Любить или ненавидеть?

Второй день ничего не ем. Ощущение эйфории прокладывается между тонкой кожей и нервами, выдавливая великолепное наслаждение собой и миром вокруг и около. Мне хочется лететь. Это не просто слова о счастье и попытка себя обмануть. Нет. Это что-то настоящее, реальное. То, что должно продолжать меня. Вчера я написала письмо маме и отправила записи о ней, об анорексии, о моем сердце и моей душе. Меня пугает только то, что никто не разделяет моего счастья. Моего упоения. Все только пугаются и крутят у виска. Мамина реакция понятна — она волнуется. Но… мне нравится. Нравится быть с ней, отдаваться ей. Теперь я называю себя «перышко». Потому что легкие лепестки голода пролегли сквозь мое нутро и существование. И, словно птицей, тебя подхватывает и встряхивает от одержимости запрещенного, таящегося в самых дальних уголках твоего я. Или уже не «твоего я», а «ее я». Ее. Увлекшей и затянувшей. Оно прилипло к подошвам желаний и присосало жгучим повелением «истязай себя, красотка», она нарисовала новый образ «это великолепно» и поставила, как тонкую хрустальную вазу Сваровски — настолько ценную, что страшно смотреть, страшно трогать, страшно просто ощущать ее рядом. Она расколется даже при дыхании. Расколется так же, как колется сердце, отдавая отчаянные последние стуки, болью выбивая в вены, которые теперь отчетливо видны на тонких руках синими грубыми прутьями труб сквозь белую прозрачную кожу, кровь с пониженным содержанием гормонов голода. Голод — такое родное и согревающее. Если когда-нибудь люди будут покупать необычные книги, то, пожалуй, стоит выпустить новый словарь анорексика, где «голод» описывался как оттенок эмоций, а вовсе не «усиленная потребность в пище».