Одиноки слепцы, бредущие в ночи,

но стократ одинок зрячий среди слепцов.

Гора была открыта тысячам ветров. Долгие века стояла она посреди бескрайней пустыни, равнодушно взирая на мир. Ее иззубренная вершина возвышалась над облаками. Ее корни уходили в глубь земли. Склоны ее были неприступны. Лишь орлы и снежные барсы могли достичь ее вершины.

Там, высоко над облаками, росло дерево, которое еще помнило смех юных богов. Могучий ствол никогда не сгибался под самыми яростными ветрами. Вечнозеленая крона могла укрыть в своей тени большой город.

Однажды на вершине горы появился человек. Он был изранен и изможден. Но в глазах его была такая решимость и воля, что затихали ветра, замирали камнепады и барсы уходили с его дороги.

Человек взошел на вершину и приблизился к дереву. В руке его была прочная веревка. Он начал карабкаться по шершавому стволу, словно хотел рукой коснуться неба. Долгим был его путь наверх. И за это время не шелохнулся ни один лист на ветвях дерева. Наконец человек добрался до самого высокого сука. Там он прочно привязал веревку и сделал на другом конце ее петлю. Потом посмотрел на заходящее солнце, на облака проплывающие внизу, на бездонное небо над головой и надел петлю на шею…

Семь долгих лет провисел человек на дереве, помнящем смех юных богов. Семь лет глаза его не видели света. Семь лет петля стягивала его шею. Семь лет ветра раскачивали его обнаженное тело. Семь лет несли стражу около дерева горный орел и снежный барс.

И в день, когда закончилась седьмая зима, человек вдруг вздохнул и открыл глаза. Он смотрел прямо на восходящее солнце, как в глаза лучшему другу.

Огромный орел вынырнул из белоснежных облаков и мягко опустился на сук. Ударом клюва он перерубил веревку, на которой висел человек.

Снежный барс подставил спину, чтобы человек не рухнул на острые камни.

Человек медленно поднялся и посмотрел вокруг. Он вдохнул полной грудью чистый горный воздух и сказал, обращаясь к солнцу:

— Семь лет длился мой путь к горе. Семь лет длилось восхождение к вершине. И семь лет я петля сдавливала мою шею. Семижды по семь раз я умер и родился вновь. Настало время станцевать миру истину, которая открылась мне через боль, смерть и тьму. Ибо счастлив обладающий, но вдвойне счастлив дающий. И если кувшин полон, нужно опорожнить его, чтобы не дать вину скиснуть, а потом наполнить вновь. Я переполненный кувшин. Пришел час излить себя погибающим от жажды.

Так сказал человек. И хотя дрожал он холода, глаза его смеялись и любили все, что видели вокруг.

— Однажды, я встретил уродливую Истину, которая посоветовала мне солгать, чтобы быть услышанным. Но ни лгать не хочу я, ни держать в себе свое знание. Поэтому станцую я миру о нем. Пусть отныне я буду зваться Танцующим! — крикнул человек, подняв голову к небу. — И горе тем, кто слишком серьезен, ленив или труслив для моего танца!

Снежный барс принес шкуру горного барана и положил ее у ног Танцующего, чтобы мог тот прикрыть свою наготу. Орел принес ему ягненка, чтобы Танцующий утолил голод.

— Разделите со мной мясо этого ягненка, — сказал человек орлу и барсу. — Вы единственные мои друзья. И пусть это жертвенное мясо скрепит нашу дружбу навек.

Танцующий помолчал, глядя вниз, туда, где за облаками скрывался мир людей и глаза его сурово блеснули.

— Не знаю, появятся ли у меня друзья среди людей. Но врагов будет достаточно. Я иду вниз чтобы разбивать своим танцем иллюзии. А это самое дорогое, что есть у человека. Как они простят мне это? Но как прощу себе я, если не станцую об истине, открывшейся мне?

Танцующий встал и надел на себя шкуру, и взял в руки посох, подаренный деревом.

— Я ухожу, — сказал он громко, обращаясь к горе, дереву, орлу и барсу. — Я ухожу, но когда-нибудь обязательно вернусь сюда. Даже Танцующему нужно знать, что есть куда вернуться. Если же меня не будет слишком долго… Что ж, помните обо мне, друзья. Ведь даже Танцующему нужно, чтобы его помнили.

Так начал Танцующий свой путь к людям и своей гибели.

Путь Танцующего лежал через пустыню. Много дней и ночей он шел один через пески, и сердце его было переполнено любовью и истиной, которые он не мог излить.

И вот однажды он увидел погонщика верблюдов, который остановился на отдых со своим караваном.

Танцующий приблизился к костру погонщика и сказал ему:

— Ты первый человек, которого я встретил после того, как обрел знание. Я хочу поделиться им с тобой. Оно слишком велико для одного человека.

— Что же это за знание? — спросил погонщик. — Как разбогатеть? Как отыскивать воду в пустыне? Как сделать верблюдов вдвое сильнее, чтобы они могли перевозить больше грузов?

— Нет, — ответил Танцующий. — Ты не станешь богаче, и твои верблюды не станут сильнее… Но дух твой воспарит к звездам, и звезды примут его. Ты научишься лучшему танцу на Земле — танцу свободы, но не свободы от мира, а свободы для мира. Ты будешь волен любить и ненавидеть, но в этом не будет твоего Я. Ты сможешь карать и миловать, но без мук и без сожалений… Весь мир будет лежать перед тобой.

— Зачем мне весь мир? — рассмеялся погонщик. — Подари мне дюжину верблюдов, а мир оставь себе.

Долго молчал Танцующий, удивленно глядя на погонщика верблюдов.

Наконец заговорил он, и голос его был подобен небесному грому и журчанию тихой реки, плачу ребенка и рычанию свирепого тигра.

— Дюжину верблюдов просишь ты? Я станцую тебе о дюжине верблюдов. И не говори потом, что слова Танцующего жалили тебя подобно тарантулу. Жалят не слова, а отражение твоей души в них.

У каждого есть своя дюжина верблюдов. И высшая истина погонщика звучит так: если ты можешь мне что-то дать — дай мне еще одного верблюда. Цель погонщика — сохранить и приумножить свой караван. Страх погонщика — потерять его. Потому что, потеряв караван, потеряет он и самого себя. Ведь не может быть погонщика без верблюдов.

И счастлив он в своей истине и своем страхе, ибо не знает иного счастья. Но в этом счастье сам он уподобляется своим верблюдам. Те тоже рады жесткой траве, потому что не пробовали цветущего клевера.

Счастье погонщика рождает его ненависть. Ненависть к тому, кто говорит: «Познай иное». О, это страшные слова! В них слишком много свежего воздуха с горных склонов. А погонщику милее запах верблюжьей шкуры. Они подобны хрустальной воде лесного ручья. А погонщик радуется кислому молоку верблюдиц. В них отражение света звезд. Но погонщик не любит поднимать глаза к звездам — так можно легко лишиться своих верблюдов.

Поэтому ненавидит погонщик слова «Познай иное». И еще больше ненавидит он того, кто их произносит. Ведь в нем, как в зеркале отражается кривая гримаса Владеющего-Дюжиной-Верблюдов-и-не-Желающего-Ничего-Другого. А кто хочет видеть собственное убожество? Для этого нужно иметь дух, подобный лезвию меча. Но погонщику не ведомо само слово «дух».

Поэтому закрывает погонщик глаза, чтобы не видеть. И закрывает уши, чтобы не слышать. А стоит связать ему руки, он, кривляясь, как обезьяна, кричит: Дай мне еще дюжину верблюдов, а мир оставь себе, ибо не знаю я большего наслаждения, чем считать и пересчитывать, владеть и приумножать.

Верблюды — вот мой мир, «У меня есть» — вот моя молитва, — вопит погонщик. И смерть он ненавидит только потому, что она отнимет у него верблюдов.

Так закончил свой танец Танцующий и устало опустился на землю.

— Красивы твои слова, — сказал погонщик. — Но теперь ты пойдешь пешком по раскаленному песку, а я поеду на верблюде.

— Вот она — мудрость погонщика! — весело воскликнул Танцующий. — Зато я пойду туда, куда стремится мой дух, а ты — куда тебя повезет верблюд.

И снова Танцующий остался один. Он продолжал свой путь на запад. Вскоре жаркую пустыню сменила сухая степь. Танцующий вдохнул запах степных ветров. Перед ним волновалось серебристое море. Он провел ладонью по густому ковылю и сказал с улыбкой:

— Душа многих людей способна уместиться на острие стрелы. И прочными нитями к ней привязаны сотни безделушек, которые считаются самой жизнью. Такая душа, как паук в центре паутины… Крошечный мохнатый паук, цепляющийся за свое богатство. Стоит оборвать эти нити, жизнь тут же покинет эту душу. Отними у пахаря его поле, кем он будет?!

Но поистине счастливы и живы те, у кого душа достаточно велика для того, чтобы вместить себя это море благоухающих трав, и пески, что лежат позади, и горы, темнеющие на горизонте… Что можно отнять у такой души?.. КАК у нее можно что-то отнять? Она и есть сама жизнь.

Так говорил Танцующий траве, расстилавшейся вокруг, и солнцу, ласково взирающему на него.

И вдруг взгляд Танцующего упал на курган, возвышавшийся впереди. Неспешно подошел к нему Танцующий и увидел, что это могила великого вождя.

На вершине кургана сидел огромный ворон. И крылья его были чернее самой ночи.

Ворон не испугался человека. Лишь посмотрел на него и глухо каркнул.

— Здравствуй и ты, зловещая птица, — сказал Танцующий. — Я не потревожу ни тебя, ни того, чей сон ты оберегаешь. Просто хочу постоять рядом с тем, кто поверг в прах полмира, и сам обратился в прах.

Танцующий оперся на свой посох и долго смотрел на крутые склоны кургана, поросшие изумрудной травой. Полны печали были его глаза. И полно грусти его сердце.

Наконец заговорил он, словно могли слышать и понимать его ворон и тот, кто был погребен тысячи лет тому назад.

— Что вижу я? Тот, от чьего взгляда трепетали народы теперь пялится пустыми глазницами во тьму своей могилы! И лишь ворон хранит твой покой. Но и он с тобой лишь потому, что с высоты кургана удобнее ему высматривать добычу. Когда этот холм растает, он улетит от тебя тоже…

Ты был победителем. Величайшим из всех, когда-либо живших на земле. Но ЧТО побеждал ты?

Ты был храбрецом. И смелость твоя требовала вызвать на бой самых древних и мрачных богов. Но КОГО не убоялся ты на самом деле?

Ты был разрушителем. И одной лишь волей своей превращал города в пепел. Но во имя ЧЕГО разрушал ты?

Ты хотел лишь царствовать над погонщиками верблюдов. Ты был одним из них. И имя твое стерлось из памяти народов, так же как стираются имена других погонщиков.

Ты побеждал погонщиков, не убоялся погонщиков и разрушал во имя власти над погонщиками.

Но становится ли даже самый сильный и храбрый верблюд львом, пусть даже царствует он над тысячами верблюдов?

Неважно, кто ты — червь, копошащийся в прахе или венценосец, у ног которого лежит весь мир. Если от души твоей идут липкие нити, ты остаешься рабом своей паутины.

А раб, властвующий над другими рабами — вдвойне раб.

Твоя рука сжимала меч, но дух страшился свободы. Конь твой был царем коней, но плелся верблюжьей тропой. И огнем горела на твоем щите надпись: «Да смирится сердце мое!» И на каждой пластине твоего доспеха сверкали слова: «Да спит спокойно дух мой!»

Жизнь твоя была борьбой. Каждый новый день подвигом.

Но забыты твои деяния. Ибо ни одного слова не выбил ты на скрижалях. А лишь читал те, что выбили до тебя другие.

Но вечной жизни достоин лишь тот, кто сам созидает новые скрижали!

Сказав это, замолчал Танцующий, и стих на мгновение ветер, словно чтя память того, кто шел к величайшей победе, а пришел к величайшему поражению.

В этой тишине услышал Танцующий громкое шипение. У ног его свернулась клубком черная змея и подняла свою голову, глядя в глаза человеку.

— Я много слышала о тебе, Танцующий. Говорят, что язык твой так же ядовит, как мои зубы. Но изливая лишь яд, ты скорее превратишь землю в пустыню, чем в цветущий сад. Мало пропалывать сорняки. Должно бросить в землю семя и полить его родниковой водой. Где же твоя мудрость, Танцующий? Неужели жалить — твоя мудрость? Или разрушение — высшая истина Танцующего?

— Нет, змея, — грустно ответил Танцующий. — Речи мои — яд только для слабых духом. Для сильных — это противоядие.

— Кого же ты считаешь сильным, Танцующий, — спросила змея. — Если величайший из воинов слаб для тебя?

— Того, кто прошел через три превращения духа.

— Много лет ползаю я по этой земле, но ни разу не слыхала, о трех превращениях. Впрочем, ваши человеческие дела меня не касаются. Одно скажу тебе Танцующий: беги от людей. Они желают слышать лишь ту истину, которая ласкает их слух. Со всем остальным они поступают, как ребенок с нелюбимой игрушкой. Но здесь достанется не только игрушке, но и дарящему ее. Беги от людей Танцующий! Ты зрячий среди слепцов. И хочешь открыть глаза другим. Но хотят ли они видеть свет, который видишь ты? Темнота скрывает много безобразного. Захотят ли они сбросить это покрывало? Много лет ползаю я по этой земле и знаю: куда легче зайцу одолеть тигра, чем человеку прозреть. Тьма для него благо. А посягнувший на нее — враг. Не будь врагом человека, Танцующий. Это говорю тебе я, змея, зубы которой сочатся ядом. Для человека я лютый враг. И знаю, как он поступает с врагами не понаслышке. Но хоть мой род ненавистен человеку, ненависть к тому, кто несет свет стократ сильнее. Беги от людей, Танцующий. Или беги от своей истины.

— Ты самое мудрое существо на земле, змея. Но поистине плохо ты знаешь Танцующего, если призываешь его отказаться от истины! У меня нет дюжины верблюдов, змея. Я не погонщик. Все, что у меня есть — это истина, которая переполняет меня. Я сам есть истина. Как же можно отказаться от самого себя?

— Не знаю, чего больше в твоих словах — мудрости или наивности. Но и то и другое, приведет тебя к смерти.

Танцующий запрокинул голову и из горла его вырвался звонкий веселый смех.

— Если ты знаешь дорогу, которая не ведет к смерти, покажи мне ее! Каждый прожитый мною год уже принадлежит этой старухе. Смерть не только впереди, но и за плечами у каждого из нас. Как можно ее обойти?

Нет, змея, Танцующий еще не сошел с ума, чтобы жить так, как живут те, кто рядит его в сумасшедшие. Это они пусть встречают каждый новый день так, словно это будет продолжаться вечно. Я же буду готов каждую секунду спуститься в долину теней. Только приняв неизбежность смерти можно найти силы для великих деяний. Она хороший помощник. Так что не пугай меня ее косой.

Дела того, кто лежит сейчас в этом кургане, были делами человека, уверенного, что будет жить вечно. Теперь не осталось даже памяти о нем.

Мой путь будет короток. Но я высеку на скрижалях и в душах людей свою истину.

Прощай, змея. Ты была бы хорошим товарищем Танцующему. Но ты тоже думаешь жить вечно. Поэтому нам с тобой не по пути. Прощай!

И Танцующий пошел, не оглядываясь к темнеющим на горизонте скалам.

Долго шел Танцующий, но скалы оставались по-прежнему далеки. И тогда сел отдохнуть на берегу быстрой реки. Воды ее были холодны, как зимнее утро и прозрачны, словно горный хрусталь.

После степного зноя приятно было чувствовать прохладу, исходящую от реки и слушать ее веселое журчание. На душе Танцующего было легко и светло, будто встретился он с лучшим другом после долгой разлуки.

И захотел он станцевать для лучшего друга, которым сейчас стала ему река.

— О трех превращениях станцую я тебе, река. И понятен будет тебе танец мой, ибо сама ты претерпеваешь три превращения.

Маленьким ключом выходят на поверхность подземные воды, и впервые встречаются с солнцем. Так происходит первое твое превращение — сокрытое под землей и растворенное в воздухе, встречаясь рождает то, что может увидеть глаз. Жизнь твоя хрупка, и даже ребенок может прервать твой бег своей ладонью.

Но тоненькие ручейки соединяются, принимают в себя влагу, пролитую небом и вот происходит второе превращение. Ручьи становятся рекой. Теперь ты можешь забирать чужие жизни. Но и даешь жизнь многим.

А третье превращение случается, когда твои воды вливаются в море. И уже не берега властвуют над тобой, а ты над берегами.

И хоть вода остается водой, кто сравнит море с ручьем? Сущность остается неизменной. Но суть меняется. И не бросить два раза камень в одну и ту же воду.

Самое естественное, что есть в этом мире — перемены. Живое не может быть застывшим. Твердое дерево — мертвое дерево. Живые деревья гибки. Они каждый год сбрасывают листву, чтобы затем вновь покрыться молодыми зелеными листьями.

День сменяет ночь, утро — вечер. Зима теснит осень, а весна догоняет лето. Морская вода воспаряет к небесам и проливается на землю, чтобы дать жизнь росткам кукурузы…

И лишь человек пытается презреть законы мироздания. Людям противна сама мысль о переменах. Высшая добродетель для них — верность своему слову и своим принципам. И даже если мысли их не что иное, как заблуждения, доблестью будет хранить верность этим заблуждениям.

Прошлое для них — идол, которому они приносят в жертву свое настоящее и будущее. В этом слепом поклонении видят они смысл жизни. В этом все их стремление.

Уверенностью в завтрашнем дне называют они свой страх перед переменами. Великим мужем называют они того, кто ни разу за всю жизнь не усомнился в своей правоте. Святым станет для них тот, кто подобно попугаю повторяет раз за разом одну и ту же истину.

С подозрением смотрят Верные-Своим-Убеждениям на того, кто пытается сегодня сказать «здравствуй» иначе, чем вчера.

Он опасен, ибо непредсказуем. Он страшен, ибо не знаешь, на чьей стороне выступит он завтра.

В косности ищет они защиту от меняющегося. И находят ее. Но слишком большую цену платят они за свой покой. Обречены они быть лишь крошечным ручейком. Но никогда не стать им морем.

Вчерашняя истина должна быть низвергнута истиной нового дня. Так учу я, Танцующий! И благословен будет тот, кто по десять раз на дню вскрывает свои мысли отточенным лезвием, чтобы посмотреть, верно ли срослись слова.

Сомневайтесь, ищите и меняйтесь — говорю я вам, алчущие истины. Ибо дух ваш создан для трех превращений.

Верность своим взглядам хороша для окружающих, но не для вас! Они ищут покоя, а не вы. Ваш удел — не выпускать из рук весы, чтобы ежечасно взвешивать заново свои ценности. Как же иначе истребить в себе все низкое и подняться ввысь?

Мужество нужно для этого. И еще воля к отрицанию себя вчерашнего. Так через «нет» рождается «да».

О трех превращениях духа танцую я. И танец мой полон радости и надежды. Надежды на то, что не будет дремать ваш дух в мутных водах покоя, опускаясь с каждым мгновением все глубже и глубже. Глубина создана для сонных холодных рыб, уверенных в завтрашнем дне. Вам же нужно солнце и соленые ветры. И даже шторм не может испугать вас. Ибо что может быть лучше для духа ищущего, чем буря, обнажающая саму суть вашей души?!

О трех превращениях танцую я. О трех превращениях, которые сделают из погонщика верблюдов и глубоководной рыбы созидателя новых скрижалей.

Сначала должны вы превратиться из погонщика верблюдов в охотника. И самой желанной добычей охотника должно все самое низкое в душе его. На самого себя устраивает засаду охотник. На себя он ставит силки и ловушки. Но об этом станцую я на ухо тому, кто готов стать охотником.

Второе превращение, когда воином становится охотник. И меч его обнажается за право быть свободным. Трудна тропа охотника. Но путь воина безжалостен. Но об этом станцую я на ухо тому, кто готов стать воином.

И, наконец, пророком должен стать воин. И переплавить свой меч в зубило, которым будут высечены новые истины на скрижалях. Но об этом станцую я на ухо тому, кто готов стать пророком.

Так танцевал Танцующий на берегу быстрой реки, воды которой были холодны, как зимнее утро и прозрачны, словно горный хрусталь.

И несла река истину Танцующего людям бережно и нежно, как волчица несет в зубах своего волчонка.

Днем и ночью шел Танцующий, жаждая поскорее увидеть людей. Нетерпеньем было полно его сердце. И ноги сами собой пускались в пляс.

На смену степи пришли холмистые поля. Небольшие рощи постепенно превратились в густые леса. А скалы по-прежнему темнели далеко впереди. Там, за этими скалами лежал город по имени Печальная Собака. Туда стремился Танцующий. Туда он нес свет своего сердца и желчную горечь своей истины.

Однажды, шагая через пышный луг, услышал Танцующий чарующую мелодию, которую кто-то выводил на свирели. Мелодия была проста, но хрупка и чиста, как весенняя капель, как крик перелетных птиц на рассвете… Невольно замедлил шаг Танцующий, прислушиваясь к чудесной музыке. И увидел он чуть поодаль мальчика-пастуха, игравшего на свирели, пока его овцы лениво щипали густую траву.

Приблизился Танцующий к мальчику и опустился рядом с ним на землю.

— Играй, прошу тебя, — мягко сказал он, видя, что мальчик отнял от губ свирель и удивленно смотрит на нежданного гостя.

— Я не могу играть, когда кто-то слушает, — ответил мальчик.

— Почему?

— Сердце перестает подсказывать музыку.

— Что ж, — сказал Танцующий и поднялся с земли — прости, что помешал тебе.

— Не уходи, — попросил мальчик. — Ты ведь Танцующий?

— Откуда знать тебе о Танцующем?

— Твоя истина танцует впереди тебя. Не всем она по вкусу. Многие кривятся услышав ее, словно надкусили червивое яблоко.

— Червивая душа всегда кривится, когда ей попадаются сочные спелые плоды. Везде она видит лишь червоточины. Мир — лишь зеркало нашей души. Но почему ты просишь меня остаться? Зачем тебе Танцующий?

— Мне нужен твой совет.

— Я не люблю давать советы. Советы — удел тех, кто пытается прожить чужую жизнь. Мне же достаточно своей.

— Тогда поделись своим знанием. Я не хочу больше пасти овец, Танцующий… Мне скучно утром выводить их на пастбище, а вечером загонять в хлев. И так изо дня в день. Скучная унылая жизнь без малейшего просвета. Я гожусь на большее. Я не хочу быть погонщиком и с радостью отдам свою дюжину верблюдов. Но не знаю, как изменить свою жизнь. Помоги мне.

Танцующий с грустью посмотрел на мальчика.

— Ты сам не знаешь, о чем просишь, — сказал он. — Идти по пути свободы — что может быть ужаснее!

— Расскажи мне об этом.

— Не слишком ли молоды твои уши для истины Танцующего?

— Я буду слушать не ушами, а сердцем. У него хватит сил вынести твой танец.

— Что ж… Вот тебе мой танец о пути свободы!

Одиноки слепцы, бредущие в ночи. Но стократ одинок зрячий среди слепцов.

Путь его пролегает по лезвию меча, переброшенного через пропасть. И каждый норовит столкнуть его. Ибо ненавидят люди тех, кто возвышается над толпой. И норовят сдернуть его с высоты, чтобы стал он вровень с ними.

Это первая опасность для идущего к свободе. Первая, но самая крошечная.

Куда опаснее ищущий сам для себя. Слишком силен в нем еще погонщик верблюдов. Слишком еще ленив и труслив его дух. А охотник — всего лишь искорка, которой еще только предстоит превратиться в ревущее пламя.

Только одно оружие у охотника — слова «ты должен». Это его меч и щит. Его надежда и его боль. Его победа и его поражение.

Эти слова должны быть твердыми, как алмаз и острыми, как лезвие бритвы. Беспощадность к себе и решимость сделают их такими.

«Ты должен» — молитва и откровение охотника. «Ты должен» — начало начал на его пути к свободе.

Малейшие сомнения, тень страха, призрак лени — должны разбиваться о слова «ты должен», как разбиваются штормовые волны о каменный утес.

Все, что делает охотник, он должен сначала приказать себе, ибо нет для него высшей доблести, чем повиноваться. Даже любовь должен он приказать себе.

Дух охотника вынослив, как мул, чтобы вынести все свои «ты должен». Его рука тверда, как гранит, потому что слишком часто приходится рубить мечом, на лезвии которого горит «ты должен», собственные слабости и страхи.

Ледяной холод одиночества ждет охотника. Мрачные чудовища, которые живут в темных глубинах души… И даже сама смерть лишь избавление от боли и сомнений.

Жестоким должен быть охотник. И прежде всего, жестоким к себе. Сам себе должен он стать смертельным врагом. И быть готовым погибнуть в этой схватке. Потому что гибель его будет торжеством слов «ты должен»!

Преодоление себя и отрицание себя — вот к чему стремится охотник. И едва увидев возможность нового долга, поспешит он туда со всех ног.

Каждому новому испытанию своей воли и решимости радуется охотник, потому что знает — это еще одна ступень вверх. И сам придумывает себе испытания.

Что самое трудное? — вопрошает охотник и отбирает у богов и героев их испытания, чтобы примерить на себя их терновый венец.

Но сидя в яме полной ядовитых гадов, протягивая руку голодному льву, опускаясь в мутную воду истины, кишащую пиявками, он занят одним — внимательно прислушивается он к себе, присматривается, выслеживает малейшую свою слабость, малейшее колебание духа, чтобы тут же навсегда покончить с этим. А если дрогнет рука — он отгрызет и ее.

Вот путь охотника. Возлюбить слова «ты должен» и выжечь каленым железом свои слабости.

Так закончил свой танец Танцующий.

И так нашел своего первого ученика.

Когда Танцующий приблизился к городу по имени Печальная Собака, его сопровождало множество учеников и последователей.

Не гнал их от себя Танцующий. Но и не радовался такому количеству братьев. Знал он, что лишь каждый десятый сможет подойти близко к краю бездны. И лишь каждый сотый сделает шаг вперед, чтобы вознестись к свету. А высечь новое слово на скрижалях суждено лишь одному из сотен тысяч.

Но знал Танцующий и то, что если сделал человек хоть шаг на пути к свободе, хотя бы даже решился на этот шаг — одним погонщиком верблюдов в мире стало меньше.

Так вел свою войну Танцующий. И был рад он этой войне, ибо дух свободного нельзя взрастить в мире. Дух свободного — дитя войны. И выпестовать его можно лишь в сражениях.

И подумав так, остановился Танцующий и обратился к своим ученикам.

— Братья мои, — сказал он. — Перед стенами этого города хочу станцеваться вам еще одну истину об идущем по пути свободы. И пусть те, у кого слишком нежны уши и легко слезятся глаза, не смотрят на этот танец. Ибо слишком много в нем ярости и силы, для тщедушных.

Оставим мир и уютный покой погонщикам верблюдов, братья мои по оружию. Я призываю вас к войне! И если придется выбирать вам между другом и врагом, выбирайте врага. Друг необходим для услады вашего духа. Враг нужен для того, чтобы дух ваш не терял свою остроту и твердость.

Вложите меч в ножны, и вы лишитесь клинка. Ржавчина разъест его. Для битвы создан меч, и только в битвах сохранит он свой блеск и свою остроту. Ваш дух — ваш меч. И если в дремотном мире проводит он день за днем и год за годом, вялым и податливым станет он, словно мягкая глина. И любой горшечник сможет лепить из него все, что захочет. Но разве свободный — глина для горшков?

Бегите от спокойствия духа, если жаждете высекать новые слова на скрижалях. Бегите от мира и теплого уюта. Пусть путь ваш лежит из благодатных земель в раскаленную пустыню и вечные снега, в неприступные суровые скалы и непроходимые лесные чащи. Там острота и твердость вашего духа будут в безопасности.

С недоверием и опаской смотрите на того, кто призывает вас к миру. Может быть, он лишь хочет сделать вас слабыми. И прежде чем заключить мир, оглядитесь — есть ли поблизости новая война?

Возлюбите врагов своих, танцую я вам. И возлюбите врагов сильных больше, чем слабых.

Так закончил свой танец Танцующий и остановился, чтобы перевести дух. И увидел он, что уже не так много учеников окружает его. Многие отправились по своим домам, ибо не смогли вынести этой истины.

Но у тех, кто остался, глаза горели яростным огнем битвы.

Не доходя до города по имени Печальная собака, Танцующий попросил учеников оставить ненадолго его в одиночестве. Ему хотелось очистить свои мысли и немного вздремнуть в тишине под сенью платанов. Он шел слишком долго. Настало время отдыха.

Танцующий нашел раскидистое дерево, отбрасывающее густую прохладную тень, и лег под ним, чувствуя под собой приятную упругость травы. Глаза его закрылись и Танцующий погрузился в глубокий сон.

Но длился сон недолго. Вскоре Танцующего разбудили чьи-то шаги. Он открыл глаза и увидел убеленного сединами старца с посохом в руках. Старик не заметил отдыхающего пророка и сел чуть поодаль, чтобы съесть скудный обед.

Но не успел он развернуть свой узелок, к нему подошел молодой человек. Юноша постоял, глядя на стены города, белеющие вдалеке и спросил старца:

— Ты был в этом городе, старик?

— Я живу в нем уже много лет.

— Скажи, какие люди живут в этом городе? Хорошие или дурные, злые или добрые? А может, здесь много охотников до чужих кошельков? Или его населяют одни хитрецы и пройдохи?

— А там, где ты жил, какие были люди? — медленно спросил старец.

— О, это был город бесстыдных лжецов и предателей. Город вымогателей и бездельников, мечтающих только о том, как бы обобрать честного человека. Потому я и ушел оттуда. Я не мог дышать воздухом, отравленным смрадом мелких людей.

— Я огорчу тебя, путник. Здесь ты встретишь точно таких же людей. А быть может, и хуже. Пожалуй, здесь не осталось ни одного честного человека. Все погрязли во лжи и пороке.

— Жаль, — ответил молодой человек. — Очень жаль, что здесь живут одни негодяи. Все же я попробую войти в него. Быть может, мне и повезет…

С этими словами молодой человек направился к воротам города по имени Печальная собака. А старик вернулся к еде.

Но не успел он съесть ячменную лепешку, как к нему подошел еще один путник в дорожном плаще. Он задал старику тот же вопрос:

— Какие люди живут в этом городе?

И снова старик ответил вопросом на вопрос:

— А какие люди были там, где ты жил раньше?

— О, это были добрые, гостеприимные и благородные люди. У меня там осталось много друзей, и мне тяжело было с ними расставаться.

— Ты найдешь таких же и здесь, — коротко ответил старик. — Тут все живут в любви и мире. Каждый спешит прийти на помощь каждому, если случается беда. Они бескорыстны и честны, добры и приветливы. Ступай смело. Ты нашел замечательный город.

— Спасибо тебе, старик, — сказал путник и зашагал к городу.

А старец невозмутимо принялся доедать свою лепешку.

Танцующий слышал весь этот разговор. Он поднялся с земли и подошел к старику.

— Почему ты на один и тот же вопрос ответил по-разному? — сурово спросил он старика, но глаза его улыбались. — Может быть, память твоя ослабла настолько, что не помнишь того, что говорил мгновение назад? Или ты просто бессовестный лжец, сбивающий с толку доверчивых путников? Кого из них ты ввел в заблуждение, первого или второго?

— Ни того, ни другого, — спокойно ответил старец. — Сын мой, каждый носит свой мир в сердце. Тот, кто в прошлом не нашел ничего хорошего там, откуда пришел, здесь и тем более не найдет ничего, кроме обид и разочарований. Тот же, у кого были друзья в родном городе, и здесь найдет верных и преданных людей. Ибо окружающие нас люди становятся тем, что мы находим в них.

Танцующий весело засмеялся словам старика.

— Мудры речи твои, старец, — проговорил он, когда смех перестал рваться из его груди. — Вот только ответь мне, кого же встречу там я, несущий в сердце истину и знающий только истину. Неужели и там, в городе по имени Печальная собака, встречу я истину?

Старик промолчал, не в силах найти ответ.

— Молчишь? — усмехнулся Танцующий. — Позволь тогда открыть тебе еще одну мудрость, которая перемудрит твою. Ты прав, мы носим мир в своем сердце. Но лучшие из нас рождены для того, чтобы вырвать свое сердце. Мы живем в мире, заключенном в нашем сердце. Но лучшие из нас рождены для того, чтобы этот мир разрушить. Как тебе нравится такая истина, старый мудрец?

Не заставляет ли тебя мой танец корчиться в агонии, веря, что агония — это подражание мне? Если бы мир был лишь нашим отражением, как бы он был благостен!

Но подойди к бешеному псу с сахарной костью в руках! Неужели и он угостит тебя сахарной костью? Подставь вору свой карман. Неужели подставит тебе и он свой? Ты изрекаешь замшелые истины, старец. Они давно умерли и истлели в земле, а ты выдаешь их за свежий плод.

Мир не хочет больше быть нашим отражением. Он устал от той тьмы, которая смотрит на него из зазеркалья. Ты призываешь верить в то, что окружающие нас люди становятся тем, что мы находим в них. Я в каждом вижу любящее сердце. Но любят ли они меня? Любят ли они меня в себе или себя во мне?

Вот тебе моя истина: окружающие нас люди становятся тем, что сами находят в себе. И ты, если не слепец и не дурак, будешь видеть в них то, что они сумели найти в закоулках своей души. Откуда в пустом колодце взяться чистой воде, если на дне его лишь зловонная лужа да лягушки? Как бы ты не верил в его наполненность — он останется пустым колодцем.

Ты был бы тысячу раз прав, если бы сказал тем путникам: открой пошире глаза и иди своей дорогой. Порой лучше оставить вопрошающего без ответа, чем пичкать его затхлыми истинами.

Так говорил Танцующий под сенью платана седому старику. Тот молчал, хитро глядя на пророка из-под косматых бровей. И когда замолк Танцующий, старец спросил:

— Кого же найдешь ты, провозвестник новых истин?

— Того, кого увидят мои широко раскрытые глаза.

Сказав это, Танцующий подхватил свой посох и зашагал к городу, оставив старика наедине со своими мыслями.

Танцующий вошел в город по имени Печальная собака. По-разному встречали его жители города. Кто-то смотрел на него с надеждой, кто-то с любовью, кто-то с любопытством. Но всего больше было тех, в чьем взгляде смешались страх, ненависть и презрение. И не единожды услышал Танцующий себе в спину:

— Возмущаешь ты покой наш, лже-пророк. И лучше тебе уйти в пустыню, если не хочешь ты, Танцующий, отплясывать в петле!

Но невозмутим оставался дух Танцующего. И так отвечал он:

— Что ж, тогда именем моим станет Танцующий-в-Петле. А смерть пророка придает его истине больший вес. И по смерти голос порой становится громче, чем при жизни. Сможете ли вы вынести истину мертвого, если даже истина живого для вас чересчур тяжела?

Так говорил Танцующий, и отводили люди глаза.

И лишь одна старуха вышла из толпы и взяла Танцующего за руку.

— Тебе нужен кров? Можешь пожить у меня, — сказала она. — Я почти слепа и глуха, так что мне твоя истина не причинит вреда. А человеку все равно нужно где-то спать и есть.

— Спасибо тебе, женщина, — ответил Танцующий. — Но не боишься ты навлечь на себя гнев толпы?

— Что мне толпа? Смерть сидит на пороге моего дома и заглядывает в окна мои. Как я могу бояться людей? Теперь я страшусь лишь своей совести. Она всегда жестока к умирающим. И я должна ее хоть чем-то задобрить.

— Спасибо, женщина. Я принимаю твое приглашение. Хоть и пускаешь ты меня в свой дом всего лишь из-за страха. Но разве не половина всех добрых дел делается из-за боязни угрызений совести? И это единственный вид страха, который приветствует Танцующий.

Однажды ранним утром вышел Танцующий с самыми близкими учениками во двор дома, где нашел он приют. И увидел он, как по двору важно вышагивает павлин. Роскошный хвост его горел на солнце и переливался всеми цветами радуги. Поступь его была величава, а взгляд полон гордости и презрения.

— Посмотрите на эту птицу, — сказал Танцующий. — Что вы видите в ней?

Разными были ответы учеников. Кто-то видел красоту, кто-то — пустую чванливость, кто-то — глупость, кто-то — насмешку природы.

Качал головой Танцующий, слушая ответы своих учеников. И когда смолк последний, так сказал Танцующий:

— Вас я вижу в этой пустой напыщенной птице.

Возмутились ученики. Но Танцующий жестом заставил их замолчать.

— Почему возмутились вы? Какой части вашей души пришлось не по вкусу мое сравнение? Какой демон сидит внутри вас и говорит: «Я лучше, чем эта птица! И лучше я, чем покрытый струпьями нищий, просящий милостыню на обочине дороги. И лучше я, чем вор, крадущийся в темноте, лучше, чем трусливый предатель, лучше, чем полый убийца! И уж на голову выше я тех, кого Танцующий называет погонщиками верблюдов!»

Что заставляет ваше сердце чувствовать обиду? Что толкает вас на нелепые поступки, лишь затем, чтобы другие думали о вас хорошо? Что делает вас погонщиками верблюдов, даже если вы не считаете себя таковыми?

Ученики не нашлись что ответить. И тогда снова заговорил Танцующий:

— Демон этот — чувство собственной важности. Внутри себя вы ходите высоко задрав голову, как этот павлин. И затаенно гордитесь тем, что вы не такие как все. Вы — нечто особенное. Ибо нет ни одной одинаковой песчинки в пустыне, и нет одинаковых людей в этом мире.

Даете вы каждому явлению свое название, и ставите его на ступень выстроенной в вашем сердце лестницы. И самое лучшее — стоит на самом верху.

Но истина моя шепчет мне на ухо, что все в этом мире имеет одинаковую цену. И солнце равно песчинке! Все пришло из небытия и уйдет в небытие. Не равны дела наши, но не мы сами лучше или хуже других.

Предостерегаю вас: не позволяйте чванливому павлину распускать хвост в душе вашей. Эта птица желанная добыча каждого охотника.

Не к смирению я вас призываю, но к единению с этим миром и со всей тысячей вещей этого мира.

Каждый раз, когда павлин закричит в душе вашей, вспомните о главном судье — смерти. Перед ее лицом едины глупцы и гении, нищие и цари, воры и праведники.

Пускай мерилом будут дела ваши, а не чувство собственной важности.

И когда кто-то вдруг назовет вас чванливыми павлинами, должны рассмеяться радостно вы. Или пожать плечами. Или просто пройти своей дорогой. Но не роптать возмущенно: Да как он посмел сравнить меня с павлином?!

Оставьте обидчивость погонщикам. У них не так много дел. И они всегда с удовольствием побудут центром мироздания.

Проходите мимо. У вас иная цель. И пусть вы будете мишенью для их острот. Но каждая стрела пройдет сквозь вас, не причинив вреда.

Однажды ночью Танцующего разбудил стук в дверь. Он встал с охапки шкур, служившей ему постелью, чтобы впустить нежданного гостя.

На пороге стоял человек с масляной лампой в руке. Огонек весело плясал внутри лампы, освещая измученное лицо незнакомца.

— Кто ты? — спросил Танцующий. — Зачем тревожишь меня в ночной час? Даже тому, для которого танец есть жизнь, нужно иногда спать.

— Прости меня, добрый человек, — сказал незнакомец. — Но сил нет терпеть. Не найдется ли у тебя огнива? Весь вечер я мечтаю о том, как закурю, наконец, свою трубку. Но никак не могу найти огня. Отчаявшись, я стал ходить по домам соседей. Вот зашел и сюда. У тебя есть огниво?

Рассмеялся Танцующий. И сон тут же слетел с него. Таким бодрым и веселым он не бывал даже ранним утром.

— За то, что ты так рассмешил меня, прощаю я твое ночное вторжение. И открою тебе маленькую, но обжигающую хитрость. Посмотри на свою руку. Ты весь вечер держишь в руках огонь, и не можешь его найти. И коль прошел мой сон, станцую я тебе о том, как слепые погибают от жажды, сидя на бочке с вином.

Смотри вдаль, проникай в глубины, стремись ввысь — так учат нас проповедники старых истин. Протяни руку и возьми все, что тебе нужно, — танцую я. Ищи, где лучше, — вот их мудрость. Посмотри под ноги и подними свое счастье, — вот моя истина.

Они хотят добежать до горизонта. И в этом стремлении проходит их жизнь. Но много ли можно увидеть на бегу? Они жаждут добыть все богатства мира. Но много ли можно добыть с завязанными глазами? Они хотят найти счастье, но можно ли увидеть счастье, если все время ходишь с задранной вверх головой?

Все, чем ты можешь и хочешь владеть — рядом с тобой. Вдалеке лишь то, что принадлежит дальнему твоему.

Но своя сума кажется им недостаточно полной. Свой сад кажется им недостаточно цветущим. Свой океан кажется им недостаточно глубоким. А свой огонь — не таким ярким и горячим, как хотелось бы.

Смотри под ноги, учу я. Иначе, как ты сможешь протанцевать свою жизнь? Лучшее — всегда есть дальнее. Возьми ближнее, и сума твоя будет полна.

— Ты хочешь сказать, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, — спросил человек.

— Нет, глупец. Если ты перестанешь вглядываться в даль, то увидишь, наконец, что и синица, и журавль — и так в твоих руках.

И Танцующий прогнал со своего порога человека, ищущего огонь с огнем в руке.

Что с него взять, подумал Танцующий, он даже не видит истины, которая лежит перед его носом. Зато пытается разглядеть журавля там, где его нет.

После того, как ушел человек, ищущий огня с огнем в руках, Танцующий вышел из дома и направился к городским воротам. Ему хотелось покинуть хотя бы на час душный город, чтобы остаться наедине со своей подругой, которая приходила к нему каждый раз, когда солнце устало опускалось за горизонт. Ночь была его подругой. И с ней он хотел поговорить сегодня.

Танцующий вышел из города и приблизился к одинокой горе, возвышавшейся в стороне, словно суровый молчаливый страж. Пророк поднялся на ее вершину и поднял лицо к далеким звездам. Они равнодушно смотрели на него. И их холодный взгляд наполнил сердце Танцующего горьким вкусом одиночества.

У его ног дремал город по имени Печальная собака. Дремал, как старый пес, устало положив мохнатую голову на лапы. Но и город был сам по себе. Что ему до человека, который даже не хочет стать его хозяином?

И тогда Танцующий, глядя на безразличные звезды и равнодушный город, начал тихонько танцевать. Так, чтобы не потревожить мирный сон горы, которая тоже была безучастна к нему.

Здравствуй, ночь. Сегодня одиноки мы с тобой. Но никто не отнимет у нас право излить друг другу свое одиночество.

Неизбывно оно. И нет ничего, с чем мы делились бы охотнее. И нет ничего, от чего так настойчиво бы отказывались те, кому мы предлагаем свою долю.

Как хотел бы я всей душой полюбить свое одиночество! Но для этого должно быть оно хоть немного ласковее со мной. Сейчас же еще слишком остры его зубы и слишком длинны когти. Опасным зверем оно подходит ко мне. И чувствую я его горячее дыхание на своем лице. Вижу, как заглядывает оно мне в лицо, и жестоки его глаза.

На мои попытки отогнать его факелом дружбы, презрительно фыркает оно. Что ему свет и жар! Даже усы не опалит ему мой факел.

Самое жестокое одиночество испытывал я как раз в кругу друзей.

Ловушки любви обходит оно далеко стороной. Что ему эти ловушки! Оно само мастер их мастерить.

И в них попадаю я снова и снова.

На базарной площади и дружеском пиру, воспаряя к самым облакам и опускаясь на самое дно самой глубокой бездны — всегда чувствую я за своей спиной его когтистую лапу.

Не я властвую над ним, а оно надо мной. Оно входит в мой дом, как хозяин и господин мой. Тень его ложится на стены, и нету в мире тени страшнее.

Довольно урчит оно, видя тоску в моих глазах. И пока не насытится оно этой тоской, не уйдет на отдых. И даже когда показывает оно свою спину, рано вздыхать с облегчением. Вскоре я снова услышу, как оно царапает мою дверь.

Не прогнать и не одолеть его. Одиночество можно лишь полюбить и приручить через эту любовь. Но как много времени должно пройти, прежде чем эта кошка начнет есть из моих рук!

Так танцевал Танцующий на исходе ночи. И позади него танцевало его одиночество.

Однажды Танцующему сказали, что его учеником хочет стать один торговец.

— Почему же он сам не пришел ко мне, чтобы сказать это? — удивился Танцующий.

— Он не может оставить свою лавку. Придет, когда наступит вечер и можно будет прекратить торговлю.

Действительно, когда сгустились сумерки, пришел торговец. Он увидел, что Танцующий сидит на земляном полу и ест похлебку из черепка большого кувшина. Комната была пуста, лишь в центре был сложен из камней небольшой очаг. Поразился торговец такой бедности пророка, слава о котором бежала далеко впереди него самого.

— Почему ты живешь в такой нищете, Танцующий? Неужели у тебя нет друзей, которые подарили бы тебе хотя бы циновку, чтобы не сидел ты на земле?

Танцующий доел похлебку и выбросил черепок в окно.

— А почему ты пришел без своей мягкой кровати, без своих богатых товаров, без десятка овец, стоящих в твоем хлеву? Почему ты не взял с собой великолепные ковры, покрывающие стены и полы в твоем доме? Почему не приволок с собой всю кухонную утварь и дорогие кубки и блюда? Почему?

— Ты шутишь, Танцующий? Зачем мне тащить все это, если я пришел к тебе лишь на один вечер? Я гость…

— А я пришел в этот мир всего на одну жизнь, — сказал Танцующий. — И могу покинуть его в любое мгновение. Видишь, я тоже гость. Все мы гости в этом мире.

Ты хочешь встать на путь свободного, но путь свободного заключается в слове «нет». А ты цепко держишься за свое «да». Ты хочешь быть охотником, но добыча твоя — добыча погонщика, а не охотника.

Потерять нужно все, чтобы обрести новое. И если кувшин полон, нужно опорожнить его, а потом наполнить вновь свежим вином. В твой кувшин не поместится ни капли новой истины.

Сердце твое и дом твой должны опустеть, прежде чем сделаешь ты следующий шаг вперед. Охотник твой должен сначала взять в руки метлу и вымести вон весь сор лишних вещей в доме твоем и сердце твоем. И лишь потом настанет время взять в руки лук и стрелы, чтобы начать настоящую охоту. Ведь самые мерзкие гады живут под замшелыми камнями и гнилыми бревнами.

Пусть отрицание будет твоей метлой. И пустота — твоей целью.

Подойти к самому краю бездны должен ты в своем отрицании. И когда даже свое «Я» станешь отрицать ты, значит готов твой дух к новой истине. И примет сердце ее, не потеряв ни капли.

О пустоте и пустотах танцую я, ибо это начало начал. Лишившись всего, ты обретаешь свободу идти по пути свободного. Тогда и путь твой будет легок. Ведь покорить неприступную вершину, можно лишь идя налегке. Если же несешь на своих плечах тяжкий груз забот и волнений, вещей и убеждений, веры и неверия, оценок и сомнений, привязанностей и привычек — не приблизишься ты и на волос даже к подножью горы. Лишние вещи в сердце твоем и доме твоем делают тебя лишним в этом мире.

Пустотой в пустоте должен стать ищущий свободы. Бежать в пустыню и там взрастить пустоту духа. А потом открыть сердце словам «ты должен».

Иди налегке, так танцую я! И пусть дух твой будет легче пуха.

Однажды к дому Танцующего подошла большая толпа жителей города по имени Печальная Собака. Они кричали и смеялись, пели и изрыгали проклятия… Не разобрать было ни одного слова в этом гомоне.

Наконец из толпы вышел один из старейшин города и поднял руку, призывая людей к тишине.

И так сказал он, обращаясь к Танцующему:

— Смуту ты принес, Танцующий, в наш город. Истина твоя родная сестра хаосу. Речи твои будоражат людей, но не просветляют их умы. Во мраке бродят те, кто слышал тебя. И в страхе перед мраком живут те, кто слышал о тебе и о твоей истине.

Но не призываю я тебя покинуть город Печальная Собака. Прошу я тебя лишь выйти на площадь и донести до многих свою истину, дабы прекратить кривотолки и смуту в сердцах.

И толпа закричала:

— Выйди на площадь, Танцующий! Донеси до нас свою истину! Станцуй нам на подмостках! И может быть, заработаешь ты несколько медяков!

— Зрелищ хотите вы? — спросил Танцующий. — Хорошо. Я буду танцевать на базарной площади. Но не об истине моей будет танец, ибо слепы останетесь вы к нему. А что толку танцевать для слепых! О вас, обещающие мне медяки, станцую я! И плакать заставлю я вас кровавыми слезами. И может быть так выйдет из вас дурная кровь!

Но утонул в реве толпы голос Танцующего. Тысячи рук подхватили его, и потекла толпа к базарной площади, что была в центре города по имени Печальная Собака.

На площади был уже сколочен высокий помост, чтобы могли даже самые низкие и далекие видеть танец Танцующего. Приблизилась толпа к помосту и выбросила на него пророка, как волны выбрасывают на берег тех, кто пришелся не по вкусу морю, как собака выплевывает кость, которая слишком тверда для нее.

И начал свой танец Танцующий. И гневом горели его глаза, заставляя жмурится тех, кто стоял поблизости.

— Чудовище о тысяче глаз вижу я перед собой. И глаза эти не могут выносить свет солнца. Поэтому ночь любимое время чудовища. Во тьме он не видит собственного безобразия и гнили, в которой живет оно. А нюх его слишком груб, чтобы учуять гнилостный запах.

Во тьму стремится оно, ибо для вялого духа легче опуститься на дно бездны, чем взойти к сияющим высям.

И благословляет оно тьму. Ведь лучше всего вершатся темные дела под ее покровом.

Но не по злобе вершит оно темные дела. Ибо даже на настоящую черную злобу не хватает у него смелости. И боится оно большого Зла, которое само выпускает из темных подземелий из-за своей лени, трусости, жадности, глупости, любопытства и легкомыслия.

Распахивает оно дверь, из которой с воем вырываются все демоны ночи, и само визжит от испуга. И жалит само себя.

Тысяча пастей у него, и в каждой пасти тысяча ядовитых жал. Сочатся зеленым ядом его жала. Но яд этот не для заклятых врагов. Ибо от настоящих врагов спасают чудовище его проворные лапы. Яд этот для тех, кто подходит к нему с открытой ладонью и чистым сердцем. Яд этот для тех, кто не похож на него хотя бы тем, что не боится света. Яд этот для тех. кто сам несет ему свет. А если нет ни тех, ни других, ни третьих, жалит чудовище самое себя, ибо не может не изливать свой яд.

Но не причиняет яд ему вреда, ибо тысяча душ у этого чудовища. И для каждого случая есть у него новая душа. А у каждой души — тысяча своих правд.

И у каждой правды грубое лицо палача истины.

Но есть у чудовища и одна большая правда. «Повесь его!» — вот правда чудовища. И слишком любит оно пеньковые веревки.

И есть боги у чудовища. По сотне на каждый день и каждую ночь. Нетрудно стать богом для чудовища. Достаточно превратить сотню его грехов в дюжину, а дюжину в один грех. И сказать ему: «Прощаю тебя, ибо не ведало ты, что творило». Ибо неведение — оправдание для него. Слепота — извинение для него.

Еще легче стать служителем этих богов. Проповедь, которую они читают пастве своей коротка:

«Возлюбите вялость духа своего, ибо уберегает она от опасностей.

Возлюбите кандалы свои, ибо дарят они вам уверенность в дне завтрашнем.

Возлюбите тьму свою, ибо дарует покой она», — нараспев твердят они, перебирая бледными пальцами четки. И на каждой бусине написано: «Да будет тьма».

Серые грубые рясы на них и пусты глаза у них. Покой тьмы и тьму покоя охраняют они.

Священнослужители изгоняют из тысячи душ чудовища дьявола. И дьявол этот зовется: Воля-к-Свободе. Но если таковы изгоняющие дьявола. То хочет быть Танцующий изгоняющим изгоняющих!

И есть герои у чудовища. Луженая глотка должна быть у героя и обезьянья ловкость. Но редко из луженой глотки вырывается тонкая истина. Головокружительные прыжки и смешные ужимки, гримасничанье и передразнивание — вот главные умения героя. И чем замысловатее он выделывает коленца, тем легче ему превратиться в идола.

Но герои эти — рабы чудовища. И если хочешь ты быть героем, будь готов к тому, что чудовище будет дергать тебя за ниточки.

Самые лучшие еще надеются сами стать кукловодами. Но пусты их надежды. Слишком быстро привыкают они к хлопкам и звону медных монет. Тогда и привязывает к их рукам и ногам чудовище веревочки.

Тысячи рук у этого чудовища. И каждая заканчивается цепкими и верткими пальцами. Так удобно этими пальцами хватать любую ценность и переиначивать на свой лад! И даже те ценности, которым радовалось когда-то сердце каждого свободного, превратило чудовище в бледные тени.

Так же бледны и невесомы истины чудовища, ибо легковерны и беспечны пророки его. Принимают на веру они любое слово, брошенное вскользь, и облекают его в одежды истины. Оттого так много истин у них. На любой вкус и на каждый случай. И десяток истин сегодня станет доброй сотней завтра. Но еще легче верит чудовище своим пророкам. А самые уважаемые пророки — самые крикливые и безумные. Любит чудовище мыльные пузыри громких истин.

Так танцевал Танцующий на высоком помосте посреди базарной площади. А когда остановился он перевести дух, снова кричала толпа, как в день, когда пришел Танцующий в город по имени Печальная Собака:

— Уходи в пустыню, если не хочешь ты, Танцующий, отплясывать в петле!

— Ты сам чудовище, Танцующий, — бесновалась толпа. — Весь пропитан ты зловонным ядом!

— Ты пачкаешь всех своей истиной, Танцующий!

— Разве можно испачкать истиной? — сказал Танцующий и голос его пронесся над толпой, как штормовой ветер. — Истиной можно лишь ранить сердца. И та грязь, которая хлынула из ваших пробитых сердец, забрызгала вас. Не моя истина испачкала вас. А лишь эхо моей истины, многократно отраженное в закоулках ваших душ.

Хотело чудовище сделать Танцующего своим героем. Но слишком тяжелы для чудовища руки и ноги Танцующего, чтобы дергать их за веревочки.

Узнай правду — обретешь свободу, — так танцую я.

И многие из вас стали на шаг ближе к свободе, пусть и не знают пока об этом.

И так скажу я: Будет живо это чудовище, пока каждый не станет свободным.

И величайшей радостью для Танцующего было бы увидеть гибель чудовища! Тогда бы упал Танцующий черной звездой к ногам свободных

Так сказал Танцующий, сходя с помоста. И пошел он прочь из города по имени Печальная Собака, ибо не готовы были уши людей к новой истине.

В горы стремилось сердце Танцующего. К быстрым горным реками и вечным снегам на вершинах. К чистому морозному воздуху и звонкому эху. К одиночеству и единению стремилось сердце его.

Перед тем, как пуститься в путь так танцевал своим ученикам Танцующий.

Я ухожу от вас один. Горный воздух еще слишком холоден и свеж для охотников. Воином нужно стать, чтобы свободно дышать им.

Но семена посеяны. И сеятелю остается лишь ждать всходов.

Я вернусь, когда готовы будете вы ко второму превращению духа. И буду танцевать вам о духе-воине.

Но дабы взошли ростки, не выпускайте из рук своих лук со стрелами. И каждую тварь, которая посягнет на чистое поле вашего духа, бейте без жалости. Пусть тверда будет ваша рука, и пусть не померкнут в сердце вашем слова «ты должен».

Охотник — это лишь остановка для тех, кто жив и любит жизнь. Помните, что ваш путь лежит дальше.

Идите вперед. И пусть каждый шаг ваш будет исполнен духа и воли к свободе.

А когда сердца ваши станут прозрачны, как воды горного озера, я снова вернусь к вам.

Но не тревожьте Танцующего до срока. Ухожу я в свое одиночество, в свою пустыню.

Семь лет провел Танцующий в своей пещере на берегу горного озера.

Незамутненным оставался его дух, и не ведало печалей сердце. Лишь со светлой грустью вспоминал он друзей своих — горного орла и снежного барса. Но утешался он тем, что после долгой разлуки, встреча будет полна радости.

Один жил Танцующий, но не тяготило его одиночество.

И вытанцовывал он новые истины закатному солнцу и розовым облакам на рассвете.

И говорил в сердце своем с луной и звездами. И серебряная луна стала его подругой.

И слушал он песни ветра и талых вод, струившихся с горных вершин.

И принимал он с благодарностью мудрость от своего одиночества. И черпал силы у земли.

И наполнилось сердце его новой истиной, а дух исполнился невиданной силой и твердостью. Понял тогда Танцующий, что пришло время собирать урожай свой.

И спустился он с гор к людям во второй раз.

Однажды утомленный долгой дорогой Танцующий увидел вдалеке зарево огней. Большое войско стало лагерем после дневного перехода.

Немедля направился Танцующий к воинам, остановившемся на отдых, ибо нес он в сердце истину о духе воина, и хотел поговорить о ней с настоящими воинами.

Долго бродил Танцующий между шатров и костров, вокруг которых сидели воины. Не было слышно в лагере смеха и разговоров. Лишь тихое пение и бряцание доспехов нарушало ночную тишину. Мрачные песни пели воины, а лица их были суровы и печальны.

Наконец нашел Танцующий шатер вождя этого войска. И так обратился к нему:

— Почему так мрачны твои воины, вождь? Почему не предаются они бесшабашному веселью? Ведь жизнь воина так коротка. И не подобает им тратить свои дни на тоску и печаль. Яростью и весельем должна быть наполнена жизнь воина. А грусть — удел тех, кто не держал в руках меча.

— Поистине хорошо знаешь ты, Танцующий, что значит быть воином, хоть и нет на твоих ладонях мозолей от рукояти меча. Ты прав: судьба воителя — проводить время в жарких сражениях и удалых забавах. Но мои воины слишком давно не видели танца смерти на бранном поле.

Время великих войн прошло. И доблестные мужи остались не у дел. Ржавеют их доспехи и тупятся мечи. Из стрел они сложены их костры. Боевые знамена выцвели и изъедены молью.

Поэтому мрачны мои воины. Их душа — меч, а ремесло — война. И не осталось им места в этом мире.

Так ответил Танцующему седой воин и опустил голову.

И тогда вышел Танцующий на площадь перед шатром вождя и остановился у самого большого костра.

И начал Танцующий свой танец о втором превращении духа, когда дух охотника становится духом воина.

Братья мои по духу! Нет среди вас изнеженных душой и ленивых сердцем. Поэтому прост и прям будет танец мой. Так подобает общаться между собой воинам — не подслащивая и не припудривая слова свои. Прямыми должны быть они, как копье. И отточенными, как лезвие меча. Колоть и резать должны они без жалости, ибо какой воин мечтает о пощаде?! А настоящая истина не щадит даже саму себя. И уж тем более не знает она сострадания к тем, кто поднял перед ней забрало.

Братья мои! Многих из вас знал я прежде — тех, кто встал на путь свободы и взял в руки охотничий лук. Теперь мечи вижу я в этих руках. И наполняет это радостью мое сердце.

Но вижу я и боль в глазах ваших. И скорблю вместе с вами.

Прошли вы по пути охотника. Сам дух ваш стал охотником. Истребил он, изловил и посадил на цепь, освежевал и разделал все низкое в сердцах ваших.

И теперь в растерянности он. Поля и леса очищены от ядовитых гадов и мерзких чудовищ. Новую добычу ищет он и не может найти. «Ты должен» — слышит ваш дух. Но долг ваш выполнен. И пустыню видите вы вокруг.

Так учит Танцующий: Станьте господином в своей пустыне! И стань господином самому себе!

Долго жили вы, подчиняясь словам «ты должен» и охотно обрекали на себя самые тяжелые испытания, чтобы познать самые тайные закоулки своей души и своей совести.

Но теперь должны вы завоевать свободу даже перед своим долгом.

«Я хочу» — говорит воин. И с мечом в руке отстаивает свою свободу говорить: «Я хочу».

Бросает вызов воин всем ценностям и добродетелям, созданным другими до него. Что ему чужие ценности и чужие законы!

Его закон — «я хочу». У него одна ценность — абсолютная свобода.

Встретишь бога — убей бога. Встретишь героя — убей героя. Встретишь пророка — убей пророка.

Так учит Танцующий.

Ибо сам себе воин и бог, и герой, и пророк.

Зачем ему чужие боги, герои и пророки? Диктуют они свою волю, требуют повиновения и преклонения.

Но воин признает только свою волю. Поэтому сам себе он и бог, и герой, и пророк.

«Все должно быть заново оценено» — говорит себе воин и берет в руки весы, чтобы взвесить заново все, чем дорожил раньше.

«Все должно быть заново создано» — говорит себе воин и возводит собственный храм.

Жесток и труден этот путь — путь воина.

Но другого пути к свободе нет. Так учу я, Танцующий.

Будьте тверды сердцем, братья мои по оружию.

И пусть не дрогнет рука ваша. Ибо смертельную битву ведет воин. И главный враг его — огромный спрут с тысячами щупалец. Щупальца эти — законы и добродетели, которые создавались веками. И на каждом щупальце выжжено: «Так должно поступать».

Будьте тверды духом, братья мои по оружию. Станьте господином в своей пустыне и хозяином самого себя.

Но помнить должны вы: охотник — начало пути, воин — мост между охотником и пророком.

Ибо свободу завоевывает себе воин лишь для того, чтобы создать новые ценности. И выбить их на скрижалях.

Целью каждой войны является разрушение. Но целью вашего разрушения да будет созидание нового.

Так танцевал Танцующий на площади перед шатром вождя. И отсветы костров ложились на суровые лица воинов.

Бродя по бесчисленным дорогам, однажды вошел Танцующий в большую деревню.

Все жители деревни от мала до велика собрались на центральной площади, посмотреть на выступление бродячего цирка.

Акробаты и жонглеры, силачи и шуты, были в нем. Но более всех понравился Танцующему фокусник, который заставлял исчезать и вновь появляться словно ниоткуда разные предметы, одним движение освобождался от пут и вытворял еще много всяческих чудес.

Когда представление закончилось, и жители деревни неохотно разбрелись по своим домам, Танцующий подошел к фокуснику.

— Если вдруг устану я от своей истины, — сказал Танцующий, — я выступлю в бродящий цирк и стану фокусником.

— Зачем Танцующему бродячий цирк? — удивился фокусник. — Разве так хорошо мое ремесло? Мой заработок зависит от ловкости моих рук и от зоркости глаз публики. Получаю я за выступление гроши, которых мне едва хватает на пищу и одежду. В любой момент меня могут освистать. Труден мой хлеб, Танцующий. Я бы и врагу своему не пожелал такой судьбы!

— Ты не прав. Даже если тебя освищут в одном месте, тебя с радостью примут в другом. Стоит тебе появиться на помосте все разговоры стихают, и люди, открыв рты и затаив дыхание, ждет очередного чуда от тебя.

Ты торговец иллюзиями. И никогда не умрешь ты с голоду, ибо продаешь самый расхожий товар.

Заблуждения — твое ремесло. Ничто так не любит человек, как заблуждения. Они его хлеб.

И потому тебя освищут, что своей неловкостью разбиваешь ты иллюзию, будто заяц рождается в твоей шапке.

Если хочешь ты сделать человека своим кровным врагом — разбей его иллюзии.

Все может простить человек. Даже если приставишь нож к его горлу и заберешь последнюю одежду, смирится он с этим и простит.

Но если в дружеской беседе за чашей вина ты ненароком заберешь, словно по растерянности, его иллюзию, пусть даже самую крошечную — станешь ты его врагом до конца дней. Преступником назовет он тебя. И милее ему будет вор, крадущийся в ночи, чем ты, открывший ему глаза.

И если уведешь ты его женщину, не женщину будет оплакивать он, а свою веру в ее целомудрие. И тебя будет ненавидеть не зато, что лежишь с его женщиной, а за то, что больше ему не во что верить. А лучшим его лекарством от отчаяния станет новое заблуждение.

Нет ничего более жесткого и прекрасного, чем иллюзии, которыми живет человек. Они придают смысл его существованию и оправдывают саму жизнь. Они его щит и его убежище. Его надежда и спасение.

Но они же и черная повязка на его глазах. Видит он лишь темноту, но думает, что такой и должна быть жизнь. И строит он в кромешной тьме храмы в своей душе, и радуется им, ибо нет других поводов к радости.

Но хочу я своими танцами разбивать иллюзии. И пусть называют Танцующего разрушителем храмов. Так говорит их слепота.

Не храмы разрушает Танцующий. Но веру в то, что в храмах можно найти спасение.

Главный закон свободного — разбей иллюзии. Охотнику еще неведомо это. Но воин не может жить в грезах. Для этого его дух слишком трезв. Поэтому войной должен идти воин на свои иллюзии. И привыкнуть к чувству потери, ибо оно провозвестник свободы.

Иллюзии — трудный враг. Хитер и изворотлив он. Множество масок у него и некоторые не отличишь от лица истины. И приходится воину снимать с него маску за маской, как шелуху с луковицы, дабы дойти до самой сути и увидеть его настоящее лицо. Но даже твоя свобода может оказаться лишь иллюзией. И твое мужество может быть лишь заблуждением. А вера в то, что утратил ты все иллюзии — может стать последней твоей иллюзией.

И должны быть открыты глаза у воина. И сто тысяч раз должен он спросить себя — истина ли это? — прежде чем поверить и принять ее в своем сердце.

И когда воин говорит «я хочу», должен вскрыть он свою душу острым лезвием, чтобы понять — так хочет он или так хотят его заблуждения.

Бегите от своих иллюзий, воины. Не для вас это теплое мутное варево, которое дарит забытье. Чистая вода истины нужна вам, пусть даже от ее холода ломит зубы.

Но если устану я от своей истины, стану я фокусником в бродячем цирке, ибо торгует он иллюзиями, а это самый расхожий товар.

Так говорил Танцующий фокуснику бродячего цирка.

После того, как Танцующий расстался с фокусником, он долго бродил по дорогам, пока не встретилась на его пути небольшая деревня. В ней было не больше дюжины домов. Но на центральной площади стоял большой храм. Перед ним увидел Танцующий толпу людей. Они молча внимали какому-то человеку с бледным исхудавшим лицом.

Танцующий подошел поближе и встал в стороне, чтобы послушать, о чем говорит худой незнакомец.

— Любовь к людям — вот наше спасение, — вещал человек. — И лишь тот, у кого сердце полно любовью к себе, сумеет полюбить других. Гоните из душ ненависть и презрение. Эти чувства противны природе человека. Любовь — вот его природа. Лишь она утолит вечную жажду счастья. Лишь она подарит тепло и радость, мир и покой. Тот, кто не хочет любить — обречен на гибель. Пусть любовь ваша к себе и другим будет подобна мягкой теплой ладони, нежно касающейся сердец. Любите и любимы будете. Прощайте и прощены будете. И пусть единственным светом, который будет озарять ваш жизненный путь будет свет любви. Пусть он не только светит вам, но и греет вас. Пусть ласкает вас. И вы грейте и ласкайте, себя и ближних. И будет вам счастье!

Так говорил бледный человек, а толпа приветствовала его радостными криками. И было в глазах кричащих желание любить и быть любимыми.

Но заговорил Танцующий, и голос его прозвучал, как скрежет вынимаемого из ножен меча.

Любви хотят сердца ваши, я слышу тоску и зов ваших сердец. Холод одиночества утомил вас, и хотите вы отогреть ладони у костра.

Любовью вы называете костер этот — спасение для замерзающих от одиночества на вершине горы.

Но часто одинокие суют руки в пламя, и берут в ладони раскаленные угли. И то в чем они ищут спасения, становится их гибелью.

Хочу я, Танцующий станцевать вам о любви и любящих. Хотя плохо вытанцовывается мною это слово. Ибо лишь тот, кто никогда не опалял сердце свое, легко произносит его.

Как-то спросили меня: «Что ты можешь знать о любви, Танцующий, если избрал уделом своим одиночество?»

Но так скажу я: лишь опустившийся на самое дно бездны способен взойти на заоблачную вершину. Лишь тот, кто сделал своей судьбой отрицание, завоевывает право утверждать. Лишь тот, кто выпестовал в одиночной камере самой мрачной тюрьмы ненависть и презрение, может познать любовь.

Долго томился мой дух в темном подземелье, где учился ненавидеть и презирать. И через ненависть и презрение открылась ему любовь.

О! Это не веселая богиня в костюме пастушки. Хотя такой видят любовь некоторые. Но слепы глаза их. Это не прекрасная добродетельная дева с печальными глазами. Хотя многие внимают ее нежным нашептываниям. Но глухи сердца их.

Иные хотят найти в любви покой и сострадание к своему одиночеству. Но можно ли найти покой и сострадание, сидя в утлом суденышке посреди штормового моря? Иные ищут наслаждений. Но любовь — это путь к страданию, и пройти по нему может только отрекшийся от наслаждений. Многие просто бегут в нее от тоски и пустоты, но находят еще большую тоску и пустоту. Есть и такие, кто ищет в ней забвение от самих себя. Но к самим себе неизменно приходят они.

Но так учит Танцующий: любви нужно научиться, как нужно учиться музыке. И, прежде всего, научиться любви к самому себе. Ибо лишь тот, кто умеет любить себя, может любить другого.

Но слишком многие за любовь к другому принимают лишь дурную любовь к себе. А хуже дурной любви лишь дурной вкус к истине.

Любить другого нужно так, как любите вы самих себя. Но многие ли из вас умеют любить себя?

Настоящая любовь беспощадна, как стрела, пущенная твердой рукой. Она требовательна и строга к малейшему вашему промаху. Она жестока к тому, кто охотится за ней, не имея сил, чтобы одолеть ее. И лучше смотреть на нее через щель забрала, как на врага, чем протягивать открытую ладонь. В ответ она может протянуть когтистую лапу.

Настоящая любовь жадна и прожорлива, как огонь. Она никогда не скажет: Довольно! Ты отдал мне достаточно себя. Она захочет пожрать вас целиком. Но эту пташку нужно держать чуть-чуть впроголодь. Ибо чтобы отдать себя целиком любви, придется себя уничтожить.

Какая тонкая ирония в танце моем! С закрытыми глазами и не отличишь, пожалуй, этих двух сестер — любовь и ненависть. И так танцую я: скажи мне, как ты ненавидишь, и я скажу, умеешь ли ты любить.

Слишком часто любим мы в человеке лишь самих себя. Свои надежды и свои мечты. Но стоит этим надеждам не сбыться, выбрасываем мы свою любовь, как скорлупу ореха. Но так же часто ненавидим мы в других лишь самих себя. Низость своей души и убогость нашей совести.

Нет, поистине они похожи, эти сестры. И обе одинаково отвергают презрение. Стоит ему найти лазейку в душе, как ненависть и любовь уходят из нее, ибо не могут дышать с ним одним воздухом. Слишком тесна для презрения и любви душа. Но так же тесна она для презрения и ненависти.

Но всего более, объединяет их цель — рождены эти сестры лишь для того, чтобы сделать вас лучше. Благая цель! Но кто бывает достаточно зорким, чтобы увидеть ее? Большинство хочет лишь наслаждения от любви и мести от ненависти. Набить свою душу, словно брюхо, вот мечта и цель многих.

Но любовь лишь путь к свободе. И преддверие свободы.

Но путь к любви — ненависть, как младшая из сестер.

Потому так танцую я: научитесь ненавидеть себя, братья по духу. И когда не останется в душе вашей места презрению, поймете вы, что научились любить себя.

Тогда можно спуститься с вершин своего одиночества.

И еще одну маленькую истину открою я напоследок:

Любовь можно удержать в открытой ладони, но не в сжатом кулаке. И берегитесь, чтобы не удержала она вас!

Однажды Танцующий со своими учениками подошли к высокому холму. На самой вершине холма шло какое-то строительство. Сотни человек без устали сновали туда и сюда, таская тяжелые камни и бревна, словно муравьи. Камнетесы и плотники, каменщики и столяры — все трудились в поте лица.

— Что они делают, Танцующий? — спросили ученики.

— Почему вы спрашиваете меня? Разве видите вы в моих руках камень или топор?

И тогда один из учеников обратился к проходившему мимо человеку. Он тащил на себе большой валун. Лицо его покраснело от натуги, ноги дрожали, по лбу катились крупные капли пота.

— Что ты делаешь? — спросил ученик.

— А ты что, не видишь? Я тащу тяжелый камень, — зло ответил человек и пошел дальше.

Тогда ученик остановил другого человека. Он тоже нес камень. И хоть был камень очень большим и тяжелым, лицо у человека было довольным.

— Что ты делаешь? — опять спросил ученик.

— Я зарабатываю деньги, чтобы прокормить свою семью, — ответил человек и пошел дальше.

И тогда остановил ученик своим вопросом третьего человека. Тот остановился, опустил на землю камень и сказал счастливо улыбаясь:

— Я строю храм!

Повернулся ученик к Танцующему и воскликнул:

— Вот учитель три степень осознания своего пути и предназначения!

Танцующий пожал плечами и посмотрел на вершину холма. Долго стоял он так, размышляя о чем-то. И наконец обратился к своим ученикам.

— Да, это три степени осознания своего пути и предназначения. Но есть и четвертая степень. О строящих храмы станцую я вам в этот полуденный час. И пусть пошире будут открыты ваши глаза.

Муравьям уподобляются строящие храмы. Без сна и покоя несут они камни, чтобы возвысить его стены. Труден и почетен труд их. Так думают они. Но не Танцующий.

Разве много доблести в том, чтобы класть новые камни в стены истины, выстраданной кем-то другим? Разве много почета в том, чтобы воздвигать храмы богам, в которых веришь только потому, что верят в них другие? И не искать своей веры и своей истины?

Но таким муравьям нет дела до своей веры и своей истины. Заняты они строительством чужих храмов. Ведь куда легче положить один камень в стену и сказать себе, что сделал полезное дело, чем создать собственных богов и построить для них собственное святилище.

«Я прожил жизнь не зря» — гордо говорит такой муравей, обводя взором десятки храмов, в каждом из которых есть и его камень.

Но что такое один камень в храме, построенном для многих? Не лучше было бы из всех этих камней воздвигнуть собственное святилище?

Это выбор свободного. Создает он собственных богов и сам возводит для них храмы. И что ему до муравьиной возни многих?

Вот вам четвертая степень осознания своего пути и предназначения — каждый рожден для своей веры и своей истины. Но не каждый направляет свою волю к своей вере и истине. Так не вставайте в длинную очередь, несущих свои камни к зданию чужой веры и истины! Пусть ваше святилище будет всего лишь маленьким шалашом на берегу лесного озера. И пусть живет там бог, которого вы любите всей душой, и который любит вас. С ним так хорошо поболтать о вере многих. Пусть там обитает истина, которую вы приручили, как пугливого олененка. А может, она приручила вас? Во всяком случае, любой третий будет вам только помехой. Даже если принесет он хворост для вашего шалаша. И пусть дух ваш находит там отдохновение, а не упивается гордыней.

Бегите от муравьев, братья по духу. Ищите место для своего храма.

Так учит Танцующий! И уж если строитель он, то никак не строитель муравейников!

В жаркий полдень Танцующий ушел в лес и долго бродил там, наслаждаясь прохладной тенью деревьев. И случайно вышел он на небольшую, залитую солнцем поляну. Несмотря на зной, он захотел немного отдохнуть на великолепном ковре из цветов и изумрудной травы.

Он лежал и смотрел в голубое небо, пока его не начал одолевать сон. И тут он услышал тихий смех. Посмотрел вокруг Танцующий и увидел, как в нескольких шагах от него гримасничает и кривляется горбун в пестрых одеждах. Он изображал, как Танцующий ходил по лесу, как набрел на прекрасную поляну и как улыбался цветам и солнцу, как лежал, глядя в небо, как начал засыпать. И проделывал все настолько похоже и так комично, что сначала невольно улыбнулся танцующий, а потом рассмеялся во весь голос.

— Кто ты? — отсмеявшись спросил Танцующий.

— Я шут, — ответил горбун и нахлобучил на голову шутовской колпак, — И не видать мне больше своего колпака, если ты не первый, кто так веселится, увидев, что стал в чьих-то глазах посмешищем! Конечно, смеялись и другие, те, у которых хватало ума не бросать в меня камнями. Но искренности в их смехе было не больше, чем воды в этих самых камнях. Кто ты, умеющий смеяться над собой?

— Сам я называю себя Танцующим.

— В один день мне повезло дважды! — воскликнул шут. — Я удивился и встретился с пророком! Редко выпадает такое везение на мою шутовскую голову! Ведь больше всего я люблю высмеивать пророков и героев. Они дорожат своей репутацией больше, чем своей мудростью и своими подвигами!

— А много ты встречал пророков и героев, шут? — спросил Танцующий.

— Достаточно для того, чтобы понять — лучше держаться подальше от тех и других, если хочешь сохранить то, на что надевается колпак.

— Но ведь любишь ты высмеивать их?

— Потому-то я всего лишь шут, а не пророк!

— А если бы мое сердце знало зависть, я бы сказал: жаль, что я всего лишь пророк, а не шут!

— Признаюсь, — сказал шут, — что удалось тебе огорошить того, кто сам привык огорошивать! Почему же пророк хочет стать шутом?

— Я спою тебе веселую песнь о Танцующем и его истине. Ибо хоть называюсь я Танцующим, потому что легки мои ноги, иногда недостаточно быстры они, чтобы поспеть за моим весельем.

Слушай, шут. И можешь положить эту песнь в свой колпак. Только смотри, как бы тебе не быть околпаченным ею!

Вы говорите, что истина должна быть основательной и крепкой, как каменные идолы, которыми вы любите украшать свои святилища. Но такой груз под силу только вьючному мулу!

Моя же истина хочет быть легким мотыльком, чтобы порхать с цветка на цветок и питаться нектаром любящих и ясных сердец.

Истина моя тонка и легконога. И больше по нраву ей бродить в одиночестве по светлым рощам и берегам прозрачных озер, чем томиться в мрачных храмах.

Своевольна она. И если показалось ей, что уши жаждущего познать ее, недостаточно тонки и чутки, с веселым смехом ускользнет она от него. Да еще и покажет на прощание язык.

Шаловлива она. И любит дергать за нос тех, кто больше всего на свете боится остаться с носом.

Почувствовать ее легче, чем понять. А понять легче, чем затвердить наизусть. И уж вовсе невозможно ее запихнуть в книги — выскальзывает она из неуклюжих пальцев писцов. Что ей делать на пожелтевших страницах! Она любит петь и танцевать на светлых лесных полянах и в душах тех, кто понимает толк в музыке.

Любит она плести венки из цветов и возлагать на головы одиноких, которые слишком тихи для того, чтобы говорить о своем одиночестве. Но не терпит она терновых венцов. Вот что ей по-настоящему противно — чтобы за нее страдали. Утешать страдающих может она, но не быть причиной мучения. Радость желает она нести людям. И хочет, чтобы ее называли добрым вестником.

Но мой добрый вестник часто сеет переполох, среди сеятелей и возделывателей чертополоха.

И даже Танцующему грозит она пальчиком, когда он становится слишком задумчив и обращает взор свой к жестким колючкам.

Любит она свет солнца и полночных звезд. И даже светлячки радуют ее. Да и сама она похожа на маленького светлячка. Рад я, что не похожа она мохнатого паука, в паутине которого бьется столько умов, случайно зашедших полакомится приторными мыслями.

Нет, поистине, не променял бы я свою истину на какую-нибудь другую. Мне с ней легко и хорошо. От этого и танцы мои легки.

Истина моя подруга и сестра моя, но никак не хозяйка. Сам себе хозяин Танцующий.

И не пророк Танцующий. Он лишь указатель на распутье. Путь он указывает к обители истины своей, где она живет беззаботно и радостно. И пьет родниковую воду из лепестков роз. И наслаждается пением сверчков. И шепчется о чем-то своем с предрассветными звездами.

А тот, кто захочет поговорить с ней по душам, должен еще понравится ей, ибо не будет она каждому открывать свои тайны.

Так пел Танцующий на поляне, залитой лучами полуденного солнца.

— Хороша твоя истина, Танцующий, — сказал шут. — И пришлась бы она мне по душе, взбреди мне в голову открыть свои уши для истины. Но стар я для новых истин. А уши мои и так заняты важным делом.

— Каким же? — спросил Танцующий.

— Они держат мой колпак! — крикнул шут и покатился со смеху.

— Что ж, каждому свое. Но сдается мне, нашел ты свою истину, шут. И она в твоем колпаке. Не пророк Танцующий, чтобы обращать тебя в свою истину. Сам он время от времени не прочь примерять шутовской колпак. Но хорошим шутом хочет быть он. Ибо шут вытворяет смешные вещи. Но хороший шут делает все вещи смешными.

К радости и веселью стремится мой дух. А кто умеет лучше смеяться и радоваться, чем хороший шут?! Смех делает истину легкой. А радость помогает переварить ее. Поэтому и стремлюсь я к радости и веселью.

А если истина слишком тяжела и слишком серьезна, то оставит ее Танцующий тем, у кого желудок крепкий, как у мула.

Однажды Танцующий со своими ближайшими учениками сидел вечером на лесной поляне. Они пили молодое вино, ели кукурузные лепешки с медом и весело смеялись, давая отдых своим сердцам.

И вдруг посреди веселья Танцующий замолчал. Он смотрел на костер, вокруг которого летали три ночные бабочки. Одна из них порхала вдалеке от огня, и не собиралась приближаться к пламени. Вторая подлетела чуть ближе, но почувствовав жар повернула обратно. Третья же смело ринулась прямо в пламя костра и исчезла в красных языках.

Танцующий вышел из глубокой задумчивости и сказал своим ученикам:

— Друзья мои сейчас станцую я вам маленькую истину. Впрочем, маленькой она будет только для слабых духом и лживых сердцем. Ибо для стремящихся к знанию не существует мелких истин. Мелкие истины выдумка мелких разумом. И даже в утверждении, что белое — это белое, жаждущий найдет глубокий смысл. Но ленивые духом пройдут мимо, в поисках пустых умствований. Смотрите же, друзья мои, на мой танец маленькой истины.

Три бабочки порхали вокруг огня. Одна увидела пламя и сказала своим подругам: «Я познала огонь — он светит. В этом его суть и предназначение. В этом его польза нам. Он безопасен и добр. Я полюбила огонь, а он наверняка любит меня». Вторая бабочка подлетела ближе к пламени. Жар опалил ее крылья, и она поспешила отлететь от него подальше. И сказала она своим подругам: «Я познала огонь — он обжигает. Его любовь — причинять боль тем, кто слишком приближается к нему. Огонь — это зло и боль, сестры. Держитесь от него подальше, если хотите сохранить пыльцу на своих крыльях».

Но третья бабочка, ведомая жаждой познания, бросилась прямо в пламя и растворилась в нем. Она не вернулась обратно, уйдя в другой мир с тайным знанием в сердце.

Мудрые не раз рассказывали о трех бабочках, братья по оружию. Но истина их была истиной первой бабочки. «Знающий не говорит, говорящий не знает» — вот их мудрость. Смерть бабочки научила их лишь тому, что обладающий знанием должен молчать. И только лишь потому, что говорить о нем непосвященным бессмысленно.

Скупостью духа, называю я эту истину, братья. Чужая смерть учит их лишь молчанию. Вас же пускай научит она мужеству преследовать истину даже за чертой. Только мужественный может обратить свою смерть в победу. Так будьте же мужественны, братья по оружию. Знающий не говорит, говорящий не знает — мудрость погонщиков верблюдов. Вашей же мудростью пусть будет — знающий всегда по ту сторону мира.

В огонь бросайтесь, друзья мои, если увидите в нем отблески истины. И пусть жажда знания укрепит вашу волю. Тот, кто не готов отдать ради познания нового свою жизнь никогда не доберется до сути самого себя. Но лишь испытавший огненное прозрение сможет высекать новые знаки на камнях вечности.

Будьте тверды и быстры духом, братья по оружию, ибо никогда истина не ждет долго. Лишь на миг появляется среди языков пламени. И в этот миг вы должны броситься за ней. Только так познаете вы то, что скрыто от остальных. Будьте бабочкой, и унесите свое знание в неведомые миры. И не слушайте тех, кто видит в смерти лишь молчание. Смерть для вас, да станет новой ступенью знания жизни.

Так танцевал Танцующий на лесной поляне перед костром. И тень его повторяла его движения.

Как то в полдень, когда Танцующий отдыхал на берегу реки, наслаждаясь прохладой и покоем, услышал он далекий топот копыт. Топот приближался и пророк открыл глаза, чтобы посмотреть, кто спешит к нему. Это была небольшая кавалькада конных воинов, из дружины одного из самых могущественных правителей.

Всадники подъехали к лежащему на берегу Танцующему и спешились. Пыль покрывала суровые лица воинов. Они очень долго были в пути. Старший из всадников, положив ладонь на рукоять меча надменно бросил Танцующему:

— Вставай, пророк. Ты поедешь с нами.

— Куда и зачем, храбрый воин, мне ехать, если здесь я нашел то, что мне нужно — прохладу и покой. У меня нет желания отправляться куда-либо. Ступайте с миром, и дайте мне послушать пение птиц.

— Как ты смеешь спорить с посланцем самого могущественного царя в этом мире? — сверкнув глазами воскликнул воин. — Ты поедешь с нами, клянусь головами всех убитых мною врагов.

— А я клянусь головами всех глупцов, населяющих этот мир, что не тронусь с места, пока сам не захочу этого. Моя клятва куда сильнее твоей. Глупцов в этом мире намного больше, чем убитых тобою врагов, доблестный воитель. Уж можешь мне поверить.

Так ответил Танцующий и повернулся на другой бок, чтобы не видеть солдат.

— Мой повелитель хочет видеть тебя, — сказал вони. — И я намерен выполнить его пожелание.

— Если хочешь выполнить пожелание своего хозяина — приведи его ко мне, — сказал Танцующий. — Может быть, я и дождусь его здесь. Только тебе придется поторопиться.

— Да как ты смеешь! — в гневе закричал воин, и за его спиной зароптали его товарищи. — Никто не может перечить моему господину…

— Как же никто? — перебил его Танцующий с улыбкой. — Я ведь перечу.

— И за это поплатишься своей головой!

— Тогда и ты поплатишься своей за то, что не выполнил волю повелителя. Одна голова против другой. Вопрос в том, кто меньше дорожит своей? Уж не думаешь ли ты, что Танцующий убоится смерти от меча? Благородной смерти? Поверь мне, я не собираюсь жить вечно. А этот день подходит для смерти ничуть не хуже, чем любой другой. Так что либо обнажи свой меч сейчас, либо возвращайся к своему господину и передай ему мои слова.

Ничего не ответив, солдаты вскочили на коней и вскоре скрылись за деревьями. А Танцующий поудобнее устроился на жесткой земле и стал ждать.

Вскоре снова до него донесся топот копыт. На этот раз всадник был один. И это был тот самый могущественный правитель, так желавший встретиться с пророком.

Танцующий сел на камень и подождал, пока правитель приблизиться к нему. Не успел тот слезть с коня, как Танцующий недовольно крикнул ему:

— Ты заставляешь себя ждать, ничтожный!

Правитель, перед которым падали ниц целые города и страны опешил от такой грубости. Но придя в себя, он спокойно ответил пророку.

— Я не хочу ссориться с тобой. Я пришел для того, чтобы пригласить тебя к себе во дворец. Нам есть, о чем поговорить, пророк. Ты мудр, а я могущественен. Мы найдем тему для разговора. Будь моим гостем.

Танцующий оценил сдержанность правителя и сказал уже мягче:

— Ты хочешь пригласить меня? А как можно пригласить к себе лунный свет или ветер? Или быть может, у тебя хватит могущества, чтобы позвать в гости солнце? И оно согласится, польстившись на щедрые дары? У тебя нет власти надо мной, так же как нет власти над ветром, солнцем и луной. Если я захочу, я приду к тебе. Спасибо за приглашение, но сегодня мне хочется побыть наедине с рекой, а не с самым могущественным человеком в мире. Мне скучны могущественные, ибо владеют они лишь тем, что хочет, чтобы им владели. Тот, кто ценит только свободу им не по зубам.

И тут правитель потерял терпение:

— Никто в этом мире не смеет отказывать мне, несчастный. Никто, слышишь? И если я захочу, чтобы солнце было моим гостем, оно спустится с небес, или я стащу его оттуда!

— Это говорит твоя гордыня. Она позволила стать тебе владыкой мира. Но сама она владеет тобой. Так что ты раб. Раб собственной гордыни. Разговаривать с рабом я не хочу. Ни один раб не достоин моего внимания. Приходи, когда одолеешь ее. Тогда ты увидишь мой танец. А сейчас уходи. Я слишком устал разговаривать с рабом.

— Как ты смеешь говорить мне это? — вскричал правитель и выхватил из ножен меч. — Клянусь небом, сейчас твоя голова слетит с плеч! И никто никогда больше не увидит твоих кривляний лже-пророк.

— Ты не можешь убить меня, ибо я сам уже убил себя. Как ты можешь взять то, чего уже нет на этом свете. Семь лет висел я в петле, а ты хочешь отнять у меня жизнь теперь. Даже твоя гордыня не может проникнуть в темные пределы, правитель. Ты не можешь убить меня, потому что если ты отрубишь мне голову, ты увидишь ее падающей вниз. Но и я увижу ее. Так что делай, что хочешь. Ты бессилен, пока остаешься рабом…

И правитель вложил меч в ножны. Он не смог убить Танцующего. Вместо этого он сказал:

— Научи меня, как победить гордыню.

— Надень простое платье и ступай по городам, как я. И каждому, кто оскорбит тебя — давай одну монету. Привыкни платить людям за оскорбления и поношения. И когда услышав бранное слово, твоя рука сама потянется к кошельку — знай, что ты победил свою гордость.

Правитель поклонился и протянул Танцующему на ладони золотую монету. Танцующий взял плату за оскорбление и на прощание сказал:

— Помни, раб, который понимает, что он раб, уже наполовину свободен.

Семь лет прошло с тех пор, как Танцующий спустился к людям во второй раз. Все эти годы провел он в бесконечных странствиях. Пересекал он моря и пустыни, горные хребты и дремучие леса. От города к городу, от деревни к деревне ходил он, и танцевал людям свою истину. И не знали его ноги усталости.

Многие стали его учениками и последователями. Но еще больше было тех, кто осмеивал и хаял его. Но невозмутим оставался дух Танцующего. С радостью принимал он добрые слова, и с улыбкой слушал проклятия, которые кричали ему вслед.

На исходе седьмого года понял Танцующий, что пора возвращаться туда, откуда начал он свой танец в мире людей — в город по имени Печальная Собака.

И в день, когда решил он отправиться в путь, подошла к нему на улице старуха в темных одеждах.

— Много слышала я про Танцующего, — сказала она. — Наконец-то вижу я того, кого называют возмутителем покоя.

— Не знаю, удача это твоя или невезение.

— Ни то ни другое, Танцующий. Это судьба.

— Твоя или моя?

— Одно без другого не бывает. Все связано. Нам лишь нужно понять, для чего был завязан этот узел.

— И как ты думаешь, для чего? — с улыбкой спросил Танцующий. — Только думай быстрее, женщина, потому что спешу я в город по имени Печальная Собака.

— Тебя там кто-то ждет?

— Каждого из нас кто-то где-то ждет. Правда редко можно знать, где и кто… Но встреча расставит все по своим местам. Так что, женщина, поняла ты, для чего был завязан узел нашей встречи?

— Нет, Танцующий. Мне от тебя ничего не нужно. Да и тебе от меня тоже. Но не просто так встречаются посреди дня пророк и старуха в темных одеждах.

Старуха задумчиво посмотрела на Танцующего.

— Знаешь, — сказала она вдруг, — давай я погадаю тебе. Может, для того мы и повстречались?

— Я не верю гаданиям, женщина. Слишком часто ясновидцы и предсказатели всех мастей в ответ на стук в их дверь, спрашивают: «Кто там?»

— Но можешь ты потешить старуху? Дай свою ладонь, пророк.

Она взяла руку Танцующего и долго рассматривала переплетенье линий на его ладони.

— Ну и что ты там увидела, женщина? — с улыбкой спросил Танцующий. — Уж не ждет ли меня моя дюжина верблюдов?

— Лучше бы я увидела дюжину верблюдов, — мрачно изрекла старуха и отпустила руку Танцующего. — Петлю увидела я, пророк. Станет для тебя город по имени Печальная Собака самым печальным местом в этом мире.

На мгновение набежала тень на лицо Танцующего. Словно облако закрыло солнце. Но, немного помолчав, улыбнулся он снова и сказал:

— Что ж, зато окажу я услугу этому городу. Надолго запомнят люди город по имени Печальная Собака, где Танцующий станцевал последний раз в петле.

— Почему ты шутишь со смертью? Тебе неведом страх? Или может быть, боги подарили тебе бессмертие?

— Нет, женщина. У меня есть свой бог, но он умрет вместе со мной. Как он мог подарить мне то, чем не обладает сам? И страх знаком мне. Пеньковая веревка — самое мерзкое, что придумали люди, после того, как выдумали судейство. Но что я могу поделать?

— Не иди в этот город. Судьбу изменить очень просто, пророк. Один маленький шаг в сторону уведет тебя на совсем другую дорогу. Сделай этот шаг, Танцующий. Что один шаг для того, кто всю жизнь кружился в танце? Сделай шаг, пророк.

— Человек и его судьба — единое целое. И изменить то, что предначертано, значит стать другим человеком. Танцующего, которого называют возмутителем покоя, ждет смерть в городе по имени Печальная Собака. Пусть так. Но если не пойдет он в этот город навстречу своей гибели, перестанет он быть Танцующим. Станет он кем-то иным. И кто знает, не превратится ли он в чудовище?..

— Лучше быть живым чудовищем, чем мертвым пророком.

— Так говорит твоя истина. Моя учит, что лучше быть самим собой. Пускай даже в петле.

— Жаль, Танцующий. Не в добрый час встретил ты старуху в темных одеждах. Но все-таки мы поняли, для чего был завязан узелок этой встречи.

— Прощай, женщина. И если сможешь, расскажи внукам своим о городе по имени Печальная Собака. И о том, что слишком любят там пеньковые веревки.

С этими словами повернулся Танцующий и пошел навстречу своей петле.

Путь в город по имени Печальная Собака лежал через море. Дни и ночи проводил Танцующий на палубе большого корабля. Не хотел он ни пить, ни спать. С каждым взмахом длинных весел приближалось его последнее испытание. Хотел он быть готовым к нему. И так говорил в сердце своем:

Даже звезды гаснут. А ты, Танцующий, даже не палец, указывающий на звезды. Почему же ты, не можешь прогнать из сердца печаль? Страх и сомнения кусают тебя? И спать не дают их блошиные укусы?

В чем же сомневаешься ты? Уж не между ли победой и поражением мечется дух твой, как собака, потерявшая хозяина? Поистине, еще немного и будешь ты, поджав хвост, ластится к тем, кто кинет тебе жирный кусок утешения.

Но видел ли ты когда-нибудь победу или поражение? Повергающий и поверженный, разве не две стороны одной монеты? Вернее, одна сторона двух монет? Так стань третьей стороной!

Что есть поражение? Может быть это: загнать насмерть свой дух, стремясь успеть за ускользающей истиной? Или: наклониться к источнику, чтобы утолить жажду любви и разглядеть в своем отражении звериный оскал похотливца? Или: пасть от руки героя, спасающего мир от тебя? Но если любишь ты этот мир?! А может, это: встретить свою смерть в самом конце своей жизни?

И как узнать победу? Что это? Одолеть дракона, чтобы занять его место в мрачной пещере? Или стать самому вместилищем драконов, отвергая из-за гордости руку помощи? А может это: вызреть, питаясь соками земли и быть сорванным рукой голодного, не дожидаясь пока червоточина разъест изнутри твою сочную мякоть?

Нет ни побед, ни поражений. Есть только путь и тот, кто по этому пути идет. И каждый один на своем пути. Так кто же может повергнуть тебя? Только ты сам. Но чьей это будет победой и чьим поражением?

Будь третьей стороной монеты, Танцующий. Стань сорванным спелым плодом.

Так говорил Танцующий в сердце своем, пока корабль нес его по волнам к городу по имени Печальная Собака.

Едва сошел на берег Танцующий, окружили его со всех сторон его ученики, которые ждали его семь долгих лет.

И радовалось сердце Танцующего, когда смотрел он в глаза своим ученикам. Непреклонную волю видел он в них и несгибаемое мужество. И у каждого в глазах был его собственный бог и собственная истина. И у каждого в глазах отражалось право говорить «я хочу».

И так обратился к своим верным ученикам Танцующий.

— Львов вижу я перед собой. И будь у Танцующего душа зайца, порадовался бы я быстроте своих ног! Непреклонны были вы на пути к свободе. И путь столь же непреклонной будет теперь ваша свобода. Завоевали вы право говорить «нет» даже своему долгу. И об это «нет» разбивался сам мир.

Охотник разрушает себя. Воин разрушает мир. Но пришло время созидать.

Настал час третьего превращения духа. Теперь должен он вырасти из воина в пророка.

Это самое трудное превращение. Но любите вы все самое трудное.

К чему еще быть пророком? — вопрошают ваши сердца. Разве недостаточно того, что завоевано нами право следовать своей воле? И разве мало нам самой воли? — так спрашивают глаза ваши.

Так танцую я: Всего лишь завоевали вы право подойти к скрижалям. Теперь нужно еще высечь на них свою волю.

Вернуться к началу начал, к истоку всех истоков и оттуда начать создавать свой мир — вот воля пророка, которую выбивает он на скрижалях. И пусть это отныне станет вашей волей.

Там, на берегу седого океана, среди неприступных утесов найдете вы каменные плиты и выбьете на них свои руны.

Не создавать своих богов, а самому стать богом — вот отныне ваша цель. И стать таким богом, которого может вынести только ваш дух.

Ребенку должен уподобится пророк. Ребенок — это новое начинание, чистота и невинность. Через познание создает он свой мир и утверждает его. Ребенок — только утверждение, братья мои, по вере. Пусть каждый из вас станет еще ребенком и утверждением.

Охотник может убить из засады льва. Охотник сразит его в открытом бою. Но ребенок, братья мои, положит руку на густую гриву, и лев будет мурлыкать, как котенок. И пойдет он туда, куда поведет его воля ребенка. Ибо чиста эта воля. Нет в ней тяжелого и мрачного «ты должен». Нет в ней жестокого «я хочу». Самого «я» не знает воля ребенка. Весь этот новый мир вмещает она в себя. И равны становятся все вещи этого мира.

Ступайте, братья мои по истине. Больше не нужен вам Танцующий. Выполнил он свое предназначение. И опустел, наконец, кувшин его.

Сами вы вскоре станете Танцующими. И пусть волей вашей будет созидание нового мира в себе.

А меня ждут в городе по имени Печальная Собака. Уже слышу я стук молотков. Уже слышу, как завязывают узел на пеньковой веревке. Не хочу лишать я плотников и палачей оправдания их существования.

Создайте свою пустыню и уходите в нее, если хотите быть свободными, братья по вере.

Воров и грабителей бояться более всего, погонщики верблюдов. Я же танцую — возлюбите каждого, кто отнимает у вас. И гоните прочь дающего. Ибо не те они, кем кажутся. И давая, лишают вас большего! И даже убийцу своего благодарите в последнюю минуту. Потому что он вам дал больше других. Со злобой в сердце сотворил он доброе дело. Так будьте же благодарны тому, кто не ведает, что сеет добро.

Если жаждете вы высекать свои законы на скрижалях, то благословите всех, кто приносит вам лишения. Они и только они ваши подлинные добродетели.

Если стремится ваш дух к истине, сделайте всех дающих злейшими врагами. Бегите как от чумы от каждого, кто протягивает вам горсть золота. И помните, что дважды берет тот, кто дает скоро.

Окружите себя алчущими, завистниками и преступниками, они вымостят вам дорогу к счастью. И чем шире будет дорога, тем легче будет ваш путь в собственную пустыню. Сами созывайте их. Пусть ваши кошельки станут приманкой для них. Богатый может только терять. Бедный обречен находить.

Единственное сокровище пророка — его свобода. Но только потеряв все, можно обрести свободу. Будьте кувшинами, которые желают избавиться от прокисшего вина, братья мои по вере. Отриньте все, что имеете, говорю я вам, если хотите быть свободными.

Но глупец тот, кто отдает лишь деньги. Взамен он получит лишь нищету. Бродягой умрет тот, кто отдает лишь свой дом. Прежде всего, должны вы избавиться от самих себя. Ибо тот, кто хватается за свое «я» остается лишь погонщиком верблюдов.

Но предостерегаю вас, друзья мои, не ждите воздаяния! Тот, кто отдавая ждет, что его поблагодарят уходит от своей собственной свободы еще дальше, чем тот, кто берет.

Пустота — вот настоящая свобода. И лишь мужественные могут жить в пустоте и сами создавать пустоты. Лишь подлинные воины, преодолевшие себя, могут сказать себе: «Брось этот кусок хлеба, он ведет тебя в ад».

Любите терять больше, чем находить, а отдавать больше, чем брать.

Вера и надежда, любовь и жажда любви, страх и отчаяние, желание прощать и быть прощенным — что вам во всем этом добре, если оно не пускает вас к подлинной свободе. Рушьте, ломайте, крушите, выжигайте каленым железом. К одному должны стремиться сердца ваши — к пустоте, к собственной пустыне, в которую уйдете вы. В этой пустыне обретете вы свободу и новое величие. Ибо даже нищий может найти свое величие. Но для этого должен он создать пустыню.

Так как же тот, кто одержим дьяволом, еще имеет путь к подлинному величию. Должен он создать собственного дьявола. Поистине, лучше быть первым среди одного, чем вторым среди многих.

Благодарите воров и грабителей, братья мои по оружию, не поднимайте против них свой меч и не натягивайте лук. Они ведут вас к свободе.

Шел Танцующий в город по имени Печальная собака. И окружали его ученики, знающие, что скоро осиротеют они. Но запрещал Танцующий скорбеть по нему. И шли они, стараясь придать себе веселый и бодрый вид, но полны были грусти глаза их.

И один из учеников, который больше других любил Танцующего, глотая слезы сказал:

— Даже если тебе суждено умереть, учитель, ты будешь вознагражден за то, что сделал. А твои палачи поплатятся. Таков закон — все получают по заслугам.

Остановился Танцующий и сурово посмотрел на своего ученика.

— Похоже, ты не был со мной все эти годы. Как можешь говорить о воздаянии ты, идущий по пути истины?

И обратился он к ученикам своим с такой речью.

О воздаянии за свою добродетель мечтают многие. Считают они, что должны получить награду за все добро, которое они творят, даже если свои дела называют добром лишь они. Но так ли они добродетельны, раз хотят продавать свою добродетель по хорошей цене? И еще долго торгуются, когда думают, что им недоплатили?

Выгоду они ищут везде. Если уж я сделал тебе добро, ответь мне тем же — говорят они и тянут свои лапы к вашему горлу.

Одни любят, если это липкое чувство можно назвать любовью, и клянчат взаимной любви. Я отдал тебе всего себя, — говорят они, — а ты даже не хочешь отблагодарить меня за это тем, что отдашь мне хотя бы частичку себя.

Другие за глоток воды, поданный больному другу, попросят потом море, и горе тому, кто откажет им. Делают они из своей дружбы разменную монету и думают, будто так оно и должно быть. Базарными торговцами называю я их. Но что им до имен! Главное, чтобы оценили и отблагодарили их добро. Только тогда они поверят в справедливость и хорошее начало в человеке.

Третьи считают высшей добродетелью то, что всю жизнь везут свой груженый камнями обязательств воз. И если не похвалить их за эту жизнь мула, завопят они, что ты ехал на их горбу.

Есть и такие, кто убежден в собственной справедливости и кичится этим, считая, что всему миру сделал великое одолжение. Но именно по вине таких любителей справедливости гибнет больше всего людей. Но что им жертвы? Убеждены они в том, что ради их справедливости можно уничтожить весь мир. И так же ждут они награды за свою добродетель…

Но разве настоящая любовь просит платы за саму себя? Разве подлинная добродетель, живущая внутри вас, являющаяся вашим «я» может желать награды? Когда я голоден, я ем. И не жду, что мне скажут за это «спасибо». Пусть ваша добродетель станет вашим неутолимым голодом. Только так можно делать по-настоящему добрые дела. Который суть есть хлеб для вашей добродетели.

Нет страшнее врага, чем добродетельный, которого надули с платой за его добродетель. На любую низость готов он, чтобы получить свою цену. Или покарать того, кто не захотел платить.

Не хочет уподобляться им Танцующий. Слишком голоден он, чтобы ждать благодарности за то, что утолит свой голод. Если я и сделал кому-то добро, то только потому, что не смог бы без этого прожить. Так что это я должен благодарить тех, кто позволил мне помочь ему. Иначе умер бы я от голода…

Не существует воздаяния за добрые дела, друзья мои. Доброе дело должно быть само по себе наградой. Все остальное — базарная сделка. И если увидите вы такого торговца добродетелью, разите его своим мечом неблагодарности. И да не убоится сердце ваше его мести!

И еще о мести станцую вам я, — сказал, помолчав Танцующий. — После добродетели, мечтающей о награде за себя, месть самое мерзкое из того, на что способна душа ваша.

Жаждущий мщения отвращение вызывает у меня. Ибо в этой жажде нет ничего, кроме вопля: «Меня обделили при дележе!». Ядовитые пауки — так называю я жаждущих мщения. Жалят они яростно того, кто случайно наступит на них. И считают это своим предназначением.

Срази того, кто обидел тебя или уйди, но не унижай себя планами мести, — так танцую я вам. В мире достаточно высоких гор и пустынных островов, где ваш дух будет жить полной жизнью. К чему сидеть в яме с пауками, умирая от желания отомстить им за их ядовитые укусы?

Что за радость содрогаться от злости и презрения, вынашивая планы мести? Этот черный яд заполнит ваше сердце и сами не заметите, как станете одним из пауков в яме. Уходите туда, где сможете свободно дышать. И не называйте это бегством. Называйте это выбором свободного. Потому что не должен идущий по пути истины, уподобляться ядовитому пауку, жалящему исподтишка.

Горе тем, кто делает месть оправданием своего существования. Обречен он тащить на себе неподъемный груз, который раздавит его в конце пути, когда месть свершится.

Горе тем, кто делает игру из своей мести. Будет он проигравшим в этой игре.

Месть — удел слабых духом. Сильные не мстят, сильные пишут заново законы. И карают тех, кто эти законы нарушают. Но прежде всего, карают они самих себя. Это называю я путем и местью свободного. Ибо прежде, чем мстить обидчику, отомстите себе за то, что дали себя в обиду. Пусть эта месть свершится в первую очередь. И да будет ваша рука тверда, когда станете карать себя.

— Но как же быть, если злодеи убили твоего друга? — спросил один из учеников. — Разве и в этом случае месть не священна?

— Пойди и убей их. Но не думай о мести. Не думай о воздаянии, потому что его не существует. Сделай это из ненависти к убийцам твоего друга, а не из-за стремления к справедливости. Тогда сохранишь ты свой дух познающего. Тогда у тебя хватит сил выбивать новые скрижали. И тогда ты обретешь право делать это.

Пусть освободятся от жажды мщения сердца ваши. Она недостойна вас. Если мстишь сильнейшему — признаешь свою слабость. Это ли не унижение для гордого? Как может гордый сказать: «Он лев, а я лишь ягненок, и потому имею право на месть»? Станет ли ягненок львом, если отомстит ему? Нет, он станет ягненком, отомстившим льву, но не более. Это ли не унижение для гордого?

Если мстишь слабому, сам опускаешься к нему. Что скажут про льва, который мстит ягненку? Есть ли в этом хоть капля доблести? И может ли позволить ваш гордый дух такую доблесть?

Сражайтесь, братья мои по оружию. Но пусть вас переполняет жажда битвы, но не жажда мести.

Так танцевал Танцующий, следуя по дороге, ведущей к городу по имени Печальная собака.

И вошел Танцующий в город по имени Печальная собака. Несмотря на то, что много лет не был он здесь, узнавали его на улицах. Не стерся из памяти танец его о чудовище. Узнавали его люди, но молчали. И хоть полны испуга и злобы были взгляды многих, свободно шел по городу Танцующий, пока самый испуганный и самый злобный не крикнул в спину пророку:

— Ты снова здесь, Танцующий? Хочешь сплясать в петле?!

И тут же сотни и тысячи голосов подхватили этот крик. И взвился он над городом, как стая воронья.

— Спляши в петле, Танцующий!

Так кричали жители города по имени Печальная Собака. И уже сжала чья-то рука камень.

Но не замедлил свой шаг Танцующий. Шел он с гордо поднятой головой, и лицо его было спокойным и задумчивым, словно бродил он один по берегу моря, а не шел среди бушующей толпы.

Но снова, как много лет назад вышел вперед один из старейшин города и сказал:

— Ты был изгнан. Зачем вернулся ты? Опять возмущать наш покой? Опять оскорблять и пачкать нас своей истиной?

— Я вернулся, потому что к этому стремилась моя воля и моя любовь к людям.

— О какой любви говоришь ты, если называешь многих чудовищем?

— Любовь и жалость — враги. Не путай их. Моя любовь требует, чтобы те, кого я люблю наконец прозрели.

— Нам не нужна твоя любовь, Танцующий. Такая любовь, — сказал старейшина.

И тут из толпы выскочил безобразный карлик и завопил:

— Нам не нужна такая любовь! Спляши в петле, Танцующий!

— Спляши в петле!

— Спляши в петле!

— Спляши в петле!

Так бесновалась толпа.

Но снова поднял руку старейшина города, призывая людей к тишине. И так сказал он:

— Мы не преступники. И пусть Танцующий называет нас погонщиками верблюдов, а многих — чудовищем, не должно поступать с ним, как со зверем. Мы будем судить его. Ведите пророка на площадь!

Тысячи рук подхватили Танцующего, и потекла толпа к базарной площади, что была в центре города по имени Печальная Собака, и где уже танцевал пророк.

И поставили Танцующего на высокий помост. А рядом с ним встал старейшина, судья и палач.

И толпа билась о помост, как волны о скалы. И ревела толпа:

— Судить его!

И так начал суд старейшина:

— Что ты можешь сказать суду и людям, Танцующий?

— Должен ли я что-то говорить? Разве уши ваши открыты для моей истины? Они открыты лишь для моего позора. Так должен ли я что-то говорить?

— Твоя истина унижает людей, — сказал судья.

— Она унижает нас, Танцующий, — закричала толпа.

— Не истина моя унижает вас. Моя истина лишь зеркало. Кто виновен в том, что вы видите в нем оскал чудовища? Больше всего унижает вас ваше желание судить. Позору и мщению вы хотите предавать всех, кто не похож на вас. Поэтому быть судьями для вас блаженство и вожделение. Но и унижение ваше.

Любите вы устраивать судилище. И по нескольку раз на дню примеряете мантию судьи. Ибо жаждете мщения. Тот хочет заставить страдать, кто сам страдал слишком долго. Отомстить он хочет иному лишь за то, что сам не стал иным.

Порок ищет судья. И находит даже в новорожденном. Но назовите вы все то, что сделали в своих мыслях, и кто знает, не поменяемся ли мы с вами местами? Кто из вас чист настолько, что может быть высшим судьей?

Настоящее правосудие должно быть готовым покарать самое себя. Готовы ли вы карать себя?

Не другого вы судите, а всего лишь себя. Ибо приносить себя в жертву — до этого еще не дорос дух ваш.

Лучшие из еще хотят судить. Но худшие из вас хотят жертвоприношений. Поэтому стремятся к судилищу, как к средству. Ибо любят они кровавые зрелища. И любят смотреть на то, чего никогда не сотворят сами. Слаба рука их и низок дух. А это верная примета отребья. Маска палача скрывает их души. Но в прорезях видны бельма.

Так перед кем должен держать ответ Танцующий?

Суд нужен вам лишь для того, чтобы жертвенное животное опустило низко свою голову, потому что так легче вам обрушить на его шею жертвенный нож.

Но если и животное Танцующий, то саблезубый тигр. Ваш дух алчет ягненка. И рука ваша привыкла резать горло ягнятам. Попробуйте теперь принести настоящую жертву. Но смотрите, сами не угодите на жертвенный алтарь.

Так танцевал Танцующий на деревянном помосте посреди базарной площади.

И толпа безмолвствовала.

— Можешь ты пообещать, что никогда больше не войдешь в наш город? — спросил судья.

— Нет, — ответил Танцующий. — Долгие годы через боль и страдания, через отрицание и отречение шел я к свободе. И завоевал я ее не для того, чтобы отдавать ее чудовищу. Свободный свободен ходить там, куда ведет его воля. Но не воля чудовища.

— Тогда ты будешь приговорен к смерти.

— Каждый приговорен к смерти еще до рождения. Не думайте о себе больше, чем вы есть. Не вы делаете мою судьбу. А моя судьба сделала вас. Поэтому люблю я вас и ваши пеньковые веревки.

— Что ж, — сказал судья, — спляши в петле, Танцующий!

— Спляши в петле! — подхватила толпа.

— Ты приговорен и можешь сказать свое последнее желание, — сказал старейшина.

— Я хочу провести ночь на берегу моря, — ответил Танцующий.

Я люблю провожать уходящий день на берегу моря. Рокот волн — самая прекрасная музыка, которую знает Танцующий. Но под эту музыку не хочу я кружиться в танце. Под эту музыку душа моя желает петь колыбельную. Ласковы и печальны будут ее слова, как ласков и печален всегда закат на берегу спокойного моря.

Когда на плечи опускается мягкий плащ сумерек, когда легкий ветерок шепчет на ухо милые несуразности, когда первые звезды еще прихорашиваются перед тем, как вспыхнуть на ночном небе, так хорошо вспомнить радости и печали, которые подарил день.

Сумерки — время истины. Слух тонок и легко распознает любую фальшь. Поэтому самые важные вещи нужно говорить на закате дня. В это время легко они найдут дорогу к сердцу.

И если выплеснуть боль сердца можно алым облакам на рассвете (они хорошо понимают эту боль, и страдают вместе с тобой), то для закатного неба стоит оставить самые сокровенные тайны.

И самой сокровенной тайной своей делюсь я сейчас.

Светлая пустота в сердце моем. Терпкое вино моей истины разлито по чашам жаждущих. Ни единой капли не осталось в кувшине, который зовется Танцующим. К чему теперь этот кувшин? Он выполнил свое предназначение. И не должен думать о себе больше, чем он есть на самом деле.

Об одном может жалеть он — что не сделали его вместилищем большей истины. И не обрекли тем самым его на еще большие муки. Ибо самых великих мук желает себе свободный, чтобы по-настоящему заслуженной была его свобода. И даже самые въедливые и мелочные судьи — совесть свободного и гордость его — не могли придраться к ней.

Вот о чем жалею я. Поистине, когда дело сделано, начинает оно казаться недостаточно великим. Новых испытаний хочет дух. Доказывать он хочет снова и снова свою силу и свою твердость.

Но не самое ли великое испытание ждет меня завтра на рассвете? Не высший ли выбор свободного — положить руку на плечо смерти, когда можно выбрать жизнь. И смертью своей утвердить навсегда истину, которую раньше доказывал жизнью? И кровью своей окрасить слова, высеченные собственной рукой на скрижалях?

Нет, Танцующий, тебе не о чем жалеть. И нечего больше желать.

Завтра дух твой будет свободен. Легко взмоет он ввысь, туда, где парят лишь орлы.

Не настало ли время выбирать ему новый путь? Тысяча сторон света ляжет перед ним. Куда ринется он? Где найдет он новое пристанище? Где будет набираться он силы для новой истины, как виноградная лоза набирается соков из земли, чтобы затем пролиться освежающим вином?

Вслед за закатным солнцем метнется он! К горному орлу и снежному барсу, к моей горе и моему дереву! Я давал им обещание вернуться. Настал час сдержать слово.

Какая доблесть в том, чтобы лететь навстречу восходу?! Он и сам придет, даже если стоять на месте.

Но не для того были быстры и легки ноги у Танцующего, чтобы стоял он на месте. И не для того быстры и легки крылья у его духа!

Туда, на запад, устремится мой дух. И обогнав солнце, станет он началом нового дня.

И к западу от своей смерти, вихрем ворвусь я в новую жизнь.

Так пел Танцующий на берегу моря, провожая последний свой день.

Город по имени Печальная собака превратился в город призраков. Иногда, в сумерках, если выйти на главную площадь можно увидеть помост с виселицей и сидящих вокруг него псов. Днем они бродят по пустому городу без всякого дела, вываливают ярко-розовые языки на жарком солнце и вычесывают блох. Но когда на город опускаются сумерки, они приходят на площадь и садятся вокруг помоста, подметя хвостами пыльную мостовую. Псы тоже ждут. Они ждут, когда странный пророк, который не пел, а танцевал, взойдет на эшафот. Их ожидание длится веками. Но псы терпеливы. И полны желания судить и воздавать за содеянное. Веревка с петлей на конце тихонько покачивается на ветру, а псы не сводят с нее красных глаз. Им тревожно, пророк почему-то не появляется…

Однажды я был в городе по имени Печальная собака, в городе призраков. Я медленно брел по булыжной мостовой, а местами — по плотно утрамбованной земле. Каждый дом жил своей жизнью. Я видел причудливые колонны и портики, барельефы на фасадах, скульптуры в глубоких нишах… Все было призрачным и зыбким, но в то же время бесконечно настоящим, словно под влиянием загадочных сил вдруг проступило истинное лицо этого города, которое у него было много столетий назад. Зыбкое царство…

Усталости я не чувствовал, хотя бродил по улицам старого-старого города долго. Наконец, я свернул с очередной улицы и оказался на большой площади. Это была центральная площадь города. Она тонула в сумраке, но я смог разглядеть, что впереди темнеет какое-то сооружение. Ноги сами двинулись к нему. До меня донесся тихий скрип, едва различимый в тишине… И еще глухое ворчание сотен псов, усеявших площадь.

Псы не тронули меня. Но в их глазах я видел собачий голод.

В этом городе я нашел записи одного из учеников Танцующего. Так стала известна история пророка по имени Танцующий. Но кое о чем в бумагах ученика не было сказано. Там не было ни слова о том, что же сталось с друзьями пророка, которым он обещал вернуться. Но я и сам могу поведать о том, как прожили свои жизни орел и снежный барс.

Это не мои домыслы. Если войти в город призраков, когда его укутывают мягким покрывалом сумерки, можно узнать множество тайн. Главное, уметь слушать… И не бояться псов.

Гора была открыта тысячам ветров. Долгие века стояла она посреди бескрайней пустыни, равнодушно взирая на мир. Ее иззубренная вершина возвышалась над облаками. Ее корни уходили в глубь земли. Склоны ее были неприступны. Лишь орлы и снежные барсы могли достичь ее вершины.

Там, высоко над облаками, росло дерево, которое еще помнило смех юных богов. Могучий ствол никогда не сгибался под самыми яростными ветрами. Вечнозеленая крона могла укрыть в своей тени большой город.

Каждое утро, едва светлел горизонт на востоке, с вершины горы с тоскливым криком взмывал в предрассветное небо орел. Долго кружил он над горой, высматривая своего друга и хозяина. Снежный барс спускался к подножью горы и ложился, опустив голову на сильные лапы, поджидая человека, разделившего с ним мясо ягненка.

Год проходил за годом, но ни гора, открытая тысячам ветров, ни дерево, растущее на ней, не менялись. Неизменными оставались и небо, и солнце, и пустыня, окружавшая гору. И только орел с барсом медленно дряхлели. Постепенно ожидание в их глазах сменилась тревогой, а потом в них появилась скорбь.

Но не прошло ни дня, чтобы орел не поднялся в небо, а барс не спустился к подножью горы. Надежда была жива в их сердцах. Она причиняла невыразимые страдания. Но она же дарила и счастье, и смысл их существованию.

Верные стражи горы и верные друзья Танцующего, орел и снежный барс умерли в один день, так и не дождавшись своего хозяина. Умерли, зная, что встретятся с ним, если пойдут длинной, залитой солнцем дорогой, на запад от смерти.

Там они будут бродить по зеленым долинам, пить из хрустальных ручьев, жечь костры до небес, любоваться яркими звездами и смотреть в лучащиеся светом глаза хозяина. Орел будет высматривать добычу с высоты, а барс охотиться, чтобы накормить хозяина. Взамен Танцующий будет рассказывать им о том, как странствовал без них все эти годы. И рассказы эти будут полны печали и радости, презрения и восхищения, горя и веселья.

Так думали орел и барс, умирая и надеясь в свой последний час на возвращение друга.

А гора и дерево остались ждать нового пророка. Их мудрость говорила им, что каждый, кто хочет создавать новое, должен сначала познать петлю.

Они были терпеливы. И когда, наконец, на краю пустыни появился человек, дерево склонило свои ветви, чтобы легче было ему закрепить пеньковую веревку…

Так заканчивается книга Танцующего.