Альбигойская Ересь. Август 1209 года

Двадцатитысячная армия крестоносцев уже выступила из Лиона, направляясь к Провансу, а в Лион всё продолжали стекаться толпы простолюдинов, жаждавших записаться в новобранцы. Вокруг городских стен образовался гигантский лагерь, трепетали на ветру старые походные палатки, теснились кибитки, без умолку звучали взбудораженные голоса, воздух сгустился от стойкого запаха испражнений. Если бы на это взглянул случайный путник, то он непременно решил бы, что Лион находится на осадном положении.

Возле костра, чуть в стороне от общего лагеря, глядя в угасавшее вечернее небо, сидел укутанный в плащ мужчина. Лето выдалось холодное, и огонь был очень кстати.

— Здравствуй, Хель, — раздался голос за его спиной.

Ван Хель оглянулся. У него было заросшее густой бородой лицо, длинные волосы, глаза смотрели пристально из-под густой чёлки. Перед ним стоял грязный, плохо одетый крестьянин с вилами в руках. На испещрённом оспинами худом лице жутко торчал огромный мясистый нос, крохотные чёрные глазки жгли необъяснимым огнём, маленький рот хитро улыбался, показывая гнилые зубы.

— Не узнаёшь? — спросил незнакомец, подсаживаясь к костру.

Ван Хель покачал головой, будто сомневаясь.

— Неужели ты, Амрит?

— Всё-таки узнал, старый вояка, — хмыкнул крестьянин. — А я уж думал, ты не угадаешь.

— Только угадывать и остаётся. Ты меняешь облик, как сам Господь Бог, — отозвался Хель.

— А как иначе, братец? — Амрит поднёс руки к костру. — Мне приходится перепрыгивать из одного тела в другое. Путешествую, ха-ха-ха… Это ты нескончаемо живёшь в одной и той же оболочке, а у меня всё устроено по-другому.

— Нескончаемо? — переспросил Хель. — Ну да, я умею заживлять любые раны. И всё же я смертен, Амрит, и тебе известно это не хуже, чем мне или любому магу Тайной Коллегии. Мне можно отрубить голову, и я умру. Я выживаю только до тех пор, пока меня не расчленили.

— И всё же ты обладаешь удивительными способностями, Хель. Ты восстанавливаешь себя, как бы сильно тебя ни изрезали. В последний раз, когда я слышал о твоих похождениях, ты сорвался в пропасть, был раздавлен лошадью, тебе переломало руки и ноги, но вот ты предо мной живой и здоровый.

— Это случилось более ста лет назад… Неужели мы так долго не встречались?

— Долго? Пожалуй… — Амрит лениво почесал затылок.

— Что заставило тебя влезть в шкуру оспенного пеона? — спросил Хель. — Какую игру ты затеял на сей раз?

Амрит таинственно прижал палец к губам.

— Об этом не скажу, — ответил он. — Да и какая тебе разница? Моя игра всегда одна и та же. Ищу ключ к истинным знаниям. Выстраиваю коридоры событий, ищу нужных людей, стараюсь вплести их жизнь в нужный мне магический узор… А ты по-прежнему воюешь?

— Воюю. А кто на земле не воет? Это здесь главное занятие — воевать, грабить, убивать.

— Значит, ты сумел выжить после того падения в пропасть?

— Выживать — не самая трудная наука. При желании ею овладел бы любой смертный. Странно, что в Тайной Коллегии нас не учили восстанавливать повреждённые ткани тела. Пришлось самому открывать в себе для себя эту науку.

— Вот за это Тайная Коллегия и ненавидит тебя.

— Тебя тоже.

— Меня ненавидят за другое. Впрочем, какая разница, за что к тебе испытывают ненависть? Тайная Коллегия никогда не остановит охоту на нас, нарушителей и отступников. Коллегия Магов стремится сохранить свои знания только для себя, иначе она потеряет власть над людьми… Ты кажешься мне грустный, Хель. Или я ошибаюсь?

Ван Хель пожал плечами.

— Не вижу в тебе былой уверенности, — настаивал Амрит. — Тебя что-то тревожит?

— Со мной приключилась беда, Амрит, — ответил после долгой паузы Хель.

— Странно слышать от тебя такое.

— Я чувствую, что погибаю.

— Ты?

— Погибаю от любви.

— Что? — не поверил Амрит.

— От отнятой у меня любви, от удушающего одиночества.

Крестьянин, нахмурившись, бросил озадаченный взгляд на Хеля, и оспины на его неумытом лице сделались глубже.

— Как такое возможно? — покачал он головой. — Ты принадлежишь к числу избранных. Тебе ведомы тайны, о существовании которых другие даже не подозревают. Ты сделал себя великим человеком, и ты почти бессмертен, Хель.

— Моя возлюбленная умерла…

— Возлюбленная! — презрительно передразнил Амрит. — Откуда в твоём языке появилось это слово? Впрочем, я в какой-то степени понимаю тебя. Есть любимые облики. Некогда я любил Эльфию, как мне казалось, прекраснейшую из женщин. Ты наверняка помнишь её, она была одной из самых могущественных жриц нашего сообщества. Но я ушёл из Коллегии и не мог больше видеться с ней. Затем я повстречал женщину по имени Лидия, простую смертную, не имеющую никакого отношения к магии. Я перевёз её из захудалого городка в Помпеи, а потом и в Рим[37]. С тех пор меня не оставляет её дивный облик. Но любовь ли это? Пожалуй, да. Только она не тяготит. Мне приятно вспоминать её. Я не тоскую и никогда не тосковал о ней после её кончины.

Крестьянин похлопал Хеля по плечу.

— Дружище, — внушительно произнёс он, — ты не можешь печалиться из-за смерти человека. Ты же знаешь, что все возвращаются сюда. Хочешь, я скажу тебе, когда она вновь родится и где тебе найти её?

— Нет.

— Почему?

— Это будет совсем не моя Изабелла. — Хель удручённо покачал головой. — Ты помнишь Гвиневеру?

— Разумеется, — кивнул Амрит. — Я выстраивал коридоры событий с её участием, но она изрядно напортила мне некоторыми своими поступками.

— Моя Изабелла и есть Гвиневера.

— Вот как?

— Но когда я встретил её в братстве Круглого Стола, она не тронула моего сердца. Да, она была красива, только красота к тому времени давно перестала привлекать меня. От Гвиневеры исходила холодность презрения ко всему окружению Артура. Я до сих пор не могу понять, за что Артур полюбил её. Только юнцы подобные Маэлю могли потерять голову из-за неё.

— Артур тоже полюбил её, а он был зрелый мужчина, — возразил Амрит и переложил вилы из руки в руку. У него были чёрные от грязи ногти. — Значит, ты уже отыскал её… Но почему ты говоришь, что она — вовсе не она? Ты ведь знаешь, что обе они — одно и то же существо!

— Один и тот же инструмент может издавать разную музыку, Нарушитель.

— Согласен… Просто я не думал, что ты ещё слушаешь музыку.

— Изабелла пробудила во мне что-то неведомое.

— Обыкновенный человек пробудил в могущественном маге что-то неведомое! Это невозможно! Послушай, Хель, а тебе не приходила ли случайно мысль, что Изабеллу могли подставить тебе специально?

— Кто же?

— Наши заклятые враги. Я говорю о Тайной Коллегии… Сколько раз они пытались заманить меня в запутанные ситуации, сколько раз разрушали мои планы, надеясь покончить со мной. Не удивлюсь, если твою встречу с Изабеллой подстроили…

— И что? Какое мне дело?

— Большое, Хель. Ты сейчас на грани слома. С тобой легко расправиться. И если ты не возьмёшь себя в руки, то Коллегия победит, Магистр будет доволен: один из самых ненавистных отщепенцев прекратит своё существование.

Хель безучастно махнул рукой.

— Что ж, тебе решать, — проговорил крестьянин.

— Амрит, почему нас не научили магии любви?

— Такой магии нет, — холодно ответил Нарушитель.

— Если есть любовь, то есть и её магия. Тайные силы присутствуют всюду в каждом чувстве.

— Забудь о чувствах.

— Забыть? Но даже мы с тобой живём чувствами! Амрит, ты выстраиваешь коридоры событий, потому что тебя толкают на это твои чувства. Обыкновенные человеческие чувства!

— Я стремлюсь к истинным знаниям. Я должен переиграть Магистра, который хранит Ключ Знаний.

— Настоящий маг ни к чему не стремится, Амрит! Маг лишь служит! Он принимает случившееся как должное. Ты же рвёшься в бой, прибегаешь к обману. Тебя завораживает эта бесконечная игра, которую ты затеял против Коллегии. Ты научился переселяться из тела в тело, сохраняя свою память и накопленные знания. За это Коллегия преследует тебя, заманивает в ловушки. Но ты уходишь от опасности, меняешь облик, тело, перетекаешь из одного времени в другое, потому что внутри тебя живёт азарт, тебя направляют твои устремления, чувства… Как и меня…

— Но я не влюбляюсь.

— Согласен, я совершил оплошность. И всё же я не желаю вычеркнуть из памяти случившееся. Мне нужно понять… Понять любовь… Раньше я не знал её…

— Тогда соберись с силами, запасись терпением. Пойди опять к своей Изабелле, или как там теперь её зовут, и попытайся размотать этот клубок.

— Впервые я чувствую себя бесконечно одиноким.

— Человек, попавший на шкалу бесконечности, не может чувствовать себя иначе.

Из сгущавшегося сумрака появилась процессия из десяти монахов.

— Да пребудет с вами Господь, — проговорил первый из них и перекрестил сидевших у костра крестьянина и воина. — Не найдётся ли у вас доброго вина, чтобы смочить горло?

— Можете глотнуть из купели святого Бенедикта, если вас мучит жажда! Ступайте своей дорогой, святые отцы, — грубо отозвался Хель. — До альбигойцев ещё далеко, мы ещё никого не грабили, чтобы раздавать направо и налево.

— Ты сказал «не грабили»? — остановился монах. — Сын мой, не хочешь ли ты сказать, что мы собрали великую крестоносную силу, чтобы заниматься обыкновенным разбоем? Уж не еретик ли ты?

— У тебя есть сомнения на мой счёт, святой отец? — мрачно ухмыльнулся Хель. — А сам-то ты искренне веришь в Христа? А что, если я испытаю твою веру, пощекотав твоё горло моим клинком? Что-то подсказывает мне, что в твоих глазах появится животный страх, а вовсе не радость от предвкушения встречи с Господом.

Хель угрожающе поднялся и положил руку на меч. Монахи отпрянули.

— Ты не так нас понял, солдат, — простуженным голосом отозвался другой служитель церкви.

— Я не солдат, а убийца, — возразил Ван Хель, — и лучше вам, святые причетники, держаться от меня на приличном расстоянии.

— Ты служишь славному крестоносному делу, солдат, и нет ничего дурного в том, чтобы очищать землю от еретиков, — заговорил третий монах.

— А разве не всех нас сотворил Господь? — Голос Ван Хеля опустился почти до зловещего шёпота. — Разве не с позволения Вседержителя существует всё, что существует? Разве Господь назвал хоть кого-нибудь еретиком? Нет, монах, это люди провели страшную разделительную черту, но не Бог. По какому же праву человек позволяет себе решать, что есть добро и что называть злом? Сядьте же возле моего костра и растолкуйте мне. Научите меня своей церковной мудрости. Садитесь же! — прорычал он, выхватив меч.

Монахи, боязливо прижимаясь друг к другу, сгрудились возле костра. Хель недобро оскалился и посмотрел на Амрита.

— Как ты думаешь, они смогут ответить на мои вопросы? — спросил он.

— Не смогут, — убеждённо-равнодушным тоном отозвался крестьянин. — Они же ничего не знают, кроме написанных букв.

— Священное Писание… — начал было кто-то из монахов, но Хель оборвал его резким движением руки и властно спросил.

— Ответьте мне, что ждёт нас после смерти?

— Каждого своё. Одни идут в рай, иные попадают в ад, — заученно ответил чей-то голос.

— И всё? — удивился Хель.

— Чего ж ещё! Одних ждёт вечная благодать, другие будут наказаны за свои грехи.

Амрит снова переложил вилы из руки в руку и крякнул, безучастно глядя в костёр.

— За грехи? — переспросил Хель, придвинувшись к монахам.

— За грехи, — кивнул самый молодой из монахов, — за распутство, алчность, тщеславие, сладострастие… За всё. В вечном огне за это надо жечь.

— Это ты так считаешь? Про огонь-то? — язвительно уточнил Ван Хель.

— Не только.

— То есть наказание вполне человеческое, верно я понимаю?

— Вполне.

— Кто же будет наказывать? И где? — продолжал допрос Хель.

— В аду.

— То есть Сатана и его подручные.

— Видимо.

— Наивен ты, братишка.

— Хватит! — потерял терпение монах. — Можно подумать, ты умнее меня.

— Вот ты про адские муки сейчас говорил. А почему грешники там должны мучиться? Неужели ты думаешь, что Сатана, соблазняя их здесь всякими греховными сладостями, будет наказывать их за то, что грешники фактически преданно служили ему? Нет, братец, он будет их благодарить за совершённые грехи и осыпать всякими благами, чтобы укреплять свои позиции. Зато те, которых ты считаешь праведниками и которые, согласно твоим утверждениям, отправятся в рай, не получат там ничего хорошего. Им достанется скучная жизнь с церковными песнопениями, молитвами с утра до ночи.

— Они получат благостную жизнь за свою праведность! — воскликнул монах, затравленно оглядываясь на своих собратьев.

— Благостная жизнь, братец, в том для них и состоит, чтобы поститься две трети года, а не вино вкусное вкушать. Или ты думаешь, что в раю им будет позволено наслаждаться радостями женских прелестей? Нет. Для праведников это грех. Там будет всё так же, как и здесь. Потому что сказано: каждому по вере его. Вот ты веришь, что баб тискать грешно, и терзаешься из-за того, что глаза твои вопреки твоей воле за девками следят, так в раю у тебя будет то же самое. Какие угрызения совести тебя здесь мучают, такие и там будут мучить. Просто там ты не будешь видеть греха, тебя отделят от него высоким забором. Не будет у тебя соблазна перед глазами, только и всего. А мысли твои и желания останутся. Мечты ведь никуда не денутся, братец. И если тут тебе кто-нибудь может отпустить грехи за твои неправедные мысли, то там уже никто не будет отпускать их. Будешь жить с ними лицом к лицу, если они вдруг возникнут. И будет они тебя жечь страшным огнём желания. И где ж, получается, вечное пламя адское? В преисподней или в раю, братец?

— С твоего языка льётся губительный яд ереси! — воскликнул кто-то из-за спины молодого монаха. — Тело человеческое есть скопище скверны!

Ван Хель громко и беззастенчиво рассмеялся. Сидевший возле костра Амрит тоже мерзко захихикал.

— Я лишь рассуждаю, прибегая к логике, — проговорил, отсмеявшись, Хель. — Грех не в том, что ты хочешь женщину, а в том, что ты само совокупление считаешь порочным, нечистым. А это происходит потому, что ты ищешь во всём только мерзость. Некоторые восхищаются человеческим телом, а ты порочишь его, клевещешь на него, потому что презираешь саму жизнь и себя презираешь, братец. Ты выступаешь против того, что сотворено Богом!

Ван Хель жадно всматривался в напряжённые лица служителей церкви. Глаза стоявших перед ним монахов были полны ужаса.

— Зачем же вы живёте, братья? — Хель опять понизил голос. — Зачем вы живёте, если вы не любите жизнь? Может, мне помочь вам избавиться от её греховной тяжести? Я могу сделать это прямо сейчас!

Он шагнул к ним. В свете затухавшего костра вспыхнуло лезвие остро отточенного меча, и острие, тонко разрезав воздух, застыло возле горла молодого монаха.

— Или ты ещё не готов умереть?

Тот громко сглотнул и закрыл глаза.

— Вы говорите, что голодны, так я могу напоить вас вашей кровью, — продолжал горячиться Хель. — Вы насытитесь сполна.

— Довольно, Хель, — вдруг проговорил крестьянин. — Что это на тебя нашло?

Ван Хель покосился на него, всё ещё продолжая держать меч возле горла молодого монаха. Так он простоял несколько секунд, затем опустил руку.

— Убирайтесь, пока я не выпустил вам кишки!

Монахи закивали, попятились…

Но в следующее мгновение откуда-то из-под ряс они выхватили ножи и бросились на Ван Хеля. Амрит успел выставить перед собой вилы и насадил на них молодого монаха. До конца схватки он так и не смог выдернуть вилы из подрагивавшего тела. Хель, не отступая ни на шаг, отражал удары нападавших, вращаясь на месте, уворачиваясь, припадая к самой земле и высоко подпрыгивая. Хороший конюх не успел бы оседлать лошадь, а схватка уже закончилась.

— И что это было? — спросил Амрит, разглядывая окровавленные трупы монахов. — Видишь, до чего ты довёл их своими разговорами.

— Не в разговорах дело, — парировал Хель.

— А в чём же?

— Это Псы!

Ван Хель наклонился над ближайшим мертвецом и вздёрнул широкий рукав рясы. На пальце убитого серебрился перстень с четырьмя лепестками. На руках других монахов виднелась татуировка с тем же узором.

— Узнаёшь этот перстень, Амрит? Псы Тайной Коллегии, — сказал Ван Хель. — Интересно, кого из нас они вычислили? Тебя или меня?

— Так или иначе, нам надо разойтись. Когда мы вдвоём, им легче определить, где мы находимся. — Нарушитель ещё раз внимательно осмотрел трупы. — Да, не каждый выбирает работу себе по вкусу. Рабы… Все вокруг рабы…

Он похлопал Ван Хеля по плечу и неторопливо побрёл в темноту. День совсем угас.

— Амрит, разве ты не пойдёшь с крестоносцами?! — крикнул вдогонку Хель.

— Пойду, конечно, пойду. Когда пространство насыщено смертью, следы запутывать гораздо легче, — отозвался Нарушитель и растаял во мраке.

Рыцари наступали шумно. Лязг тяжёлых доспехов и топот тысяч боевых коней заглушал человеческие голоса. Хлопавшие на порывистом ветру знамёна напоминали шум океанских волн. Звук продвигавшейся армии разносился далеко по округе. По широкой дороге тянулись колонны всадников и пеших воинов, в крытых кибитках сидели купцы, женщины и странствующие музыканты.

Перебравшись через перевал, Ван Хель остановился, оглядывая открывшуюся перед ним зелёную долину. В воздухе висела густая пыль, из-за чего дышалось тяжело. Хель облизал пересохшие губы.

По правую руку от дороги виднелся крестьянский дом с повалившимся забором. Земля вокруг была вытоптана, хозяйство казалось разорённым, но какие-то признаки жизни всё-таки угадывались. Ван Хель уверенно приблизился к дому и осмотрел унылый двор. Возле двери стояло ведро, на дне которого виднелась вода. Хель опустился на корточки и погрузил руку в воду. Посидев в этом положении некоторое время, он смотрел на дорогу, по которой двигались нескончаемым потоком вооружённые люди. Затем он зачерпнул воду, поднёс ладонь ко рту и смочил губы. Вода отдавала тиной. Он опять зачерпнул и теперь сделал небольшой глоток. Истосковавшийся по влаге организм отозвался пробежавшим по телу огнём. Ван Хель неторопливо глотнул ещё, вслушиваясь в свои ощущения… Какая-то необъяснимая тревожная тень коснулась сердца.

Он оглядел двор, прислушался. Шум тысяч ног заглушал все тихие звуки, но Хель всё-таки уловил ухом что-то на заднем дворе. Выпрямившись, он поправил висевшую за спиной вещевую сумку и осторожно обошёл крестьянскую хижину.

Возле покосившегося стола стояла сутулая женщина и разделывала, судя по запаху, рыбу. В её движениях чувствовалась неодолимая усталость. Некоторое время женщина не замечала присутствия Хеля и продолжала заниматься рыбой, вяло отмахиваясь от назойливых мух, жужжавших вокруг неё.

Он нахмурился… Веки опустились на несколько секунд, освобождая Хеля от картины реального мира. Он медленно повёл головой и тут же открыл глаза.

— Изабелла… — прошептал он.

Женщина вздрогнула и замерла. Казалось, она услышала шёпот Ван Хеля, несмотря на висевший в воздухе гудящий топот тысяч копыт. Она медленно обернулась, и Хель увидел незнакомое лицо, опалённое солнцем, с тёмными следами синяков под левым глазом.

— Вот я и нашёл тебя, — задумчиво проговорил Хель, изучающее разглядывая молодую женщину. — Не искал, но нашёл.

Она попятилась, выставив перед собой нож с обломанным концом.

— Не подходи! — просочилось сквозь её сжатые губы.

Её лицо не отличалось ни красотой, ни правильностью черт. Женщина выглядела невзрачно и неопрятно. Из-под линялого синего платка выбивались нечесаные волосы. На сером фартуке тёмными пятнами выделялись следы жира и крови, на руках поблёскивала налипшая рыбья чешуя.

— Не бойся, — сказал Ван Хель, пытаясь придать голосу успокаивающие интонации.

— Не подходи! Христос свидетель, мне терять нечего…

— Опусти нож, если не хочешь покалечиться, — сказал Ван Хель. — Я не хочу тебе зла.

— Все вы так говорите! Все прикрываетесь именем Господа! А потом насилуете! Грабите! Не приближайся!

— Как тебя зовут?

— Зачем тебе моё имя? Чтобы помолиться о моей погибшей душе?

Ван Хель отступил на несколько шагов и отвернулся.

— Как тебя зовут? — повторил он вопрос. — Что с тобой приключилось? Тебя избили? Над тобой надругались? Как тебя зовут?

Он услышал, как она громко всхлипнула и выронила нож.

— Анна, — пробормотала она, бессильно опустившись на землю и закрыв лицо руками. — Ты спрашиваешь, надругались ли надо мной? Разве это так называется?.. Десять человек! Десять вонючих солдафонов! Они привязали меня к столу… Посмотри сюда, взгляни на мою шею! Видишь следы верёвки? Я едва не задохнулась… Но лучше бы мне сдохнуть, чем жить с таким позором… Десять человек!.. Господи, за что ты дал мне такую жизнь?! Чем я прогневала тебя? Почему кому-то даётся любовь, а мне только грязь? Неужто я не заслужила лучшей участи?

Анна медленно поднялась, продолжая держать рукой ворот рубахи и показывая пунцовую полосу на шее.

— Они искусали мне всю грудь. Хочешь полюбоваться, солдат? Искусали, словно я кусок мяса. Я не могла кормить ребёнка, и он умер… Он кричал, а я не могла дать ему грудь, потому что она разрывалась от боли… А что у меня было между ног? Кровь не останавливалась целый день… Я едва не теряю сознание, вспоминая об этом, меня выворачивает наизнанку… Почему ты стоишь и смотришь на меня? Если у тебя есть мужество, то проткни меня своим мечом! Убей! У меня не хватает смелости наложить на себя руки… Убей, но не пытайся овладеть мной… Умоляю…

— Анна, успокойся.

— Меня успокоит только смерть.

— Жизнь на этом не кончается.

— Да уж… Вот сколько вас идёт! Тьма! И от каждого можно ждать того же… Рыцари Христа! Мясники! Господь не пустит вас на небеса. Вы обманули Христа! Вы попрали его своими сапогами! Вам неведома любовь! Вы не заслуживаете прощения! Будьте прокляты!

— Я могу помочь тебе чем-нибудь?

— Помочь? — Она смотрела на него непонимающе. — Помочь? Сооруди крест на могилке моего младенца… Но нет, нет! Не нужно креста! Крест — это позор нашего времени! Не хочу!.. Ничего не хочу…

— Позволь, я помогу тебе хоть чем-то…

— Что ты можешь? Ты можешь воскресить моего ребёнка? А если и можешь, то зачем? Что ему делать в этой жизни? Взирать, как снова и снова насилуют его мать? Или самому превратиться в животное, взяв в руки меч и топор? Не надо! Он умер, его прибрал Господь. Моему ребёнку лучше быть там, чем здесь…

— Анна, тебе нельзя оставаться здесь. Бог весть, сколько ещё продлится эта война.

— А кому можно оставаться здесь? Кто мог, тот уже сбежал… Мне бежать некуда…

Ван Хель подошёл и взял её за плечи. Вблизи лицо Анны, когда можно было заглянуть прямо в голубые глаза, не казалось таким блёклым.

— Мне бежать некуда, — повторила она.

Ничего похожего на Изабеллу не было в этой женщина, но Хель точно знал, что перед ним — та самая сущность, которая однажды приходила в мир в облике Изабеллы.

— Где твой муж? — спросил Хель. — От кого твой ребёнок?

— Мужа сожгли на костре.

— Обвинили в ереси?

Анна кивнула.

— Сюда уже давно наведывались ищейки из Ватикана, — со вздохом сказала она, — вынюхивали, расспрашивали, но поначалу никого не трогали. Они даже боялись признаться, что состоят на службе у Папы…

Южная часть Франции, называемая Романией, давно выражала своё недовольство властью Римского Папы. Епископы взимали подати с народа, накладывая их произвольно, исходя из собственной жадности, порой нанимая на службу шайки уголовников, которые не гнушались использовать при сборе денег нож и удавку. Развращённость клира вызывала бурный протест населения. Время от времени недовольство Церковью прорывалось наружу, и священников колотили на улице. Дошло до того, что многие священники, чтобы их не поколотили на улице, стали скрывать тонзуру и одеваться в мирское платье. Жестокие насмешки толпы не давали покоя служителям культа. Трубадуры исполняли на улицах похабные песни, в которых в роли ничтожнейших людей выступали представители Церкви. Официальные церковные проповеди не собирали в храмах почти никого, зато послушать катаров любили все. В проповедях катаров народу виделась справедливость — они вели уединённую жизнь, полную смирения и доброты, отрекаясь от всякого имущества, от кровных и дружеских связей, постились три раза в год по сорок дней. Катары не позволяли себе убить даже червя, ибо этого не позволяло им их учение о переселении душ. Они считались искусными врачами и пользовались славой непревзойдённых астрологов. Люди верили, что во власти катаров было даже повелевать ветрами, останавливать грозу и успокаивать разбушевавшееся море. Нет ничего удивительного, что к их словам прислушивались с живым интересом.

Побывав однажды в городе Альби, Ван Хель стал свидетелем огромного скопления простолюдинов на площади, где выступал некий Пьер Вальдо. Люди жадно внимали его словами, то и дело одобрительно гудели, хлопали в ладоши. «Апостольская жизнь, которой учил Христос и его ученики, давно нигде не встречается, — рассуждал Вальдо. — Католическая Церковь прогнила насквозь. Мы идём за Христом, Церковь же давно повернула в другую сторону. Явись сегодня Иисус со своими возлюбленными учениками, Ватикан бы отправил на крест и апостолов, и самого Иисуса! Ибо нет любви в нынешней Церкви, нет ничего христианского в нынешнем христианстве…»

Рассказывают, что как-то раз епископ города Альби был призван к одру умирающего барона Фурнье. На вопрос о том, в каком монастыре барон хотел бы обрести упокоение, епископ получил неожиданный ответ: «Не беспокойтесь об этом. Я хотел бы умереть у добрых людей». Духовник не понял и переспросил, кого именно имел в виду отходящий. Тот произнёс: «Добрые люди — это катары. О них знают все, святой отец». Епископ возмутился и сказал, что не может дать на это своего согласия. «Если меня будут удерживать, я отправлюсь к ним ползком. Я хочу умереть в окружении чистых людей», — сказал на это смертельно больной. Ван Хель не знал наверняка, но молва утверждала, что барон Фурнье выразил свою волю в завещании, согласно которому его погребли катары.

Мало-помалу Альби превратился в символ нового мышления, на стенах католических храмов еженощно появлялись ругательные слова и прославления «добрых людей», как называли катаров. Некогда жившие в укромных горных пещерах «добрые люди» теперь свободно ходили по улицам и клеймили позором представителей католической Церкви. Когда разозлённый аббат Альби наложил на «добрых людей» церковное отлучение, они недобро засмеялись в ответ: «Вы сами все еретики, и лучше вам спрятаться от нас, не то мы докажем вашу ересь, опираясь на Новый Завет и Послания». Толпа поддержала катаров, и аббат испугался не на шутку и написал обеспокоенное письмо Папе. Ватикан ответил решительно, собрав собор в Тулузе, на котором было постановлено, что «в городе Альби нашла приют ересь, достойная осуждения». Папа Иннокентий III воскликнул: «Бог поставил меня над народами и империями с тем, чтобы я не только вырывал и уничтожал, но также строил и возделывал. Мне было сказано: “Я хочу вручить тебе ключи от Царствия Небесного; итак, то, что ты свяжешь на земле, будет связано на небе”. Стало быть, я стою между Богом и людьми, меньший, чем Бог, но больший, чем человек. Нет человека, кто будет судить меня, но я буду судить многих. Каждый еретик, не желающий вернуться к истинной вере, должен быть сожжён». Так начался крестовый поход против катаров, поход французов против французов. Всюду дымились угли уничтоженных деревень и городов, всюду текла кровь…

— Мой муж не был катаром, — сказала Анна, — но мы укрыли в своём доме человека, обвинённого в ереси. Когда инквизиторы нашли его, то арестовали и моего мужа. Их обоих отправили на костёр. Я успела убежать и поселилась тут, у сестры… Но и сюда пришли крестоносцы… Сначала погибла сестра и её муж, потом скончался мой ребёнок… Зачем мы живём? Неужели жизнь даётся нам только для того, чтобы ползти сквозь унижения, потери и страх?

— Жизнь даётся, чтобы жить, — медленно ответил Хель, — и чтобы искать смысл существования.

— Смысл… Какой смысл в том, что мой ребёнок умер, не причинив никому вреда и не провинившись ни в чём? Какой смысл?

Ван Хель потянул Анну за руку, она попыталась вырваться, но ей не удалось.

— Ты пойдёшь со мной, — властно сказал Хель.

— Нет! Чего тебе надо?

— Я хочу спасти тебя… Анна, не упрямься.

— А я ничего не хочу!

— Ты обманываешь себя. Ты бы не встретила меня ножом, если бы ничего не хотела. Ты хочешь жить. Несмотря на окружающий тебя кошмар, ты хочешь жить. Идём же со мной, я помогу тебе.

— Кто ты?

— Человек, возложивший на себя тяжесть веков.

Он выпустил Анну, но теперь она уже не вырывалась, только с непониманием смотрела в бородатое лицо Хеля. Бесспорно, он был профессиональный убийца, она видела многих таких, привыкших хладнокровно орудовать клинком. Но в его глазах угадывалось и нечто иное, чего Анна не умела распознать.

— Я устала… — покачала она головой. — Куда я пойду? Дорога требует усилий.

— Положись на меня.

— Зачем ты хочешь помочь мне?

— Ты не поймёшь. Да и сам я не совсем понимаю. Наверное, не хочу, чтобы во мне умерло главное.

— Главное?

— Любовь.

Женщина изучающе осмотрела Хеля. Её лоб наморщился, губы сжались.

— Любовь? Ты тоже потерял кого-то?

— Потерял.

— Но при чём тут я? — неуверенно продолжала допытываться она.

— Ты не поймёшь…

— И всё же?

— Я виноват в твоей судьбе.

— Как так?

— Ты не поймёшь, поэтому не спрашивай больше ничего. Если угодно, считай, что я просто взял тебя в плен.

Она кивнула и обвела рассеянным взглядом двор. Недочищенная рыбёшка лежала на столе, усыпанном блестящей чешуёй.

— Куда же мы направимся? — спросила Анна.

— На север, подальше от этих мест.

Женщина подняла грязную руку вверх и предостерегающе выставила указательный палец.

— Ты слышишь?

Из-за дома доносился гул тысяч ног и лязг оружия.

— Разве можно от них уйти?!

Хель кивнул.

— Если тебе нужно собрать что-то из вещей, то поторопись, — проговорил он, усаживаясь на корточки и прислоняясь спиной к стене. — Я пока отдохну.

Он закрыл глаза.

— У меня нет ничего, — ответила Анна, но всё-таки скрылась в доме, а когда вновь остановилась перед Хелем, то держала в руке небольшой узелок с пожитками. Хель не открыл глаз, но спросил: — Это всё?

— Всё.

— Тогда можем идти.

Он быстро встал и вдруг показался Анне неимоверно большим, высоким, широким, заслонившим весь мир. Она почувствовала себя крохотной девочкой, спрятавшейся на груди великана.

Хель с неожиданной лаской провёл ладонью по её щеке.

— Анна…

— Что?

— Жизнь заставляет нас играть в удивительные игры. Кто бы мог подумать, что я…

Он замолчал и опять закрыл глаза, вспоминая что-то.

— Кто ты? — опять спросила она, в этот раз робко и едва слышно.

— Меня зовут Ван Хель. Больше мне нечего сказать о себе…

Он мотнул головой, приглашая Анну следовать за ним, и двинулся к дороге. Женщина послушно засеменила сзади, почему-то внезапно ощутив необходимость подчиниться этому мужчине.

Шагавшие по дороге солдаты усталыми глазами смотрели на Хеля и Анну. Некоторые отпускали грубые шутки, некоторые просто свистели, не зная, как иначе отреагировать на появление женщины. Анна втягивала голову глубоко в плечи, стараясь спрятаться, а Хель не обращал внимания ни на кого.

Они шли без остановки почти до заката, потом Ван Хель свернул с дороги в поле.

— Заночуем подальше от этого сброда, — пояснил он.

Возле густого кустарника он развёл небольшой костёр и достал из сумки какие-то чёрствые лепёшки.

— Оставайся здесь, — велел он. — Я пойду за водой. Тут должен быть ручей.

— Ручей? — устало удивилась женщина.

— Я слышу его…

Когда он вернулся с бурдюком, полным холодной воды, Анна крепко спала. Казалось, она чувствовала себя в полной безопасности.

Утром она долго не могла понять, что с ней и где она. Глубокий сон заглушил память о вчерашнем дне, но при этом Анна не забыла Ван Хеля. Она улыбнулась ему, как улыбаются только очень близкому человеку.

— Похоже, я хорошо отдохнула…

— Поешь, и мы пойдём дальше. Нужно поскорее уйти подальше отсюда…

К полудню погода испортилась, наползли тучи, угрожая дождём. Когда впереди появилась деревушка, Хель прибавил шагу.

— Переждём там дождь. Кто-нибудь пустит к себе…

На рыночной площади толпился народ. Увидев людей, Хель остановился.

— Не вовремя мы, — пробормотал он.

— Почему? — спросила Анна.

— Здесь инквизиция…

— Что вы стоите как истуканы?! — доносился чей-то разраженный голос. — Костёр должен быть!

— У нас нет дров, — вяло отвечали крестьяне. — У нас нет ничего. Крестоносцы вытрясли из нас всё до последней крошки.

— Еретика следует сжечь! — кричал стоявший на площади инквизитор. — Я обещаю отпущение грехов каждому, кто принесёт дрова для костра! Пресвятая католическая церковь гарантирует полное отпущение грехов!

— У нас нет ничего. Мы не можем даже суп сварить! У нас отняли лошадей и коров! Как нам ездить в лес за дровами?

— Вы просто все заодно с этим еретиком! Вам жаль его? Ересь невозможно истребить, не истребив всех еретиков! Христиане! Помните о своём долге перед святой Католической Церковью! Ваш высочайший долг — помощь в искоренении ереси. Вы обязаны выдавать церковным властям каждого еретика без какого-либо человеческого и религиозного сострадания. Даже родство не может быть оправданием бездействия. Сын обязан выдать отца, если тот отступил от истинной веры. Супруг будет признан виновным, если не обречёт на смерть свою жену-еретичку!

— У нас нет ни дров, ни даже хвороста!

Инквизитор широкими шагами обошёл собравшихся. Он двигался так, будто давил кого-то, плотно и тяжело ступая кожаными сапогами. Наконец он остановился перед вооружёнными людьми, у ног которых лежал связанный человек. Подул ветер, и чёрная ряса инквизитора буйно колыхнулась и вздулась, как парус пиратского корабля.

— Отказываетесь помочь? — Инквизитор обвёл толпу хищными глазами. — Бунтуете? Против Церкви поднимаетесь? — И он внушительно поднял вверх руку со скрюченным указательным пальцем. — Напомню вам, что имена еретиков не должны быть записаны в книгу жизни; их тела будут сожжены на этом свете, а их души будут мучиться в аду! Каждый, кто отказывается помочь Святой Инквизиции в борьбе против ереси, сам причисляется к еретикам! Вы все хотите на костёр? Что ж, будь по-вашему! Я приеду с отрядом и сожгу вашу деревню дотла! Я всем уготовлю место в аду!

— Им мало власти над живыми, — в ужасе прошептала Анна, — они хотят держать всех в страхе и на том свете.

Ван Хель подтолкнул её к ближайшему сараю.

— Иди сюда, укроемся пока тут…

Начал накрапывать дождик, и крыша над головой пришлась кстати. Они сели на земляной пол. Тем временем снаружи послышались брань, удары, крики. Судя по общему шуму, толпа быстро разбегалась. Низенький мужичонка вбежал в сарай, прячась от всадника, и в ужасе остановился, увидев перед собой Хеля, выставившего обнажённый меч.

— Что вы, господин! Что вы! Я не виноват не в чём! Не убивайте меня!

— Закрой рот и не кричи. Мне твоя кровь не нужна, — ответил Хель. — Что у вас там случилось?

— Инквизитор велел солдатам хватать всех подряд, раз мы не хотим помочь ему в сожжении еретика.

— Рано или поздно вас всё равно всех швырнут в костёр, если вы не дадите отпора.

Всадник, топтавшийся снаружи, спрыгнул с коня, услышав голоса в сарае, и решительно двинулся к входу. Длинный меч в его руке угрожающе поблёскивал. Анна вскрикнула, увидев в дверном проёме тёмную фигуру в шлеме.

— Ага! Целое сборище! — прорычал солдат, но не успел произнести больше ни слова, так как Хель ткнул клинком ему в горло. Брызнувшая кровь залила лицо солдата.

— Что ты делаешь! — воскликнул мужичок и закрыл рот обеими руками, выражая этим высшую степень ужаса. — Что ты наделал!

— Если ты не проглотишь язык, то я отрежу его тебе, — почти прошипел Ван Хель. — Вас давят и топчут, а вы только рыдаете в ответ.

Он осторожно выглянул из двери и подхватил лошадь под уздцы.

— Господин! — взмолился мужичок. — Что же будет с нами? Ты убил солдата! Тяжесть этого убийства ляжет на нас…

— Вы достойны быть зарезаны, как свиньи, раз безропотно готовы сносить все унижения.

Хель обернулся к Анне и сделал знак рукой, подзывая её.

— Сядешь позади меня, будешь держаться за мой ремень.

Он ловко вспрыгнул в седло и протянул Анне руку…

Через несколько минут они были уже далеко от деревни. Впрочем, Ван Хель знал наперёд, что им встретится ещё не одно селение, где на площади будут пылать инквизиторские костры и солдаты озверело будут волочить по земле перепуганных людей. Сейчас Хель думал только об Анне: он должен был вывезти её из этих краёв.

— В своё время, — рассказывал Ван Хель, сидя у костра и переворачивая заячью тушку, насаженную на палку, — Папа Стефан VII обвинил своего предшественника, Формозу, в ереси и велел выкопать его труп. Когда тело Формозы достали из гроба, Стефан собственноручно отрубил ему два пальца правой руки, а труп выбросил в реку.

— Обвинять умершего! — возмутилась Анна.

— Это самый лёгкий и удобный суд. Обвиняемый не сможет молвить ни слова в свою защиту… Но в этой истории печально другое. Нашлось несколько граждан, которые выловили труп и тайно похоронили его. Чуть позже Папа Иоанн IX объявил приговор недействительным, но ещё через несколько лет Папа Сергий III приказал снова выкопать труп Формозы, облачил его в папские одежды, усадил на престол, вынес ему приговор в торжественной обстановке, отрезал оставшиеся три пальца на правой руке, отрубил голову и вновь бросил в реку.

— Откуда ты знаешь обо всём? Ты странный человек. — Анна огляделась. — Как далеко мы ушли? Где мы сейчас? Мы уже недели две в пути… Здесь всё по-другому, здесь царит тишина.

— Тишина всегда обманывает. Не доверяйся ей.

— Куда мы всё-таки едем? Какова наша цель? Мы когда-нибудь остановимся где-нибудь насовсем?

— Когда человек останавливается, он перестаёт быть, — ответил Хель. — Я хочу отвезти тебя к человеку, в доме которого ты будешь чувствовать себя в безопасности. Конечно, всюду может случиться беда, но сейчас ничто не будет угрожать тебе там.

— Где же этот человек?

— Он живёт на самом севере Франции.

— Значит, ещё далеко, — вздохнула Анна.

— Человеку всегда далеко…

На следующий день они опять двинулись в путь. Плыл густой туман, заволакивая всё вокруг, словно стирая окружающую действительность с лица земли. Ван Хель вёл лошадь под уздцы, женщина сидела в седле.

— Скажи, — спросила однажды Анна, — почему всё-таки ты помогаешь мне? Зачем я тебе? Ведь я вижу, что ничуть не нравлюсь тебе как женщина…

— Однажды я был в этих местах… Сопровождал сумасшедшего барона… А далеко отсюда меня ждала девушка. Она была прекрасна… Но она не дождалась меня.

— Что случилось? Болезнь? Набег другого барона? Её убили?

— Нет, ей рассказали, что я погиб, и она не могла вынести этого известия. Она бросилась с городской стены и покончила с жизнью.

— Упокой Господь её душу! Пресвятая Дева, смилуйся над ней! — Анна истово перекрестилась.

Хель обернулся и долго смотрел на женщину.

«Странно видеть, как она молится о спасении чужой души, которая живёт на самом деле внутри неё. Раздавленная горем, растерзанная войной, отвергнутая Церковью, она всё же молится о спасении чужой души. Как много на свете людей, которые просят за кого-то, даже не подозревая, что в действительности просит за себя».

— Но при чём тут я? — спросила Анна.

— Ты напомнила мне мою Изабеллу. Вот я и решил помочь тебе.

— Я напомнила? — удивилась женщина. — Мы похожи лицом?

— Нет, ничем не похожи — ни лицом, ни голосом, ни ростом. Разве только глазами… Но дело не в схожести.

— Тогда не понимаю.

— Тебе и не нужно. Просто я решил, что обязан тебе помочь. Каждый из нас обязан делать некоторые шаги. Можешь называть это добродетелью, можешь называть совестью, можешь никак не называть.

— Да, ты прав, солдат, мне не нужно ничего понимать. Женщина должна лишь исполнять волю мужчины… Потерпи немного, пока ко мне вернутся силы. Я приведу себя в порядок и попытаюсь отплатить тебе хоть чем-то. Может, я всё-таки понравлюсь тебе по-женски? Тогда смогу порадовать тебя…

— Молчи, Анна, ты ничего не понимаешь и никогда не поймёшь… По крайней мере, в этой жизни.

— Да, — кивнула она и понурилась, — мир так устроен, что человеческий разум не способен понять ничего. Господь всё устроил по своему желанию, а мы — лишь мелкие твари. Мечемся, тужимся, смешим его нашими мечтами. Когда мы надоедаем ему просьбами, он насылает на нас мор или войну…

— Ты так понимаешь устройство мира? — удивился Хель.

— Разве я заблуждаюсь?

Ван Хель не ответил.

Впереди из мутной синевы тумана появились очертания двухэтажного строения. Донеслось звучное похрюкивание с заднего двора, чавканье ног по грязи. Пахнуло дымом печи и горячим хлебом. Позади угадывались контуры деревенских хижин, тесно поставленных друг к другу.

— Похоже, это трактир. Сегодня мы отдохнём под настоящей крышей, — сказал Ван Хель.

— У нас нечем расплатиться за постой, — возразила Анна.

— Пусть это не беспокоит тебя.

Навстречу им выбежала мохнатая собака. Она скалилась, вздёрнув верхнюю губу, и лаяла, но едва Ван Хель посмотрел на собаку, она вдруг виновато заскулила и поджала хвост.

— Вчера здесь был сильный дождь, земля совсем сырая, — заметил Хель. — Нам повезло, что тучи не накрыли нас. Мы промокли бы насквозь.

Из дверей трактира на лай собаки вышел хозяин. Жидкие светлые волосы длинными прядями свисали вокруг худого лица. Серая холщовая рубаха опускалась до колен.

— Храни вас Христос, — дребезжащим голосом проговорил хозяин, с опаской поглядывая на вооружённого Хеля.

— Спасибо на добром слове! — Ван Хель дружелюбно улыбнулся. — Найдётся в твоём трактире уголок для нас? Мы давно в пути.

Хозяин кивнул.

— Заходите…

Войдя внутрь, Анна сразу направилась к высокому камину, где над огнём висел на железном крюке чёрный котёл. Из котла валил ароматный пар. Дым из камина уносился в отверстие дымохода, но изрядная порция всё-таки попадала в горницу, из-за чего воздух в трактире казался мутным. Справа от камина находилась хлебная печь, около которой возилась пожилая хозяйка, буркнувшая невнятное приветствие. Почти всё центральное пространство горницы занимал длинный стол. Вдоль стен стояли корзины, кувшины, два огромных корыта, несколько метёлок и шкафчик с посудой. Земляной пол был усыпан соломой.

— Свободная комната есть? — спросил Хель, когда вернулся трактирщик, отводивший коня на задний двор.

— Есть. Мы сейчас без постояльцев. Как долго думаете отдыхать? День? Два?

Ван Хель обернулся к Анне, размышляя о чём-то, затем сбросил с плеча вещевую сумку и отвязал тощий кошелёк от ремня, на котором висели несколько ножей и меч. Достав из кошелька золотую монету, он спросил:

— Сколько дней, если с хорошей кормёжкой?

— Господин, — заволновался трактирщик, увидев монету и попробовав её на зуб, — за эти деньги я буду кормить тебя с женой целый месяц! Не угодно ли тебе подняться на второй этаж и выбрать комнату?

— Анна, — позвал Хель.

Она сидела на корточках перед огнём и неотрывно смотрела на пламя.

— Пойдём наверх, тебе надо хорошенько отдохнуть.

Женщина устало поднялась и медленно пошла вверх по лестнице. Ей было всё равно, в какой комнате спать, и она согласилась на ближайшую. Хель взял себе соседнюю.

Вечером начался дождь.

— Осень явилась, — протянул трактирщик, стоя в дверях и глядя на улицу.

Со стороны деревни доносилось звучание свирели.

Хель посмотрел на небо и сказал:

— Дня на два или три.

— Непогода? — уточнил трактирщик.

— Дождь…

Ливень, сопровождаемый громом и сполохами молний, и впрямь не утихал три последующих дня, затем внезапно прекратился, наступила тишина. Только в полях журчали потоки воды. Кое-где неуверенно запели птицы.

На четвёртый день трактирщик услышал далёкий конский топот.

— Кого чёрт несёт? — вытянул он шею.

Ван Хель равнодушно поглядел вдоль улицы. Приближался вооружённый отряд человек в двадцать. Позади катила скрипучая телега. Среди всадников различалась фигура священника с наброшенным на голову капюшоном. Хозяйская собака с лаем бросилась навстречу отряду. С того дня, как появился Хель, она не лаяла ни разу, а потому трактирщик сразу обратил на это внимание.

— Ты как-то благотворно повлиял на моего пса, господин, — сказал он Ван Хелю. — В твоём присутствии он ведёт себя как ягнёнок.

Тот ответил молчаливым кивком.

— Эй, Эльжита! — позвал трактирщик жену. — Похоже, придётся покрутиться. Такая орава едет. Разведи огонь под котлом!

Остановившийся перед трактиром отряд спешился. Тяжело сполз с коня и священник.

— Мир вашему дому, — утомлённо пробормотал он. — Да снизойдёт благодать на вас и вашу семью.

— Аминь, — отозвался трактирщик.

— У нас больной, — сообщил священник. — Помогите перенести его в дом.

— Больной? — забеспокоился хозяин. — Чем же болен? Не опасно ли будет?

— На всё воля Божья… Показывайте, куда нести.

Священник подал знак солдатам, и они подняли из телеги мужчину. Тот не шевелился, его руки болтались, как тряпки, голова далеко запрокинулась — он выглядел покойником.

— Святой отец, разумно ли это? — попытался возразить трактирщик. — Он ведь почти умер. Зачем его в дом? Ему самое место на кладбище.

— Перестань молоть чепуху! — рявкнул кто-то из солдат. — Это наш командир.

Больного внесли, и Ван Хель увидел его лицо, похожее на голый череп. Тёмные глазницы были словно две дыры. Приоткрытый рот показывал кривые жёлтые зубы и почерневшие дёсны. Спустившаяся из своей комнаты Анна не сводила глаз с вошедших солдат. Один из них, заметив её, приказал:

— Принеси горячей воды! Живо!

Услышав его голос, Анна вздрогнула, будто её ударили кнутом. Она попятилась и отрицательно покачала головой.

— Воды! — повторил свой приказ солдат.

Поскольку Анна продолжала испуганно пятиться, солдат шагнул к ней и схватил её за руку.

— Шевелись, дура!

— Эй, оставь её, — проговорил Хель спокойно, но таким тоном, что к нему обернулись все.

Некоторое время в трактире висела тишина. Солдаты даже забыли про своего умирающего командира.

— Вам лучше вынести больного из трактира, — сказал Хель. — Он опасно болен и может заразить не только вас, но и нас. Везите его в ближайший монастырь.

— Дорога убьёт его, — возразил кто-то.

— Болезнь уже убила его. Он ещё дышит, но тем опаснее для живых. Перенесите его обратно в телегу.

— Ты отказываешь нашему командиру в милосердии?

Ван Хель быстрыми шагами подошёл к Анне. Взял её за руку и повёл за собой из дома.

— Идём, здесь нельзя оставаться ни минуты!

Увидев озабоченность в глазах Хеля, Анна повиновалась, даже не спросив про свои вещи.

— Куда так спешишь? — наперерез Ван Хелю шагнул высокий солдат с копьём в руке.

— Не хочу сдохнуть, надышавшись опасным воздухом.

— А что, если дело в другом? Может, ты скрываешься? Покажи свои документы!

Ван Хель попробовал отстранить человека с копьём, но тот цепко схватил Хеля за плечо.

— Хочешь удрать? Я сказал, чтобы ты показал документы!

В трактире поднялся гул, и к Хелю со спины подошли ещё пятеро. Кто-то схватил Анну за шею.

В следующее мгновение случилось то, чего никто не смог позже внятно объяснить, потому что никто толком ничего не понял. Хель стремительно взлетел и двойным ударом ног, вытянувшихся в шпагате, сшиб двух солдат. Удары были настолько сильны, что свалившиеся долго ещё лежали без сознания. Вырвав копьё из рук противника, Хель ткнул тупым концом ближайшего солдата в лоб, а наконечник упёр в горло того, который держал Анну. Острие застыло неподвижно, касаясь кожи.

— Отпусти её, — сказал Хель

Солдат, побледнев, разжал хватку, и Анна бросилась к Хелю.

— Зря вы притащили сюда больного, — проговорил Ван Хель. — Хотите отправиться за ним на тот свет? Воля ваша, но не нужно тянуть нас за собой. Надеюсь, вы поняли, насколько сильно моё нежелание оставаться с вашим командиром под одной крышей?

Не выпуская копья, Хель вышел из трактира.

— Как ты? — спросил он женщину. Она молча кивнула.

Через несколько минут он оседлал лошадь, и они отправились в путь.

— Ты знаешь, чем он болен? — осмелилась поинтересоваться Анна, сев в седло. — Что-то страшное?

— Страшное. Нельзя находиться рядом с таким больным. Большинство этих солдат обречено.

Анна испуганно посмотрела на трактир.

— Забудь о них, — сказал Хель. — Каждый сам делает свой выбор…

Птицы лениво скакали по земле, не обращая внимания на Хеля и Анну.

— Как их много, — удивилась женщина. — И не видно людей.

Хель стоял, держа лошадь под уздцы, и пристально всматривался в деревню. Возле домов и на улице никого не было. Если бы не масса птиц, собравшихся на крышах домов и на деревьях, то можно было сказать, что деревня не подавала никаких признаков жизни.

— Подожди здесь, — велел Хель и направился к ближайшему дому.

Вороны, каркнув, с неохотой отбежали в сторону, освобождая Ван Хелю дорогу. Во дворе лежала дохлая свинья, основательно исклёванная птицами и изъеденная червями. Хель остановился и посмотрел на Анну.

За время их путешествия она привыкла к Хелю, привыкла к его уверенности и надёжности. Каждый раз теперь, когда он отлучался куда-то, она начинала беспокоиться. Сейчас весь её облик говорил о нестерпимом желании находиться возле Ван Хеля. Птичий гомон вызывал в Анне ужас.

— Что там?! — крикнула она. — Можно мне к тебе?

— Подожди…

Ван Хель толкнул ногой дверь и шагнул через порог. Изнутри сладковато пахнуло трупами. Этот запах Хель узнавал безошибочно.

На спинках стульев, на столе, на полу — всюду сидели птицы. Всё вокруг было в птичьем помёте. На полу лежало несколько покойников. Птицы исклевали их до костей. Увидев человека, пернатые твари загалдели и захлопали крыльями, но даже не попытались скрыться. Вероятно, они проникли в дом через раскрытое окно.

Хель быстро покинул дом.

— Должно быть, здесь солдаты подцепили заразу, — сказал он Анне. — Деревня вымерла. Возможно, соседние деревни тоже мертвы. Надо уезжать отсюда немедленно. Нужно в лес и к воде. Как ты себя чувствуешь?

Женщина слабо улыбнулась.

— У меня второй день кружится голова.

— Тошнота есть? — уточнил Хель.

— Нет, только слабость.

— Скоро отдохнём…

Ван Хель взял лошадь под уздцы и повёл её прочь с дороги.

«Я хотел спасти Анну, но, похоже, смерть идёт за ней по пятам. Что предначертано, то и сбудется в той или иной форме, — думал он. — Анна уже заболела. Два дня кружится голова. Завтра начнётся тошнота, затем — жар, несколько дней нестерпимой боли, а потом — потеря сознания, после чего она, уже ничего не понимая, затихнет и медленно угаснет…»

Проникшая в организм Анны зараза не оставляла ей шансов на выживание.

Через пару часов Ван Хель решил сделать привал.

— Остановимся здесь, — сказал он и помог Анне слезть.

Она сразу опустилась на землю и пожаловалась:

— Голова болит…

— У меня есть кое-какие травы, — успокоил её Хель. — Сейчас разведу огонь и приготовлю отвар. Боль уйдёт. Подожди немного.

Анна поджала под себя ноги и закрыла глаза. Хель долго смотрел на неё, размышляя, как поступить. Он не хотел, чтобы Анна мучилась.

Она громко вздохнула.

«Задремала… Хорошо, пусть спит…»

Когда она проснулась, Хель сидел у огня и помешивал деревянной ложкой в котелке.

— Мне приснилось, что я живу в замке, — негромко сказала Анна. — Я видела там и тебя.

— Меня?

— Ты собирался в поход, а я очень не хотела, чтобы ты уезжал. Я видела моё лицо в зеркале, но это не моё нынешнее лицо. Как такое возможно?

— Возможно, — ответил Ван Хель, снимая котелок с огня. — Возьми, это ты должна выпить.

Понюхав варево, Анна поморщилась.

— Гадость!

— Зато прекрасно помогает при головной боли.

— Меня тошнит, — пожаловалась она.

— Пей. Сразу уснёшь. Во сне всё пройдёт. Верь мне.

— Верю. — Анна улыбнулась. — Только тебе и верю…

Она дождалась, пока отвар немного остынет, и сделала несколько глотков.

— Пей всё.

— Сейчас, сейчас выпью. Чересчур горько.

— Так надо. Эта штука не для удовольствия…

Справившись с отваром, Анна вытянулась на расстеленном плаще Ван Хеля. Сон охватил её сразу.

— Спи… Ничего другого не могу предложить тебе. Только крепкий сон, который отворит перед тобой двери в иной мир… Спи… Ты не будешь больше мучиться… Не желаю, чтобы тебя выворачивало наизнанку… Видишь, я увёл тебя от костров инквизиции, от насильников, но не увёл от смерти. Тебе, оказывается, было предначертано умереть — если не от топора, так от чёртовой хвори, у которой и названия нет…

Анна глубоко и спокойно вздохнула.

— Всё хорошо, — пробормотала она голосом Изабеллы.

— Спи, любовь моя. Усни и освободи меня от давящей на меня тяжести…

— Всё хорошо, — едва различимо повторила она.

Хель опустил голову и стал ждать. Прошло несколько минут, и Анна перестала дышать.

— Вот и пришло избавление, — проговорил Ван Хель.

Наступила внезапная тишина. Птицы умолкли, исчез ветер, качавшиеся только что ветви деревьев застыли, оборвав лёгкий шелест листвы. Окружающий мир затаился, словно боясь растревожить сон Анны.

— Иногда смерть бывает желаннее жизни, — вздохнул Хель. — Изабелла, любовь моя, простишь ли ты меня? Снимешь ли груз вины с моего сердца?.. Зачем я отправился в тот проклятый поход с Робером де Парси? Зачем оставил тебя? Зачем обрёк нас на вечную разлуку? Кому это было нужно?

Он обошёл неподвижное тело, всматриваясь в лицо покойницы. Сейчас она и впрямь была похожа на Изабеллу.

— Я старался… Веришь ли?

— Верю… Знаю… — прозвучал где-то мягкий женский голос.

В следующее мгновение над головой Хеля сомкнулись чёрные тучи, полыхнула молния, прокатился гром. Трава вокруг неистово заколыхалась под порывами буйного ветра, деревья закачались, затрещали ветви, сорвавшиеся листья помчались над землёй, как испуганные бабочки.

Ван Хель вынул меч и, опустившись на колени, принялся рыть яму…

Он не читал молитв над могилой, не стоял над закопанным телом Анны с понурой головой, а сразу поехал прочь, впервые за долгое время почувствовав, что какой-то важный этап его жизни пройден безвозвратно…

На дороге он обнаружил бесхозную повозку, накрытую грубой тканью, под которой лежали мешки с товаром. Под колёсами повозки валялся бездыханный бородатый мужчина с почерневшим лицом. Судя по платью, это был купец. Видимо, спутники бросили его, испугавшись неведомой болезни, и даже не тронули товар. Они взяли только коня, чтобы поскорее умчаться от умирающего.

Разгулявшийся ветер яростно трепал туго перетянутое верёвками покрывало. Оно вздувалось парусом, сопротивлялось, но не могло устоять перед напором ветра и с одной стороны вырвалось из-под верёвок, обнажив тяжёлые серые мешки. Покрывало громко хлопало и билось о повозку, пугая лошадь Ван Хеля, которая тянула в сторону, желая убраться подальше от подозрительного места.

Ван Хель готов уже был впрыгнуть в седло, как взгляд его остановился на книге, краешек которой высовывался из-под неподвижного тела купца.

— Книга… Что ж это такое? Он читал до последней минуты какую-то книгу? Может, это Библия? Он молился? Испрашивал милости у Бога?

Ван Хель склонился над покойником. Седая борода и усы выразительно выделялись на чёрном лице и трепетали, как заиндевевшая трава на груде промёрзшей земли. Хель протянул руку и вытащил книгу из-под тяжёлого тела. Открыв увесистый фолиант, он прочитал на титульном листе: «Жизнь и приключения славного короля Артура, истинного правителя Британии, ревностного христианина, доблестного воина, защитника униженных и оскорблённых. Подлинная история, рассказанная Жаком де Бриеном».

Примечания:

3

G w r d a (валл.) — собственно, означает «добрый муж»; употреблялось в значении полноценных общинников, обладающих собственностью. Позже это слово стало чаще употребляться в значении «воин».

37

См. книгу «Волки и волчицы» из цикла «Коридоры событий».