Письмо IX. Отшельник

«Изида: «Внемли, сын мой Гор, ибо ты услышишь тайную науку, первым учителем которой стал еще наш предок Камефис. Случилось, так, что Гермес услышал это учение от Камефиса, старейшины всего нашего рода; я же услышала его от запечатлевшего все на письме Гермеса, когда он посвящал меня в обряд Черного [Совершенства]».

(Kore Kosmu^{69})

«Ибо Трисмегист, который, не знаю как, совершил по сути открытие полной истины, часто описывает могущество и величие Слова, что подтверждает и предыдущая цитата, где он [Гермес] провозглашает существование неизреченного и священного Слова, произнесение которого превышает человеческие силы (quo faletur esse ineirabilem quendem sanctumque SERMONEM, cuius enarratio modum hominis excedet)».

(Лактанций, Divinae institutiones IV, 9,3)

«Потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их».

(Мф.7:14)

Дорогой неизвестный друг...

Отшельник! С особой отрадой я подхожу в чреде своих писем-медитаций к этой загадочной, внушающей невольное почтение фигуре одинокого странника, облаченного в красное одеяние под голубым плащом, держащего в правой руке желто-красный фонарь и опирающегося на посох. Ибо это почтенный и таинственный Отшельник, бывший властителем самых сокровенных мечтаний, лелеемых мною в юности, да и в любой стране он властвует над думами всего юношества, захваченного призывом к поиску тесных врат и узкого пути к Господу. Назовите мне страну или время, когда бы воображением юношества — подлинно «молодого», т. е. живущего во имя Идеала — не завладевал образ мудрого и доброго отца, отца духовного, отшельника, прошедшего через тесные врата и ступающего по узкому пути — того, кому можно безоговорочно довериться, достойного бесконечного благоговения и любви. Какой, например, русский юноша не пустился бы в путь, сколь угодно долгий и утомительный, чтобы встретить старца, т. е. мудрого и доброго отца, духовного наставника, пустынника? Какой еврейский юноша из Польши, Литвы, Белоруссии, Украины или Румынии не сделал бы того же, чтобы встретить хасидского цадика, т. е. мудрого и доброго отца, духовного наставника, отшельника? Какой юный индус отказался бы сделать все возможное, чтобы отыскать и встретить гуру, т. е. мудрого и доброго отца, духовного наставника, отшельника?

И было ли иначе с юношеством из окружения Оригена, Климента Александрийского, Свв. Бенедикта, Доминика, Франциска Ассизского, Игнатия Лойолы? Было ли иначе и с языческим юношеством древних Афин, окружавшим Сократа и Платона?

То же было и в древней Персии у Зороастра, Останеса и других представителей духовной династии волхвов, основанной великим Зороастром. То же было и в Израиле со школами пророков, с назореями и иессеями. То же было и в древнем Египте, где фигура основателя династии «мудрых и добрых отцов» — Гермеса Трисмегиста — стала не только для Египта, но и для всего греко-римского мира прототипом мудрого и доброго отца, отшельника!

Элифас Леви безусловно ощущал универсальное историческое значение Отшельника. Вот почему он провозгласил эту замечательную формулу:

«Посвященным является тот, кто владеет лампой Трисмегиста, плащом Аполлония и посохом патриархов» (80: р. 92).

Действительно, Отшельник, пленяющий воображение «молодого» юношества, Отшельник легендарный и Отшельник исторический был, есть и всегда будет одиноким путником с лампой, плащом и посохом. Ибо он обладает даром возжигать свет во тьме — т. е. обладает «лампой»; способностью отделять себя от коллективных настроений, предрассудков и желаний рода человеческого, нации, класса и семьи — умением утихомиривать громогласную какофонию коллективизма, чтобы вслушиваться и постигать иерархическую гармонию сфер — т. е. он обладает «плащом»; и в то же время он наделен чувством реализма настолько развитым, что в сфере реальности он стоит не на двух ногах, а на трех, т. е. он продвигается вперед только после того, как коснется земли через непосредственный опыт и прямой контакт с реальностью: он обладает «посохом». Он творит свет, он творит тишину и создает определенность — в полном соответствии с критерием Изумрудной Скрижали, с критерием тройного гармонического согласия между тем, что ясно, тем, что пребывает в гармонии с совокупностью Богооткровенных истин, и тем, что является предметом непосредственного опыта:

Истинно, без всякой лжи, достоверно и в высшей степени истинно (Tabula Smaragdina, 1).

Истинно, без всякой лжи — это ясность (лампа);

достоверно — это гармоническое согласие между тем, что ясно, и всей совокупностью прочих истин («лампа» и «плащ»);

в высшей степени истинно — это гармоническое согласие между тем, что ясно, совокупностью прочих истин, а также достоверным и непосредственным опытом («лампа», «плащ» и «посох»).

Стало быть, Отшельник символизирует не только мудрого и доброго отца, являющегося отражением Отца небесного, но также метод и суть герметизма. Ибо герметизм основан на гармоническом согласии между всеми тремя методами знания: априорным знанием разума («лампой»); всеобщей гармонией по аналогии («плащом») и достоверным непосредственным опытом («посохом»).

Таким образом, герметизм есть тройственный синтез трех антиномий:

1. Синтез антиномии «идеализм — реализм»;

2. Синтез антиномии «реализм — номинализм»;

3. Синтез антиномии «вера—эмпирическая наука».

В той мере, в какой он является синтезом — разумеется, личностным по своему характеру на внутреннем судилище сознания каждого, — в котором три приведенные выше антиномии приводят к возникновению нового, третьего понятия, число его есть девять, и именно Девятый Аркан Таро учит нас трем синтезам трех этих антиномий.

Посмотрим теперь, каким образом герметизм синтезирует три вышеупомянутые антитезы или антиномии.

1. Антиномия «идеализм — реализм».

Она сводится к двум противоположным формулам, а именно:

«Сознание или идея первичны» — такова формула идеализма; «вещь (предмет) первична по отношению ко всякому сознанию или идеям» — такова основная формула реализма.

Идеалист (например, Гегель) рассматривает все реальные объекты как такое же количество форм мысли, тогда как реалист (например. Спенсер) утверждает, что объекты познания существуют независимо от мышления или сознания субъекта познания.

Реалист утверждает, что понятия, законы и идеи выводятся — путем абстракции — из объектов познания. Идеалист же утверждает, что, напротив, понятия, законы и идеи проецируются — путем «конкретизации» — с субъекта познания на объекты.

Реалист выдвигает теорию истины, основанную на так называемых «соответствиях», гласящую, что «истина есть соответствие между объектом и разумом». Идеалист же отстаивает теорию истины, основанную на «связности», гласящую, что «истина есть связность — либо отсутствие противоречий — при оперировании со стороны разума идеями, понятиями и объектами (причем объекты суть те же понятия)».

Согласно реализму, истина есть то, что в разуме соответствует объекту. Согласно идеализму, истина есть то, что составляет в разуме связную систему.

Весь мир, нашедший точное отражение в разуме, — вот идеал познания для реализма. Весь мир, в точности отражающий постулаты и категории разума как уникальная по связности система, — вот идеал познания для идеализма. Мир есть носитель слова, а человеческий разум ему внемлет, гласит реализм. Носитель слова есть разум, а мир является лишь его отражением, — так утверждает идеализм.

«Nihil est in intellectu, quod non prius fuerit in sensu»^{70} — такова тысячелетняя формула реализма. «Nihil in sensu quod non prius fuerit in intellectu» («Нет ничего в ощущении, чего прежде не было бы в сознании») — такова обратная формула идеализма.

За кем же правота? За реализмом с его идолом, т. е. «вещью» (res), первичной по отношению к мысли, и его маздеистским дуализмом, т. е. тьмой (вещью) и светом (мыслью), из которых второе происходит от первого либо порождается им? Или же за идеализмом с его идолом человеческого разума, возводимого им на Божий престол, и его пан-интеллектуальным монизмом, где нет места ни для «дара Совершенной Ночи», т. е. сверхчеловеческой мудрости, о которой шла речь в священной книге Гермеса Трисмегиста Kore Kosmu, ни для теней зла, уродства и иллюзий, испытываемых нами на себе изо дня в день?

Не будем же обожествлять ни мир, ни разум, но преклоним колена перед общим источником и мира, и разума — Богом: Богом, Слово Которого есть одновременно «свет истинный, который просвещает всякого человека, приходящего в мир» (Ин. 1:9) и Творец мироздания — «все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ин. I: 3).

Вещь, мир — источник их есть Слово. Разум, свет мысли — и их источник есть Слово. Вот почему христианский герметизм наших дней, как и языческий герметизм прошлого не является ни чисто реалистическим, ни чисто идеалистическим. Он «логистический» (от «Логос») и не основан ни на вещи, ни на человеческом разуме, но зиждется на Логосе, Слове Божием, чье объективное проявление есть мир прототипов, основа мира явлений, и чье субъективное проявление есть свет, или прототип человеческого разума. «И свет во тьме светит и тьма не объяла его» (Ин. 1:5), что означает существование как в мире, так и в сознании тьмы, которая «не объяла» свет — т. е. не прониклась — им, и, следовательно, зло, уродство и иллюзии определенно существуют и в мире, и в сознании.

Но тьма мира, не пронизанная Словом, не является источником сознания, а человеческий разум, не просветленный Словом, не является началом мира. В феноменальном мире существуют «объективные иллюзии», т. е. «вещи, которые не реальны», не созданы Словом, но возникли к эфемерному бытию из субстрата тьмы. В области субъективного сознания тоже есть иллюзии, т. е. понятия, идеи и идеалы, которые не реальны, не порождены светом Слова, но возникли к эфемерному бытию из мрачных глубин подсознания.

Итак, соответствие между иллюзорным объектом и понятием его в разуме будет не истиной, а, пожалуй, даже двойной иллюзией. И при выдвижении так называемой теории истины, основанной на «соответствиях», реализму следует это учитывать. А внутренняя связность интеллектуальной системы, основанной на иллюзиях, будет не критерием истины, но скорее симптомом одержимости, которая тем глубже, чем совершеннее эта связность. И при выдвижении так называемой теории истины, основанной на «связности», идеализм также должен с этим считаться.

Объекты в реалистическом понимании реальны лишь тогда, когда они реальны в Слове. И интеллектуальные построения в идеалистическом понимании истинны лишь тогда, когда они истинны в Слове. Человеческий разум, как таковой, не производит истину, словно паук паутину. Какой-либо факт внешнего или внутреннего мира, будучи сам по себе фактом, не нуждается в доказательстве своей истинности, если может с тем же успехом указывать на ту или иную иллюзию или историю ее возникновения, — будь она в Природе (например, допотопные чудовища) или же в человеке (например, многочисленные идолы прошлого и настоящего).

Итак, «мир» нашего опыта есть феноменальное проявление как мира, сотворенного Словом, так и эволюционного мира змея. «Разум» нашего опыта также есть проявление как света Слова, так и «хитрости» (используя Библейский термин для обозначения метода, которым тьма имитирует свет, не проникаясь им) змея. Вот почему, прежде чем становиться поборником реализма, все еще необходимо проводить четкое различие между Миром и миром. Подобным же образом, прежде чем стать поборником идеализма, необходимо проводить четкое различие между Разумом космическим и разумом человеческим.

Но проведя такое различие, можно без колебаний принимать одновременно и реализм, и идеализм — что стало бы «идеализмом-реализмом» (или логизмом) древнего и современного герметизма.

И тогда метод соответствия становится посохом в руке Отшельника, а метод связности — плащом на его плечах, И все это благодаря свету лампы Отшельника, каковая есть то священное орудие, в котором свет Слова соединяется с «маслом» интеллектуальных и духовных усилий человека.

2. Антиномия «реализм — номинализм».

В этой антиномии понятие «реализм» не имеет ничего общего с «реализмом» антиномии «реализм — идеализм». Здесь реализм означает школу западной мысли, каковая приписывает объективную реальность тем общим понятиям, которые теперь обычно определяются как «абстрактные», но которые средневековая философия именовала «универсалиями». В свою очередь, номинализмом называется то направление западной философской мысли, которое отрицает объективную реальность универсалий и принимает реальность только в форме «частностей».

Итак, «реализм» как направление западной философской мысли, противоположное номинализму, отличается от реализма, противостоящего идеализму, в том смысле, что речь здесь идет об объективной реальности универсалий (родов и видов), а не о соответствии между понятиями разума и реальностью объектов (как единственном критерии истины). Стало быть, и проблема здесь совершенно иного характера. При рассмотрении проблемы реальности универсалий «реалисты» оказываются, в сущности, крайними «идеалистами», едва разговор заходит о первичности разума либо объекта.

Проблема, лежащая в основе антиномии «реализм — номинализм», впервые в истории философской мысли была четко поставлена Порфирием (234 — ок. 304 гг. н. э.) в его труде Исагог (или Предисловие Порфирия Финикийца, ученика Плотина из Ликополя, если приводить полное название этого небольшого сочинения). Вот как с предельной ясностью ставится в нем с первых же строк эта проблема:

«...Я не стану здесь вдаваться в исследование некоторых глубоких вопросов, касающихся родов и видов [т. е. универсалий], поскольку такая попытка требует более подробного изучения следующего: (1) существуют ли роды и виды сами по себе или же пребывают в одних лишь понятиях; (2) если они существуют, то материальны они или нематериальны; и (3) существуют ли они отдельно от чувственных предметов или внутри них и пребывают от них в зависимости» (113:1, 9—14; vol. 16; pp. 27—28).

По сути, от Боэция до Ренессанса — да и по сей день — эта проблема подвергается тому самому «более подробному изучению», которого, по убеждению Порфирия, она заслуживает. Ибо средневековые ученые, усматривая в проблеме универсалий сердцевину всей философии, и относились к ней как к основополагающей, что привело в конечном счете к разделению мира философов на «реалистов» (роды и виды существуют сами по себе, над индивидуумами и вне их) и «номиналистов» (роды и виды не существуют вне индивидуумов; они суть лишь «имена», т. е. слова, пригодные для классификации). Третья школа — «концептуалистов», т. е., в данном случае, «умеренных реалистов» или «умеренных номиналистов» (общие идеи несомненно существуют, но только в разуме того, кто их порождает) — зародилась в процессе этого противостояния и выступила не в роли синтеза, но уподобилась Лотарингии, сыгравшей предназначенную ей императором Лотаром I роль буфера между Францией и Германией.

Острое противостояние между реализмом и номинализмом длилось доброе тысячелетие и, не ограничиваясь учеными дебатами, принимало самые разнообразные формы, .вплоть до решений церковных соборов, таких как собор в Суассоне, осудивший номинализм в 1092 году.

Тезис «реалистов» восходит к Платону и его доктрине идей. У «номиналистов» же он ассоциируется с Антисфеном: «Я вижу лошадь, но не вижу лошадности» (cf. 55: vol.III; p. 214). Итак, суть проблемы в том, предшествует ли «лошадность» индивидуальным лошадям («universale ante rem»^{71}), присуща ли она индивидуальным лошадям («universale in re»^{72}) или же, наконец, следует ли она за ними и выводится из них лишь путем абстракции («universale post rem»^{73}). Согласно Платону, «лошадность», как идея, существует до лошадей; согласно Аристотелю, «лошадность» существует только в лошадях как принцип их формы; согласно концептуалистам (например, Канту), «лошадность» — это понятие, сформированное разумом посредством суммирования общих черт всех лошадей, абстрагируясь от частных характеристик («universale post rem»).

Проблема того, предшествует ли «лошадность» реальным лошадям, является ли она в них формирующим принципом, или же это только умозрительная идея, выведенная из чувственного опыта, честно говоря, не столь уж животрепещуща, когда речь идет только о «лошадности». Однако она становится таковой, когда речь заходит о человечестве или мироздании. Ибо тогда она превращается в проблему творения, которое отлично от бытия. В творении идея, или «план» мироздания предшествует акту ее реализации, тогда как в бытии или эволюции нет ни идеи, ни плана, предшествующего факту, но есть сила, присущая субстанциям и индивидуумам, которая толкает их на поиск методом проб и ошибок пути продвижения вперед. В отношении же человечества она становится проблемой прототипного человека или небесного Адама, т. е. проблемой сотворения человека или его эволюционного бытия.

Рассмотрим теперь более пристально основополагающие положения реализма и номинализма.

«Общее предшествует частному» — такова формула, лежащая в основе реализма.

«Частное предшествует общему» — такова контрформула номинализма.

Эти два противоположных тезиса означают, что для реализма общее более реально и обладает более высокой объективной ценностью, нежели частное, тогда как для номинализма более реально частное, обладающее по сравнению с общим более высокой объективной ценностью. Иными словами, для реализма человечество болей реально и ценно, нежели отдельный индивидуум. И наоборот, для номинализма именно отдельно взятый человек более реален и ценен, чем все человечество.

Для реализма не было бы отдельных людей, если бы не было всего человечества. Напротив, для номинализма не было бы человечества, если бы не было отдельных людей. Человечество состоит из отдельных людей, утверждает номиналист. Человечество порождает отдельных индивидуумов из своего незримого, но реального лона, утверждает реалист.

Кто же прав? Реализм со своим идолом превосходства коллективности над индивидуальностью и индивидуальной душой, который устами Каиафы оправдал о суждение Иисуса Христа на смерть словами: «И не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Ин. 10:50); который через судилища Инквизиции истреблял «вредных индивидуумов», жертвуя ими ради интересов человечества или Церкви?.. Реализм, который, наконец, возводя интересы расы или класса над интересами отдельных людей, уничтожал руками нацистов миллионы евреев и цыган, а руками большевиков — миллионы кулаков, зажиточных крестьян и людей из высших классов?

Или номинализм?

Номинализм слеп к идеям и принципам, которые для него остаются лишь пустыми словами. Истина, красота и добро не существуют для него как объективная реальность и являются лишь делом вкуса. Никакая серьезная наука или философия, достойная этого названия, не смогла бы существовать, если бы номинализм оставался единственной интеллектуальной средой ее обитания. Ибо вместо стремления к универсальности она углубилась бы в поиски частностей. Она бы собирала одни лишь частные факты, и будучи далека от придания ценности их общим чертам, из которых можно было бы вывести законы и принципы, пришла бы в конечном счете к созданию этакого музея частных фактов, И тщетно бы этот музей ожидал пришествия научной и философской мысли, чтобы принести пользу человечеству. Сам по себе номинализм неспособен ее породить. Ибо он противоположен науке.

Вместо науки или философии он породил бы множество сект субъективного толка. Каждая мыслила бы и верила по-своему. А человеку оставалось бы примкнуть к той, которая ему больше по душе. Вот почему Церковь осудила номинализм как доктрину, а наука отвергла его как метод. Он раздробил бы Церковь на массу мелких религий по личным вкусам каждого индивидуума, а науку свел бы к бесплодному накопительству и несметному множеству частных мнений.

Потому-то, если мы придаем какое-то значение существованию объективной истины (науки) и транссубъективной истины (религии), нам никак не обойтись без реализма. И потому, если мы стремимся к единению человечества в универсальной объективной истине науки и транссубъективной истине религии, нам должно признавать как объективную, так и транссубъективную истину.

Но можем ли мы обойтись без номинализма?

Нет, ибо номинализм — это видение мира, состоящего из индивидуальностей, единственных в своем роде и незаменимых. Это видение мира как огромного сообщества сущностей вместо мира законов, принципов и идей. Это видение мира, в котором Отец, Сын и Святой Дух, истинно сущие и живые, объединенные вечными отцовскими, сыновними и братскими узами, правят в окружении Серафимов, Херувимов, Престолов, Господств, Сил, Властей, Начал, Архангелов, Ангелов, человеческих существ и всех тварей Природы, видимых и невидимых; Можно ли с чистым сердцем произнести в молитве к Отцу небесному: «Да святится имя Твое» — без веры в то, что это единственное и святое имя живого Существа — единственное и святое, а не обозначение верховной идеи (или «первопричины», или «абсолютного принципа»)? Можно ли любить незримый мир безликих «первопричин», мир, населенный законами и принципами?

Если общее интеллектуальное познание мира как такового (т. е. наука) и как творения Бога (т. е. философия) невозможно без идеалистического реализма, то тем более невозможно интуитивное индивидуальное познание — через любовь — отдельных существ (т. е. мистицизм, гностика и магия) без реалистического номинализма.

Итак, нельзя безоговорочно принимать ни идеалистический реализм, ни реалистический номинализм, но и обойтись без них невозможно. Ибо любовь (требующая реалистического номинализма), как и разум (требующий идеалистического реализма) являются основополагающими качествами человеческой натуры. Когда речь идет о мышлении, человеческая натура реалистична; и она же номиналистична, когда речь идет о социальном общении или любви.

«Проблема» универсалий была разрешена в духовной истории человечества фактом Воплощения, при котором Логос — фундаментальная универсалия мироздания — стал Иисусом Христом, Который есть и фундаментальная частность мироздания. Здесь универсалия универсалий, сам принцип постижимости — Логос, — стал частностью частностей, истинным прототипом личности, Иисусом Христом.

Из всех Евангелий это единение принципа универсального познания с Сущностью индивидуальной любви наиболее ярко и выразительно — от сердца к сердцу — описано в Евангелии от Иоанна. Это Евангелие повествует о действии Божественной алхимии, где вода соединяется с огнем — где вода становится живой водой, где языки пламени становятся огненными языками Троицына дня, понятными каждому в отдельности. Суть крещения — живая вода и огонь, не поглощающий частность, но дающий ей возможность стать частицей вечности — есть результат искупления, которое началось с момента Воплощения. Крещение — в сфере духовной истории — является также союзом реализма и номинализма, тем союзом головы и сердца в человеке, который есть лишь отражение факта Воплощения, где «Слово стало плотью».

Христианский герметизм есть друг как «реалистического номинализма», — в той мере, в какой эта форма номинализма стремится к мистическому опыту единения существ через любовь, — так и идеалистического реализма, — в той мере, в какой этот последний стремится к Логосу. Сам по себе христианский герметизм может быть лишь познанием общего, которое проявляется в частном. Для герметизма нет ни «принципов», ни «законов», ни «идей», существующих вне отдельных индивидуумов не как структурные особенности их натуры, а как самостоятельные и независимые от них сущности. Для герметизма нет ни «закона гравитации», ни «закона реинкарнации»; есть только притяжение и отталкивание существ (ведь атомы суть те же существа) если речь идет о гравитации, и одно лишь притяжение существ к земной жизни с ее радостями и печалями, если речь идет о реинкарнации. Но с другой стороны, не будь даже на свете таких реалий, как законы гравитации и реинкарнации, безусловно однако существует всеобщее желание существ — великих и малых — соединяться друг с другом, образовывать молекулы, организмы, семьи, сообщества, нации... Это желание, или универсальная структурная потребность, проявляет себя как «закон». «Законы» присущи существам, как логика присуща мышлению, будучи частью самой его природы. Истинный прогресс, истинная эволюция — это продвижение существ от жизни по одному закону к жизни по другому закону, т. е. структурное изменение существ. Таким образом происходит постепенное замещение закона «око за око и зуб за зуб» законом прощения. И таким же образом закон «слабый служит сильному, народ служит королю, ученик служит мастеру» уступит когда-нибудь место закону, продемонстрированному Христом, совершившим Омовение ног. Согласно этому закону, сильный служит слабому, король служит народу и мастер служит ученику — как на небесах, где Ангелы служат людям. Архангелы служат Ангелам и людям, Начала служат Архангелам, Ангелам и людям, и т. д. А Бог? Он служит всем сущим без исключения.

Так и закон борьбы за существование, наблюдавшийся Дарвином в области биологии, однажды уступит место закону сотрудничества ради существования, который уже действует в симбиозе цветущих растений и пчел, во взаимодействии различных клеток организма и в сотрудничестве в организме человеческого общества. Конец «закона» борьбы за существование и грядущий триумф закона сотрудничества ради жизни был предсказан пророком Исаией:

«Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их» (Ис.10:6).

Так будет, ибо новый «закон» — т. е. глубокие перемены в психической и физической структуре существ — придет на смену старому «закону», сначала в сознании, затем в желаниях и привязанностях и, наконец, в их органической структуре.

«Законы» приходят друг другу на смену и изменяются сами. Они не являются непреложными метафизическими реалиями. То же можно сказать о «принципах» и «идеях». «Суббота для человека, а не человек для субботы; посему Сын Человеческий есть господин и субботы» (Мк. 2:27—28) — таково соотношение между существами, с одной стороны, и законами, принципами и идеями — с другой.

Тогда, стало быть, законы, принципы и идеи нереальны?

Безусловно реальны, но это не реальность бытия отдельно от существ, т. е. не реальность метафизических сущностей, населяющих какой-либо соответствующий им мир или сферу — мир законов, принципов и идей. Духовный мир — это не мир законов, принципов и идей; это мир духовных существ — человеческих душ, Ангелов, Архангелов, Начал, Властей, Сил, Господств, Престолов, Херувимов, Серафимов и Святой Троицы: Святого Духа, Сына и Отца.

В чем же тогда реальность законов, принципов и идей?

Она — в их структурном родстве — духовном, психическом и материальном. Все существа суть носители универсального родства и свидетельствуют о своем общем происхождении и общем архетипе. Так вот, этот общий архетип — который в Каббале именуется «Адам Кадмон» — и есть закон, принцип и идея всего сущего. «Образ и подобие Божие» в Адаме есть закон, в силу которого Господь дал человеку власть «над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле» (Быт. 1: 26). Адам воплотил в себе этот закон, принцип и идею всех тварей, сущих в Природе, ибо он есть их прототип-синтез.

Реализм прав, утверждая реальность универсалий, ибо они являются структурными чертами архетипа в каждом отдельно взятом существе. Но прав и номинализм, проповедуя, что нет в мире иных реалий, кроме индивидуальных существ, и что среди них нет места универсалиям.

Герметизм рассматривает Логос, ставший человеком, как архетитипическую универсалию, ставшую сов ершенным частным существом. В христианском герметизме не существует противоречия между реализмом и номинализмом.

3. Антиномия «вера — эмпирическая наука».

«Ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: "перейди отсюда туда", и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас» (Мф. 17:20) — таковы слова Иисуса.

«И наука берет зернышко водорода и высвобождает энергию, заключенную в этом зернышке, и превращает гору в пыль», — отвечает двадцатый век.

Вот к чему приводит нас антиномия веры и эмпирической науки. Наша вера не сдвигает горы, но энергия, которой мы научились управлять с помощью науки, способна превратить их в пыль.

Не потому ли, что у нас нет веры даже с горчичное зерно?

Не потому ли, что мы сосредоточили наши усилия на проникновении в тайну, заключенную в частице водорода, вместо того чтобы обрести веру хотя бы с горчичное зерно?

Чтобы ответить на эти вопросы, мы вначале должны разобраться, что такое вера и что такое эмпирическая наука.

Вера:

Вера, которая способна — будь она даже с горчичное зерно — сдвигать горы. Идентична ли эта вера вере-убеждению, чувству уверенности в справедливости той или иной доктрины? ...Идентична ли она вере-доверию с ее отсутствием сомнений относительно надежности свидетеля или его свидетельства? ... Идентична ли она, наконец, вере-надежде с ее оптимизмом, противостоящим пессимизму? Короче, достаточно ли отсутствие каких-либо сомнений для осознания, что «ничего не будет невозможного для вас»?

Конечно, многие безумцы демонстрируют полное отсутствие сомнений относительно своих иллюзий и навязчивых идей. Будь вера ничем иным как силой убеждения, доверия и надежды, основанной на отсутствии сомнений, они могли бы творить чудеса, поскольку этой силы у умалишенных предостаточно. Однако сама

по себе сила убеждения, доверия и надежды не является той верой, которую подразумевает Евангелие. Здесь речь идет не только о силе уверенности, но скорее о силе уверенности в истине. Будь все иначе, и умалишенные стали бы чудотворцами, а безумие — идеалом.

Сила, способная двигать горы, должна быть равной силе, ее порождающей. Стало быть, и вера, способная двигать горы, не может быть ни мнением разума, ни личным чувством, сколь бы ни были они сильны. Это должен быть результат единения мыслящего, чувствующего и желающего человека с космической истиной, красотой и добром — с Богом. А посему вера, способная двигать горы, является полным единением — пусть на единый миг — человека с Богом.

Вот почему иллюзия никоим образом не способна породить веру; и по той же причине чудеса, основанные на вере, свидетельствуют об истинности — а не только об искренности — убеждения, доверия и надежды человека, через которого они совершаются. Чудеса суть плоды всецелого единения сосредоточенного человека с космической истиной, красотой и добром — с Богом. Они суть свершения Божественно-человеческой магии, которая неизменно основана на духовном созвездии «Бог—Человек» — или, иными словами, они всегда свершаются «именем Иисуса Христа», согласно формуле:

«Отец Мой доныне делает, и Я делаю» («Pater meus usque modo operator, et ego operor») (Ин. 5:17).

Вера в то, что «ничего не будет невозможного», есть состояние души, при котором «Бог действует, и душа действует с Ним». Это состояние души, сосредоточенной на истине, и к этой сосредоточенности Бог добавляет силу уверенности и энергию, которая делает чудеса возможными. Это магия, порожденная союзом двух магов: Бога и человека.

Следовательно, вера не есть ни логическая уверенность, ни уверенность в авторитете, ни принятие свидетельств, заслуживающих веры: это единение души с Богом, обретенное усилием мысли, через доверие к тому, что заслуживает доверия, через принятие свидетельств, заслуживающих веры, через молитву, медитацию, созерцание, через нравственное подвижничество и через многие иные пути, помогающие душе раскрыться навстречу Божественному дыханию.

Вера есть Божественное дыхание в душе, так же как надежда есть Божественный свет, а любовь есть Божественный огонь в душе.

Эмпирическая наука:

Теплота, пар, магнетизм, электричество, ядерная энергия — все эти могучие силы обузданы человеком благодаря громадной работе эмпирической науки! Благодаря науке мы можем побеседовать с друзьями через океан, увидеть происходящее за тысячу миль от нас, в течение часа навестить больного друга в другой стране, позвать на помощь спасателей, оказавшись в беде на море, в горах или в пустыне: самолеты, корабли, кареты скорой помощи. Благодаря той же науке мы можем услышать голос умершего много лет назад; в состоянии ходить, потеряв ногу; далеко видеть несмотря на близорукость; слышать несмотря на глухоту, а также многое, многое другое, — и все это благодаря эмпирической науке.

Чему можно приписать баснословный успех научных достижений? Какой основной принцип может объяснить все это?

Прежде всего — сомнение. Ибо только усомнившись в опыте наших физических ощущений, наука смогла установить, что не солнце движется по небу, а земля вокруг солнца. Только сомнение во всемогуществе судьбы привело к открытию лекарств и методов лечения ранее неизлечимых недугов. И только подвергая сомнению укоренившиеся традиции прошлого, эмпирическая наука пришла к открытию биологической эволюции, гормонов, энзимов, витаминов, структуры атома и глубин подсознательного...

Ибо в каждом вопросе коренится сомнение, вопросы же суть основа всякого поиска и всякого исследования. А посему сомнение есть отец научного метода. Это и есть тот самый первичный двигатель, начало, которое однажды привело в движение весь огромный механизм, состоящий из лабораторий, обсерваторий, библиотек, музеев, коллекций, университетов, научных академий и ассоциаций.

Итак, все приведено в движение сомнением. Но присуща ли плодотворность движения одному лишь сомнению? Достаточно ли для открытий одного лишь сомнения? Не должно ли верить в возможность таких открытий, прежде чем пускаться в путь, который к ним ведет?

Должно — со всей очевидностью. Отцом эмпирической науки является сомнение, а ее матерью — вера. Плодотворности веры она обязана не меньше, чем мотивирующей силе сомнения. Наряду с «научным сомнением» как методом, лежащим в основе эмпирической науки, существует и «научная вера» как основополагающий принцип ее плодотворности. Ньютон сомневался в традиционной теории «гравитации», но верил в единство мироздания, а стало быть, и в космическую налогию. Вот почему он смог прийти к открытию космического закона гравитации, основываясь лишь на созерцании упавшего с дерева яблока. Сомнение привело его мысль в движение; вера сделала ее плодотворной.

Каковы же догмы научной веры? Если попытаться их сформулировать, то мы получим примерно следующее:

«Верую в единую субстанцию, матерь всех сил, порождающую плоть и сознание всего сущего, видимого и невидимого.

Верую во единого Бога — в Человеческий Разум, единородного сына мировой субстанции, рожденного от мировой субстанции после многих веков эволюции:

суммарное отражение великого мироздания, эпифеноменальный свет в изначальной тьме, реальное отражение реального мира — развившийся путем проб и ошибок, не порожденный и несотворенный, единосущий с матерью-субстанцией — чрез которого может быть отражено все мироздание. Он ради нас, человеков, и ради нашего блага — восстал из лона матери-субстанции.

Он обрел материальную плоть в ходе эволюции, и стал Человеческим Мозгом.

Погибая с каждым уходящим в небытие поколением, он возрождается вновь в каждом последующем, согласно закону Наследственности. Он призван взойти к всеобъемлющему познанию всего мироздания и воссесть одесную матери-субстанции, которая послужит ему в его миссии судии и законодателя, и царство его пребудет вечно.

Верую в Эволюцию, все направляющую, подательницу жизни всему неорганическому и сознания всему органическому, которая исходит от матери-субстанции и образов мыслящего разума. С матерью-субстанцией и человеческим разумом эволюция обладает равной властью и значением и проявляется через универсальный прогресс.

Верую в единую усердную, универсальную, цивилизованную Науку. Признаю единую дисциплину во исключение ошибок и ожидаю грядущих плодов коллективных усилий прошлого ради жизни грядущей цивилизации. Да будет так».

Вот двенадцать пунктов научного «символа веры», основанного не только на многовековых научных трудах, но и на страданиях, которые столь многие претерпели во имя науки. Сравните это CREDO по каждому пункту с традиционным христианским Символом веры, и станет очевидным все значение антиномии «вера — эмпирическая наука».

Синтез:

     Единая субстанция в основе всего разнообразия явлений; человеческий разум, способный свести это разнообразие к единству; эволюция, которой человеческий разум обязан своим существованием и сотрудничество с которой обещает человеческому разуму дальнейшее развитие, пока он не станет ее повелителем; коллективное и организованное усилие, согласно используемому из века в век методу сомнения и эмпирического подтверждения, — вот четыре принципиальных догмата научной веры. Субстанция, человеческий разум, эволюция и научный метод составляют четыре «буквы» Тетраграмматона, «неизреченного имени» науки.

Элифас Леви во многом способствовал той роли, которую играет имя (Havajot, — инверсия священного Тетраграмматона ) в практике черной магии. Поскольку Тетраграмматон является законом причинности (последовательности: активное начало, пассивное начало, нейтральное начало — и их проявление; либо: побудительная причина, материальная причина, конечная причина — и явление) а, стало быть, и разума, Леви пришел к выводу, что инверсия Тетраграмматона и есть магическая формула хаоса и иррациональности.

Однако именно перевернутый Тетраграмматон является арканом эмпирической науки. Ибо именно пассивное начало субстанции или материи, считается эмпирической наукой первейшим или преимущественным «началом», тогда как нейтральное начало (человеческий разум) следует за ним, а заключает последовательность активное начало (метод). Фактически, если в Имени ЙОД-ХЕ-ВАУ-ХЕ ЙОД является активным началом (побудительной причиной), то первое ХЕ — пассивным началом (материальной причиной), ВАУ — нейтральным началом (конечной причиной), и, наконец, второе ХЕ — это явление в целом, конечный результат. Тогда перевернутое Имя ХЕ-ВАУ-ХЕ-ЙОД образует иную последовательность: «пассивное начало — нейтральное начало — пассивное начало — активное начало», или «материя, разум, эволюция, научный метод».

Последовательность означает, что ничто не предшествует материи; ничто ею не движет; она движется сама по себе; что разум есть дитя материи; что эволюция

есть материя, которая порождает разум; и что, наконец, разум, однажды зародившись, становится жизнедеятельностью материи в процессе эволюции, которая осознает себя и берет эволюцию в свои руки. Перевернутый Тетраграмматон является, вне всякого сомнения, формулой синтеза в эмпирической науке.

Является ли он формулой хаоса и иррациональности?

Нет. Это зеркальное отражение формулы «дух-материя-эволюция-индивидуальность» священного Имени . Это формула не иррациональности, и тем более не интеллекта, — это формула изощренности (т. е. коварства), т. е. отраженного, рефлективного разума.

Это и не логистическая формула, не формула Логоса, но скорее формула змея из Книги Бытия, который «был хитрее всех зверей полевых» (Быт. 3:1) и стремился к расширению сознания в горизонтальной плоскости (в аллегорических «полях», упоминаемых в Библии) .Конечная цель логики хитрости, т. е. логики змея, сводится не к тому, чтобы стать Богом, но к тому, чтобы стать «как Бог». «Уподобиться» — вот суть хитрости, и таково же значение научной веры, научного кредо, в котором лишь перефразируется и развивается обещание змея: «откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3:5).

Открыть глаза, уподобиться богам, знающим добро и зло — таков великий аркан эмпирической науки. Вот почему он посвящен делу просвещения («откроются глаза ваши» — по горизонтали); вот почему он стремится к абсолютной власти для человека («будете, как боги»); вот почему, наконец, он внутренне аморален или нравственно нейтрален («знающие добро и зло»).

Вводит ли она нас в заблуждение? Нет. Она реально открывает нам глаза, и благодаря ей мы больше видим по горизонтали; она наделяет нас реальной властью над Природой; она реально нам полезна, — к добру или ко злу. Эмпирическая наука ни в коей мере не вводит нас в заблуждение. Змей не солгал — в той сфере, где был слышен его голос и обещание.

В сфере горизонтального расширения (в «полях», по Книге Бытия) змей безусловно выполняет свое обещание... но какой ценой по отношению к иным сферам, по отношению к вертикали?

Какова цена научного просвещения, этого «открытия глаз» в горизонтали, т. е. к количественному аспекту мироздания? Цена этому — затмение качественного аспекта. Чем больше «открываются глаза» к количеству, тем более они становятся слепы к качеству. А ведь все, что входит в понятие «духовного мира», есть только качество, и весь опыт духовного мира обретается благодаря «глазам, которые открыты» к качеству, вертикальному аспекту мироздания. Таким образом, число в духовном мире имеет лишь качественное значение. «Один» означает единство, «два» — двойственность, «три» — тройственность, «четыре» — двойственность двойственностей. Мир вертикальный, духовный есть мир ценностей, а поскольку индивидуальное существо является «ценностью ценностей», то это мир индивидуальных существ или сущностей. Ангелы, Архангелы, Начала, Власти, Силы, Господства, Престолы, Херувимы и Серафимы суть те же индивидуализированные ценности или сущности. И наивысшей ценностью является верховная Сущность — Бог.

Наука сводит качество к количеству. И это она называет «познанием». Так, преломленные призмой цвета — красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый — утрачивают для науки свои качества красноты, оранжевости и т. д. и становятся количествами, т. е. числами, выражающими различные частоты и волновые колебания, называемые «светом». Свет также сводится к количеству. Это лишь формула, выражающая количественные факторы колебаний чего-то, лишенного всякого качества.

Следует ли нам отвернуться от эмпирической науки, поскольку она выполняет обещание змея — открывая наши глаза навстречу миру количества ценой слепоты к миру качества?

Как поступить, оказавшись перед выбором между наукой и религией?

Но нужно ли выбирать? Не достаточно ли будет предоставить каждому из двух этих направлений свое место — не то, которое они присваивают себе сами, но их истинное место?

В сущности, если даже не существует религиозной эмпирической науки или научной религии, все равно есть ученые-теологи и ученые-верующие. Чтобы стать искренним ученым-теологом или ученым-верующим, т. е. не опускаясь до компромисса с собственной совестью, необходимо добавить к четкому горизонтальному стремлению четкое вертикальное стремление, т. е. жить под знаком креста:

Жить так — значит ясно разграничивать количественный и качественный аспекты мира, видеть разницу между миром как функционирующим механизмом — и миром как нескончаемым таинством. Ибо все сущее обладает как механическим, так и сакральным аспектом. Моисей описывает мир священный в Книге Бытия; современная астрономия занимается описанием вселенского механизма. Первый говорит нам о том, «что» есть мир, вторая же — о том, «как» он действует. «Как» — это механизм; «что» — сущность. Механизм познаваем через количество; сущность раскрывается в качестве.

А что же научное кредо? Как примирить его с христианским символом веры? ...ибо это ведь не чисто количественное выражение веры, но также — и прежде всего — ее выражение в ценностях, противоположных ценностям христианского символа веры.

На это у меня нет иного ответа, кроме следующего:

Распять змея. Поместить змея — или научное кредо — на крест религии и науки, вслед за чем непременно последует его метаморфоза. Научное кредо станет тем, что оно есть в действительности: зеркальным отражением животворящего Слова. Оно более не будет истиной; оно станет методом. Оно более не скажет: «вначале была субстанция или материя», но скажет: «чтобы понять механизм созданного мира, необходимо избрать метод, который учитывал бы источник происхождения материи и того, что приводит ее в движение свыше». Оно более не скажет: «мозг вырабатывает сознание», но скажет: «чтобы понять функцию мозга, нужно рассматривать его таким образом, как если бы сознание порождалось им».

Следовательно, первой метаморфозой научной веры будет преобразование ее метафизических догм в методологические постулаты. Ее отрицание Бога, творения и дофеноменального духа превратится в метод «ученого незнания» (docta ignorantia, по выражению Николая Кузанского), а это есть лишь полное сосредоточение в соответствующей области знаний.

Рано или поздно за этой метаморфозой последует другая, изменяющая самоё волю, которая проявляет себя в научной вере. Воля к власти, устремленная к безграничному росту господства человека над Природой, — будь то к добру или злу, — постепенно будет утрачивать свою нравственную индифферентность и все более будет склоняться к добру, преобразуясь в волю к служению. Таким образом, научная вера подвергнется алхимической трансмутации, и эмпирическая наука перестанет быть аморальной или нравственно индифферентной. Она примкнет к тому, что конструктивно, что служит здоровью, жизни и благосостоянию человечества. После этого ее метод станет открытым для всех новшеств, которых потребует выполнение тех или иных конкретных задач, и наступит день» когда она всецело посвятит себя конструктивным живительным силам мира с таким же рвением и самоотдачей, с каким ныне ставит себя на службу силам разрушения (тепло, получаемое от горения; электричество, получаемое от разложения веществ или трения; ядерная энергия, получаемая от расщеплению атомов...). Это, в свою очередь, потребует изменений в научном методе в том смысле, что умышленное неприятие духовного мира будет отвергнуто как изжившее себя.

Но все это не сможет произойти, пока некое число ученых не «выставит медного змея на знамя», чтобы дополнить, прежде всего в собственном сознании, вертикалью религии горизонталь эмпирической науки. Это нейтрализует яд научной веры и преобразует ее в служительницу жизни.

И здесь я приведу совет Господа, данный Моисею в пустыне между горой Ор и землею Едома:

«И сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя, и когда змей ужалил человека, он, взглянув на медного змея, оставался жив» (Числ.21: 9).

И мы пребываем ныне в пустыне, и нам необходимо выставить медного змея на знамени, чтобы смотреть на него и таким образом спасать нашу духовную жизнь. Синтез науки и религии — это не теория, а сокровенный,акт сознания, прибавляющий к научной горизонтали духовную вертикаль, или. Другими словами, акт выставления медного змея.

Следует сказать, что к перенесению опоры в духовную жизнь человечества привел не один лишь Библейский совет или благочестивое желание одинокого человека, страдающего от разрушительного действия научной веры, поддержанной успехами эмпирической науки. Это уже можно назвать совершившимся фактом. И Франции принадлежит честь стать родиной и внести огромный вклад в образование великого ученого современности — а также священника — Пьера Тейяра де Шардена, который, зная ситуацию с обеих сторон, высоко вознес медного змея на знамя в наше время. Его книга Феномен человека, как и все прочие труды (опубликованные в пяти томах), представляет собой реализованный синтез антиномии «вера — эмпирическая наука», в том смысле, что истинному ученому и в то же время истинному верующему удалось трудами всей жизни соединить горизонталь науки (и какую горизонталь!) с вертикалью религии (и с какой вертикалью!). Следует добавить, что он не одинок, что есть много других, кто смотрит на медного змея и потому сохраняет ЖИЗНЬ.

Что до нас — герметистов, — то здесь мы сталкиваемся с работой, которая должна была быть выполнена нами, но не была выполнена, ибо мы не захотели всем сердцем принять ни дела науки с ее дисциплиной, ни дела религии с ее дисциплиной. Мы отстаивали науку для самих себя и веру для самих себя. Поэтому ни один из нас не смог воздвигнуть медного змея для нашего века. Ибо для этого нужно быть одновременно истинным ученым, отвечающим всем правилам Академии, и подлинным верующим, отвечающим всем требованиям Церкви.

Кто из нас — по крайней мере в молодости — не аплодировал афоризму, смело провозглашенному Папюсом: «Ни Вольтера, ни Лойолы!», что означает: ни сомнения, ни веры?

Что ж, в результате мы и сомневаемся, и веруем понемногу. Нам недостает критического духа там, где это необходимо, и в то же время его вполне довольно, чтобы ослабить нашу веру, когда речь заходите безоговорочном принятии духовных ценностей, представленных на наш суд. На практике слова «ни Вольтера, ни Лойолы» означают «немного Вольтера и немного Лойолы», ибо невозможно совершенно обходиться как без сомнения, так и без веры. Но есть еще человек — я по-прежнему имею в виду Отца Пьера Тейяра де Шардена, — которому хватило мужества сказать «и Вольтер, и Лойола» и быть истинным ученым, оставаясь в то же время иезуитом. Он героически принял на себя крест «вольтерианского» сомнения и «игнацианской» веры. Это привело к наполненному светом видению мира, который, начав свое развитие от импульса, исходящего от змея, движется к конечной цели, установленной Провидением.

Не убоимся же стать подобными Отшельнику Таро, на плечах которого облачение веры и чье сомнение ощупывает землю посохом! Свет лампы в его руке излучается противопоставлением веры и сомнения!

Дар Черного Совершенства (или Дар Совершенной Ночи).

Я вновь напоминаю, что Арканы Таро суть духовные упражнения. И Девятый Аркан, «Отшельник», — одно из них.

По этой причине предыдущие медитации на трех антиномиях направлены не столько на разрешение этих антиномий ко всеобщему удовлетворению, сколько на поддержку духовного стремления к их разрешению. Можно, разумеется, найти разрешение более глубокое и убедительное. В предложенных выше его вариантах речь идет прежде всего о конкретной иллюстрации (которая, я знаю, далека от совершенства) индивидуальных попыток разрешения этих антиномий с помощью конкретного духовного упражнения. Оно заключается в предельном — я бы сказал, как в кристаллизованном свете — уяснении тезиса и антитезы, при котором весь интеллектуальный свет, находящийся в вашем распоряжении, будет поглощен этими противоположными утверждениями. Затем вы придете к такому состоянию разума, когда все, что вы знаете и ясно ощущаете, вкладывается в этот тезис и его антитезу, уподобляя их двум лучам света, тогда как ваш разум погружен во мрак. Вы не знаете и не видите ничего, кроме света двух этих противостоящих тезисов; вне их остается один лишь мрак.

И тогда наступает черед самого главного в этом упражнении: попытки извлечь свет из мрака, т. е. попытки познания того, что кажется не только неведомым, но и непознаваемым.

В сущности, в психологическом смысле всякая серьезная антиномия означает: «свет, которым я владею, поляризуется на двух полюсах; между двумя этими сияющими полюсами лежит только тьма». Теперь же из этой тьмы необходимо извлечь решение антиномии, синтез. Необходимо сотворить свет из тьмы. Можно было бы сказать, что это действие аналогично деянию «Fiat lux» («Да будет свет») в первый день Творения.

Опыт учит нас, что в сфере сознания есть два вида тьмы. Одна — это невежество, бездействие и лень, т. е. «инфракрасная» тьма. Другая же, напротив, есть тьма высшего знания, энергичной активности и неосуществленного стремления — т. е. «ультрафиолетовый» участок спектра. Именно об этой последней «тьме» и идет речь при разрешении антиномии, — поиске и обретении синтеза.

Современная герметическая литература (XIX и XX веков) пишет о «нейтрализации бинеров», т. е. о методе, с помощью которого обнаруживается третье, или нейтральное условие («термин») для двух данных условий («терминов», составляющих «бинер»), — т. е. обнаруживается «термин», который соответствует как активному, так и пассивному началам. Так, в сочинении Папюса «Первоначальные сведения по оккультизму» (101: р. 121) вы найдете следующие примеры «нейтрализации»:

Метод «нейтрализации бинеров» повсеместно рассматривается авторами герметических и оккультных трудов как традиционный метод герметизма.

Итак, бинер может быть нейтрализован тремя разными способами: (1) вверху (синтез); (2) по горизонтали (компромисс); и (3) внизу (смешение). Нейтрализация вверху происходит, когда нейтральный термин обнаруживается в плане более высоком, нежели план самого бинера:

Горизонтальная нейтрализация осуществляется путем разыскания срединного термина между двумя полюсами бинера в одном плане с самим бинером:

Нейтрализация внизу совершается, когда бинер сводится к третьему термину в плане более низком. Нежели план самого бинера, путем смешения:

Для иллюстрации всех трех вариантов «нейтрализации» бинеров приведем в качестве примера «цветное тело», использумое немецким ученым Вильгельмом Оствальдом в качестве наглядной, в свою очередь, иллюстрации результатов его исследований (cf. 99). Оно состоит из двух конусов:

Итак, у данного тела имеется «северный полюс», «южный полюс» и «экватор».

«Северный полюс» — это белая точка, являющаяся синтезом всех цветов. Этот белый свет по мере нисхождения к «экватору» все более дифференцируется. Там цвета обретают максимальную дифференциацию и индивидуальную интенсивность. Так, например, красный цвет присутствует в точке «северного полюса» лишь потенциально; по мере нисхождения он становится розоватым, затем розовым, красноватым и, наконец, ярко-красным, когда достигает «экватора». Таким образом, «экватор» состоит из семи цветов (диапазон видимого спектра) при их максимальной интенсивности.

Те же самые цвета по мере их нисхождение от «экватора» к «южному полюсу» постепенно утрачивают свой хроматический свет и темнеют, так что, достигнув «южного полюса», становятся одинаково черными. Стало быть, «южный полюс» является черной точкой цветного тела, подобно тому как «северный полюс» Является белой точкой. «Белая точка» есть синтез всех цветов; т. е. их «нейтрализация вверху», в свете. «Экватор» — это область максимального различия между цветами. Именно здесь можно наблюдать переход от одного цвета к другому. Это область, где происходит «горизонтальная нейтрализация». И, наконец, «черная точка» есть точка смешения всех цветов и их растворение во мраке. Это область «нейтрализации внизу».

«Цветное тело», изобретенное Оствальдом с целью использования при окраске тканей и в текстильной промышленности, позволяет точно указать «широту и долготу» каждого оттенка и уровень интенсивности любого цвета, и потому вполне пригодно — разумеется, без ведома изобретателя — для герметических медитаций как удобная основа для цепочки аналогий.

В нашем случае мы можем с помощью аналогии представить себе «белую точку», или «северный полюс» цветного тела как мудрость, «экватор» — как семейство конкретных наук человеческого знания, и «черную точку», или «южный полюс», как невежество. Итак, мудрость есть синтез всех конкретных наук человеческого знания вверху. Она содержит их в себе так же одновременно и недифференцированно, как белый свет содержит семь цветов спектра. Так, «нейтрализация» (или синтез) бинера «желтый —голубой» может, к примеру осуществиться путем восхождения к «белой точке» мудрости.

Другой метод обнаружения третьего термина для бинера «желтый — голубой» — это нахождение точки перехода от желтого к голубому на уровне экватора спектральных цветов, которая расположена точно в середине расстояния, отделяющего «самую желтую точку» от «самой голубой». Это будет зеленая точка.

И наконец, существует третий метод нейтрализации — направленный вниз от экватора. Это направление к «черной точке», где все цвета растворяются во мраке. «Нейтрализация» бинера «желтый — голубой» по третьему методу осуществляется в той точке перевернутого конуса, где желтый и голубой цвета становятся неразличимыми, превратившись в темно-коричневый.

Если же теперь вместо бинера «желтый — голубой» мы возьмем бинер «математика — описательная наука» или бинер «математика — феноменология» и приложим к ним те же три метода «нейтрализации», то мы получим формулу трансцендентального синтеза, формулу компромисса или равновесия и третью — формулу индифферентности:

1. Трансцендентальный синтез: «Бог есть геометр; числа суть творцы явлений» (формула Платона и пифагорейцев);

2. Равновесие: «Мир есть порядок, т. е. явления имеют очерченные пределы, в силу равновесия, именуемого нами мерой, числом и весом» (формула Аристотеля и перипатетиков);

3. Индифферентность: «Наш разум сводит явления к числам с тем, чтобы легче с ними управляться» (формула скептиков).

Отсюда мы видим, что платонизм ориентируется на «белую точку» мудрости, учение Аристотеля движется к экваториальной области четких различий, а скептицизм стремится к «черной точке» нигилизма.

Что до герметизма, то Отшельник держит лампу, символ «светоносной точки» трансцендентального синтеза; на плечах его ниспадающий складками плащ, который символизирует развитие конкретных качеств, пребывающих в области «экватора»; и он опирается на посох, чтобы нащупать путь во мраке, т. е. в области перевернутого конуса, сходящегося в «черной точке». Таким образом, он платонист-перипатетик (странствующий вокруг «экватора»), с каждым шагом опирающийся на скептицизм («посох»). Вот почему одно из традиционных толкований Девятого Аркана — Благоразумие.

Благоразумие есть постоянное осознание пребывания между двумя полюсами тьмы — тьмой «белой точки» абсолютного синтеза вверху, который ослепляет своим сиянием и требует медленной и постепенной духовной подготовки с тем, чтобы, не ослепнув, обрести способность переносить этот свет, и тьмой черной точки, т. е. тьмой подсознания внизу. В то же время благоразумие есть и «подвижная концентрация», переходящая от одного конкретного цвета к другому в «экваториальной» области между двумя противоположными полюсами. Облаченное в плащ — или мантию — их «синопсиса» (сводного итога), это не вечно сущее в разуме знание, но основа каждой отдельно взятой его отрасли; это незыблемость веры в их единстве, которой оно надежно охвачено и облечено, но которая, подобно плащу «Отшельника», распахнута спереди, давая тем самым возможность воспользоваться лампой (направленным видением) и посохом (направленным касанием).

Благоразумие не влечет за собой видения, всегда присущего разуму, — будь это «белая точка» синтеза или же «синопсис» всех цветов радуги. Оно есть всеохватывающее присутствие, подобно тому как подсознание охватывает сознание, присутствуя по отношению к нему лишь как направляющая и побуждающая сила изначального импульса. Благоразумие никогда не станет разрабатывать «абсолютную систему» для синтезирования всего знания. Оно занято только частными проблемами на основе их синтеза, осуществляемого на глубинных уровнях сознания. Общий всеобъемлющий синтез формируется на ином уровне сознания, нежели тот, где сознательное «я» вершит свой интеллектуальный труд. И таким образом, благоразумный Отшельник мог бы предложить вам десятки ответов на десятки вопросов, с полной непринужденностью и явно не заботясь об их взаимной согласованности, а у вас возникло бы впечатление, что каждый ответ относится исключительно к данному случаю и ни в коей мере не является частью заранее продуманной системы. Возможно, вы спросите, не идет ли здесь речь об «интеллектуальной поэзии», в которой каждый ответ возникает непринужденно и бесхитростно, будучи совершенно уместными убедительным.

Таким было бы первое впечатление. Однако по зрелом размышлении вы обнаружите, что все эти спонтанные и убедительные ответы к случаю раскрывают собою «целое», т. е. стоящий за ними организм синтеза, и что они в сущности соединены в огромную взаимосвязанную структуру, и представляют собой в сущности одно-единственное изреченное «слово».

Теперь понятна роль плаща, покрывающего плечи Отшельника, когда он прибегает к помощи лампы, чтобы яснее вглядеться в те или иные проблемы, или прибегает к помощи посоха, чтобы нащупать путь. «Плащ» есть присутствие на глубинном уровне сознания всеобщей истины, она охватывает собой и вдохновляет всю связанную с теми или иными проблемами интеллектуальную деятельность, которая выполняется сознательным «я» с помощью лампы и посоха. Именно она придает сознанию направление и образ действий и заботится о том, чтобы каждое решение каждой отдельно взятой проблемы пребывало в гармонии с целым. Истина во всей ее полноте живет на этом глубинном уровне и присутствует в нем как уверенность абсолютной веры, достоверность отпечатка веры свыше.

Посвященный не тот, кто знает все. Это тот, кто несет истину в глубинах своего сознания не как интеллектуальную систему, но как уровень своего бытия, как облекающий его «плащ». Этот отпечаток истины проявляется как непоколебимая уверенность, т. е. как вера в значении гласа присутствия истины.

Истина, достигнутая посредством синтеза, обитает на более глубоком уровне сознания, нежели сознание собственного «я». Она пребывает во тьме. Из этой тьмы исходят световые лучи отдельных отраслей знания как результат усилий, направленных на «нейтрализацию бинеров», или «разрешение антиномий». Эти усилия суть не что иное, как экскурсы в область этого глубинного глубокого уровня сознания; это контакты, установленные с внутренней тьмой, преисполненной откровений истины.

Знания и энергия, добытые из этой темной и безмолвной области светоносной уверенности, можно назвать «даром Совершенной Ночи», упомянутым в Kore Kosmu, священной книге Гермеса Трисмегиста.

«Дар Совершенной Ночи» проявляется как плод таких духовных усилий, которые предполагаются «нейтрализацией бинеров» или «разрешением антиномий». Можно сказать, что это самая суть герметизма, которая представляет собой как соответствующий ему метод, так и способность к познанию, применению коих на практике он обязан своим существованием.

Отшельник есть духовный образ того, кто следует этому методу, применяя на практике «дар черного совершенства» (или «дар Совершенной Ночи»). Поскольку этот метод характеризуется подлинным беспристрастием, т. е. поиском синтеза антиномий и третьего термина бинеров, герметист непременно должен жить в уединении, т. е. быть отшельником. Само уединение является методом герметизма. Ибо чтобы суметь воспользоваться «даром Совершенной Ночи» перед лицом противоположностей, бинеров и антиномий, раздирающих мир истины на части, необходимо совершенное одиночество. Тот, кто занят поиском синтеза, т. е. истинного мира, никогда не примет сторону той или иной противоположности. А поскольку именно «принятие чьей-либо стороны» объединяет людей в сообщества и разделяет на группировки, одиночество для него неизбежно. Он не может ни безоговорочно присоединиться к любому из деяний человеческих, ни противостоять ему, храня верность делу истины, каковая есть синтез и мир. Вот почему, хочет он этого или нет, он обречен на глубокое одиночество. В своей духовной жизни он отшельник, какой бы ни была его внешняя жизнь. Ему никогда не будет дано испытать радость погружения в национальную, социальную или политическую общность. Он никогда не испытает сладости разделения груза ответственности с массой и никогда не сможет вписаться в празднества — или оргии — в значении, заложенном в понятиях «мы французы», «мы немцы», «мы евреи», «мы республиканцы», «мы роялисты» или «мы коммунисты». Опьянение слияния с общностью ему недоступно. Он должен быть трезв, т. е. одинок. Ибо поиск истины через синтез — который есть мир — предполагает благоразумие, а благоразумие есть одиночество.

Вот почему Евангелие ставит миротворцев в один ряд с нищими духом, с плачущими, с алчущими и жаждущими правды и с теми, кто гоним за правду, давая им иное благословение, нежели то, в котором им было отказано. «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Мф. 5: 9), сказано в Нагорной проповеди для тех, кто не желает принимать чью-либо сторону перед лицом частных истин и предрассудков, посвятив себя делу всеобщей истины, объединяющей мироздание и несущей ему мир.

Отшельник-скиталец — со своим плащом, лампой и посохом — это «коммивояжер» мира. Он странствует от мнения к мнению, от веры к вере, от опыта к опыту — прокладывая маршрут так, чтобы следовать по пути мира между различными мнениями, верами и опытом, ни на миг не расставаясь с плащом, лампой и посохом. Он одинок, ибо он в пути, где нет попутчиков, и еще потому, что труд его есть мир (то есть благоразумие и, следовательно, одиночество).

Не надо, впрочем, его жалеть. Ибо у него есть свои радости, неизвестные прочим. Когда, например, он встречает в пути другого странствующего пустынника, сколь великую радость и счастье приносит эта встреча двоим одиноким скитальцам! Эта радость не имеет ничего общего с чувственным опьянением, свободным от того груза ответственности, с которым обычно сопряжено слияние с человеческой общностью. Напротив, это радость ответственности, встретившей такую же ответственность, которая вместе с нею разделяет и облегчает бремя третьего — Того, Кто сказал о Своей земной жизни:

«Лисицы имеют норы, и птицы небесные — гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Мф. 8: 20).

Ибо все странствующие отшельники служат Христу и следуют по Его стопам. Стало быть, это радость двоих от встречи во имя Его, на которой «присутствует» и Он сам.

И еще есть радость глубокого безмолвия, полного откровений, и радость звездного неба, чье величественное присутствие говорит языком вечности — гимном созвездий, и радость мыслей, и радость дыхания воздухом, преисполненным духовности! Нет, Отшельника жалеть не стоит. Хотя, как и его Учителю, ему негде приклонить голову, он уже отмечен благой участью, уготованной Господом миротворцам. Ему уже повезло как подвизавшемуся в трудах Сына Божия, он уже приобщен к одиночеству земной жизни Сына Человеческого.

Миротворцы — отшельники — ни в коей мере не добиваются мира «любой ценой» и безразлично какого. Ибо мир достигается разными путями, и неизменно следует различать между миром и Миром. В разрешении этой проблемы нам снова может помочь «цветное тело» Оствальда. «Белая точка», «экватор полного спектра» и «черная точка» этого тела могут послужить по аналогии основой решения проблемы различных типов мира и различных путей его достижения.

Мир есть единство в разнообразии. Где нет разнообразия, там нет и мира, но нет мира и там, где одно лишь разнообразие.

Итак, единство там, где исчезает разнообразие, не есть мир. По этой причине хотя «белая точка» цветного тела, где все цвета сливаются в свете, безусловно делает мир возможным, но это все же не мир как таковой, взятый сам по себе. Точно так же и «черная точка» тела, где все цвета растворяются во мраке, является не точкой мира, а точкой смерти разнообразия и всех порождаемых им конфликтов. Следовательно, наиболее соответствующей миру областью является «экватор полного спектра». Яркие цвета радуги в небесах — это зримое проявление идеи мира, поскольку радуга заставляет нас увидеть единство в разнообразии цветов. Все семейство цветов предстает в ней нашему взору, словно семь сестер, взявшихся за руки. Вот почему радуга — это символ мира (или союза) между небом и землей, как сказано в Моисеевом Бытии:

«И сказал Бог: вот знамение завета, который Я поставляю между Мною и между вами, и между всякою душею живою, которая с вами, в роды навсегда: Я полагаю радугу Мою в облаке, чтоб она была знамени ем завета между Мною и между землею» (Быт. 9:12—13).

Итак, возможны четыре типа мира, понимаемого как устранение конфликта или противоречия: трансцендентальный мир («нирванический»), имманентный мир («католический»^{74}), мир превосходства («гегемонический») и мир смерти («нигилистический»).

Трансцендентальный, или «нирванический» мир соответствует «белой точке» цветного тела. Имманентный, или «католический» мир — это одновременное живое проявление всех цветов радуги, соответствующее «экватору» «цветного тела». Мир превосходства, или «гегемонический», соответствует результату стремления того или иного цвета затмевать собой остальные в области «экватора цветов» и поглощать их так, чтобы остался только один цвет. Мир смерти, или «нигилистический», соответствует «черной точке» «цветного тела» и означает абсолютное стирание всяких различий. Из четырех этих видов мира один лишь «имманентный», или «католический» (вселенский), является миром реальным и истинным. Это мир братства и взаимного дополнения.

Поскольку именно этому миру, как идеалу, служит Отшельник, он не изображен на карте ни в «позе лотоса» буддистской или йогической медитации, устремленной к трансцендентному миру нирваны; ни восседающим на престоле власти с повелительным жестом; ни спящим или мертвым на земле; но показан идущим. Он в пути по «экватору полного спектра» «цветного тела», и путь его есть путь мира в значении единства в разнообразии.

Из вышесказанного следует, что Отшельник, т. е. подлинный герметист, ни в коем случае не «конформист» — хотя и прилагает усилия к «нейтрализации» бинеров, или полярностей, к разрешению антиномий, или противоположностей, и к достижению мира радуги, или единства в разнообразии. Он знает, как сказать «нет» стремлениям к ложному миру — трансцендентальному безразличию, конформизму и нигилизму — и знает, как сказать «да» всему, что стремится к истинному миру единства в разнообразии.

Он знает, как сказать «да» и «нет» — эти два магических слова воли, с которыми воля сильна и без которых впадает в летаргию. «Да» и «нет» — это сама жизнь воли, ее высший и единственный закон. Воле неведом третий термин — между, вне, выше или ниже «да» и «нет». «Аминь» и «анафема» суть не только торжественные литургические формулы, подводящие итог окончательному утверждению или отрицанию, но это еще и формулы воли, живой и бодрствующей. Воля как таковая никогда не бывает ни беспристрастной, ни нейтральной, ни безразличной.

Итак, мы подошли к следующей антиномии — практической: «мудрость — воля», или «универсальный синтез — частное действие», или также «знание — воля». Должно знать, т. е. видеть единство в разнообразии, и должно желать, т. е. рассекать созерцаемое единство обоюдоострым мечом — волеизъявлений «да» и «нет». Стать созерцательным означает прийти к бездействию. Стать активным — в конечном счете означает прийти к невежеству.

Можно, разумеется, избрать и созерцательный образ жизни, но какой ценой? Эту цену выбора созерцания как главного пути и содержания жизни хорошо показывает следующая аналогия:

На борту некоего корабля плывут пассажиры и экипаж, состоящий из капитана, офицеров и матросов. Этому кораблю подобно и человеческое общество, плывущее из века в век. И на его борту есть свой экипаж и свои пассажиры. Члены экипажа неусыпно заботятся о том, чтобы корабль шел своим курсом, а пассажиры были здоровы и невредимы. Так вот, избрание созерцательного образа жизни предполагает решение стать пассажиром на корабле человеческого общества и препоручить всю ответственность за курс корабля, за благополучие пассажиров и свое собственное экипажу — капитану, офицерам и матросам. Стало быть, пассажиром на корабле человеческой истории становятся, избрав созерцательный образ жизни. Такова нравственная цена этого выбора.

Тем не менее следует остерегаться элементарного — ибо поверхностного — вывода, будто все «отшельники» и «созерцатели», принадлежащие к различным религиозным орденам, суть пассажиры. Нет ничего более далекого от истины. Ибо среди этих «созерцателей» нередко обнаруживаются не только матросы и офицеры экипажа, но даже капитаны. Причина в том, что их труды и цели, оставаясь духовными, все же преимущественно практические. Молитва, служение Богу, ученые занятия, а также суровая дисциплина и аскетизм повседневной жизни — вот составляющие действенной и неусыпной заботы о курсе и конечной цели корабля духовной истории человечества. По правде говоря, именно «созерцатели» осознанно и добровольно несут все бремя ответственности за духовный курс корабля и за духовное благополучие как экипажа, так и пассажиров. Иными словами, такого рода «созерцательность» означает духовное подвижничество и духовную ответственность, тогда как «созерцательность» в смысле предпочтения в человеке полюса созерцания полюсу воли означает то, что он предпочитает наслаждаться созерцанием, не прилагая усилий воли и отказываясь от порождаемого этим усилием действия (духовного, внутреннего, или внешнего, практического). Действительно, можно встретить немало людей, с удовольствием ведущих созерцательный образ жизни. Они почти никогда не принадлежат к религиозным орденам, либо к орденам так называемых созерцателей, но являются в первую очередь дилетантами-любителями, действующими наобум. Их можно встретить и среди любителей практической Йоги, претендентов на звание каббалистов, суфиев и универсальных метафизиков.

С другой стороны, можно сделать выбор в пользу полюса воли внутри человека и пожелать заниматься лишь тем, что связано с действием и достижением практических целей. Можно, разумеется, избрать для себя и в той или иной мере активный образ жизни, но какой ценой! Ценой этому неизбежно станет узость мышления. «Что толку занимать свои мысли эскимосами, к которым я не имею никакого отношения, если я знаю далеко не всех своих соседей по улице или сослуживцев?» — говорит тот, кто предпочел действие знанию. Если же это верующий, то он спросит: «Что толку во всех этих якобы духовных занятиях — философиях, науках и социальных и политических доктринах, — если здравых заповедей Евангелия (или Библии, Корана, Дхаммапады и т. д.) вполне достаточно для моего спасения и спасения человечества?» Действие требует концентрации, а это неизбежно влечет за собой ограничение духа одними лишь срезами актуальной жизни и утрату общей перспективы.

Итак, благоразумие, которому учит Аркан «Отшельник», может также дать и решение практической антиномии «знание — воля».

Отшельник не погружен в глубокую медитацию или научные занятия, но и не занят никакой работой или действием. Он в пути. Это означает, что он олицетворяет третье состояние помимо созерцания и действия. Он символизирует — по отношению к бинеру «знание — воля» или «созерцание — действие» или, наконец, «голова — конечности» — элемент синтеза, точнее элемент сердца. Ибо именно в сердце объединяются созерцание и действие, именно здесь знание становится волей и воля становится знанием. Сердцу нет нужды забывать обо всяком созерцании, чтобы начать действовать, как не нужно подавлять и всякое действие, чтобы углубиться в созерцание. Сердце в одно и то же время и активно, и созерцательно — неутомимо и непрестанно. Оно в пути. В пути днем и ночью, а мы днем и ночью вслушиваемся в шаги этой бесконечной поступи. Вот почему если мы хотим представить человека, живущего по закону сердца, сосредоточенного в сердце и являющегося его зримым выражением — «мудрого и доброго пастыря», или Отшельника, — мы представляем его ровно и неспешно идущим.

Отшельник девятой карты — это человек сердца, одинокий путник. Стало быть, это человек, осознавший в себе антиномию «знание — воля» или «созерцание — действие», ибо разрешение этой антиномии — в его сердце.

Сердце, о котором здесь речь, — это не сердце эмоций и не та способность к страстным переживаниям, которая обычно понимается под этим словом. Это средоточие всех семи центров физической и психической конституции человека. Это «двенадцатилепестковый лотос», — анахата в индийском эзотеризме. Из всех центров-«цветов лотоса» этот — наиболее человеческий. Ибо если восьмилепестковый лотос, или теменной центр, — это центр откровения мудрости, двухлепестковый лотос — центр интеллектуальной инициативы, шестнадцатилепестковый лотос (центр гортани) — это центр созидательного слова, десятилепестковый лотос — центр науки, шестилепестковый лотос — центр гармонии и здоровья, а четырехлепестковый лотос — центр созидательной силы, то двенадцатилепестковый лотос (сердечный) — это центр любви. Вот почему из всех центров это самый человеческий, — наивысший критерий не того, чем обладает человек — на что он способен и что знает, — но того, каков он есть. Ибо человек, в сущности, таков, каково его сердце. Именно здесь обитает и раскрывается его человечность. Сердце — это солнце микрокосма.

По этой причине христианский герметизм — как и все христианство в целом — «гелиоцентричен», т. е. отводит сердцу центральное место во всей своей практике. «Великиое Делание» духовной алхимии или «этического герметизма» — это трансмутация субстанций («металлов») всех прочих лотосов в субстанцию сердца («золото»). «Этический герметизм» имеет целью преобразование всей системы лотосов в систему семи сердец, т. е. полную трансформацию человека в сердце. На практике это означает гуманизацию всего человеческого существа и трансформацию системы лотосов в систему, действующую посредством любви и во имя любви. Таким образом мудрость, открытая восьмилепестковым лотосом, перестанет быть абстрактной и трансцендентной: она наполнится теплом, подобным огню Пятидесятницы (Деян. 2: 3). Интеллектуальная инициатива двухлепесткового лотоса станет «интуицией, преисполненной сострадания» к миру. Созидательное слово шестнадцатилепесткового лотоса станет магическим, обретя способность просветлять, утешать и исцелять.

Само же сердце, или двенадцатилепестковый лотос, которое одно лишь из всех центров не привязано к организму и может покидать его и жить — путем «экстериоризации» своих направленных наружу «лепестков» — с другими и в других людях, станет странником, гостем, безымянным сотоварищем тех, кто в неволе, кто в изгнании, кто несет тяжкое брямя ответственности. Оно станет странствующим Отшельником, который мерит землю различными путями из конца в конец и ступает по путям всех сфер духовного мира — от чистилища к самым стопам Отца. Ибо нет непреодолимых расстояний для любви и нет двери, которая помешала бы ему войти — согласно данному обещанию: «и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16:18). Сердце — это замечательный орган, призванный своей работой служить любви. Строение сердца — будучи одновременно человеческим и Божественным, строением любви — может путем аналогии привести нас к пониманию всей значимости следующих слов Христа: «и се, Я с вами во все дни до скончания века» (Мф. 28:20).

Наука десятилепесткового лотоса станет тогда сознанием, т. е. слугой Богу и ближним. Шестилепестковый лотос, центр здоровья, станет центром святости, т. е. гармонией духа, души и тела. Творческая сила четырехлепесткового лотоса станет тогда источником энергии и неистощимого порыва к долгому пути странствующего отшельника, человека сердца, т. е. человека, вновь обретшего свою человечность.

В школах индийской Йоги или Тантры ученик медитирует либо повторяет про себя ту или иную «мантру-семя» (биджа-мантра), чтобы пробудить и активизировать развитие этих центров или чакр. Он внутренне звучно произносит слог ОМ для центра между бровями (двухлепестковый лотос), слог ХАМ для центра гортани (шестнадцатилепестковый лотос), слог ЙАМ для сердечного центра (двенадцатилепестковый лотос), слог РАМ для пупочного центра (десятилепестковый лотос), слог ВАМ для тазового центра (шестилепестковый лотос) и слог ЛАМ для основания позвоночника (четырехлепестковый лотос). Для теменного центра (восьмилепестковый лотос) нет своей биджа-мантры, ибо этот центр является не средством, но целью йогического развития. Это центр освобождения.

Так вот, с упомянутыми выше центрами соотносятся следующие «мантры» или христианские формулы:

«Я есмь воскресение и жизнь» — восьмилепестковый лотос;

«Я есмь свет миру» — двухлепестковый лотос;

«Я есмь пастырь добрый» — шестнадцатилепестковый лотос;

«Я есмь хлеб жизни» — двенадцатилепестковый лотос;

«Я есмь дверь» — десятилепестковый лотос;

«Я есмь путь, и истина и жизнь» — шестилепестковый лотос;

«Я есмь истинная виноградная лоза» — четырехлепестковый лотос.

В этом все различие в выборе метода. Здесь, дорогой неизвестный друг, речь идет о выборе между методом вибрации отдельных силлабических звуков — Ом, Хам, Ям, Рам, Вам и Лам — и методом, направленным на духовное приобщение к семи лучам «Я есмь» или к семи аспектам совершенной СУЩНОСТИ, каковой является Иисус Христос. Первый метод нацелен на пробуждение центров таких, какими они есть; второй нацелен на христианизацию всех центров, т. е. их трансформацию в соответствии с их Божественно-человеческими прототипами. Речь здесь идет о претворении в жизнь слов апостола Павла: «Итак, кто во Христе, тот новая тварь» (2 Кор. 5:17).

Процесс христианизации всего органического тела человека, т. е. трансформации человеческого существа в человека сердца, совершается в его духовной жизни, а цветки лотоса остаются лишь сферой, в которой проявляются результаты этой чисто духовной работы. Так вот, область, где непосредственно сказывается эта трансформация, состоит из трех пар противоположностей (практических «антиномий») и трех «нейтрализации бинеров» — т. е. всего из девяти факторов — следующим образом:

Когда мы говорим о практической антиномии «знание — воля» и ее разрешении — «сердце» — то это лишь общий взгляд на задачу интеграции человеческого существа. На практике мы имеем дело с «волей и сердцем знания», «знанием и волей сердца» и «знанием и сердцем воли», ибо в сфере мышления есть чувство и воля; в сфере чувства есть мысль и воля; а в сфере воли есть и мысль, и чувство. Стало быть, при осуществлении духовного процесса интеграции человека есть три треугольника «знание — сердце — воля».

Итак, чисто практическое учение Девятого Аркана заключается в том, что как направляющую интеллектуальную инициативу, так и спонтанный поток мысли необходимо подчинить «сердцу мышления», т. е. глубокому чувству, лежащему в основе мышления, которое иногда именуют «интуицей разума» и которое является «чувством истины». Необходимо также подчинить как спонтанное, так и активно управляемое воображение велениям сердца, т. е. тому глубокому чувству нравственного тепла, которое иногда именуется «нравственной интуицией» и является «чувством прекрасного». И наконец, необходимо подчинить спонтанные импульсы и намерения, направляемые волей, глубокому чувству, которое их сопровождает, которое иногда именуется «практической интуицией» и является «чувством добра».

«Отшельник» девятой карты — это христианин-герметист, фигура, символизирующая «духовную работу девяти», процесс претворения в жизнь верховенства сердца в человеке, — а говоря привычными традиционными терминами: «труды спасения» — ибо «спасение души» есть восстановление царствования сердца.