ГЛАВА 1

Рафи плотнее задернул полог фургона, чтобы не так дуло, и, нахохлившись, уставился невидящими глазами перед собой. Он не мог видеть безрадостного пейзажа вокруг, но настроение природы передалось и ему.

Почти год минул с того дня, когда он услышал пророчество цыганки. И за это время ничто из того, что она наговорила, не сбылось. Зрение не вернулось, старый друг не встретился… Рафи по-прежнему был артистом бродячего цирка. Бесконечные города, сменяющие друг друга, как картинки в волшебном фонаре, так же хаотично и бессмысленно; выступления перед азартно вопящей публикой, не способной по-настоящему понять, какой опасности подвергается слепой матадор, сражаясь со взрослыми быками. Долгие одинокие вечера в стороне от веселящихся у костра спутников; ночевки в полях, открытых всем ветрам. А между всем этим — бесконечная дорога. Скрип колес, тряска на ухабах, фырканье усталых лошадей; холод, зной, сырость, опять холод… И тьма вокруг.

Конечно, за этот год кое-что изменилось. Рафи больше не был клоуном, разменивающим свой талант на потеху толпе. Он стал знаменитостью. Еще бы, слепой матадор! Не балаганный шут, вступающий в «схватку» с дрессированным бычком. А самый настоящий эспада, убивающий торо-браво. Убивающий красиво и чисто, без всяких хитроумных трюков, необходимых, чтобы уменьшить риск для жизни.

Даже будучи слепым, он мог дать сто очков вперед многим из зрячих тореро. И знатоки боя быков после его выступления, сидя в харчевнях за кружкой вина, шумели о том, на что способен был бы этот парень, если бы мог видеть.

В тот памятный день, когда Рафи впервые убил быка, полагаясь лишь на чутье и слух, закончилась его карьера шута. И началось восхождение к вершине славы матадора. Постепенно о нем узнали во всех маленьких городах, лежащих в сотнях миль от столицы. Потом пришел черед арен покрупнее. На его выступления собиралась даже местная знать, не очень-то охочая до грубых развлечений простого люда. Но здесь было не балаганное представление, а истинная коррида — красивая и жестокая, такая, на которую не зазорно было посмотреть и чванливым донам и доньям.

И хотя цирк теперь процветал, а хозяин, подсчитывая по вечерам барыши, возносил благодарные молитвы небесам за то, что они надоумили его взять в труппу слепого юношу, жизнь самого Рафи почти не изменилась. У него появилась лишь одна привилегия — он жил один в фургоне, который раньше делил с Луисом. Все остальные артисты были вынуждены ютиться втроем, а то и вчетвером под одной крышей. Даже хозяин делил повозку со своей дочерью. Рафи же был избавлен от сомнительного удовольствия слушать рядом с собой чей-то заливистый храп.

На этом плоды, принесенные успехом у публики, заканчивались. Он ел из общего котла, делал ту работу по хозяйству, которую способен был делать, так же тренировался, когда не было выступлений, и так же отдайал большую часть заработанных денег хозяину.

Впрочем, ущемленным он себя не чувствовал. Слава, о которой он так мечтал в свое время, не вскружила ему голову. Он вообще ее не замечал. Порой Рафи казалось, что все аплодисменты и восторженный рев толпы к нему не имеют никакого отношения. Будто это другой человек показывал зрителям такую корриду, какой они никогда не видели раньше. Настоящий Рафи был в эти мгновения где-то далеко. Может быть, там, на берегу реки, близ родного городка. А может быть, в том городе, где погиб Луис и пророчествовала цыганка.

Так ему казалось совсем не потому, что он разочаровался в бое быков. Вовсе нет. Каждый раз, выходя на арену, он испытывал такой душевный подъем, что был готов сражаться с быком голыми руками. Но все же чего-то не хватало для того, чтобы поверить: все это происходит с ним, все это по-настоящему. Он не мог видеть. Стремительно набегающий торо, застывшие в напряженном ожидании развязки лица зрителей, песок арены, счастливые глаза Вероники, когда он убивал посвященного ей быка, — все это он должен был себе лишь представлять. Это были звуки и запахи, которые он вынужден был истолковывать, чтобы создать в уме картину происходящего.

А как можно чувствовать себя знаменитым, если тебя окружает тьма? Все равно прежде всего ощущаешь себя слепцом.

Каждый раз, когда он, разгоряченный после боя, возвращался в свой фургон и снимал промокшую от пота рубаху, ему хотелось плакать. Он был очень близок к тому, чтобы стать величайшим матадором, и бесконечно далек от того, чтобы чувствовать себя счастливым. И с каждой новой победой счастье удалялось еще на один шаг.

Временами он чувствовал себя человеком, скользящим по склону ледника прямо в пропасть. Зацепиться не за что, он беспомощно скребет ногтями твердый холодный лед, но постепенно сползает все ближе и ближе к краю бездны. Иногда это ему даже снилось. Он просыпался с криком, застрявшим в горле, и бешено колотящимся сердцем.

И рядом не было никого, кто смог бы найти нужные слова, чтобы его поддержать. Не было никого, кто бросил бы ему веревку, за которую Рафи мог бы ухватиться и избежать падения.

Поначалу таким человеком пыталась стать Вероника. Но все ее попытки как-то сблизиться с Рафи и помочь ему, хотя бы как друг — Другу, натыкались на стену, которую юноша выстроил, отгородившись от внешнего мира. Он знал, что его боль и отчаяние сможет понять только тот, кто пережил подобное. Остальные, по его мнению, лишь выражали так или иначе свое сочувствие и жалость. А уж этого он никак не хотел.

В конце концов Вероника, к своему огорчению, была вынуждена отступиться. Тогда Рафи вздохнул с облегчением. Он остался один в своем мирке. В крошечном мирке, где царила вечная ночь. И для него это было меньшим из зол.

В этом мирке Рафи и прожил без малого год. Выходя из него только для того, чтобы убить очередного быка.

И вот теперь цирк держал путь в сторону столицы. Хозяин решил, что нужно ковать железо, пока оно горячо. Он хотел сорвать банк. А для этого Рафи должен был стать звездой не только в провинции, но и в самом большом и шумном городе страны.

— Сейчас или никогда, Рафи, — сказал он несколько дней назад, после очередного более чем успешного выступления матадора. — Ты в прекрасной форме. Слухи о тебе разнеслись по всей стране. Пора делать следующий шаг. Иначе ты так и останешься провинциальным тореро. Одним из тех, кто полжизни проводит в дороге, пытаясь заработать себе на кукурузную лепешку, а вторую половину — в кровати, медленно умирая от старых ран. Ты согласен?

— Мне все равно, — честно ответил тогда Рафи. — Если ты хочешь, чтобы я убил быка в столице — я сделаю это.

— Ну-ну, выше голову. Нельзя говорить о своем величайшем шансе — «Мне все равно». Если у тебя получится влюбить в себя столичную публику, можешь быть уверен, что больше тебе не придется заботиться о куске хлеба. Поверь мне, сотни матадоров могут только мечтать об этом, но их никто даже близко не подпустит к главной арене.

— Знаешь, разница между тьмой в деревне и тьмой в столице невелика. Да и быки одинаковы везде. Так что мне действительно все равно. Лучше бы я видел убитого мной быка в самой глухой деревне, чем ни черта не видеть в столице.

— Эх, — вздохнул хозяин, — поверь мне, ты здорово ошибаешься. Верни тебе сейчас господь зрение и отправь в глушь убивать никуда не годных быков, через дюжину дней ты начнешь жалеть о том, что так далек от столицы… А еще через месяц начнешь подумывать, что совершил не такую уж удачную сделку…

— Что ты в этом понимаешь? — устало спросил Рафи.

Он только с хозяином мог спокойно говорить о своей слепоте. Но всякий раз их разговор упирался в вопрос: «Что ты в этом понимаешь?». Рафи даже не допускал мысли, что в словах хозяина может быть какой-то здравый смысл. То есть здравый смысл, конечно, был… Но то был здравый смысл человека зрячего, которому не дано понять, что происходит в душе слепца. Вопрос «Что ты в этом понимаешь?» — был сигналом к окончанию спора. Последний аргумент Рафи. Аргумент, который хозяин до сих пор воспринимал как окончательный и безусловный. Но в тот раз получилось иначе— Хозяин не замолчал и не ушел к себе, как бывало раньше. Он сказал:

— В желаниях слепого я не понимаю ничего, Рафи. Но я кое-что понимаю в человеческой натуре. За то время, что я владею цирком, мне пришлось посмотреть на людей. На самых разных людей. Я знал богачей и бедняков, глупцов и мудрецов, убийц и праведников, прелюбодеев и верных семьянинов… Порой они были настолько разными, что казалось, будто это существа с разных уголков вселенной. Но всех объединяло одно. Знаешь, что, Рафи?

Матадор покачал головой.

— Они все считали, что, сложись их жизнь немного иначе, они были бы счастливее. Для полного счастья каждому из них чего-то не хватало. Иногда самой малости. Иногда от счастья их отделяла целая пропасть. Но каждый из них мечтал что-то изменить в своей жизни. «Вот тогда я был бы по-настоящему счастлив», — говорили они. Но даже если они получали то, что хотели, счастье оставалось где-то впереди. Этот как мираж в пустыне. Перед тобой озеро с прохладной чистой водой, но ты никогда не сможешь к нему приблизиться, как бы быстро ни бежал. Куда проще хлебнуть невкусной воды из фляжки… Понимаешь, о чем я?

— Хочешь сказать, что счастье — это всего лишь мираж?

— Не знаю, Рафи, — хозяин пожал плечами. — Может быть, и мираж— А может, и нет. Одно могу сказать точно: если и есть настоящее счастье, то оно не там, где люди его ищут.

— Что это значит?

Хозяин промолчал.

— Не знаешь? Или не хочешь говорить?

— Думай о том, чтобы хорошо выступить в столице, — шут встал. — Делай как следует то, что ты можешь сделать. И тогда, возможно, к тебе придут ответы на все вопросы.

С этими словами он ушел, а Рафи остался размышлять над тем, что сказал хозяин. Но как он ни ломал голову, ничего путного на ум не приходило. Сплошные недосказанности и загадки. Что в них толку?

В одном он был согласен с хозяином — его ждет столица. Там нужно выступить как следует. Нужно отработать честно и безупречно чисто. Так, как он может. И вовсе не для того, чтобы покорить столичную публику. Просто иначе все теряет смысл. Можно жить без глаз. Но как обойтись без единственного оправдания своего существования…