Письмо IV. Император

«Благословен Грядый во имя Господне».

(Лк. 13: 35)

Дорогой неизвестный друг!

Чем менее поверхностен человек — чем большими знаниями и способностями он обладает, — тем больше его власть: его авторитет^{37}. Быть, т. е. являть собой нечто, знать нечто и нечто мочь — т. е. быть способным к его осуществлению — вот самооснование того или иного авторитета, которое и наделяет властью. Говоря более конкретно, величина и соответствующая сфера доступной человеку власти пропорциональны тому, насколько в нем соединяются глубина мистицизма, мудрость непосредственного познания — гнозиса — и действенная сила магии. Каждый, кто обладает этим в определенной степени, может основать «школу»; обладающий же этим в высшей степени получает власть «устанавливать законы».

Власть как таковая — вот подлинная и безусловная сила закона. Понуждение от имени власти уместно лишь как необходимая мера ее восполнения. Оно излишне там, где налицо истинная власть, где ощущается дыхание священной магии, пронизанной светозарным гнозисом, исходящим из пламенных глубин мистицизма.

Вот почему у Императора — фигуры Четвертого Аркана Таро — нет ни меча, ни вообще какого-либо оружия. Орудие его власти — скипетр; в ином он не нуждается. Такова первая идея, с которой мы сразу же сталкиваемся при анализе изображенного на карте: в основе закона — власть (authority). В контексте же медитации над тремя предыдущими Арканами это необходимо выливается в тезис: источник всякой власти (а значит, источник и основа всех законов) — неизреченное Имя Бога .

Смысл этого заключается в том, что человек, обладающий подлинной властью, подлинным авторитетом, не замещает собою власть божественную, но, напротив, сам предоставлен в ее распоряжение; т. е. он уступает ей место, ибо единственное средство доступа к ней — самоотречение.

Фигура Четвертого Аркана прежде всего выражает ту идею, что Император как воплощение власти несовместим с насилием и принуждением. У него нет оружия. Его взор устремлен на скипетр в правой руке, простертой в повелительном жесте; левая рука покоится на крепко затянутом поясе. За Императором — невысокий трон, на который он опирается, стоя на земле одной ногой; с нею скрещена другая; рядом — щит с изображением орла. На голове у Императора — массивная корона.

В целом изображенное на карте символизирует не столько идею неприятия насилия вообще, насилия как такового, сколько идею активного самоотречения. Нельзя сказать, что Император пребывает в состоянии покоя: он не сидит. С другой стороны, его поза плохо ассоциируется и с какой-либо свободой передвижения: он опирается на трон, к тому же ноги его скрещены, — т. е. он лишен возможности как самоутверждения (движение вперед), так и отступления (движение назад). Император, так сказать, привязан к своему месту, как к посту часовой: здесь его престол и герб (орел на щите).

Развивая эту мысль, можно сказать, что Император — страж скипетра, который в данном случае не просто знак власти и соответствующей свободы выбора, т. е. ее применения по назначению: символизируемая скипетром функция не сводится к одному лишь плану практической реализации. Иначе говоря. Император выше какого-либо конкретного действия: в его правой руке — скипетр, которым он как бы приносит присягу; левая рука — на затянутом поясе. Этим поясом Император как бы стягивает, ограничивает себя, поскольку пояс — нечто противоположное свободе, нечто обуздывающее порывы импульсивной и инстинктивной натуры, и в символическом смысле именно он, не позволяя ими увлекаться, не позволяя вмешиваться в ход событий, привязывает Императора к его сторожевому посту — к его престолу.

Поэтому ноги Императора — так, как они изображены, — естественно символизируют нечто противоположное движению, а руки — нечто противоположное действию. Кроме того, его голова увенчана массивной короной, двойственное значение которой уже было нами раскрыто в медитации над Третьим Арканом — Императрицей: корона — знак не только законности власти, но и связанного с нею долга, т. е. миссии свыше, возлагаемой на того, кто ею увенчан. Поэтому, собственно говоря, любой венец — терновый: корона не только тяжела, но и понуждает к строжайшему, порой мучительному обузданию каких-либо личных помыслов, фантазий, страстей. Исходящие от нее лучи — зубцы короны — оборачиваются во внутреннем мире ее носителя острыми шипами. Они словно гвозди, пронзающие и распинающие любой помысел или образ, возникший в его воображении. Здесь всякая мысль, если она верна, всякий благочестивый помысел получает подтверждение в ответном озарении, а мысль случайная и ложная отвергается и возвращается в ничто. Как положение рук и ног Императора символизирует отречение от свободы движения и действий по собственной прихоти, так его корона есть символ отречения от свободы движения интеллекта. В итоге получается, что Император лишен всех трех так называемых «естественных» человеческих свобод — убеждений, или мнения (???? в учении Платона), слова и движения. — Этого с неизбежностью требует власть.

Кроме того, в отличие от предыдущей карты Таро, где щит с изображением орла мы видим в руках Императрицы, на карте «Император» этот же щит — у его ног. Щит необходимо присутствует, но здесь он атрибут скорее самого престола, нежели властителя. Это значит, что собственно цель всякой власти, олицетворяемой Императором, определяется не какими-либо личными мотивами, а самим престолом, символизирующим эту цель. У Императора нет какой-либо личной миссии, личной цели; он отрекся от нее в пользу престола. Или, пользуясь эзотерической терминологией, у него нет имени, он анонимен, поскольку имя — а оно и есть миссия или цель — является прямой прерогативой престола, во имя и ради которого, а отнюдь не ради себя и во имя себя, присутствует здесь Император. Таково его четвертое отречение — отречение от личной цели, или имени в эзотерическом смысле слова.

Существует известный афоризм: «Природа не терпит пустоты» (horror vacui). Его переосмысление в духовном плане дает обратную картину: «Дух не терпит полноты». Чтобы дать духовному возможность проявить себя, необходимо вначале подготовить для него естественную пустоту — а это и есть то, что достигается посредством самоотречения. Именно эта основополагающая истина указана в Нагорной Проповеди (Мф. 5:3—12) — в перечне так называемых «заповедей блаженства» . Первую заповедь — «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» — следует понимать в том смысле, что Царство Небесное недоступно тем, кто «богат» духовно — т. е. душа которых уже заполнена «духовным царством человека». Откровение невозможно без предварительной пустоты — без предоставленного в его распоряжение пространства. Вот почему необходимо отрешиться от собственного мнения, чтобы получить откровение истины; от собственного действия — чтобы стать причастным священной магии; от собственного пути (или метода) развития — чтобы вернуться под руководство Того, Кто есть Господин всех путей; и, наконец, от собственной цели» диктуемой личным выбором, — чтобы удостоиться миссии свыше.

Именно такую пустоту о четырех гранях создал в своем внутреннем мире Император. Потому он само олицетворение власти, а именно авторитета. Он освободил в своем внутреннем мире место для ее единственного подлинного, изначального источника и символа — священного Имени , — ЙОД-ХЕ-ВАУ-ХЕ, — отрекшись, во-первых, от личной инициативы в интеллектуальном плане, так что образовавшаяся пустота заполнилась инициативой высшей, священной, — первой буквой Тетраграмматона (ЙОД); во-вторых, от какого-либо личного действия или движения, так что образовавшаяся пустота заполнилась действием Откровения и магическим движением свыше — второй и третьей буквами Тетраграмматона (ХЕ и ВАУ); и наконец, от личной цели, став анонимным, — и образовавшаяся пустота заполнилась в итоге властью как безусловным авторитетом (четвертая буква Тетраграмматона, второе ХЕ), т. е. обладающий ею устанавливает закон и порядок, ибо получил доступ к их непосредственному источнику.

Об аркане власти говорится в трактате Лао-Цзы «Дао-дэ Цзин»:

«Тридцать спиц соединяются в одной ступице, [образуя колесо], но употребление колеса зависит от пустоты между [спицами]. Из глины делают сосуды, но употребление сосудов зависит от пустоты в них. Пробивают двери и окна, чтобы сделать дом, но пользование домом зависит от пустоты в нем. Вот почему полезность [чего-либо] зависит от пустоты. (...) "Ущербное становится совершенным, кривое — прямым, пустое — наполненным, ветхое сменяется новым; стремясь к малому, достигаешь многого; стремление получить многое ведет к заблуждениям". Поэтому совершенномудрый внемлет этому поучению, коему необходимо следовать в Поднебесной. Совершенномудрый исходит не только из того, что сам видит, поэтому может видеть ясно; он не считает правым только себя, поэтому может обладать истиной; он не прославляет себя, поэтому имеет заслуженную славу; он не возвышает себя, поэтому он старший среди других. Он ничему не противоборствует, поэтому он непобедим в Поднебесной» (8: XI, XXII; с. 114—138) — ибо, добавим мы, он обладает подлинной властью — подлинным авторитетом.

Не силой власти, но властью авторитета Бог правит миром, — иначе в мире не было бы ни свободы, ни закона, и потеряли бы всякий смысл первые три обращения (или прошения) в Молитве Господней («Отче наш»): «Да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое; да будет Воля Твоя и на земле, как на небе» (Мф. 6: 10). Ведь тот, кто возносит эту молитву, тем самым прибегает к священной власти как авторитету, но не как силе. Господь, Который всемогущ — не образно, но актуально, — нимало не нуждается в чьих-либо прошениях о том, чтобы Царствие Его пришло и исполнилась Воля Его. Значение и смысл этой молитвы в том, что Бог всемогущ именно постольку, поскольку свободно признается и принимается Его власть. Таким актом ее признания, ее приятия и является молитва. Каждый волен верить либо не верить. Ничто и никто не может принудить к вере, — ни научные открытия, ни логические доводы, ни даже физические пытки не могут заставить нас уверовать, т. е. свободно признать и принять власть Бога. Но с другой стороны, как только эта власть признана и принята, немощное становится всемогущим, — и тогда именно как могущество может проявить себя божественная власть; вот почему сказано, что горчичного зерна веры довольно, чтобы двигать горы.

Итак, в проблеме власти (authority) нераздельно слиты все четыре ее значения: мистическое, гностическое, магическое и герметическое. С нею теснейшим образом связано таинство Распятия — или, в толковании знаменитого каббалиста Лурии, «таинство ухода» (sod ha'tsimtsum). В попытке помочь уяснению этой проблемы приведем несколько соображений.

В центре христианского мира — поклонение Распятию, т. е. образу, который есть воплощение непостижимого парадокса: всемогущий Бог нисходит до крайней немощи. Но именно в этом парадоксе мы видим высочайшее во всей истории человечества откровение Божества — совершеннейшее откровение Бога любви. В «Символе веры» говорится:

«... распятого за нас при Понтии Пилате, и страдавшего, и погребенного...».

Единородный Сын предвечного Отца был пригвожден к позорному кресту «за нас», ради нас, — вот что повергает в благоговейный трепет все открытые души, вот чем был обращен даже разбойник, распятый одесную Христа. Такой отпечаток в душе неизгладим и невыразим словами. Это само дыхание Господа, вдохновлявшее и до сих пор вдохновляющее тысячи мучеников, исповедников, пустынников и дев.

Впрочем, как во времена Голгофы, так и по сей день далеко не каждый, кто обращает взор к Распятию, испытывает священный трепет; есть и такие, реакция которых противоположна.

«Проходящие же злословили Его, кивая головами своими и говоря: ...Если Ты Сын Божий, сойди с креста» (Мф. 27: 39—40).

Первосвященники, книжники и старейшины также издевались над Ним, говоря:

«Других спасал, а Себя Самого не может спасти! Если он Царь Израилев, пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в него. Уповал на Бога: пусть теперь избавит Его, если Он угоден Ему!» (Мф. 27:42—43).

В этом — сама суть противоположной реакции. В наше время мы сталкиваемся с совершенно сходным — например, в радиотрансляциях на Запад из Москвы. Доводы в этих передачах всегда одни и те же: если Бог существует, то должен знать, что нами, коммунистами, Он окончательно свергнут и, стало быть, в самом деле не существует, — иначе почему не даст никакого знамения, никакого доказательства Своего если уж не могущества, то хотя бы существования? Почему не защищает Свои интересы? — Иными словами, все та же песня: «Сойди с креста — и мы уверуем в Тебя».

Я привожу эти прописные истины потому, что в их основе лежит некий философский принцип, превратившийся в своеобразную догму, а именно: истина и сила суть одно и то же, — что обладает силой, то и истинно, а что немощно, то ложно. В соответствии с этим принципом, который положен в основание современной технической науки, сила и есть абсолютный критерий и высший идеал истины. Божественно лишь то, что обладает силой.

Идол силы (ибо сила как таковая — не то что идол в чистом виде, а самоё источник всякого идолопоклонства) находит явных или тайных почитателей не только в сфере науки или политики, но и в христианских движениях, вообще в религиозных и духовных кругах. Я не говорю о религиозных (пусть даже в христианстве) или духовных вождях, — политиках, которые откровенно домогаются власти, — я говорю вообще о последователях тех учений, которые так или иначе сводятся к утверждению верховенства силы. Эти последователи разделяются на две категории: те, кто стремятся к идеалу «сверхчеловека», — и те, в понимании и согласно вере которых Бог всемогущ актуально — а следовательно, несет ответственность за все происходящее.

Идеал сверхчеловека составляет явную или тайную цель стремлений множества эзотеристов, оккультистов и магов, которые, как правило, тем самым претендуют на роль учителей или во всяком случае посвященных, личным примером указующих многотрудный, но благородный и неизбежный путь к его единственно достойному усилий воплощению. В частности, для них характерно некое особое возвышение Бога — вплоть до выведения за пределы Абсолютной Абстракции, дабы Он не досаждал им Своим слишком уж конкретным присутствием, поскольку на фоне величия Самого Божества эти самые претензии на величие собственное выглядят достаточно нелепо. Каждый из них, в сущности, строит собственную Вавилонскую башню, которая, как ей и надлежит, по подобию своего прообраза неминуемо рушится, так что ее возведение завершается спасительным падением — возвращением на землю, согласно закону, о котором учит шестнадцатая карта Таро. Такое падение, впрочем, не есть падение с реальной высоты в реальную бездну; в данном случае «высота» существует лишь в воображении, и если с нее падают, то всего лишь на землю, получая тем самым урок, из которого следует вывод — все ли постиг человек или же ему надлежит еще многому учиться.

Поклонение тому идолу власти — власти как силы, — который воплощен в образе сверхчеловека (а это происходит главным образом благодаря личному с ним отождествлению), сравнительно безобидно, поскольку в основе своей инфантильно. Иначе обстоит дело с другой категорией поклонников силы — теми, кто собственно проецирует этот идеал ужена Самого Бога. Такая «вера в Бога» зависит, в сущности, только от Его могущества; не будь Бог всемогущ, не стоило бы и верить. В понимании такого рода «верующих» одни души, сотворенные Богом, обречены на вечное проклятие, тогда как другим заранее уготовано спасение. Именно они возлагают на Бога ответственность за всю историю человечества, в том числе и за все сопутствовавшие злодеяния. По их убеждению, посредством войн, революций, тиранов и т. п. Бог «карает» Своих непослушных детей. Да и как иначе? Если Бог в самом деле всемогущ, тогда все, что бы ни происходило, может происходить только по Его воле или с Его попущения.

Идол силы обладает такой властью над умами многих, что они предпочитают Бога, в Котором нераздельны добро и зло — лишь бы Он был достаточно всемогущ, — Богу любви, Который правит только прирожденной властью Божества — властью истины, красоты и блага, — иными словами, актуально всемогущего Бога они предпочитают Богу распятому.

Мы знаем, однако, что блудный сын в библейской притче не был изгнан из отчего дома, — он самовольно отправился на чужбину вести там разгульную жизнь; с другой стороны, отец и не препятствовал его уходу, не принуждал к такому образу жизни, который был бы угоден только отцу. Отец лишь терпеливо дожидался возвращения сына, а когда тот приблизился к отчему дому, вышел ему навстречу. Только возвращение блудного сына не противоречило воле отца.

В сущности, в этой притче — вся история человечества после Грехопадения. Речь здесь идет не о том «законе инволюции и эволюции согласно божественному плану», о котором толкуют современные теософы, но скорее о злоупотреблении свободой, аналогичном неразумию блудного сына. И ключевую формулу истории человечества можно отыскать не в прогрессе цивилизации и не в процессе эволюции (да и вообще каком угодно «историческом процессе»), но скорее в притче о блудном сыне, сказавшем:

«Отче! я согрешил против неба и перед тобою; и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих» (Лк. 15:18—19).

Несет ли человечество полную ответственность за свою историю? — Несомненно: ибо такова она не по воле Господа — Того, Кто Сам был в ходе этой истории распят.

И это вполне понятно, если принять во внимание всю значимость самого факта человеческой свободы, а равно и свободы существ духовных иерархий — Ангелов, Архангелов, Начал, Властей, Сил, Господств, Престолов, Херувимов и Серафимов. Бытие всех этих существ, включая человека (в каббалистическом наименовании — Ischim), либо реально, либо призрачно. Если их бытие реально, а не иллюзорно, то в таком случае они суть независимые сущности, причем эта независимость не только феноменальная, но и ноуменальная, — а это и есть то самое, что мы понимаем под свободой. По сути, свобода есть не что иное, как реальное и полноценное, самодостаточное тварное бытие, или бытие твари — существа, сотворенного Богом. Быть свободным и быть — понятия с нравственной и духовной точки зрения синонимичные. Как нравственность невозможна без свободы, так и несвободная духовная сущность — душа или дух — не существовала бы сама по себе, но лишь как часть иной, свободной духовной сущности, т. е. той, которая действительно существует. Свобода — это духовное бытие сущего.

В словах Писания о создании Богом всего живого — всех тварей, всех существ — главный смысл заключен в том, что этим самым Бог дал каждой твари ту свободу, которая и есть бытие, «существование» (existentia). И этот дар полученной от Бога свободы не подлежит возврату. Потому и существа вышеупомянутых десяти иерархий бессмертны. Смерть не сводится к одному лишь отделению от тела: истинная смерть — это абсолютное лишение свободы, т. е. полный распад бытия, дарованного Господом. Но кто или что может отнять у сотворенного существа божественный дар свободы, священный дар бытия? Свобода и бытие нераздельны, и потому существа десяти иерархий подлинно бессмертны. Эту нераздельность свободы и бытия можно понимать как бесценный дар, как наивысшую ценность, какая только может быть доступна воображению, — и тогда она становится прообразом и преддверием рая; или же как обреченность «неизбывному кругу бытия» — и тогда это бытие и эта свобода становятся прообразом и преддверием ада. Ибо нас, как и блудного сына, никто ни к чему не «принуждает»: свобода — не театр. Мы сами делаем выбор. Возлюбив бытие, мы выбираем рай; возненавидев бытие, выбираем ад.

Поэтому для тварных существ Господь, сообразно их изначальной свободе, есть либо Царь (в том значении власти, которому учит Четвертый Аркан Таро), либо Распятый: Царь — для тех, кто «уверовали» — т. е. свободно, по своей воле приняли Его власть, — и Распятый — для тех, кто злоупотребляет своей свободой, «сотворив кумира», т. е. подменив божественную власть ложными ценностями.

Распятый — и Он же Царь — вот тайна надписи Пилата на кресте Голгофы: lesus Nazarenus Rex Judaeorum — «Иисус Назорей, Царь Иудейский» (Ин. 19:19). Всемогущий и немощный одновременно — вот то, благодаря чему на протяжении всей человеческой истории, в самой гуще кровавых войн и всевозможных бедствий святые совершали чудеса исцеления.

Свобода! Свобода — вот истинный престол Господа, и она же — Его крест. Свобода — ключ к пониманию роли Бога в истории — Того Бога, Который есть Бог любви и Бог-Царь, а не Тот, Которого кощунственно провозглашают тираном, Которого хулят, сомневаясь в Его могуществе и самом Его бытии... Бог всемогущ в истории человечества ровно настолько, насколько велика вера в Него; и настолько же велика Его крестная мука, которой Он предан теми, кто от Него отрекся.

Итак, божественное Распятие есть неизбежное следствие самого факта свободы, т. е. реального бытия существ десяти иерархий, если только мы говорим о мире, управляемом не принуждением, но божественной властью.

Вернемся теперь к идее tsimtsum — идее «оставления Богом»» говоря языком каббалиста Лурии. Tsimsum — в Каббале одно из основополагающих «трех таинств»: sod ha'jichud, — таинство единения; sod ha'tsimtsum, — таинство сосредоточения, или оставления Божеством; sod ha'gilgul, — таинство перевоплощения, или «круговращения душ». Из них первое и третье — таинство единения и таинство перевоплощения — будут рассмотрены позже, в следующих письмах (в частности, в десятом); что же касается «таинства оставления Богом» (или «таинства сосредоточения»), которое нас сейчас интересует, то речь здесь идет о тезисе, согласно которому мир возник к бытию единственно возможным образом — в некоем акте «сжатия» Бога в Самом Себе; т. е. Бог, так сказать, посредством своеобразного «Самоотречения», или «оставления», предоставил «место» миру, покинув некое пространство в Самом Себе.

«Таким образом, первичный акт «Айн-Соф», Бесконечного Существа, не есть какой-либо выход вовне, но есть движение вовнутрь, движение свертывания, ухода в Себя, вовлечения в Себя. Не эманация здесь имеет место, но, напротив, некое стягивание... Изначальный, лежащий в самом истоке Творения акт не есть акт откровения, но акт ограничения. Лишь затем Бог посылает луч Своего света, полагая начало Своему Откровению» или, точнее. Самораскрытию как Бога-Творца в предвечном пространстве Творения. Более того: подобный акт сосредоточения и отречения предшествует каждому последующему акту эманации и проявления« (124: р. 261).

Иными словами, чтобы создать мир «ex nihilo» («из ничто»), Богу предстояло вначале создать пустоту, а для этого Ему необходимо было пройти через некий процесс стягивания, «оставления», т. е. ухода вовнутрь Себя с тем, чтобы создать некое мистическое пространство, лишенное Его присутствия: пустоту. Уже обдумывая эту мысль, мы соучаствуем в рождении свободы; как сказал Бердяев:

«Свобода не детерминирована Богом, она в том ничто, из которого Бог сотворил мир» (2: с. 39).

Пустота есть мистическое пространство, оставленное Богом в акте tsimtsum; это место зарождения свободы, т. е. того существования («ex-istence»), того бытия, которое есть абсолютная потенциальность, недоступная никакому определению. Именно в этом смысле все существа десяти тварных иерархий суть дети Божьи и дети свободы, рожденные от божественной полноты и от божественной пустоты. Они несут в себе «каплю» пустоты и «искру» Божию. Их бытие (existentia), их свобода — это их глубинная пустота. Их сущность (essentia), их искра любви — это наполняющая их божественная «кровь». Они бессмертны, ибо пустота недоступна разрушению, и так же неразрушима всякая монада, от Бога одаренная бытием. Причем эти два элемента — мэонический (????? — «пустота») и плеромный (??????? — «полнота») — не только неразрушимы, но и составляют неразрывное целое.

Идея tsimtsum — ухода Бога для предоставления свободы — в точности совпадает с идеей Его Распятия во имя свободы же. Ибо создание Богом пространства, где могла бы родиться свобода, и Его отказ использовать силу против злоупотребления свободой (в положенных Им пределах) суть два аспекта одной и той же идеи.

Разумеется, в пантеистском толковании идея tsimtsum и идея Распятия лишены всякого смысла. Пантеизм, равно как и материализм, несовместим с признанием реального существования индивидов. Поэтому сам факт свободы — не просто видимой, но подлинной свободы — в пантеизме отвергается и вообще не подлежит рассмотрению. Для пантеистов, как и для материалистов, вопрос об уходе Бога и Его Распятии совершенно абсурден. В свою очередь, каббалистическая доктрина tsimtsum является не только единственным известным мне серьезным объяснением, которое можно противопоставить откровенному и элементарному пантеизму, но и прочным связующим звеном между Ветхим и Новым Заветом, которое освещает космическую значимость идеи самопожертвования.

Итак, как мы могли убедиться, в Четвертом Аркане Таро («Император») мы находим отражение идеи ухода Бога и Его Распятия. Император правит посредством чистой власти; он правит свободными существами, — не мечом, но скипетром. На верхушке скипетра шар, увенчанный крестом. Скипетр, таким образом, выражает в предельно наглядном виде основную идею Аркана: как миром (шар) правит крест, такова же и власть Императора над земной сферой, осененной знаком креста. Сила Императора есть отражение силы божественной. И как на силу божественную воздействует «сжатие» Бога (tsimtsum) и Его добровольная немощь (Распятие), таким же образом на силу Императора воздействует ограниченность его собственных сил (туго затянутый пояс) и добровольная неподвижность (скрещенные ноги) на своем посту (трон, или престол).

Пост Императора... Какое множество идей, связанных с этим понятием (сан первоверховного владыки христианской империи, его историческая миссия, его функции в свете естественного права и его роль в свете права божественного), можно найти у средневековых авторов!

Как для устройства города или царства надлежить руководствоваться моделью мироздания, таким же образом порядок (ratio) управления городом необходимо черпать из принципов божественного правления — таково основное соображение, выдвинутое по этому вопросу Св. Фомой Аквинским (De regno XVI, 1). Вот почему средневековые авторы не могли себе представить христианский мир без Императора так же, как не, могли они представить Вселенской Церкви без папы. Ибо, если мир управляется по иерархическому принципу, то и христианский мир — Sanctum Imperium^{38} — не может управляться иначе. Иерархия — это пирамида, которая существует только при условии ее полной завершенности. И на вершине пирамиды стоит Император. От этой вершины вниз по иерархии следуют цари, князья, знать, горожане, крестьяне. Но лишь от короны Императора получают царское достоинство короны королей, а от них наделяются властью короны князей и прочие.

Однако пост Императора не является всего лишь последней (точнее, первой) инстанцией единственной законной власти: первоначально он был прежде всего магическим, если понимать под магией актуализацию соответствий между «тем, что внизу», и «тем, что вверху», т. е. сам по себе он был тем принципом власти, в котором все нижестоящие властители черпали не только свои законные полномочия, но и влияние на сознание людей, свой авторитет. Вот почему вслед за померкшей имперской короной одна за другой безвозвратно меркли и уходили во тьму короны королей. Монархам недолго царствовать без Монархии. Королям не разделить корону и скипетр Императора и не воссесть императорами каждый в своей стране, ибо их неотступно преследует его тень — тень Императора. И если в прошлом от самой его идеи загорались блеском и великолепием царские венцы, то с уходом Иператора на них упала его тень и увлекла за собой, а за ними ушли во мрак и венцы низших властителей — герцогов, князей, баронов и прочих. Пирамида несовершенна без вершины; иерархия не существует, когда она лишена своего первоначала. Без Императора рано или поздно не станет королей. Нет королей — рано или поздно не станет знати. Исчезнет знать — рано или поздно не станет ни буржуазии, ни крестьянства. Вот так все и заканчивается «диктатурой пролетариата» — класса изначально враждебного иерархическому принципу, тогда как этот принцип есть не что иное, как отражение божественного порядка. Неудивительно, что пролетариат исповедует атеизм.

Тень Императора бродит по Европе. Его отсутствие ощущается столь же остро, как в былые времена ощущалось его присутствие. Ибо пустота душевной раны не может остаться безответной; то, чего нам не хватает, знает, как о себе напомнить.

Наполеон, ставший очевидцем Французской Революции, понял, куда движется Европа: к полному разрушению иерархии. И он чувствовал на себе тень Императора. Он знал, что следует восстановить в Европе: не столько французский престол — ибо без Иператора королям править недолго, — сколько имперский трон Европы, — и поэтому решил сам заполнить эту пустоту, сделав Императором себя, а королями — своих братьев. Однако затем, вместо того, чтобы сделать единственным орудием своей власти скипетр — шар, увенчанный крестом, — он решил править мечом. Но «все взявшие меч, мечом погибнут» (Мф. 26:52). Гитлер также был одержим идеей занять опустевший трон Императора. Он верил в свою миссию — создать мечом «тысячелетнюю империю», которая была бы империей неслыханной тирании. Но и на нем подтвердилась неизменная правота Писания.

Нет, пост Императора не принадлежит более ни тем, кто сам возжелал его занять, ни тем, кого избрал народ. Взойти на императорский престол можно лишь по воле небес; поэтому за ним окончательно закрепилось его оккультное значение. А корона, скипетр, трон и герб Императора ныне скрыты в катакомбах... там, где они недоступны тиранам и самозванцам.

Итак, на четвертой карте Император один, без придворных и свиты. Трон его явно расположен не в покоях императорского дворца, но скорее под открытым небом — на открытом невозделанном поле, вне городских стен. Пучок иссохшей травы у его ног — вот и весь имперский двор — свидетель его имперского величия. Но над Императором распахнуто чистое небо. Он — лишь силуэт на его фоне. Наедине с небом — вот удел Императора.

Может возникнуть вопрос: почему столь многие исследователи Таро упустили из виду тот поразительный факт, что Император вместе с троном находится под открытым (если угодно — под звездным) небом? Почему никто не отметил, что Император один, без придворных и свиты? Думается, потому, что крайне редко в один символ, в символизирующий некую идею образ можно вложить весь глубинный смысл, скрытый в ее неповторимом контексте. Для одного толкователя в нем открывается лишь немногое, другой незаметно увлекается собственными домыслами, подменяя ими глубинное содержание символа.

А ведь четвертая карта весьма необычна: Император один на открытом пространстве невозделанного поля; пучок травы — его единственный спутник, если не считать неба и земли. Карта учит нас аркану власти Императора, какой бы ни была эта власть анонимной, таинственной, безвестной и непризнанной. Весь ее смысл состоит в том, что на страже короны, скипетра, трона и герба, не имея тому ни одного свидетеля, кроме земли и неба, стоит одинокий человек, опираясь на трон и скрестив ноги, с короной на голове, со скипетром в одной руке и другой сжимая пояс. Здесь мы видим выражение власти как таковой и ее поста как такового.

Власть есть магия духовной глубины, преисполненной мудростью. Или, другими словами, это результат магии, основанной на гнозисе, полученном в мистическом опыте.  Власть — это второе, заключительное  ХЕ  () Тетраграмматона — священного Имени . Но само по себе это ХЕ — еще не власть; как власть, оно значимо и реально лишь тогда, когда в нем проявляет себя полное священное Имя. Таким образом, точнее будет сказать, что власть — это полное проявление Имени Бога. Полностью проявленное Имя Бога означает в то же время и пост, — пост Императора, а именно со стояние о сознания полного синтеза мистицизма, гнозиса и священной магии. Такое состояние осознания полного синтеза и есть посвящение... если его понимать не в смысле какого-либо ритуала или овладения сведениями, хранящимися в тайне, но, скорее, в смысле такого состояния осознания, в котором вечность и настоящее суть одно. Это одновременное видение преходящего и вечного, «того, что вверху», и «того, что внизу».

Формула посвящения всегда неизменна:

«Verum sine mendado, certum et verissimum: Quod est inferius, est sicut quod est superius; et quod estsuperius, est sicut quod estinferius, ad perpetranda miracula rei unius». — «Истинно, без всякой лжи, достоверно и в высшей степени истинно: то, что вверху, подобно тому, что внизу, и то, что внизу, подобно тому, что вверху, ради завершения чудес единого» (Tabula Smaragdina, I—2).

Это единство («единое»), претворенное в жизнь, всесторонне обдуманное, осуществляемое на практике и полностью осознанное, и есть посвящение — инициация, — или «освящение имени Бога в душе человека»; в этом и состоит глубинное значение первого обращения в молитве Отче наш: ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ.

Император олицетворяет власть посвящения или самого посвященного. Источник этой власти — в полном имени Бога, как о нем учит Каббала, которое есть «магический великий аркан», как о нем учит магия, и «философский камень», как о нем учит алхимия. Иными словами, это есть единство и синтез мистицизма, гнозиса и магии, — то единство или синтез, которому мы дали во втором письме определение «герметическая философия», — философия, пронизанная герметико-философским чувством. Такая философия, напомним, не является в каком-либо смысле производной, т. е. отторгнутой от органического единства мистицизма, гнозиса и священной магии: она сама и есть истинное проявление единства. Герметическая философия столь же немыслима вне единства «мистицизм-гнозис-магия», как и второе ХЕ теряет смысл вне Тетраграмматона. Это и есть власть — проявление единства «мистицизм-гнозис-магия».

Герметическая философия соответствует степени «verissimum» («в высшей степени истинно») того, что есть «verum, sine mendacio, et certum» («истинно, без всякой лжи и достоверно») в гносеологической формуле Изумрудной Скрижали. Ибо она представляет собой итог всякого мистического опыта, гностического откровения и практической магии. Это спонтанный мистический опыт, который становится «истинным» (verum), или же отражается в сознании (гнозис) и становится «достоверным» (certum) через магическое осознание — после чего отражается вторично (второе ХЕ, или «второй гнозис» имени Бога) в сфере чистого мышления, на основе чистого опыта, где он подвергается анализу, получает окончательное осмысление и таким образом становится «в высшей степени истинным» (verissimum).

Формула «истинно, без всякой лжи, достоверно и в высшей степени истинно» провозглашает, таким образом, принцип эпистемологии (или «гносеологии») герметической философии с ее тройным критерием истины. Этот принцип можно сформулировать по-разному; например: то, что абсолютно субъективно (чистый мистический опыт), должно обрести объективность в сознании и быть в нем воспринято как истина (гностическое откровение), затем доказать свою достоверность объективными результатами (священная магия) и, наконец, явить себя как абсолютная истина в свете чистого мышления, основанного на чистом субъективном и объективном опыте (герметическая философия). Т. е. речь здесь идет о четырех различных чувствах: о мистическом чувстве, или духовном осязании; гностическом чувстве, или духовном слухе; магическом чувстве, или духовном зрении; и, наконец, о герметико-философском чувстве, — духовном понимании. Тройной критерий истины герметической философии является, таким образом, подлинной ценностью откровения («истинно, без всякой лжи»), его созидающей плодотворностью («достоверно») и его гармоничным соответствием прежним откровениям, законам мышления и всему наличествующему опыту («в высшей степени истинно»). Следовательно, в герметической философии абсолютно истинно то, что исходит от Бога, приносит результаты, которые соответствуют этому происхождению, и полностью согласуется с непреложными законами мышления и опыта.

Таким образом, герметист — это одновременно и мистик, и гностик, и маг, и философ — а именно «реалист-идеалист», поскольку в равной мере опирается как на опыт, так и на спекулятивное мышление, как на факты, так и на идеи, поскольку и факты, и идеи для него суть лишь два аспекта единой «реальности-идеальности», т. е. та же самая истина.

Герметическая философия, будучи итогом и синтезом мистицизма, гнозиса и священной магии, отнюдь не есть какая-либо философия, стоящая в одном ряду с другими философиями, или обособленная философская система среди прочих. Подобно тому как католическая Церковь, будучи католической, или вселенской^{39}, не может рассматривать самоё себя как обособленную Церковь среди других обособленных Церквей и рассматривать свои догматы как одни из множества иных религиозных воззрений или конфессий, — так и герметическая философия, будучи perse^{40} синтезом всего, что значимо в духовной жизни человечества, не может расценивать самоё себя как одну из множества иных философий.

Самонадеянность? — Без сомнения, чудовищная, — если бы такая самооценка была лишь порождением человеческого вымысла, а не откровением свыше. Но ведь если, напротив, истина открывается свыше, если принятие этой истины приносит чудеса исцеления, душевного мира и бодрости духа, — «воскрешения из мертвых», — если, наконец, она дает объяснение тысячам непостижимых явлений — которые иначе не поддаются объяснению, — остается ли хоть какая-либо возможность считать эту истину лишь одним из множества иных воззрений?

Догматизм? — Конечно, — если понимать под «догмой» ту уверенность, которая порождается откровением бесценным, — божественным; таким откровением, которое на деле доказывает свою плодотворность и созидательность и подтверждается совокупно мышлением и опытом. Если такая уверенность основана на гармоническом согласии между божественным откровением, взаимодействием божественного и человеческого начал и рассудочным познанием человека, можно ли делать вид, будто ее не существует, смирившись с «роковой неизбежностью» — «трижды отречься прежде, чем пропоет петух», чтобы стать своим в избранном кругу людей «свободомыслящих» и «непредубежденных», греющихся у огня, который пылает у истоков человеческого творения^{41}?

Ересь? — Да, если под «ересью» понимать главенство вселенского откровения, всеми признанные благие деяния и идеал философской универсальности.

Герметическая философия отнюдь не является какой-либо частной из множества самостоятельных и самодостаточных философий. Причина этому хотя бы та, что, в отличие от всех прочих, такая философия оперирует не однозначными понятиями и их словесными определениями, но арканами и их символическими выражениями. Чтобы увидеть разницу, достаточно сравнить «Изумрудную скрижаль» Гермеса с Кантовой «Критикой чистого разума». В «Изумрудной скрижали» сформулированы основные арканы мистическо-гностическо-магическо-философских деяний; в «Критике чистого разума» выстроена система, состоящая из однозначных понятий (таких категорий, как количество, качество, отношение и последовательность), которые в совокупности представляют собой трансцендентальный метод Канта, т. е. метод «рефлексии процесса мышления», или «отражение отражения». Впрочем, этот метод, как мы увидим далее, является одним из аспектов Восемнадцатого Аркана Таро, который недаром именуется «Луной»: с его помощью осуществляется обучение, собственно, тому же трансцендентальному методу, — только, в отличие от философского способа, использованного Кантом, в Аркане «Луна» обучение происходит способом герметическим.

Возникает вопрос: не сводится ли, в таком случае, герметическая философия лишь к символике как таковой, пусть глубочайшей и предельно ясной, — и, стало быть, вообще не нуждается в традиционной методике научно-философской аргументации?

И да, и нет. Да — ибо герметическая философия по природе своей эзотерична, т. е. состоит из арканов, имеющих своим содержанием таинство и выражаемых символически. Нет — ибо она оказывает стимулирующее воздействие на философскую и научную аргументацию своих последователей. Она, так сказать, окутана интеллектуальной дымкой, научной и философской, благодаря стараниям своих приверженцев, задавшихся целью перевести, насколько это возможно, арканы и символы герметической философии в однозначные понятия и словесные определения. Происходит процесс кристаллизации, ибо перевод многозначных понятий — или арканов — в понятия однозначные сравним с переходом из состояния органической жизни в жизнь неорганическую. Вот почему оккультные науки — такие, как Каббала, астрология и алхимия — берут свое начало в герметической философии. У этих наук могут быть свои собственные тайны, но отраженные в них арканы принадлежат лишь к сфере герметической философии. Ее интеллектуализация — до той поры, пока она носит характер комментариев и выведения следствий, — вполне правомерна и даже необходима. Ибо в этом случае каждый аркан переводится в несколько однозначных понятий — скажем, три — и тем самым приучает интеллект мыслить герметически, т. е. посредством многозначных понятий — арканов. Но когда интеллектуализация герметической философии преследует цель создания автономной системы однозначных понятий без каких-либо формальных противоречий между ними, то тем самым преступаются границы дозволенного. Ибо вместо того, чтобы помочь человеческому разуму возвыситься над собой, она создает для него еще большие препятствия и только связывает его, вместо того чтобы освободить.

Таким образом — посредством интеллектуализации — берут свое начало в герметической философии оккультные науки. Вот почему не следует рассматривать символы — в частности, Старшие Арканы Таро — как аллегорическое выражение теорий или понятий этих наук. Ибо верно как раз обратное: сами доктрины оккультных наук проистекают из символов — Таро или каких-либо иных — и именно они должны расцениваться как «аллегорические» обозначения символов и арканов герметического эзотеризма. Поэтому, например, неточным будет утверждение, что Четвертый Старший Аркан — «Император» — это символ астрологической доктрины Юпитера: правильнее сказать, что этот Аркан раскрывается в том числе в астрологической доктрине Юпитера. Само соответствие как таковое сохраняется, но между этими двумя утверждениями значительная разница, — ибо тот, кто исходит из первого утверждения, остается «астрологом» и только астрологом; тогда как, исходя из второго, он начинает мыслить уже как герметист, которому в то же время доступно астрологическое толкование.

Герметическая философия не сводится к простой сумме Каббалы, астрологии, магии и алхимии. Хотя эти четыре ветви растут из одного ствола, сами по себе они еще не образуют этот ствол, а скорее питаются от него. Ствол в данном случае есть наглядная иллюстрация единства мистицизма, гнозиса и священной магии. Здесь нет теорий; здесь наличествует и имеет значение только опыт, включающий в себя интеллектуальный опыт арканов и символов. В нашей иллюстрации мистический опыт — это корни, гностический опыт откровения — это жизненные соки, а практический опыт священной магии — древесная ткань. По этой-то причине учение герметизма — или «плоть» его традиции — состоит из духовных упражнений; все арканы (включая Арканы Таро) суть практические духовные упражнения, цель которых — пробуждение все более глубинных слоев сознания. Этим упражнениям необходимо сопутствуют конкретные комментарии, частные выводы и обобщения, которые образуют «кору» ствола. Таково значение «утерянного ключа» к Апокалипсису Св. Иоанна... Ведь дело здесь отнюдь не в одном лишь его истолковании с целью извлечения какой-либо философской, метафизической или исторической системы. Ключ к Апокалипсису — это осуществление его на практике, т. е. использование его как книги духовных упражнений, пробуждающих самые глубинные слои сознания. «Семь посланий к Церквам», «семь печатей запечатанной книги», «семь трубных гласов» и «семь чаш» означают в совокупности комплекс духовных упражнений числом двадцать восемь. Ибо поскольку Апокалипсис есть откровение, запечатленное на письме, то для его постижения необходимо развить в себе такое состояние сознания, которое способствовало бы принятию самого откровения. Это состояние концентрации без усилия (как тому учит Первый Аркан), сопровождающееся напряженным внутренним безмолвием (которому учит Второй Аркан), которое превращается во вдохновенную работу воображения и мысли, когда сознательное «я» взаимодействует со сверхсознанием (чему учит Третий Аркан). И, наконец, сознательное «я» приостанавливает свою творческую активность и погружается в созерцание, совершая обзор всего предшествующего с тем, чтобы подвести итоги (практическое учение Четвертого Аркана). В овладении этими четырьмя действиями, символами которых выступают «Маг», «Верховная жрица», «Императрица» и «Император», и скрыт единственный ключ к Апокалипсису.

Такими же духовными упражнениями являются и Евангелия. Иными словами, их следует не только читать и перечитывать, но и полностью погрузиться в их стихию, дышать их воздухом, участвовать в них живым свидетелем, как бы находясь в гуще описываемых событий, — свидетелем, который полон растущего благоговения, так что для него все более неуместен какой-либо «критический подход».

В Ветхом Завете также есть разделы, относящиеся к числу духовных упражнений. Именно в этом качестве его широко использовали иудейские каббалисты — например, авторы текстов, составивших книгу Зогар. Духовные упражнения — колыбель Каббалы, ее неиссякаемый и животворный источник. Разница между обычными верующими и каббалистами состоит лишь в том, что если первые попросту изучают Писание (сколь угодно благоговейно и всесторонне), то для каббалистов оно, главным образом, еще и неоценимое подспорье в духовных упражнениях.

Смысл и цель таких упражнений — глубина. Чтобы обрести опыт и познание глубинных вещей и явлений, необходимо погружение в глубину. Символика и есть не что иное, как язык этих глубин; поэтому арканы, выражаемые символически, — это и средство, и цель тех духовных упражнений, из которых состоит живая традиция герметической философии.

Общность духовных упражнений формирует некую связь, объединяющую герметистов, — не общность познания, но именно духовные упражнения и идущий с ними рука об руку опыт. Если бы встретились когда-нибудь три незнакомца или чужестранца, из которых один сделал бы предметом своих многолетних духовных упражнений Моисееву Книгу Бытия, другой — Евангелие от Иоанна, а третий — видение Иезекииля, то они бы встретились как братья, хотя первый был бы знатоком истории человечества, другой — владеющим наукой исцеления, а третий — каббалистом. Знание человека есть результат личного опыта и ориентации, тогда как глубина и уровень, которого он достигает независимо от области и объема приобретенных им познаний, есть то, что он разделяет с другими. Герметизм, герметическая традиция в первую очередь и превыше всего есть определенная степень глубины, определенный уровень сознания. И достижение соответствующего уровня обеспечивается практикой духовных упражнений.

Что касается познаний отдельных герметистов (или посвященных), то эти познания зависят от индивидуального призвания. Задача, стоящая перед каждым герметистом, определяет характер и объем не только знаний, но и того личного опыта, который составляет их основу. Обладая опытом, можно приобретать познания, необходимые для выполнения лишь той задачи, к которой влечет призвание того или иного индивидуума. Иными словами, человек сам знает, что ему необходимо для получения нужных сведений и правильной ориентации в той области, к которой его влечет индивидуальное призвание. Таким образом, герметист, чье призвание — целительство, будет постигать связи, существующие между сознанием, системой «цветков лотоса», или чакр, нервной системой и системой гормональных желез, — словом, все то, в чем другой герметист, чье призвание — духовная история человечества, будет невеждой — зато он будет, в свою очередь, знать то, что неведомо целителю, — факты прошлого и настоящего, касающиеся соотношений между духовными иерархиями и человечеством, между тем, что происходило либо происходит «вверху», и тем, что происходило либо происходит «внизу».

Однако это знание — в той мере, в какой оно не является предметом арканов, — состоит не из теорий, но из фактов (пусть даже по своей природе чисто духовных). Так, например, воскресение из мертвых (или, в ином осмысления, реинкарнация) — отнюдь не теория, которую можно принимать или не принимать. В теории герметизма никому не придет в голову изыскивать какие-то доводы, чтобы убедить — или разубедить — кого-либо в «истинности теории» воскресения из мертвых (реинкарнации). Для герметиста воскресение — это факт, который либо удостоверяем на основе опыта, либо вовсе не подлежит обсуждению. Ведь никто же не станет ни отстаивать, ни отрицать тот факт, что по ночам мы спим, а по утрам просыпаемся, — это познается на опыте. Так и факт нашей смерти и нового рождения есть вопрос опыта — можно либо быть в этом уверенным, либо нет. Но тем, кто обладает этой уверенностью, следует знать, что у неведения относительно воскресения из мертвых зачастую достаточно веские и уважительные причины, связанные с призванием конкретной личности. Когда, например, призвание человека таково, что требует максимального сосредоточения в настоящем, он может отринуть все духовные воспоминания прошлого. Ибо пробужденная память не всегда благо; нередко она превращается в бремя — главным образом когда призвание требует такой жизненной позиции, которая была бы абсолютно свободна от всяких предубеждений, — например, призвание священника, врача или судьи. Священник, врач, судья должны быть до такой степени сосредоточены на проблемах настоящего, что всякие отвлекающие воспоминания прежних жизней для них недопустимы.

С другой стороны, можно творить чудеса в забвении опыта прежних жизней, как это было с преподобным викарием из Арса (см. Письмо III), а можно творить их в полной памяти такого рода опыта, как это делал Филипп Лионский. Ибо реинкарнация — не догма, т. е. некая истина как безусловный залог спасения, но и не ересь, т. е. нечто противоположное такой истине. Реинкарнация — это просто фактический опыт, такой же, как сон или наследственность. Сам по себе он нейтрален; все зависит от его истолкования, «интерпретации». Можно истолковать его как подлинный гимн славе Господней, а можно и так, что он превратится в кощунство. Например, когда говорят: простить — значит дать возможность начать сначала; ведь Господь прощает более, чем семьдесят раз по семь, всегда оставляя возможность обновления, ибо такова бесконечная милость Его, — это будет истолкование («интерпретация») во славу Господа. Но когда говорят, что существует механизм бесконечной эволюции и бытие человека морально предопределено его прежними жизнями; что нет благодати, есть лишь закон причины и следствия — то это интерпретация кощунственная, в которой Бог низведен до роли конструктора чего-то вроде человеческой машины, наделенной совестью.

Реинкарнация, или воскресение из мертвых, — отнюдь не какой-либо особый пример или исключение из всего того, что поддается двойной интерпретации. В сущности, ей поддается любой связанный с этой темой факт. Так, например, наследственность можно интерпретировать в ключе абсолютного детерминизма, исключая таким образом всякую свободу и тем самым мораль; либо ее можно объяснять как возможность последовательного усовершенствования организма, — усовершенствования, имеющего целью сделать этот организм более пригодным инструментом для «исполнения обетования в потомстве». Не получил ли Авраам обетования, что в его роду придет Мессия? Не это ли же было обещано Давиду?

Однако какой бы ни была личностная интерпретация факта, он остается фактом и его необходимо знать, чтобы удовлетворительно ориентироваться в соответствующей области знаний. Поэтому герметисты обладают знаниями различных фактов, — каждый в соответствии со своим призванием, — хотя сама герметическая философия не сводится к сумме познаний, приобретенных отдельными личностями, но представляет собою целостный организм арканов, выраженных при помощи символов, которые одновременно суть и духовные упражнения, и раскрываемые ими определенные способности. Эти способности развиваются в соответствии с тем или иным Арканом, используемым продолжительное время в качестве подспорья для духовных упражнений. Аркан сам по себе не дает ученику знания новых фактов, но подготавливает его к восприятию соответствующего знания, когда в нем возникнет необходимость. Посвящение — не что иное, как способность ориентироваться в любой области и приобретать в ней знание соответствующих фактов — «ключевых фактов». Посвященный — это тот, кто знает, как овладеть знаниями, т. е. тот, кто знает, как — по евангельскому изречению — просить^{42}, искать и получать (а затем применять на практике) средства, необходимые для достижения успеха. И этому его научили именно духовные упражнения, ибо ни доктрины, ни теории, пусть самые блестящие, не могут никого наделить способностью «знать как узнать».

Духовные упражнения учат герметиста практическому чувству (а иного в герметической философии попросту нет) и непреложной действенности аркана тройственного единого усилия, лежащего в основе всякого духовного упражнения и всякого аркана; об этом и говорится в Евангелии:

«Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам» (Лк. 11:9).

Таким образом, герметическая философия учит не тому, что является предметом и цепью веры как сущностного постижения «Бога, человека и Природы», — но собственно тому, как вопрошать, искать и стучаться — с тем чтобы прийти к мистическому опыту, гностическому озарению и магическому воздействию этой цели устремлений в познании Бога. человека и Природы. И только после того, как человек спрашивал, искал и стучался — и после того, как он получил то, что искал, нашел его и обрел к нему доступ — только тогда он узнает. Такой тип познания — достоверность мистического опыта, гностического откровения и магического воздействия в их синтетическом восприятии — и есть Император, т. е. практическое учение четвертой карты Таро.

Речь здесь идет о развитии и применении четвертого духовного чувства, т. е. герметико-философского чувства, которое следует за развитием и применением мистического, гностического и магического чувств. Его характерной чертой является способность «знать как узнать». Ранее (во втором письме) мы определили это чувство как «чувство синтеза». Теперь мы можем дать ему более глубокое определение, а именно: оно есть «чувство посвящения», или чувство ориентации в овладении знанием основных фактов в каждой области.

В чем его суть? Прежде всего следует отметить, что оно не идентично тому, что обычно определяется как «метафизическое чувство», ибо такого рода чувство у метафизиков — это их вкус и к абстрактным теориям и полная ими удовлетворенность, неискоренимое предпочтение абстракций, тогда как чувство герметико-философское есть следствие ориентации на конкретность — духовную, психическую и физическую. Если метафизическое чувство оперирует «понятием Бога», то чувство герметико-философское ориентировано на Бога живого — на духовный, конкретный факт Его бытия (being). «Отец Небесный» в христианстве, «Древнейший Древних» в Каббале — суть не абстрактные концепции, не отвлеченные понятия, но существа (beings).

Метафизическое чувство действует с целью выведения — путем абстракции — законов, правящих фактами, а затем постижения принципов, лежащих в основании законов. Наоборот, герметико-философское чувство (или чувство посвящения) посредством этих фактов постигает сущности духовных иерархий, а через них — Бога живого. Для чувства посвящения пространство между «верховным Началом» и эмпирическим миром заполнено не «законами» и не «принципами», но скорее живыми духовными существами, каждое из которых наделено своим именем, поведением, образом, голосом, манерой общения. Для чувства посвящения Архангел Михаил — не «закон» и не «принцип», а живое существо, чей лик невидим, ибо он затмевается ликом Божьим. Вот почему имя ему MI-KHA-EL, т. е. «Тот, кто [MI] есть как [КНА] Бог [EL]». Никто не может лицезреть Михаила, ибо он «KHA-EL», т. е. «подобен Богу».

Герметико-философское чувство, чувство посвящения — это чувство конкретных духовных реалий. Герметист объясняет реальные факты не столько с помощью законов, выведенных путем абстракции, и еще менее с помощью принципов, выведенных из конечной абстракции, сколько следуя от абстрактных фактов к более конкретным сущностям, чтобы прийти в итоге к «тому, что» наиболее конкретно во всем мироздании, — к Богу. Ибо для чувства посвящения Бог и есть «то, что» наиболее реально и таким образом наиболее конкретно. Собственно говоря, из всего сущего один лишь Бог подлинно — а именно абсолютно — конкретен и реален, тогда как реальность и конкретность всего тварного бытия всецело относительна; и то, что мы определяем понятием «конкретный факт», на самом деле — лишь абстракция, порожденная Божественной реальностью.

Это не означает, что герметист не способен к абстрагированию и игнорирует законы и принципы. Он — человек, в силу чего наделен метафизическим чувством, которым пользуется как и всеми прочими; однако именно герметико-философское чувство делает его герметистом — в том значении, которое символизирует «Император»; т. е. его можно считать герметистом лишь в той степени, в какой он наделен и пользуется этим чувством, тогда как метафизическое чувство само по себе еще не является ключом к подлинному герметизму.

Сколь трагична фигура Рене Генона, который, обладая высокоразвитым метафизическим чувством, но будучи лишен герметико-философского чувства, всегда и во всем стремился найти конкретную духовность. И в конце концов, устав от мира абстракций, он возложил последнюю надежду на то, чтобы освободиться от тирании рационализирующего ума, растворившись в стихийном религиозном порыве толпы мусульман в каирской мечети. Последнее упование души, жаждущей мистического опыта и изнывающей в оковах интеллекта? Если так — да дарует ему Божественное милосердие то, к чему он столь страстно стремился.

Здесь уместно отметить, что этот отчаянный шаг Генона, т. е. его надежда обрести наконец истину и утешение в бесхитростной вере простонародья, по-своему вполне оправдан. Ибо у герметико-философского чувства больше общего с наивной и искренней верой простых людей, нежели у абстрактной метафизики. Для обыкновенного верущего, равно как и для герметиста, Бог жив — и это самое главное. Верующий обращается к святым и Ангелам в твердом уповании на их ответ и помощь; для герметиста они столь же реальны. Верующий верит в чудеса; герметист живет рядом с чудесами. Верующий молится за живых и умерших; герметист посвящает все свои усилия в сфере сакральной магии благу живых и мертвых. Верующий почитает все, что освящено традицией; совершенно так же поступает герметист. Что здесь добавить?.. Разве лишь то, что Император обязан облекающей его властью не своему могуществу над судьбами людей — могуществу явному или тайному, — но скорее своему предстательству за них перед Богом. И властью он обладает не в силу своей сверхчеловеческой природы, но потому, что слишком человечен^{43}: он олицетворяет собой все человеческое. Царь Давид был человечнее всех своих современников. Вот почему он был помазан пророком Самуилом по повелению Господню, и по той же причине Предвечный дал ему обетование утвердить престол царства его навеки (срв. 2 Цар. 7: 13, 16). По этой-то причине престол, этот пост предстателя человечества перед Богом, никогда не рухнет. Таков пост Императора; такова истинная власть.

У герметической философии есть и человеческий идеал, к достижению которого она стремится. Ее духовные упражнения, ее арканы имеют практической целью создание господина, «человека-отца», т. е. человека, который человечнее всех других... человека, который достоин «трона Давидова».

Человеческий идеал практического герметизма — это не сверхчеловек в учении Ницше и не сверхчеловек в учениях Индии, погруженный в созерцание вечности; не сверхчеловек-иерофант, каким представлял его Гурджиев, и не сверхчеловек-философ как идеал стоиков. Нет, его идеал — это человек столь гуманный и преисполненный всего человеческого, что он достоин трона Давида.

Но где же здесь место Божественному началу?

Практический герметизм есть алхимия. Идеал герметизма по своей сути — идеал алхимии. Проще говоря, чем больше человеческого, тем сильнее проявление Божественного начала, лежащего в основе человеческой натуры, каковая есть «образ и подобие Божие» (Быт. 1:26). Идеал абстракции предлагает человечеству покончить со своей человеческой натурой, дегуманизироваться. Идеал же алхимической трансформации в герметизме, напротив, предлагает способ реализации истинной человеческой природы, которая есть образ и подобие Божие. Герметизм — это возвращение к гуманизации всех элементов человеческой натуры, т. е. возврат к их истинной сущности. Так же, как все неблагородные металлы могут быть преобразованы в серебро и золото, так и все силы человеческой натуры поддаются преобразованию в «серебро» и «золото», т. е. в то, что они есть, когда представляют образ и подобие Божие.

Но прежде эти элементы должны подвергнуться процессу сублимации. Этот процесс — крестная мука для всего, что в них низменно, но и расцвет всего, что составляет их истинную сущность. Крест и роза, РОЗА-КРЕСТ — вот символ этого процесса реализации истинно человечного человека. Вот почему «Император» Таро отрекается от четырех произвольных свобод человеческих, что и есть его крестная мука. И реальный символ пустоты, образовавшейся в результате отречения, — это его рана. Можно сказать, что быть Императором значит быть тем, кто страдает от четырех ран. Именно этими четырьмя ранами проявляется в нем подобие человеческой натуры образу Божию.

Но если мы заговорили о проявлении Божественного начала в человеческой природе, то что же сказать о Самом превосходящем ее Боге?

Чтобы проникнуть в эту тайну, нужна еще одна рана. Этому учит нас следующая карта — «Первосвященник», — Аркан проявления Бога, пятью ранами превосходящего человеческую природу.