СТРОЙ ИЛИ СПАС ДЮЖИЙ

Сначала я думал, что рассказ о Тропе будет рассказом о русском язычестве, который я хотел начать с "русской мандалы" – космогонической модели мира, созданной или записанной моим дедом. Естественно, я употребляю выражение "мандала" условно, как ставшее уже общеупотребительным выражение для любых космогонических схем. Записи и зарисовки моего деда Владимира Харлампыча Комарова оказались для меня практически единственным источником. И это, пожалуй, могло бы явиться принципиальным препятствием публикации текста, если бы при общении с его товарищами, которых, в отличие от деда, можно было назвать практиками, я бы постоянно не ощущал, что созданный дедом теоретический образ устройства мира соответствует тому, как видели мир они. Тогда я понял, что это рассказ о народной психологии, потому что она без хорошо разработанного образа мира немыслима. Сам я думаю, что если подобная схема мирового устройства и могла родиться, то только в офенской среде, из которой вышли все мои прадеды. Но даже если все описанное есть лишь фантазии моего деда, я хочу это сохранить, хотя бы потому, что оно передает определенное состояние, в котором жили они все. Я бы назвал его состоянием погруженности в поиск своих корней, поиск путей к себе через понимание мира, человека и Руси. Откуда есть пошла она – Земля Русская?

Их самих очень мало интересовала научность или ненаучность собственного мировоззрения. Состояние их мышления не охарактеризовать лучше, чем словами профессора Маковского, которыми он открывает свой "Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках": "Мифологическое мышление – это особый вид мироощущения, специфическое, образное, чувственное представление о явлениях природы и общественной жизни, самая древняя форма общественного сознания. Оно представляет собой творение в воображении или с помощью воображения иной действительности – субъективной и иллюзорной, служащей не столько для объяснения, сколько для оправдания определенных ("священных") установлений, для санкционирования определенного сознания и поведения" [16, с. 15]. Я бы только добавил к этому: и возможности магического воздействия на мир и природу. Это мировоззрение оправдывало и санкционировало, то есть разрешало, магию. Для меня это тема исследования не исторического, а психологического.

Мандала, известная прежде всего по тантрическому Востоку, представляет собой циклическую по конструкции схему медитирования над божественностью миропорядка и управления космосом и его энергиями. Слова "энергия" не существовало в русском языке. Вместо него следовало бы употребить слово сила, и я ни разу не слышал иначе от стариков, у которых учился. Однако при разговоре о восточной Мандале я предпочитаю пользоваться тем языком, на котором о ней обычно пишут.

Русская "мандала", возможно, тоже использовалась для работы с некими силами и потоками, идущими от богов. Иконографическое изображение ее дед называет то "Строем", то "Спасом Дюжим" и рассказывает при этом о христианской иконе "Спас в силах", которую считал заимствованной, по крайней мере, по идее, из языческой древности.

Из записей деда складывается впечатление, что он считал свой "Спас Дюжий" – практическим понятием. Я лично не нашел в нем ничего, кроме местного офенского фольклора, но учившие меня старики все, что касалось моего деда, принимали с уважением. Так что, может быть, в этом что-то и есть. Для меня, проведшего среди потомков офеней много лет, да и родившегося в офенской семье, чрезвычайно узнаваем сам дедовский подход: все они любили копаться в мелочах, вводить тончайшие различия в понимании, доводя свое общение до удивительного состояния пребывания внутри притчи, коана, скоморошьей сказки, в которой все есть намек для понимающего человека. Сейчас уже общеизвестно, что тайный язык преступного мира, феня, родился в офенской среде. Иногда и мои старички употребляли его. Но гораздо чаще они говорили языком намеков, двусмысленностей, а еще точнее, многоуровневости видения и раскрытия любой поднятой темы. Они гораздо чаще использовали обычные слова с непривычным смысловым наполнением, чем феню. На какие только странные вещи я не налетал в общении с ними! Например, полной неожиданностью для меня стало, когда мой второй учитель Дядька начал расшифровывать "пальцовки" – те жесты и игры с пальцами, которые мы знаем с детства. Действительно ли они сразу создавались, чтобы нести определенный смысл, или же он был приписан им затейливым крестьянским умом, я не знаю, но считаю их фактом культуры и когда-нибудь опишу.

То же самое можно сказать и про дедовскую расшифровку "мандалы", которая, как он считал, была чуть ли не изначально закодирована в русском счете, точнее, в русской дюжине. Отсюда и название его дюжины – "Спас Дюжий", то есть "Спас в силах".

Вот что пишет В. Н. Топоров в статье "Числа" в "Мифах народов мира": "Числа, в мифопоэтических системах, один из наиболее известных классов знаков, ориентированный на качественно-количественную оценку; элементы особого числового кода, с помощью которого описывается мир, человек и сама система метаописания". И чуть дальше: "В архаичных традициях Ч. могли использоваться в ситуациях, которым придавалось сакральное, "космизируещее" значение. Тем самым Ч. становились образом мира и отсюда – средством для его периодического восстановления в циклической схеме развития для преодоления деструктивных хаотических тенденций" [17].

Первая цифра дюжины Один или Йодин – Един, как пишет дед. Реальное звучание реконструируется, на мой взгляд, если совместить оба звучания единицы: один и един. У деда так и записано: "Один и Един – Еодин". Про второй слог дед говорит, что "дин" – это хозяин. Иначе говоря, он считает "дин" чем-то типа суффикса властвования и владения и в пояснение просто пишет одно слово: "Господин". Первый же слог я осознанно йотирую, чтобы сделать наглядным, что основа йо – та же, что и в Йоге, потому что, как это ни странно, но дед считал, что начальное йо (ё) – означает именно единение, как и в слове "йо-га", которое переводится как "путь единения". Я, правда, не мог бы сказать – эта параллель только лингвистическая, псевдоэтимологическая, так сказать, или мы можем говорить о каких-то общих древних корнях, уходящих еще в ведическую древность. Мне думается, о русских параллелях индийской йоге нужен специальный разговор, для которого у меня не хватает компетентности.

Итак. Единение всего в одном, где оно содержится потенциально и не развернулось еще в Космос или, как называет его дед, в "Поселенную". В "Мифах народов мира" в статье "Числа", которая поразила меня совпадениями с дедовскими мыслями, В. Н. Топоров говорит об этом: "Специфична семантика числа 1. В наиболее древних текстах 1 встречается крайне редко или вовсе не встречается. Оправдано предположение, что 1 означает, как правило, не столько первый элемент ряда в современном смысле, сколько целостность, единство. Совершенная целостность, понимаемая как единица, объясняет приписывание числа 1 таким образам этой совершенной целостности, как бог или космос" [17].

Из Йо-дина рождаются Два. "Два – это Дева. Дева – это две Девы-богини, потому что их две. Еодин просыпается видами". Вот так не очень грамматически гладко дед старается передать свое понимание. Вполне возможно, он ведет это от санскритского Дева – бог. У деда была приличная по деревенским понятиям библиотека. Он был потомственный уездный писарь, и я думаю, что многие книги достались ему еще от его отца Харлампа Сосипатрыча. Во всяком случае, уже много лет спустя, когда наш деревенский дом давно был продан, я попросил разрешения у новой хозяйки порыться на чердаке и нашел там много интересного вплоть до старых рукописных книг и "Азбуковника" восемнадцатого века. Мама рассказывала, что были и книги по мифологии "с картинками", которые ей очень нравились в детстве. Но их или растащили, или искурили на самокрутки. Сохранились только те книги, у которых бумага была слишком толстая. Так что дед, по моим понятиям, вполне мог оперировать любыми мифологическими терминами и именами.

Мне это сочетание – Один и две богини – напомнило о другой, ставшей по своему классической, формуле Бориса Александровича Рыбакова: Род и две Рожаницы. Правда, современной наукой оспаривается и наличие в русском пантеоне бога по имени Род и количество рожаниц [см. напр. 18]. Да и вообще неясно, что это такое. Но у Рыбакова есть одна интересная параллель между Рожаницами и Оленихами, "рожающими оленцов маленьких". Профессор Маковский в "Сравнительном словаре мифологической символики в индоевропейских языках" в разделе "Число" пишет о двойке: "Числительное "два" (и.-е. Duo(u))? Как уже говорилось, восходит к deu- "a deer", "a cow" (возможно в сочетании с ou- "sheep", "deer")", то есть к словам "олень", "корова" [16].

Дед же безапелляционно заявляет, что Один и Две составляют языческую Троицу Руси, что скрыто в цифре Три.

А вот далее у него следует действительно интересное, на мой взгляд, наблюдение, которым он расшифровывает слово "просыпается". Он явно вкладывает в него двойной смысл – и пробуждаться и рассыпаться на части, на множество. Поэтому вилы тут вряд ли славянские богини природных стихий. Скорее это или орудия или развилки, и означают они двойственность, то есть парность и противоположность одновременно. Во всяком случае, понятие вил, вилки осознанно и активно употреблялось остальными стариками-офенями, когда они объясняли мне устройство человеческого мышления. Именно это свойство мышления (или сознания) "двоить" – двоить мир как целостность, дробя его, и одновременно двоить, удвояя, – легло в основу столь популярного у мифологов понятия "бинарных оппозиций". У деда же есть странная фраза: "Двое доят", которая, на мой взгляд, вовсе не описка, а попытка передать именно двойственность самого двоения – и уменьшение, деление и увеличение, прибавление одновременно, как при доении коровы, когда, разделяя молоко с коровой, мы увеличиваем его количество.

Итак, наблюдение состояло в следующем. Обе первые цифры имеют по три варианта произношения и, соответственно, разные корневые основы: один-два, раз-пара, первый-второй и составляют три пары, а вот Три начинает ряд чисел, имеющих только одно название, вплоть до двенадцати. Двенадцать, кстати, тоже нарушает этот ряд, потому что имеет в русском языке две корневые основы для своего обозначения. Про эти первые числа дед дословно пишет: "Эти три пары рожающая троица, но они одно. Строй-Троян. Он и устрояет всю Вселенную". Далее дед пытается расшифровывать эти пары, этимологизируя их звучание из имен богов различных времен и народов, типа раз от Ра, второй от Тора и т. п. Я считаю это непринципиальным и не буду приводить полностью.

Кстати, вот что пишет об этих начальных числах Топоров: "…в ряде культурных традиций 1 и 2 (…) не рассматриваются как числа {соответствующие слова нередко оформляются иначе, нежели другие числительные)" [17].

На Трояне надо остановиться особо. "Слово о полку Игореве" тридцатого года издания было в числе немногих дедовских книжек, доживших в нашей семье до моего детства. Она была передана мне по дедовскому завету вместе с его тетрадями. Не могу утверждать наверняка – из-за упоминаний Трояка и тропы Трояней в "Слове" или какая-то традиция действительно хранилась в офенской среде, но дед считал Трояна верховным богом тех людей, среди потомков которых я и вел сборы. При этом он отождествляет его со Стрибогом русских летописей и Сатурном-Кроносом античности. Стрибога он пишет как Се-три-бог. А самого Трояна называет Небесный Строй. К этому можно добавить несколько слов из "Словаря" Маковского: "Тройка (и.-е. Trei-) символизировала божественный Разум, духовный порядок, гармонию микро-макромиров". И чуть ниже: " В связи с практиковавшимся в древности тройным жертвоприношением, можно полагать, что к корню ter- "три" относятся: (…), русск. Строить. (…) Интересно, что с числительным "три" соотносятся слова со значением "волосы" (символ сверхъестественной силы)" [16]. Для меня это действительно интересно, потому что, когда одна из бабушек, жена Дядьки тетя Нюра, рассказывала мне про яички-писанки, она совершенно определенно назвала один из рисунков "Косматый Троян". Не оценивая историческую сторону мифологических построений деда, я бы добавил сюда еще и этрусского предшественника Сатурна Сатре. А относительно отождествления Строя и Трояна можно, пожалуй, еще раз напомнить об исчезновении в русском языке назального "н", что могло означать существование изначального имени типа "Стройн". Впрочем, это чистой воды фантазирование.

Три – особое число "Русской мандалы". Меня всегда удивляло это. Правда, кое-что объяснили слова Топорова из той же статьи "Числа": "Первым числом в целом ряде традиций ‹…› считается 3; оно открывает числовой ряд и квалифицируется как совершенное число. 3 – не только образ абсолютного совершенства, превосходства ‹…›, но и основная константа мифо-поэтического макрокосма и социальной организации {включая и нормы стандартного поведения)" [17]. Иными словами, собственно счет начинается с трех, а не с единицы или двойки. Эти два первых числа родились для обозначения чего-то совсем иного. Их выделенность тройными звучаниями словно завораживала деда. Он считал: не только устроение вселенной, но и ее разворачивание идет "трояновыми путями". Творческая потенция их притягивания – отталкивания (как женского и мужского начал, очевидно) пронизывает Вселенную и дюжину, превращая ее в Устроение, то есть в космос.

Эти первые числа, разворачивающиеся в пары и объединяемые и упорядочиваемые тройкой, дед называл Вселенной и Миром Старых Богов. Я бы условно назвал его большим космосом в отличие от Поселенной или Земного мира, как он видел следующие числа от четырех до восьми.

Четыре, четверка – сложное слово, имеющее двойную структуру. "Чет" показывает двойственность, а "ыре" означает, как считал дед, Ирей, Вырей, то есть Рай -- так он назывался раньше на Руси. Иначе его можно назвать Небеса (которые на самом деле включают, по народным представлениям, семь или девять уровней). О двойственности четверки чуть позже.

Число Пять означает "корни" и расшифровывается как Пята. Маковский считает пятерку символом центра, середины, божественной силы, а также Мирового древа, Вселенной и Мирового змея и середины мира, что соотносится им с низом человека: "(ср. русск. пах, др.-инд. paksah "середина", и.-е. pugos "vulva"). К тому же пятерка сопоставляется им с индоевропейским pak-"сзади, назад" [16].

По дедовским представлениям, она есть основание земного существования человека. Пята связывается с понятиями корней и основания, видимо, потому, что "душа со страха бежит в пяту", а это значит, туда, где ощущает себя защищенно и спокойно. Где для нас в этой жизни самое защищенное место? Дома. Мой дом – моя крепость. Если в трудные минуты мы сбегаем из жизни домой в пяту, значит, мы оттуда и пришли. Тогда пята – не просто пятка, задняя часть ноги, а, по крайней мере, некое философское понятие или явление сознания, обладающее весьма определенными качествами, которые, если и не называются, то ощущаются. Можно сказать, что пята – определенное пространство сознания, сопоставимое с теми, которые описываются в сказках о творении мира под видом домика старика и старухи или сундука с яйцом Коша бессмертного. О них речь еще впереди. Могу только сказать, что подобная расшифровка цифры пять как пространства сознания для деда не была случайной, потому что он обращается к этой теме неоднократно. Интересное подтверждение особого отношения к пяткам услышал я от повитухи Бабы Любы. Она обучала меня, как править и ладить младенцев. Младенца должен был изображать я, поскольку других не было. Поэтому я очень многое прочувствовал, но зато, к сожалению, не смог посмотреть со стороны. Приступая к правке, Баба Люба однозначно заявила:

– Править надо с пяток.

– Почему?- тут же спросил я.

– Если пятка очень короткая, так, может, и править нечего. Может, он и жить не собирается. Особенно если за пятки встряхивать не дается, так, может, и не беспокоить лучше.

– Это как, короткая?- поинтересовался я.

– Ну короткая, она короткая и есть,- просто объяснила Баба Люба.

Меня такое объяснение не удовлетворило, и я показал ей

свою ногу:

– У меня короткая?

– Нет, не короткая,- засмеялась она и принялась покручивать и потягивать мой голеностоп. Как ни странно, там действительно что-то похрустывало и пощелкивало, но научиться отличать короткую пятку от длинной я так и не смог.

Я практически позабыл этот случай и вспомнил о нем только тогда, когда случайно налетел в одном из сборников Петербургской кунсткамеры за 1994 год на статью М. Е. Мазаловой "Физические особенности человека в представлениях русских", где имеется вот такое место: "Физические особенности новорожденного ребенка свидетельствовали о сроке его жизни. Короткая жизнь отведена младенцу, у которого короткие пятки, в то время как длинные пятки свидетельствуют о долгом сроке жизни. Наличие/отсутствие пяток в мифологическом сознании рассматривается как признак "своего"/"чужого": у демонологического персонажа беса пяток нет вовсе – беспятый бес" [19|. Если немножко пофантазировать, то беспятость беса может рассматриваться не как физическая особенность, а как признак укорененности его в иных мирах. Пята его как бы постоянно там. В таком случае "пята" становится синонимом души. С другой стороны – отсутствие пяты может означать отсутствие души человеческого типа. По крайней мере, Живы, то есть жизненной силы у ребенка.

Очень сложное и важное понятие Шесть, расшифровывается как Шест, Кол. Маковский в статье "Змея" связывает кол с понятиями "змея" и "лестница". (Интересно, есть ли у слова кол этимологическая связь со словом коло?) Шестерку же сближает с символами борьбы добра со злом, счастьем и Мировым змеем [16]. Даль определяет шест как "срубленное и очищенное прямое дерево, сравнительно долгое и тонкое; весь хлыст высокого и тонкого дерева". И еще: "шест заключает в себе понятие о стоячем положении" [20], что так характерно для человека. Слово шест не просто подменяет слово Ствол или дерево, а дает подсказку родившемуся Человеком. Ствол Мирового древа обычно трактуется как земное бытие, земной уровень жизни. "Спас дюжий", даже если это всего лишь творение старого уездного писаря, деревенского интеллигента, лишь игравшего в историка, как и восточная мандала, ни в коей мере не являлся для него простой фиксацией какой-то воображаемой картины мира. Он предназначал свое творение для работы над собой, некоего движения, которое и прячется в таких привычных и знакомых нам словах, если начать рассматривать их как термины определенной, хотя и не названной или не реконструированной еще дисциплины.

Живой человек уже есть идеальное воплощение законов бытия на земном уровне. Все эти законы он познал еще раньше, когда вобрал их в себя, так сказать, на клеточном уровне и даже "сдал экзамен на человека", сумев им родиться. Задача земного уровня, и это не только мысли моего деда, но и всех стариков учивших меня, – выйти на понимание законов следующей ступени, совершить "огненный переход". "Шесть" для деда объединяло в себе идею движения и огня. "Человек – это шестник, ходок", записано у него. Когда я рассказал об этом своему первому учителю Степанычу, он был очень доволен. Слова он, правда, произнес при этом не очень определенные, но он всегда говорил, по моим понятиям, туманно: "За что Харлампыча и уважали…" Мне же важно подчеркнуть этим важность даже для далеких потомков бродяг-скоморохов всего, что связано с дорогой и движением. Даль считает, что слово шестник происходит от слова шествие [20]. Если это так, то вряд ли оно такое уж древнее, потому что, вероятнее всего, является церковно-славянизмом. Но это никак не исключает возможности его бытования у офеней.

Кроме движения, дед усматривал в шести и огненность, считая слово шесток производным от шести. Я же, опираясь все на того же Даля, считаю более вероятной связь с шестом, потому что "шест, стар. Тягло, дым, очаг, двор, семья, (…) мера земли на тягло: четыре шеста составляют долю", а "шестокприпечник, припечек, очаг под кожухом (который ставится на стойках, шестиках), площадка перед русской печью" [20]. Что на мой взгляд здесь принципиально, так это связь шеста с понятиями очаг, двор, семья, которые раньше назывались "животами". А выражение "земной живот" означает то же самое, что и "моя доля".

Шесть было для деда стволом древа жизни, по которому, как по шесту совершается огненный переход в иные миры или от корней к ветвям, то есть на небо. Мне кажется любопытным в связи с этими, казалось бы, очень шаткими построениями, напомнить о так называемых сорока днях, во время которых покойник считается находящимся в лиминальном состоянии, то есть еще не достигшим места своего успокоения. Сорок дней на самом деле – это шесть недель. "Шесть недель покойник умывается, шесть недель утирается", как говорили в народе. Интересна и определенная связь этого образа с шаманистскими представлениями. Приведу для доказательства последнего цитату из работы В. Н. Топорова "К реконструкции мифа о мировом яйце": "Тридесятое царство сказок типа 301 совмещает в себе черты не только нижнего, подземного царства, которые более рельефны, но и верхнего, небесного царства. (…) Герой не только спускается под землю, в подземное или подземельное царство, подвалы, на тот свет через отверстие, дырку, яму, норку, шарлоп, пещеру, скважину, провал, пропасть, ров, конуру, дверцу и т. д., но и поднимается в гору (…) с помощью цепи (…), железной лестницы (…), бруса". И далее в ссылке: "Упоминание бруса как средства попасть на гору, в верхнее царство очень характерно. Соответствующий текст (ответ на вопрос героя, как ему попасть на железную гору): " Ты поди сюда; вон там лежит 6р у с, чрезо всю Русь; ежели ты этот брус поставишь на конец, то и на железну гору попадешь; а если тебе будет не поднять, то и на горе тебе не бывать" (…) – с одной стороны поразительно напоминает воздвижение шаманского дерева или столба с целью попасть в верхнее царство, а с другой стороны, через известную загадку (Лежит брус через всю Русь, на этом брусе ]2 гнезд, в каждом гнезде по 4 яйца, а в каждом яйце по 7 цыплят.- Год), этот сказочный текст позволяет связать пространственное измерение с временным (что вообще очень характерно для космогонических текстов, в частности, для русских загадок, относящихся к структуре вселенной)" [21].

А еще одно своеобразное подтверждение является моим личным этнографическим наблюдением. Это уже упоминавшиеся мною пальцовки, которые показывал Дядька. В частности, офенский счет на пальцах. Офени умудрились в привычные нам десять пальцев рук запихнуть дюжину! До пяти счет велся как обычно. Показывая большой палец при сжатом кулаке, говорят: "Один". Это объединение именно большого пальца с именем Один кажется мне символичным в свете всего рассказанного о Спасе. -Затем раскрывали последовательно пальцы от большого до мизинца. Это пять. Причем, мизинец как бы нисходящий, слегка опущен. Тот же мизинец, направленный к сжатому кулаку второй руки, – шесть. Шесть оказывалось тонким переходом, шествием от пятого пальца одной руки к мизинцу, то есть первому пальцу другой, который считается седьмым в дюжине. При этом раскрывается мизинец второй руки и близко подносится к мизинцу первой. Шестеркой считается сам промежуток между пальцами. Дюжина же изображается сомкнутыми ладонями с переплетенными пальцами, это переплетенное состояние и есть двенадцать, но одновременно означает силу, дружбу и защищенность, а также обещание или просьбу о взаимовыручке и защите. Дядька рассказывал, что так офени общались "на отходе" – договаривались, когда их могли услышать покупатели или посторонние – "лохи".

Семь, Верхний мир, читается дедом как Семя, и тоже прячет в себе движение. Семь означает у него "малый Земной круг корней и ветвей". Очевидно, смысл этого в том, что семя, то есть "созревшее", должно пасть в землю, как бы быть похоронено, но именно благодаря этому возродиться новой жизнью. Рождение и вообще жизнь есть подаренная возможность. Падение, возвращение в землю есть движение в Пяту, потому что идея огненного перехода означала для деда своего рода отказ от перерождений и переход из человеческого состояния в следующее, более высокое, условно говоря. Следовательно, возвращение на круг смертей и рождений есть ловушка и потеря предоставленной человеку возможности.

Вот теперь пришло время еще раз вспомнить о двойственности Ирея или о чете в цифре Четыре. Если представить себе Шесть в виде прямой линии, как иголки внутри яйца, то все почти остальные цифры окажутся оболочками или концентрическими кругами вокруг нее, если попробовать все это нарисовать. Именно этот образ дедовских построений и заставил меня сопоставлять его "Спаса Дюжего" с восточной мандалой. Но не все цифры будут кругами. Исключения составят симметричные относительно шестерки четыре и восемь. Они тоже прямые линии, перекрещивающиеся с шестью и одновременно круг или еще одна оболочка. Почему?

Потому что восемь для деда – "осьмера", то есть ось мира. Ирей не только рай в русском народном мировоззрении, но и мировое древо. При этом когда-то народ считал, что Иреевдва. Следом этого и показались деду чет в четверке и две четверки в восьми. Размышляя об этом, он пишет, что шест направлен вверх, то есть является вертикальной осью мира, а два Ирея своим перекрестием творят четыре стороны Света. Естественно, три оси во вращении создают идеальную сферу и замыкают круг Небес. Тут надо еще учесть, что шест дед рассматривает не столько как ось физического мира, сколько как то, вокруг чего вертится жизнь мира-общества. Это, впрочем, нисколько не противоречит тому, что эта ось наравне с Иреями участвует в создании сферы Небес, поскольку понятие Неба традиционной культуры есть явление сознания, а не физики. В этом Спас тоже нисколько не противоречит принципам построения буддистской мандалы.

Далее за восьмерой снова начинается Большой космос или мир Богов.

Девять дед переводит как девята (это для него не девятка, а множественное число, как в слове девчата; будет понятнее, если читать девяты). Это примерно то же самое, что и божата. Т.е. девять – это уже не Девы, "старые Боги", относившиеся к первым тройкам, а новое поколение молодых богов или же, своего рода, "энергий", развернувшихся по истечении определенного цикла из первоисточников. Девять или трижды три девяты составляет три новых тройки симметричных начальным тройкам Дев и Йодина. Они же, соответственно, охватывают Земной мир еще девятью защитными оболочками.

Космос становится в полном смысле слова Космосом, то есть Порядком проявленных потенций, в Десяти. Десять – дед переводит как "Деус – Отец-управитель, потому что десный, правый, правящий. Неспокойный Дух". Единственную параллель его Деусу я смог подыскать в древнем арийском Дьяусе – тоже боге-отце. Дед пытается сопоставлять Деуса с Йодином, но рассуждения его туманны и несколько невнятны, поскольку он вряд ли хорошо владел мифологией этой темы. Однако смысл, в общем-то, улавливается и сводится приблизительно к тому, что, если в Йодине уже есть все, но свернуто, в состоянии идей-потенций, то в Деусе это все сопребывает в полноте своего бытия и явленности, поскольку прошло полный цикл развития, снизойдя в материю. Теперь эту полноту ждет возрождение в очищающем огне. Огонь этот возрождающий назывался Крес, а возрождение – кресением или воскрешением.

Обычно предполагается, как это пошло с пифагорейцев, что десятка есть совершенный, по-своему законченный числовой ряд, кодирующий собою всю полноту мира. Дед в простоте душевной идет дальше, то ли потому, что пифагорейцев не читал, то ли потому, что офеням вообще было не свойственно преклонение перед авторитетами.

Он предполагает, что вслед за полнотой мира должна вернуться изначальная нерасчлененность бытия. Дед пишет, что "наш мир переполнен и все по себе". Что бы он сказал, если бы узнал, как подпрыгнула численность людей и вещей за последние годы! Объединение мира по сути означает его конец. Эта мысль не нова, но дед об этом не говорит. Нерасчлененность, просто продолжает он, в свою очередь опять развернется в мир через творение и устроение. Этот "колебательный контур" отражен в Одиннадцати – совмещении Одного и Десяти, начала и конца. И это, совершенно очевидно, значимо и принципиально для понимания мировоззрения Тропы. Потому что поверх всех построений, как в типичном заговоре, наложен замок, скрепа, которая должна беречь не только Вселенную, но и ее саморазрушение-самовозрождение.

Бесконечное кольцо разворачивания и сворачивания Устроения Вселенной защищается Силой Дюжины, откуда и название – "Спас Дюжий".

Несколько раз в своих записях дед говорит о том, что все сказанное им об устройстве мира имеет прямое отношение к составу человека, так сказать, микрокосму. Отражением этого звучат для меня его рассуждения о сходстве счета до двенадцати и азбуки. Он пишет: "И счет, и азбука начинаются из Аза, из единицы. Аз – это начало". Дед использует термин "мыслено древо", который, видимо, взял из "Слова о полку Игореве". Под ним он понимает и Мировое древо, и структуру мышления человека, которые как бы накладывает друг на друга. Это, в общем-то, оправданно, потому что никакого Мирового древа помимо нашего сознания не существует. Иначе говоря, его можно считать организующим наше мировоззрение, наш образ Мира принципом. В этом смысле оно действительно может считаться вырастающим, как из корня, из этого самого Аз, потому что аз – это начало азбуки, значит того, из чего складываются слова. А мышление, по представлениям офеней, и есть образы мира облеченные в слово.

При этом азбука разворачивается от "аз" до "я" (дед считал, что наш алфавит заканчивается "я", и отбрасывал все остальные кириллические буквы, хотя и кончал Реальное училище), тем самым охватывая человеческое естество во всей его полноте: от божественного до личности. Аз для него был германским Ас, то есть "молодой бог".

Отбросим историческую сторону этой идеи и поглядим с точки зрения психологии: пока ты младенец, отношение к тебе окружающих подтверждает, что ты есть средоточие любви, внимания и поклонения людей. Это входит в наше сознание как основа, на которой формируется мышление, как корень, из которого вырастает мыслено древо. Но очень скоро ты взрослеешь, и люди меняют свое отношение к тебе. Ты оказываешься перед выбором: сохранять ощущение себя Богом или же принять человеческую долю. Остаться в мире устроения от Аз до Дюжины или перейти в мир от Аз до Я. В общем-то, выбора у нас нет, потому что не принять "договор человека", означаег не выжить. Поэтому все мы из мира чистых чисел или взаимодействий сбегаем в мир слов или взаимоотношений.

Азбуку в рамках "Строя" дед вписывает в шестерку – земное существование человека и одновременно огненный переход. Из него и, соответственно, из азбуки можно вырваться, только проскочив сквозь Крес за семерку. В другом месте, относящемся к сказкам, дед говорит об огненной Жар-реке, за которую надо прорваться, чтобы обрести силу, но это скорее относится к теме мифологии Тропы.

Дед довольно определенно говорит о том, что "Спас Дюжий" нужен для работы над собой в рамках так называемой Науки мышления. Эту дисциплину очень подробно излагал мне Дядька. Но то ли из-за дедовских намеков на существование каких-то практик магического или медитативного толка, связанных с этим мандалоподобным образом устроения, то ли из-за моей изначальной нацеленности на поиск вполне определенных вещей, я чуть было не пропустил настоящее. Как мне казалось, дед этими практиками то ли не владел, то ли не посчитал нужным записать. У остальных же стариков выяснить соответствие дедовских записей тому, что они показывали, чаще всего было чрезвычайно трудно. И вовсе не потому, что они были с ним не согласны или ничего о записанном им не знали. На мой взгляд, это был принципиальный, продуманный педагогический подход: или я дохожу до ответа на свой вопрос сам, или меня надо к этому ответу подводить всеми мыслимыми и немыслимыми путями, но ни в коем случае не давать его. Почему? Потому что уже продуманный, четко сформулированный вопрос почти победа, а ответ – это же всего лишь праздник в твою честь. По большому счету он не имеет значения, потому что сразу же переводится в память, а это значит, переводит туда и тебя из настоящей жизни. Только состояние поиска, борьбы есть движение и жизнь. Да и нельзя подарить победу. Отобрать, украсть – сколько угодно, скажем, решив за человека задачу, к которой он подошел на своем жизненном пути. Но подарить – никогда! Сейчас, по прошествии лет, когда я могу считать себя в какой-то мере практиком, прикладником в той науке, которой они меня тогда обучали, я и сам не вижу пока ничего равноценного этому подходу. И на новой Тропе, мне кажется, он все больше прививается как "школа", да позволено будет такое выражение. Тогда же, имея перед глазами только педагогические принципы обучения в советской школе и институте, я шибко возмущался и негодовал, когда меня учили "так неправильно!" Все первые годы ученичества я изображал из себя историка и собирателя и постоянно выпытывал из стариков сведения об офенском быте, о скоморохах и о мифологии. Со Степанычем это не проходило никогда, а вот Дядька иногда вдруг выдавал мне изрядный кусок пирога, хотя, как я это вижу сейчас, делал это не под моим управлением, а в моменты, когда я был переполнен обидами сверх меры и мог бросить все и сбежать. Можно сказать, он просто гасил меня этими рассказами. Все это были всего лишь приманки для моей личности, чтобы удержать ее как можно дольше в работе над собой – чистке и кресении. Тем не менее, независимо от цели, ради которой это делалось, рассказы эти были рассказами о том, что меня интересовало, в частности, и о мифологии.

Иногда это были очень близкие к дедовским запискам вещи. Так, однажды Дядька рассказал мне своего рода философскую притчу о зарождении мира, которая, на мой взгляд, вкладывается в дедовскую "мандалу". Это был ответ на мой вопрос о Боге-отце и о том, как же творилась Вселенная. Когда он начал говорить, я ожидал, честно говоря, что это будет этиологический миф, как это называется в науке, своего рода легенда или предание, бытовавшие в офенской среде. Но это был скорее образ, некое видение и непонятно, существовал ли этот образ до него, передавался ли как устный рассказ, или же был создан Дядькой для меня по ходу разговора. Вкратце он сводится к следующему.

Если говорить о творении мира, то надо принять как исходное, что существует его настоящее состояние и должно было быть предшествующее, из которого он и творился. Если считать, что предшествующего состояния не было, тогда не было и творения. Предшествующим может быть или другой мир или ничто. Но творение нашего мира из предшествующего вряд ли стоит рассматривать, если говорить о творении как о таковом, потому что если в начале всех предшествующих миров не было их отсутствия, то это не столько творение, сколько перестройка, переделка. Значит, как исходное мы должны принять, что есть настоящее и было предшествующее ему ничто.

Что такое это изначальное ничто, сказать невозможно. Может быть, это пустота, может быть, некая однородная среда без признаков и различий. Тем не менее, мы можем вообразить ее в виде объема, пространственно. Этого, правда, нельзя сделать, не ощущая себя внешним по отношению к этому пространству, но в данном случае это неважно, потому что в качестве примера Дядька использовал еще более отдаленный образ.

– Вот представь себе: водная гладь без единой волны,- сказал он,- совсем-совсем неподвижная. И на нее падает камень. Что произойдет?

– Пойдут волны,- ответил я.

– Только это не поверхность, а объем. Короче этот камушек умудрился упасть прямо в середку. Какие будут волны?

– Круглые,- сначала ляпнул я, но быстренько поправился,- Я хотел сказать, сферами.

– Нет, наверное,- задумчиво покачал он головой, глядя куда-то в пространство своего видения.- Сфера тут, пожалуй, окажется такой же плоской, как и круг на воде… Там, наверное, все гораздо… во много раз сложней. Но нам неважно. Понятно?

– Понятно. Многомерность,- довольно уверенно отозвался я.

Он с подозрением и скрытой улыбкой уставился на меня, вынудив этим задуматься, откуда у меня выскочил такой уверенный и быстрый ответ. Я почти сразу нашел, что этот якобы понятный мне образ многомерности есть детище научной фантастики, а значит, уже определен мыслями других людей и, следовательно, держит меня внутри себя, не давая возможности понять или даже увидеть ничего нового. Попросту говоря, ответив Дядьке: "Понятно",- я даже не делал попытки понять его, а подбирал из памяти хоть что-то сходное из старых запасов, тем самым загораживая себе же дорогу к познанию. Меня даже пот пробил, когда я это увидел.

– Мы с тобой попозже поговорим, как творятся нашим мышлением очевидности,- сказал он, заметив, что у меня произошло осознавание.- Поди умойся.

Когда я вернулся, он сначала напоил меня чаем и, только убедившись, что я в состоянии слушать, продолжил свой экскурс в мифологию творения.

Итак, в пустоте или некоей настолько однородной изначальной среде, что она может быть сопоставима с пустотой, появляется точка возмущения, которая тут же превращается или разворачивается в многомерную волну.

Пробежавшись вкратце по всему уже сказанному, Дядька завершил это словами:

– Вот это и есть Бог-отец. Точка и волна одновременно! Смотри сам, все выходит из него, значит, все было в нем. Но он и есть все. То есть весь наш мир, конечно, который творится. Как он творится?

– Расширением волны,- ответил я.

– Ну да. Разбеганием в пустоте этой волны. Но не только. Посмотри, а что с точкой-то?

– А что с точкой?- переспросил я.

– Ну, она-то куда девается?

– А никуда! Из нее следующие волны идут.

– Правильно! Только не следующие, а все та же! Все та же, но повторяющая себя!

– Пожалуй…- не совсем уверенно согласился я, потому что, хотя с точки зрения какой-то сути я с этим и был согласен, но с точки зрения языка все последующие за первой волны от камня называются все-таки волнами, а не волной. Значит, обладают некоей самостоятельностью существования.

– Да,- сказал Дядька, точно читая мои мысли,- точка, первая волна и последующие волны имеют отличия. Вот так и отличаются Боги-отцы, Их несколько. Начальная точка, из которой все выходит, она же самая крайняя волна, захватывающая пустоту все шире – это Бог-отец-творец. Она все время новая, непредсказуемая, просто потому, что до нее еще ничего нет и не по чему предсказывать. За ней же волны повторяются. Это уже какой-то порядок. Это, конечно, все тот же Бог-отец, но Бог-отец-устроитель. Небесный Строй. Он заполняет сотворенную вселенную. И пока все так, все неизменно, новые боги не нужны. Но вот если порядок нарушается, тогда появляется необходимость в том, кто его восстановит. Вот тут-то и рождается третий Бог-отец. Можно сказать, Бог-отец проявляется как Бог-отец-управитель. Творением нельзя управлять, им можно только быть. И устроением тоже нельзя управлять. Его можно только поддерживать. Любое управление его разрушит. Нельзя вмешиваться. Так что неважно, из-за чего появляется Бог-отец-управитель – из-за какого-то случайного сбоя в устроении или из-за желания вмещаться и управлять порядком, но это начало конца. Это разрушение, а Бог-отец-управитель одновременно и Бог-отец-разрушитель. С него все пойдет к началу. В конце концов, любой управитель доуправляется до хавоза. Считай, до пустоты.

Слово "хавоз", безусловно, произошло от хаос, но имеет на Верхневолжье еще одно дополнительное значение. Нахавозить означает насорить. Поэтому, когда я спросил Дядьку:

– И что же делать?- он удивленно посмотрел на меня и сказал:

– Третий год толдычим! Насорил, что надо сделать? Первое, что просится на язык в качестве ответа – убрать.

Но к этому моменту мы уже действительно неоднократно обсуждали одну простую идею: сор из деревенской избы не выметают и не выбрасывают, его сжигают в печи. Мне было обидно, но я засмеялся.

Кресение! Вот о какой практике постоянно говорил дед, ничего не тая и не скрывая. Она-то и скрывается под понятием огненного перехода. Это просто мои изощренные мозги шутили надо мной и не хотели принять очевидное. Для тех, кто изучал Кресение, я надеюсь, понятно, почему это открытие так поразило меня. В поисках страны Востоко-Запада я искал чего-то возвышенно Тибетского и одновременно жутковато Кастанедовского, а кресением мы занимались со стариками каждый день, и в этом не было совсем ничего особенного, потому что это всего лишь беседа по душам, хотя и считалась у троповых стариков огненным очищением! Может быть, даже огненным очищением Вселенной…

В заключение скажу, что дед связывал свою "мандалу" с понятием яйца из русских сказок, но об этом отдельный рассказ.