1. Напомните себе, прежде чем отправитесь спать, что вы вспомните ваш сон.

Как утверждает доктор философии Патрисия Гарфилд, сила внушения может быть мощным инструментом при восстановлении сна в памяти, способом перепрограммирования мышления. Спокойно повторите себе несколько раз, прежде чем заснуть: «Сегодня я запомню мои сны».

2. Подготовьтесь к тому моменту, когда вы можете спонтанно проснуться.

Лучшее время для того, чтобы начать развивать навык восстановления в памяти сна, – это утро после естественного пробуждения, говорит д-р Гарфилд. Потому что, когда вы просыпаетесь естественным образом – когда вам не действуют на нервы никакие звонки, гудки, голоса, – вы выходите непосредственно из мира грез. И если вы сможете удержать прозрачность этого мгновения, у вас будет гораздо больше вероятности уловить свой сон.

3. Лежите спокойно с закрытыми глазами и позвольте образам вливаться в ваше сознание.

Не перебивайте поток образов мыслями о том, что вы должны сегодня сделать или что вы забыли сделать вчера. И в любом случае не открывайте глаза, поскольку визуальные раздражители прогонят наиболее хрупкие образы, еще задержавшиеся в вашей памяти. Когда к вам придет слабый отблеск сна, даже если это только фрагмент или смутное ощущение без образа, задержитесь на нем. Пересмотрите каждое действие. Почувствуйте эмоцию. Позвольте картине разворачиваться, осторожно и без малейшего нажима.

4. Если вы наткнулись на блокировку, дайте вашему сознанию поблуждать свободно по образам близких людей, ваших родных, ваших лучших друзей.

Это может пробудить ассоциации с вашим сном. Заметьте, о чем вы думали, когда проснулись; это обычно связано с недавним сном.

5. Теперь повернитесь на другой бок.

По какой-то еще неизвестной причине, поясняет д-р Гарфилд, часто всплывают дополнительные детали снов, когда вы тихонько изменяете позу и принимаете другое положение. Одна из теорий говорит, что сон лучше вспоминается, когда его вызывают в памяти, находясь в позе, в которой он снился.

6. Записывайте ваши сны, когда они еще свежи у вас в памяти.

Согласно исследованиям, у вас есть менее десяти минут на то, чтобы зафиксировать сон. После этого времени остаются только смутные обрывки – если, конечно, вам не приснился кошмар. Если вы когда-нибудь просыпались посреди ночи и только что приснившееся сновидение было живо в вашей памяти, а затем проваливались обратно в сон, просыпаясь только на следующее утро, абсолютно ничего не помня из того, что вам снилось, – тогда вам знакомо чувство расстройства оттого, что позволили сну забыться. Тут поможет метод д-ра Гарфилд: зафиксируйте его письменно.

«Когда я непроизвольно просыпаюсь в течение ночи или утром, я хватаю блокнот 5 х 8 сантиметров и ручку, которая лежит на нем, и записываю сон, – говорит она. – Я пишу полное описание сна – не только отдельные фразы. Когда сон не поддается записи, я излагаю то, что могу, и добавляю «сложный» или «многослойный», поскольку может быть и так. Я делаю эти заметки с закрытыми глазами, только ощупью».

7. Расскажите сон другу.

«Самый акт переложения сна в слова и попытки объяснения или выражения его как будто стимулирует как восстановление сна в памяти, так и осмысление его аспектов», – говорит д-р Гарфилд. Рассказывать сон вместо того, чтобы записывать его на бумаге, конечно, соблазнительно, однако этого делать не стоит. Поделитесь переживаниями сна с другом, если это возможно, но убедитесь при этом, что точно его записали. У вас в дальнейшие годы будет сокровище – книга знаний про вас самих.

В прошлом году тысячи американцев, ни в малейшей степени не претендующих на литературный дар, принялись сочинять истории – исключительно интересные истории, которые, вероятно, никогда не будут опубликованы, да и вряд ли их прочитают даже ближайшие друзья. Под руководством несентиментального и неутомимого психолога из Нью-Йорка, которого звали Айра Прогофф, они писали истории из собственной жизни, порой потрясающие до слез.

Они писали эти дневники в 392 кружках, деньги на организацию которых выделяли колледжи и университеты всей страны, армия, армейские госпитали и женские тюрьмы, артистическе труппы, священники, поэты, бизнесмены и инженеры (и все вышеперечисленные в самых различных сочетаниях); они вступали в эти кружки (при средней плате в 70 долларов с каждого) не потому, что чувствовали потребность в терапии, но потому, что хотели взглянуть на свою жизнь со стороны и найти в ней какой-то более глубокий смысл.

Для тех, кто хотел добраться до источника смысла, Прогофф использовал метафору, которая для многих оказалась полезной. Он сказал, что внутри каждого из нас течет подспудный поток образов и воспоминаний. Этот поток – ни больше ни меньше как наша внутренняя жизнь. Когда мы входим в него, мы плывем в нем туда, куда он хочет направиться. Он говорит, что этот метод не является ни дискурсивным, ни аналитическим. «Там нет чистой фиксации событий; вы не получаете озарения. Это событие, и, когда оно происходит, ваша жизнь меняется».

Все это может показаться довольно таинственным. Но затем мистицизм становится жутко конкретным, потому что каждый участник дневникового семинара заканчивает его, имея рабочую тетрадь весом в несколько фунтов, полную историй, воспоминаний и часто потрясающих новых прозрений насчет самой удивительной тайны на свете: самого себя и своих взаимоотношений с окружающим миром. Однако, чтобы создать такой дневник, тут же отмечает Прогофф, «вам не нужно быть мистиком. Все, что вам нужно, – это жить. Почти всякий умеет это делать».

Но как? Я действительно не понимал, пока сам не начал работу на семинаре по ведению дневника. Я провел уик-энд с разношерстной группой артистов, учителей, домохозяек и нескольких учеников колледжа в Террос-Центре в Уорике, Нью-Йорк. Отец Льюис Кокс, высокий, на редкость спокойный нью-йоркский иезуит, который является одним из консультантов, подготовленных Прогоффом и уполномоченных проводить семинары, начал с того, что, собрав нас ровно в 8 часов вечера в пятницу, раздал нам блокноты с отрывными листами чистой линованной бумаги и по набору из 21 цветной закладки. Он пригласил нас войти во внутренний мир наших воспоминаний и фантазий и, чтобы начать наше «самообследование», помог погрузиться в некое подготовитовительное медитативное безмолвие. Затем он попросил нас ответить самим себе на вопрос: «В каком моменте вашей жизни вы теперь находитесь?»

Отец Кокс сказал, что ответ не обязательно, даже наверное не придет в форме словесной оценки или как ответ на экзаменах в колледже. Мы можем получить образ – воочию увидеть самого себя, ведущего машину по ухабистой дороге, или услышать мелодию любимой симфонии. Что бы это ни было, главное – не просто подумать об этом. Мы должны записать это в разделе журнала под названием «хроника момента» и должны воздерживаться от высказывания каких-либо суждений про то, хороши или плохи образы, которые мы регистрируем. Все в порядке, успокоительно и убеждающе говорит отец Кокс. Мы вернемся к этому позднее.

После примерно получаса работы над «хроникой момента» отец Кокс попросил нас обратиться к разделам с красными страницами в середине наших книжек, сперва к «Записи истории жизни», с подзаголовком «Воспоминания и обобщения». Он предложил нам погрузиться в поток наших подсознательных воспоминаний, но не начинать писать что-то вроде автобиографии – только зафиксировать короткие важные сцены из нашей жизни. И опять-таки никаких суждений. Только погрузитесь в текущий под спудом поток.

Вскоре мы оказались в следующем разделе «рабочего дневника» под названием «Опорные камни». Здесь отец Кокс попросил нас записать то, что могло бы быть заглавиями частей нашей автобиографии – следовало охарактеризовать одним-двумя словами или образом не только объективную последовательность событий, но также и субъективное восприятие их смысла и значения. Мои опорные камушки оказались людьми. Я записал несколько дюжин имен – это были люди, которых я любил, люди, любя которых я много переживал. Наконец, я записал названия четырех книг, которые опубликовал, и важные для меня дела, которыми занимался.

А затем наступило время расстаться до следующего утра. До сих пор не было ни единого разговора, вообще никакого шума. В какой-то момент я оглядел комнату и увидел несколько десятков голов, склоненных над несколькими десятками блокнотов, несколько десятков плавно скользящих шариковых ручек. Чувствовалось сильное напряжение, а затем, когда вечер закончился, все дружно выдохнули и принялись моргать и щурить глаза. По-моему, я заметил слезы, ползущие по щекам пожилого мужчины с седой бородой.

Часть следующего дня мы развивали в подробностях наш раздел «опорных камушков», погружаясь глубже в любой период, который чем-нибудь привлекал наш особый интерес. Мы осуществили такое же медитативное путешествие в другой раздел тетради под названием «Перекрестки» и подзаголовком «Дорога избранная и неизбранная». Я подумал о моих собственных духовных распутьях: на протяжении десяти лет я готовился стать священником, затем выбрал иной путь. Я подумал о моих эмоциональных перекрестках: браки, другие любови. Я подумал о моих карьерных перекрестках: я работал в «Тайм», затем стал свободным журналистом и жил в райском уголке в Хай-Сьерра, затем выбрал более интеллектуально насыщенную жизнь, начав сотрудничать с «Таймс» в Нью-Йорке.

А потом отец Кокс попросил нас перейти к следующему разделу рабочей тетради: «Запись смутных образов». «Мы обращаем наше внимание внутрь себя и ожидаем в безмолвии, – сказал он, – и пусть перед нами проплывают разные образы, а мы будем их наблюдать. Мы позволим им явиться. Когда они обретут очертания, мы почувствуем их. Мы будем вглядываться в них, как будто смотрим сон. Мы опишем их так же нейтрально, не интерпретируя и не составляя мнений, как мы записываем наши сны».

Непрошеный образ аттракциона «русские горки» пришел на ум, и я стал записывать русские горки моей жизни. Я особо нигде подробно не останавливался, но позже я осознал, что именно это Прогофф имел в виду, когда он писал, что достаточно часто образы глубоко внутри нас «дают возможность выявить для себя цель и смысл нашей жизни». На мой взгляд, образ русских горок был забавен и в то же время удручал: как я хоть когда-нибудь ухитрюсь слезть с этих русских горок, не разбившись при этом вдребезги?

Для многих из нас самым творческим временем оказалось то, которое мы провели над разделом «В координатах диалога», частью единой системы «Обратная связь дневника», где после изложения нашей жизни на бумаге мы не просто отходили в сторону и обозревали результат, но могли также проанализировать его смысл. Мы делали это, в частности, вступая в воображаемые разговоры с некоторыми из значимых людей, которых мы уже перечислили в разделе «опорных камней».

Чтобы удостовериться, что разговор не был односторонним и что мы не приписываем себе одно только хорошее, отец Кокс предложил, чтобы мы вкратце проделали упражнение с «опорными камнями» за «другого». (Мне пришла на ум пословица, которую я слыхал в Аризоне во времена моего детства: «Не суди о человеке, пока не пройдешь милю в его мокасинах». Совет отца Кокса был уместен.)

Я сделал «опорные камни» для моей дочери Полли, которая с самого раннего детства живет в Англии и навещает меня только летом, кроме прошлого лета, когда она вообще не приезжала в Соединенные Штаты. Я влез в ее мокасины, и в результате состоялся такой диалог:

Полли. Ты опять собираешься меня игнорировать?

Я. Игнорировать тебя?

Полли. В прошлый раз ты именно так и поступил.

Я. В прошлый раз обстоятельства были другими. Это было два года назад. Я сидел без гроша в кармане, был одинок, потерял уверенность.

Полли. А теперь?

Я. Теперь у меня появились деньги, у меня есть друзья, я уверен в себе. И я так счастлив, что ты приехала этим летом.

Полли. Ты проведешь сколько-нибудь времени со мной?

Я. Я должен это сделать – или потеряю тебя.

Полли. Нет. Не по этой причине. Потому что ты этого хочешь, потому что я тоже человек. Я не хочу, чтобы ты любил меня, потому что должен. Я хочу, чтобы ты любил меня, потому что хочешь этого. Я тоже человек, плоть от твоей плоти, но я отдельный человек. Посмотри на меня, выслушай меня, пойми, чего я хочу.

Я. Это очень трудно, у меня комок в горле.

Полли. Что ты чувствуешь?

Я. Я не знаю. Вину, наверное. Боюсь, что я не смогу чего-то сделать для тебя.

Полли. Мне от тебя ничего не нужно. Только чтобы время от времени ты относился ко мне с полным вниманием.

Я. Полли, ты тоже должна позволить мне оставаться самим собой. Мне по душе русские горки. Если ты хочешь быть со мной, тебе тоже придется влезть на русские горки.

Полли. Ладно. Только и ты, в свою очередь, не забывай, что я рядом.

В конце этого упражнения отец Кокс предложил, чтобы мы перечитали то, что написали, а затем записать, что мы чувствуем. Я написал: «Чувство стыда: я знал об этом все время, но не обращал внимания. Поучительно. Ужасно».

Были и другие диалоги: с обществом, с событиями, с телом, с работой. Наиболее продуктивный диалог состоялся с книгой, писать которую я то начинаю, то откладываю, чаще откладываю, уже около двух лет.

Книга. Помогите!

Я. Привет.

Книга. Ты меня не узнаешь?

Я. Да, конечно, ты мои воспоминания.

Книга. Ты не уделяешь мне достаточно внимания.

Я. Странно, именно это мне всегда твердили женщины в моей жизни.

Книга. Ты не можешь успеть все.

Я. Я пытаюсь.

Книга. Какой ценой?

Я. Все страдают, я страдаю.

Книга. Значит?..

Я. Значит, я полагаю, мне следовало бы расставить приоритеты.

Книга. Это звучит как что-то очень старое и очень… иезуитское. Чего ты на самом деле хочешь?

Я. Я хочу все сразу.

Книга. Тебе стоит поберечь энергию в первую очередь для самых важных вещей.

Я. Ты говоришь о старом правиле расставления приоритетов по принципу «необходимо, полезно, приятно», так, что ли?

Книга. Это слишком по-пуритански. Ты когда-нибудь думал о том, чтобы поступать в соответствии со своими чувствами?

Я. Иногда это доставляет мне проблемы.

Книга. Некоторые люди называют это жизнью.

Я. Послушай, на чьей ты стороне? Я думал, ты жаловалась, что я не уделяю тебе достаточно внимания.

Книга. Жаловалась, но, если ты обращаешься ко мне в спешке, какой от тебя прок? Только ты собираешься записать что-нибудь, как тут же обрываешь и отбрасываешь.

Я. Так как мне приспособиться, чтобы приступать к тебе без спешки?

Книга. Не берись за столько много дел и столько много людей сразу.

Я. Некоторые называют это жизнью.

Книга. Туше! Но разве ты не можешь достичь удачного равновесия? Найти нужный ритм?

Я. У меня есть ритм, у меня есть музыка.

Книга. Ты фигляр. Ты чего-то избегаешь, фиглярствуя. Чего же?

Я. Я не знаю.

Книга. Ты боишься чего-то?

Я. Может быть. Кое-что из этого всего слишком уж личное.

Книга. Именно это делает воспоминания хорошими. Мне такое нравится.

Я. Но я просто не хочу выглядеть идиотом.

Книга. Ты хочешь написать честную автобиографию?

Я. Да.

Книга. Тогда, может быть, тебе стоит иногда рискнуть выглядеть как идиот – если ты хочешь быть честным.

Я. Честным дураком, так, что ли? Кое-кто может посмеяться надо мной.

Книга. Кто?

Я. Глупые люди.

Книга. А хорошие люди?

Я. Нет. Эти будут аплодировать мне за то, что я воспользовался возможностью.

Книга. Тогда почему ты этого не делаешь?

Я. Так ты советуешь мне отпустить тормоза?

Книга. Ты же не хочешь, чтобы я вышла чересчур правильной, ханжеской и нудной?

Я. Нет уж.

Книга. Тогда за дело.

Я. Ладно.

К сведению интересующихся: хотя я не внес никаких «резолюций» в рабочую тетрадь семинара, этот диалог помог мне наметить путь: я начал работать над своими мемуарами – занятие, которое я откладывал лет десять, – и закончил их как раз к Рождеству. Книге потребовалось около девяти месяцев, чтобы появиться на свет. Мне нужно будет вскоре вступить с ней в диалог.

На уик-энде едва ли было какое-либо взаимодействие между участниками семинара. Мы перебросились словом за перерывом на кофе и за обедом, и это все. Не было никакого давления общества, которое я испытывал на бесчисленных группах встреч, и, следовательно, не было необходимости притворяться. Более того, поскольку я знал, что никто не подойдет и не попытается посмотреть то, что я писал, или послушать мой разговор с собой, я ощущал чувство полной свободы. Несколько раз отец Кокс подталкивал занятие к завершению, напрямую приглашая участников группы: «Кто-нибудь имеет желание прочитать то, что он или она только что написали?» Некоторые приняли его предложение, другие нет. Казалось, это не имеет значения. Отец Кокс сказал, что чтение вслух приносит пользу самому читающему, а не группе. Даже если это и правда так, я не мог не порадоваться за светлые чувства, о которых явно свидетельствовали записи остальных участников.

Одна женщина заявила, что она непрерывно вела дневник в течение 50 лет и при этом «никогда не записывала своих чувств или озарений – только события, по мере того как они происходили». Теперь, благодаря руководству, она сообщила, что сумела зафиксировать свои чувства и этот процесс ее захватил. Более того, она нашла новое направление в своей жизни: недавно овдовев, она просто не знала, что ей делать дальше. Но в части журнала под названием «Перекрестки» она вспомнила дорогу, которую очень хотелось выбрать в свое время, но она предпочла другую, которая вела к бракосочетанию и семье. Теперь же она осознала, что ничто не препятствует ей вернуться и выбрать второй путь.

После моей собственной работы над дневником на семинаре я тоже осознал, что только еще приступаю к исследованию его поверхностных слоев. Было еще весьма много разделов дневника, про которые отец Кокс едва упомянул. Я обнаружил, что нахожусь на первом из трех этапов: семинар жизненных ситуаций.

Я мог перейти на семинар глубинной обратной связи, а затем, наконец, на семинар динамической медитации; там я бы получил возможность поработать, среди прочего, с собственными снами.

Я подумал, что мог бы посещать семинары более высоких ступеней. Однако я также осознал, что могу работать один и в моем собственном темпе, используя два основных руководства Прогоффа по методике ведения дневника: «На Дневниковом семинаре», базовый вводный курс, который поможет мне взять мою жизнь в собственные руки и свести в единое целое, и «Практика динамической медитации», с помощью которой можно открыть целое новое духовное измерение.

Анаис Нин, автор дневников, которая написала приблизительно 150 000 страниц до своей смерти в 1977 году, рецензировала «На Дневниковом семинаре» в 1975 году и отметила, что Прогофф нашел способ помочь людям достичь близости: близости с собой, близости с другими. Затем она заметила: «Дефицит близости с собой и в результате с другими – это то, что порождает самых одиноких и наиболее отчужденных людей. Прогофф в конечном счете доказывает, что процесс взросления человека разумного, процесс, в котором появляется личность, по существу является внутренним процессом».

В Калифорнии каждый попадает в одну из двух категорий: те, кто работает с телом, и те, с чьм телом работают (бывает, что попадают в обе). Район Залива настолько плотно насыщен всеми видами телесной терапии, что можно отыскать их по алфавиту на любую букву – от аку-йоги до шиацу. Нынче эти некогда экзотические модные словечки из лексикона нью-эйдж – вроде «холистический» и «велнесс» – перекочевали во фразеологию мейнстрима, и границы телесной терапии стали весьма размытыми. Рольферы регулярно выписывают направления к терапевтам (и наоборот); медицинские сестры заслуживают дополнительную репутацию, изучая Фельденкрайза.

Поскольку наши знания о теле возросли, возрос и объем этих знаний. И хотя мы должны бы стать мудрее и здоровее от всей этой практической деятельности, в целом область телесной терапии сегодня настолько перегружена альтернативными, производными и производными от производных направлениями, что даже хорошо информированному потребителю этих услуг, заботящемуся о своем здоровье, необходимы какие-то критерии для выбора одного направления из многих имеющихся.

Для начинающих сам термин «телесные техники» проблематичен – и полностью неуместен, скажем так, поскольку при этом кажется, что тело есть человеческий эквивалент какого-то механизма. Можно возразить, что правильным названием было бы «телесно-духовные техники», поскольку весь смысл их применения заключается в том, чтобы восстановить важнейшее единство этой системы для равновесного функционирования. Согласно настоящему определению, телесными техниками называется все обширное пространство любых возможных терапевтических действий, которые помогают пациенту вновь войти в соприкосновение с его/ее собственным телом.

«Все, что выбивает вас из ваших привычных схем мышечной или сенсорной активности, может рассматриваться как правомерная телесная техника», – говорит Кен Дичтвальд, автор бестселлера 1977 года «Тело– разум». Как он высказался в интервью журналу «Медицинская самопомощь», «для некоторых людей это может означать спортивные занятия или массаж; для других – просто тихий и спокойный отдых в неподвижности. Тот факт, что нет «единственно правильного способа», – вот что делает эту сферу такой захватывающей. Вместо некоего набора правил, которым должно следовать, есть реальная свобода эксперимента».

Дичтвальд стал ревностным приверженцем телесных техник в 1970-м, в качестве новообращенного в Эсалене, когда руководитель семинара, после изучения его обнаженного тела, единым духом отчеканил историю всей его жизни, как будто телепатически пронзил его взглядом насквозь. Сверхъестественным специалистом по характерному анализу был д-р Джон Пьерракос, ученик прославленного психотерапевта Вильгельма Райха и основатель – вместе с другом и соратником Александром Лоуэном – школы телесных техник, известной как биоэнергетика. Фактически во многом недооцененный Райх, сам бывший протеже Фрейда, был предтечей всех ныне известных эмоционально-ориентированных видов телесной терапии, от рольфинга до радикса. Именно он был первым, кому пришло в голову взглянуть выше и дальше психоаналитической кушетки, чтобы разглядеть то, что говорит тело пациента.

Именно Райх открыл, что психоэмоциональные конфликты и блоки стремятся угнездиться в мускульной ткани, образуя то, что он логично наименовал «мышечный панцирь». Когда он начал работать над ломкой этого панциря при помощи дыхательных упражнений и физических манипуляций – удивительно смелое действие в те времена, когда психотерапию представляли исключительно «говорящие головы», – он обнаружил, что так гораздо легче справляться с сопутствующими неврозами. По существу, он вновь открыл то, что в восточной медицине было известно тысячи лет: что разум и тело едины и к ним можно подходить как к континууму – когда психическое здоровье отражается на физическом и точно так же наоборот.

Должен признать, что поначалу, когда сегодняшнее всеобщее увлечение телесными техниками только еще разворачивалось, я отнесся к нему с некоторым подозрением. Все это хорошо для тех, у кого реальные проблемы, думал я – тот, кто мучается от хронической боли, действительно в этом нуждается, – но тому, кто не настолько придавлен бедой, незачем так потворствовать своим слабостям. И только когда целую зиму мне пришлось справляться с постоянной головной болью, профессиональным выгоранием и с писчей судорогой, казавшейся непреодолимой, – только тогда я хотя бы решил попробовать. Трудно было даже представить кого-то более закрепощенного, чем я в той ситуации. Самый мой длинный маршрут – и метафорически, и в ином смысле – пролегал от кровати к пишущей машинке. Писательство и навязчивые мысли и навязчивые мысли про писание – все это, как я обнаружил, обеспечивалось одним и тем же психологическим замкнутым кругом – замыкали все мои ощущения на голове, то есть я стал как бы бестелесным (не в духовном смысле). Так что я сделал решительный шаг: я решил заняться собственным телом – как для целей научного исследования, так и для собственного удовольствия. За одну короткую зиму я перепробовал не менее дюжины видов телесной терапии – не лучший способ извлечь из нее пользу, как скажет вам любой профессионал, но зато отличный способ осмотреться на местности. [Далее прилагаются четыре обстоятельных обзора.]

Жить в Калифорнии и не подвергнуться рольфингу – это как если бы вы приехали на Кони-Айленд и не стали кататься на тамошних аттракционах. Увы, но оба испытания имеют свойство вызывать в равной степени ужас и восторг.

То, что рольфинг может быть болезненным, общеизвестно. То, как рольферы объясняли это Кену Дичтвальду, он передал так: «Сама их работа не причиняет боль, она скорее выявляет боль, которая хронически живет внутри тела-разума». Это утешение не спасло его от ощущения, что руки врача проникали глубоко внутрь его брюшной полости, как пара «жгущих паяльных ламп».

Сеанс был несомненно целебен (когда прошел приступ рыданий, он покинул кабинет, чувствуя себя «освобожденным от тяжелейшего жуткого эмоционального бремени»). И все-таки я приближался по Сакраменто-стрит к центру рольфера Нейла Пауэрса с немалым трепетом.

Смуглый худощавый мужчина в синих джинсах, он облегчил мне задачу, поскольку затронул тему боли, так сказать, в лоб: «Вам дозволено три вскрика на десять сеансов». Его шутка рассеяла мое преждевременное напряжение: трудно сохранять напряжение в мышцах, когда вы смеетесь. Далее по программе следовало оценить, как я стою и хожу, как распределен мой вес, в какой позе я сплю, занимаюсь ли я каким-либо видом спорта. (Очевидно, эта информация имеет значение; рольфинг базируется на исходном предположении, что скорее строение тела определяет поведение, чем наоборот.) Затем последовала фотосессия – вид спереди, сзади и сбоку для сравнения «до и после» по завершении и краткое разъяснение метода.

Доктор философии Ида Рольф (она скончалась в 1979 году) разрабатывала методику, которую она назвала структурной интеграцией, в течение пятидесяти лет, работая в качестве биохимика в Институте Рокфеллера, а также в других институтах. Истоки рольфинга, насколько они вообще известны, довольно неопределенные. Сама д-р Рольф говорила, что страдала искривлением позвоночника и в юности была предрасположена к диабету. После лечения у остеопата ее осенило создать собственную школу манипулятивной терапии – метод «превращения разлаженного организма в упорядоченную, сбалансированную энергетическую систему, которая способна функционировать в гравитационном поле», как она описывала это в антологии 1978 года «Холистические измерения лечения».

Знаменитый символ рольфинга изображает эту мысль достаточно хорошо: одна груда кирпичиков-сегментов тела выглядит так, как будто двухлетний малыш как попало свалил их друг на друга; другая – прекрасная, четко вертикальная ось делит симметрично уши, плечи, бедра, колени, лодыжки. Главный тезис д-ра Рольф заключался в том, что тело – это «пластический материал»: хотя годы приспособления к «плохо организованной» структуре могут закрепить соединительные ткани тела в неправильной схеме, возможно вправить эти ткани на надлежащие места. «Гравитация – это врач, – писала д-р Рольф. – Рольфер (при помощи манипуляций, устных указаний и взаимопонимания) просто помогает клиентам пользоваться своими телами так, чтобы позволить гравитации действовать во благо». Более того, добавляла она, «тело, если оно не слишком серьезно травмировано, отзывается быстро и «охотно» на такое требование нормализации».

Все это хорошо, но эти кавычки заставили меня понервничать. Как отзовется мое тело в момент истины?

Не слишком плохо, как оказалось. Пауэрс подбодрил меня еще немного, а сам тем временем фактически приступил к работе. «Некоторые работают как фрезерные станки, – сказал он. – Я же – скульптор». Я должен был ему поверить: как только он прижал и надавил своими сильными пальцами на мои ребра, я почувствовал, что части моей грудной клетки смещаются, точно глиняные комья. Его совет также помог: «Не пытайтесь избежать боли, только постарайтесь находиться в процессе. Если это больно, помните, что это пройдет». Между особенно глубокими надавливаниями он ходил по комнате, возился со своими растениями, давая острой боли время стихнуть. К концу сеанса (и пару дней после него) я чувствовал легкую болезненность под мышками, но я также отчетливо чувствовал, как моя масса перераспределяется и выравнивается – удлиняется шея, расправляется грудная клетка. Я мог бы поклясться, что даже дышать мне стало легче. Обычный курс лечения – десять одночасовых сеансов: в течение первых семи в заранее обусловленной последовательности работают с отдельными участками, последние три занимает реинтеграция всего тела вдоль его новых линий. Как известно, люди, прошедшие рольфинг, время от времени возвращаются для проведения повторного курса.

Насколько эффективен этот метод? Исследование, проведенное по заказу Института Иды Рольф двумя докторами из Калифорнийского университета в Лос– Анджелесе, показало определенное улучшение функционирования мускулатуры. Однако некоторые критики обвиняют этот метод в том, что он чересчур «пассивен» и – вот ирония! – чересчур ригиден, чтобы приспосабливаться к индивидуальным различиям.

Дичтвальд считает рольфинг «частично неадекватным, отчасти несовершенным» из-за того, что это чисто физический процесс, который не принимает во внимание «совокупность эмоций и установок, которые в первую очередь формируют тело», пишет он в «Тело– разуме». Без такого внимания, убежден он, невозможно никакое изменение на длительный срок. «Как бы вы повели себя, если бы прямо сейчас получили новое с иголочки тело? Велика вероятность, что вы бы повели себя в новом теле точно так же, как ведете в старом». Его обширный опыт говорит (он свидетель более сотни сеансов рольфинга), что при работе с людьми, «чьи тела зажаты, не привыкли двигаться, кто не ценит и не любит свое тело, по-видимому, получается наилучший результат»; у тех же, кто уже тренирован и здоров, тело не склонно к большим изменениям.

В мире существует около четырех сотен сертифицированных рольферов, которые закончили двухлетнюю подготовку в Институте Рольф и продолжали образование еще в течение пяти лет. Только выпускники с хорошей репутацией имеют право называть себя рольферами. Список сертифицированных рольферов можно узнать в Институте Рольф.

Метод Фельденкрайза имеет репутацию наименее болезненной, наименее стрессовой техники телесной терапии. Действительно, те, кто обучался по Фельденкрайзу, спешат подчеркнуть, что это вообще не «телесная техника». «Нам не нравится этот термин, – несколько раздраженно сказала мне по телефону Элизабет Берингер, практик из Окленда. – Мы обучаем движению».

«Я не врач, и, когда я прикасаюсь руками к человеку, это не является лечением или исцелением – хотя люди от этого поправляются, – подчеркивает Моше Фельденкрайз в своей книге «Ускользающая очевидность», опубликованной за два с половиной года до его смерти в июле 1983-го. – Я думаю, процесс, происходящий с людьми, – это обучение: я ввожу их в состояние, в котором они учатся делать что-то, хотя я им этого не преподаю».

Сам Фельденкрайз был поразительно уклончив – и обманчив, – когда речь заходила о том, чтобы объяснить свою работу, особенно для человека, имеющего подготовку ученого-практика. «Первый принцип моей работы в том, что здесь нет никаких принципов», – любил он повторять и все же написал четыре не слишком внятные книжки, чтобы ее объяснить. Израильтянин, рожденный в России, работавший инженером и физиком (он занимался исследованиями атома под руководством Жолио-Кюри), Фельденкрайз также имел черный пояс по дзюдо, увлекался футболом. Когда спортивная травма повредила его колено, его мысль обратилась к механике тела. Эти исследования превратились в дело всей жизни и в конечном счете в поиск путей перепрограммирования мозга, чтобы дать возможность всему телоразуму работать более эффективно – «целостность движения», так называется этот Святой Грааль движения.

По существу, целью Фельденкрайза было разблокировать потенциал человека, помогая ему восстановить все возможности, которые напрочь забываются по мере того, как мы учимся делать что-то «правильно». По мере того как мы растем, считает Фельденкрайз, наши движения приспосабливаются, будучи обусловлены каждым телесным опытом, хорошим или плохим. Босоногий мальчишка, который поцарапал пятку во время бега, с этого дня может начать бегать по-другому. А «успехи» еще хуже: как только вы усвоили некий образец движения, замечает Фельденкрайз, эта функция «защелкивает» нервную систему и всякое ее развитие тут же прекращается.

Перевоспитание, которое он рекомендует, состоит из двух слагаемых. Одно – это функциональная интеграция (сеансы «работы на столе»), во время которых специалист осторожно сгибает, надавливает, вращает, изгибает и скручивает различные части вашего тела, пока вы не начинаете осознавать мельчайшую динамику ваших движений – как вы поворачиваетесь, где больно, до какого предела можно продолжать движение. (Эти манипуляции, уточняет Фельденкрайз, должны выполняться «так медленно и так приятно, как только возможно, без какой бы то ни было боли или напряжения».) Другая часть метода – «осознавание через движение» (Awareness Through Mowement, ATM) – включает в себя набор простых упражнений, которые можно выполнять самостоятельно (следуя инструкции, напечатанной или записанной на пленке) или делать под руководством специалиста, одному или в группе.

В последние годы своей жизни Фельденкрайз обычно наблюдал за тремя сотнями людей одновременно – это полный гимнастический зал – в Амхерсте, штат Массачусетс, во время своего ежегодного визита в США. На эти тренинги собирались ученики (отнюдь не «пациенты») всех мастей, от детей с церебральным параличом до знаменитостей, таких как Джулиус Эрвинг (тем, кто увлекается баскетболом, он известен как Доктор Джей). В число других поклонников входили антрополог Маргарет Мид, скрипач Иегуди Менухин, режиссер Питер Брук и нейрофизиолог Карл Прибрам из Стэнфордского университета, который восторженно говорил: «Он не только вертит мышцами как хочет, он заставляет мозг работать по-другому!»

Довольно впечатляюще для того, что выглядит как простая работа с телом. Но «это не претенциозность, – как возразила Берингер в начале нашего урока. – Я имею дело только с тем, что могу увидеть, или потрогать, или почувствовать». В этот момент она чувствует, трогает и видит несомненную тугоподвижность в моей хрустящей шее и плечах. Тем не менее она переходит к работе над моими ногами. (Практикующие методику Фельденкрайза, как я позже узнал, часто предпочитают работать с проблемной областью не напрямую, чтобы не обострять те самые паттерны, которые вызывают боль.) «Я надавлю на ваши ноги здесь, – говорит она с того конца стола, – чтобы посмотреть, как движение распространяется по вашему скелету вверх к голове». Я был удивлен, поэтому она пояснила: «Я выясняю, Перри, свойственную лично вам организацию тела во время движения».

Поскольку мне обычно свойственна организация горгульи, сгорбленной над застопорившимся манускриптом, у меня возникли некоторые проблемы со следующим разделом занятий в системе АТМ. Движения АТМ разработаны так, чтобы тело клиента воспроизводило и усиливало манипулятивную работу, проведенную над ним. Это не те позы, которые вы привыкли принимать в течение обычного дня – да и в течение жизни, как я понял. Как часто, к примеру, вам случалось сидеть на полу, опираясь на правую руку, при этом левая согнута в локте и свешивается прямо у вас перед глазами? Я не мог скрыть свое утомление и дискомфорт, поскольку мы выполняли эти движения, казалось, целую вечность.

«Некоторые люди учатся быстрее других», – сочувственно сказала Берингер. Фельденкрайз советует проходить курс с числом уроков по числу прожитых лет, но Берингер предпочитает адаптировать этот учебный план под желания и потребности учащихся. Я посчитал, что мне, чтобы достичь фельденкрайзовского идеала, – того, кто «ощущает, что его тело свободно подвешено к его голове, ноги не топают по земле, тело плавно скользит при движении», – требуется число уроков, соответствующее моему весу, а не возрасту. И все-таки даже после единственного урока я обнаружил, что определенно могу поворачиваться и вправо, и влево дальше, чем прежде, и с меньшей болью и усилиями. Более того, этот прогресс содержал показательную силу внушения: я на самом деле мог видеть и ощущать, что мое тело – то самое тело, про которое я думал, что оно уже безнадежно не подчиняется мне, – оказалось прирожденным самообучающимся инструментом для корректирующих изменений.

Ничего удивительного, что у работы Фельденкрайза не так уж много критиков (нет боли, нет и критики?). Она привлекательна, особенно для людей, для которых движение жизненно необходимо – для спортсменов, актеров, музыкантов, – а также и для просто очень занятых людей, которые ценят физическую подготовку и подвижность. Трудно противиться наставнику, который убеждает вас, что «обучение должно быть легким и приносить радость». Теории Фельденкрайза, возможно, несколько сложны, чтобы их разделять, но разве это настолько надуманный постулат – что движение, как таковое, неотделимое от каждого аспекта нашей повседневной жизни, может оказывать мощное воздействие на глубочайшие уровни наших психе и сома?

Фельденкрайз не принимает очевидное по умолчанию. К каждому телодвижению он подходит, по его словам, так, как если бы кто-то пытался объяснить марсианину, как надо глотать. «Мы многое делаем, не осознавая, как именно, – отмечал он. – «Правильное» всегда остается правильным; но «лучше» можно еще улучшить».

Практики, авторизованные Фельденкрайзовской гильдией (их во всем мире около трехсот), проходят четырехлетний курс подготовки.

«Мы не считаем, что работаем с телом, – так начала Элеанор Розенталь из Сан-Франциско, президент западного регионального отделения Американского центра метода Александера. Ну вот, опять начинается, подумал я, когда она подвела меня к столу и приступила к демонстрации разнообразных практических техник, удивительно похожих на ту «работу с телом», которую я уже испытал на себе.

Разумеется, здесь были и отличия. Метод Александера чрезвычайно тонок, более похож на соматическое внушение, чем на реальную манипуляцию. И работа на столе, со всем ее похожим на мантры управляемым воображением («шея, назад и свободно… голова, вперед и вверх… пусть торс удлинится и расширится») – это только подготовка к более важным индивидуализированным занятиям по осанке и равновесию телесной механики, которая является предметом, изучаемым в акте сидения или ходьбы. Внимание постоянно возвращалось к области шеи и головы, положение которых александеровцы называют «первичным контролем». Когда взаимоотношения между головой и позвоночником выравниваются, гласит теория, позвоночник удлиняется и в связи с этим расслабляются искривления и сжатия, искажающие нормальное его положение; следовательно, мускулатура, поддерживающая костяк, также выравнивается.

Этот метод разработал Ф. Матиас Александер (1869–1955), австралийский актер, карьере которого угрожали положить конец периодически повторяющиеся приступы ларингита. Подозревая, что трудности с голосом вызваны чем-то, что он делает, когда играет на сцене, Александер уединился с трехстворчатым зеркалом, чтобы посмотреть, что бы это могло быть. После нескольких месяцев внимательного наблюдения он установил, что каждый раз, собираясь что-то сказать, он набирал полную грудь воздуха, напрягал шею и горловые мышцы и отводил голову назад и вниз, так что она давила на его гортань. Он также заметил, что эта проблема не была локализована в одном месте: весь его организм страдал от подобных паттернов неправильного с ним обращения. То, что «происходит естественно», осознал он, на самом деле часто совершенно неестественно, это результат плохих привычек, накопленных за жизнь.

Александер провел десять лет, приводя себя в порядок, затем вернулся на сцену, где завоевал широкую известность невероятной силой своих образов. К нему приходили другие актеры и ораторы, желая научиться тому, как наилучшим образом использовать данные им инструменты; среди его учеников, добившихся успеха, были Джордж Бернард Шоу и английский романист Олдос Хаксли, который уверял, что этот метод вызывает «общее повышение осознанности на всех уровнях».

Что представляет собой в действительности «первичный контроль», независимо от того, как он работает, – это до некоторой степени загадка. «Научные объяснения в терминологии нейросоматики меня не удовлетворяли, – признается Розенталь, бывший адвокат. – Но я знала, что, если кто-то воспринимает Александера всерьез и работает, исходя из предположения, что первичный контроль существует и его можно активировать, улучшая взаимосвязь между головой, шеей и туловищем, – этот кто-то добивается убедительных результатов, подобных тем, которых добивался Александер. Мне легче продемонстрировать это при помощи рук». И так она и сделала.

Пока я лежал на столе, она стояла у меня за головой, медленно перекатывая ее из стороны в сторону, и ее прикосновения были чистым бархатом. Она перешла к моим плечам и рукам, поглаживая их так нежно, что, казалось, она просто расправляет складки на моей рубашке. Тем не менее определенный эффект был; верхняя часть моей спины и шея как будто более плотно распластались на столе, а общее ощущение расслабленности распространилось от верхней до нижней точки моего спинного хребта. Обойдя вокруг стола, Розенталь положила руки на мои ноги и, осторожно их потягивая, предложила мне представить, что мои ноги сперва свесились со стола, затем прогулялись по залу, вышли в дверь, прошли по улице и направились к Тихому океану. «Можно я остановлюсь на Гавайях?» – осведомился я.

Затем она заставила меня встать и своими руками покачала мою голову, так что она по ощущению наклонилась вперед. Она погладила мою спину, давая понять движением рук, что тело выровнено по-другому. К этому моменту я определенно уверовал, что похожу на некоего антропоида, впервые пробующего передвигаться без помощи передних конечностей. Но она повернула меня к зеркалу, и глядь – оно отразило гоминида с совершенной осанкой. Далее она направила меня по длинному коридору своего офиса и, поправив равновесие моей головы и шеи, слегка подтолкнула вперед, будто мать, подбадривающая своего малыша, который только-только учится ходить. Я двинулся скованно, смущенно, уверенный, что вешалка, вставленная в мою рубашку, чувствовала бы себя более уютно. И все же, несмотря на ощущение неловкости, приспосабливаясь к этой странной новой осанке, я также чувствовал себя легче, выше, более отцентрованным, как будто я скользил по конвейерной ленте. Это ощущение, в свою очередь, подействовало на мою психологическую установку: я чувствовал, что иду верным путем, я знал, куда направляюсь, и знал, что добьюсь своего.

Несколько повторений спустя я уже чувствовал, что действительно раскусил суть происходящего, хотя и сомневался, смогу ли вообще ходить без ее помощи. Однако проходили недели за неделями, и я обнаружил, что у меня в мозгу позвякивает маленький колокольчик, как сигнал за кулисами, напоминающий мне время от времени, что нужно вернуться к этой правильной «неправильной» позе.

Сертифицированных инструкторов готовят минимум 2,5 года; в США существует приблизительно 200 высококвалифицированных инструкторов, зарегистрированных в Американском центре метода Александера. Курс лечения не ограничен по времени; он может продолжаться от нескольких недель до нескольких лет. Индивидуальные занятия варьируются по длительности от получаса до часа, гонорар составляет в среднем от 25 до 50 долларов.

Методику Трейджера вполне уместно сравнить с взбиванием подушки. Психофизическая интеграция и ментастика Трейджера, как это официально называется, была основана Милтоном Трейджером, доктором медицины, но если послушать, как он сам это описывает, то это методика его открыла – «чистая случайность», говорит он. В конце двадцатых, будучи 18-летним профессиональным боксером, он ошеломил своего менеджера потрясающим сеансом массажа. «У тебя золотые руки, парень», – взревел тренер. Трейджер пошел дальше, излечив своего отца от ишиаса, и в течение следующих 50 лет продолжал работать с людьми, страдающими нервно-мышечными нарушениями. Попутно он получил медицинскую степень (на четвертом десятке) и основал частную практику на Вайкики.

Хотя он был посвящен в Трансцендентальную медитацию в 1958 году, в течение следующих двух десятилетий Трейджер несколько дистанцировался от того, что потом стало называться потенциалом движения человека. В конце концов слухи о его терапии дошли до Калифорнии, и его пригласили продемонстрировать свою технику в уединенной больнице для душевнобольных на побережье. Это произошло в Эсалене, где– то в 1975 году.

Участники семинара оказались чрезвычайно восприимчивы, и особенно Бетти Фуллер, которая в это время практиковала метод Фельденкрайза. С тех пор она стала первой последовательницей Трейджера, а также возглавила Институт Трейджера.

К счастью для меня, она пробыла в городе достаточно долго, чтобы преподать мне мастер-класс по технике Трейджера.

«Сначала мы подключаемся», – сказала она, становясь у моей головы, пока я лежал лицом кверху на столе. «Подключение» – это трейджеровский термин, обозначающий установление атмосферы повышенной восприимчивости и непринужденности; это дает возможность быстро подключить «универсальную жизненную силу». Как объясняет д-р Трейджер, «это чувство цельности, связности, покоя – то же самое чувство, которое я испытываю во время медитации или на берегу океана».

Переведя все системы на трансперсональный план, Фуллер приступила к работе. В следующие полтора часа она меня непрерывно вертела и крутила, растягивала и встряхивала, трясла и дергала всего с головы до ног. Иногда она «разговаривала» с моим телом, продолжая его обрабатывать; иногда она дышала вместе со мной, вздыхала вместе со мной, смеялась вместе со мной, тем временем не прекращая регулярного, ритмического, колеблющего движения. «Д-р Трейджер говорит, что у каждого физического непродуктивного состояния есть психический двойник, – пояснила она, когда мы наконец закончили. – Так что каждое мое движение, каждое прикосновение, каждая мысль направлена на разблокирование вашего бессознательного разума».

К этому времени я чувствовал себя основательно разблокированным – мое тело освободилось от зажатости и вибрировало, до отказа наполнившись энергией. Пора было попробовать ментастику, обманчиво простую пятиминутную последовательность упражнений, похожую на встряхивание, которое в ходу у танцоров и спортсменов. Идея здесь, как и в других занятиях по работе с телом, «внедрить в сознание мысль, что тело может двигаться по-другому, и дать возможность нервной системе обучиться другому, более предпочтительному поведенческому паттерну», – объяснила Фуллер. Вторя мудрости многих знающих, она сказала: «Травмы и боль в теле фиксируются не в мышцах, но в мозгу, который управляет нервной системой. Мы усваиваем защитную, ограничивающую манеру поведения, и эти компенсации становятся частью нас самих».

Трейджеровские практики, как правило, рекомендуют серию сеансов, поскольку считается, что их польза обладает кумулятивным эффектом. Теория, лежащая в основе психофизической интеграции, похожа на все другие, и все же этот подход особенно притягателен, поскольку он, видимо, более интуитивен, нежели рационален, как и сам д-р Трейджер. Я бы с удовольствием прошел еще несколько раундов в следующий раз, когда мой сознательный разум чересчур меня перегрузит. А сейчас мое тело наслаждалось некоей непрекращающейся тайной веселостью – его как будто будоражил внутренний смех.