Глава 13. Бабий Спас

Всю ночь я спала как убитая, без тревог и сновидений, а утром сама проснулась до света. Я прекрасно выспалась и чувствовала себя великолепно: спасибо чудо-отвару, что знахарка дала мне выпить на ночь. Сегодня нам обеим предстояла поездка в Ростов. Во-первых, надо было сходить в три церкви и совершить то, что, по словам Домны Федоровны, защищает от колдовства и обстояния бесовского «паче ружья и шашки». А во-вторых, знахарка пожелала навестить сына и повидать внуков; для них она припасла гостинец — испеченный с вечера круглян (очень вкусный пирог с начинкой из сухофруктов и меда).

Распрощавшись с Георгием и его семьей, мы зашли в гостиницу и забрали из номера мои вещи: Домна Федоровна настояла на том, чтобы я поселилась у нее. Правда, ездить в Ростов каждый день из хутора было немножко хлопотно: дорога туда-обратно занимала в общей сложности три часа. Но это для меня было делом привычным: ведь и в Питере, живя в одном из спальных районов, я ежедневно тратила времени на дорогу никак не меньше.

В хутор мы вернулись к ужину. За едой знахарка давала мне пить холодный узвар из сушеных фруктов, трав и меда. От него меня снова потянуло в сон, но Домна Федоровна спать мне не дала. Она вывела меня в сад, усадила по-японски прямо на землю и велела слушать «токи земли». Для этого надо было сосредоточиться на точке в районе крестца. Чтобы мне было легче почувствовать энергию и войти в нужное состояние, ворожея несколько раз провела ладонью над этим местом. От ее действий вся область ниже пояса словно загорелась, энергия закрутилась вправо и собралась плотным огненным шаром в нижнем отделе позвоночника, прямо напротив матки. Я закрыла глаза и направила внимание в этот шар. Он показался мне красным, мягким и пушистым, как клубок огненного мохера. Шар пульсировал в ритме сердца; вниз от него шла тонкая ниточка энергии. Присмотревшись получше, я увидела, что это не ниточка, а настоящий огненный родничок, и утекает он куда-то глубоко в землю. Земля в моем видении была необычная: не черная и вообще — не темная, а очень светлая и сияющая, как белая часть пламени. Ее всю пронизывали такие же огненные роднички, они то вспыхивали, то чуть тускнели — одни медленно и плавно, другие быстро и отрывисто. Все вспышки были связаны единым пульсом; и эта симфония земных энергий показалась мне удивительно гармоничной и прекрасной. Родники огня переплетались друг с другом и складывались в причудливый узор. Лианы, розетки, ромбы — красочная вязь всех оттенков коричневого, красного, желтого и белого напоминала дивный трехмерный килим,[9] и отыскать на нем ниточку своего родничка мне было не под силу. Наблюдая эту удивительную картину, я вдруг ощутила всепроникающую силу земли, теплую и плодородную энергию, исходящую из этой необъятной субстанции, бесконечно доброй и уютной, словно материнское лоно. Я увидела и свой родник — он разросся, стал плотным и насыщенным. Поток энергии, обогащенный силой земли, наполнял мое тело и душу. Я чувствовала, как прорастает во мне эта новая сила, как она расправляет и поднимает меня. Я открыла глаза. Передо мной стояла знахарка. Ее глаза излучали свет, и природа этого света была та же — земная, плодотворная, материнская. Я улыбнулась и закрыла глаза, а когда через минуту вновь открыла их, целительницы уже передо мной не было, только последние лучики заката пробивались сквозь резной лиственный узор. Я поднялась и пошла к дому.

Знахарку я обнаружила в летней кухне за приготовлением какого-то снадобья. Она стояла у печи и длинной деревянной ручкой помешивала густой отвар, кипящий в большом медном казане. Время от времени она брала коричневые стручки из лежащей углу грубы горки сухих растений, ломала их и кидала в кипяток. Было видно, что целительница стоит тут довольно давно, но этого не могло быть — ведь не более пяти минут назад я видела ее в саду своими глазами!

— Домна Федоровна, а вы давно тут стоите, траву варите?

Она подняла голову.

— С полчаса кубыть. Как баню растопила, так и занялась.

— Как же это быть может? Я вас только что видела!

— Где?

— В саду, вы стояли передо мной и смотрели на меня. Я решила, что уже пора подниматься, а когда открыла глаза, вас не было…

На лице ворожеи отразилось изумление. Она попросила меня рассказать обо всем, что я чувствовала, ощущала и видела. Я в подробностях описала пережитое. Она чуть помолчала, а затем проникновенно, как бы выделяя каждое слово, произнесла:

— Дадунюшка родная… Ты не меня видела, а сама Земля-мать тебе в моем обличии поблазнилась. Это тебе знамение было.

— Что же значит это знамение?

— А значит оно что открылась в тебе сила жизненная. Стало быть, принял тебя Спас.

— Разве это не произошло раньше?

— Раньше он тебя только выбрал, а потом испытывал. Горя твоя с мужем тебе ведь в испытание дана.

— И что же, я уже прошла это испытание?

Она не ответила, только сняла с огня казан и вышла во двор. В полном недоумении я двинулась за ней.

На хутор упали долгие осенние сумерки. Было свежо, но совсем не холодно: земля, согретая за день мягким сентябрьским солнышком, отдавала пространству свое тепло. На дворе я помогла знахарке, процеживая через металлическое сито, перелить варево в широкий таз. С ним мы направились в баню. Там, отхлестав меня почти до бесчувствия можжевеловым веником, целительница велела мне встать в таз с отваром. Я повиновалась. Она начала поливать меня темной душистой жидкостью, начиная с макушки головы, по плечам, спине, груди, животу и ногам. При этом она в полшепота что-то приговаривала. Слова повторялись бесконечное количество раз, и вот, наконец, я стала понимать их, а затем и запомнила:

Плакун, плакун! Плакал ты много, а выплакал мало. Не катись твои слезы по чистому полю, не несись твой вой по синему морю, будь ты страшен бесам и полубесам, старым колдуницам днепровским! А не дадут тебе покорища, утопи их в слезах, да утекут от твоего позорища, слей ты их в щели глубокие, замкни их в ямы преисподние! Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, словам сим ключ, а бесам тлен, а кесу роеру тмен.

Эти последние слова я никак не могла понять и, когда целительница закончила поливать и наговаривать, я спросила ее, что означает этот тарабарский язык. Она ответила, что слова эти значат дословно «телу здороветь и крепнуть», а происхождения они тоже азиатского. Я подивилась: множество иноязыких слов в повседневной речи казаков стало для меня привычным, но впервые я услышала их в тексте заговора, да еще и в самом конце, где обычно произносится «Аминь». Видимо, помимо дословного значения существовало в них и иное, тайное, которое ворожея не пожелала открыть мне.

В бане мы пробыли до самой ночи. Знахарка меня парила, хлестала и массировала руками, затем опять заставляла становиться в таз и вновь приговаривала, поливая отваром. Все это повторялось семь раз; в перерывах между процедурами мы, обнаженные, выходили во двор. Там целительница поила меня другаком,[10] причем заставляла каждый раз выпивать не меньше, чем пол-литра. Винцо было слабым, но в таких количествах я пить боялась: все-таки завтра понедельник, надо ехать в Ростов на работу… Однако знахарка настаивала на своем, и мне приходилось выпивать все, что она наливала в большой деревянный ковш.

— Пей, пей, — говорила она, — мне с тебя надо всю отраву вывести, руду прочистить.

Опустошив очередной ковш, я спросила ее:

— Какую отраву, Домна Федоровна? Я же ничем не травилась!

— Во время грозы молоко, и то киснет, — загадочно ответила ворожея и вновь увела меня в баню.

За выходные знахарка в самом прямом смысле возродила меня к жизни. И это не осталось незамеченным: коллеги-ростовчане в один голос заявили, что выгляжу я прекрасно, не иначе как оба выходных провела в ростовских салонах красоты. Я и сама видела, что и вправду похорошела: кожа натянулась и зарумянилась, глаза блестят, черные круги под ними исчезли. «Это, — сказала Домна Федоровна как-то за завтраком, — потому что из тебя отрава выходить начала».

Ввечеру она напоила меня узваром, затем посадила на порожки и стала окуривать какими-то сухими ветками, кажется, полынью. Потом села рядом со мной, взяла мои ладони в свои руки и начала очень энергично растирать и мять мои пальцы. Очень скоро мне сильно захотелось в туалет. Когда я вернулась, Домна Федоровна продолжила массаж, но, не прошло и пяти минут, как мне вновь потребовалось отойти. «Ничего, ничего, — посмеивалась целительница. — Все хорошо, все так и надобыть. Это с тебя отрава выходит».

Вконец заинтригованная этой таинственной «отравой», я заставила ее объяснить мне, что она имеет в виду. Оказалось, что под «отравой» целительница понимает вовсе не зашлакованность организма (как сначала подумала я). Отрава, по ее словам, это «протухшие» клетки, но не отмершие, а живые, только не способные выполнять свои функции в организме. Гнев, скорбь, слезы, стресс — все это как бы преобразует клетки, и в них накапливается информация об усталости и бессилии. Если человек изо дня в день испытывает отрицательные эмоции, количество таких клеток начинает расти с невероятной скоростью и они в буквальном смысле отравляют организм. Беда в том, что без специального очищения такие клетки не восстанавливаются, а, умирая, передают «отраву» вновь рождающимся клеткам. Таким образом, через некоторое время человек становится полностью отравлен. Как следствие, он начинает быстро уставать, часто простужаться, реагировать на смену погоды, и, в конце концов, становится жертвой какого-нибудь хронического заболевания. На мой вопрос, как же можно уберечься от этой «отравы» — ведь в городе стресс неизбежен — целительница ответила, что для того есть в Казачьем Спасе множество практик. Которыми мы с ней и будем заниматься вплоть до моего отъезда.

Работа в Музее занимала в среднем три-четыре часа в день, а так как на Юге принято начинать дела с самого раннего утра, то к полудню я уже освобождалась полностью. Обычно у меня оставалось где-то чуть больше часа до автобуса; чтобы убить время, я гуляла по центру столицы Юга, и с каждым днем все больше убеждалась в справедливости этого названия. Соразмерные и статные здания, возведенные с истинно казачьей основательностью, простая и четкая планировка проспектов, позволяющая прекрасно ориентироваться в городе даже приезжему человеку. Меня вдохновляли сверкающие витрины всевозможных «бутиков», в которых, в отличие от наших питерских, всегда были покупатели; внутрь я, разумеется, не заходила (командировочных денег на ростовские «бутики» мне хватило бы вряд ли), но с удовольствием смотрелась в прозрачные стекла и отмечала, что выгляжу я — даже на фоне южных красавиц — очень и очень неплохо. А красавиц в Ростове и в самом деле было много. Щедрое солнце, благодатная природа, смесь кровей давали если не первой, то уж точно каждой второй ростовчанке ту самую врожденную, неподдельную красоту, которую не могут ни стереть, ни скрыть ни годы, ни декоративная косметика. Эту свою южную красу местные барышни умело подчеркивали нарядной одеждой, в которой было очень мало любимых северянами темных тонов, зато преобладали краски яркие, звонкие, цветущие. Исключением были, пожалуй, лишь уроженки Кавказа (и то не все, а только взрослые женщины). Они одевались в черное, но это черное было сшито из «дорогих» тканей — бархата и атласа, богато отделано большим количеством блестящих деталей, и увешано множеством золотых украшений. Своим темпераментом и размахом Ростов покорил меня, и я думала, что если бы у меня была возможность прожить вторую жизнь, я прожила бы ее именно здесь.

В хутор я возвращалась к трем часам дня. Целительница обычно бывала занята (это самое приемное время); я обедала одна, затем гуляла по саду, иногда уходила в степь, к родничку-аксаю (ак-су по-азиатски означает «белая вода"). Осеннее солнышко грело бережно и ласково. В розово-белом небе кружили сапсаны, присматривая себе на обед полевку пожирнее, и время от времени стремительно падали вниз, однако, вопреки законам тяготения, не разбивались вдребезги о землю, а тут же взмывали вверх, унося в цепких лапах пушистый комочек.

Вечерами знахарка занималась мной. Она утверждала, что самое важное для меня сейчас — научиться противостоять «отраве», а это возможно только путем правильного реагирования на всякого рода неприятные ситуации.

— Не давай бесу гнева места в сердце твоем, — говорила наставница. — Ничто на свете не должно выводить тебя из равновесного состояния. Ежели человек спокоен, никакая напасть ему нипочем… В жизни как ведь бывает: стрясется беда, человек сразу разнюнится, расклеится, да и совсем утонет в горестях да болячках. А какой человек горевать не спешит, у того неприятности заканчиваются быстро, а бывает, еще и пользу принесут.

— Говорить-то легко… Я понимаю — проблемы с работой, или с учебой, или еще что-нибудь, что поправить можно. А если с близким человеком плохо? По-моему, тут не расстраиваться невозможно… Сердце-то не железное!

— Расстраиваться нельзя ни в каком случае. Особенно, если с близким беда.

— А что же делать-то?

— Не по ляжкам себя хлопать, а сесть, подумать, и разложить все по полочкам. Когда несчастье случилось? Что перед этим было? Как оно закончиться может? И главное — что сделать надо, чтобы все к счастливому концу выправить.

— Ну так я тысячу раз передумала! И все равно не поняла, что мне делать…

— Тысячу раз ты не думала, а переживала! Гоняла скорбь по кровушке, отраву в себе увеличивала. А думать надо холодной головой, как будто не с твоим близким это случилось, а совсем с чужим человеком. Тогда и увидишь, что решений в любом случае много может быть, твоя задача — найти единственно правильное. Но иной раз времени для размышлений ой как мало бывает, быстро надо кумекать.

Знахарка чуть помолчала, потом добавила:

— Кто Спасом долго живет, у того думалка мгновенно срабатывает, — она поглядела на меня ласково и грустно. — Но тебе доня, думалку свою если и удастся развить до такого уровня, то лишь на склоне лет, буде Господь сподобит тебя дожить до седых волос.

Главное, повторяла Домна Федоровна, научиться быстро выводить «отраву» из крови. Для этого существуют несколько очень простых техник, которые можно применить в любой ситуации. Чтобы ощущения легче запоминались, ворожея устраивала практики на свежем воздухе, часто без одежды. Особое значение знахарка уделяла дыханию и водным процедурам. Вот и сегодня, дав мне слегка отдохнуть после ужина, целительница позвала меня в садовую беседку и приказала раздеться. Я повиновалась, и она уложила меня на широкую лавку. Мне было не слишком удобно лежать голой на улице (хотя меня, конечно же, никто не мог видеть). От твердой холодной поверхности и касаний свежего ветерка по телу побежали мурашки. Домна Федоровна положила мне ладонь на пупок и велела накрыть ее своими руками, правую поверх левой.

— Теперь представь доня, что внутри тебя пустой бурдюк находится, или мех винокуренный. Сейчас надувать его будешь.

По ее указанию я медленно и глубоко вдохнула, представляя себе, как бурдюк заполняется воздухом. Волнообразное движение, начавшееся в области живота, поднималось вверх, к грудной клетке. От ладони знахарки исходило живое умиротворяющее тепло, и с каждым вдохом оно разливалось по всему телу. Слушая наставницу, я задерживала дыхание, мысленно проговаривала Иисусову молитву, и медленно начала выдыхать. С выдохом ощущалось, как опускаются живот и грудь. Я сделала 120 вдохов, и, когда поднялась с лавки, тело мое как будто потеряло вес. Усталость испарилась, улетучилась, как будто я не просидела целый день в архиве, а потом не тряслась полтора часа в переполненном автобусе! Простота и чудодейственность этого нехитрого упражнения привели меня в полнейший восторг, о чем я и сообщила моей учительнице. Домна Федоровна улыбнулась:

— Это мы, люди, все усложнять привыкли. А для природы и Слова Божьего чудо — невеликий труд. Дыши так утром и вечером, и усталость уйдет, а про стрессы да депрессии забудешь как за паньковы штаны.

Прошло несколько дней.

— Все почитай бабские хвори от одной причины исходят, — как-то вечером сказала она, глядя на меня ласково и лукаво.

— От какой, Домна Федоровна?

Ответ хлестнул по ушам. Слово, вне всякого сомнения, было грубым, но очень точным и емким. Увы, я не могла с ней не согласиться: недостаток мужского внимания сказывался на женской психике не лучшим образом.

— Ну что же делать, Домна Федоровна, — ответила я. — Работа, хлопоты, проблемы, и у меня, и у него. Поездки наши, опять же. Да и дома когда живем, видим друг дружку только вечерами. Придем усталые, времени хватает только поесть, и на боковую. А тут еще напасть эта свалилась, какая уж там любовь…

— Ну нынче-то понятно, а допрежь этого как было?

— Да никак. Все некогда, все мельком. Да и не очень-то тянет.

— А чего ж не тянет? Ты в самом соку сейчас! Первая мысль должна быть, как на мужчину глядишь. Тем более — на мужа.

— Первая, говорите… — я смутилась. — А у меня вообще таких мыслей не бывает почти.

— А что ж так? — она посмотрела на меня с любопытством.

— Да не знаю… Наверное, других интересов хватает.

— Нельзя, болетка моя, за счет интересов здоровье гробить телесное и душевное. Любовь с мужчиной должна быть всегда желанной, всегда чаемой. А иначе сыпаться начнешь до времени.

После этого разговора прошло пару дней. Была как раз суббота, и на рассвете мы отправились к родничку. Проделав обычный ритуал водохождения (причем я была без одежды), мы не пошли обратно. Я поняла: меня ждет что-то еще. И действительно, Домна Федоровна велела мне сесть на пятки лицом спиной к родничку, лицом на Юг, и закрыть глаза, сосредоточив внимание в области копчика. Сама же присела сзади и тихо, проникновенно сотворила «женские» молитвы:

Богородице дево, радуйся! Благодатная Марие, Господь с тобою! Благословенна ты в женах, и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших.

Достойно есть яко воистину блажити тя, Богородицу. Присноблаженную и Пренепорочную, и Матерь Бога нашего. Честнейшую херувим и славнейшую без сравнения серафим, без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу тя величаем.

Перед тем, как начать ритуал, ворожея произнесла:

— Господу Богу помолюся, святой Тройцы поклонюся.

Тут я вздрогнула, почувствовав, как к крестцу прикоснулось что-то твердое, мокрое и холодное. Целительница стала растирать меня этим предметом (кажется, это был камень). Она водила им по низу спины в направлении часовой стрелки, время от времени энергично похлопывала по этому месту рукой, смоченной в ледяном ручье. Проделывая все это, она непрестанно шептала слова заговора. Как и прежде, сначала я не могла разобрать слов, потом начинала понимать, и наконец, запомнила:

Небо-отец, земля-мать, Святая царица, светлая водица, дайте силу рабе Божьей Дарье — не для хитрости, не для мудрости, ни для богатства, ни для приятства, а чтобы крепко хотелось, легко сходилось, справно схватывалось. Слову моему замок, а водице ключ. Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

Низ туловища охватывал сильный жар. В паху чувствовалась мощная, ритмичная пульсация, как будто там бил громадный колокол. Образ этого колокола тут же возник у меня перед глазами: темный овал, сужающийся высоко в бесконечность, а в нем бился огромный язык. От ударов сотрясались небо и земля; зрелище было величественным и ужасающим, однако мысли при виде его рождались совсем непристойные. Горячий призывный звон колокола разрывал меня изнутри, казалось, что во мне горит ядерный реактор, вот-вот он взорвется, и я вместе с ним. Это было и мучительно и приятно одновременно; наконец, реактор разгорелся до предела, энергия хлынула наружу… я потеряла равновесие и рухнула на землю. Тут же видение исчезло, все ощущения прекратились.

Открыв глаза, я попыталась подняться, но мне это не удалось: в глазах все плыло и кружилось. Целительница сидела рядом со мной и гладила меня по голове.

— Все, все, все уже кончилось, — приговаривала она. — Не спеши, сейчас почунеешь.

Скоро мне и в самом деле стало легче. Земля перестала вертеться, голова встала на место. Я поднялась.

— Что это было? — только это я и смогла выговорить.ъ

— Бабий Спас, — ответила ворожея, и, видя мое недоумение, добавила. — Особая сила, женская.

— Первый раз слышу о таком, — я уже начала приходить в себя.

— А и не могла ты о нем слышать. Бабий Спас — знание тайное. Им только ведуницы пользуются, чтобы сила ведовская прибавилась.

— Но я же не ведуница, — одеваясь, возразила я.

— А тебе это надо было, чтоб сила твоя женская пробудилась. А то она у тебя вся в мозги утекла.

Домна Федоровна все время говорит, что особая женская восприимчивость к стрессам — от половой неудовлетворенности. Секс открывает женскую силу, которая как ничто другое поддерживает иммунитет и ограждает от «бабства» и кликушества (под этими словами знахарка подразумевает присущую женщинам нервозность и истеричность). После практики на роднике она показала мне еще несколько техник-процедур. От любовного безразличия, сказала она, хорошо помогают холодные компрессы на область крестца. Надо намочить тряпочку в холодной воде, приложить ее к нужному месту, закрыть полиэтиленом и завязать шерстяным платком. Оставить минут на двадцать, затем снять. В это время лучше сидеть на пятках, читая молитву Богородице или тот заговор, что она шептала у ручья. Также хорошо помогает водно-щеточный массаж голеностопного сустава: налить в тазик горячей воды, опустить туда ногу и растирать жесткой щеткой (на которую перед тем надо посыпать немного наговоренной соли) голеностоп. Эти процедуры надо выполнять три раза в неделю на вечерней или утренней заре.

Примечания:

1

Кромочка — ласковое обращение, означает «близкий», «родной». (Здесь и далее примечания автора.)

9

Килим — богато орнаментированный персидский ковер ручной работы.

10

Другак — слабое сухое вино, полученное после промывки виноградных выжимок водою.