Страна туманов

Гай Публий приветствует Теция!

Вот уже целый год я служу в Британии, но не получил от тебя ни единого ответа на мои письма. Быть может, ты уехал и мои послания не находят тебя?

До сих пор я не участвовал ни в одном сражении: здесь течёт мирная жизнь. Возможно, так оно и лучше, ведь жизнь должна быть размеренной, как речь хорошего оратора. Я хотел бы встретить настоящих варваров, о коих я читал и в записках великого Юлия Цезаря, и в сочинениях непобедимого Германика, однако мне приходится видеть бриттов лишь в торговых лавках да в деревенских свинарниках, и эти люди не вызывают во мне ни малейшего уважения. Они покорны и грязны, кажутся тупыми упрямцами.

Твои уроки сослужили мне пользу. Среди наших офицеров я, несмотря на мою юность, считаюсь одним из лучших фехтовальщиков. Другой бы на моём месте давно возгордился и забросил тренировку, но я не могу позволить себе такой роскоши и продолжаю ежедневно упражняться с кинжалом и мечом. Надеюсь, однажды моё мастерство пригодится мне.

Хочу поделиться с тобой удивительной историей, которая, пожалуй, достойна быть изложенной пером самого Гомера.

Недавно я встретил женщину по имени Браннгхвен. Это имя переводится с языка варваров как Белая Душа, но об этом я узнал позже, как и о многом другом.

Пожалуй, изложу тебе всё по порядку.

Увидев её на улице города, я поспешил следом. Я ехал на коне и быстро догнал и обогнал эту женщину. Она, как и все женщины варваров, совсем не была накрашена — ни свинцовых белил на щеках, ни румян, ни сурьмы и висмута на бровях. Но здоровый цвет её лица и правильность черт восхитили меня не меньше, чем изысканный слог славного Горация. Её облик поразил меня в самое сердце, хотя из-за своего возраста она не должна была заинтересовать меня. Окинув её взглядом, я решил, что она лет на десять старше меня. В Риме я бы не удостоил взглядом женщину её лет. Но тут я ничего не мог с собой поделать. Она была существом зрелым, свежим, притягательным. Таких красивых зубов, как у неё, я не видел никогда прежде. Глаза её были полны такой силой жизни, что хотелось немедленно испить из них, как из чаши, наполненной вкуснейшим вином.

— Остановись! — властным голосом приказал я ей.

Она задержалась не столько из-за окрика, сколько из-за вздыбившейся перед ней лошади.

— Какие глаза! Какая осанка! Кто ты, женщина?

Она стояла молча, прижимая к груди корзину.

— Кто ты? Как тебя звать?

— Браннгхвен, — ответила она наконец.

Тогда я ещё не знал, что за тайна сокрыта была за её необычным именем.

— Я хочу, чтобы ты отправилась за мной, — повелел я ей.

— Я не рабыня, римлянин, — она решительно повернулась и пошла прочь.

В ней было столько гордости и неподкупности, что я поначалу опешил, мой дорогой Теций. Но я быстро совладал с собой и выхватил меч, чтобы пригрозить ей.

Я снова преградил ей путь.

— Вооружённый мужчина против беззащитной женщины? — она мрачно улыбнулась. — Однажды меня уже преследовал римлянин на коне. Я была слишком молода, чтобы дать ему отпор.

— Странно, что тебя преследовали только однажды. Ты пробуждаешь огонь страсти, едва на тебе останавливается взор мужчины.

— Ты ещё далеко не мужчина, римлянин, — ответила она и язвительно расхохоталась.

Заметь, что мы общались на латыни. Это дало мне право думать, что она не принадлежала к простолюдинам, хотя одета была крайне просто. Здешние жители не жалуют наш язык и почти демонстративно отказываются учить его. Впрочем, вожди бриттов понимают, что сегодня латынь связывает все стороны света, и потому принуждают членов своих семей и своё окружение изучать его. И всё же Британия не столь латинизирована, как Галлия и Испания.

Но я вернусь к моей истории.

Я спрыгнул с коня и подошёл к женщине.

— Я разорву тебе лицо ногтями, если ты притронешься ко мне! — она готова была обжечь меня огнём своей ненависти.

Вокруг собралась толпа. Люди перешёптывались. Я впервые ощутил себя в центре внимания черни, и мне сделалось не по себе.

— Почему ты так враждебна ко мне? — спросил я.

— Что тебе надо от меня?

Я поспешил спрятать меч и попытался сделать добродушное лицо, чтобы смягчить мою собеседницу. В действительности я не собирался применять оружие, это был лишь инстинктивный жест солдата. Я бы не воспользовался мечом в такой ситуации, даже если бы она бросилась на меня и на самом деле изодрала бы мне лицо ногтями. Я хорошо помнил требование Фабия Страбона, нашего военачальника, — избегать малейших поводов для возмущения местного населения. Я помню, как он распорядился однажды казнить пять легионеров за то, что они украли и съели курицу. Он привёл бы свой приказ в исполнение, если бы весь легион не умолял его о пощаде так настойчиво, что он испугался возмущения. Он помиловал тех пятерых солдат. Но велел каждому из них вернуть собственнику той злополучной курицы сумму, в десять раз превышающую ее стоимость.

Так что я нипочём не осмелился бы применить силу в мирных условиях. Я лишь хотел привлечь к себе внимание той женщины

— Я не желаю иметь ничего общего с римлянами, — проговорила она.

— Я не причиню тебе зла, — заверил я её.

— Ты чужак на нашей земле. Ты и тебе подобные сеете только зло на земле Британии. Если ты думаешь, что я боюсь тебя, то можешь сейчас же пронзить мою шею мечом! Ты увидишь, что дочери Медового Острова умеют принимать смерть с высоко поднятой головой и открытыми глазами!

Если бы ты, Теций, мог видеть эту женщину в ту минуту! Сколь выразительно было её лицо! В каждой жилке моей запылало пламя! Я готов был броситься на неё и овладеть ею силой, но вокруг нас столпилось слишком много людей, и в руках многих я видел вилы.

И вдруг Браннгхвен сказала:

— Мне знакомы твои черты.

— Знакомы? Откуда? — удивился я.

Она не ответила и отвела глаза.

Но позже она призналась мне, что в ту минуту в её памяти возникла дождливая ночь, конный отряд римлян, короткая схватка, бегство и лицо свалившего её мужчины. Тот римлянин, как она сказала, носил имя Траян. Я склонен думать, что это был мой отец. Браннгхвен сказала также, что ещё в раннем детстве ей было предсказано, что первый её ребёнок родится от чужеземца, а второй родится от сына того чужеземца. Если пророчество не обманывало, то вторым чужеземцем был я. Но об этом я узнал позже.

— Что ты хочешь от меня, римлянин? — повторила она свой вопрос, но теперь голос её не был наполнен прежней непримиримостью.

— Ты понравилась мне, — ответил я.

— И что?

Она будто ждала от меня решительных действий. Боги предначертывают нам наши пути, но мы не сразу распознаём их. Я стоял возле коня и не знал, как мне поступить. Я не желал расставаться с Браннгхвен и не желал устраивать кровавой стычки на улице, а стычки, судя по выражению окружавших меня бородатых людей, было не избежать, если бы я попытался пленить ту женщину.

Она сама решила всё, сказав:

— Я пойду с тобой, если ты того хочешь. Но я не твоя рабыня, помни об этом!

При этих словах толпа всколыхнулась, тишина разом сменилась общим гулом, и гул тот не был добрым. Но Браннгхвен что-то громко крикнула варварам, и они постепенно замолкли.

Я пошёл рядом с Браннгхвен. Мне хотелось чувствовать её тело возле моего, я не мог оставаться в седле.

К тому моменту когда мы пришли в мой дом, я уже знал в подробностях историю того, как ею — ещё почти совсем девочкой — овладел римлянин.

— Он жил в пещере вместе со мной под надзором Блэйддуна, — сказала она.

— Кто такой Блэйддун?

— Великий друид, который слышит то, что не слышит никто.

— Этот друид охранял тебя?

— Да, он также следил за тем, чтобы римлянин не сбежал. Пророчество гласило, что чужеземец, лишивший меня девственности, должен был жить возле меня до рождения моей дочери. Когда я родила дочь, Блэйддун убил римлянина копьём, затем отрубил ему голову.

Когда я услышал это, мне сделалось не по себе. Теций, я никогда не страшился смерти. На меня произвела впечатление не кровавая расправа с тем римлянином, но внезапно появившаяся уверенность, что речь шла о моём отце. Мне показалось, что я даже увидел ту сцену в деталях, различил черты Траяна, хотя я вовсе не помню, как выглядел мой отец, ведь я был младенцем, когда он покинул Рим.

— Значит, у тебя есть дочь, — сказал я, совладав с моими мыслями.

— Её тоже зовут Браннгхвен, — ответила она.

— Как тебя?

— Да, так велел Блэйддун.

— Где же она?

— Далеко отсюда, в лесу. Когда ей исполнился год, я рассталась с нею по указанию друида.

— Теперь ещё раз объясни мне, почему ты вдруг решила последовать за мной, — спросил я.

— Ты похож на того римлянина.

— И ты утверждаешь, что его звали Траян?

— Да. Пророчество гласит, что со мной должен встретиться его сын и что я должна понести от него.

— То есть от меня?

— Да.

Некоторое время я обдумывал её слова, затем спросил:

— А вдруг ты обманываешься? Вдруг я лишь по случайности похож на того чужеземца?

В её глазах я увидел смятение. По её лицу пробежала тень.

— Если я ошиблась, то у меня не будет ребёнка от тебя, — проговорила она наконец твёрдо.

— И всё-таки ты ляжешь со мной?

— Да.

— Твой голос отнимает у меня силы. Я слабею, глядя на тебя.

— Значит, ты именно тот, с кем я должна была повстречаться. Все остальные мужчины сторонятся меня, римлянин, хоть ты и считаешь, что все мужчины падают к моим ногам… Если тебе не терпится, то я готова лечь в твою кровать.

— Прямо сейчас?

— Да.

Едва она сбросила своё платье из грубой ткани, предо мной открылось тело, о котором можно лишь мечтать. Теций, поверь, я видел многих наложниц с шикарными формами и сладкой кожей, но Браннгхвен была иной. В ней воплотилась влекущая сила самой Венеры! Я говорю не о женском качестве, а о божественной сущности.

Через две недели она сообщила, что забеременела от меня.

Что ещё я могу поведать тебе?

После случившегося в моём сердце поселилась тревога. Я чувствую, что Браннгхвен знает гораздо больше о том пророчестве, чем открыла мне. В её глазах я читаю превосходство надо мной. Я вижу, что в ней нет ни капли любви ко мне и что она позволила мне вторгнуться в её жизнь и в её тело лишь ради того, что она считает высшим благом, которое для неё кроется в том, чтобы выполнить то, ради чего она рождена. И она не задаётся вопросом, справедливо ли это предназначение, если рассматривать его с человеческой точки зрения. Она просто выполняет его. Я же чувствую себя обманутым, ведь моя чуть ли не безумная страсть к Браннгхвен оказалась обыкновенной приманкой. Через эту страсть меня заманили в сети, расставленные каким-то варварским жрецом.

Человек — разумное существо, но разум мне сегодня не помогает. Да и можно ли призывать к здравомыслию того, кто вдруг обнаружил, что путь его жизни идёт по глубокому ущелью, с обеих сторон которого возвышаются непреодолимые стены? Я не могу ступить ни вправо, ни влево. Я обречён двигаться туда, куда меня гонит это проклятое пророчество. Я спрашиваю себя: как могло случиться, что я приехал именно в Британию? Неужели я не мог выбрать никакой другой римской провинции? Но тут же я отвечаю себе: а разве там не поджидало бы меня тоже какое-нибудь пророчество? Разве можно обмануть замысел небожителей?

Прощаюсь с тобой, мой друг.

Будь здоров.

Фабий Страбон, грузный пожилой человек, прошедший через многие поля сражений, обернулся, когда в дверь его дома вошёл Гай.

— Слава Цезарю, — Гай вытянул руку, салютуя. Поверх пальцев поднятой руки он увидел задумчивое лицо Фабия, морщины у глаз.

— Здравствуй, Гай, здравствуй, мой мальчик. Не желаешь ли выпить вина?

— Да, военачальник, спасибо.

— Прекрасно, — Фабий хлопнул в ладоши и велел появившемуся из соседней комнаты рабу: — Пуйл, накрой на стол. Принеси вина, а на закуску подай варёных моллюсков, которых доставили вчера с моря, и филе кабана, — затем военачальник повернулся к Гаю. — Обойдёмся без излишеств, ты согласен, Гай?.. Я слышал, твоя женщина должна вскоре родить?

— Она обещает, что подарит мне сына, — ответил молодой человек, слегка улыбнувшись.

— Ты намерен признать[29] его?

— Да. Великий Юлий признал однажды сына Клеопатры, хотя всё его окружение было настроено против этого.

— Во-первых, то был великий Юлий. Во-вторых, Клеопатра была царицей Египта. Ты же привёл в дом дочь обыкновенного варвара.

— Я знаю. Она не из рода вождей. Но варвары отзываются о Браннгхвен с таким почтением, с каким не говорят даже о родовитых женщинах. Вдобавок, я чувствую в ней божественную силу…

— Не обижайся на мои слова, — сказал Фабий. — Я лишь хотел напомнить тебе о том, с чем ты можешь столкнуться в недалёком будущем. Сам-то я считаю, что прав был Платон, говоря: «Нет царя, что не произошёл от раба, и нет раба не царского рода».

— Я готов признать рождённого ею сына, — повторил Гай. — Боюсь, что мои чувства к этой женщине не поддаются описанию. Любовь — мелкое слово, чтобы выразить моё состояние.

— Но ты не раз говорил, что она вызывает в тебе страх, — напомнил Фабий. — Я сам слышал это от тебя.

— Да, — согласился Гай, — и виной тому моё чувство, его необузданность. Разум подсказывает мне, что я давно должен был порвать отношения с Браннгхвен, но увы…

— Желания у тебя в разладе с замыслами, не так ли?

— Оставим эту тему… Последние дни у меня болит голова и тревожат беспокойные сны.

— Виной тому климат, он тут отвратительный, — закряхтел Фабий.

— Поначалу я чувствовал себя здесь вполне уверенно, — задумался Гай, — мне даже нравилось тут. А теперь я всё больше тоскую по Риму, особенно мне не хватает книг.

— Дело не в том, чтобы книг было много, а в том, чтобы они были хорошие… Впрочем, я тебя понимаю, здесь всё иначе, — кивнул Фабий Страбон. — Заметь, мы топчем землю Британии уже со времён великого Юлия Цезаря, но до сих пор никто из нас не чувствует здесь себя спокойно и уютно. Более шестидесяти лет наши легионеры регулярно строят здесь крепости, но восстания британцев продолжаются, вспыхивают новые безумные войны…

— Разве слава Рима основана не на войнах? — не то спросил, не то выразил своё мнение Гай.

— Послушай-ка, — Фабий взял со стола свиток и начал читать: — «Скольким столетьям надо протечь, чтоб, забывши войну, простил тебя правнук? Новая нива когда возрастит незапятнанный колос? Раньше придут другие войска, и новым злодействам ты представишь поля с непросохшею римскою кровью».

— Что это за стихи? — полюбопытствовал Гай.

— «Фарсалия», — ответил Фабий Страбон.

— Не Лукан ли автор?

— Он самый, — кивнул Фабий.

— Я слышал, что Нерон очень настороженно относится к его поэме, не так ли? Лукан не в почёте у нашего правителя.

— Плохие правители всегда опасаются слов тех, кто взывает к разуму и обнажает больные места, — ответил Фабий и продолжил: — «Коль за меня вы огнём и мечом разоряли отчизну, бейтесь теперь активнее, искупайте мечом злодеянье!» Не удивительны ли слова этого поэта? Как он точен! Как правдив! Нас посылают воевать за Рим, но Риму нет дела до нашей войны. Рим упивается собственным величием. Ему нужна не война, но военные трофеи. Риму нужно богатство.

— Разве это плохо?

Фабий взглянул на Гая и сказал:

— Вскоре я пошлю тебя в твой первый бой.

— Я готов, но разве зреет война?

— Да, кое-где пахнет волнениями, — Фабий нахмурился и провёл широкой ладонью по своему затылку. — Я буду молить небожителей, чтобы они подарили тебе возможность попасть в самую гущу кровавой каши, но выйти оттуда невредимым. Чтобы понять войну, надо познать её вкус, её воздух. Я — профессиональный рубака, но это не означает, что я люблю кровь. Поверишь ли, но я за всю мою жизнь лишь однажды был в цирке на гладиаторских боях.

— Не понравилось?

— Это отвратительно. Кровавые побоища можно оправдать только великими государственными замыслами… Эй, Пуйл, куда ты подевался, ленивая тварь? Неси вино скорее! У меня давно пересохло горло… Ох уж эти бритты! Я не встречал варваров ленивее.

— Почему ты не накажешь его бичеванием?

— Ты наивен, мой юный друг, — ухмыльнулся Фабий. — Поверь моим сединам: человек, рождённый свободным, никогда не свыкнется с положением раба, а побои лишь озлобят его. Хороший раб должен родиться рабом. Все остальные, которых мы захватываем на поле боя, годятся разве что для ублажения черни в цирке. Вольный человек отчаянно бьётся с оружием в руках, даже если не обучен драться. Но он никогда не примирится с положением раба.

— Ты начал говорит о войне, Фабий, — напомнил Гай. — Неужели мне вскоре посчастливится испытать себя в бою?

— Посчастливится? — Фабий Страбон мрачно захохотал. — Ты и впрямь ещё совсем мальчишка… Я не пугаю тебя, мой друг. Ты прекрасно владеешь мечом, однако ты привык фехтовать им для тренировки ловкости, но не для убийства и не для защиты себя от тяжёлого натиска безумно вопящих варваров… Мне бы не хотелось увидеть твоё бездыханное тело… Я хорошо знал твоего отца, мы часто и подолгу разговаривали. Жаль, что Клавдий удостоил его своей немилости.

— Да, если бы не это, отец был бы жив.

— Вот видишь…

— Что?

— Он был бы жив. А что за польза от его гибели в этих краях? Он был ценитель изящного искусства, а не вояка… Подойди сюда и посмотри в окно. Что ты видишь?

— Город, улицу. Я вижу это каждый день. Летящие между домами коричневые лужи. Втоптанная в грязь солома. Беспризорные гуси и свиньи. Я вижу это каждый день.

— Да, перед тобой Лондиний, раньше его называли Триновант. Это один из многих городов Британии. Обрати внимание на людей: они высоки, русоволосы, бородаты, суровы взглядом, совсем не похожи на нас. У них свои понятия, свои ценности. Многие из них до сих пор не привыкли носить обувь, считают её большим неудобством в летнее время.

— И что?

— А мы пытаемся переделать их на наш манер.

— Разве это плохо? Мы несём в их страну величайшую культуру, — сказал Гай.

— Им лучше быть такими, какими они привыкли быть на этой земле.

— Странно слышать такие слова от командующего, — удивился Гай.

Фабий сделал шаг к молодому человеку, нахмурился и положил тяжёлую ладонь на голову Гая. На мгновение Гаю почудилось, что перед ним стоял не знакомый ему престарелый Фабий Страбон, а сам Юпитер — настолько пронзительным был взор военачальника.

— Надеюсь, ты не принадлежишь к числу доносчиков, — сказал полководец хмуро.

За окном прокатила с грохотом телега, заваленная грудой хвороста. Где-то упал и разбился горшок. Кто-то смеялся. Залаяли собаки.

— Я никогда не доносил, — с достоинством ответил Гай.

— Не суди меня строго, мой мальчик, — пророкотал Фабий, как бы извиняясь. — Я повидал всяких людей. Большинство из них рвалось наверх и готово было сожрать меня живьём, если бы это помогло им. Но я — простой солдат. Я покрыт множеством рубцов, а теперь и не менее многочисленными морщинами. Меня интересует лишь успех моих легионов, к политике же я равнодушен. И всё же я боюсь доносчиков, ибо они бьют в спину. Я никогда не умел воевать против них…

— Я не из их числа, Фабий, — заверил юноша.

— Это отрадно слышать, — полководец тяжело опустился на резной стул.

— Мне показалось, что ты хотел сказать что-то про этот город.

— Не столько про город, сколько про здешний народ, — уточнил Фабий и провёл рукой по подбородку. — Я опростился здесь. Я бреюсь не каждый день. Меня перестали интересовать нравы высшего сословия… Может быть, это просто старость? Мне не нужна слава… Подумать только: военачальнику не нужна слава!.. Да, я сильно изменился… Когда-то я был готов выжечь всю эту страну во славу Рима и построить на месте здешних сараев настоящие дворцы… Но вот я здесь, а вокруг меня тянутся кривые грязные переулки. Конечно, тут есть целая улица с домами, украшенными барельефами, но это лишь одна улица. Бритты не желают видеть тут город в римском стиле. Ты спросишь, чего они хотят? Они хотят только, чтобы никто не трогал их Белый Холм… После того, как наши легионы разрушили много лет назад Триновант, тут долго никто не жил, но варвары не переставали ходить на Белый Холм, считающийся здесь священным. Когда мы начали строить новый город, бритты отказывались возводить постройки на том холме, хотя именно там мы в первую очередь хотели поставить храм Юпитера. Даже рабы, захваченные здесь, не повиновались нам и предпочитали умереть, но не осквернить ни клочка земли на Белом Холме изваяниями наших божеств. Как видишь, сейчас, когда Лондиний вновь разросся, Белый Холм пустует. Любое поставленное там сооружение варвары сжигают, не помогает никакая охрана. Там всегда можно увидеть людей, сидящих на траве и обращающих свои слова к проплывающим над ними облакам. Я уважаю столь сильную веру и строго запрещаю моим легионерам разорять священные места, кому бы они ни принадлежали.

— Ты боишься гнева варварских божеств? — Гай одарил собеседника долгим удивлённым взглядом.

— Скажи, ты веришь в то, что после смерти мы отправимся в мир теней? Ты веришь, что существует потусторонний мир? — придвинулся к юноше Фабий.

— Верю.

— И ты полагаешь, что в том мире тоже существуют границы между государствами?

— Не знаю. Я никогда не думал об этом, — пожал плечами Гай.

— Подумай… А вот и Пуйл! Наконец-то этот лентяй несёт нам еду. Давай же полакомимся моллюсками…

— Совсем похолодало! — крепко сбитый Луцилий завернулся в толстый шерстяной плащ. — Почему у тебя в доме в доме так промозгло, Гай? Накажи рабов за нерадивость!

Луцилий потянулся к тяжёлой глиняной бутылке и налил себе в чашу вина.

За столом полулежали Гай, Ливий, Постум и четыре проститутки с ярко раскрашенными щеками, губами и веками.

— Ты помнишь Маба? — спросил Луцилий.

— Маб? Это который? Не тот ли знаменитый оратор варваров, который с полуслова заставлял кровь бриттов вскипать?

— Он самый. Вчера мы изловили его и пригвоздили к дереву.

— Он ведь был у них вроде поэта, — сказал Гай.

— Да, но Аид един для всех смертных. Если бы вы видели, друзья, как он извивался, когда мы вколачивали гвозди в его запястья! Это было великолепное зрелище!

— Берегись: огненные слова поэта могут даже из царства теней причинить тебе зло.

— Боги Олимпа оберегают меня.

— Олимп далеко от Британии, — с сомнением покачал головой Гай.

— Эй, Урсула! Подойди ко мне!

Женщина в тяжёлой накидке из волчьей шкуры неторопливо приблизилась к Луцилию, покачивая крутыми бёдрами.

— Вот о чём надо просить жителей Олимпа, — засмеялся Луцилий и притянул женщину к себе. — Пусть у нас всегда будет возможность прикасаться к женскому телу! Как я люблю твои губы, Урсула! Как я люблю держать в руках твои тяжёлые груди! Ты — великолепие! Выпей со мной…

Проститутка величаво поднесла ко рту предложенный ей кубок и села на колени Луцилию. Он бесцеремонно раздвинул полы волчьей накидки и сунул руку между ног женщины. Она с готовностью расставила их, пристально глядя в лицо пригласившего её мужчины, и призывно шевельнула обнажившимися бёдрами.

— Земное воплощение божества! — Луцилий возбуждённо засмеялся, прижимаясь ртом к её шее.

Урсула погладила его рукой по груди и перебежала пальцами вниз по тунике.

— Взгляни на его собачью морду, — проговорил Ливий со смехом, обращаясь к Гаю, — ни капли стыда.

— Луцилию стыд неведом, — ответил Гай. — Вчера он совокуплялся с Лавинией прямо на улице.

— Он был пьян?

— Разумеется! Но разве это оправдывает его? Разве это оправдывает всех нас? Пару дней назад четверо наших легионеров изнасиловали перед статуей Марса молодую женщину, — Гай нахмурился, представив, что в грязных руках солдат могла быть Браннгхвен.

— Здешнюю женщину? Это сулит нам настоящие неприятности. Давно ли Фабий Страбон приказал наказать одного солдата, совершившего прелюбодеяние с женой своего квартирохозяина? Да, это было шумное дело: он привязал виновного ногами к двум пригнутым к земле деревьям и разорвал солдата надвое.

— Фабий держал армию в строгости, — согласился Гай. — Но теперь он совсем разболелся. Дисциплина расшаталась.

Уже больше полугода среди местного населения тлел огонь грядущего возмущения. Бритты уже не стеснялись поносить римлян, обвиняя их во всех своих бедах и проклиная власть Нерона.

— Раньше каждый имел над собой лишь одного властителя, — раздавалось с одной стороны, — теперь же над каждым из нас стоит двое. Римский легат свирепствует, проливая нашу кровь, а прокуратор грабит наше имущество! Где же превозносимый всеми римский порядок?

— Римляне превратились в простых разбойников, — слышалось с другой стороны. — Ничто уже не ограждает их от жадности, насилие превратилось для них в развлечение.

— Да! Всё именно так! — доносился третий голос. — Раньше с нас снимали доспехи в бою, и наши доспехи доставались самому сильному. Но теперь войны нет. Нас просто грабят и убивают, как свиней, врываясь в наши дома.

Слыша эти речи, римские легионеры мрачнели. Они прекрасно знали, что многие их товарищи, накачавшись дешёвым вином, совершали разбойные нападения на мирные деревни, чтобы развлечь себя безнаказанными драками и грабежами. Но никто из солдат не желал, чтобы эти пьяные набеги привели к войне, ибо ветераны войн знали, что нет ничего страшнее варваров Альбиона, когда они брались за оружие. Теперь, похоже, дело шло к войне. Командиры забеспокоились не на шутку, однако беспокойство явно запоздало, изменить положение не было ни времени, ни возможности. Местное население кипело. Самая незначительная причина могла послужить поводом для вооружённого восстания.

— Давайте выпьем и отгоним тревоги! — воскликнул Луцилий, отрываясь от горячих губ Урсулы.

Гай удручённо обвёл глазами стены, разрисованные под плиты цветного мрамора. Под потолком виднелись тёмные пятна в тех местах, где возле карниза отвалилась штукатурка. Его дом нельзя было назвать образцовым. С тех пор как Гай заметил, что Браннгхвен к нему совсем охладела, он перестал интересоваться порядком в доме.

— Выпей, Гай! Чем ещё отогнать тревоги, кроме вина? — крикнул Луцилий и снова припал к Урсуле, копошась длинными пальцами у нее между ног. — Великий Вакх прилагает все усилия к тому, чтобы сделать жизненный путь трудным для тех, кто отказывается пить вино.

— Сдержи свой пыл, — проговорил с мрачной ухмылкой молчавший до того Постум, — не превратись в пьяницу.

— Эй вы, не ссорьтесь! Не для того Вакх вложил в ваши руки кубки, чтобы вы дрались ими. Дайте-ка и я выпью с вами фалернского, — вклинился в разговор Ливий. — Может быть, кто-нибудь из здешних красавиц удовлетворит и мою мужскую надобность? Глядя на Луцилия, у меня случилось непоправимое: моё тело возбудилось. Урсула, призови своих подруг к подвигу!

В следующую секунду на ложе возле Ливия опустились две женщины, сильно покрытые белилами на щеках и украшенные высокими чёрными париками в мелких завитушках. Одна из них задрала вверх ноги, блеснув золотыми тесёмками на лодыжках.

— Чудесно! — крякнул Ливий, подставляя им своё тело. — Поцелуйте меня, мои милые! Быть может, завтра моё сердце будет проткнуто вражеским мечом на поле брани!

К Гаю подкралась полуголая Сабина и горячо поцеловала его в колено.

— Уйди от меня! — рявкнул он и поспешил повернуться к Постуму. — Со мной происходит неладное… Здесь совсем иной мир… Я не перестаю вспоминать мою виллу под Римом, где я отдыхал и предавался философии, вымочив волосы в благовоньях… Тут все грубо подражают тому, что испытывали в Риме. Не понимаю, как так можно… Проститутки такие же, но атмосфера иная… Расскажи мне о войне, Постум. Ты ведь бился в Британии не однажды, ты — закалённый воин… Я слышал, что ты как-то раз едва не попал в плен…

— Хвала Юпитеру, был густой туман. Мне удалось уйти у варваров из-под носа, — Постум отхлебнул вина. — Послушай, Гай, твой дом давно перестал быть уютным. Давай отправимся в термы. Здесь, конечно, нет бань, способных потягаться с римскими, но всё же… Натрёмся ароматическим маслом, девушки сплетут нам венки из мирта или из свежего сельдерея. Мы будем благоухать, как и подобает благородным гражданам Рима. Зачем нам эти дешёвые волчицы?

— А через пару-тройку дней мы будем купаться в крови?

— Что с того? Тебя смущает такая перспектива? Пришло время умыться кровью обезумевших варваров, — злобно улыбнулся Постум. — Мои руки устали от безделья. Мне надоело следить за порядком на улицах города. Хочу битвы, я давно ищу битвы и с радостью брошусь в самое её пекло.

— Много ищущий — многим беден. Кажется, так сказал Гораций Флакк, — пробормотал Гай. — Блажен тот, кому Бог даёт только нужное.

— У тебя сегодня странное настроение, Гай, — заметил Постум.

— Почему, ты думаешь, я пригласил в мой дом проституток?.. Вчера меня покинула Браннгхвен, — отозвался Гай. — Неделю назад она родила мне сына. Вчера она исчезла, оставив ребёнка мне. Я ждал, но она не появилась. Я определённо знаю, что она сбежала.

— Ты признал этого ребёнка?

— Да, — ответил Гай.

— У тебя странное лицо, когда ты говоришь об этом, — хмыкнул Постум, отхлебнув вина. — Ты подавлен. Ужели эта женщина так хороша, что ты потерял вкус к жизни, едва она ушла от тебя?

— Надо познать глубину её глаз, вкус её кожи, прикосновение её бёдер, звук её голоса, чтобы понять мою потерю! — Гай опорожнил кубок залпом и налил себе ещё вина. — Я отдал ей моё сердце, а она убежала.

— Значит, ей нет дела до великолепного Рима, раз она не желает уехать с тобой отсюда. Варвары глупы! — заключил Постум. — Я жажду схватиться с ними!

— Хочешь, я открою тебе тайну? — Гай навалился на стол всем телом.

— Что ещё за тайна? Откуда в этой проклятой дыре может взяться тайна? Все тайны остались в Риме. Там есть храм Весты, о внутренней жизни которого вот уже сотни лет никто ничего не знает, там появился с лёгкой руки Калигулы и храм Изиды, о мистериях которой тоже ничего не известно. Вот наши тайны…

— Браннгхвен — женщина-легенда, — тихо проговорил Гай. — Я узнал об этом случайно. Услышал на улице разговор двух старух… Услышал давно… В переводе с их языка её имя означает Белая Душа. Она дочь знаменитого Гвалхмэя. Её воспитал колдун по имени Блэйддун, по нашему — Волк.

— Ну и что?

— Согласно древнему пророчеству, она должна была зачать от чужеземца. Так оно и случилось. Чужеземец был римлянином, его звали Траян. Об этом мне сказала сама Браннгхвен.

— Траян? Римлянин?

— Да, — мрачно свёл брови Гай, — его звали Траян. И я осмеливаюсь предположить, что это был мой отец… Я подсчитал по годам — всё совпадает. Он пропал в то время… Он напал на неё и овладел ею силой, а после того попал в плен к колдуну Блэйддуну.

— Вот тебе и случайная красавица…

— Траян прожил возле Браннгхвен всю её беременность, — продолжал говорить Гай. — А через неделю после появления на свет её первенца Блэйддун убил моего отца… Заметь, что она покинула меня тоже через неделю после рождения моего ребёнка…

— Совпадение, — неуверенно сказал Постум.

— Это не случайно! — воскликнул Гай. — Дайте мне ещё вина, иначе я сойду с ума!

— Успокойся, друг.

— Как я могу успокоиться? Неужели ты не понимаешь, о чём я говорю? С ней случилось то, о чём рассказывало пророчество. Значит, наша участь и впрямь предопределена… Ужасно!.. Но мне страшно не из-за этого. Тут другое: она не договорила то, что ей известно. Она знает нечто большее, но она умолчала! И всё же из её слов я понял, что эта история не закончена… И я понимаю, что речь идёт обо мне! Она знает что-то обо мне, но она умолчала. О хорошем никто не умолчит…

— Чего же ты опасаешься?

— Всего. Теперь я опасаюсь всего. У меня на душе беспокойно.

Было ещё совсем темно, когда бритты вышли из хмурого осеннего леса. Ночью был дождь, и теперь капли падали с голых ветвей деревьев. Чёрные фигуры варваров слились в единую массу, ощетинившись копьями. Чуть в стороне виднелось красное пятно догоравшего костра. Почему-то Гаю подумалось, что этот костёр не сулил ничего хорошего и что он был похож на глаз неведомого чудовища.

— Сейчас ударим, — произнёс хриплым голосом Постум, поправляя на подбородке ремешок начищенного шлема и покачивая пышным красным гребнем на макушке.

Со стороны леса слышался громкий топот ног, хруст осенней травы и ветвей. Изредка из густой массы варваров вырывались дикие крики, похоже, угрозы в адрес римлян, но слов было не разобрать.

— Распаляют себя, вонючие твари! — пробормотал Луцилий, подъехав к Гаю.

Гай вздохнул и взглянул вверх. По чёрному небу лениво проползали бледные облака.

Лошади возбуждённо всхрапывали, фыркали.

Сзади пронзительно проревели металлические трубы, им поддакнули справа и слева сигнальные рожки манипул.

Гай вздрогнул, в груди у него как-то сразу похолодело, что-то сжалось, собралось в комок и будто оторвалось от сердца, упав куда-то вниз.

— Волнуешься? — услышал он голос Луцилия.

— Да.

— Нам с тобой простительно, мы новички, — Луцилий оскалился и резко извлёк меч из ножен. — Да не обойдёт нас своей милостью Юпитер!

Начинало светать. В предрассветной мгле лицо Луцилия показалось Гаю зеленоватым.

Словно отвечая на звуки римских труб, бритты издали громкий рёв, прокатившийся над лесом и долиной. Шумно застучали их мечи о круглые деревянные щиты. Какая-то часть варваров сгрудилась в одном месте, и щиты их стали похожи с большого расстояния на рыбную чешую.

— Вперёд! — раздалась команда, и римская конница ринулась к лесу, мерцая панцирями. За спинами отряда гулко ударили барабаны.

Сближение с варварами было стремительным. Ещё немного, и Гай стал ясно различать черты врагов, синюю и алую краску на их бородатых лицах. Бритты громко кричали, размахивая тяжёлыми боевыми топорами и потрясая копьями. Некоторые из них были обнажены до пояса, несмотря на холодную погоду, иные были одеты в кожаные рубахи и даже носили на груди металлические панцири. Длинные растрёпанные волосы делали варваров похожими на разъярённых демонов.

Поначалу Гай решил, что у варваров не было никакого боевого порядка — пешие воины наступали вперемешку с конными, но затем он различил, что возле каждого всадника бежал пехотинец. Если всадник падал, то пеший товарищ оказывал ему помощь.

Через секунду отовсюду послышались громкие удары, треск, лязг, вопли. Лошадь Гая безумно металась из стороны в сторону. Сам он поднимал и опускал руку с мечом, не выбирая цели. Несколько раз он слышал, как лезвие с хрустом разрубало чьё-то плечо, голову, но ничего ясно он не видел. В глазах мельтешило. Картина боя превратилась для него в сплошную бурую кашу, клокотавшую, пузырившуюся, грязную, кровавую. Охватившее его перед началом боя волнение исчезло, будто захлебнувшись в общем шуме, и теперь он чувствовал себя просто пьяным. Кровь стучала в голове, оглушала, пот заливал глаза.

Затем как-то сразу стало намного тише.

Он обнаружил, что умчался сильно в сторону, преследуя какого-то всадника в кожаном шлеме, украшенном бараньими рогами. Пару раз всадник разворачивал своего коня, подскакивал к Гаю, наносил неуверенные удары мечом, рассекая со свистом холодный воздух, и опять ехал прочь.

— Я от тебя не отстану! — кричал ему вслед Гай.

Неожиданно появилось не меньше десяти пеших варваров с копьями в руках. Они бежали на него, держа оружие наготове, и вопили что-то. Покружив на месте, Гай понял, что одолеть стольких врагов сразу он не сможет, и погнал коня к лесу. Два копья пролетели над его головой и упали в пожухлую траву. Он оглянулся, бритты продолжали бежать за ним. Всадник, которого Гай преследовал до того, остановился, чтобы отдышаться; судя по его позе, он был ранен.

Позади кипел бой, но теперь Гай слышал в основном топот копыт под собой и хлёсткие удары попадавшихся на его пути ветвей.

Еще через несколько мгновений его лошадь оступилась, споткнулась и, перекувыркнувшись, сорвалась с крутого обрыва. Гай сразу вывалился из седла и только поэтому не был раздавлен лошадиной тушей. Но и он покатился кубарем вниз. Шлем упал с его головы, меч со звоном ударился о камень.

Всё завертелось…

Когда Гай пришёл в себя, то не сразу понял, где он.

Ручей, возле которого он лежал, вился по дну глубокого ущелья. Стояла тишина, лишь изредка чирикала одинокая птица. Прислушавшись, Гай понял, что звуки боя сюда не доносились. Или бой уже закончился?

Он попытался встать и понял, что получил множество ушибов при падении — ныли и ноги, и руки, и спина, и голова. Оглядевшись, он увидел неподалёку неподвижное тело своей лошади. Её брюхо было разорвано, по залитым кровью камням распластались синеватые кишки. Гай заставил себя подняться, осторожно ощупал себя, проверяя работу суставов, сделал десяток глубоких вдохов, потёр шею.

— Хвала Олимпу, что я не сломал шею, — сказал он и вдруг засмеялся. — Надо же! Приехать в страну варваров, чтобы вот так бесславно выйти из боя! Сколько сил я отдал урокам фехтования, сколько времени потратил на изучение боевых приёмов… Однако пора подумать, как отсюда выбраться.

Вскарабкаться наверх по раскисшей от ночного дождя земле было невозможно, да и в сухую погоду по этой почти отвесной стене не всякий взобрался бы.

— Придётся идти вдоль ручья до тех пор, пока не найду более пологого подъёма…

Примечания:

2

Каждый римский гражданин носил три имени: praenomen, соответствующий христианскому крёстному имени, собственно имя (nomen) — по нашему фамилию, так как это имя было общим для всех членов его рода, и, наконец, одно или несколько прозвищ (cognomen), которые нередко становились для человека главными: громкое имя Цицерона (cicer— горох) произошло из-за того, что у его деда была бородавка размером с горошину; к имени знаменитого поэта Публия Овидия было присоединено прозвище Назон (Naso), то есть носатый; поэт Гораций имел прозвище Flaccus — вислоухий и т. д.

29

Тотчас по рождении ребёнка, его клали у ног отца, и если тот подымал его, значит, он признавал новорождённого своим и хотел, чтобы его вскормили. Оставляя же его лежать у ног, он как бы заявлял, что ребёнок ему не нужен. Тогда младенца выносили на дорогу, где он умирал от голода и холода, или становился добычей собак, или же подбирался особыми предпринимателями, которые выхаживали его, чтобы продать в рабство.