Православное образование не должно быть образованием исключительно для православных. Священник Борис Ничипоров

Мы теряем еще одно поколение. Очередное поколение, которое воспитано уже без жестких коммунистических установок, поколение, взросление которого пришлось на то самое время, когда Церковь получила в России свободу говорить людям правду о Боге, и тем прискорбнее и больнее осознавать факт совершающейся потери.

Что такое православная школа сегодня? Какое влияние имеет христианство на детей и подростков в наши дни? Увы, никакого. Или, если быть точными, почти никакого, очень малое. Немногочисленные примеры православных гимназий и школ в крупных городах плюс сеть самодеятельных воскресных школ — вот и все, что приходит на ум, когда мы пытаемся проанализировать итоги. Но что такое православная школа на 120–150 учеников, одна единственная на огромный областной город, если в каждой обычной государственной школе проходят обучение до 2000 детей?! А ведь таких обычных школ по всей стране тысячи! Можно радоваться положительному опыту устроения нескольких московских православных гимназий, но от этого едва ли убавится горечи при взгляде на сотни тысяч детей и подростков, потерянных нами в дебрях многомиллионной Москвы.

Наша образовательная система как-то сразу утеряла миссионерскую идею, как-то уж очень просто отказалась от своей просветительской роли в обществе, замкнулась на работе с детьми из воцерковленных семей, на задаче оберегания этих детей от мира. И даже эта задача часто приводит взрослых в тупик: дети уходят из гимназий и воскресных школ. Дети уходят из Церкви, предпочитая христианству те самые ценности, над развенчанием которых так долго и так много трудились батюшки и педагоги. Есть о чем серьезно задуматься. Действительно, если бы возможно было провести исследование среди обычных школьников, какими им представляются Православие и православные, как вы думаете, что бы мы услышали? Наверняка бы нас назвали старомодными, безнадежно отставшими от жизни людьми, постоянно морализирующими и назидающими, живущими какой-то мрачной безрадостной жизнью с одними только постами и поклонами. А что означает этот ответ? Он наглядно показывает, насколько скучна и неэффективна выбранная нами форма проповеди, насколько далекими остаются от детских сердец все наши призывы. Случается даже обратное — именно она, эта наша неумелая проповедь часто становится для человека главным препятствием ко вхождению в Церковь, главным основанием для того, чтобы мнить христианство, эту великую жизнерадостную и жизнеутверждающую силу, жесткой догмой, лишенной жизни и радости.

Миссионерство в современном мире — это совершенно особая задача. И проповедь в современном мире — это совершенно особый жанр. Есть разница между твердым исповеданием христианином своей собственной веры и тем, как обращать в эту веру других. Поступались ли своей верой Апостолы и Святые Отцы, стараясь «для всех сделаться всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых»? (1 Кор. 9; 22) Прекрасные образцы христианской проповеди преподносит нам Священное Писание. Апостол Павел, хоть и возмутился духом при виде языческих Афин, все же нашел в себе мужество и силу говорить с афинянами на понятном и принимаемом ими языке. Апостолы Петр и Иоанн перед народом иудейским начинают свою речь не с обвинений и обличений (хотя такое преступление как распятие Христа, казалось бы, требовало обвинять и обличать богоубийц), но с напоминания об особой близости израильского народа к Богу, об особой причастности к Завету с Господом каждого из них. Посмотрите, как снисходителен и мягок голос Апостола Петра перед лицом тех, кто предал Сына Божия на поругание и смерть: «Впрочем, я знаю, братия, что вы, как и начальники ваши, сделали это по неведению». (Деян. 3; 17)

Так проповедовали не только в раннехристианские времена. Пример того же снисхождения к положению заблудших являет нам великий подвижник XX века святой Силуан Афонский, советовавший в разговоре одному миссионеру, работающему в восточной стране, сперва хорошенько изучить религиозные представления тамошних жителей, поприсутствовать на богослужении, всем своим поведением свидетельствуя почтение к их традициям, а уж затем приступить к кроткой беседе, с уважением слушая своих собеседников и обращая особенное внимание на моменты совпадения их взглядов с христианством. Бедняга миссионер бывал крепко бит за то, что в языческом святилище учинял крик и беспорядки, выражая таким образом свое негодование, но продолжал раз за разом поступать так же и дивился упрямству и неподатливости язычников. Вероятно, он даже втайне гордился своими побоями, воображая, что пострадал за Христа и Его слово, хотя в действительности сам являлся единственной причиной неуспеха своей проповеди.

И эта история, к глубокому сожалению, как нельзя лучше отражает состояние миссионерской работы в России сегодня. Похоже, мы все стремимся быть «православное» Апостолов и Святых Отцов, а когда бываем биты, почитаем это за положительные результаты своего служения. В церковной среде стало неписанным правилом публично клеймить все антихристианские проявления. По этой ревности даже судят о «церковности» и «духовности» православного. Редкая книга, редкая газетная статья, редкая проповедь обходиться без критики безбожного современного мира и сетования на трудности жизни в нем. Возникла своеобразная православная мода на разоблачение язв и пороков общества. Но что же предложили мы, православные, этому самому обществу, и детям в частности, за почти что 10 лет легальной церковной деятельности? Какую альтернативу нашли мы той потребительской философии, которая с шиком и блеском подается нам с Запада?

Давайте объективно посмотрим на дела рук своих. Взять хотя бы воскресные школы. Могут ли по-настоящему удовлетворять религиозное чувство ребенка, а тем более духовно воспитать его те 2–3 часа занятий в неделю, которые отводятся в воскресной школе на изучение Закона Божия или Священной истории? А ведь именно таким образом строится работа большинства воскресных школ. Нелишним было бы изучить мотивацию детей к таким занятиям. Это еще нужно понять, хочет ли сам ребенок заниматься в такой воскресной школе, стал ли бы он ходить в нее, не напирай на него родители сзади? Думаю, во многих случаях ответ был бы отрицательным. А если так, то не должно быть и наивного умиления по поводу того, что дети каждое воскресенье сидят на занятиях. Такая школа едва ли отвечает своим образовательным задачам даже по отношению к детям из православных семей.

Это заставляет православных священников и педагогов искать новые просветительские и воцерковительные подходы, более открытую миссионерскую концепцию устроения православного образования. Конечно, на этом пути лежат многочисленные трудности. Образовательная структура, где есть и верующие, и неверующие дети внешне представляет собой совсем не ту сентиментальную идиллию, к которой столь часто стремятся православные взрослые. Таких детей враз на общую молитву не поставишь и к исповеди хором не поведешь. Наверняка потребуется задействовать какие-то более общие для всех детей механизмы интереса, более гибкую и лояльную по отношению к невоцерковленным ученикам систему приоритетов и ценностей. Возможно, придется привлечь к работе невоцерковленных или мало воцерковленных педагогов. Словом, отличия от принятой сегодня катехизационной практики будут очень существенными. Но признаемся честно: без этого не обойтись, даже если мы будем иметь дело с детьми только из самых воцерковленных семей на свете. Незачем думать, что абсолютно все дети из таких семей как-то по особенному возвышены и духовно настроены от рождения. Что такое детская вера и как она соотносится с верой взрослых до конца не знает никто. А значит, мы должны быть готовы к тому, что в самый неожиданный момент любой из наших подопечных, даже самый внешне благополучный, может «уйти в отрыв», предпочтя всем нашим воспитательным усилиям свободу в ее современном понимании.

Приходит как-то, к примеру, одна из девушек ко мне и заявляет: «А у меня парень — бандит. Как Вы думаете, это нормально?» «Как „бандит“? Что „нормально“?» — не сразу соображаю я от неожиданности. «Ну, он ездит по разным фирмам, помогает людям долги вернуть, вопросы разные решить (это он ей про себя такую робингудовскую байку рассказал). Как Вы думаете, у нас с ним что-нибудь получится?»

Смотрю я на нее и думаю: «Cпрашивать-то ты спрашиваешь, но по лицу видно, что влипла ты в этот роман по уши. Как тут тебе что объяснишь? Все равно не поверишь и не послушаешь. Слава Богу, что с такими новостями вообще решилась прийти к священнику за советом».

Вот и говорю: «Да, это тебе решать, твое право выбора любимого. В принципе, из истории такие примеры известны. В Америке, например, в период „первоначального накопления капитала“, еще где-то. Сперва они бандитами были, потом, глядишь, во втором или третьем поколении, — нормальными людьми стали. Банкирами какими-то, промышленниками. Так что решай сама».

И вот такая история сегодня может произойти с любой, даже самой церковной девушкой. Мы не можем изолировать ребенка от мира. Увы, приходится признать, что «неотмирных» детей в наши дни единицы. Пожалуй, со мною согласятся все практикующие педагоги, что таких ребят видно с самого начала обучения. Это может быть один ребенок на группу или класс, в лучшем случае 2–3. Остальные же, даже находясь в самом строгом православном учебном заведении, будут в той или иной мере придерживаться мирских «правил игры», поддерживать активные контакты с невоцерковленными подростками вне стен школы, нести элементы этой чуждой христианству идеологии в самые стены школы. Из всего этого может составиться целая жизнь. Вторая, тайная жизнь подростка, о которой ни родители, ни педагоги до поры до времени не будут догадываться, и которая действенно заявит о себе лет в 14–16 охлаждением к вопросам веры и Церкви, а возможно даже большим — полным и устойчивым неприятием всего христианского и церковного. Именно о таком обучении митрополит Антоний Сурожский как-то заметил: «Я стал православным не благодаря Парижской семинарии, а вопреки ей».

Поэтому хотелось бы вкратце поделиться некоторыми выводами из той работы с детьми, которая на протяжении нескольких лет практикуется в небольшом российском городке Конаково, рассказать о применяемых нами способах устроения педагогического дела и некоторых результатах такой деятельности.

Задача, которая стояла перед нами, небольшой группой православных, была чрезвычайно сложной. Конаково — город наиобычнейший во всех отношениях. К традиционной для российской глубинки проблеме массового пьянства с началом перестройки добавились не менее сложные коммерческо-мафиозные проблемы. «Естественная профориентация» подростков, таким образом, стала заключаться в двух основных альтернативах: водка или наживание денег.

Малый российский город — явление очень жестокое. Он ставит детей едва ли не в полную зависимость от неписаных законов дворовой жизни. Двор здесь означает все. Двор определяет все. От двора никуда не скрыться. Двор в малом городе это даже не авторитет в том смысле, который придают дворовой атмосфере в крупных городах. Это образ жизни, это некая данность. Если в крупном городе для ребенка возможно не знаться с дворовыми сверстниками и ездить через полгорода в какую-то особую школу с французским уклоном, то в малом городе такое просто невозможно. Для провинции нужны особые подходы. Основной опыт религиозного воспитания сосредоточен только в центрах — Москве, Петербурге, Новосибирске. И этот опыт касается только этих городов. Процессы, которые происходят там, совершенно не показательны для России в целом. Особенно в Москве, где без труда можно отыскать необходимое количество приверженцев самой экзотической религиозной системы и составить из них клуб или воскресную школу.

У нас, в Конаково, все наоборот. Здесь все как на ладони, и нам в своей работе с этим приходилось и приходится считаться. Вероятно, в силу этого нам не удалось при построении своей педагогической работы отделаться полумерами и создать некую рафинированную и малочисленную православную структуру. У нас из этого просто ничего бы не получилось. Требовались принципиально другие, более радикальные решения.

Начало нашей работы было обычным. При приходе была создана воскресная школа для детей и взрослых, а также мы стали налаживать контакты со школами и пытаться ввести в них религиоведческие курсы. Занятия проходили вяло, приход пополнялся очень слабо. В школах мы встретили совершенно открытое сопротивление. Не раз и не два священники бывали изгоняемы из школ. Воцерковления педагогов тоже не произошло. Хотя, в конце концов, вместе со школами удалось сделать несколько проектов, особого воодушевления от этого в педколлективах мы не почувствовали. Да, учителя стали иногда заходить в храм, но только как частные лица, а на работе они себя вели совсем по-другому. Даже если у преподавателя возникало начальное желание вместе поработать, то через некоторое время, через 3–4 занятия становилось понятно: начатое дело не выживет — энтузиазм сошел на нет. В чем причина трудностей работы в государственной школе? Вопрос сложный. По-моему, дело в чрезвычайно жесткой безжизненной системе государственной школы. В этих условиях ничто новое просто не удерживается. У педагогов — сильный посткоммунистический синдром. Они панически боятся принять какую бы то ни было новую идейную основу. Слишком сильны в памяти воспоминания о перестроечной растерянности. Поэтому государственная школа изо всех сил делает вид, будто никаких изменений не произошло, все остается по-прежнему. Но время-то идет! Меняется жизнь, меняются ученики. А школа за изменениями не поспевает и потому мало-помалу складывает с себя воспитательные полномочия и оставляет за собой только обучение детей. Эта безвоспитательная позиция взрослых, разумеется, только на руку ученикам-подросткам и всячески приветствуются ими. Оба лагеря таким образом оказываются объединены сильным общим интересом (вернее, отсутствием общих интересов и успокоенностью по этому поводу) и такое положение вещей выдается за нормальное. Новая неписаная идеология государственной школы — это идеология индивидуализма, которая со тщанием оберегается и учениками, и преподавателями. Священник, появляющийся у порога школы, оказывается неугоден всем. Его задача противоположна общешкольным настроениям. Он хочет разбудить совесть, а для людей, не привыкших к самокопанию, это очень и очень неприятно. И даже если от религиоведческого курса не удалось избавиться сразу, то постепенно все обстоятельства сложатся таким образом, что вынудят батюшку отказаться от своей затеи и уйти.

Это сказано не потому, что работу со школами я считаю ненужной — мы и сегодня продолжаем там работать. Но нельзя обольщаться относительно перспектив такой работы и возлагать на нее излишних надежд. По моему мнению, отказываться от сотрудничества со школами возможно только в одном случае — если найдены иные подходы для работы с детьми, если есть возможность создать нечто вне школы и таким образом предоставить детям альтернативные образовательные возможности. Время показало, что сделанный нами выбор в пользу внешкольных форм работы оказался совершенно верным. Со временем в школах к православным стали относиться совершенно иначе, стали сами идти на контакт, признавая силу и жизненность наших начинаний.

Это было время, когда Церковь только что получила возможность вести широкую работу с людьми. Но постепенно первоначальное любопытство к вопросам религии как к ранее недозволенному сошло на нет, и нам пришлось всерьез задуматься о том, как продолжать работу дальше. Совершенно очевидной стала необходимость что-то серьезно менять.

Прежде всего стали думать, что может составить внутреннюю жизнь новой деятельности, чем такая работа может питаться изнутри? Старались проанализировать, что происходит при создании православной школы, воскресной или церковно-приходской, какие ошибки и внутренние противоречия приводят к тому, что жизнь уходит из школы.

А чаще всего бывает так: собираются взрослые, учителя какие-то и говорят: давайте создадим нашу, православную школу, совсем не такую, как обычная! У нас все будет по-особому — все мы братья во Христе и потому будем друг друга любить. Будем учиться пению, рисованию, танцевать, еще не знаю что. При этом совершенно не ставится вопрос, как мы будем это делать: хорошо или посредственно. Взрослых это как бы не волнует, они собрались не ради лавров, а для того, чтобы быть вместе, получить возможность работать среди православных и заниматься чем-то безусловно благим и духовным. Лавры и достижения, напротив, оказываются презираемыми и вменяются в ничто. В этом как-будто проявляется некая особенная церковность и духовность устроителей школы. Но что на самом деле происходит в этой ситуации? В этой ситуации взрослые создают площадку для проявления своей церковной активности. Они создают школу, по сути, для себя, а не для детей. То есть на точку зрения детей никто встать не пытается. Для детей-то вовсе не это важно. Их интересуют совершенно другие вещи. Пока у них нет своего духовного опыта, своих проб и ошибок никто из них не задается целью уйти в затвор. Напротив, мир их очень и очень интересует. Все внутренние познавательные механизмы, заложенные в человеческую личность от рождения, требуют ознакомления и овладения все новыми и новыми сторонами жизни. Так что в применении к детям задача православной школы выглядит совершенно иначе — школа должна предоставить детям насколько возможно более положительную и духовную систему жизненных ценностей, достижений, точек приложения талантов. И мало того, чтобы эти ценности были положительными и духовными. Необходимо, чтобы они одновременно с этим были социально значимыми, то есть признавались другими. Для детей, и особенно подростков, это исключительно важно. И открещиваться от социальной значимости воспитательного процесса — значит закрывать глаза на очевидные вещи. Православное образование просто обязано строиться на такой деятельности, которая позволяет воспитанникам ощущать нужность и важность своих занятий даже в среде людей неверующих. Это очень важный момент и я хотел бы обратить на него внимание. Не нужно говорить, будто абсолютно все, что социально значимо, сугубо безнравственно и никуда не годится. Это вовсе не так. Даже в современном обществе это, к счастью, пока еще не так. К примеру, обретение профессиональных навыков не может быть названо ни бесполезным, ни безнравственным. Во все времена христиане жили и трудились в обществе и от них требовалось, чтобы они умели делать свое дело хорошо. А значит и мы должны спросить себя: как мы собираемся делать то или иное дело? Создаем хор? Отлично! Но, приступая к его созданию, будем помнить о том, что мы несем полную ответственность за то, если какой-нибудь детский светский хор на каком-нибудь фестивале профессионально исполнит «Ныне отпущаеши…», а мы на этом концерте будем лишь беспомощно блеять. Ведь у детей волей-неволей возникнут сомнения: «А зачем мы это делаем? А нужно ли этим заниматься, если мы не можем делать дело на таком же уровне, как вот эти наши сверстники?» Если это произошло — жди беды. Сначала дети, а затем и взрослые постепенно начнут ощущать внутреннюю пустоту такой школы. И чем жить этой «школе во имя взрослых» после этого? Умиление проходит быстро, даже между взрослыми со временем возникают какие-то трения и сложности. А что дальше? Школа оказывается в тупике, она теряет ощущение, откуда брать силы и вдохновение. Вполне понятно, почему в таких условиях возникает упор на зубрежку. Просто другого выхода нет. Зубрежка создает видимость непрерывной занятости, непрерывного процесса. А что остается от веры? Библейская история и еще некоторый налет якобы религиозной сентиментальности? Вот в такой ситуации можно совершенно уверенно сказать: такая школа будет для детей обременительна и бесполезна. Они будут ходить туда только потому, что сзади подпирают родители, а за пределами школы и родительского надзора станут жить совсем другой жизнью. Вот он, плод «умного и взрослого» подхода к вопросам детской жизни — двуличие детей в отношениях с Богом и людьми.

Почему я так резко говорю об этом. Да потому, что мы со своей воскресной школой в определенный момент оказались в том же положении. Что было нам делать как руководителям этой школы? В определенный момент пришлось сказать себе: все, хватит этой сентиментальности. Если мы хотим заниматься хоровым пением, то наша задача — преодолеть посредственность и войти в круг профессиональных певческих коллективов. Капелла мальчиков и капелла девочек из Дубны, хор Жуковского или хор Попова — вот это наши эталоны. Эталоны, конечно, не в духовных вопросах, а в профессиональной деятельности. Это был очень трудный шаг, очень трудное решение — выйти с детьми за рамки обычной катехизационной практики и войти в мир светских профессиональных ценностей. Предполагая в глубине своей работы духовные цели, во всеуслышание заявить об ориентации на вполне земные успехи. Из двух зол пришлось выбирать меньшее. Увы, абсолютного выбора между добром и злом, современная жизнь нам не предоставляет. А значит руководитель коллектива как священник, как человек, имеющий определенный духовный опыт, должен отчасти принять мирские «правила игры», чтобы, играя по ним, оторвать детей от дворовой среды и заинтересовать новыми для них возможностями.

Что может привлечь ребят к занятиям в нашей школе. Престиж? Известность? Хорошо, мы будем стремиться выйти на международный уровень, увлечь ребят возможностями поездок, экскурсий, наград на фестивале. Только в этом случае дети будут приходить к нам. Это нецерковные дети. У этих детей совершенно нецерковные семьи, более того — трудные семьи, в которых отец пьет или его вообще нет. Кроме сладкого пряника ничем другим этих детей удержать невозможно. Если мы будем собирать их раз в неделю и по 3–4 часа говорить о Церкви, то они просто разбегутся. Но мы можем поступить иначе — мы можем закладывать в них духовные понятия параллельно с теми занятиями, которые вызывают в них усердие и интерес.

В чем выразилась эта концепция организационно? Мы не стали создавать православную школу как некую оторванную от жизни, маргинальную структуру на 10–15 наиболее стойких в церковном отношении семей. Мы искали те возможности, которые были бы направлены на работу преимущественно с нецерковными детьми и семьями. При этом исходили из того, что уже имелось в Конаково: кружки, студии, спортивные секции. Изучали, каков профессиональный уровень этой деятельности, пробовали найти общие точки с руководителями этих коллективов. Наша образовательная деятельность таким образом разделилась на несколько предметных направлений: хоровое пение, рисование (иконопись), керамика и другие, и в таком виде перекочевала под крыши существовавших в городе детских творческих структур. Со временем появились и новые — центр детского творчества «Новая Корчева» (ныне крупнейшая в городе детская творческая структура), вечерний хоровой лицеи мальчиков и детская художественная школа с иконописным классом. Православное обучение и воспитание таким образом оказались как бы растворенными в профессиональной деятельности, но все же достаточно влиятельными для того, чтобы отвечать задачам просвещения и воцерковления ребят.

Конечно, в первое время наиболее сложным было наладить контакты с педагогами. Не все хотели впускать Церковь в свою деятельность, личное отношение к вере было очень разным. Но какой-то интерес в них все же теплился. Встречались, беседовали, как с любыми другими людьми, которых, в принципе, заинтересовала Церковь, и они не прочь узнать о вере немного больше, чем знают. Старались действовать мягко: ни в коем случае не огорошивали с ходу неожиданными предложениями о духовном руководстве коллективом, не требовали сразу же от людей какой-то особой воцерковленности в жизни и работе. В этом состоит очень частая ошибка нынешней православной школы. Боятся ввести в свой тесный педагогический круг, где каждый доволен друг другом, невоцерковленных педагогов, а в результате школа теряет, во-первых, профессионалов, способных организовать по-настоящему глубокую предметную деятельность, и, во-вторых, детские коллективы, которые уже занимаются с этими педагогами.

Для начала совместной работы нам было достаточно стечения двух факторов: профессионализма педагога и неотрицания им возможности участия Церкви в занятиях его коллектива. А уж моя задача как священника, как духовного руководителя состояла в том, чтобы постепенно закладывать в деятельность хора или секции духовные основы.

На практике оказалось, что религиозные взгляды самого педагога со временем сильно менялись, и он, ощущая реальную помощь, просто на глазах становился верующим. А коллектив, обретя духовную поддержку, начинал демонстрировать более высокие профессиональные результаты.

А представьте, что мы заняли «строго православную» позицию, выбрали очень жесткую концепцию отбора и обучения детей в нашем православной центре. Что будет происходить с таким ребенком? Его просто начнут травить. Не дразнить, это слово слишком мягко и неточно передает суть дела. Именно травить! В этой ситуации взрослым проще всего сказать: «Христос терпел и нам велел». Сами-то мы всегда ли терпим? Нет, мы бежим от сложных отношений. Уходим с работы, стараемся разъехаться в разные квартиры с неверующими родственниками. А если так, почему требуем от ребенка тоге, чего сами понести не желаем?

Взрослые, особенно педагоги воскресных школ, обязательно должны думать о том, что происходит с ребенком, когда тот идет в свой класс. О чем они там говорят? Об очередном боевике или сериале, о новостях популярной музыки. И это каждый день, на каждом шагу. С этим ничего нельзя поделать. По крайней мере, ничего нельзя поделать запретительным способом, это уж точно. И музыка, и картинки, и разговоры — все это вокруг них. Потому каждый педагог обязательно должен иметь в виду, что его воспитанники находятся на положении пленных. Они взяты в плен миром. А значит, работая с ними, педагог обязательно должен иметь это в виду, то есть должен входить в их положение и отчасти тоже чувствовать себя стесненным в средствах воспитания. Можно даже сказать, что он должен добровольно войти в этот плен. Разумеется не духовно, а инструментально — духовно педагог всегда должен оставаться свободен, и даже принимая мирские правила игры, все же быть несколько выше ситуации.

А что делает мудрый человек в плену? Он не рвется через колючую проволоку, не митингует, не ударяется в тоску, не сетует на своих надсмотрщиков и конвоиров. Оказываясь в пленной ситуации, он садится, осматривается вокруг и говорит: «Так, будем устраиваться и жить здесь». И начинает действовать в рамках своей стесненной свободы. Ее-то, на самом деле, хоть отбавляй, особенно для духовного движения. Никакие внешние рамки не могут в духовном смысле человека стеснить по-настоящему. Случались целые периоды в истории, когда вся Церковь жила на пленном положении. Самый яркий пример — большевистское государство. Да, были приставлены уполномоченные по делам религии, тысячи верующих погибли, а некоторые церковнослужители сломались, но жизнь-то церковная была! Была благодать, были Таинства, была пастырская работа! Все было!

Так вот, не нужно думать, что с уходом коммунистов в положении Церкви в обществе что-то сильно изменилось. Происходит то же самое, и мне, как священнику и педагогу, это хорошо видно. Общество находится в идеологическом плену. На сегодня это плен у секулярного западного мышления, у достижений научно-технического прогресса, у культа тотальных наслаждений. Просто один плен сменился другим, но с точки зрения миссионерской и воспитательной еще не известно, какой из них легче и безопаснее для души. Поэтому важно понимать эти законы пленной жизни. Нужно считаться с сегодняшней реальностью, особенно в работе с малоцерковными людьми. Не нужно постоянно стонать по поводу телевизора и кинопроката. Чего мы хотим от телевизора? Чтобы по всем каналам беспрерывно транслировалась одна только Литургия святого Иоанна Златоуста? Да он не к тому изначально предназначен. Откуда в нем взяться святости?

Для чего я обо всем этом говорю? Уж конечно не потому, что христианин должен опустить руки и примириться с происходящим. Нет! Но православным родителям и педагогам необходимо осознавать, что каждый ребенок варится в настоящем котле страстей. Он уже туда лопал. Попал еще до того, как нам, умным и воцерковленным, пришла в голову мысль наставлять его на путь истины. Понимать это не означает питать пристрастие. Это означает действовать с учетом уже имеющейся ситуации. И тогда протест и критиканство как рукой снимает, напрочь пропадает желание разоблачать на каждом своем шагу безнравственность современного общества — все это только уводит от сути дела, человек перестает чем-либо заниматься помимо разоблачений. Зато возникает другое видение вопроса: значит, нужно, во-первых, построить работу таким образом, чтобы центр имел в городе статус и, во-вторых, считаться с тем, что голова каждого из них буквально напичкана всяким голливудским и плэйбоевским хламом. Зачем православному центру общегородской статус? Для того, чтобы дети сами стремились заниматься у нас. Чтобы сверстники, которые не ходят к нам заниматься, все же имели уважение к нашим подопечным. А за что уважать? Уж конечно не за то, что мы хорошо молимся. Мирскому человеку, чтобы уважать наш центр, необходимо знать, что мы имеем статус школы ЮНЕСКО, что мы ездим за границу, что мы выступаем на международном уровне. Только в этом случае будет уважение. Нас можно не любить, не разделять наших взглядов, но травить тех ребят, которые занимаются в нашем центре при таком развитии ситуации никому просто в голову не придет.

Однако, может показаться, что при таком подходе к работе с детьми духовная составляющая может совсем потеряться и деятельность полностью перетечет в светское русло. Что ж, опасность такая есть, но где сегодня найти путей на 100 % безопасных? Не вдаваясь в абстрактные рассуждения, попытаюсь объяснить, в чем может состоять религиозный подтекст занятий, к примеру, детской хоровой студии.

Когда хор занимается подготовкой новой программы, в число занятий мы включаем и духовные предметы, духовные беседы. Дети разучивают и поют литургические песнопения, хор часто поет в церкви, а время от времени мы даже проводим особые «детские литургии». Детские — не значит игрушечные. У Престола стоит священник и вся Литургия совершается строго по чину, однако в этот день в храме присутствуют только дети. И все послушания по храму выполняют дети. И проповедь священник готовит специально для детей. На ребенка это производит совсем иное впечатление, чем обычная служба, где он никак не может найти себе места в толпе взрослых. И, наконец, все дети, достаточно давно занимающиеся у нас, постепенно входят в церковную жизнь через Таинства. Большинство из них регулярно исповедуются и причащаются.

Это поистине уникальное воспитующее средство, используя которое можно без лишних слов передать детям понимание молитвы и навык к ней. Другими средствами опыт такого рода детям, пожалуй, и не сообщить.

То же и во время поездок. Куда бы мы не ехали, в программу поездки мы обязательно включаем пение на Литургии. Связываемся с епархиями, просим благословения у местных архиереев петь на службах. К примеру, на Бориса и Глеба мы пели на литургии в Мурманске, сейчас едем в Германию в Оснабрюк и, снова же, будем петь в небольшой сербской православной церкви. Даже находясь в Лурде, центре католичества во Франции, мы по благословению Святейшего Патриарха служили там православную Литургию. Брали с собой антиминс, просфоры — словом все, что необходимо для ее совершения. Таким образом любая поездка, пусть даже на светский фестиваль, приобретает духовные очертания.

Дети сами хотят заниматься в таком центре. Они сами хотят участвовать в наших мероприятиях, ездить с нами, добиваться профессиональных результатов. И мы их совершенно честно предупреждаем, что для этого им необходимо серьезно трудиться над собой. В том числе и духовно трудиться. Вот тут-то и происходит первая встреча ребенка с понятием духовного, но это случается совсем по-иному, чем в обстановке типовой воскресной школы. Ребенок понимает, зачем ЭТО ему нужно, чем ЭТО ему поможет! Он видит ЭТО в реальности, через предмет своих занятий. А каков предмет занятий в воскресной школе? Встретились взрослые и из своих религиозных побуждений решили воспитывать детей.

Один старец сказал: «Сейчас такое время, что учить не нужно. Нужно показывать». Так вот, не нужна детям эта нарочито-подчеркнутая религиозность педагогов, потоки высоких слов и знание наизусть катехизиса. А в особенности это нужно помнить в работе с нецерковными детьми. С ними необходимо избегать даже имя Христа упоминать часто. Нужно показывать им Христа из контекста занятий. И то, что они уже давно ощущают в своей работе интуитивно, назвать своим именем — Христос, может быть, всего однажды. Всего однажды, но в такой момент, в который это имя будет для них как гром среди ясного неба. Эта встреча детской души с Богом и есть кульминация в работе педагога. И до, и после этого все может быть совершенно буднично и обычно: занятия, поездки, беседы. Но вот этот момент останется в памяти навсегда, даже когда человек станет взрослым. Это та ниточка, по которой он снова и снова будет приходить в Церковь, еще и еще раз ища новой встречи.

В широкой социальной работе есть еще один важный аспект. Ведя дело таким образом, православные заполняют основные социальные ниши города. Что это дает? Да это же та самая противосектантская работа! Мы не митингуем, не пишем протесты в городское собрание, мы просто работаем со школами, занимаемся с детьми вне школы, понемногу привлекаем взрослых. Поэтому наша деятельность может кому-то не нравится из религиозных или безрелигиозных соображений, но не считаться с ней нельзя. И привлечь народ к себе сектантам удастся только в одном случае: если они создадут свои альтернативные структуры, лучшие, чем у нас.

В Конаково довольно сильна община иеговистов. Около 200 постоянных членов, а это для небольшого города очень много. Но вот что характерно: при всей агитации аудитория, посещающая их собрания, в какой-то момент застыла и не увеличивается. То есть все, кто ищет особых религиозных переживаний, особой экзальтации, уже собрались в одном месте, а агитировать дальше никак не получается. Не в последнюю очередь в этом «виноваты» православные, ведущие широкую социальную работу и собравшие вокруг себя все основные педагогические и творческие силы города.

В том же ключе, я думаю, должна решаться и вся проблема с инославной экспансией в России. Мы должны понять, что просто не имеем морального права атаковать администрацию больницы с требованиями выгнать баптистов из больничных палат, пока не готовы сами предложить больнице лучшую помощь, чем та, которую уже обеспечивают протестанты. И только после можно этого идти к главврачу и говорить о Православной Церкви как единственно истинной, призывая держаться своих исторических корней.

Итак, разобравшись в том, как мы хотим устроить свое воспитательное дело, давайте приступим к следующему, не менее важному вопросу: посмотрим, кто есть пришедшие к нам дети? На что способны, чем интересуются? Слушают популярную музыку? Послушаем ее и мы. Не для того, конечно, чтобы предаться любви и веселью, как призывают рок-кумиры и поп-звезды. Нет. Послушаем, чтобы понять, что в этих песнях более-менее талантливо и не безнравственно. Извлечем это «более-менее ничего» из раздражающей слух ритмики и включим вместе с духовными и народными песнопениями репертуар детского хора. Совершаем ли мы в этот момент нечто предосудительное в духовном смысле? Конечно, нет! Просто мы не тешим себя иллюзией перетащить детей за собой сразу через несколько ступенек вверх. Мы как бы подставляем под ноги детей маленькую ступенечку, которая, несмотря на свою малость, хоть немного, но отделит их от вкусов и взглядов толпы. Они на эту ступенечку из интереса взбираются так легко и естественно, что даже этого не замечают, но наиболее грубые проявления в музыкальной культуре при этом остаются позади, тогда как столь важная для детей и подростков форма остается как-будто в неприкосновенности — хор поёт современные песни и его участники ощущают свою включенность в современность. И потому мы поем популярные песни. Поем песни о любви, ибо иначе сохранить в целости состав детей невозможно. Может быть, в какой-то момент для ребенка именно это послужило основанием остаться в нашем православном центре, а не уйти во двор. Если кого-то в нашем центре удерживают популярные песни, что ж, будем рады и этому. Будем пользоваться выигранным временем, будем образовывать детей, будем воспитывать их вкусы, будем демонстрировать им более совершенные образцы музыки и певческого искусства — все это возможно, но только тогда, когда ребенок каждый вечер сам приходит к нам в центр на занятия, а не нам приходится гоняться за ним с назидательной целью по школам и подворотням. Иначе будет еще одна совершенно оторванная от реальности православная структура и узкий круг в два десятка совершенно неготовых к жизни, рафинированных детей на весь город, которые, к тому же, кичатся своим отличием от всех остальных, своей какой-то особенной избранностью.

Другой пример: борцовские и бойцовские секции. Не буду сейчас останавливаться подробно на вопросе, зачем в работе с мальчиками-подростками православным необходимо уделять внимание силовой подготовке и развивать их бойцовские качества. Занятия в спортивных секциях могут привлечь совершенно другой пласт детей и молодежи, чем тот, который участвует в художественном или техническом творчестве. Для многих православных педагогов нет сомнений в необходимости этим заниматься. Хочу лишь обратить внимание на миссионерскую сторону дела и некоторые специфические подходы к устроению такой работы с учетом современных особенностей. То есть, рассмотреть вопрос: какому боевому искусству учить? На первый взгляд тут и думать нечего — русскому кулачному бою. Ведь он, этот бой — русский, и этого достаточно, чтобы остановить свой выбор на нем. Но это, опять же, взгляд на вещи с точки зрения умных воцерковленных дядей. А что мы находим в детской среде? Любой самый захудалый первоклассник теперь, вступая в драку со своим противником, не машет кулаками напропалую, как бывало раньше. Нет! Он моментально встает в позу каратеиста и имитирует движения героев западных боевиков. Оказывается, за последние 10 лет произошли совершенно глобальные изменения в детском сознании. Им были усвоены совершенно иные, неведомые ранее установки-мифологемы, в соответствии с которыми современный ребенок строит свое поведение. Что ему до того, что исконно русским видом борьбы считается кулачный бой? Что ему вообще до всего «исконно русского»? Для него важно совершенно другое — быть на высоте в среде сверстников, быть «крутым». Пойдут ли такие дети в секцию русского рукопашного боя? Нет, конечно. Поэтому мы действуем иначе. Мы понимаем, что «крутизна» «крутизне» рознь. Православное подвижничество это тоже, если так можно выразиться, высшая форма «крутизны». Только энергия вся при этом направляется в совершенно иное русло — в горение ко Господу. Поэтому не будем доказывать детям, что быть «крутым» никуда не годится. Их в этом никакими уговорами и запретительными мерами не переубедишь. Это стремление необходимо сублимировать, преобразить. Во что можно преобразить злобу и жестокость? В мужество! Так давайте начнем занятия с того, что подростки считают для себя «крутым», а закончим духовными понятиями. Поймем их мальчишеский пафос и не надсмеемся над ним, а дадим возможности для реализации этого пафоса на практике под руководством воцерковленных взрослых, постепенно вводя их в культурный контекст и преображая. Каким образом? Да очень просто.

Мы объявляем набор в секцию восточных единоборств, а когда мальчишки собираются, я встречаюсь с ними и говорю им: «Вы наверняка знаете многое из истории каратэ. Скажите, откуда произошла эта борьба? Правильно! Из монастыря Шао-линь! Там этой борьбой с древних времен занимались буддийские монахи под руководством духовного наставника. Но мы-то с вами не буддисты! Мы живем не в Китае, а в России, поэтому давайте заниматься каратэ, а вашим духовным наставником буду я».

Разумеется, я отдаю себе отчет, что такое восточные единоборства и как они связаны с оккультным восточным мировоззрением. Поэтому я ни за что не допущу никаких мистических практик и приемов в обучении. Но это уже мой вопрос! Вопрос православного священника. Вопрос педагогического видения, куда направить этих пацанов в их духовном росте. Самое же главное, что произошло — это, во-первых, что они все сюда собрались совершенно добровольно, безо всякого нажима со стороны родителей. И, во-вторых, что соблюдена столь важная для них мифологема — они будут заниматься каратэ. Именно той борьбой, которая так ценится в среде их ровестников. А уж из этой ситуации рукой подать до всех духовных вопросов. Внутренняя дисциплина бойца? Пожалуйста, лучшим упражнением для развития воли будет спокойное стояние на службе в храме. Концентрация внимания? Замечательно, большей концентрации, чем на молитве и придумать сложно. Чистота намерений и нравственное совершенство? Все это достигается при условии участия в церковных Таинствах. И при этом другим пацанам, которые остались вне этих занятий, никогда в голову не придет приставать к нашим ребятам с вопросами, почему они все чаще захаживают в храм. Им и безо всякого объяснения понятно — это неотъемлемая часть занятий каратэ.

Понимаете, для этих ребят, впервые пришедших к нам, разница между буддизмом и Православием весьма неопределенна и несущественна. Если нельзя найти наставника-буддиста, они не будут иметь ничего против духовного руководства православного священника. Главное для них, что через это есть возможность заниматься той борьбой, которая ими столь ценится. Здесь можно посетовать, как это часто бывает, на массовое духовное невежество, не отличающее ложное от истинного. А можно ведь поступать совершенно иначе! Это невежество предоставляет нам возможности использовать в своих духовных целях те установки, которые вложены в сознание детей массовой западной культурой. Понимаете, те же самые ценности, на культивирование которых Голливуд тратит миллионы и даже миллиарды долларов, могут при определенном подходе начать работать не против нас, а за нас!

К несчастью, в действительности так происходит редко. Православные священники и педагоги вступают в рукопашную со Шварценеггером и Сталлоне и, разумеется, безнадежно проигрывают. Одно, два, три, пять таких поражений и православные начинают избегать мира, боятся мира во всех его проявлениях, замыкаться в своей православной клубной среде. Таков, увы, сценарий развития и развала многих изначально очень хороших педагогических начинаний.

У многих родителей и педагогов, недавно пришедших к вере (а недавно пришедшими к вере у нас является подавляющее число прихожан) внутри прочно закрепился особый комплекс «боязни мира». Понять в этом людей можно, слишком живы воспоминания о греховных путах, которыми связывал людей мир до обретения ими веры. А потому вполне понятно и максималистическое стремление теперь устроить в своей жизни все иначе, чем было раньше. Из-за этой идеи у многих верующих в семье и на работе разыгрываются настоящие драмы. Многие учителя, много лет отработавшие в обычных общеобразовательных школах, уходят оттуда именно после воцерковления. «Невозможно стало находиться в безбожной среде», — говорят они и во многом даже гордятся этой своей позицией. Совершенно очевидно, как будет воспитывать такой учитель, окажись он в православной школе. Сознательно или бессознательно он будет готовить своих детей к уходу от исполнения своих обязанностей в обществе. Но все ли смогут уйти из мира? Все ли станут монахами? Понятно, что нет. А раз так, мы должны готовить ребенка ко встрече с миром. Нравственно готовить. Взрослые люди, которые окружают его, родители, учителя, уже сделали свой внутренний выбор. Они состоялись как специалисты в своей отрасли, как члены семей. Ребенку же все это только предстоит сделать. Ему еще предстоит обрести свою веру, приобрести собственный духовный опыт. Ему еще предстоит чему-то научиться, где-то начать работать, начать взаимодействовать с другими людьми, в том числе и с неверующими, и с придерживающимися иных религиозных взглядов. Все это потребует от него умения быть в мире, сохраняя в целости христианские нравственные устои.

Вот в чем я вижу основную задачу для работы Церкви с детьми сегодня. Не нужно ничего ломать и строить заново. Есть детская художественная школа, есть танцевальная студия, есть физкультурные кружки — нужно войти в них! И дети, и педагоги покажут более высокие профессиональные результаты, если обретут духовную поддержку и основу. Мало того, профессиональная деятельность может сильно помочь и самой Церкви. Тот же хор будет петь в Церкви, ребята-художники со временем выучатся иконописи и распишут храм. Образуется очень прочный контакт, в результате которого дети наверняка переосмыслят многие вещи, начнут относиться к вере и Церкви по-новому. Возникнет контакт с родителями, а это очень важно для создания детско-взрослой церковной общины. Нужно сказать, что церковная община является наиболее приемлемой средой для воспитания детей. Но сегодня общин у нас не было и нет. Мы все только движемся к общинному. Первое поколение людей, пришедших в Церковь, по-видимому, из-за своего внутреннего склада не есть общинные люди. В лучшем случае, это люди команды. Это дети команды. Поэтому самая первая общность, которая доступна верующим на данном этапе — командная общность. Ее-то и нужно формировать. И работа с детьми может сильно помочь в этом. Парадокс — когда организовываем катехизационные занятия со взрослыми, то мало, что получается, а когда переносим акцент на работу с детьми — вместе с ними и взрослые идут в храм. На свою душу машут рукой, а вот ради детей могут обратиться за помощью и советом Церкви. И эту тенденцию обязательно нужно использовать. Это сегодня многие священники и педагоги отмечают, что родители приходят в Церковь через своих детей. В основном мамы и бабушки, конечно. Пап, как и везде, нет и это катастрофа. Но радует то, что с ходом времени активность родителей возрастает. Когда мы набрали в капеллу первых 25 девочек, только три мамы активные оказались. Занимались с нами, помогали нам в поездках. А уже следующий набор дал совершенно другие результаты: на 37 девочек — 15 активных мам. Это уже существенно.

Заметна и еще одна зависимость: чем младше детей мы набираем, тем больше у родителей желания сотрудничать с нами, заниматься своими детьми. Поэтому сейчас мы делаем пробные попытки заниматься с трехлетками. Это, конечно, только общеразвивающие занятия, а не серьезная профессиональная работа, но таким образом мы надеемся со временем создать более тесную церковно-семейную общность.

Конечно, при этом потребуется проявить определенную гибкость, лояльность к подопечным. Кто-то воцерковляется, кто-то нет. Одно можно сказать точно: лучше всего вести воспитательную работу не как основную линию, но как дополнение к социально значимой профессиональной деятельности. И думаю, что именно в этом широком миссионерском видении воспитательной работы кроется единственный и до сих пор слабо использованный православными шанс сберечь себя и своих детей, не потерять безвозвратно еще одно молодое поколение.