Спящий город. Декабрь 1095 года

Ван Хель остановился, вслушиваясь в звуки ночи. Только что над городскими стенами прокатился волной грохот деревянных колотушек и трещоток: так стражники оповещали друг друга об истечении очередных тридцати минут дежурства и заставляли проснуться тех, кто задремал на посту. Теперь непроглядные узенькие улочки снова наполнились холодной тишиной, слышалось только, как вода негромко струилась в сточной канаве и тяжёлые капли, срываясь с мокрых после недавнего дождя крыш, звонко шлёпались тут и там на залитую грязью дорогу.

Ван Хель поднёс руку к ремню, перетягивавшему короткую рубаху на талии. Пальцы коснулись холодной костяной рукоятки клинка. В дневное время оружие было сокрыто плащом, но сейчас, когда не нужно было прятать ножи и мечи от городской стражи, Ван Хель держал клинок открытым. С наступлением темноты улицы попадали во власть грабителей, и тот, кто по несчастью угодил в лапы к разбойникам, мог уповать только на их милость, ибо помощи ждать было неоткуда. Ночной дозор обычно лишь песнями и трещотками оповещал всех о своём присутствии, но крайне редко вступал в схватку с разбойниками, никогда не зная наверняка, многочисленна или нет шайка преступников, напавшая на загулявшего обывателя.

Ван Хель прислушался. Город спал, и в кромешной тьме безлунной ночи даже острое зрение с трудом угадывало очертания деревянных домов, тесно лепившихся друг к другу и взбиравшихся вверх по кривой улочке, усыпанной на отдельных участках соломой, позволявшей хоть как-то пройти по обильной грязи. Однако Ван Хель видел всё: сваленные вдоль домов старые бочки, колёса, сорвавшиеся со стен полусгнившие вывески и набросанные на перекрёстке камни и деревянные обрубки, по которым люди могли переправиться через непросыхающую лужу. Он умел видеть в темноте и мог потягаться в этом даже с волками.

Ван Хель ощупал глазами лежавшее перед ним пространство и продолжил свой путь. Он шёл легко и весьма быстро, несмотря на зиявшие справа и слева глубокие выходы из погребов, оборудованные кривыми дощатыми ступенями, куда неосторожный прохожий мог запросто провалиться даже в дневное время и переломать себе ноги. Но несмотря на то что Ван Хель двигался спокойно, ловко ступая по узкой кромке относительно твёрдой и не раскисшей под дождём земли возле деревянных стен и умело перескакивая через скользкие булыжники и залитые навозной жижей ямы, в его походке чувствовалась величайшая осторожность. Впрочем, это не была осторожность крадущегося вора. Это было беззвучное продвижение человека, умеющего быть незаметным почти в любых условиях, даже на людях. Это был уверенный шаг человека, обладающего способностью в любую секунду превратиться из простого прохожего в ощетинившегося оружием воина.

Он был одет в короткие, до середины икр, штаны из грубой домотканой тёмно-серой материи и в такую же грубую шерстяную рубаху, прямую и широкую. Плащ синего цвета, застёгнутый на плече причудливой булавкой в виде дракона, опускался почти до колен. На ногах у Ван Хеля были высокие сапоги из мягкой кожи, напоминавшие чулки и перетянутые под коленами кожаными ремнями. Так одевалось большинство жителей Франции в конце одиннадцатого века по христианскому летоисчислению. Более нарядную одежду носили только вельможи, но в этой части города никогда не появлялись люди в пурпурных плащах до земли и в туниках, расшитых золотом и серебром.

Ван Хель снова остановился, уловив звук торопливых шагов, и весь превратился в слух. Впереди раздался тревожный возглас:

— Почему вы преследуете меня? Кто вы?

После этих слов наступила пауза, а за ней донёсся звук нескольких неспешных ног, шагнувших по хлюпающей грязи.

— Господин де Бриен? — спросил кто-то хрипловато.

— Какое вам дело? — испуганно ответил первый голос.

— Я задал вопрос!

— Что вам угодно, сударь? Я буду кричать!

— Попробуй пискнуть…

По слышимым звукам Ван Хель без труда определил, что несколько грабителей окружило какого-то несчастного.

«Пожалуй, надо помочь бедняге», — решил Ван Хель.

Он тенью скользнул вдоль дома и свернул за угол.

— Твоё имя Жак де Бриен? — услышал он угрожающий голос хрипатого.

Мутные фигуры стояли посреди тесной улочки. На них были длинные плащи и тёплые высокие войлочные шапки.

— Что вам надо? Вам нужен мой кошелёк? Спрячьте же нож! — сдавленно прокричала жертва. Судя по всему, хрипатый или какой-то другой разбойник сдавили де Бриену горло.

— Что ж, не хочешь отвечать, будь по-твоему. Если мы ошиблись, всё равно тебе придётся кормить червей!

— Эй! — Ван Хель метнулся вперёд.

— Что? — рявкнул кто-то из разбойников, оборачиваясь. В его руке тускло блеснул нож.

Без видимого усилия отведя руку с направленным на него клинком в сторону, Ван Хель потянул грабителя за запястье на себя и сделал неуловимое движение пальцами. Раздался хруст, и нож вывалился из руки. Ван Хель подхватил его на лету и в следующее же мгновение ткнул ножом обомлевшего противника в горло. Остальные не успели сообразить, что случилось, но, почувствовав присутствие чужого и опасного человека, рассыпались в стороны, раздувая при быстром движении свои чёрные плащи и принимая угрожающие позы. Ван Хель видел, как их жертва упала в лужу и на четвереньках заспешила к дому. Нападавшие (их осталось теперь трое) выхватили кинжалы и выставили их перед собой.

— Убирайся, тварь! — зловеще процедил один из них, медленно наступая. — Или тебе наскучила жизнь?

В ответ издевательски прозвучал громкий смешок.

— Тогда сдохни! — Разбойник ринулся вперёд, но наткнулся на собственную руку, необъяснимым образом вывернувшуюся при столкновении с Ван Хелем в обратную сторону. Послышался приглушённый стон.

Ван Хель повернулся к двум оставшимся грабителям и, молниеносно взмахнув обеими руками, метнул в них два ножа, отобранные у их же товарищей. Оба рухнули на спину, не успев даже схватиться за горло, куда с лёгким хрустом вонзились лезвия.

— Вот и всё, сударь. — Ван Хель повернулся к Жаку де Бриену. — Теперь они вас и пальцем не тронут.

— Да не обойдёт вас Всевышний своей милостью! — слабо послышалось в ответ.

— Вы не ранены?

— Нет. Благодарение Господу, я в полном порядке, если не считать моё совершенно испачканное платье. Придётся потратиться на прачку… Не могу взять в толк, кому пришло в голову покуситься на мою жизнь. Ведь они намеревались убить меня, просто убить! Они не потребовали у меня ни денег, ни чего бы то ещё! Это были не грабители, сударь!

— Не грабители, — согласился Ван Хель, помогая де Бриену подняться. — Но раз ваш кошелёк ничуть не интересовал их, то ответ следует искать где-то ещё. Просто ради удовольствия вряд ли кто вознамерится лишить человека жизни… Вам далеко идти?

— Нет, вот мой дом. Мне осталось войти в дверь и подняться по лестнице.

— Они поджидали вас возле вашего дома? Очень занятная история… Простите мне моё любопытство, кто вы? Может, ваша профессия сможет объяснить это покушение? Не случайно же они хотели перерезать вам горло.

— Меня зовут Жак де Бриен. — Увидев, что объявленное имя не произвело на спасителя никакого впечатления, де Бриен пояснил: — Я занимаю должность придворного сочинителя и хрониста, сударь.

— Рад такому знакомству. — Ван Хель слегка склонил голову.

— Позвольте и мне поинтересоваться: кому я обязан спасением?

— Меня зовут Винсент Брюс Эктор Ван Хель, но если коротко, то просто Ван Хель.

— Вы приехали из Фландрии?

— Почему из Фландрии?.. Ах, вас ввело в заблуждение моё имя! Нет, нет, сударь, Ван — вовсе не приставка на голландский манер. Это громкое родовое имя мне подарил один из правителей далёкой восточной страны. Однажды я спас ему жизнь, и в знак благодарности он принял меня в свою семью. Ван Хон — так меня звали в его семье. В Корее это имя известно многим.

— Корея? Что это за страна?

— Вы слышали про Китай?

— Это очень далеко. — Де Бриен неопределённо махнул рукой куда-то в сторону.

— Корея ещё дальше.

— Господи Иисусе! Ещё дальше! — ужаснулся Жак де Бриен. — Так вы купец? Налаживаете торговые маршруты?

— Нет, я воин.

— Рыцарь?

— Наёмный воин. Это моё призвание. Если вам нравится слово «рыцарь», то вы вполне можете применить его ко мне, хотя в рыцари меня никто не посвящал. Отбросив скромность, могу смело сказать, что мне нет равных в воинском искусстве. Когда-то я был известен как Эктор Непобедимый.

— Как же вас угораздило попасть в Китай и ещё дальше? — спросил де Бриен, зябко переминаясь с ноги на ногу. — Что вы делали среди нечестивых?

— Воевал… Но сейчас речь не обо мне. Давайте вернёмся к вашим проблемам, сударь. Вы сказали, что служите при дворе, занимаетесь составлением хроник?

— И пишу романы. Нынче в моде рыцарские романы.

— Тогда не возьму в толк, кому вы перешли дорогу. Может, они ошиблись?

— Нет, господин Ван Хель. Один из них спросил меня, вцепившись мне в горло, меня ли зовут Жак де Бриен. Так что караулили они именно меня.

— Что ж, это дьявольски интересно…

— Это дьявольски неприятно, сударь, и у меня до сих пор трясутся колени, — глубоко вздохнул де Бриен, толкая плечом разбухшую дверь. — Я живу на втором этаже. Заглянете ко мне? Угощу вас хорошим вином.

— Нет, благодарю. — Ван Хель учтиво поклонился.

— В это время по городу лучше не ходить без специального разрешения. Стражники имеют право задерживать каждого до утра.

— Меня это не пугает…

Едва дверь со скрипом затворилась, громыхнув железным кольцом, Ван Хель шагнул к неподвижным телам нападавших, всматриваясь в них, словно пытаясь разгадать тайну их необъяснимой нелюбви к придворному сочинителю, и пробормотал: «Ну-ну». Он забросил один из концов своего плаща через плечо, плотно закрыв грудь, и бесшумно двинулся вверх по улочке.

В следующее мгновение из-за больших плетёных корзин, перегородивших переулок слева, вынырнула крепкая мужская фигура. В темноте мелькнуло длинное лезвие кинжала. Ван Хель умело уклонился от предназначавшемуся ему удара, перехватил вооружённую руку, перебросил нападавшего через себя и неуловимым для взгляда тычком ноги поразил поваленного незнакомца в горло. Тот не успел издать ни звука и распластался без движений в грязи. Выпавший из руки кинжал тонко чмокнул, втыкаясь в жидкую глину.

— Похоже, ты хотел разделаться со мной, а затем довершить то, что не сумели сделать твои приятели, — прошептал Ван Хель. — Ваша настырность слишком подозрительна. Жаль, что не успел спросить тебя раньше.

Ван Хель, всё ещё продолжая сжимать запястье незнакомца, повернул его руку и теперь обратил внимание на тускло блеснувший перстень. Склонившись, он внимательнее посмотрел на украшение.

— Не может быть!

Сорвав кольцо с мёртвого пальца, он поднёс его к глазам.

— Да, так и есть! Тайная Коллегия!

Несмотря на глубокую тьму, Ван Хель без труда разглядел символ, которым был украшен серебряный перстень: два перекрещенных знака бесконечности, наложенных на тонкие перекладины креста. Неискушённый в магических символах человек принял бы это за изображение четырёх изящных лепестков, сцепленных друг с другом своими основаниями и помещённых поверх крестовины. Но в этом несложном узоре Ван Хель сразу узнал знак, который носили так называемые Псы Тайной Коллегии — низшие чины тайного общества, не имеющие посвящения, не допущенные к магическим знаниям и выполняющие черновую работу.

— Что же им понадобилось от жалкого придворного писаки?

Он стиснул перстень в кулаке и быстрым шагом вернулся к тем, кого убил несколько минут назад. Осмотрев их, он не обнаружил на их руках ни перстней, ни татуировок.

— Значит, только этот был Псом из Коллегии. Остальных он просто нанял за несколько монет, — решил Ван Хель.

Подбросив перстень на ладони, он повернулся на пятках и направился к двери, за которой скрылся Жак де Бриен. Стремительно взлетев по узкой лестнице на второй этаж, Ван Хель увидел в темноте спину писателя. Тот всё ещё стоял перед своей комнатой, гремя ключами, и сильно вздрогнул, услышав позади шаги на скрипучих ступенях.

— Господин де Бриен, — позвал Ван Хель.

— Сударь, это вы? — с облегчением проговорил тот, услышав знакомый голос. Разглядеть в темноте он ничего не мог.

— Я решил, что грешно отказываться от чарки вина, дружески предложенной при таких малоприятных обстоятельствах.

— Конечно, — обрадовался де Бриен. Чувствовалось, что после пережитого ему совсем не хотелось оставаться одному.

Он наконец отворил дверь.

— Замочек-то, оказывается, не заперт, — удивился он. — А я стараюсь, ключом в него тычу. Только ведь я запирал его, я точно помню…

Он проковылял в комнату и опустился перед камином. Послышалось постукивание огнива, вспыхнула заранее заготовленная кучка мелких стружек, затрепетал огонь. Поднеся к пламени стоявшую на камине свечу в бронзовом подсвечнике, де Бриен зажёг и её, затем распрямился.

— Пресвятая Дева! — воскликнул сочинитель, окинув взглядом каморку.

— Они побывали у вас дома, господин де Бриен, — сказал Ван Хель.

— Они что-то искали! Всё кувырком!

— А вы утверждаете, что им ничего от вас не нужно… Что-нибудь пропало?

— Так сразу не скажешь. Собственно, у меня и взять-то особенно нечего. Разве что старинные рукописи. Должность придворного романиста — место отнюдь не прибыльное. Взгляните на моё платье: вряд ли вы назовёте его роскошным. — Он невесело встряхнул руками, расправляя промокший и отяжелевший от грязи плащ. — И обитаю я, как вы можете заметить, в квартале булочников, а вовсе не в королевском дворце. Я не голодаю, но лишняя монета у меня никогда не водилась.

— Скажите, вы когда-нибудь видели такой перстень? — Ван Хель поднёс к лицу де Бриена кольцо, снятое с убитого.

— Нет, — покачал головой Жак. — А почему вы спрашиваете?

— Потому что такие перстни носят только члены Тайной Коллегии.

— Это монашеский орден?

— В некотором роде. Только самый могущественный из всех и самый таинственный. Тайная Коллегия не занимается пустяками, сударь.

— Что вы хотите сказать?

— Если вы заинтересовали этих людей, то я могу предположить, что вы имеете отношение к чему-то очень важному, хотя сами вы и не подозреваете о важности того, чем занимаетесь. А если они решили вас убить, то это означает, что вы владеете какой-то информацией, поэтому вас, как носителя этой информации, следует уничтожить.

— Невообразимая чушь, просто дьявольщина какая-то. — Де Бриен нервно передёрнул плечами и набожно перекрестился. — Что такого я могу знать? Никакой важной информацией я не владею. Помимо романов я занимаюсь лишь составлением хроники: в каком году наш король совершил поход, когда и куда направил посольство… Кому это может мешать?

Ван Хель пожал плечами.

— Ой, они забрали книгу! — воскликнул вдруг Жак.

— Какую книгу? — Ван Хель в одно мгновение очутился рядом с ним.

— «Жития Мерлина». Я принёс её сюда несколько дней назад.

— Зачем вам «Жития Мерлина»? — В глазах Ван Хеля вспыхнула новая искра интереса.

— Наш государь — да хранит его Господь — велел мне написать роман о короле Артуре. Вы, должно быть, недавно вернулись из своих путешествий и не представляете, каким спросом нынче пользуются романы о рыцарях. Про короля Артура написано уже несколько поэм, их читают с упоением. И наш государь желает, чтобы о похождениях славного Артура было создано новое произведение. А я очень кстати обнаружил в дворцовом книгохранилище «Жития Мерлина».

— Неужели? — удивился Ван Хель. — Это французский список с кельтской «Книги Мерддина».

— Вы специалист в этой области?

Ван Хель не обратил внимания на вопрос:

— Неужели вы решили положить «Жития» в основу вашего будущего романа? — спросил он, вперив в де Бриена пронизывающий взгляд.

— Именно. Но почему это удивляет вас?

— Вы успели прочитать эту книгу?

— Нет, только бегло проглядел.

— И всё же решили положить её в основу вашего романа? Если так, то мне жаль вас…

— Не понимаю. — Де Бриен ошеломлённо уставился на своего гостя. — Почему вам жаль меня? Что такого неправильного я сделал?

— Мне кажется, я начинаю догадываться, в чём тут дело…

— В чём же?

— В рыцарских романах.

— Я вас совсем не понимаю, сударь. — Де Бриен продолжал растерянно стоять посреди замусоренной комнаты, держа свечу на вытянутой руке. У него было усталое лицо, тонкое, с крупными губами и прозрачными глазами, обрамлённое длинными русыми волосами. На лбу, подбородке и щеках темнела набрызганная грязь.

— Судя по всему, — задумчиво заговорил Ван Хель, — замысел вашего романа не укладывается в концепцию Тайной Коллегии.

— Какую концепцию?

— Тайная Коллегия всегда очень тонко ведёт игру, планируя свои шаги на много лет вперёд.

— Какую игру? Объяснитесь в конце концов! Вы пугаете меня, сударь!

— Совсем недавно я был в Клермоне и слушал выступление Папы после церковного собора. Он произнёс пламенную проповедь, в которой призвал рыцарей дать обет и освободить христиан от мусульманского ига[6].

— Да, да, я в курсе. Но при чём тут мой роман?

— При том, что рыцарство должно быть, как бы это точнее выразить, наделено высокими духовными качествами. Рыцарству нужен идеал… Вы, сударь, о каких рыцарях пишете в романах? Чем заняты ваши герои?

— Совершают всевозможные благодеяния, сражаются против нечестивцев во славу Господа нашего Иисуса Христа, да снизойдёт на всех нас его божественная благодать…

— Вот и я о том же, — улыбнулся Ван Хель. — Король Артур начинает постепенно превращаться в символ рыцарства. А вы, глупец, решили взять за основу «Жития Мерлина»! Разве вас не удивило, какими красками описан Артур в этой книге? Он же не имеет ни малейшего отношения к христианству! Он же — язычник!

— Неужели?.. А вы читали эту книгу?

— Читал, — как-то странно отозвался Ван Хель. — Это единственное сохранившееся письменное свидетельство тех лет. Было ещё три других сочинения, где Артур вовсе не являлся защитником веры Христовой, но их давно сожгли. Теперь Тайная Коллегия уничтожит «Жития» и окончательно сотрёт следы действительной истории. Ничто больше не мешает им создавать свою легенду и направлять мышление людей в нужном Коллегии русле.

— Простите, сударь, — пробормотал Жак, совсем сбитый с толку, — но мне никак не удаётся поймать вашу мысль.

— Господин де Бриен, бегло проглядев «Жития», вы не вникли в суть.

— Признаюсь, вы правы. Обнаружив эту книгу, я буквально вцепился в неё, надеясь найти там много полезного для моего будущего романа. Но прочитать ещё не успел.

— Потому-то вы и не понимаете меня, — усмехнулся Ван Хель. — Между тем там ясно сказано, что Артур, величайший из предводителей валлийцев, был ярым противником Христа. Случалось, он даже разорял монастыри… Что ж, господин де Бриен, кажется, вы обещали налить мне вина.

— Сию минуту, — заторопился де Бриен и, путаясь в своём плаще, нырнул куда-то под стол. — Вот, очень хорошее вино. Рекомендую. — Он поставил перед собой на стол две глиняных чашки, потряс, проверяя наличие вина, бутылку, оплетённую ивовыми прутьями, и наполнил чашки тёмно-красным напитком. — Угощайтесь…

— Значит, вы не успели прочитать «Жития Мерлина», — проговорил задумчиво Ван Хель, отпивая вино.

— Не успел.

— Выходит, вы могли лишиться жизни зазря. Тайная Коллегия считает, что вам известно содержание книги и что вы можете поведать о нём всему миру.

— Ужели образ Артура так ужасен в «Житиях Мерлина»?

— Ничего ужасного, сударь. Крови младенцев он не пил. Но облик его, как я понимаю, не укладывается в концепцию новой идеологии.

— Я не в силах уразуметь. Вы говорите загадками. — Де Бриен устало опустился на дубовый табурет и расстегнул застёжку плаща. Мокрая ткань тяжело упала на пол.

— Никаких загадок. Просто идёт строительство нового мироустройства. Впрочем, я не могу объяснить это. Да меня это и не интересует. Никто из простых смертных не способен проникнуть в замыслы могущественного тайного общества. А что касается короля Артура, то тут я могу лишь догадываться.

— Поделитесь же со мной вашими догадками, сударь.

— Мало кому нужна истина, люди нуждаются в мифах. Красивый миф способен поднять людей на подвиги. Если Тайная Коллегия решила сотворить нового Артура, значит, он будет камнем в новой стене, которую воздвигают маги.

— Какие маги?

— Тайная Коллегия Магов, так это называется.

— Маги? Выходит, они не христиане?

— Никоим образом. Они — маги… Но многие из них сейчас выглядят вполне добропорядочными христианами и даже возглавляют епископаты. А многие — истовые магометане. Они пользуются любыми формами для достижения своих целей. И никто не в силах отличить их от обыкновенных людей…

— Святой Георгий, охрани нас от этой напасти!

— Когда-то у них был свой храм, небольшой, очень скромный, и, в отличие от большинства религиозных обществ, Коллегия была по-настоящему закрытой, никто не знал, чем она занимается. Но за стенами их неприметной обители вынашивались грандиозные замыслы, рождались сильнейшие маги. Знаменитые халдейские жрецы со своим легендарным чародейством — младенцы в сравнении с магами Тайной Коллегии… Да, когда-то у них был свой храм, но теперь им нет надобности возводить свои святилища, они пользуются христианскими церквями, мусульманскими мечетями, индуистскими храмами. Они растворились в окружающем мире. Они умеют путешествовать, выходя из собственных тел, и поэтому их можно назвать почти вездесущими.

— Оборотни! Демоны! Господи, просвети очи мои, очисти сердце моё…

— При чём тут демоны! Впрочем, вы не поймёте. Вы способны усвоить только те идеи, которые провозглашаются сейчас. Вам не понять, что такое вечность.

— Жизнь вечную обещал Господь наш Иисус Христос, но обещал только тем, кто последует за ним.

— Нет, нет, сударь, это не та вечность… Да и знаете ли вы в действительности, о чём говорил тот, кого называют Христос? Вы опираетесь лишь на то, что пишут в книгах Отцы церкви.

Жак де Бриен болезненно сморщился:

— Вы позволяете себе странные высказывания, сударь, подозрительные высказывания, почти крамольные. Да простит вам Господь согрешения ваши… Из ваших слов я могу сделать вывод, что вы ставите под сомнение содержание Священного Писания.

— Ошибаетесь. Я ни в чём не сомневаюсь, — ухмыльнулся гость.

— Слава Богу! — вздохнул с облегчением де Бриен и набожно перекрестился. — И да защитит меня Пресвятая Дева в день печали и скорби… Однако ж позвольте всё-таки спросить, господин Ван Хель…

— Можете называть меня просто Винсент.

— Откуда вам известно всё это?

— Что?

— Ну… про эту ужасную Коллегию. Ведь ежели она столь таинственна, как вы-то сподобились узнать про неё?

— Вам нужна правда? — Ван Хель недоверчиво покачал головой.

— Да.

— Что ж, извольте: когда-то я был одним из её членов.

— Вы?.. — Де Бриен почти с ужасом взглянул на собеседника. — Помилуй меня, Господи, грехи мои очисти покаянием. Помилуй и сохрани, не оставь душу мою гореть в аде… — Он снова перекрестился. — Но теперь вы, как я понимаю, отреклись наконец от этих нечестивцев во славу Господа нашего Иисуса Христа.

— Вы всё о своём! — Ван Хель медленно обошёл комнату, осторожно перешагивая через разбросанные вещи, и остановился перед крохотным окном, затянутым вощёным холстом. — Вам сейчас надо думать о собственной шкуре, Жак. Коллегия добралась до «Житий Мерлина», но хочет разделаться с вами, поскольку думает, что вы знаете некоторую правду об Артуре и сможете отразить её в вашем романе… Хотите, дам вам совет?

— Слушаю вас. — Де Бриен подался вперёд, вперившись в лицо Ван Хеля.

— Вам надо пустить слух о том, что ваш Артур будет совершать во имя Христа подвиг за подвигом.

— Пустить слух?

— Иначе откуда они узнают, что вы создаёте именно такой образ Артура, а не тот, который написан в «Житиях»?

— Да я и сам хочу, чтобы мой персонаж был благороден и высоко нёс знамя истинной веры. Он должен бороться со всяким злодейством, удивлять милостью своей и щедротами…

— И всё-таки не забудьте, что вам всюду надо рассказать о ваших замыслах… И никому, разумеется, не упоминать о знакомстве со мной… А теперь давайте выпьем ещё вина, — улыбнулся Ван Хель.

— Минутку, эта бутылка уже пуста. — Жак де Бриен засуетился. Казалось, он обрёл нарушенное душевное спокойствие. Разгребая наваленные перед шкафом вещи, он торопливо освобождал дверцу, чтобы добраться до спрятанных внутри шкафа бутылок. — Я с готовностью возьмусь за написание романа о великом рыцаре, о славном короле, поднявшемся на борьбу с тёмными силами, — бормотал придворный сочинитель, словно убеждая кого-то невидимого. — Я создам удивительный образ, который послужит примером твёрдости духа и прекрасных порывов. Это будет высочайший идеал рыцарства…

Когда он наконец извлёк из шкафа вино и повернулся к гостю, победно потрясая бутылкой над головой, Ван Хеля уже на было в комнате.

— Сударь! — проговорил растерянно де Бриен. — Где же вы?

Никто не отозвался.

Ван Хель остановился. Спереди донеслись звуки трещоток и деревянных колотушек. Из-за угла появились трепещущие отблески факелов. Послышался грубый смех и нестройная песня.

Ван Хель бесшумно прыгнул к деревянной стене дома и, прижавшись к ней всем телом, как ящерица, без видимого усилия вскарабкался на крышу, цепляясь за выступы брёвен. В ночной тьме он был неразличим — просто колыхнувшаяся густая тень на доме.

Распластавшись на черепичной кровле, он видел, как внизу неторопливо прошли десять мужчин, вооружённых копьями и мечами. На металлических шлемах и наконечниках копий подрагивали отблески факелов. Трещотка смолкла, прервалась песня.

— Эге, братцы! Да тут, похоже, была поножовщина. Клянусь пресвятой Девой! Покойники кругом валяются, — гаркнул грубый голос.

— Посвети-ка маленько, — прозвучал второй голос. — Должно быть, какая-нибудь шайка не поделила добычу.

— Чего не поделили? Гляньте на этого, у него кошелёк при себе! — воскликнул третий.

Ван Хелю уже не было видно людей, они скрылись за поворотом, но их голоса и шаги по лужам и грязи ясно доносились до его слуха.

— Не удалось им поживиться. Славно же кто-то разделался с ними.

— Не повезло мерзавцам…

— Утром надо прислать за ними повозку, — заключил старший. — Запомните, куда ехать. Квартал хлебопёков…

Ван Хель отполз немного по кровле в сторону, но из-за плохо державшейся черепицы, грозившей осыпаться при неосторожном движении, решил дождаться, пока ночной дозор отойдёт подальше. С крыши дома ему были видны далёкие мерцающие точки факелов на городских стенах. Снова по стенам прокатилась шумная волна трещоток и колотушек со стен — часовые оповещали друг друга об истечении очередных тридцати минут ночного дежурства.

Выждав ещё немного после того, как дозор удалился, Ван Хель бесшумно спустился на дорогу и продолжил свой путь. Через несколько минут он добрался до квартала ткачей и остановился перед трёхэтажным домом, над входом в который был нарисован громадный белый лебедь с причудливо изогнутой длинной шеей, а всё остальное пространство стены было покрыто изображениями женщин, занимающихся пряжей и вышиванием. Фасады очень многих домов в городе были так или иначе разрисованы, указывая на характер деятельности домовладельца и его семьи.

Окошко на втором этаже было распахнуто, и оттуда сочился тусклый жёлтый свет.

«Не спит», — понял Ван Хель и, осмотревшись, взобрался вверх по стене, ловко наступая на торчавшие балки и крючья, к которым крепились вывески. Заглянув в окно, он тихонько позвал:

— Изабелла!

В комнате послышалось шуршание платья, и в следующее мгновение перед ним появилась девичья голова. Большие тёмные глаза взволнованно блестели.

— Ванхель, милый мой Ванхель, наконец-то вы пришли! А я уж чего только не подумала…

— Со мной ничего не может случиться, ангел мой.

— Я боялась, что мы уже не свидимся более.

— Что за глупости! О чём вы говорите, Изабелла? Разве я хоть раз не держал данного слова?

— Речь не вовсе о вас, сударь.

— О чём же?

— О моём отъезде. — Девушка всхлипнула. — Боюсь, сегодня ночью мы расстанемся с вами навсегда.

— Вы решили уехать?

— Не я, а мой батюшка принял такое решение. Он отсылает меня в замок графа де Парси. Завтра рыцари графа отправятся в его владения, они будут сопровождать обоз с товарами. Поеду и я.

— Но почему вдруг?

— Граф прознал о том, что никто не может превзойти меня в искусстве вышивания. И мой отец решил не упустить случая хорошенько заработать на мне. Вдобавок отныне у него всегда будет повод показаться на глаза графу, дабы испросить какой-нибудь милости, навещая меня в его владениях… Будь проклят тот день, когда я взяла в руки иглу с ниткой!

— Не печальтесь, моя дорогая, и не вините своё мастерство, — успокаивающе проговорил Ван Хель и нежно коснулся ладонью щеки Изабеллы. — Я что-нибудь непременно придумаю, чтобы оказаться подле вас.

— Но как?

— Я найду способ… А теперь позвольте мне влезть в окошко, потому что висеть на стене не так удобно, как восседать на табурете…

— Конечно, мой милый Ванхель…

Она порывисто отстранилась, давая мужчине возможность проникнуть в уютную комнату, стены которой были обтянуты коричневыми шерстяными тканями, с искусно вышитыми на них белыми, жёлтыми и красными цветами. На стоявшей в углу кровати лежало несколько подушек, а подле спального места громоздился сундук, где хранилось бельё и одежда. Горевшая свеча бросала свет и на элегантную этажерку из резного дерева, где лежали большие ножницы и множество катушек с разноцветными нитками.

— Вы продолжаете одеваться не по погоде, — посетовала она, оглядывая гостя. — Уже декабрь, а вы до сих пор не сменили платье на зимнее.

— Я не боюсь холода и почти не ощущаю его, — отмахнулся он.

— Вы испачканы. — Изабелла указала на его плащ, измазанный грязью на плече.

— Должно быть, это грабитель задел меня грязным башмаком, когда я перебросил его через себя.

— Вы столкнулись с разбойниками?

— Пришлось вступиться за одного несчастного.

— Как вы не боитесь? Ванхель, неужели вас ничто не страшит?

— Только разлука с вами, — пошутил он.

— Вы настоящий сумасшедший. — Она припала головой к его груди и с наслаждением вслушалась в тепло, потёкшее в неё из его крепких рук, бережно обнявших её плечи. — Никогда не забуду, как вы разбросали тех бесстыжих господ, которые пристали ко мне на рыночной площади. А ведь их было пятеро! И все вооружены!

— Разве я мог позволить, чтобы кто-то отпускал мерзкие шутки в вашу сторону?

— Безрассудный… Они могли убить вас, и это сошло бы им с рук, ведь они — рыцари, люди благородных кровей, не привыкшие считаться с людьми более низкого происхождения. У меня сердце замирает, когда я вспоминаю тот день. Как они схватились за мечи, готовые изрубить вас! А вы каким-то непостижимым образом расшвыряли их, расправились с ними голыми руками! Я никогда не перестану восхищаться вами, мой милый Ванхель…

— Изабелла, почему бы вам не уйти со мной прямо сейчас?

— Без родительского благословения? — вздохнула она. — Я не смею.

— Вы слишком много значения придаёте этим пустякам.

— Зачем вы говорите, что благословение — пустяк? — с горечью проговорила она. — Порой ваши слова пугают меня.

— Не будем спорить об этом… Не сейчас… Просто придётся повременить с нашим счастьем. Наберитесь терпения, родная… И ложитесь спать, вам следует отдохнуть перед завтрашним путешествием. Путь до владений графа де Парси не близкий.

— Ванхель, не оставляйте меня сейчас…

Она отчаянно прижалась к нему всем телом, чего не позволяла себе никогда при их прежних встречах с глазу на глаз.

— Я люблю вас!

— Знаю, мой ангел. Я тоже люблю вас.

— Как же нам быть? — шептала она.

— Если бы вы согласились уйти со мной… Впрочем, всё уже сказано. Езжайте к графу де Парси, раз такова воля вашего батюшки. Обещаю вам нагнать вас в скором времени, а там и решим, как нам быть.

Он мягко отстранил её от себя.

— Ванхель…

Девушка снова протянула к нему руки, и он увидел в её глазах мольбу.

— Изабелла, мой нежный цветок. — Он шагнул к ней и наклонил голову, припав к её губам долгим поцелуем.

Тело девушки задрожало.

— Я хочу быть вашей, — проговорила она, задыхаясь.

— В недалёком будущем у нас обязательно появится такая возможность. И нам не нужно будет скрываться от посторонних глаз, нам не придётся таиться. Обещаю. — Он поцеловал её ещё раз, но теперь коротко, почти по-братски. — А теперь прощайте… И помните, что мы с вами разлучаемся на очень малое время…

Сказав это, он легко выбрался в окно и спрыгнул на дорогу…

С Изабеллой он познакомился три месяца назад, когда вступился за неё на улице. Увидев горячие слёзы в её глазах, Хель уже не мог выбросить из головы Изабеллу. Такого не случалось с ним прежде. Он относился к женщинам легко, принимал их ласки и даже любовь, но сам не допускал никого из них к своему сердцу. Бывало, он увлекался кем-то ненадолго, но забывал о своём увлечении, едва дела звали его в путь. Он даже не прощался с той, которая согревала его ночами… И вдруг в его сердце поселилась любовь. Образ Изабеллы постоянно возникал перед его глазами, и Ван Хель не знал, как к этому относиться. Девушка стала казаться ему самым дорогим существом на свете, и он — человек, которого и человеком-то было трудно назвать, ибо он познал тайные глубины многих оккультных сообществ, был посвящён в знания, дававшие ему огромную власть над людьми, прошёл через самые кровавые войны последних нескольких веков и не только остался жив, но заполучил бессмертие, — он тосковал, разлучаясь с Изабеллой, как тоскует по девушке всей душой безусый юнец, не познавший ещё сладости женского тела.

Ван Хель удивлялся себе и вопрошал: «Ты ли это, дружище? Откуда в тебе нелепое мальчишеское волнение? Откуда жажда глядеть в девичьи глаза, надеясь увидеть в них всякий раз нечто особенное? У тебя было много женщин. Некоторые по праву считались прекраснейшими женщинами своего времени. Лучшие гетеры дарили тебе свои ласки. Лучшие танцовщицы плясали для тебя. Но ты всегда оставался спокоен, потому что никогда не признавал никакой тайны за тем, что принято называть любовью. И вдруг что-то изменилось в тебе. Может, ты заболел? Или ты прозрел, внезапно разглядев в привычной для тебя жизни новую грань? Ты удивляешь меня…»

Шарль по прозванию Толстяк низко склонился над столом и что-то записывал, поскрипывая гусиным пером по пергаменту. Жёлтый подрагивающий свет свечи придавал его одутловатому небритому лицу мягкость, сглаживая некрасивость крупных черт. Этот зрелый мужчина, прошедший нелёгкий жизненный путь, смотрел на появлявшиеся из-под пера чернильные буквы почти с тем же восторгом, с каким мальчишка смотрит за появлением сверкающего меча из ножен прославленного рыцаря.

Закончив фразу, Шарль привалился к высокой спинке деревянного стула и откашлялся, прикрывая рот ладонью, чтобы брызги слюны не попали на только что написанный текст.

— Ты простужен? — спросил Ван Хель.

Шарль вздрогнул от неожиданности.

— Как всегда, ты проникаешь ко мне беззвучно, как демон, — проговорил он, взяв себя в руки. Его покрасневшие слезящиеся глаза несколько раз испуганно моргнули.

— Может, я и есть демон? — засмеялся вошедший и опустился на табурет перед почти угасшим камином. — Как всё-таки хорошо, когда можно расслабиться перед огнём…

— Если бы ты был демоном, Хель, я готов был бы, пожалуй, продать тебе душу ради разгадок некоторых тайн, — задумчиво сказал Шарль и положил гусиное перо на стол. Обычно он пользовался палочкой и навощёнными досками, как древние римляне, и лишь придав написанным мыслям бесспорное изящество, Толстый Шарль переносил их на бумагу. К бумаге он относился трепетно, почти как к священной реликвии.

Ван Хель потянул носом. В доме Шарля всегда пахло травами и настойками.

— А что ты будешь делать, если вдруг откроешь для себя всё, что ищешь? — спросил Хель.

— Что я буду делать? Ничего. Просто почувствую себя счастливым.

— Ты в этом уверен? А не думаешь ли ты, Толстяк, что тебе станет скучно? Сейчас ты целиком отдаёшься поиску, а чем же ты станешь заниматься, когда тебе искать будет нечего? Да и как ты поступишь с полученными знаниями?.. С бесконечными знаниями! Ведь это — тяжёлая ноша. Поверь, ими невозможно просто владеть, ими надо пользоваться, иначе они превращаются в бремя, способное раздавить человека.

— Я посвятил так много лет поиску ответов на вопросы, которые беспокоят меня с раннего детства! Так неужели я откажусь от знаний, даже если они раздавят меня, как обрушившаяся каменная громадина?

— Каменная громадина? — переспросил Ван Хель. — Хорошее сравнение. Заниматься наукой — всё равно что грызть камень, пробиваться в глубины окаменевшей человеческой мысли, крушить твердь неповоротливого мышления. Но одолеть это может лишь тот, кто не закупорил себя в тесной конуре косности. Чтобы добиться знаний, нужна широта взглядов, нужно быть философом, мой дорогой Толстяк.

— Ты же знаешь, что я занимаюсь философией, Хель. Но я очень одинок. — Шарль плаксиво сморщился и потёр руками грудь. — Одиночество переполняет меня! Мне не с кем поговорить. Всё, чего я добился, я несу в себе. Народ удручающе тёмен. Церковь задавила всех, узурпировала право на истину.

— Узурпировала? Нет, дружище, церковь лишь пользуется сложившейся ситуацией. Народ тёмен, в этом ты прав. Но он всегда был тёмен и ленив. Ему не нужна истина. Его интересует только кусок хлеба. А истина… Она предполагает безбрежность, она вмещает в себя всё, у неё нет краёв, нет предела. — Ван Хель помолчал, затем продолжил: — Вот ты только что сказал, что Церковь взяла на себя право провозглашать истину.

— Да, это так.

— Но ведь ты тоже принадлежишь Церкви, Шарль. Ты был монахом. И ты никогда не покинул бы монастырь, если бы не переругался со всеми.

— Я переругался из-за того, что мне не позволяли заниматься философией.

— Но ты и не можешь заниматься философией, Толстяк.

— Почему?

— Потому что ты ограничен рамками католической веры. Настоящий философ никогда не ограничивает себя строгими рамками, он не может быть ни христианином, ни магометанином, ни кем бы то ни было другим, кто принимает правила Церкви и идёт строго по узенькой дорожке…

— Но человеку нужна вера, Хель, — виновато ответил Толстый Шарль.

— А что такое вера, друг мой? Следование текстам? Разве это вера? Ты лишь идёшь у кого-то на поводу.

— Я не иду ни на каком поводу! — возмутился Шарль. — Я со многими спорю, нередко сомневаюсь. За это меня и прогоняют частенько с насиженного места.

— Ладно… Уже поздно…

— Где ты так долго бродил?

— Разные дела задержали… Городские ворота были уже на запоре, когда я вернулся. Пришлось перебираться через стену, прятаться от стражи… Кстати, сегодня ночью мне довелось познакомиться с неким Жаком де Бриеном, придворным сочинителем.

— Очень увлечённый человек.

— Ты знаешь его? — удивился Ван Хель.

— Мы сталкивались с ним несколько раз в книгохранилищах.

— Ты имеешь возможность входить в хранилища?

— За деньги можно проникнуть в любое запретное место. А книги нынче становятся модны у благородных господ, даже если это формальные хроники военных походов или скучнейшие описи домашнего имущества. Сейчас каждый барон велит монахам, живущим при его рыцарском замке, обзавестись библиотекой. Редко кто умеет читать, но все любят похваляться содержимым своих книгохранилищ. Это и есть причина того, что из монастырей день за днём пропадают фолианты. Бароны и герцоги устроили настоящую охоту за книгами. Если не удаётся купить у монахов старинную рукопись, то они нанимают переписчиков. Книги копируются второпях, с многочисленными огрехами. Но кого это интересует? Мессиры жаждут лишь обилия толстых переплётов, а содержимое их не волнует. Впрочем, встречаются и настоящие любители книг, но их крайне мало. И что-то подсказывает мне, что так будет всегда.

— Ты прав, — согласился Хель.

— А Жак де Бриен — настоящий поэт, написанное слово имеет для него огромный вес. Сейчас всё чаще из Италии к нам забредают трубадуры, но их тут пока никто не понимает. Зато де Бриен был в полном восторге, однажды повстречав трубадура и послушав его стихи… Нет, слово у нас не пользуется уважением, в поэмах и романах видят только лёгкое развлечение. Времена Цицерона и Сенеки ушли надолго, если не навсегда, — печально заключил Толстяк.

— Пожалуй, я прилягу, дружище.

— А мне надо ещё кое-что доделать, — Шарль повернулся к разложенному на столе пергаменту.

— Скажи, а ты не знаешь, далеко ли отсюда владения графа де Парси?

— Дней пять пути, если ехать верхом. Почему тебя интересует этот тупоголовый боров?

— Хочу наняться к нему.

— Что за странная причуда, Хель? Почему вдруг к нему?

— У меня есть причина.

— И наверняка у этой причины чудные глазки и волшебный ротик, — горестно вздохнул Толстяк.

— Ты на редкость проницателен, мой друг.

— Послушай, Хель, — Шарль опять отложил гусиное перо, — я слышал, что у графа есть некоторые очень любопытные книги. Почему бы тебе не прихватить меня с собой? Мы составим славную парочку, явившись пред светлые очи Робера де Парси: воин и книжный червь, два непревзойдённых мастера своего дела.

Ван Хель засмеялся в ответ и принялся расстёгивать пряжки ремней, перетягивавших сапоги.

— Я говорю серьёзно! — возмутился Шарль. — Что вызвало у тебя такой едкий смех? Что за ирония в твоём голосе?

— Ты представляешь, сколько мы будем добираться вдвоём до владений де Парси?

— Чуть дольше, чем ты ехал бы без моего общества.

— Толстяк, на хорошем коне я преодолею это расстояние в два дня.

— Зато со мной ты сможешь провести время в приятных беседах. Да и потом, когда ты подрядишься на службу к этому борову де Парси, тебе потребуется кто-нибудь, чтобы ты не подох там со скуки. Впрочем, я забыл, что у тебя будет чем занять себя вечерами. Ты же едешь за дамой своего сердца.

— Пожалуй, я поразмыслю над твоими словами. Может, ты и впрямь сгодишься для чего-нибудь…

Примечания:

6

18—25 ноября 1095 года в Клермоне (южная Франция) под председательством Папы Урбана II состоялся Церковный собор. А 27 ноября Папа выступил на поле около города, под открытым небом с призывом к франкским рыцарям дать обет отвоевать у неверных Гроб Господень в Иерусалиме.