. Естественно, кандидатура, названная Красновым, назначена не была.

Деникин уехал на фронт, в район Донецкого бассейна, который стали занимать перебрасываемые части Добровольческой армии. 6 (19) февраля Краснов отбыл из Новочеркасска в свое изгнание. Он собирался ехать в Батуми.

Лил дождь. Мокрый снег смешался с грязью. Поздним вечером Краснов, провожаемый почти всем Новочеркасском, сел в поезд. В 10 вечера поезд остановился на станции Ростов.

Все уже знали, что в Новочеркасске избран новый атаман. Под давлением кадетов и деникинцев им стал А. П. Богаевский, набравший 239 голосов против 52. Донские офицеры считали его «слабым и податливым», злые языки называли «божьей коровкой, попавшей на обильный подножный корм». Во главе правительства стал генерал П. X. Попов, во главе Донской армии — генерал В. И. Сидорин. Оба, и Попов и Сидорин, были ветеранами «Степного похода»; Попов тогда командовал, Сидорин был у него начальником штаба. П. Н. Краснов отныне являлся частным лицом, уезжающим «на отдых». Тем не менее на перроне стоял почетный караул от лейб-гвардии казачьего полка. Лейб-казаки тяжело переживали уход Краснова. «Ушел со сцены талантливый человек и крупный организатор, последними же Россия была бедна, тем более был небогат и Юг России», — считали они.

Командир полка генерал Дьяков вошел в поезд к Краснову, которого до Ростова провожали Богаевский и Сидорин, и пригласил выйти к полку. Одна сотня со штандартом и трубачами стояла на перроне в почетном карауле, остальной полк был построен на дворе вокзала.

Дед П. Н. Краснова когда-то командовал этим полком, собравшим в своих рядах цвет донского казачества, теперь полк стал последней воинской частью, провожавшей бывшего атамана.

«Я глубоко тронут вашим вниманием ко мне, дорогие лейб-казаки... — сказал П. Н. Краснов. — Я уже больше не атаман вам, не имею права на почетный караул. Я смотрю на ваш приход сюда со святым штандартом, как на высокую честь и внимание. Вы мне дороги, ибо я связан с вами долгими узами, и узами кровными: мои предки служили в ваших рядах; в течение двадцати лет моей службы в лейб-гвардии Атаманском полку я был в рядах одной бригады и сколько раз я стоял со своим Атаманским штандартом подле вашего штандарта...

Служите же Всевеликому Войску Донскому и России, как служили до сего времени, как служили всегда ваши отцы и деды, как подобает служить первому полку Донского Войска, доблестным лейб-гвардии казакам.

Благодарю вас за вашу верную и доблестную службу в мое атаманство на Дону».

«Отсалютовав сотне, стоявшей на перроне, генерал Краснов подошел к штандарту, преклонил колено и поцеловал полотнище.

Тепло простившись с полком, ген. Краснов отбыл. Из вагона вышли новый атаман генерал Богаевский и новый командующий армией генерал Сидорин, обошедшие строй полка.

Начинался новый период гражданской войны», — записал историк лейб-гвардии казачьего полка.

П. Н. Краснов еще стремился быть полезным белому движению. В сентябре 1919 года он поступил в Северо-Западную армию генерала Н. Н. Юденича, наступающую на Петроград, был назначен в распоряжение ее командующего, ведал пропагандой в армии. Интересно, что армейскую газету в это время редактировал сам Куприн.

Когда Юденич был разбит и оттеснен в Эстонию, П. Н. Краснов стал русским военным представителем в Эстонии, членом ликвидационной комиссии войсковых частей и штабов интернированной эстонцами армии, участвовал в переговорах о судьбе русских солдат и офицеров с правительством Эстонии.

Позже он предложил свои услуга Врангелю, который возглавлял в Крыму последний оплот белых, «Русскую армию». Петр Николаевич Врангель, сам личность яркая и своеобразная, не воспользовался предложением Петра Николаевича Краснова.

После гражданской войны П. Н. Краснов, как и два миллиона русских эмигрантов, поселился за границей, жил в Берлине и Париже. Теперь, когда воля выбравших его казаков уже не довлела над бывшим атаманом, он открыто примкнул к монархическим организациям. Был связан с великим князем Николаем Николаевичем, с «Русским общевоинским союзом», играл руководящую роль в «Братстве Русской Правды».

Но главное его занятие составляло художественное творчество. Из-под пера П. Н. Краснова стали выходить и выходить романы, обошедшие весь мир и вызвавшие всеобщий интерес и признание. Роман «От двуглавого орла к красному знамени» был переведен на 15 языков, «Все проходит», «Опавшие листья», «Понять простить», «Единая, Неделимая», «Белая свитка», «Цареубийцы», «Ненависть» и другие также вызвали живейший интерес. Перед читающей публикой предстал не только бывший атаман Всевеликого Войска, но и подлинный художник, человек, заставлявший думать и сопереживать.

Сквозь все романы, написанные за рубежом, сквозила любовь к Родине, чувствовалась неумирающая ненависть к большевикам и такая же надежда на победу, на возвращение...

«И верю я, что, когда начнет рассеиваться уже не утренний туман, но туман исторический, туман международный, когда прояснеют мозги задуренных ложью народов, и русский народ пойдет в «последний и решительный» бой с третьим интернационалом и будет та нерешительность, когда идут первые цепи туманным утром в неизвестность, — верю я — увидят Русские полки за редеющей завесой исторического тумана родные и дорогие тени легких казачьих коней, всадников, будто парящих над конскими спинами, подавшихся вперед, и узнает Русский народ с величайшим ликованием, что уже сбросили тяжкое иго казаки, уже свободны они и готовы свободными вновь исполнять свой тяжелый долг передовой службы — чтобы, как всегда, как в старину, одиннадцатью крупными жемчужинами казачьих войск и тремя ядрышками бурмицкого зерна городовых полков вновь заблистать в дивной короне Имперской России», — так писал он в «Казачьем альманахе» в Париже в 1939 году.

В 1941 году П. Н. Краснов приветствовал нападение гитлеровской Германии на Советский Союз. Он надеялся на освобождение казаков от сталинского ига, на создание всеказачьего союзного государства. А почему бы и не надеяться. Немцы, которые в бытность его атаманом всегда поддерживали с Всевеликим Войском «взаимовыгодные отношения», за месяцы упорных боев разгромили Францию, великую державу, нанесли страшный и жестокий удар «союзникам», предавшим его в ту далекую зиму 1918/19 гг. И первые месяцы войны Германии против Советского Союза вроде бы обнадежили постаревшего Краснова. Миллионы пленных красноармейцев, встречи немецких солдат с хлебом-солью — было и такое, пока не стал реальностью план «Ост», пока немцы не показали свое истинное лицо — лицо жестокого и беспощадного захватчика, для которого есть одни люди, немцы, а остальные — недочеловеки, которых надо либо уничтожить, либо заставить работать на благо Великой Германии. Но пока целые полки переходили на сторону врага, надеясь, что при немцах будет порядок и не будет сталинских колхозов и лагерей.

Уже в 1941 году некоторые казаки пошли на службу к захватчикам, ожидая, возможно, прежних «взаимовыгодных» отношений. В министерстве восточных территорий рейха был создан специальный казачий отдел, и Краснов согласился в нем работать. В 1942 году, когда немецкие войска заняли Дон, вышли к Сталинграду и Кавказскому хребту, то есть оккупировали территории крупнейших казачьих войск — Донского, Кубанского и Терского, надежды Краснова возросли, усилились. Зная отрицательное отношение немецкого руководства к возможности восстановления русской государственности на оккупированной территории, Краснов вновь стал разыгрывать карту «казачьего национализма», утверждать, что казаки — самостоятельный народ, который достоин своего самостоятельного государства.

«Казаки! Помните, вы не русские, вы, казаки, самостоятельный народ. Русские враждебны вам, — внушал П. Н. Краснов на курсах пропаганды молодым казакам и офицерам, перешедшим на сторону Германии. — Москва всегда была врагом казаков, давила их и эксплуатировала. Теперь настал час, когда мы, казаки, можем создать свою независимую от Москвы жизнь».

Краснов демонстративно держался в стороне от различных русских пронемецких организаций, от того же генерала Власова с его «Русской освободительной армией». Своих, чисто казачьих сил, под немецким командованием собралось немало. Когда в 1943 году началось отступление немцев с донской земли, вслед за ними ушло несколько десятков тысяч беженцев. Из казаков, перешедших на немецкую сторону, давно уже создавались батальоны и полки. В 1944 году в районе Млавы казаки Дона, Кубани, Терека и астраханских степей были сведены немцами в отдельную дивизию. Командиром ее назначался немецкий генерал фон Панвиц, офицерами стали либо немецкие кавалеристы старой школы, либо свои казаки, такие как бывший майор Красной Армии Кононов, перешедший со своим полком на сторону противника.

В марте 1944 года П. Н. Краснов был назначен начальником главного управления казачьих войск при министерстве восточных территорий. Он принял самое деятельное участие в формировании казачьих войск для борьбы с белорусскими партизанами. Казаки успели повоевать на улицах Варшавы, когда там вспыхнуло знаменитое восстание, подавленное немцами. В сентябре Краснов прибыл в дивизию фон Панвица, которую немецкое командование решило послать в Югославию бороться с партизанами Тито.

Казаки в Млаве встретили его с ликованием. Видимо, для Краснова это был последний счастливый час в его уже заканчивающейся жизни. Он был дома, среди своих... «Наш час настал! Задача наша — уничтожить коммунизм раз и навсегда и добиться освобождения Казачьих земель», — напутствовал старый атаман отправлявшихся на фронт казаков. Вот только ехали они не на родину, а на север Югославии...

Казаки очистили от партизан территорию между Белградом и Загребом, перевезли туда свои семьи. На Рождество пришлось столкнуться с частями Красной Армии, которые уже выходили на югославскую территорию. В бою на Драве 4-й Кубанский, 5-й Донской и 6-й Терский казачьи полки буквально за день разбили 133-ю советскую стрелковую дивизию.

Казачьи части разрастались, дивизию развернули в 15-й кавалерийский корпус. Многие эмигранты, ушедшие за рубеж еще после гражданской войны, примкнули к этим казакам, готовые разделить с ними их участь.

В апреле полковник Кононов, один из казачьих лидеров, договорился с власовцами о совместных действиях. Делиться и бороться за создание отдельных государств, русских или казачьих, в 1945 году стало просто глупо. 8 мая, согласно общей капитуляции германских войск, казаки должны были сдаться ближайшим войскам союзников. Ближе всех к ним были югославские партизаны. Естественно, это был не выход. И казачьи полки решили пробиваться в Австрию, в английскую зону оккупации. Туда же из Италии двинулись многочисленные казачьи беженцы, прикрываемые несколькими своими полками. Этим потоком руководил походный атаман Даманов. С ним рядом в это время был и П. Н. Краснов.

В Австрии казаки вступили в контакт с английским командованием, которое предложило всем, и военным и беженцам, расположиться в городе Лиенце. Объяснение Даманова, что казаки уходят от сталинской тирании и единственное их желание — драться против большевиков, англичан, казалось, удовлетворило.

П. Н. Краснов жил в трех километрах от Лиенца со своей женой на квартире у австрийца. Штаб генерала Даманова оттеснил его от общего руководства всеми собравшимися казаками.

27 мая англичане приказали всем казакам сдать оружие, что и было исполнено. 28-го казачьим офицерам и военным чиновникам было приказано собраться и ехать в Виллах, как обещали — на общую конференцию с английским командованием, на сборы давалось полтора часа. За Красновым прислали особый автомобиль. Его супруга вспоминала впоследствии, что Краснов был силен духом, он сказал ей: «Не надо грустить» и уже из отъезжающего автомобиля крикнул: «Вернусь между 6—8 часами вечера». И не вернулся. «Это было в первый раз, что он, обещав мне, не приехал и не предупредил, что опоздает. За сорок пять лет в первый раз он не исполнил того, что обещал. Я поняла, что беда нагрянула», — вспоминала Лидия Федоровна.

Никакой конференции англичане не устроили, просто отделили командиров от рядовых казаков. В тот же вечер стало известно, что на другой день все казаки будут выданы советским властям.

Собравшись с силами, потрясенный Краснов написал две петиции: королю Англии Георгу VI и Международному Красному Кресту в Женеву. В петициях он просил, чтобы было произведено расследование о причинах, побудивших казаков бороться бок о бок с немцами, и тут же добавил, что если после расследования среди них будут обнаружены офицер или группа офицеров, якобы виновных в военных преступлениях, то пусть их судит Международный военный трибунал. Обе петиции заканчивались словами: «Я прошу вас во имя справедливости, человечности и во имя Всемогущего Бога!».

Офицеры пытались составить списки «старых эмигрантов», которые никогда не были советскими гражданами, таковых было большинство, но Краснов сказал: «Мы все в одинаковом положении и мы спасемся или погибнем вместе».

На другой день после сопротивления казачьи офицеры были посажены в грузовики и отправлены в Юденбург, где переданы солдатам Красной Армии.

Как вспоминали немногочисленные уцелевшие очевидцы, Краснов вел себя смело и держался с большим достоинством. В Юденбурге несколько советских военачальников поинтересовались мнением Краснова о будущем России. И Краснов ответил: «Будущее России велико! Я в этом не сомневаюсь. Русский народ крепок и упорен. Он выковывается, как сталь. Он выдержал не одну трагедию, не одно иго. Будущее за • народом, а не за правительством. Режим приходит и уходит, уйдет и советская власть. Нероны рождались и исчезали. Не СССР, а Россия займет долженствующее ей почетное место в мире».

Краснов и другие захваченные казачьи военачальники (с ними фон Панвиц и бывший командир белых черкесов Султан Клыч-Гирей) были направлены в Москву. Вместе с П. Н. Красновым туда же были отправлены трое его родственников, служивших вместе с ним в Донской армии, а затем в казачьих войсках Панвица или Даманова.

В Москве на аэродроме, куда прибыли самолеты с арестованными, произошла характерная сцена. Офицеры НКВД увидели на плечах Краснова погоны старой русской армии, которые были восстановлены в Красной Армии с 1943 года.

— А, вот и сам белобандитский атаман в наших погонах. И не снял их, скряга! — сказал один из «энкавэдэшников».

Краснов остановился и сказал, глядя в глаза говорившему:

— Не в ваших, ибо насколько я помню, вы эти погоны вырезывали на плечах офицеров Добровольческой армии, а погоны, которые я ношу, даны мне Государем и я считаю за честь их носить. Я ими горжусь. И снимать их не намерен. Это вы можете сперва сдирать погоны, а потом их снова надевать. У нас это так не принято делать!

— У кого это, у нас? А? — последовал наглый вопрос.

— У нас, у русских людей, считающих себя русскими офицерами.

— А мы кто же?

— Вот это и я хотел бы знать. Да только вижу, что не русские, ибо русский офицер не задавал бы никогда такого вопроса, как вы только что задали.

Офицеры НКВД замолчали.

— Куда нужно нам теперь идти? — спросил Краснов.

— Вот в эту машину, господин генерал, — заторопились «энкавэдэшники», — а остальные — в другую.

Краснов обернулся к товарищам по несчастью:

— Прощайте! Господь да хранит вас! Если кого обидел, пусть простит меня, — и, опираясь на палку, пошел к автомобилю.

Над Красновым и его товарищами устроили судебный процесс. Впоследствии материалы этого процесса частично опубликовали. Краснов якобы признал свою вину и признал, что его романы, написанные в эмиграции, «являются сгустком моей ненависти к СССР, лжи и клеветы на советскую действительность».

Сохранилось воспоминание его внучатого племянника Николая Краснова о последнем свидании с дедом. Николай Краснов запомнил и потом воспроизвел разговор, который был своего рода завещанием.

В Лубянской тюрьме вскоре после своего заключения туда Краснов попросился в баню и просил, чтобы его внучатый племянник помог ему помыться. Там, в душевом отделении, и произошла встреча. Надзиратели привели Краснова в полной форме, с орденом на груди. В само отделение они не пошли, остались в предбаннике.

— Запомни сегодняшнее число, Колюнок... Четвертое июня 1945 года, — сказал атаман. — Предполагаю, что это наше последнее свидание. Не думаю, чтобы твою молодую судьбу связали с моей. Поэтому я и попросил, чтобы тебя дали мне в банщики. Ты, внук, выживешь. Молод и здоров. Сердце говорит мне, что вернешься и увидишь наших... Если выживешь, исполни мое завещание: опиши все, что будешь переживать, что увидишь, услышишь, с кем встретишься. Опиши, как было. Не украшай плохое. Не сгущай красок, не ври! Пиши только правду, даже если она будет колоть кому-нибудь глаза. Горькая правда всегда дороже сладкой лжи. Достаточно было самовосхваления и самообмана, самоутешения, которыми все время болела наша эмиграция. Видишь, куда нас всех привел страх заглянуть истине в глаза и признаться в своих заблуждениях и ошибках? Мы всегда переоценивали свои силы и недооценивали врага. Если было бы наоборот — не так бы теперь кончали жизнь. Шапками коммунистов не закидаешь... Для борьбы с ними нужны другие средства, а не только слова, посыпание пеплом наших глав... Учись запоминать, Колю-нок!..

Употребляй мозг, как записную книжку, как фотографический аппарат. Это важно. Невероятно важно! От Лиенца и до конца пути своего по мукам — запоминай. Мир должен узнать правду о том, что случилось и что свершится, от измены и предательства до конца. Пиши, не выводи своих заключений. Простота и искренность будут твоими лучшими советниками...

Что бы ни случилось — не смей ненавидеть Россию. Не она, не русский народ — виновники всеобщих страданий. Не в нем, не в народе лежит причина всех несчастий. Измена была. Крамола была. Недостаточно любили свою родину те, кто первыми должны были ее любить и защищать. Сверху все это началось, Николай. От тех, кто стоял между престолом и ширью народной... Россия была и будет. Может быть, не та, не в боярском наряде, а в сермяге и в лаптях, но она не умрет. Можно уничтожить миллионы людей, но им на смену народятся новые. Народ не вымрет. Все переменится, когда придут сроки. Не вечно же будут жить Сталин и Сталины. Умрут они, и настанут многие перемены... Воскресение России будет совершаться постепенно. Не сразу. Такое громадное тело не может выздороветь сразу... А теперь давай прощаться, внук... Жаль мне, что нечем тебя благословить. Ни креста, ни иконки. Все забрали. Дай, я тебя перекрещу во имя Господне. Да сохранит Он тебя...

Прощай, Колюнок!.. Не поминай лихом! Береги имя Краснова! Не давай его в обиду. Имя это не большое, не богатое, но ко многому обязывающее... Прощай!..

Краснов ушел между конвоирами, тяжело опираясь на палку, медленно-медленно.

17 января 1947 года в «Правде» было опубликовано официальное сообщение:

«Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР.

Военная Коллегия Верховного Суда СССР рассмотрела дело по обвинению арестованных агентов германской разведки, главарей вооруженных белогвардейских частей в период гражданской войны атамана Краснова П. Н., генерал-лейтенанта Белой армии Шкуро А. Г., командира «Дикой дивизии» — генерал-лейтенанта Белой армии князя Султан Клыч-Гирей, генерал-майора Белой армии Краснова С. Н., генерал-майора Белой армии Даманова Т. И., а также генерала германской армии, эсесовца фон Панвиц Хельмута, в том, что по заданию германской разведки они в период Отечественной войны вели посредством сформированных ими белогвардейских отрядов вооруженную борьбу против Советского Союза и проводили активную шпионско-диверсионную и террористическую деятельность против СССР.

Все обвиняемые признали себя виновными в предъявленных им обвинениях.

В соответствии с § 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года Военная Коллегия Верховного Суда СССР приговорила обвиняемых Краснова П. Н., Шкуро А. Г., Султан Клыч-Гирей, Краснова С. Н., Даманова Т. И. и фон Панвица к смертной казни через повешение.

Приговор приведен в исполнение».

Из четверых Красновых, выданных англичанами, один выжил и был выпущен на свободу через десять с половиной лет. Он нашел человека, который больше года провел с П. Н. Красновым в одной камере в тюрьме в Лефортово. Он говорил, что все осужденные держались очень стойко и достойно. Даже решение суда и перспектива смерти на виселице не поколебала их спокойствия.

Хутора и станицы имени Краснова были созданы в Нью-Йорке (США), в Лейквуде (США), в Англии, Аргентине, Австрии, Германии, Австралии. Это указывает на его популярность, любовь казаков к нему и оценку его прошлой деятельности. Один из казаков-эмигрантов завершил свою статью о П. Н. Краснове следующими словами:«... До тех пор, пока казаки будут существовать в мире, на земле, они не забудут своего уважаемого, почитаемого и любимого атамана Петра Николаевича Краснова».

Мир праху его...

Примечания:

1