Августовский вечер 1961 года. Карлос вместе с пятью индейцами с помощью дона Хуана пытается заглянуть в другой мир, используя пейот. Разжевав шесть бутонов кактуса и отхлебнув текилы, чтобы избавиться от горечи во рту, Карлос почувствовал сильнейшую жажду. Дон Хуан принес кастрюлю с водой и поставил ее на пол. Карлос удивленно смотрел на воду, она казалась ему какой-то необыкновенно блестящей, стекловидной, будто отлакированной. Он заметил, что к кастрюле подошла черная собака и принялась лакать воду. Постепенно собака становилась прозрачной, а вода засветилась и начала переливаться по телу собаки. Карлос увидел, как эта радужная вода, пройдя через все тело, изливается наружу через собачью шерсть, образуя подобие "длинной белой шелковистой гривы". Теперь уже засветилась вся собака, и свет изливался из ее тела, "озаряя все вокруг словно костер". Вслед за псом Карлос принялся лакать воду "и пил, пока не воспламенился весь и не заполыхал, а жидкость не стала изливаться из меня через каждую пору, вытягиваясь подобно шелковым нитям. Вокруг меня тоже возник лучезарный переливчатый ореол. Я глянул на пса: он светился и полыхал точно так же, как я!" Карлосом овладела неописуемая радость, и он принялся играть с собакой. Он чувствовал, что собака знает все о его желаниях, а он знает все желания собаки. Через какое-то время чувство эйфории стало ослабевать, и Карлос стал возвращаться в нормальное состояние сознания. Эффект воздействия кактуса заканчивался, и Карлос был шокирован тем сдвигом в ощущении от эйфории до "великой печали. Оказывается, я совершенно забыл, что я — человек!"

На следующее утро Карлос подробно изложил свои впечатления предыдущего вечера. Дон Хуан истолковал его переживания, сказав, что собака, с которой Карлос играл, была на самом деле Мескалито, персонификацией духа пейота, внутреннего проводника на пути знания. Мескалито, сказал дон Хуан, не принимает людей, но и не отвергает их. Он видел Мескалито шаловливым, заставлявшим людей смеяться и шутить, но никогда не видел, чтобы Мескалито с кем-либо играл. Дон Хуан объяснил это необычайное событие, как знак, свидетельствующий о том, что Карлос — человек «избранный», человек, которому суждено идти по пути знания. Благодаря этому знаку, данному Мескалито, дон Хуан сообщил Карлосу, что будет учить его, как стать воином. [70]

Мескалито является защитником и проводником. Следовательно, переживание бессознательного, которое испытывает человек, с помощью пейота, не есть переживание случайное, оно организовано и значимо. Переживание бессознательного Карлосом с помощью пейота руководимо и. целенаправленно, и Мескалито является персонификацией динамического руководства бессознательным. Сознательно, мы имеем тенденцию защищать самих себя и управлять своей жизнью с помощью своей философии, своих моральных принципов, чувства здравого смысла и своей способности к продумыванию и прочувствованию. До определенной степени эти сознательные проводники и руководители делают свою работу. Однако они часто заводят нас в тупиковые ситуации, в которых мы безнадежно застреваем. И вот здесь нам необходимо услышать бессознательное.

Пейот — не единственное средство нахождения проводника за пределами нашего сознания Мы сталкиваемся с бессознательным в своих эмоциях, настроениях, фантазиях, снах, знаках, физических симптомах, совпадающих событиях (синхронистичность) или, по возможности, в дивинаторных (гадательных) практиках (карты Таро, Книга Перемен, игра в кости и т. д.). Исследуя все или некоторые из этих разнообразных проявлений бессознательного, можно уяснить, что, по сути, сознание погружено в бессознательное (символизируемое, в нашем случае, Мескалито); бессознательное, которое оказывается источником мудрости, лежащим за пределами границ наших обычных сознательных возможностей и гораздо большим по глубине.

В одном из разделов книги "Особая реальность" дон Хуан рекомендует пейот своему племяннику Лусио и его друзьям. [71] Лусио и другие возражают, говоря, что у них есть свои собственные защитники и покровители — Христос, Мария и Дева Мария Гваделупе. Дон Хуан возразил, что их покровители не помогают им жить правильной жизнью. Христос, Мария и святая Дева Гваделупе помогают только в том случае, когда люди их слушают. Дон Хуан сказал, что Мескалито — покровитель другого порядка, поскольку Мескалито заставляет слушать.

Символы, к которым мы обращаемся за руководством, будь то Христос или Будда, не в силах заставить нас слушать, если они утратили свою божественность или свою связь с живым потоком бессознательного. На протяжении многих веков сознательной рефлексии и усовершенствования наших религиозных символов — Христа, Марии, Авраама, Моисея, Будды и так далее — человеческое сознание узурпировало само место религиозного переживания. Таким образом, для многих людей идеалы правильного поведения ассоциируются с самими религиозными символами, заменившими религиозное переживание. В беседе дона Хуана с Лусио и его друзьями раскрывается сама проблема многих наших современников, обнаруживших, что знакомые и общеизвестные символы утратили свою жизненность. Эти символы не имеют более потенции вести нас сквозь тернии и путаницу сегодняшних этических конфликтов. Именно по этой причине человек обращается к бессознательному, дабы вдохнуть в себя новую жизнь, получить направление и возможность преображения.

Сам разрыв между сознательными и бессознательными ценностями (в нашем случае — между Христом и Мескалито) имеет глубокую предысторию. Он проявился, например, в конфликте между Церковью и алхимиками. Хотя большинство средневековых алхимиков считало себя христианами, они, тем не менее, пребывали в разладе с традиционными ценностями Рима, поскольку признавали иной, чем Христос, руководящий принцип. Этот руководящий принцип персонифицировался в фигуре Меркурия.

Существует несколько поразительных символических параллелей между Мескалито и Меркурием. Например, Карлос переживает Мескалито в виде сияющего огненного света и в то же время, как лучезарную текущую воду. Меркурия называют "божественной водой", "водой, которая не мочит рук."[72] И одновременно Меркурий является огнем, "тайным, адовым огнем, чудом мира, системой высших сил в низших", и "всеобщим искрящимся огнем природного света, несущего в себе небесного духа".[73]

В последующих переживаниях Мескалито Карлос снова сталкивается с огнем и водой. Он переносится неведомыми водами и затем видит Мескалито, глаза которого сотворены из той же самой воды. Вода возникает повсеместно, как символ бессознательного психического, и, таким образом, мы можем сказать, что благодаря Мескалито Карлос видит вещи глазами (или сознанием) бессознательного, природы или вневременной психики. В последующем переживании Мескалито возникает в виде сверкающего луча света, освещающего небо и землю. Здесь Мескалито выступает как природный свет (растительная жизнь, пейот), божественная искра духа, наличествующего в земной природе.

Мескалито, как и Меркурий, непредсказуем, поскольку противоположности пребывают в единстве и присутствуют в нем, и потому никто никогда не знает, какой из его аспектов будет обнаружен и явлен богом. Говоря о Меркурии, алхимик замечает: "Мои вода и огонь разрушают и соединяют вместе."[74] Мескалито может быть ужасным или игривым, безжалостным или исцеляющим. Следующая цитата из «Розариума», алхимического средневекового текста, раскрывает смысл смысл двойственной природы этого архетипа проводника:

Философы называют меня Меркурием; моей супругой является [философское] золото; я старый дракон, которого можно найти везде, отец и мать, молодой и старый, очень сильный и очень слабый, смерть и воскресение, видимый и невидимый, твердый и мягкий; я спускаюсь на землю и поднимаюсь на небеса, я высший и низший, легчайший и тяжелейший, порядок природы часто меняется во мне на противоположный в отношении цвета, числа, веса и меры; я содержу свет природы; я темный и светлый; я пришел с неба и земли; я известен, и, однако, совсем не существую; благодаря солнечным лучам все цвета сияют во мне, и все металлы блестят. Я драгоценный солнечный камень, самая благородная чистая земля, с помощью которой вы можете изменить медь, железо, олово и превратить их в золото. [75]

И Мескалито, и Меркурий компенсаторны сознанию Западного мира, в котором доминирует иудео-христианская традиция. Христос — это свет откровения и символ целостности психического, но на протяжении веков все, что оказывалось в нем темным и содержавшим намеки на зло, усердно подавлялось или исключалось из коллективного понимания этого символа Бого-человека. Мескалито и Меркурий, с другой стороны, тоже оказываются светом, но также близки и к темноте, оказываются высоким, но и низким, жизнью, но и смертью. Юнг говорит о Меркурии следующее:

В сравнении с чистотой и единством символа Христа Меркурий… двусмысленный, темный, парадоксальный и, несомненно, всецелый язычник. Поэтому, он воплощает ту часть психического, которая определенно не была сформирована христианством и ни в коей мере не может быть выражена символом Христа. [76]

В мексиканской мифологии существует параллель отношению Меркурий-Христос, в которой Кетцалькоатль (бог сознания индейцев Нахуатль) скомпенсирован в бессознательном Тецкатлипокой, богом тьмы и природных процессов. Тецкатлипока, Мескалито, Меркурий и Кауу-мари (Священный Человек-Олень) компенсируют предсказуемые, структурированные привычки сознания и приводят человека к спонтанному, естественному и высокоиндивидуальному переживанию. Они дают нам возможность ритуального вхождения в наш собственный индивидуальный миф. Но здесь присутствует и опасность.

Дон Хуан говорит Карлосу, что если бы Лусио приблизился к Мескалито с характерной для него жадностью, то Мескалито попросту его уничтожил бы. Индейцы Хуичоли выражают ту же самую мысль в отношении Кауумари, когда говорят о "другом пейоте": "Другой пейот, который кто-то покупает, не проявляет себя в манере Хуичоли. Этот человек за ним не охотился, не приносил ему жертву там [в священной земле]. Вот почему он для нас не годится".[77] Хуичоли говорят также и о двух сортах пейота, которые очень похожи: хорошем пейоте (Lophophora retusus) и плохом пейоте (Ariocarpus retusus). Тот, кто не достиг бога священным образом (путем), непременно съест плохой пейот, именуемый tsuwiri.

Если человек придет туда, не поведав свою жизнь, если он придет, не очистившись от всего, то фальшивый hikuri [пейот] обнаружит это. Пейот намерен вывести из него все злое, которое пребывает в нем и пугает его. Он знает все дурные мысли человека. [78]

Другими словами, лицо, которое мы показываем бессознательному, как в зеркале, отражено в лице, которое бессознательное являет нам. Как говорили о поведении Меркурия алхимики: "Доброе к добру, зло к злому".[79]

Посмотрим теперь на то, как бессознательное ведет Карлоса сквозь его переживание пейота. Это переживание включает затрудненность в речи, восприятие светящейся воды и игривую возню с собакой. Прежде всего, речевая трудность возникает в результате самой непосредственности переживания; разговор — один из сознательных инструментов, который Карлос использует на всем этапе своего ученичества, чтобы избежать бессознательного. Поэтому первое, что делает Мескалито, — он закрывает путь такому избеганию. Карлос вынужден остаться со своим внутренним переживанием, вместо того, чтобы излить его в разговоре.

В этом первом воздействии Мескалито на Карлоса есть послание многим из нас, поскольку мы сохраняем устойчивую тенденцию уходить в сторону от переживания самих себя, а именно, мы немедленно начинаем говорить о, а не с тем, что мы чувствуем. Как ни странно, это стремление уходить в сторону в Америке усиливается акцентом на «касательство». Этот акцент ведет нас к тому, что, уделяя слишком много внимания другому человеку, мы жертвуем своим собственным переживанием. Бессознательное часто компенсирует эту сознательную тенденцию автономным поведением, уводящим от соприкосновения, примером чему является избегание зрительного контакта, закрывания глаз, сухость, неприветливость во взгляде, позевывание. В терапии такое поведение часто и по-глупому истолковывается как сопротивление; часто это спонтанная попытка поддержать самоощущение или уйти глубже в свои переживания, чем рисковать их потерей в попытке установить такое касательство.

Восприятие Карлосом светящейся воды и игра с Мескалито обращает его внимание на подвижность, в которой он нуждается в своей повседневной жизни. Мескалито уводит Карлоса от его оцепенелости и открывает ему игривость, спонтанность и теплоту инстинктивного контакта. Проблема, о которой говорит Мескалито, — это то отчаяние, с которым просыпается Карлос. Мескалито ведет Карлоса к переживанию удовольствия и наполненности, которых ему недостает в сознательной жизни.

Поскольку дон Хуан видит, что Мескалито отметил Карлоса как «избранного», он начинает знакомить его с более трудными ступенями знания. Он пытается стряхнуть с Карлоса некоторые из его привычек, используя "Чертову Травку" и "Маленький Дымок".

В самом конце августа 1961 года дон Хуан познакомил Карлоса с "Чертовой Травкой" (Jimson Weed). [80] Он называет Чертову Травку «союзницей», ведущей человека к силе. Различные части этой травы могут быть использованы, соответственно, для лечения болезней, чтобы сводить людей с ума, для восстановления жизненных сил, увеличения выносливости, возбуждения желаний, страсти или для предсказания будущего. Только одна доля Чертовой Травки, семена, укрепляет сердце, три другие доли служат различным целям силы.

Как мы видели в случае с Мескалито и пейотом, существует психический фактор, проектируемый на Чертову Травку. Специфическая природа измененного состояния сознания, вызываемая этой Чертовой Травкой, побуждает к проекции женской фигуры мужчинами и мужской фигуры женщинами. Поэтому для Карлоса Чертова Травка выглядит отчасти, как женщина. А для женщины Чертова Травка будет вести себя скорее как мужчина.

Такие архетипические комплексы Юнг называет анима и анимус. На основе общей или архетипической человеческой тенденции и на базе первичного опыта все мы формируем вполне бессознательно образ противоположного пола. Анима есть образ женщины в психологии мужчины, а анимус — образ мужчины в женской психологии. У всех нас есть опыт Чертовой Травки или анимы-анимуса. Но обычно мы не осознаем свои переживания, поскольку проявляем мало объективности в своих настроениях, эмоциях, мнениях и вдохновении, которые в действительности берут свое начало в этом внутреннем «другом», относящимся к противоположному полу.

Каким же образом мы оказываемся пойманными в сети Чертовой Травки, и как поступить, чтобы сделать ее своей союзницей?

Давайте вначале рассмотрим переживание анимы. Вообразим мужчину, встретившего на вечеринке женщину. Есть нечто в том, как она выглядит, говорит и двигается, что очаровывает его. Он подходит к ней в возбуждении и с некоторым страхом. У них есть возможность лишь краткой беседы, но по прошествии уже многих дней он никак не может избавиться от ее образа в своем сознании. Он чувствует, что будто бы знал ее всегда; возможно, думает он, она есть его истинный душевный друг. Он встретил аниму, Чертову Травку. Что-то в этой женщине вызвало проекцию мужского образа того, что есть женщина, а поскольку он почти ничего о ней не знал, ничто и не могло препятствовать такой проекции.

Меж тем, и женщина может проектировать свой собственный образ-анимус на мужчину. Позже возникает некоторая путаница и последующие столкновения между образом и реальностью. Если оба они переживут разочарования и расстройства, то могут образовать и развить сознательные отношения; или они разойдутся, разочарованные тем, что другой человек оказался не тем, кем каждый представлял его себе. Образ, который проецирует мужчина, имеет свою собственную личность, и эта личность воздействует на его сознание специфическим образом. Если он хороший охотник или воин, то он распознает эту личность, воздействующую на него в сновидениях, через эмоции и фантазии и через женщину, на которую он может проецировать этот образ. Тот же самый процесс имеет место и для женщины с образом анимуса.

Вообразим и другое общее переживание этого спроецированного образа. У женщины бурные отношения с мужчиной. Она находит его творческим и интересным, но постоянно безответственным, раздражающе отчужденным и, по всей видимости, неверным. Она часто раздражается и сердится и однажды заявляет, что уходит от него. Но ее беспокоит и тот факт, что во всех ее взаимоотношениях с мужчинами на протяжении последних нескольких лет сама модель, схема этих отношений оказывается той же самой. Лица, имена и индивидуальные привычки были разными, но каждый партнер оказывался возбуждающимся и холодным, творческим, но безответственным. Каждое отношение во многом начиналось, развивалось и заканчивалось одинаковым образом. Образ, который она сохраняла о мужчине, анимус или Чертова Травка, вовлекал ее силой проекции в отношения именно с этими мужчинами и структурировал ее переживания этих отношений. Возможно, что она мечтала об ответственных, но скучных бизнесменах, интересных, но безответственных артистах, и испытывала определенную трудность в том, чтобы быть ответственной к самой себе и своим собственным творческим побуждениям.

Мы переживаем аниму/анимус не только в проецированной форме. Образ противоположного пола, который мы сохраняем и носим в себе, возникает также и в сновидениях. И эти же образы стоят позади наших некритичных чувств, настроений, мнений, вдохновений, интриг, фантазий и так далее. Рассмотрение этих разнообразных проявлений бессознательного ведет к самопознанию и постижению более глубоких тайн жизни. Этот процесс изучения и оценки есть то, что дон Хуан называет приручением союзника.

Перед тем, как добраться до семян Чертовой Травки, приходится сражаться со всеми опасными аспектами этого психологического процесса. Анима и анимус, пишет Юнг, являются "обманчивыми фантазмами, замешанными на высоком смысле и самой зловредной бессмыслице; подлинный покров Майи, соблазняющий и сбивающий всякого смертного с пути".[81] И дон Хуан говорит, что Чертова Травка соблазнительна, коварна, изворотлива, "сурова и безжалостна со своим протеже", постоянно проверяя границы его понимания и характер. Комплекс, персонифицируемый Чертовой Травкой, нашептывает нам о нашем непризнанном величии, а позже напоминает нам, что мы никогда ничего не добьемся. Когда мы в «чертовском» настроении или в аффекте, травка забирает нас. Дурман-трава настаивает, чтобы мы были совершенны и рассуждает о наших несовершенствах. Она соблазняет нас и втягивает в сексуальность, в амбиции и побуждает к творчеству. Объективность не характерна для первых трех частей или «голов» Чертовой Травки. Фактически сами слова «всегда» и «никогда» часто сигнализируют о присутствии анимы или анимуса: "Ты всегда занят, когда я о чем-нибудь тебя прошу!" или "Ты никогда не повзрослеешь!" Мы совращены Чертовой Травкой в полное отождествление со своими эмоциями, мнениями и фантазиями, но персонифицируясь с самой этой травой или анимой/анимусом, мы оказываемся в состоянии уловить автономную природу этого комплекса и постигнуть его истинное намерение или цель.

Комплекс Чертовой Травки персонифицирован Кастанедой еще в одном случае, а именно, как "существо ночи", совращающее человека с его пути с помощью мелодичных звуков. [82] Во время прогулки в горах вечером дон Хуан значительно опередил Карлоса, и Карлосу пришлось следовать за ним, прислушиваясь к его шагам и звукам совиного крика, который имитировал дон Хуан. Отличительным признаком этой имитации было то, что они вначале звучали «резко», а затем мелодично и приятно. "Существа ночи", однако, производят "очень мелодичные звуки", и им трудно имитировать резкие человеческие крики или крики птиц. По мере того, как Карлос двигался вслед за доном Хуаном, он начал слышать слева мягкое звучание крика совы. Черная масса метнулась впереди наперерез, и Карлос услышал еще более захватывающий совиный крик, но такой мягкий и успокаивающий, что он невольно остановился. В этот момент он услышал резкие крики дона Хуана и стремительно бросился вперед.

Точно так же анима может заманивать мужчину и сбивать его с пути. Карлос, как мы уже видели, сбит с пути своей депрессией, чувством никчемности, неуверенности в себе. Фон Франц описывает этот негативный аспект анимы в книге "Человек и его символы" .

В своем индивидуальном проявлении характер мужской анимы, как правило, определяется и формируется матерью. Если мужчина чувствует, что что мать оказывала на него отрицательное влияние, его анима будет часто выражать себя в раздражительном и подавленном настроении, неуверенности, ненадежности и ранимости… Эти "капризы анимы" являются причиной некоторой тупости, страха болезни, импотенции или несчастного случая. Все и жизни приобретает печальный или гнетущий характер. Такие мрачные состояния могут даже подтолкнуть к самоубийству, тот самый случай, когда анима становится демоном смерти. [83]

В гомеровской «Одиссее» сирены ведут себя как "существа ночи" и стремятся сбить Одиссея с пути. Одиссей привязывает себя к мачте, а уши своих спутников заклеивает воском, чтобы нежное пение сирен не увлекло их на берег. Одиссей, как и Карлос, уже получил предостережение о темной стороне бессознательного, о соблазнительной стороне красоты, о темноте кажущейся невинной красоты:

Прежде всего ты увидишь сирен, неизбежною чарой

Ловят они подходящих к ним близко людей мореходных

Кто, по незнанью, к тем двум чародейкам приближась, их гладкий

Голос услышит, тому ни жены, ни детей малолетних

В доме своем никогда не утешить желанным возвратом-

Пением сладким сирены его очаруют, на светлом

Сидя лугу; а на этом лугу человечьих белеет

Много костей, и разбросаны тлеющих кож там лохмотья. [84]

Когда человек сталкивается с несущими смерть аспектами анимы/анимуса, то возникает тайная сила, — его привязанность к повседневной жизни. У Одиссея это дом и семья, у Карлоса — влечение к «резким» человеческим звукам дона Хуана. Фактически, притягательная сила бессознательного часто приобретает эффект усиления сознательной позиции. Из страха мы компенсируем влечение к Чертовой Травке утверждением ценностей сердца, разъясняя, кто мы такие. «Мужество», необходимое для взаимодействия с Чертовой Травкой, и есть та сила убеждения относительно своей подлинной личности.

В своих отношениях с анимой воин идет дальше, чем охотник, и вступает с ней в диалог в активном воображении. Юнг описывает этот процесс и его последствия в "Воспоминаних, сновидениях, размышлениях":

Именно она, [анима] соединяет образы бессознательного с сознательным разумом, и я ценю ее, главным образом, за это. На протяжении десятилетий я всегда обращался к аниме, когда чувствовал нарушенным свое эмоциональное поведение, а бессознательное давало почувствовать, что в нем что-то созревает. Тогда я спрашивал аниму: "Что ты собираешься предпринять? Что ты видишь? Я хотел бы знать". После некоторого сопротивления она обычно выдавала образ. Как только появлялся образ, беспокойство эмоций перерастало в интерес и любопытство по поводу тех образов, с помощью которых она связывалась со мной, так как я должен был попытаться понять их наилучшим образом, точно так же, как и сновидение. [85]

Таким образом, человек способен уловить бессознательные процессы, когда они еще в «зародыше» и не пустили корней. Тогда сознание способно выделить то, что значимо и ценно из деятельности анимы/анимуса, и более полно и мудро участвовать в разворачивающихся событиях. [86] Таким образом, человек «приручает» четвертую «голову» Чертовой Травки.

В процессе приобретения союзника Чертовой Травки, важно не заморозить контрсексуалъный аспект данного комплекса. Заманчиво прийти к обобщающему выводу, отметив, что комплекс мужской анимы несет в себе качество эффективности (эмоциональную, настроенческую основу), поскольку мужчины имеют обыкновение представлять женщин более эмоциональными, а комплекс женского анимуса преимущественно абстрактен по своему качеству (идеи, мнения), потому что женщины склонны, видеть мужчин более рациональными. Однако такой подход несостоятелен по двум причинам: первая — потому, что индивид несет в себе больше индивидуального, чем общего, и вторая — поскольку сами мыслимые нами качества, — быть женственным или мужественным, не имеют в себе универсальной основы (validiti), а существуют скорее как тенденции, тренды (кстати, выходящие из употребления) в нашей собственной культуре, в наше время. По всей видимости, были времена, когда мы стояли ближе к своим биологическим корням, когда индивиды соответствовали специфическим сексуальным чертам, легко распознававшимся как женственные или мужественные. И мужчины, и женщины продолжают переживать друг друга как отличных от самих себя и будут продолжать переживать это отличие, как нечто влекущее и беспокоящее, не обращая внимания на специфическую природу такого различия. Хотя наши образы могут меняться, они останутся постоянным психологическим фактором, с которым мы имеем дело в качестве анимы, анимуса или Чертовой Травки. Но далее невозможно приписывать особые черты мужскому или женскому принципу, мужчинам или женщинам со штампом абсолютной истины. В процессе индивидуации мы ощущаем призыв осознать себя в качестве индивидов, то есть довериться и следовать своему собственному уникальному опыту, невзирая на то, соответствует он или нет общему направлению.

Сновидения двух отличных друг от друга женщин иллюстрируют этот подход. Одна из женщин восприимчива к тем впечатлениям, которые она получает из внешней среды. Она чувствительна к проявлению чувств других людей, и для нее важно поддерживать атмосферу теплоты в своих отношениях. Однако во сне она налаживает дружбу с " агрессивным мужчиной, который, по всей видимости, знает, чего он хочет в жизни и однозначен в своих устремлениях. Ее влечет к нему, и она его боится. То, что стремится в этой женщине к раскрытию, это отношение (аттитюд), которое внесло бы в ее личность большую определенность и которое позволило бы ей, когда это необходимо, достигать собственных результатов, несмотря на возможный вред, который это может нанести той гармоничной атмосфере, которую она создала. В то время как ее сознательное отношение оказывается более диффузным и восприимчивым, отношение бессознательного анимуса, стремящееся проявиться, сфокусировано и направлено. В этом заключается природа союзника, которого ей необходимо приручить.

Другая женщина активна, весьма результативна в профессиональном смысле и находится в лидирующем положении. Она чувствительна к чувственным проявлениям других людей, но строит свои отношения далеко не так, как это делает первая женщина. В сновидении эта другая женщина видит комнату в своем доме наверху, о наличии которой до этого не знала. В этой комнате большое окно, сквозь которое солнце освещает полки с экзотическими растениями. Стены покрыты живописью и рисунками. Полусогнувшись в кресле в углу, молодой человек поглощен поэтическим занятием — он пишет поэму. Его мысли блуждают где-то далеко, и он не замечает ее появления. Здесь анимус подсказывает сновидице отношение, весьма отличное от ее собственного; отношение, требующее воплощения в качестве составляющей части ее жизни. Мужское сознание органично, эстетично, мечтательно и тяготеет к неосязаемому. То, что эта женщина переживает, как мужской принцип, становится для нее в данный момент мечтой.

Хотя наши образы могут бесконечно варьироваться, все мы ощущаем другой пол и свой образ другого пола, как, в известном смысле, отличный от нашего. И эта разница отнюдь не является абсолютной. Я предполагаю, что на самом деле мы сознательно придумываем эту разницу, так как только через напряжение различия мы становимся сознательными. Чертова Травка может совлечь нас в жизненные хитросплетения или вообще увести нас из жизни, но если мы будем к ней внимательны, она будет способствовать пробуждению нашего сознания.

Познакомившись с Чертовой Травкой, Карлос узнал, что у дона Хуана есть и другой союзник, "маленький дымок".[87] Маленький Дымок открывает ученику его способность к психической объективности, потому что природа этого галлюциногенного гриба обеспечивает состояние беспристрастной ясности.

Юнг пережил тот же самый психический фактор, персонифицированный Маленьким Дымком, столкнувшись в своем активном воображении с фигурой, названной Филемоном. Филемон представлял из себя старца с крыльями зимородка, рогами быка и четырьмя ключами, которые он держал так, будто бы собирался открыть замок. Путем внутреннего диалога с Филемоном, Юнг пришел к пониманию глубокой объективной реальности психического.

В своих фантазиях я вел с ним разговоры, и он говорил вещи, о которых я сознательно не думал. И я ясно наблюдал, что это говорил он, а не я. Он говорил, что я отношусь к мыслям так, словно генерирую их сам, но по его мнению, мысли оказывались точно животные в лесу или люди в комнате, или птицы в воздухе, и добавлял: "Если ты увидишь людей в комнате, то не думай, что ты создал этих людей или что ты за них в ответе".[88]

Сходным образом, Маленький Дымок доставляет ученику объективность, недостающую ему в его переживании Чертовой Травки.

Маленький Дымок проникает в нас с помощью трубки, и в том, как дон Хуан держит свою трубку, видно, что трубка, как и сам Маленький Дымок, играет значительную символическую роль. Трубка оказывается физическим символом того отношения, которое мужчина или женщина развивает между эго и бессознательным; это мост, миротворец, символ родства, связи и принципа эроса. Эротический аспект трубки и объективность Маленького Дымка тесно связаны друг с другом. В анализе, например, правдивость объективности аналитика может предложить самое глубокое принятие полной человеческой индивидуальности. Этот вид глубоко уважительной объективности часто оказывается наибольшим проявлением любви, которую один индивид может предложить другому. Такая объективность беспримесна, незагрязнена и ясна и в то же самое время сохраняет близость и привязанность. На этом уровне глубины объективность (Маленький Дымок) и эрос (трубка) суть одно.

У индейцев Сиу символ трубки и дыма тщательно разработан. Трубка в качестве подарка была принесена Сиу женщиной из другого мира, Священной Женщиной-Теленком Бизона (Sacred Buffalo Calf Women). Эта трубка связывает Сиу не только с духовным миром, но и со своими собратьями, с мужчинами и женщинами, с землей и совсем на ней сотворенным. Джозеф Браун описывает сам ритуал использования трубки:

При набивании трубки все пространство (представленное жертвоприношениями силам шести направлений) и все вещи (представленные частицами табака) сужаются до масштабов единственной точки (чашеобразной части трубки или «сердца» трубки), так что трубка вмещает или, в действительности, является, вселенной, универсумом. Но поскольку трубка — вселенная, она также и человек, и тогда тот, кто набивает трубку должен отождествляться со вселенной, устанавливая при этом не только центр универсума, но и свой собственный центр; он, поэтому, «расширяет» эти шесть направлений пространства, фактически пребывающие внутри него самого. И таким «расширением» человек утрачивает свою частичность, фрагментарность и становится целым или святым: он разрушает иллюзию отделенности, обособленности. [89]

Трубка устанавливает мир между противоположными частями — между эго и бессознательным, собой и своими врагами, небом и землей, духом и материей, разумом и телом.

В своем Западном наследии мы утратили подобные ритуалы для установления отношений с бессознательным, с объективной землей и ее обитателями. Когда-то «слово» служило нам мостом к тем тайнам, которые объединяют нас. Эта связь между словом и трубкой прояснилась для меня несколько лет назад. В 1976 году я должен был лететь в Вашингтон по личному делу, и в конце последнего дня моего пребывания там, когда делать уже было нечего, что-то потянуло меня пойти на Капитолий. Там, под куполом, мои глаза натолкнулись на четыре эмблемы, выгравированные в камне над арочными сводами, символы наших отношений с индейцами. Одна в особенности поразила меня: поселенец держит свиток и читает написанное на нем «ДОГОВОР», в то время как индеец протягивает трубку. Я увидел, что трубка и печатное слово являются эквивалентами; оба они оказываются священными предметами.

В то время как для индейцев связь с духом осуществляется с помощью трубки (принцип эроса), такая же связь поддерживается для нас словом (принцип логоса). В отличие от индейцев у нас, однако, отсутствует живой ритуал, который освящал бы наши слова. Наши слова больше не переносят нас в священное время и не воссоединяют нас больше с нашим собственным центром или с центром всего сотворенного, как это делала трубка у индейцев. Юнг обсуждает эту проблему в "Нераскрытой самости":

Слишком мало внимания уделяется тому факту, что по причине нашего всеобщего безверия и атеизма, отличительного знака христианской эпохи, его высочайшим достижением стал врожденный порок нашего века: верховенство слова, Логоса, который выдвинут в качестве центральной фигуры нашей христианской веры. Слово стало буквально нашим богом и остается таковым, даже если мы знаем о христианстве лишь понаслышке. Слова типа «Общество» и «Государство» оказываются столь конкретными, что они почти персонифицированы…

Кажется, никто не замечает, что такое поклонение слову, которое было необходимым на определенной фазе умственного развития человека, имеет и свою зловещую теневую сторону. Это тот момент, когда слово, как результат своего векового развития и образования, получает универсальную всеобщую законность и разрывает свою первоначальную связь с Божественной Персоной. Появляется персонифицированная Церковь, персонифицированное Государство; вера в слово становится доверчивостью, легковерием, а само слово — бесчеловечным лозунгом, готовым на любой обман. С легковерием появляются пропаганда и реклама, чтобы дурачить граждан политическими спекуляциями и компромиссами, а сама ложь достигает масштабов, никогда не виданных прежде в человеческой истории.

Таким образом, слово, первоначально возвещавшее единство всех людей и их союз с фигурой одного Великого Человека, стало в наши дни источником подозрения и недоверия всех против всех. [90]

Возможно, нам посчастливится увидеть то время, когда дух коренного Американца, как и эрос, объединит землю и исцелит наши раны. Тогда, возможно, и появится какой-то символ, могущественный и божественный, как некогда было слово.

Озадачивающий эпизод борьбы Карлоса с колдуньей по имени Каталина в книге "Учение дона Хуана" тематически и психологически связан с его борьбой с "Чертовой Травкой".[91] Тот факт, что Каталина упоминается и в последующих книгах, указывает на то, что Карлос все еще «зациклен» на комплексе силы, который она представляет.

В один из своих приездов Карлос узнал, что дон Хуан вывихнул ногу. Индеец объяснил, что несчастный случай не был случайностью. Его подстроила колдунья по имени Каталина, приходившая его убить. Карлос спросил, использует ли дон Хуан свои колдовские приемы, чтобы защититься от нее. Сам вопрос выдал интерес Карлоса к силе и магии. В свой следующий визит Карлос нашел дона Хуана крайне озабоченным: Каталина снова появилась в доме, на этот раз в форме черного дрозда. Дон Хуан объяснил, что проснулся как раз во время, когда уже нужно было бороться за свою жизнь. Поэтому, сказал он, Карлос является его козырной картой в этом сражении. Карлос может спасти его от смерти, поскольку его появление приводит Каталину в крайнее удивление. Из сочувствия к дону Хуану Карлос соглашается взять на себя роль "достойного противника". В последующих эпизодах он имел несколько пугающих и странных встреч с Каталиной, вызвавших у него страх за свою жизнь. В конце книги "Учение дона Хуана" Карлос рассказал о последней "битве силы" с Каталиной. Успех сопутствовал ему, но Карлос почувствовал, что сами переживания Чертовой Травки, Маленького Дымка и Каталины оказались столь беспокоящими, что решил завершить свое ученичество.

Во всех описанных эпизодах Каталина предстает перед нами в образе колдуньи или ведьмы. Она упоминается не как «видящая», а, скорее, как могущественная ведьма, мастер магии. Как мы уже видели, Чертова Травка учит человека силе: сексуальной силе, мощи, склонности к риску, способности манипулировать другими. Карлоса соблазнила сила Травки, и мы знаем из книги "Сказки о Силе", что он был завлечен Каталиной и, фактически, распустил слюни и понес околесицу, когда увидел ее. Проверяя воздействие Чертовой Травки, Карлос попытался испытать с Каталиной свою силу.

Завершая историю о сражении Карлоса с Каталиной (психологически с Чертовой Травкой), следует добавить и ту информацию, которую дон Хуан суммировал Карлосу как ученику, проясняя свою стратегию учителя. [92] Каталина никогда не угрожала дону Хуану; он придумал эту историю для того, чтобы втянуть Карлоса в борьбу с ней, так как Карлос переживал период, когда был искушаем сойти с пути знания.

Дон Хуан разработал стратегию появления противника для Карлоса; нужно было заставить Карлоса проверить и использовать все, чему он научился за время своего ученичества, и гарантировать ему продолжение обучения. Дон Хуан объясняет, что есть время, когда большинство людей предпочитают обычную жизнь трудному пути воина, и учитель должен убедиться, что ученик сам избрал безупречный путь воина. Тогда противник оказывается тем, кто заставляет ученика жить, как воин, для того чтобы выжить.

В эпизодах с Каталиной и борьбой Карлоса с Чертовой Травкой задача остается той же самой — возвыситься над соблазнами силы. Хотя с самого начала дон Хуан не проявляет никакого интереса к силе или к Чертовой Травке, он, тем не менее, временами оказывается жертвой принципа силы. Например, можно рассматривать придуманную им историю об угрозе Каталины его жизни, как историю, выражающую символическую правду. Выставив ловушку Карлосу, дон Хуан сам ненадолго уступает третьему врагу знания — силе. То, что, казалось бы, должно быть самым важным решением на пути знания, отбирается у ученика и передается в руки учителя. Как, можно спросить, учитель знает, что он не лишает ученика его судьбы? Ловушка для дона Хуана — это попытка вынудить Карлоса действовать определенным образом или манипулировать (третья «голова» Травки) им определенным образом. Но это не только выдает утрату доверия у Карлоса, но и потерю доверия к бессознательному, что совсем не похоже на дона Хуана.

Утверждение дона Хуана о том, что хитрость необходима, чтобы удержать человека на пути знания, вызывает тревогу. Как позднее указывает сам дон Хуан в "Сказке о Силе", самые важные решения в жизни являются в действительности в руках нагуального или бессознательного, Природа, а не учитель, обеспечивает нас сноровкой и хитростью, поддерживая наш рост. Если человек думает повернуть с пути знания обратно, внешние обстоятельства могут сложиться так, что судьба закроет дверь в прошлое, сделав невозможным возвращение к ограниченности одного мира. Или же болезнь побудит вернуться на путь знания, что и происходит обычно, когда шаман оставляет свою утомительную профессию; он заболевает и поправляется только тогда, когда снова начинает шаманить. На таком выборе могут настаивать и сновидения. В конце концов успешный выбор совершенного пути и жизни воина имеет смысл только тогда, когда, собственно, и можно сделать этот выбор.

Разбирая историю дона Хуана о подкрадывающейся к нему, спящему, Каталины, мы видим, что эта история является истинной на символическом уровне. Принцип силы угрожает дому Хуану, когда он не осознает свой собственный план (спит или дремлет) действий. Дон Хуан запутан и теряет свою позицию в результате комплекса силы. Нигде в книгах Кастанеды дон Хуан не оказывается болеебессознательным относительно применения им силы, чем когда он обманывает Карлоса.

Можно также взглянуть на символический смысл того, что Карлос является козырной картой дона Хуана. Карлос может помочь, потому что он в значительной степени является источником проблемы. Карлос расшевелил сам комплекс силы, спроецировав всю силу на дона Хуана. Эта проекция выглядит следующим образом: Карлос не сознает свое стремление контролировать все свои встречи с доном Хуаном и свои столкновения с бессознательным. Вместо того, чтобы прийти в потрясение от своего манипулятивного поведения, Карлос непрерывно проецирует свои манипулятивные контролирующие тенденции на дона Хуана. Он постоянно воображает, что дон Хуан отчасти привлекает друзей, чтобы дурачить его, Карлоса, и теоретизирует, что эксперименты с пейотом являются, главным образом, результатом "манипуляции социальными ролями".[93]

За исключением эпизода с Каталиной, дон Хуан обычно не подвластен силе — манипуляциям с ее стороны или попыткам ввести в заблуждение. Постоянно сопротивляясь знанию, которое он, тем не менее, ищет, Карлос приглашает дона Хуана принять позицию силы. Как говорит Адольф Гуггенбуль-Крейг в своей книге "Сила в исцеляющих профессиях": "Фантазии пациента о колдуне и его ученике имеют очень мощное воздействие на терапевта, в бессознательном которого начинает констеллироваться фигура мага или спасителя".[94] Желание Карлоса учиться спроецировано на дона Хуана; он сопротивляется ему и тем самым вынуждает дона Хуана заставлять его, Карлоса, учиться. Имея эту мысль в виду, нетрудно понять, что дон Хуан мог вообразить Карлоса спасающим его от Каталины — Карлос спасает их обоих от комплекса силы, сражаясь с ним сам, а не проецируя его на дона Хуана.

Для того, чтобы иметь дело с пугающими аспектами знания, символизируемыми Чертовой Травкой, ученик изучает пути воина. Воин, как мы увидим, ищет бессознательное, но не уступает перед ним.

После того, как Карлос столкнулся с Мескалито и был произведен им в качество «избранного», дон Хуан начал систематически обучать Карлоса, как стать доступным бессознательному. И чем больше Карлос становился доступным, тем больше ему требовалось знать путь воина.

Воин не относится к бессознательному как к врагу, но знает, что если он ослабит свое внимание, бессознательное может овладеть им, особенно если он отважится проникнуть в наиболее чуждые пределы. Литература по шаманизму пестрит ссылками на образы войны. Например, в книге Мирчи Элиаде «Шаманизм» есть указания на то, что костюмы алтайских шаманов имеют миниатюрные луки и стрелы, чтобы пугать духов. [95] Опасные нападения бессознательного представлены в сновидениях такими образами, как наводнение, мировая война, извержение вулканов, землетрясения, могучие звери, такие, как львы, медведи, змеи. Сновидения содержат также в большом количестве образы, в которых на сновидца совершается нападение, за ним охотятся или его помещают в тюрьму.

В "Сказках о Силе" дон Хуан объясняет, что возрастание бессознательного приводит к расщеплению одного на два. Пока сам ученик не имеет силы оставаться невредимым и желания вернуться обратно в сознание, это может означать для него смерть или психоз. (Симптомы, которые он описывает, действительно, напоминают шизофреническое состояние). Слишком много людей, которые уходят в бессознательное и в духовные поиски, теряют способность видеть опасность в своих начинаниях. Хотя в бессознательном имеются факторы, выстраивающие и обогащающие сознание, есть и такие аспекты, которые могут все это снести напрочь. Комплексы негативной матери или отца, например, появляются под многими масками и прочно удерживают сознание. Если мы усыпим свою бдительность в неподходящий момент или отнесемся к злу с наивной беспечностью, эти комплексы могут вызвать весьма разрушительные последствия и даже привести человека к смерти.

В качестве примера одна женщина рассказала мне сон, в котором она находилась в автомобиле вместе со своей матерью. Мать остановила автомобиль неподалеку от крутого прибрежного склона и вышла из машины что-то проверить. «Случайно» она не поставила машину на тормоз, а рычаг коробки передач оставила в «нейтральном» положении. Автомобиль начал скатываться вперед, и сновидица успела управиться с тормозами буквально за секунду до того, как машина скатилась за край обрыва. На следующий день эта женщина по рассеянности начала переходить улицу в момент переключения светофора. Она бы точно угодила под машину, торопившуюся проскочить перекресток на желтый свет, если бы оказавшийся рядом другой пешеход не удержал ее за руку в последний момент. В тот момент она была озабочена своими отношениями с другим человеком, оказавшимися под угрозой потери, и горькая и гневная смута кипела в глубине ее души. Материнский комплекс в данном случае был в ответе за блокирование эмоции и кажущееся внешнее спокойствие. Сон явился предупреждением о последствиях быть «нейтральной» в связи с потерей отношений и не признавать свои действительные чувства.

Даже сама попытка бессознательного лечить наши психические раны может иметь разрушительный эффект, если бессознательный материал не интегрирован в повседневную жизнь правильным образом и если сама бессознательная мудрость не противоречит юмору, чувству, повседневным делам и здравому смыслу. Фон Франц комментирует возможные опасности переживания Самости:

Темная сторона Самости является самой опасной вещью именно потому, что Самость есть самая могучая сила в психическом. Она может вынудить людей «раскручивать» мегаломанические или другие обманчивые фантазии, которые захватывают и «овладевают» ими. Человек в таком состоянии переживает огромное возбуждение и думает, что ему доступны самые великие космические загадки, которые он может разрешить; поэтому он утрачивает все связи с человеческой реальностью. Верным симптомом, указывающим на такое состояние, является потеря чувства юмора и человеческих контактов. [86]

Я помню молодого парнишку, который сказал, что ощущает себя "мировой куклой". Бессознательное пыталось компенсировать такой односторонний негативный образ самого себя, возникший из ранних детских переживаний, наряду с равно односторонним образом спасителя. Он переживал видения и глубокие инсайты (прозрения), но не имел способа сделать их личностными. Он двигался из одной крайности в другую, поскольку не мог удержать напряжение противоположностей. Он не мог уравновесить эти два образа и понять, что, будучи одаренным, не являлся спасителем и, будучи в замешательстве, вовcе не оказывался куклой или чучелом. В то время как вторжение коллективного бессознательного потенциально являлось исцеляющим, на самом деле оно оказывалось гораздо опасней, чем предшествующий негативный образ себя, обусловленный личной историей.

Посмотрим теперь на некоторые отличительные аспекты пути воина. Отношение воина таково, что самое худшее уже произошло; он рассматривает себя как уже мертвого, и, таким образом, ему уже нечего терять. То же самое отношение заложено и в природе шаманизма. Шаман часто переживает свое собственное расчленение тела и его восстановление, и в его костюме можно увидеть кости или их металлические заменители. Мирча Элиаде поясняет:

В иллюстрации попытки имитировать скелет, человеческий или птицы, костюм шамана свидетельствует об особом статусе своего хозяина, «носителя», который, в некотором смысле уже был мертвым человеком и вернулся к жизни…

Шаманы верят в то, что их убивают духи предков, и после «приготовления» (cooking) их тел в пищу, считают кости и заменяют их, скрепляя вместе железом и покрывая новой плотью. [97]

Ритуальная смерть и возрождение являются существенным аспектом переживаний шамана и пути знания вообще, где бы они ни возникали. Поскольку воин пережил разрушение своих старых путей и был «приготовлен» бессознательным, то может сказать, что он уже мертв.

Мы можем вполне сознательно поддерживать и развивать в себе это отношение воина. Например, существуют моменты, когда мы охвачены страхом и тревогой, потому что, сознательно или полусознательно, мы ожидаем самого худшего. В той степени, в какой мы этим ограничены и стеснены, ограничены и наши возможности и стеснены нашим страхом; мы уклоняемся от самого вызова. Альтернативой в такой ситуации является, как считает дон Хуан, осознание того, что все худшее уже случилось, и следует все это принять. Воин может нарочно приветствовать это худшее для того, чтобы узнать его секрет. Худшее может даже обернуться самым лучшим шансом. Если худшее оказывается неудачей, то может возникнуть потрясающее чувство освобождения от возможности неудачи, будь это провал на экзамене, крушение брачного союза или потеря работы.

В "Особой Реальности" дон Хуан объясняет, что воин способен найти пищу, потому что он не голоден, и в состоянии остановить то, что наносит ему вред, поскольку не чувствует боли. Не выдержать голод и избегать боли — это не путь воина. Голод и боль являются символическими комплексами. Они имеют жесткий и ограниченный набор привычек и схем поведения и обычно доминируют в поле сознания. Воин вовсе не игнорирует свой голод или свою боль — в конце концов они тоже часть его пути, но он эффективно работает с этими комплексами, поскольку не идентифицируется с ними и не следует их привычкам.

Для описания бесконтрольного подчинения комплексу дон Хуан часто использует слово «потворство» (indulgence). Потворство отождествляется с комплексом, будь это комплекс эго или какой другой, появляющийся из бессознательного. Если возникают подавленное настроение, сила побуждения или какое-то желание, то «потворствовать» (индульгировать) означает слепо принимать те предпосылки, цели и эмоции комплекса, которые за ним находятся. До тех пор, пока мы находимся в этих сетях, мы не можем по-настоящему их видеть. Поэтому воин умышленно выражает свое настроение или желание; он тренирует контролируемую несдержанность. Безупречность воина заключается в его способности испытывать как бессознательное, так и границы, относимые к эго, не отождествляясь при этом ни с тем, ни с другим. Несдержанность оказывается отрицательной, когда подавлен контроль, и сам контроль становится отрицательным, когда он оторван от своей противоположности, несдержанности. Вместе они образуют настроение воина, чьим путем является равновесие. Дон Хуан говорит, что воин — "пленник силы". Работая с бессознательным, воин сталкивается со своей судьбой и личным мифом. Однако воин повязан необходимостью выполнить ту задачу, которую перед ним ставит его бессознательное. Хотя воин охраняет свою свободу и избегает рутинных схем комплексов, его единственным выбором в этой свободе является стать самим собой. Воин ищет жизнь в связи со своей тотальностью, всеобщностью или с тем, что Юнг называл архетипом Самости. Эта тотальность, однако, накладывает на воина свои требования, и, таким образом, он оказывается пленником той Самости, которую он ищет. Как писали алхимики: "Этот камень [философский камень, цель алхимического процесса] пребывает под тобой, как повиновение, и над тобой, как повеление."[98] Юнг истолковывает это высказывание следующим образом:

"Применимо к Самости, это могло бы означать: "Самость подчинена вам, однако, с другой стороны, управляет вами. Она зависит от ваших собственных усилий и вашего знания, но превосходит вас и включает в себя всех тех, кто оказывается схожими в устроении своего разума". Это имеет отношение к коллективной природе самости, поскольку самость составляет целостность личности."[99]

Путь воина — гармония и равновесие. Воин ищет установления отношений между интересами эго и интересами Самости, включая все персонажи бессознательного, которые в нем возникают. Этот путь парадоксов и напряжения, путь, при котором сохранены противоположности. Воин переживает крайнюю степень свободы и в то же время чувствует себя слугой, он знает полноту жизни и одновременно близок к смерти. Поиск воином равновесия сдвигает центр его личности от эго к "точке среднего пути между сознанием и бессознательным."[100] Этот новый центр равнозначен китайскому понятию Дао, "Среднему Пути и творящему центру всех вещей".[101] (Мы вернемся к этому понятию при обсуждении "двойника".)

Мы видели равновесие воина, символизированное у индейцев Сиу использованием трубки. Мы должны также понять, что оно имеет прежде всего динамический, а не статический характер. Барбара Мейерхофф обсуждает это динамическое равновесие в культуре Хуичоли в своей книге "Охота за пейотом". Она подняла вопрос о различии понятия равновесия у индейцев Нахуа и в Западной культуре, который, в свою очередь, рассматривает Рафаэль Гонзалес. Последний замечает:

На Западе "золотой серединой" всегда является условие компромисса, достигаемое разумом. Equilibrio в мире Нахуа оказывается чем-то другим, более динамичным. Это напряженное равновесие, возникающее не через компромисс, а как столкновение двух или более безусловных и безудержных сил, которые примиряются не тем, что удерживают раскачивание на грани хаоса и разрушения, и не вследствие причины, разумного основания, а случайным опытным путем. На Западе "золотая середина" стремится и достигает комфорта; у Нахуа equilibrioозначает достижение смысла. [102]

Алхимики выражают это динамическое чувство равновесия с помощью таких выражений, как "непримиримый мир", "сладкая рана", "кроткое зло".[103]

Как-то Карлос пожаловался, что с той поры, как он пережил встречу с Мескалито, его мучают "яркие сны и кошмары", и дон Хуан убедил его учиться сновидению. [104] Согласно дону Хуану сновидение — это способ взаимодействия с гиперактивностью нагуального (бессознательного). Это прямая аналогия тому, что Юнг называл активным воображением, — "наилучшее средство… уменьшить чрезмерную продукцию бессознательного"[105] — в нашем случае ночные кошмары Карлоса.

Сновидение или активное воображение являются деятельностью, в которой тонкое равновесие управляемой непринужденности воина достигает своего апогея. Если по причине беспокойства контроль слишком высок, тогда сознание сужено, а бессознательные образы не могут проявиться и раскрыться. Если же, однако, непринужденность слишком велика, то человек просто засыпает или же само эго делается бессознательным и человек не может вспомнить само переживание.

Как в сновидении, так и в активном воображении сознательная личность активно участвует в развертывании бессознательного процесса, либо вводя сознание непосредственно в само сновидение или включая его на период после пробуждения. В обоих случаях человек ожидает, что будет участвовать в сновидении или фантазии так, как он привык это делать в другое время. Описывая такой процесс, Юнг замечает:

Вы начинаете с любого образа… Созерцаете его и внимательно наблюдаете, как разворачивается или изменяется сама картинка. Не пытайтесь превратить ее в нечто, ничего не делайте, а просто наблюдайте, каковы ее спонтанные изменения. Любая ментальная картина, созерцаемая вами таким образом, будет рано или поздно изменяться путем спонтанных ассоциаций, которые и приведут к легкому изменению самой картины. Вы должны тщательно избегать нетерпеливого перепрыгивания от одного предмета к другому. Задержитесь на одном выбранном вами образе и ждите до тех пор, пока он сам не изменится. Отметьте все эти изменения и в конечном итоге войдите в картину сами, и если это говорящая фигура, то скажите то, что вы хотите сказать этой фигуре и слушайте затем, что скажет в ответ эта фигура. [106]

Паттерн активного воображения есть тот образец, который мы находим в путешествии шамана в другой мир или в путешествии героя в царство мертвых, описанное в классической литературе. Есть, например, точные параллели практике сновидения воина в том совете, который был дан Одиссею Цирцеей, когда он готовился к путешествию в царство мертвых, дабы отыскать там мудрого старца Тиресия:

Дай обещанье безжизненно веющим теням усопших:

В дом возвратятся, корову, тельцов не имевшую, в жертву

Им принести и в зажженный костер драгоценностей много

Бросить, Тиресия ж более прочих уважить, особо

Черного, лучшего в стаде барана ему посвятивши.

После (когда обещание дашь многославным умершим)

Черную овцу и черного с нею барана, — к Эребу

Их обратив головою, а сам обратясь к Океану, -

В жертву теням принеси; и к тебе тут немедля великой

Придут толпою отшедшие души умерших; тогда ты

Спутникам дай повеленье, содравши с овцы и с барана,

Острой зарезанных медью, лежащих в крови перед вами,

Кожу их бросить немедля в огонь и призвать громогласно

Грозного бога Лида и страшную с ним Персефону;

Сам же ты, острый свой меч обнаживши и с ним перед ямой

Сев, запрещай приближаться безжизненным теням усопших

К крови, покуда ответа не даст вопрошенный Тиресий. [107]

Другими словами, чтобы достичь инсайта и предвидения подземного мира или бессознательного, необходимо пожертвовать энергией (овцами и баранами), которая обычно тратится в интересах повседневной жизни. Но сразу же возникает сложность: поскольку процесс активного воображения протекает в бодрствующем состоянии, то многие вещи сразу же привлекают наше внимание, наподобие "безжизненных теней усопших", которых необходимо отгонять "острым мечом", покуда "ответа не даст вопрошенный Тиресий". Эта часть фрагмента отражает предписание Юнга "придерживаться строго избранного образа".

Арнольд Минделл высветил процесс активного воображения, проводя параллели между ним и иудейской легендой о сотворении голема. Интерпретируя тот факт, что голем создан в священную у евреев Субботу для выполнения домашней работы, которую сам рабби не мог делать, Минделл пишет:

Эго совершает то, что оно может делать в течение обычной рабочей недели, а затем должно отдыхать; это и есть время для активного воображения, — когда оно жило, сколько могло, за счет эго, но его «дом» не оставался в полном порядке. Активное воображение не является заменой активной жизни. Это момент ухода для обновления человеческого полхода к жизни. Узнать «священное», бессознательное, отыскать (или переоткрыть) смысл жизни является целью «Субботы» — или любого другого выбранного дня недели. И активное воображение должно завершить этот священный для эго день, подводя итог его повседневному, активному, обычному существованию. [108]

(Голем — глиняный великан, оживляемый магическими средствами. Персонаж еврейского фольклорного предания, каббалы. — Прим русс к. ред.)

Минделл замечает, что на лбу у голема следует написать слово ИСТИНА, чтобы подтвердить правоту и автономность бессознательного, но:

…голема следует спустить на землю, переставив буквы этого слова на его лбу, и проследив перевернутый цикл истории его сотворения, стереть буквы так, чтобы слово читалось как СМЕРТЬ вместо истина(В английском языке такая перестановка осуществляется стиранием соответствующих букв в слове truth, чтобы получить слово death. — Прим. русск. ред.). Психологически, это важные шаги в решении вопроса об активном воображении. Переживания не должны быть забыты, ими не должно пренебрегать. Когда человек утрачивает способность осмысливать происходящие процессы, то он теряет дорогу назад в повседневное существование. Когда фантазии возникают и множатся, изливаясь по своей прихоти в реальную жизнь, голем живет. Их течение демонстрирует отсутствие сознательного участия. [109]

Принимая во внимание опасность активного воображения, Бог, по одной из версий легенды о големе, призывает рабби стать участником своего творения:

С самого начала бессознательные фигуры вводят человека в заблуждение, дурачат его; но если аналитик или советчик-друг сомневается в информации, поставляемой активным воображением, то человек вынужден переоценить и осознать относительность мудрости бессознательного (чего не может сделать психотик). [110]

Относясь к использованию бессознательного как к помощи, а не как к замене, предпочтительнее в конфликтной ситуации принять, прежде всего, сознательное решение, а уж после этого смотреть, что по этому поводу «думает» бессознательное. Такой подход позволяет перехитрить робость и леность эго, а также не обедняет авторитет сознания. Я вспоминаю время в Цюрихе, когда я был поставлен перед необходимостью принять важное для себя решение. Перед тем, как сделать это, я хотел обсудить одно из сновидений со своим аналитиком, поскольку чувствовал, что это поможет прояснить ситуацию. Он шокировал меня тем, что спросил о моем решении до того, как хотел обсудить сам сон. Он видел, что для меня сохранялась опасность принять решение только на основе анализа сновидения; причем отсутствие сознательного участия могло повредить самому решению. Конечно, для кого-то другого могло произойти и обратное, когда, отождествляясь с эго, человек недооценил бы важности бессознательных факторов.

Отдельные процедуры или сама форма активного воображения, которые выбирает тот или иной человек, — дело индивидуальное. Сами образы часто требуют, чтобы их конкретизировали; но некоторые люди, например, чувствуют себя недостаточно уверенно, скажем, в рисунке или в живописи. Тогда они могут выбрать запись своего диалога с бессознательным. Другие предпочитают танец, глину, "игру в песочек" или какую-то другую форму. Важным здесь является активная взаимосвязь с бессознательным, поскольку именно она делает безопасным индивидуальный путь знания.

Потребность в активном воображении в анализе постоянно развивается, в особенности в анализе долговременном, где более значительную роль играют сновидения. Хотя сама ситуация, управляемая аналитиком, как правило, несовместима с целями индивидуации. Роль проводника опасна, поскольку проводник, как мы уже видели в ситуации с доном Хуаном, легко может быть сбит с пути своим собственным влечением силы. Существует слишком много всяких историй о терапевтах, шаманах, священниках и духовных лидерах, которые не справились с третьим врагом знания и решили, что они знают лучше, что требуется их ученику. Направляемая фантазия лишает человека свободы и ответственности. Совет Минделла иметь "аналитика или друга-помощника" относится, в частности, к сотрудничеству после события. Как указывает фон Франц, использование активного воображения является выражением целостности уникального процесса роста индивида: "Ни образ, ни реакция по отношению к внутренним образам не являются для него указом; но лишь единственно таковым оказывается сам путь к его самости, неохраняемый, но и не нарушаемый какой-либо направляющей рукой."[111]

Активное воображение или сновидение открывают в конце концов воину путь достижения бессознательного, называемый видением, следующим этапом в развитии Карлоса.