Глава 12.Лихо

Покидая донской хутор в первых числах августа, я прощалась с Домной Калитвиной надолго. Отпуск закончился, полевые исследования тоже. Впереди меня ждал весьма насыщенный год — студенты, лекции, научная работа, и все это не предполагало никаких поездок, тем более так далеко. Однако уже в начале сентября меня остро потянуло на Дон, и причина была не только в том, что за два летних месяца я успела всей душой привязаться к казачьей знахарке и ее дружному семейству. После возвращения в Питер на меня свалились нежданные и очень большие неприятности: моя семейная жизнь дала крен.

С мужем мы прожили семь лет, и прожили очень дружно. Наши отношения строились с самого начала, скорее, по принципу «учитель-ученица». Он был старше меня на пять лет, но мудрее — на десятилетия. Именно он заставил меня окончить аспирантуру и всерьез заняться наукой. Будучи сам ученым (правда, в другой области — он физик-химик), мой муж огромное значение придавал интеллектуальному развитию и справедливо полагал, что материальные блага преходящи, а свет знания остается с человеком навсегда. Мои летние поездки нисколько не мешали семейной жизни: как правило, в этот период он тоже уезжал на многочисленные научные конференции и круглые столы, которые частенько проводились за границей, в ведущих исследовательских институтах и университетах Европы. Этим летом, правда, все его поездки пришлись на май-июнь, таким образом, целый месяц в июле он провел дома, без меня. И успел за этот месяц так измениться, что я, увидев его на перроне когда он встречал меня, тут же решила, что случилось нечто ужасное. Он выглядел усталым и разбитым, и, казалось, совсем не был рад моему возвращению. Приехав домой, я обнаружила на кухне батарею пустых бутылок и гору грязной посуды. Это вызвало у меня настоящий шок: мой муж в жизни не брал в рот ни капли спиртного, был чистюлей и аккуратистом, которого невероятно раздражал один вид немытой чашки или лежащей не на своем месте вещи. От моих недоуменных вопросов он вяло отмахнулся — мол, приезжали вчера друзья-однокурсники, один из Москвы, другой из Чикаго. Однако на правду это было не похоже: грязь на посуде явно не вчерашняя, да и такое количество спиртного трое мужчин за полсуток выпить не могли. Не добившись правды, я в расстроенных чувствах, стала все мыть и убирать, думая о том, каковы же истинные причины происходящего.

Но это было только начало. Мой умница-муж, у которого вся жизнь была распланирована на годы вперед и расписана буквально по минутам, стал пропускать работу (под предлогом, что работает дома или в библиотечном архиве), уходить куда-то из дому по вечерам и возвращаться далеко за полночь в буквально-таки нечеловеческом состоянии. Он пил каждый день, у него появились какие-то странные знакомые, которые приходили к нам, сидели с ним на кухне порой до утра, поглощали в огромных количествах коньяк, виски и дорогую водку. Я так понимала, что на это уходят грантовые деньги, выданные под научный проект, которым руководил мой муж, и это повергало меня в ужас. Разумеется, я много раз пыталась выяснить, в чем же дело, но на мои вопросы муж реагировал очень агрессивно, и каждый такой разговор заканчивался скандалом.

Словом, спустя месяц я была вымотана полностью. Единственной отдушиной для меня была работа. Каждый день я искала предлог, чтобы остаться в Институте допоздна, и прилагала все усилия, чтобы забить свое учебное расписание до предела. Но, как назло, в первом семестре лекций у меня получалось немного, как будто кто-то нарочно оставлял меня наедине с моими проблемами.

Я все чаще вспоминала знахарку, ее слова о Пути и о том, что у человека, идущего по нему, все в жизни выходит само собой. «Как же так? — недоумевала я. — Ведь именно сейчас у меня в жизни все должно складываться как нельзя лучше!» С Дона я уезжала окрыленной, а сейчас у меня было ощущение, что мне не только подрезали крылья, но и вообще лишили возможности передвигаться. Начались проблемы и со здоровьем. От слез и постоянного недосыпания у меня воспалились глаза и все время болела голова. Нервы расшатались до предела. Всю жизнь зная своего мужа как человека уравновешенного, рассудительного и весьма трезвого в суждениях и поступках, и наблюдая случившуюся с ним теперь перемену, я теряла контроль над собой и часто срывалась на истерики и скандалы. Умом я понимала, что веду себя неразумно, но поделать с собой ничего не могла. Наконец, я взяла себя в руки и решила призвать на помощь Казачий Спас.

И вот, в один из сентябрьских вечеров, когда мой муж в очередной раз ушел неизвестно куда (пожалуй, в первый раз за все это время я была даже рада его уходу), я разделась, забралась в ванну и двенадцать раз облилась холодной водой. Затем, переодевшись во все чистое, поставила на стол маленькую иконку с образом Спасителя, зажгла свечу и стала читать Иисусову молитву — так, как учила меня Домна Федоровна. Я очень старалась сосредоточиться на молитве, огне и правильном ритме дыхания, но погрузиться в подсознание так же глубоко, как это было на хуторе в присутствии наставницы, мне все же не удалось. Тем не менее, мне стало немного легче, и в тот вечер я уснула без слез и отчаяния.

Через пару дней меня вызвали к проректору. Он сообщил, что на мое имя пришло приглашение из Ростовского Исторического Музея на научно-практическую конференцию, посвященную истории кладоискательства на Дону. Я была поражена: никогда в жизни я не имела никаких дел с этим музеем, откуда же они знают обо мне и о том, что я занимаюсь раскопками в Ростовской области? (Тем более, что донскими курганами я начала интересоваться очень недавно, и этим летом у меня была, по сути, первая поездка на Дон.) Все, однако, выяснилось довольно быстро. Сразу по приезде в Петербург я написала небольшой очерк о поверьях, связанных с моим курганом, и разместила его на одном из археологических Интернет-ресурсов. В Ростове заинтересовались этой статьей как раз в связи с тем, что в конце сентября планировалось проведение конференции.

Проректор изучил расписание и решил что студенты совсем не пострадают, если мои занятия на недельку прервутся.

Итак, мне снова предстояла поездка на Дон! В мыслях я все время благодарила Путь, за то что в тяжелый момент моей жизни он все так здорово устроил. Единственное, что расстраивало меня, так это кратковременность путешествия. Я прекрасно понимала: вряд ли мне удастся пообщаться с Домной Федоровной более или менее продолжительное время, но сама возможность увидеть свою духовную наставницу вселяла в меня надежду.

По прибытии в Ростов меня ждал еще один приятный сюрприз. Мне сразу же предложили задержаться там и поработать с архивами, которые, по мнению моих донских коллег, были бы весьма полезны в моих научных изысканиях. Со своим руководством я согласовала вопрос на удивление быстро: было решено, что во время моего отсутствия лекции будет читать одна из аспиранток, которой как раз требовалась педагогическая практика. Получив, таким образом, временной карт-бланш, я в первый же свой выходной день купила билет на автобус и отправилась на хутор к целительнице.

Домна Федоровна, как и положено, встретила меня готовым обедом и сердечными объятиями. Я же, увидев мою добрую хозяйку, не могла сдержать слез; впрочем, последние полтора месяца глаза у меня постоянно были на мокром месте.

— Ну-ну, будя тебе, доня, — обнимая меня, промолвила целительница. — Все уже хорошо, не плачь.

Она сытно накормила меня (от волнения кусок не лез в горло, но знахарка заставила меня съесть полный обед) и налила большой пузатый фужер густого домашнего вина с каким-то церковным ароматом. Ворожея сказала, что это вино сделано из ладанного винограда. Сорт редкий и растет только на Дону; еще одно наследие святых старцев-скитников.

От еды и выпивки меня разморило, я расслабилась и успокоилась. В этот день у Домны Федоровны посетителей не было, муж с сыном уехали в Пятигорск продавать мед и кованые изделия; словом, мы были одни и ничто не мешало нашим разговорам. Мы сидели в садовой беседке за непокрытым столом; на серебряную от времени деревянную столешницу слетали сухие былинки с уже начинающих желтеть виноградных плетей, обвивавших беседку снизу доверху. Крупные черные гроздья с блестевшими, словно маслины, ягодами, висели на расстоянии вытянутой руки, и я могла ими лакомиться прямо с ветки. Домна Федоровна внимательно и заинтересованно слушала, как я говорю о моих злоключениях. (Вообще, у нее был истинный талант слушателя: рассказывая ей что угодно, человек чувствовал — ни одно слово не ускользнет от внимания целительницы. Это вдохновляло рассказчика и помогало собраться, сделать повествование последовательным и подробным.) Когда я закончила, она глубоко вздохнула и своим неповторимым, низким и плотным голосом произнесла:

— Доня, доня, ты совершила самую распространенную женскую ошибку — оставила мужа одного надолго.

— Но ведь он и сам ездил! Я, например, весь май без него прожила.

— Это другое дело. Женщина мужчину ждать должна, это ее долг и предназначение. А мужик — иное. У нас говорят: баба да курица в ста шагах от двора — ничейная.

— Что это значит?

— Это значит, что, уезжая из дома и оставляя в нем мужа, женщина становится как пташка на воле, куда хочет — полетит, и кто угодно ее поймать может.

— Да Господь с вами, Домна Федоровна! Вы же знаете, что я уезжала не развлекаться, а по делам! Какая же из меня пташка?

— Я-то знала, а вот муж твой не знал.

— И он знал.

— Это он умом знал. А подсознанка его все время твердила, что ты ему в этот момент не принадлежишь. Ну, и переклинило.

— Неужели он не мог потерпеть всего лишь месяц?

— Значит, не мог. Есть люди, которые в одиночку и дня выдержать не могут. Шибко любит он тебя, видать.

Она на минуту задумалась. Потом медленно, с расстановкой, промолвила:

— Хотя я думаю, что здесь и другая причина должна быть. Говоришь, не пил он до этого?

— Ни капли! Даже на Новый год, даже шампанского! Он считал, что интеллектуальная работа и алкоголь — несовместимы.

— Да, де ла, кубыть, серьезная. У тебя карточка его с собой есть?

— Конечно! Я всегда ее ношу в кошельке…

— Давай сюда ее быстро! Сейчас поглядим, что там у него не так.

Я принесла фотографию. Ворожея положила ее на стол, коснулась кончиками пальцев и прикрыла глаза. Минут через семь она глаза открыла, посмотрела на меня. Ее иконное лицо стало скорбным:

— Обрадовать мне тебя, доня, нечем. Сделано ему, и сделано крепко. Пока сказать не могу, какой анчибел его так удостоил, потом постараюсь выяснить. Сейчас только одно ясно: с этим лихом мне в одиночку не сдюжить.

От ее слов у меня ручьем хлынули слезы:

— Домна Федоровна, миленькая… Если уж вам это не под силу, то я и не знаю, куда мне идти… Я себе жизни без мужа не представляю, я эту потерю не перенесу…

— Ну-ну, вскагакалась… Вот же ж бабьё городское: чуть какая марь — и в слезы. Всю жизнь, доня, сладко не проешь, мягко не проспишь, чисто не проходишь! Мало ли что в судьбе бывает, а ты не поддавайся: казак в бою спину не кажет! Так что не кисни.

— Вы ведь сами говорите, что вам не справиться. Как же быть-то?

— Будем дожидаться Алексея с Федором. А пока тобой займемся: вид у тебя — краше в гроб кладут.